Лето лишь начинало вступать в полную силу, и утренняя прохлада, притаившаяся на тенистых склонах оврага, заставляла зябко поёживаться, несмотря на бодро карабкающееся к зениту солнце. Игриво встряхивая головой при виде вспугнутой бабочки, Дэвгри рысила по полузаросшей дороге, теряющейся между стройным рядом маисовых всходов и буйными зарослями терновника, обрамляющими поле по периметру. Эмилия покачивалась в седле и думала о дядюшке Оддбэлле. Каких только слухов не ходило в роду про матушкиного младшего брата! Болтали, что он даже учился в Королевской академии в Эдвенчере, после чего и тронулся рассудком — не то от какого-то головокружительного открытия, не то, наоборот, от не менее головокружительного провала. Говорили, будто дом Оддбэлла — это самый настоящий музей всяких технических фокусов, а то и лаборатория, в которой дядюшка самолично эти фокусы придумывает и воплощает в жизнь… Эмилия размышляла, что ведь когда-то, наверное, дядюшку звали вовсе не Оддбэлом. Наверное, у него было вполне нормальное имя, не могло не быть. Только все его давно забыли, уж больно крепко привязалось к дядюшке прозвище Чудак…
Раздумывая обо всём этом, предвкушая предстоящий удивительный визит, девушка не заметила, как дорога, поплутав среди заросших полынью и вереском холмов, привела к длинному пологому спуску, в конце которого виднелась увитая молодой сочной зеленью ограда. В общем-то, отгораживаться было, собственно, и не от кого: ни воров, ни тем более разбойников в окрестностях не помнили даже старожилы. Но иногда досаждали дикие звери. Особенно зимой, и особенно хозяевам домов, стоящих на отшибе. А тут — и вовсе хутор в глухих дебрях. В таком не только зайцев, грызущих молодые яблони, стоило бояться. Сюда и волки в холодную и голодную ночку придут, не задумываясь.
Дэвгри спустилась с холма, и Эмилия оказалась перед коваными воротами. Несмотря на способ изготовления, казалось бы, изначально предопределявший массивность и фундаментальность конструкции, ворота выглядели ажурными и воздушными. Казалось, помять, повредить филигрань между тонкими прутьями сможет даже нежная девичья рука, ненароком задев металлические кружева веером или сложенным зонтиком от солнца. Однако, при ближайшем рассмотрении полоски, из которых была собрана филигрань, оказались не такими уж и тоненькими, а прутья отливали той уверенной синевой, что характерна для прочных благородных металлов, из которых изготавливают вещи, призванные быть крепкими и долговечными.
Эмилия хотела постучать и только собралась отыскать колотушку или колокольчик, как ворота стали открываться с мелодичным звоном, подобно музыкальной шкатулке для драгоценностей, подаренной отцом на прошлые именины. Кажется, удивительное начиналось прямо у входа в сад. Девушка спешилась и шагнула в открывшееся пространство, ведя Дэвгри в поводу.
****
Вопросы так и распирали изнутри изящную головку Эмилии. И вопросы эти были… Хм. Чудные. Задавать их матушке или отцу было бессмысленно — потому, что те наверняка не знали ответов. Задавать весёлому дяде Патрику было интереснее, поскольку у него всегда был припасён остроумный и смешной ответ на любой её вопрос, но, увы, с точки зрения смысла это был столь же проигрышный вариант. Все ответы дяди Патрика были однозначно весёлыми, но вот каков в них был процент истины, да и был ли он там вообще — этого наверняка сказать не смог бы и сам Патрик, даже если бы захотел. А девушке на этот раз нужны были только истинные ответы. Так где же искать такие ответы на чудные вопросы, если не в обиталище чудака? Несмотря на весьма поверхностное знакомство, дядя Оддбелл почему-то заранее внушал ей доверие. Тем более, что он даже перекидывался в сыча. Не в филина, конечно… Но уж всяко и не в павлина, и тем более не в ничтожную глупую курицу.
С такими мыслями Эмилия шагала по дорожке, отсыпанной ольховыми шишками, пока не наткнулась на шлагбаум. Самый настоящий, покрашенный в широкую чёрно-красную полосу, шлагбаум отделился от ствола высокого дерева справа от тропинки и плавно опустился в горизонтальное положение. Из выглядывающей из-за дерева массивной стойки, к которой крепилось основание шлагбаума, с шипением вырвалось облачко желтоватого пара. Лязгнула цепь, и вдоль конструкции по направлению к девушке пополз толстый бронзовый крюк с защёлкой. «Накинь поводья на гак, гость!» — прокаркал странный хрипловатый голос. Эмилия вздрогнула, но, не обнаружив вокруг никакой опасности, подчинилась, осторожно надев повод Дэвгри на крюк и опустив язычок защёлки. Снова прошипело, и крюк медленно двинулся в обратную сторону, увлекая за собой лошадь. Подстрекаемая любопытством, девушка сделала несколько шагов и заглянула за дерево. Там обнаружился длинный зелёный ящик. По приближении Дэвгри верхняя крышка откинулась, и ящик оказался вместительными яслями, доверху заполненными золотистым зерном авены. Рядом с яслями возвышалось сооружение, состоящее из круглого плоского букового таза и огромной медной бутыли, закреплённой над ним горлышком вниз. Таз был заполнен чистой водой, в которую зачем-то погружалось горлышко бутыли. Над бутылью торчал стержень, на котором был закреплён флюгер в виде небольшого флажка ярко-зелёного цвета. За бутылью виднелся фрагмент трубопровода, сверкающего многочисленными латунными заклёпками.
Крюк с поводьями дополз до середины яслей и замер. Для Дэвгри оказались в свободном доступе как зерно, так и вода в тазу. Кобылка шагнула к воде и стала пить. Видимо, вода показалась ей очень вкусной, и лошадка подняла голову лишь отпив примерно четверть таза. Что-то снова звякнуло и лязгнуло, и стержень с зелёным флюгером, наклонившись, упал куда-то за бутыль, а на его место поднялся такой же, только с красным флажком. Где-то захлюпало, булькнуло, и уровень воды в тазу восстановился. Флажок снова сменился на зелёный.
«Пока за поилкой следишь — все глаза проглядишь. На всё остальное чем смотреть станешь? Здравствуй, малыш! Всего несколько зим пролетело — а как выросла, похорошела! Среди бела дня — узнаёшь меня?» — неуклюже продекламировал уже знакомый голос, идущий, как показалось Эмилии, сразу с нескольких сторон. У ног девушки вспучился земляной бугорок, словно оттуда собирался вылезти крот, затем земля просела воронкой глубиной в ладонь, из которой высунулась лохматая совиная голова, вытянулась на длинной шее на добрую пядь, перевернулась клювом вверх, снова вернулась в нормальное положение. И только после всех этих забавных манипуляций из ямки на поверхность выбрался пещерный сыч, помятый, взъерошенный и поразительно схожий с растрёпанным воробьём после хорошей потасовки.
****
Девушка рассмеялась и осторожно пригладила взлохмаченные перья на голове совы. Сыч непокорно встряхнулся, вернув «причёску» в прежнее состояние, спружинил на длинных лапах, подскочил над землёй на пару пядей, и, поймав крыльями восходящий поток, бесшумно умчался куда-то за деревья. Каркающий голос с секундным запозданием многообещающе проскрипел: «Я щщас…» Эмилия убедилась, что голос действительно не имел собственно к гортани птицы никакого отношения, говорил какой-то очередной хитроумный механизм. Очень немногие перевёртыши умудрялись «обучить» человечьему языку свою звероформу, а птицы — в особенности. Кому посчастливилось родиться со звероформой врановых — тому посчастливилось. Но гортань других птиц не была приспособлена к воспроизведению человеческой речи.
Пока Эмилия размышляла о речевых способностях звероформ, из зарослей выбрался человек. Он был высокий, худой и весь какой-то нескладный на вид, словно позвоночник, руки и ноги у него были на верёвочных петельках, как у смешного скелета Леви, которого привозил с собой на занятия по естествознанию старый учитель Остен. Голова человека напоминала голову недавней совы: такая же взлохмаченная, с таким же весёлым и суматошным взглядом глубоких тёмно-карих глаз с яркими жёлтыми зрачками. Говорят, будто совпадение каких-либо характерных черт человеческой и звериной форм у перевёртыша означает необыкновенно крепкую и глубокую внутреннюю связь между формами. По слухам, такие перевёртыши могут переносить даже часть восприятия окружающего мира из одной формы в другую, так, словно они постоянно находятся в двух ипостасях одновременно. В общем, в человеке, появившемся из леса, безошибочно узнавался пещерный сыч. Или наоборот, в том сыче, что пару минут назад видела Эмилия, присутствовали все основные черты этого человека.
Человек был одет в бриджи цвета пожухлой травы и такую же жилетку, накинутую на голый торс. Шею украшал длинный зелёный шейный платок. Внешность полностью соответствовала прозвищу Чудак. В руках Чудак держал широкую защитную панаму. Был он босиком, причём, судя по состоянию его ног, они вообще имели о существовании обуви весьма смутное представление. Человек подошёл к Эмилии, приложил руку с панамой к груди и склонился в приветственном поклоне. Получилось примерно как у куклы-марионетки, изготовленной в полный человеческий рост.
— Привет. Оддбелл Блэст, к Вашим услугам, миси, — на южный манер представился Чудак, затем слегка смутился, нахлобучил панаму на растрёпанные вихры, (в тот момент Эмилия могла поклясться, что на голове Оддбелла торчали не волосы, а совиные перья!), и лихо козырнул двумя пальцами. Надо сказать, этот жест получился у него куда естественнее и непринуждённей, чем предыдущий поклон. — Эмили, племяшка! Это… Как же я рад тебя видеть! — «настоящий» голос у дядюшки оказался чистым, звонким и задорно-мальчишечьим. — Ой! Чего ж мы с тобой это… Торчим тут? Не авеной же нам угощаться, после дальней утренней дороги!
Эмилия улыбалась. Дядющкино хлопотанье располагало к этому. Она хотела возразить, что какая же это дальняя дорога — десяток миль, так, прогулка перед завтраком — но Оддбэлл подхватил девушку под руку и повлёк в глубину парка, балагуря что-то о коллагеновой диете и сорговом пудинге с креветками на завтрак. Эмилия не выдержала и звонко рассмеялась. Оддбэлл на долю секунды замер, словно оценивая — смеются с ним или над ним, после чего тоже заливисто хохотнул, видимо, сделав выбор в пользу первого. Тем временем, миновав раскидистый куст роз, набирающих тёмно-вишнёвые бутоны, спутники оказались перед громадной медной трубой, сверкающей бронзовыми заклёпками. Эмилия в очередной раз спохватилась, поспешно закрывая произвольно открывшийся от удивления ротик.
— В ногах мало проку, верно? Лучше быстро приехать к завтраку, чем медленно прийти к обеду, а? — дядюшка вытянул шею, склонив голову на бок почти перпендикулярно к нормальному положению, и подмигнул. Эмилия снова поразилась сходству перевёртыша с его звероформой. Оддбэлл потянул за начищенную рукоятку рычага, торчащую из-под трубы. Опять залязгало, зашипело, раздался глухой хлопок, и в боку трубы, выпуская струйки и небольшие облачка пара, прерывисто отползла в сторону целая секция, открывая маленькую двухместную кабинку с парой мягких кресел, расположенных лицом друг к другу, поручнем посередине и маленьким газовым фонарём на низком потолке. Эмили вопросительно глянула на дядюшку, и, получив подбадривающий кивок, пригнулась и залезла внутрь. Кресло, впрочем, оказалось неожиданно удобным, а сама кабинка — какой-то тёплой и уютной, словно домик, который Эмилия с дочкой своей няни устраивали в детстве под обеденным столом в Малой зале. Тогда стол казался им необъятно-огромным, но теперь Эмилия понимала, что места под ним было едва-ли больше, чем в этой кабинке.
Дядюшка забрался следом и умостился на противоположном кресле, сложившись при этом на манер колодезного «журавля». Дверь с шипением встала на место, причём, от внимания Эмилии не ускользнуло, что двери оказалось две — в самой трубе своя, а у кабинки — своя. Снова раздался приглушенный хлопок, затем послышался шепелявый свист, и кабинка плавно тронулась с места. Эмилия, сидящая спиной к направлению движения, по инерции чуть наклонилась вперёд и ухватилась за поручень. Скорость стремительно нарастала. Дядюшка сидел, развалившись в своём кресле. Улыбка на его лице явственно выражала гордость и удовольствие, а в шоколадно-янтарных глазах плясало целое семейство задорных чертенят.
С каждой минутой дядюшка Оддбэлл нравился Эмилии всё больше и больше. Девушка пожалела, что не общалась с ним до сих пор, ибо это общение сулило массу чудес и удивительных приключений.
Тем временем странная поездка закончилась. Ухнуло, зашипело, раздался короткий свисток, и кабинка остановилась так же плавно, как и тронулась в путь. Двери открылись, и глазам Эмилии представилось самое удивительное жилище из всех, которые ей доводилось видеть за свою пятнадцатилетнюю жизнь. В привычном понимании «домом» это сооружение назвать было нельзя. Сверкающая заклёпками, выпускающая облачка пара и дыма постройка внешне напоминала нечто среднее между грибом и лежащей на боку раковиной земляной улитки, только сделанной не из перламутра, а из бронзовых и медных листов. Из спирально завивающихся округлых боков то тут, то там торчали суставчатые трубы, поблёскивали зеркала и стёкла маленьких окошек, разбросанных по поверхности безо всякой видимой системы. Очевидно, фасадную часть «ракушки» венчала широкая арочная дверь, напротив которой и находился выход из кабинки — конечная станция фантастической «трубодороги». Снова склонив голову и подмигнув, дядюшка Оддбэлл циркулем вышагнул наружу, и Эмилия последовала за ним, даже не дождавшись протянутой руки. Едва оглядевшись, девушка радостно взвизгнула и вприпрыжку бросилась навстречу очередному увиденному чуду. Последние остатки солидного войска светских приличий, так заботливо муштруемого матушкой и гувернантками, исчезли, превратившись в весёлую ватагу короткоштанной деревенской ребятни. Ещё бы! Ведь во дворе удивительного медного дома кувыркалась, играя, целая стайка крупных полосатых котят. Но даже это было бы не столь уж удивительно, если бы выводок дикой лесной кошки не играл с «выводком» механических зверьков, чьи спинки отливали бронзой и поблёскивали заклёпками так же, как дом, за округлыми стенами которого, очевидно, и были созданы эти металлические чудеса!
Потерявшая дар речи Эмилия посмотрела на Оддбэлла взглядом, каким, наверное, маленькие дети глядели бы на Новогоднего Волшебника, если бы тот однажды решил собственноручно вручить им самые удивительные подарки. Дядюшка снова «просемафорил» головой, хихикнул и дважды хлопнул в ладоши. Арочная дверь, пшикнув, медленно отползла в сторону. Один из котят, живых, а не механических, попытался обшипеть дверь в ответ, но быстро понял, что пока не дорос до таких масштабов, не долго думая нашипел на механического «сверстника» и снова включился в игру. В тёмном, даже на вид прохладном пространстве за дверью один за другим вспыхнула вереница газовых светильников, обозначив своим призрачным светом длинный плавно заворачивающий коридор. Взяв девушку за узкую ладонь и подбадривающе кивнув, Оддбэлл шагнул внутрь. Дверь закрылась, сразу подчеркнув сходство коридора с пещерой или подземным туннелем. «Пещерная сова!» — вспомнила Эмилия и в очередной раз поразилась, как же всё-таки звероформа накладывает отпечаток на личность и жизнь перевёртыша. Мерзкая мысль о том, как же должна отражаться на её собственной личности треклятая курица, возникла было откуда-то из глубины, оттуда, где хранятся страхи, стыд и ночные кошмары, но, встретившись с непрошибаемо-оптимистической аурой дядюшки Куникула, сразу сморщилась и уползла обратно. Про себя Эмилия твёрдо решила больше не называть дядюшку обидным по её мнению прозвищем, а звать Куникулом, согласно научному наименованию его звероформы, покуда каким-нибудь образом не узнает его настоящего имени. Названия большинства птиц девушка знала из многочисленных энциклопедий, в которых они были подписаны на учёном языке под красочными картинками. Пещерная сова, в которую перекидывался дядюшка, называлась Атина Куникулария. Её изображение находилось в энциклопедии на одном развороте с портретом рыбного филина — самой большой и сильной совы в мире. Правда, на той же странице была ещё одна картинка, изображавшая эльфийского сыча — самую маленькую из известных в мире сов. По размеру Куникулария была к нему значительно ближе, чем к филину. Однако, видимо, размеры у сов никак не влияли на умственное развитие, в чём Эмилия только что не однократно убедилась.
****
Чуть забирая вверх, коридор всё продолжался, а в одном месте даже разветвлялся. Эмилия поразилась: куда?! Ведь снаружи-то «ракушка» не имела никаких пристроек. Однако, факт: ответвление уходило направо и терялось за крутым поворотом. Кроме того, в стене коридора периодически встречались двери. Эмилия насчитала пять. Правда, только в одной стене, правой по ходу. Светильники на стенах выхватывали из коричневатой темноты чуть подрагивающие овалы желтовато подсвечиваемого пространства. Пахло железом, сырым и горячим. Почему именно сырым и горячим, девушка сказать не могла, ей никогда не доводилось нюхать нагретое мокрое железо. Но почему-то запах ассоциировался именно с этим. И ещё в этом доме не было одного существенного фактора, в обязательном порядке, как считала Эмилия, присущего всем домам, вне зависимости даже от того, обжитые они или заброшенные. Тишины. Тишина бывает разная: уютная, сытая тишина вечера после трудного дня, полуденная, когда все обитатели расходятся по делам, ночная, полная коротких приглушенных звуков и предвкушения снов. Бывает тишина застывшая, слежавшаяся, опутанная паутиной с въевшейся в неё пылью. Это — тишина заброшенного жилища. Такая тяжёлая, затхлая тишина не то чтобы пугала Эмилию, но неизменно приводила её в меланхолическое и упадническое настроение. Потому что наводила на мысли о смерти. Кто или что она такое, девушка понимала смутно, как и все подростки, однако к радостной волне смерть точно не располагала. Эмилия не любила мысли о ней. Тем более, что эти мысли почему-то всегда появлялись без приглашения и не вовремя. Одно условие было обязательно для их появления: тишина, и не абы какая, а вот эта самая затхлая и застывшая, в которой, казалось, умерло даже само время.
В доме дядюшки Куникула тишины не было вовсе. Откуда-то постоянно доносились скрипы, пыхтенье, какие-то щелчки, гудки, шипение и пересвист. Складывалось впечатление, что этот дом — это не просто дом, стены и крыша, разграничивающие улицу и пространство жилья, а громоздкий, сложный и мало доступный пониманию непосвящённого зрителя механизм.
****
Дядюшка вышагивал впереди, смешно выбрасывая вперёд ноги. Останавливался возле дверей, приоткрывал, заглядывал, что-то бурчал то себе под нос, то, громче — внутрь комнаты, видимо, давая распоряжения кому-то находящемуся там и обслуживающим свистяще-пыхтяще-гудящие механизмы. «Это-где-то… Тьфу-ты, ну-ты… Да где ж это…» — приговаривал Оддбэлл, заглядывая в двери, которых к этому моменту Эмилия насчитала уже девять. Наконец, миновав очередную петлю спирали коридора и заглянув в очередную, десятую, дверь, перевёртыш воскликнул: «А-ааа, вот же! Нашёл… Милли, — на иностранный манер обратился он к Эмилии, — Вот же, заходи скорее! Тут тебе понравится!»
Эмилии, строго говоря, нравилось тут абсолютно везде. Ей нравился сам факт нахождения в удивительном дядюшкином обиталище. Однако девушка во-время вспомнила о вежливости и поскорее откликнулась на приглашение. В комнате, дверь которой немного пафосно настежь открыл перед нею Оддбэлл, так же последовательно, как и в коридоре, разгоралась газовая иллюминация. Эмилия сделала шаг внутрь, да так и застыла на пороге, ухватившись за дверной косяк.
Комната оказалась библиотекой. И вот теперь было уже совершенно очевидно, что она просто не могла поместиться в видимом снаружи объёме домика — «ракушки». Разве что если изогнуть пространство, вроде листка бронзовой фольги, в которую кухарка заворачивала фазанов для запекания, так, чтобы стены стали полом и потолком, и комната растянулась по вертикали. Да и то такой объём мог бы получиться только если у домика был внушительный подвал. Потому что стеллажи с книгами, свитками и рукописями, открывшиеся взору Эмилии, тянулись вдаль, насколько хватало зрения и освещённости, и даже там не заканчивались, а плавно уходили куда-то направо за поворот. Книги, книги, книги… Великий Мастер, сколько ж их тут! Девушка вышла из благоговейного ступора и плавно, ступая с носка, пошла к полкам. Книги были для юной Эдллкайнд вторым божеством, и не известно ещё, кому оа поклонялась больше — Великому Мастеру Метаморфоз или им.
Эмилия провела в библиотеке весь остаток дня. Смуглый кучерявый поварёнок дважды приносил подносы с едой, и Эмилия с дядюшкой трапезничали за небольшим столиком, скромно укрывшимся за стеллажом слева. Девушка была полностью погружена в мир книг, и даже на время еды неохотно откладывала в сторону очередной том. Основной интерес для неё представляли описания природы, животных, птиц, а также путевые записки различных путешественников. Пыталась отыскать полки со сказками, но Оддбэлл заговорщически подмигнул и сказал, что, мол, не всё сразу. К вечеру Эмилия почувствовала усталость, но отрываться от чтения не хотелось. Дядюшка предложил проводить её до гостевых покоев, и тогда девушка попросила разрешения взять с собой книгу, которую читала в данный момент. Это были «Путешествия с дикими гусями» Мартина Халфгуса, известного географа, чьи открытия и наблюдения неизменно являлись объектом обсуждений и споров в светском обществе. Ежесезонно Мартин перекидывался в серого гуся и отправлялся в перелёты, а на привалах отыскивал укромное местечко, перекидывался обратно и записывал свежие впечатления. Бумагу географ таскал с собой, в качестве чернил добывал сок меднокожей черёмухи, а перья использовал собственные. В «Путешествиях» Халфгус рассказывал историю о том, как однажды на маршруте ему довелось подружиться с мальчиком — человеком. Сам географ был тогда в звероформе, и перекидываться по понятным причинам не хотел: зачем травмировать юную психику и ломать стереотипы… Эмилии очень хотелось успеть дочитать эту книгу. Но дядюшка вдруг посерьёзнел и энергично замотал головой:
— Нет-нет-нет, малышка! Выносить книги отсюда — худое дело, самое последнее, что произойдёт в этом доме, когда я превращусь в маленький пернатый труп, радость чучельника! Никак нельзя. Ты лучше ступай, приведи, наконец, себя в порядок и отдохни. А книги — они никуда не убегут, поверь. Завтра с утра снова придёшь в Хранилище, дорогу теперь найдёшь!
Ничего себе, «Найдёшь»… Да тут, в этих коридорах, никогда не знаешь, что, где и когда найдёшь! Эмилия подумала было расстроиться, но, поразмыслив, нашла в дядиных словах солидное рациональное зерно. И с каждой минутой его размер становился всё больше, судя по тому усилию, которое девушке приходилось прилагать, чтобы снова и снова разлеплять веки. Заложив закладку и закрыв обложку, она на с неохотой передала книгу Оддбэллу, проследила на всякий случай, куда тот её поставил и вышла из Хранилища обратно в бесконечный спиральный коридор. Как они шли до отведенных ей комнат, кто помогал ей раздеться, принять ванну и укладывал спать, Эмилия помнила смутно, да и то не была уверена, воспоминания это или уже снящийся сон. Кажется, где-то рядом периодически ухала сова и хлопали большие, лохматые, белые с чёрными пестринами крылья.
— Ваша Светлость, отец требует Вас!
Стоило Лиэль спуститься с набегавшейся Тучи, как к ней подлетел запыхавшийся слуга. Тиль сразу забрала поводья у княжны и повела обеих лошадок в конюшню.
— Я просто каталась, как всегда, что за спешность? — поинтересовалась девушка, направляясь за слугой.
Тот окинул взглядом ее не слишком парадный наряд, столкнулся взглядом с отблеском чешуек за воротником рубашки и опустил взгляд.
Уже по этому мимолетному жесту девушка поняла, что приехал очередной врачеватель.
В первые же дни после того, как случайный путник заколдовал ее или проклял, Лиэль осмотрели, оглядели сотни глаз, и истерзали сотни рук. Ее отец созвал всех врачевателей и волшебников княжества, из соседних королевств, со всей округи. Девочка была слишком маленькой, чтобы помнить эти недели, но, неверное, это было большим неудобством — не иметь возможности даже поспать нормально. Говорят, именно видя, как сотни рук прикасаются к ее дочери и не могут помочь, княгиня тогда поседела полностью.
С возрастом девочка уже точно знала, что значит фраза «К тебе пришли».
«К тебе пришли, дорогая», — ее мать находила ее, и эта фраза преследовала девочку в детской, в саду, в большом зале и за обеденным столом, и иногда даже будила ночью.
Маленькая послушная Лиэль вздыхала, поправляла одежку, снимала любимое жемчужное ожерельице и покорно шла на растерзание очередному колдуну, волшебнику или знахарю. Пока чужие, пахнущие мазями и отварами руки исследовали чешуйки на ее спине и ручках, девочка болтала ножкой и смотрела в золоченый потолок.
Лиэль росла и со временем визиты случались реже, но все еще регулярно. Это напоминало смотрины невесты, которые никогда не оканчивались помолвкой. Она видела знахарей Востока, знала, какие песни поют шаманы на севере, изучила узоры на шее лесных шептуний из разных кланов. Многие из них могли бы даже временно поднять мертвеца из могилы, хотя не распространялись об этом открыто.
Но никто не был в силах помочь девушке. Лиэль пробовала мази, которые делали ее чешую мягче и нежнее, пила травы, от которых ее кожа бледнела и почти сливалась по цвету с серебристой шкурой, а на плече у нее был шрам от попытки одного из врачевателей просто удалить эти чешуйки прочь. Новые там не выросли, но рана с таким трудом затягивалась, что эту идею отвергли, тем более, что она не останавливала роста других, новых чешуек.
Первое время девушка вообще не понимала, что с ней не так. Когда она раздевалась, чтобы няня искупала ее в ванной, наполненной теплой водой с молоком, то видела на своей груди узор из маленьких серебрянных кругляшков, похожих на монетки. Они охватывали всю ее грудь и заходили на бока. Чешуйки не доставляли ей неудобства – они ловили лучики и смешно отражали их на края ванны, они никогда не чесались и были мягкими и гибкими. Чешуйки всегда блестели, их нельзя было поцарапать так просто, как кожу, и девочка думала, что так выглядят все. И няня, под своими пышными складками одежды, и папа в княжеском камзоле, и мама. Но врачи приходили снова и снова, взгляд княгини был все печальнее.
Сейчас каждое утро Лиэль смотрела на себя в зеркало, отмечая появление еще нескольких чешуек. Они подкрадывались со всех сторон – обвивали лодыжки, доползли до ямочки между ключицами и хотели взобраться на шею, как рукава плотно обхватывали руки. Все тело девушки словно было выковано из серебра, блестело и переливалось, в то же время оставаясь подвижным и нежным.
Окруженная любовью и оберегаемая от волнения, она не чувствовала страха за свое тело. Все равно, что взрастить ребенка с одной рукой, дав ему уверенность в том, что это нормально и тоже красиво. Когда он узнает, что отсутствие руки — это редкость и печальное явление, то ему уже будет все равно.
Когда Лиэль первый раз сказали о проклятии, девушка не поверила. Не поверила она и потом. В то время как на ее собственной шее чешуйки смыкались кольцом, дурные сны по ночам начинали душить только князя и княгиню, но сама девушка не чувствовала ничего. Сложно относиться как к врагу — к собственному телу, когда тебе в нем настолько комфортно.
Первый отголосок страха родился в ней несколько месяцев назад. Она заметила одинокую чешуйку, притаившуюся за ухом, и поняла, что еще каких-нибудь полгода, и все ее лицо покроется серебром. Свою внешность девушка очень любила — и ей стало грустно полностью обрасти чешуйчатой маской. Следующая мысль не заставила себя ждать.
Что будет, когда ее тело полностью покроется чешуей? Она превратится в серебряную статую, и что дальше? Или проклятие не лжет, и каждый сантиметр ее собственной, пусть и не такой как у всех, кожи, наполнен ядом и убьет ее?
Так страх все-таки поселился в сердце девушки. Если бы не Тиль, вечно придумывающая затеи для княжны, страх бы постоянно сжимал ее горло ледяными пальцами. Лиэль старалась не показывать свое возрастающее волнение, чтобы не тревожить родителей. Ситуация с ее странной болезнью все равно не изменялась — никто по-прежнему не мог сказать, как избавиться от этой напасти.
Когда княжна спустилась в зал для приема гостей, где ее отец выслушивал путников, вел переговоры с купцами и заключал союзы, в нем уже стоял, согнувшись в поклоне, очередной старец.
Человеку, который не первый раз видел странных личностей, было просто угадать, что старец не прост. Он был одет в пыльное, но довольно неудобное для труда одеяние и закутан в синие ткани. Крестьяне не ходили в такой одежде. Проходя мимо, чтобы занять свое место рядом с отцом, Лиэль окинула гостя взглядом. На руках у него были начертаны какие-то символы, а на поясе висели мешочки и кошельки с травами. Девушка ни на что не надеялась, поэтому подумала, что если разговор со знахарем закончится быстро, то она еще успеет почитать перед обедом.
— Ты знахарь, колдун или шаман? — обратился к старику князь Драхган.
— Сегодня первое, завтра второе, потом третие, — размыто ответил старик и улыбнулся: — Я никак не называю себя, просто делаю, что знаю и что могу.
— Как твое имя?
— Не помню.
Князь нахмурился. Старик не был похож на шарлатана, но стал походить на шутника.
— Меня уже сорок лет не называли по имени, я предпочитаю, чтобы люди запоминали меня по моим поступкам. А имя — что оно значит перед волей Богов?
— Ты сказал, что знаешь, как излечить мою дочь, — перебил Драхган. — Говори, если так, потому что я принял в своих покоях уже тысячу знающих, и не хочу тратить свое время и время своей дочери.
Старик перевел взгляд на Лиэль и девушка отчего-то поежилась. На нее смотрели по-разному — с удивлением, с интересом, с отвращением, с жалостью, но старик смотрел так, словно видел ее уже не в первый раз.
— Я не знаю, как излечить вашу дочь, дорогой князь. Но я знаю, кто может помочь. Вы слышали когда-нибудь о Зеркале Оллара?
Людская река течет от ворот Сен-Жак в сторону Центрального рынка: мелкие торговцы, зеленщики, молочники. Толпа страждущих, гонимая призраком голода и нищеты.
Они смотрят на меня, на мой совершенно неуместный здесь экипаж. Он подобен лебедю среди голодных гусей.
Изнанка, некрасивая, неприглядная, выступившая, будто плоть, из-под шелковых покровов. Она сильнее меня. Или те силы, что правят ею, лишают меня полномочий. Они смеются надо мной, бросая в лицо мою ничтожность.
Я жмусь в угол экипажа. В грохоте колес мне слышится хохот. Ты выбрала не того мужчину, Жанет д’Анжу, беззаботная дочь великого короля. Ты была слишком уверена в себе, ты не желала знать правду. Ты не смогла сделать его счастливым, ибо эта задача тебе не по зубам.
Тебе нужен другой, равный по судьбе и по крови, тот, с кем ты сможешь бесконечно играть в пушистые кошачьи игры, время от времени выпуская когти. От скуки ревновать, от скуки изменять.
А Геро — это непрерывный труд сердца, это терпение и мука, это познание и опыт. И путь, длиною в жизнь, путь испытаний и невероятного счастья. Пусть любви.
Только страшно по нему идти. Страшно и больно. Я спешу укрыться в позолоченном шатре, который воздвигла посреди города, как тщеславный триумфатор.
Мой особняк в квартале Марэ, в двух шагах от Королевской площади, где мой отец восседает на бронзовом скакуне. Драгоценный шар, из цветного венецианского стекла с золотой и серебряной крошкой. Памятник тщеславию.
Я воздвигла этот игрушечный домик во имя любви. Той любви, в которую прежде верила. Я украсила свой дом подобно птице, дергая перья из собственного хвоста.
Здесь все привычно, известно и слепит позолотой. Этот особняк священный артефакт. Он укроет меня, спасет. Соскочив с подножки, я бегу вверх по лестнице.
— Катерина! Катерина!
Я перебегаю из одной комнаты в другую. Каждый предмет, каждое украшение, каждый цветовой изгиб выбран мной с придирчивостью и прилежанием, но сейчас они мне незнакомы. Я заблудилась.
— Катерина!
Она выходит из боковой двери и возникает у меня на пути, будто мягкая душистая подушка, вовремя подставленная под голову того, кто сорвался и летит вниз.
— Катерина, мне плохо! Помоги мне!
Она знает, что делать.
Катерина со мной со времен нашей юности, с тех пор, как ее приставила ко мне бабушка, здраво рассудив, что мне не помешает общение с девочкой моего возраста. Возможно, родители Катерины сочли такую судьбу для дочери незавидной, но выбора у них не было. Катерина была шестой из семи детей знатного, но разорившегося дворянина. Шестой дочерью.
Выжать на шестое приданое из скудных анжуйских виноградников родители не рассчитывали, поэтому предназначили Катерину в жену тому, кто приданое не потребует – нашему Спасителю. Катерину ждал монастырь.
Но вмешалась графиня д’Антраг, и Катерина, девочка степенная, рассудительная, получила должность фрейлины при особе королевской крови.
Она была немного старше меня, выше ростом и впечатление производила гораздо более внушительное, чем в то время производила я, костлявая, нескладная, покрытая веснушками. Двигалась Катерина медленно, как будто раздумывала над каждым последующим шагом и своей медлительностью как будто уравновешивала мою непоседливость.
Если меня сравнивали со сбежавшей из очага искрой, то Катерина была ковшом воды.
В первые недели я изводила ее придирками и насмешками. Меня раздражала ее неповоротливость, ее большие руки и ноги. Я дразнила ее, отпускала колкие, злые шутки.
Я осознавала свою принадлежность к тем, кто повелевает, и немилосердно пользовалась подчиненным положением Катерины: гоняла ее с самыми пустячными поручениями, по несколько раз меняла свои решения, вынуждала ее следовать за собой без отдыха, заводила ее в лес и потешалась над тем, как она тяжело ступает и задыхается.
В своем детском невежестве я была безжалостна, как все дети, которых жизнь не научила сострадать.
Дети жестоки от невежества. Их новорожденные души, как слепые котята, чьи глазки еще затянуты полупрозрачной пленкой. Их опыт позволяет им распознать только два цвета – белый и черный.
Из ощущений им доступны самые незамысловатые – холод, голод и боль.
Детский разум как полотно на мольберте, изначальные грубые нити, плетения самого простого. Опыт рисунком ложится на полотно. Но первые штрихи все так же незатейливы, неумелы.
Для ребенка мир — это огромное скопление вещей, вещей странных, непонятных, движущихся, говорящих, смеющихся, плачущих. В пору душевной слепоты ребенок не отличает мертвое от живого.
Если причиняет боль, то не от природной жестокости или первородной греховности, а все от того же невежества. Ему невдомек соотнести собственную боль с болью пойманного птенца или свой страх со страхом вспугнутого зайца.
Для ребенка движущиеся и неподвижные предметы чужеродны и подлежат исследованию, которое совершается порой отвратительно. Кто избежал соблазна оторвать крыло пойманной мухе? Или бросить камнем в змею?
Я сама грешила охотой на бабочек, изучая оттенки желтоватой пыли на руках. Однажды, спасая от поварской расправы кролика, я спрятала его в сундуке, не подозревая, что обрекаю несчастное животное на смерть более мучительную, чем смерть от руки повара.
Высшая степень невежества — это отрицание чужой боли. Свет разума там, где есть сострадание.
Способность чувствовать чужую боль – самое драгоценное знание души, единственная по-настоящему важная наука, которая не подлежит сравнению с нагромождением латинских спряжений.
Вот чему души, заключенные в тленную плоть, единственно учатся, если желают учиться.
Прости им, Господи, ибо не ведают что творят. Прости их, как неразумных, невежественных детей.
Я пребывала в той же тьме и была столь же жестока. Я знала, что мне дано право повелевать. Я не задумывалась над тем, кем мне дано это право и так ли уж это право весомо. Я знала, что мой отец король, я рождена принцессой, и потому все живущие в этом замке, за исключением, пожалуй, бабушки, обязаны мне подчиняться.
Они те же предметы, которые я буду исследовать, подвергать всевозможных испытаниям и даже приспосабливать для утех самолюбия.
Как все дети, я сводила все нити, все струны, молчащие и звучащие, к себе самой. Будто я единственный, узаконенный центр, место приложения всех сил.
Я не могла бы указать это место на небесной сфере по причине неграмотности, но во мне жила эта великая, неколебимая уверенность, огромный, капризный, взбалмошный великан, движущий мою видимую вселенную.
Все взгляды, все слова, все жесты, все обращено ко мне, все адресовано мне, и все мне подчинено. Ребенок не знает разумных решений, он не рассуждает, он подчиняется инстинкту и объявляет весь мир игрушечной вотчиной.
Однако заблуждением было бы считать, что, покидая детскую, раб божий избавляется от подобных стремлений.
Большинство из нас до смертного часа живут с обидчивым великаном за спиной, рисуют светящийся шар в центре небесной сферы. И помещают в этот шар себя. Только мы важны, только наши цели, наши думы и печали.
А те, кто отделен от нас именем, происхождением, покроем платья, они другие, малозначительные. Они не способны чувствовать, не способны страдать, ибо как могут их чувства сравниться с нашими, почти божественными!
Возможно ли сравнить качество наших разочарований с бедой незнакомца? Что с того, что Бог сотворил человека, даже самого ничтожного, по образу и подобию своему?
Смертный пребывает в уверенности, что по образу и подобию сотворен именно он, избранный, а все прочие – жалкая подделка.
Мое обучение началось именно тогда, с появлением Катерины. Мой великан стал меньше ростом, съежился, когда Катерина, эта презираемая толстушка, робкая, молчаливая, взяла на себя вину за мою шалость.
Случилось так, что я пролила соус на любимый гобелен Мари Туше, моей бабушки. Этот гобелен, возрастом в сотню лет, был подарен королевской фаворитке графом де Ванденесом.
На ковре юная дама левой рукой поглаживала единорога ростом не больше собаки, а в правой держала древко знамени с тремя серебряными лунами.
Бабушка рассказывала, что всего гобеленов семь, и каждый служит иллюстрацией не то к грехам, не то к свойствам любви. Это уже на вкус и фантазию зрителя.
Но бабушка усматривала в этом гобелене некую мистическую подоплеку, тайный смысл, и очень им дорожила. Мечтала приобрести оставшиеся шесть, чтобы прочесть алхимическую формулу.
Она с благоговением пересказывала мне легенды, согласно которым заказчиком гобеленов был то сарацинский царевич Зизим, то странствующий рыцарь Ла Висте, а то и сам автор «Романа о Розе».
Я не раз простаивала перед таинственным гобеленом, воображая себя укротительницей львов и единорогов. Однажды бабушка распорядилась перевесить гобелен. Она не первый раз отдавала подобный приказ, пытаясь отыскать некое особое место, не темное и не светлое, такое, чтобы в самый полдень сумрак, клубясь, скрадывал цвета, а в полночь тьма была бы прозрачна как кружево.
Гобелен сняли со стены, и он лежал, аккуратно разложенный, поверх оттоманки. Бабушка еще не обнаружила достойного пристанища, и гобелен ожидал мистического часа. Я в очередной раз стояла над ним и любовалась.
Меня особенно занимала маленькая белая собачка, которая по прихоти автора оказалась в этой величественной компании. Я только что встала из-за стола, вернее, сбежала, клятвенно пообещав кормилице завершить трапезу на ходу.
В моих руках был соусник, в который я слила грушевый сироп. Вероятно, тайна маленькой собачки вынудила меня забыть о наличии этого предмета в руке, и я отправилась вместе с ним.
Или я желала растянуть десерт.
Причина за давностью лет забылась, но последствия забвению не подлежали. Желая разглядеть собачку, я наклонилась и… сироп пролился на гобелен.
Морда единорога и рука ласкающей его дамы стали сладкими. В ужасе я отскочила и огляделась. Меня никто не видел, ибо бабушка запретила приближаться к драгоценному ковру.
Я бросилась бежать. И бежала все с тем же опустевшим соусником. Во время бегства я приняла решение, которое до меня принимали почти все шалуны с начала времен – замкнуться в молчании и все отрицать. Свидетелей не было, да и кто бы посмел указать на меня?
Потом я стояла перед зеркалом и репетировала отрешенную невозмутимость. Получалось внушительно, но в тот же миг до меня донесся крик бабушки.
Я слышала ее крик впервые, я испугалась. Бабушка, благоразумная, терпеливая, редко сердилась. Напротив, она умела смягчать гнев и вспыльчивость тех, кто был рядом.
Говорят, Карл Девятый единственно в ее присутствии был способен рассуждать здраво. И моя дядя, бастард Валуа, до сих пор оставался в живых только благодаря ее советам.
А тут крик. Я утратила всю свою самоуверенность. Вернулись вина и стыд. У меня затряслись руки, в горле забулькали слезы. Щеки стали пунцовыми и горячими. Бабушка послала за мной сразу!
Она была в бешенстве. Отнекиваться смысла не имело, преступление сияло на моем лице предательским румянцем. Она грозно вопрошала, а я в страхе не могла вымолвить ни слова. От страха и злости.
Ибо от первого произнесенного слова из моих глаз немедленно брызнут слезы. А я не могла допустить подобной слабости.
Я не могла разрыдаться на глазах у слуг, на глазах этого увальня – Катерины. Позволив себе эту слабость, я скатилась бы к ним, к смертным заурядным человекам.
До крови закусив губу, я молчала. Качалась на шатком мостике, готовясь к низвержению. И вдруг кто-то шевельнулся за моей спиной. Завозился, зашуршал юбками.
— Это я, — произнес голос Катерины – Я испачкала гобелен. Какое немыслимое облегчение я испытала.
И какой немыслимый стыд. Бабушка взяла розги и собственноручно выпорола Катерину. Я стояла рядом, мучимая стыдом, и молчала.
Признание Катерины никого не ввело в заблуждение. Все знали, что истинной виновницей была я. Знала это и бабушка. Но не стала учинять расследование.
Она позволила мне свершить собственный суд. Я осталась и смотрела на свершившуюся казнь, на безмолвно и неповинно страдающую Катерину, на вздувшиеся рубцы, на опухшие от слез глаза.
Я смотрела на нее и думала, что мне гораздо легче было бы сейчас, если бы высекли меня, оказаться под розгой и принять ту же муку.
Но я солгала. И все знали об этом. Меня не выпороли, потому что я королевская дочь, но меня наказали по-другому – презрением.
На следующий день бабушка сказала, что отошлет Катерину родителям и посоветует отдать ее в монастырь, но я призналась в содеянном и потребовала, чтобы меня выпороли.
Однако, гнев бабушки уже угас. Тем более, что гобелену вернули первозданный вид. Сироп легко смылся водой.
Поэтому меня не выпороли, а посадили под замок на хлеб и воду. Той же ночью я услышала за дверью шорох. И шаги, тяжелые, неровные.
Я узнала эти шаги, я столько раз их высмеивала. Катерина пыталась красться, но у нее это плохо получалось. Она принесла мне кусок сливового пирога.
Любого другого спасителя я бы горделиво отвергла, но Катерине я отказать не могла. Она снова рисковала, снова готова была пострадать.
Она пришла и на следующую ночь. Принесла мне гусиного паштета с ломтями хлеба и лист салата. А в следующую вновь побаловала сладким.
Я провела в заключении неделю и приобрела за этот срок немало полезных знаний. Вероятно, то что со мной произошло, называется опытом. Моя детская слепота истончилась, тьма стала напоминать рыхлый предрассветный туман. Солнце еще не взошло, но рассвет уже близко.
Перед самым рассветом Змей бесшумно забрался на чердак, вышел в Инфранет и сообщил о гостях ещё и Степану Ивановичу – станет проверять почту и увидит письмо. Минуту подумал – и продублировал письмо Лазарю, чтобы тот передал хозяину.
После чего в дом возвращаться не стал, а вышел во двор, выбрал из брёвен, подготовленных для ремонта бани, подходящее, отпилил кусок в полтора метра и стал ножом вырезать фигуру богини Макоши – она встанет на капище рядом с имеющимися идолами.
Когда в шесть часов утра обрадованная Малёна – волосы Змея на гребне, русые, точно его, бабушка была права, ну и что, что киборг… это всё равно лучше, чем все друзья Дробота! — вышла позвать парней завтракать, то идол уже был готов.
Она внимательно всмотрелась:
— Матушка Макошь! – и показала парню свою подвеску в виде косого креста с ромбами. — Её надо поставить на капище… но… в деревне только капище Велеса… а оно в низине, а в соседней деревне священная роща Даждьбога…
Змей улыбнулся:
— У меня на капище ей место, а в этом доме всегда есть место для тебя. Вот установим идол, и отвезу вас обоих к дому. Гроза прошла, ты так крепко спала, что ничего, верно, не слыхала… дома тебя уже ждут…
— Мы вместе пойдём, я всем скажу, кто ты!
— А кто я? Что ты скажешь? Малёна! Если хочешь что-то спросить, спрашивай, что смогу отвечу. А то смотришь так, что аж страшно.
— Откуда ты такой… взялся? – спросила и сама себя одёрнула, густо покраснев. – А… это… про тебя ведь говорили, мол, новый егерь капканы находит и медведей не боится? Некрас тебя знает, и Дар… и остальные братья… и отец… тоже. Но… все думают, что ты человек… наверно, поэтому… брат и отправил… меня… за ягодами… а ты киборг… но мне всё равно… ты хороший…
— Так и тебя я видал, с дрона, когда осматривал ваш берег, ты такая… хозяйственная! И… красивая…
***
Первый звонок разбудил Нину в полпятого утра – это был звонок от Степана: «Змей похитил девочку из деревни и удерживает на своём острове! Так деревенские сказали… а потом и он сам сообщил… но сказал, что она сама согласилась ехать к нему!».
Нина попыталась ему объяснить, что никто никого не похищал, так случайно получилось, и что Малёна вместе с Лютым просто в гостях у Златы… но, кажется, он ей не поверил и отключился.
Пришлось вставать, умываться, готовить завтрак – должен прийти Вася, с которым Нина собиралась лететь.
На кухне уже бесшумно двигался Май – Нина назвала парных киборгов Май и Майя, на другие имена не хватило фантазии. Май мог вставать и ходить, поэтому готовил кормосмесь и себе, и сестре — Майя была ещё слишком слаба для этого.
Поскольку головы обоих были обриты, Нина не знала, какого цвета их волосы – Лёня говорил, что у обоих цвет жемчужный, а жемчуг бывает разных оттенков. Фактически им было по полтора года, но физиологический возраст оказался разным – Май был семнадцати лет, а Майя на три года старше.
Оставлять их одних в доме не хотелось даже ненадолго, а знакомых DEX’ов в посёлке… не так много… хорошо, что с вечера договорилась с их хозяевами – первой пришла Эка, но всего на пару часов. Потом придёт Алия и Тимофей – и они будут дежурить по очереди по два-три часа.
Полшестого явился Василий, и Нине пришлось кормить и его – к счастью, DEX был неприхотлив в еде и при отсутствии пиццы мог есть и макароны с сардельками.
Уже одевшись для поездки в деревню в длинное светло-коричневое платье с рукавами, схватив платок и полбуханки хлеба в пакете, она вспомнила, что не написала заявление на день в счёт отпуска, и пришлось задержаться, пока Василий нашёл по сети Зою и отправил документ прямо ей, минуя главного хранителя.
В это время Нина всё же позвонила непосредственной начальнице и сообщила о необходимости улететь на день в деревню, и что это очень срочно, и, скорей всего, надолго – и та от удивления согласилась, сказав, что после возвращения можно будет оформить однодневную экспедицию, если Нина привезёт хоть пару предметов в основной фонд:
– …а лучше пару десятков предметов… у нас план комплектования… и по экспедициям тоже…
— Это уж как получится…
На сером небе чуть посветлело – Нина сочла это хорошим знаком, поставила перед идолами чашку молока и кусок хлеба (хуже точно не будет – просто на всякий случай), выдала последние указания остающимся дома киборгам, и вскоре её флайер поднялся в небо.
***
Уже вылетев за пределы города, Нина поняла, что совершенно не знает людей, живущих в деревне напротив островов, охраняемых Змеем – за прошедшие месяцы ей ни разу не пришло в голову зайти в деревню и просто хотя бы познакомиться.
И поэтому Нина после недолгих колебаний – всё-таки ещё слишком рано для звонка, но информацию не только получить надо, но и постараться запомнить основное — набрала номер Степана:
— Утро доброе!
— А доброе ли? – брат был хмур, но увидел Василия и не стал развивать тему погоды. — Здравствуйте оба!
— Летим в Орлово… но я там не была ни разу… даже просто в гости зайти не сообразила… что-то… никого не знаю… мне бы информацию об этой семье, необходимый минимум… если не трудно…
— Сейчас пришлю. Я тоже туда направляюсь, буду раньше вас, скорее всего.
***
Через пару минут Нина открыла на планшете присланный и немного обработанный Василием файл – глава деревни Богодан Тихомирович, шестьдесят два года, гвардии капитан, демобилизован по ранению, второе образование по специальности «Зоотехния» получено заочно, его жена – Дарёна Карповна, пятьдесят шесть лет, незаконченное высшее образование, уход по собственному желанию с четвёртого курса Ветеринарной Академии с дипломом ветеринарного фельдшера.
А вот это уже интересно! У отца семьи – причём крестьянской семьи! – двойное имя! И отчество двойное! Бого-дан – богом данный. Тихо-мир – его отец – тихий мирный.
По правилам если – то двойные имена дают только рождённым в двух высших сословиях. Волхвам и воинам. Крайне редко такие имена дают своим детям торговцы. И уж никак не могут так назвать детей крестьяне.
Из этого какой вывод? Глава семьи – потомственный военный, по какой-то причине (вероятно, ранение) ушедший со службы. Но… у жены имя и отчество чисто крестьянские! По какой причине отставной офицер женился на крестьянке?
Есть, над чем подумать.
Но… может… всё намного проще… и в нынешнее время традиции не так уж соблюдаются? Как захотели, так и назвали… скорее всего, именно так.
Далее тоже интересно. Фамилия – Орловы. Потому и деревня названа Орлово. Десять сыновей и одна дочь.
Старший сын Доброхот. Почти тридцать лет, закончил местный Индустриальный техникум, домохозяин, бригадир плотницкой артели, состоящей из младших братьев, женат, шесть детей – ну надо же! – в том числе две двойни. Живёт в своём доме.
Вот это интересно! – отцу шестьдесят два года, а старшему сыну почти тридцать – в каком возрасте его отец женился на его матери? Вероятно, только после ухода из армии – это очень может быть.
Следующий сын – Лучезар, почти на три года младше. Тоже женат, детей четверо, в том числе одна двойня, тоже искусный плотник, по образованию технолог леса (Лесотехническая Академия закончена на «отлично»), работает на собственной небольшой пилораме. Также имеет свой дом.
Но… оба старших сына имеют двойные имена! – не значит ли это, что им предназначалась военная карьера? Срочную отслужили оба – и оба вернулись домой… странно всё это.
Следующий – Некрас, двадцать пять лет, женат, двое детей, инженер-гидролог, но по специальности работает только тогда, когда руководству турбазы нужна точная информация о сроках разлива рек и состоянии озёр (отдельной гидрологической станции у заповедника нет пока что, но вроде бы собираются ставить), и тогда он не появляется дома по несколько дней.
Невзор, двадцать четыре года, женат, незаконченное Высшее Лётное училище, уход по собственному желанию с третьего курса с переводом в Сельскохозяйственную Академию на курс «Механизация животноводческих ферм и комплексов», техник по ремонту сельскохозяйственных машин и механизмов…
У двоих имена обережные – Невзор (невзрачный) и Некрас (некрасивый). Погодки. Были ли у семьи проблемы, когда они родились? А не при перелёте ли со Старой Земли появился один из них? Или была другая причина, чтобы их уберечь?
Следующие двое – близнецы Белояр и Белогор – студенты Сельскохозяйственной Академии… будущая специальность – инженер-технолог мясных и молочных продуктов. С голографий смотрели на Нину очень светлые блондины… по двадцать два года, женаты, в данное время на учёбе. Как и остальные женатые братья, имеют небольшие бороды.
Сколько условностей, в которых местные крестьяне разбираются, не думая – и которые трудно запомнить городскому жителю! Если мужик женат – то обязательно есть борода. У парней бород нет, до женитьбы не положено. Замужние женщины должны быть с покрытой головой – только девушкам дозволено ходить без платка…
И одно дело – изучать теорию, а совсем другое дело – на практике общаться с местными крестьянами… и ничего не забыть из изученного. Не начинать разговор первой, не повышать голос при мужчинах, не трогать чужие вещи… ещё бы знать, соблюдают ли обычаи эти крестьяне и насколько точно и постоянно они это делают…
Далее. Оставшиеся четверо – парни. Заруба курсант Лётного училища, Ратмир и Стожар служат срочную (у Ратмира через пару месяцев служба закончится), Огнедар – школьник, на два года старше Малёны.
Нина свернула файл.
Вот она — современная деревня! Образованные люди по своей воле живут на берегу озера и ведут собственное натуральное хозяйство – и даже не пытаются перебраться в город, где жизнь намного легче, и всё можно купить в магазине… но в деревне и продукты все свои, и одежда своя, и вода родниковая, и воздух чистый… и воля делать, что душа просит…
Но… как может образованный человек… да ещё с двумя высшими… верить в водяных-леших-домовых… всерьёз?
И осеклась. А сама-то? Подносить хлеб идолам по утрам стало уже привычным – но… это просто на всякий случай… вдруг они действительно есть?.. эти боги…
Ведь боги славян – их предки и силы природы, местное солнце, лес, поле, вода, огонь… все обряды построены на уважении и почитании не только предков, но и стихий и сил природы… и считается, что все они – воплощения единого бога Рода… а люди, дети и внуки божьи, живут при Роде… а внуки богов – сами боги!
Изучение культуры и обрядности местных общин является основным направлением научного отдела музея, даже конференция проводится раз в два года на эту тему!
Все деревни охвачены экспедициями научного отдела музея, почти в каждой хоть раз проводили запись песен или обрядов – переселенцы сохранили свой уникальный диалект и при записи рассказов важнее всего был не текст, а говор.
Но… в основном так получается, что фондовики не знают тем, которые изучают научники, а научники не знают предметов, которые хранятся в фондах – план у каждого отдела свой, и тематика работ своя.
И… территория расселения родноверов огромна, деревни небольшие, а финансирование экспедиций не настолько регулярное и обильное, как хотелось бы… — и потому ещё есть деревни, где музейные сотрудники не были ни разу… в некоторых случаях причиной была отдалённость деревни и необходимость долго идти пешком (с прилетевшими в деревню на флайере учёными дамами местные мужики зачастую говорить просто отказывались, и потому приходилось оставлять флайер за три или более километров от деревни и идти пешком, а потом разговаривать с крестьянами через парня-киборга – крестьяне считали, что умная женщина должна знать обычаи и носить длинную юбку или платье, а если явилась в брюках, значит, обычаи не уважает и говорить с ней незачем, к тому же, говорить с замужней женщиной в отсутствие её мужа не совсем прилично), а в ряде случаев почему-то считалось, что в деревне взять нечего, раз уж там все образованные… и вряд ли держат в домах старые вещи.
Теперь надо узнать о девочке – и Нина снова открыла файл и прокрутила его до конца. Малёна. Пятнадцать лет, заканчивает девятый класс сельской школы, не отличница, но уверенная «хорошистка», умна, активна, любит животных, интересуется экономикой, любит рукодельничать…
Надо же, какое имя придумали! Но… это домашнее имя и до прохождения обряда взросления.
А это что значит? А это значит, что очередной обряд инициации девочкой не пройден. И это значит, что сейчас спрос с неё, как с подростка, а не как со взрослой девушки.
Так, а в свидетельстве о рождении — Славомира. Она сама так сказала. Слава мирная. Хорошее имя.
При прохождении каждого обряда, после каждой возрастной инициации меняется человек, а с ним меняется его имя. Пять или шесть возрастных изменений статуса за жизнь – и столько же смен имён. Но каждый раз менять документы трудно и накладно, да и как потом доказать, что вчера ты Малёна, а завтра Славомира?
Проще сразу вписать полное имя, а внутри семьи пользоваться домашними именами и менять их после обрядов.
Кому-то проще… поди упомни всех, как кого звали вчера и как назвать сегодня… и как будут звать завтра… но ведь как-то умудряются не запутаться!..
Доклад
Повелителю демонов, великому и ужасному Аркалу Аэр Церт
Придворного целителя Зэриана Тэрн Коэра
Тема: Невеста вашего темнейшества, иномирная девушка
Содержание:
Мною была детально осмотрена девушка, проведен анализ ауры, просканированы магическим сканером А-77 внутренности и снят отпечаток личности. Достоверно установлено, что:
1 В нашем мире в данный момент таких существ нет.
2 Девушка сильно отличается от рядового демона, а именно имеет маленький рост и вес, ее физическая подготовка на полном нуле, состояние организма желает лучшего. Имеются некоторые патологии внутренних органов, список ниже прилагается. Имеются проблемы с восприятием, именно с магией. Девушка полностью не замечает магию и магический сканер сильно сбоил при проведении исследований.
3 Осмотр, проведенный сестрой Цетилией, позволяет утверждать, что девушка совершенно невинна (Вам досталось неслыханное сокровище).
4 В силу ее маленького роста и веса, а также некоторых особенностей анатомии, смею предположить, что наследников с ее стороны можете не ждать. Или же умрет при родах, что вероятнее всего.
Кроме этих основных пунктов, я взял на себя смелость провести исследование ее крови и могу смело утверждать, что данный организм абсолютно не приспособлен к нашей среде. Слишком слаба ее естественная защита.
Так же я узнал из архивов дворцовой библиотеки о ее расе. Девушка, несомненно, принадлежит к расе людей. Об этом указывают строение зубов, ногтей, отсутствие любой второй ипостаси, а также наличие волос на теле в различном количестве.
В нашем мире, как Вы знаете, раса людей была истреблена еще около четырех тысяч лет назад, во время правления вашего темнейшего деда, великого воина и правителя Беллтонэра Аэр Церт, в Первой Великой Опустошительной Войне. Насколько мне известно из тех же архивных источников, полукровки между эльфами и людьми были истреблены тоже. Во Второй Великой Опустошительной Войне через тысячу лет, Вашим отцом были абсолютно истреблены эльфы и более подобных Вашей невесте существ в нашем мире не наблюдалось.
Все медицинские данные о Вашей невесте находятся здесь.
К докладу прилагаются данные о исследовании в семи листах и подробный рисунок ауры.
***
Доклад
Повелителю демонов, великому и ужасному Аркалу Аэр Церт
Начальника охраны дворца Лиэнира Рол Кэтера
Тема: иномирная невеста
Содержание: Мною и моими сотрудниками был проведен осмотр и опись имущества, принесенного Вашим личным слугой, Крезетом Лэтоном. Среди имущества Вашей невесты не было найдено ничего подозрительного, кроме одного прибора, назначение которого нам увы, понять не удалось.
Список имущества:
1 Неизвестный прибор черного цвета, с затемненным экраном. Приводится в действие путем нажатия кнопок на передней части. Светится в обычном спектре, отображает знаки неизвестного в нашем мире языка. При дальнейших действиях с прибором говорит на неизвестном мелодичном языке предположительно женским голосом. Видимой опасности не представляет, но на всякий случай рекомендовал бы изъять прибор из доступа Вашей невесты, поскольку он может быть скрытым оружием.
2 Одежда из иномирной ткани. Очень плотная синяя куртка, рвется только с помощью когтей, плохо мокнет, плохо горит. После наших опытов с нею к ношению не пригодна. Из этой же ткани штаны на мужской манер, в кармане были спрятаны несколько бумажек неизвестного назначения. С виду похоже на бумажный вариант денег, которые пытался ввести в обиход ваш прапрадед, но был убит взбунтовавшимся народом. Майка из тонкой ткани, белого цвета. Нижнее белье бежевого цвета странного покроя, не имеющее аналогов в нашем мире. Носки странного покроя синего цвета.
Обувь иномирной модели из неизвестного материала, черного цвета.
После проведения на них опытов, одежда и обувь непригодны к использованию. Белье выпросил себе в качестве образца придворный портной и сбежал с ним в направлении своих апартаментов.
3 Сумка: из плотного материала черного цвета, предположительно из кожи какого-то животного. Имеет длинный ремешок и множество карманов. В карманах были в наличии тот самый неизвестный черный прибор, приборы для письма в количестве четырех штук и один прибор для черчения (линейка) с разделением на чересчур мелкие градиенты, сделана, судя по составу, из дерева.
Так же в сумке находились предметы женской гигиены — прозрачная помада в тюбике чужеродной конструкции, что было выяснено опытным путем на сотрудницах, расческа с мелкими зубцами красного цвета, совершенно пустая книга с разметкой страниц в клеточку, несколько бумажек непонятного назначения с иномирными значками, вероятно записи. В боковом кармане сумки лежали маленькие металлические предметы, аналогов которым у нас нет, назначение не ясно.
На этом все. Список размеров и детального анализа предметов и материалов, из которых они сделаны, прилагается в дополнении.* В виду всего вышесказанного, смею предположить, что данная особь не грозит безопасности Вашего государства и не является шпионом или лазутчиком, подгадавшим нужный момент для внедрения.
***
Крепкая мужская рука с заостренными когтями скомкала документы и швырнула в камин. Всполох магического пламени и через пару минут секретных докладов не существовало.
Повелитель демонов хмуро обновил заклинание от похмелья и уставился в рыжий огонь задумчивым взглядом. Мысли его метались из стороны в стороны. В то, что девчонка столь хрупкого телосложения и жалкой внешности может ему повредить или оказаться шпионом, он не верил. Это тщедушное существо оклематься-то не смогло, куда уж там страну демонов разваливать…
Наследники-полукровки от нее ему тоже не были нужны. У Аркала был старший сын наследник от первой жены, четыре дочери от нее же. Двое ненаследных принцев от второй жены, дочь от третьей жены и огромная орава бастардов в гареме, которые уж никаких прав на престол не имеют. А еще то там, то сям всплывали бастарды от периодических любовниц, которые умышленно или по собственной глупости не воспользовались противозачаточным заклинанием. Так что в случае его смерти или недееспособности заварушка за трон будет еще та…
Повелитель хмыкнул и кликнул слугу принести чаю. Спиртное тут не поможет, для размышлений нужен трезвый ум. Ему оставалось прожить еще двенадцать дней, если не считать сегодняшний, подходящий к концу.
Примечания:
* — Во-первых, я скостила эти дополнения, чтобы не утомлять читателя подробными описаниями привычных предметов через призму измерительных мерок демонов. Ну согласитесь, привычными сантиметрами, дециметрами и метрами они не пользуются, а я по себе знаю, как кумарит в книге то и дело листать глоссарий в конце, чтобы узнать, какой же там в черта длины был меч главгероя в переводе на наши родные метры.
Во-вторых, я думаю, читатели сами в состоянии представить, как выглядит мобильник, несколько шариковых ручек, тетрадка и бальзам для губ.
Он помолчал. Хмыкнул, остановившись у новой развилки.
– Эта на карте не обозначена.
– Не туда смотришь, – ткнул пальцем Нандо. – Мы уже вот тут, а не здесь. Сам же повернул, – Рафа кивнул, капитан, помолчав, спросил:
– А почему не случилось пойти на летные курсы?
– Брат сломался на работе. Руку станком зажало, мне пришлось вместо него идти, одиннадцать тогда было. Ну вот и закончилось счастливое детство, – он снова неприятно хмыкнул.
– А в армию как попал? – это уже Чавито, заинтересовавшейся историей с кружащимся самолетом. Каталонец пожал плечами.
– Да тоже так, примерно. Увлекся. Вот только уже не выпустили, как дали винтовку, так и не расстаюсь до сих пор, – он попытался усмехнуться снова, но губы свела предательская судорога.
– И хорошо, что тебя комиссар не загреб, – заметил Ланда. – Серхио ведь со списком приходил, помнишь, Нандо, ты еще с ним уединился потом, вы долго что-то обсуждали. А когда…
– Помню, – резко оборвал Микеля капитан. – Было дело. Скверное, но нужное. Проехали.
– Трех человек взяли спецы. И никто не вернулся.
– Да, и мне от этого не легче, – он посмотрел на Ланду, тот взгляда не отводил. – Что, думаешь, я просто так с Арройо говорил о списке? Он сам убеждал меня, сам приводил доводы, я только… – Нандо снова замолчал. И вдруг произнес: – Там было больше «шпионов». Я одного отстоял. Под честное слово.
– Кого? – тут же спросил Ланда. Но командир молчал, не желая длить эту беседу. – Так кого же, Нандо?
– Я не могу сказать. Уже неважно.
– Мне важно, может, это я был.
– Ты же не троцкист. С чего вдруг?
– А кто тут хотя бы теоретически троцкист, кроме везунчика Рафы?… Это он был?
– Нет, и я же сказал, что не отвечу.
– Черт, Нандо, ты сейчас рассоришь всех. Кто был вычеркнут?
– Чавито.
– Кто? – не поверил ушам Ланда. Кроха Даниэль, это было заметно даже в темноте, покрылся багровыми пятнами. – Он-то как туда попал?
– Этот вопрос я и пытался выяснить у Серхио. Но он говорил только то, что ему сказали в штабе, когда распределяли списки. Шпион, троцкист и… и да, на усмотрение комиссара. Он тогда поручился за Чавито, что он свой, что нет на нем пятна, что, если надо, искупит кровью.
– Бред. Сущий бред, – пробормотал Пистолеро. Помолчал и прибавил:
– Значит, Фабио Катальдо, Адольфо Пантано и Жоан Солер. Первого я помню хорошо, он к нам в бригаду по рекомендации самого Пальмиро Тольятти попал, а тот своих отбирал, как никто. Славный парень, хоть и горяч, как все неаполитанцы. Остальные… даже не знаю, с чего их-то. Особенно Фабио.
– Во всяком человеке есть червоточина, – заметил Чавито, немного успокаиваясь после того, как узнал горькую подробность о себе, вырванную из уст командира. – Она, до поры, до времени, незаметна, а случись что, вдруг проступает. И туда забирается гниль. Вот Фабио с нами сколько сражался, больше года, как ни один из интернационалистов.
– Кроме меня, – заметил Арндт.
– Да, прости, кроме тебя, Айгнер. Вот, может, в нем эта червоточинка и появилась? Я не знаю наверное, но может. Ведь там, сверху, им виднее, что за человек, как он мыслит и что делает.
– Что ты несешь, Чавито? – взорвался Пистолеро. – Сам подумай.
– Думаю, Микель. Вот и говорю. Меня же тоже посчитали. Но я свой долг отработал, честно, поблагодарили даже. Кровью смыл.
– Мы все кровью его смывали, – немного смутившись, отвечал баск. Хотел что-то прибавить, но ни сил, ни желания спорить с Даниэлем не осталось, он молча закинул ящик на плечи и спросил, куда двигаемся дальше. Споров не возникло, отправились в указанный Рафой коридор.
Шорин стукнул кулаком по обшивке кабины нуль-Т и сплюнул.
Легкое шипение подтвердило, что босиком по песку ходить уже не стоит, и что полдень не за горами. Впрочем, какие тут, к лешему, горы? Бездонный океан и горстка атоллов.
Три луны Пассионаты, почти вкладываясь тонкими дужками-абрисами друг в друга, растворялись в мареве накаляющегося дня.
Поколебавшись, он ткнул пальцем в ярко-желтую кнопку с надписью «СОЛАС». В который уже раз. Долго стоял, уперев плечо в дверь с потеками ржавчины. Пот разъедал веки, схватывался коркой на знойном ветру.
Монотонный шум в динамике звучал как реквием.
Один.
***
…Виктор Шорин, специалист по цефалоринхам, головохоботным червям, равно как и любой другой зоолог, был тщеславен, но вместе с тем скромен. По Шорину, нужно лишь открыть новый вид червей — и жизнь удалась.
Когда он наткнулся на блог в тринете под названием «Энигма дальних рубежей», в которой некий «нульттурист» распинался о невероятных закатах на планете Пассионата системы Гранджер, зоолог надолго замер, боясь поверить своему везению. В нагромождении восторгов по поводу живописности, неподражаемости и уникальности цепочки атоллов — единственной, кстати, суши на Пассионате — Шорин разглядел то, что заставило его ринуться очертя голову на забытую всеми планету: автор мимоходом упомянул о забавных норках на тамошних пляжах. При наступлении сумерек из нор высовывались тысячи и тысячи крохотных животных, с короткими щеточками на головах. Чуть дальше турист сказал, что как-то он обронил в темноте на пляже свой персАнализатор, и если бы не неоновое свечение обитателей нор, то так бы его и не нашел.
Большего Шорину и не нужно было. Понятно, что в норках жили морские черви-приапулиды, вид цефалоринхов. Но про неоновое свечение у приапулид он слышал впервые.
Новый вид…
В тот же день Шорин, прямой как столб под тяжестью тело-сумки с оборудованием и припасами, ошеломленно застыл в огромном зале для НТ-переходов в Украйные Миры на Распашонке, главной перевалочной станции Земли. Зал был натурально пуст. Выпускающая похлопала сонными глазами и ответила: «Ремонта никакого нет. Просто пассажиропоток ни в пень. Кому они сейчас нужны, эти Украйные?»
Несколькими мгновениями позже, щурясь от яркого лилового света утреннего Гранджера, Шорин распахнул дверь НТ-кабины на Пассионате. Дверь надрывно скрипнула и неловко повисла на верхней петле. Он насторожился, но особо не расстроился… до того, пока не увидел раскуроченный дефиллятор в силовом отсеке. Деталь, без которой — это даже зоологу было понятно — нуль-Т переход неосуществим, радостно брызгала бенгальскими огнями короткого замыкания и обильно капала черными слезами расплавленной изоляции.
Модель НТ-кабины была такой же древней, как фотонный звездолет, и силовой отсек располагался снаружи. Кабину, похоже, установили здесь столетием тому, не меньше: щедро намазанный дежурный сурик местами облупился под напором всепроникающей ржавчины, выказывая годовые кольца многих слоев краски.
Некоторое время Шорин не въезжал в ситуацию, испытывая острое желание немедленно слинять обратно на Землю, но мертвые неонки на приборном щитке и тоскливый скрип однопетельной двери под жарким сквозняком намекали на то, что на скорое возвращение надеяться не стоит.
***
В первый же вечер он поужинал сухпаем. Палатку Шорин разбил на узкой полосе «травы» синего цвета под высокими деревьями, которые он окрестил «пальмами» — от нее до «пляжа» было рукой подать. Зоолог нацепил пояс для сбора образцов и пошел к морю.
Сердце выталкивало сухпай в горло… Как оказалось, зря.
В закатном свете Гранджера на плотном песке действительно виднелись тысячи норок. Но, к негодованию Шорина, они были пусты. Или эти норы отрыты не приапулидами, или сволочь-турист, автор блога о Пассионате, соврал — никто из них не высовывался и уж тем более не светился. Шорин чувствовал себя так, как-будто ему пообещали профессорское кресло, которое на деле оказалось колченогим табуретом из подсобки. Мало того, что он пролетел с червями, так еще и кабина сломана, и ему придется торчать здесь несколько дней — может, даже неделю — пока прибудет техничка.
Техничка. Техпомощь. Рембригада. Что-то засело в мозгу, беспокоило; некая мелкая деталь, что-то, сказанное сонной выпускающей — в последнее мгновение перед тем, как дверь нулёвки на Земле захлопнулась.
Забыв о разочаровании с червями, Шорин вприпрыжку понесся обратно в палатку.
Мелкий-мелкий шрифт на приложении к билету говорил о том, что из-за недостатка техперсонала и исчезающе-малого пассажиропотока регулярная НТ-техпомощь в пределах восьмого пояса Украйных Земель отменена. В случае необходимости пассажирам разрешается производить починку инвентаря и оборудования кабин самостоятельно, на собственный страх и риск, в соответствии с пошаговой инструкцией, прилагаемой к каждой кабине. Если устранить неисправность собственными силами не удастся, пассажиру необходимо вызвать агентов страхслужбы СОЛАС, которые пользуются разовыми нуль-Т пенетраторами и потому смогут вернуть пассажира в исходную точку НТ-перехода. При этом страховая сумма удерживается с пассажира в трехкратном размере.
Задыхаясь, Шорин примчался к кабине. Его трясло. Плевать на «пошаговость», решил он. Обещая свечки всем богам всех цивилизаций, он нажал кнопку СОЛАС…
Ответа не последовало. Некоторое время зоолог напряженно вслушивался в шум статики… Ничего. Через минуту-другую динамик смолк совсем.
В прыгающем свете фонарика, сдирая ногти в кровь и поминутно чертыхаясь, он срывал дверцы, шарил в ящиках и зачем-то стучал по мертвому экрану монитора.
Инструкции не было.
Всю ночь он ворочался в жарком спальнике в бесконечных попытках извлечь рациональное зерно из сложившейся ситуации. Шорину не стало легче следующим утром, когда он более детально осмотрел допотопную НТ-кабину и обнаружил, что при запасе знаний о нуль-транспортировке, доступном рядовому ученому-зоологу, дефиллятор без инструкции починить не удастся.
Паника накатила волной, но он справился. Главное, как утверждает «Руководство По Самоспасению В Критических Ситуациях Нуль-Транспортировки», — это дыхание. Вдох-выдох, вдох — носом, выдох — ртом. Концентрация на дыхании отвлекает от отчаяния. Отчаяние ведет к панике. Паника — злейший враг НТ-пассажира.
Сомкнув пятки, Шорин скрестил руки на груди и задрал голову. «Лиловизна» — аналог земной голубизны, истерически хихикнул он про себя.
Похоже, пришло время разговоров с самим собой. Вслух. Громко.
Вдох-выдох.
— Глаза вообще не мешало бы закрыть, а то сосредоточиться трудно.
Если бы Шорина дернуло током, когда он ковырялся в дефилляторе, эффект был бы менее выраженным. Резко обернувшись на голос за спиной, он едва не вывихнул шею.
— Как ты здесь… Ты тут все время… Почему раньше… — Вопросы застревали во рту, потому что начальный испуг сменился радостью от присутствия другого существа. За ним пришло безотчетное разочарование из-за того, что существо не было живым.
Робот.
Такую сборку он никогда не видел. Впрочем, он не был спецом в искуственном интеллекте. Потом, Украйные Земли всегда пионерили в робостроении, чихать они хотели на законы роботехники, регламенты дизайна и вообще на все, что исходило из Центрогалактики. Может, именно это наплевательство и стало причиной его вынужденного заточения на Пассионате? Может, именно из-за безалаберности поселенцев здешняя НТ-кабина приказала долго жить? Безответственные циники. Все пять тысяч украйников, рассеянных по тридцати с лишком тысячам планет в двенадцати поясах…
Стоп. Перемотаем назад.
— Идентифицируй себя! — Отдав команду, Шорин с затаенной надеждой подумал, что его новообретенный Пятница, возможно, разбирается в нуль-Т и сможет починить чертов дефиллятор, без которого НТ-кабина была так же бесполезна, как и… как и…
— Пффф… Не надо, ладно? — в голосе робота было столько сарказма, что Шорину почудилась кривая улыбка на круглой как мяч роботовой башке. — Мы не на тестовом стенде, не в полис и не у робопсихоаналитика на приеме, я никому ничего не обязан идентифицировать… — он выговорил последнее слово с точным подражанием шоринской повелительной интонации.
«Штучка ты, однако», — подумал Шорин.
Но это было только началом.
Робот — он так и назвался Шорину, сказав, что ни на одно другое обращение, кроме «Робот», откликаться не станет — был фанфароном с беспредельным самомнением.
Скорее всего, это Робот нуждался в Пятнице.
***
…Ближе к закату сильно заторможенный зоолог сидел на траве под пальмой. Голова гудела. Временами темнело в глазах. Шорин не мог с уверенностью сказать, что было тому причиной — невероятная болтливость Робота или длинный день, проведенный под палящим Гранджером. В первый день (когда это было?!) Шорин напылил на кожу противозагарный слой, но, по всей видимости, лучи здешнего светила работали в каком-то другом диапазоне, и уже через несколько часов открытые участки его кожи покрылись устрашающего вида синими разводами. Больно не было, но общее состояние и адекватность сознания явно страдали. Единственным плюсом нанесенного слоя оказалось то, что корка потовой соли легко отпластовывалась с кожи, и зоолог временами отряхивался, как собака, что со стороны вполне могло походить на конвульсии.
Ничего особо путного из Робота выжать не удалось. Шорин уяснил, что планета необитаема, что Робот в свое время — как записная жеманница, тот не назвал конкретной даты — был десантирован на Пассионату в качестве разведбота. Однако приоритеты в развитии Украйных Земель поменялись, и о нем попросту забыли. Связи с другими планетами Земель у него не было — да и вообще, Пассионата находилась на задворках даже в понимании Украйных Земель, и трассер-линковые коммуникации не жаловали этот сектор космоса. С какого бодуна на планете появилась НТ-кабина, Робот не знал. Он также сказал, что люди, как впрочем и другие мыслящие существа(Шорину стало интересно, кого именно Робот относил к этой категории, но уточнять он не рискнул, справедливо опасаясь новой повествовательной волны…) посещают планету крайне редко, и что в последний раз по НТ-переходу сюда прибыла пинг-команда, проверяющая координаты планеты в сетке Всегалактической Позиционной Системы — единственный техперсонал, бывающий здесь регулярно. Как часто? — спросил Шорин севшим голосом. Раз в пятьдесят лет, — небрежно ответил Робот и тут же перескочил на проблему приливно-отливного процесса планеты под влиянием трех лун.
Планета закачалась под землянином.
Раз в пятьдесят лет.
Робота тем временем несло. Судя по его необузданному желанию говорить, с людьми он не общался давно. Очень давно. Набрасывая круги вокруг пальмы, Робот яростно жестикулировал шестеркой манипуляторов и взмётывал металлопластовыми гусеницами фонтанчики песка при простановке акцентов. Кольцевая канавка вокруг пальмы все более углублялась.
Он зудел безостановочно, как уличный пылесос.
Железяка рассусоливала о принципах колонизации Украйных Земель с такой ошеломляющей безапелляционностью, разглагольствовала о робо-демократии с такими вывернутыми наизнанку выкладками и постулатами, что Шорин задавался вопросом: не ссыльный ли это бот? В самом деле, его могли спихнуть сюда за какую-нибудь полит-провинность. Роботам не дозволено пользоваться НТ-переходами, за исключением особых случаев, на которые требовалась санкция Совета Миров. Вот и куковал он здесь годами, в естественной тюрьме. А люди сюда попадали с частотой в…
Зоолога передернуло, и кусочки солевой корки вновь веером разлетелись по сторонам.
Уходящий за горизонт Гранджер почему-то перешел в штопор, а сам горизонт стал раскачиваться наподобие гамака. Пальма пребольно саданула Шорина в висок, и он потерял сознание.
***
Зоолог пришел в себя от ощущения блаженной свежести на лице, но тут же подхватился и заорал:
— Кретин, у меня опреснитель лимитный, только на пол-литра в день и хватает!
Робот отставил паротермос с пресной водой и покровительственно похлопал Шорина по спине:
— Робот, а не кретин, Виктор. Ро-бот!
Он стал куда менее велеречивым. Перемена в поведении была разительной. Что он задумал? Шорин стал прикидывать, какую выгоду Робот надеется извлечь из ситуации…
Маразм. Робот не может командовать человеком. Зоолог приободрился. Хоть у Робота и есть интеллект, он все же искусственный. Можно ли расценивать компанию робота на необитаемом острове как полное одиночество, но с наличием бонуса в виде искусственного интеллекта? Вот если бы у него был просто компьютер? — то же самое, что и эта куча самомнения на гусеницах, только без гусениц и без самомнения, это было бы одиночеством или нет? Чужеродные логические цепи — зло или добро в положении планетарного Робинзона?
Красивое имя — Робинзон.
Кстати, а откуда бот узнал его имя?
Он ведь себя не называл!
— Т-т-тттыыы… — Шорин пригнулся и стал оглядываться, ища что-нибудь потяжелее. — Скотина, ты уже успел в моих вещах пошарить, да?! Что ты там искал, отрыжка пневмосвязи?
Робот резво откатил на десяток метров, потому что Шорин поднял из травы раковину размером с чайник. Запустить ею в бота зоолог не успел — из раструба раковины высунулась клешня приличного размера и больно ущипнула его за руку. Шорин взвыл от злости, уронив раковину на ногу. Робот вскинул кверху несколько телескопических рук и издал квохчущий звук. Смеется, понял Шорин.
В другое время зоолог, возможно, тоже поржал бы по этому поводу, но сочетание теплового удара, злости на робота и полной неопределенности будущего здорово напрягало.
— Нежить кремнийорганическая, только подойди! — Он погрозил кулаком издевательски пританцовывающему в отдалении роботу и поплелся к палатке.
…Ночь подкралась. Стратегически развешанные по периметру вокруг палатки ярко-желтые фонари на палках временами потрескивали, когда к их лампам подлетала ночная живность. Сидя на камне у палатки, Шорин клевал носом. Он сжимал в руках небольшую сдвойку, сочетание лопатки и кирки, единственное оружие, способное нанести урон адскому боту. По крайней мере, так уверял себя Шорин. В коварстве Робота он уже не сомневался.
Легкий шорох чуть впереди и слева заставил его встрепенуться. Перехватив сдвойку поудобнее, Шорин тигриным шагом подошел к краю «периметра» и стал всматриваться в темноту.
Изумрудно-зеленое пятно величиной с пол-ладони, прямо у ноги, заставило его сердце подпрыгнуть. Чуть дальше появилось еще одно пятно, потом еще, и еще…
***
…Шорин изнемог от безуспешных попыток поймать хотя бы одного червя — те быстро ныряли в норки при его приближении. Феерический эффект, описанный в статье туриста, то самое зеленое свечение, присутствовал. Перед тем, как нырять в нору, черви выбрасывали небольшое облачко-кольцо фосфоресцирующей пыльцы в воздух. Зрелище было завораживающим до такой степени, что Шорин прозевал момент, когда Робот подкрался из темноты и ловко выхватил у него сдвойку.
Зоолог приготовился к худшему… но Робот неожиданно сказал:
— Знаешь, чем хороши пляжные червяки?
— Тем, что они не из нержавейки и не донимают трёпом о правах роботов? — не растерявшись, съязвил Шорин.
— Кха-кха… Не подозревал, что зоологи обладают спонтанным остроумием. — отпарировал Робот. — Лопай!
Он намертво прихватил Шорина за локти парой телещупалец и аккуратно раскрыл ему рот невесть откуда взявшимся подобием кухонных щипцов. Не успел зоолог и ахнуть, как почувствовал во рту нечто шустрое и извивающееся.
Выплюнуть червя Шорину не удалось: железной (в полном смысле слова) хваткой Робот сжал ему губы и ноздри, все так же твердо удерживая зоолога сзади. Преимущество многорукости сказывалось. Некоторое время землянин, как капризный ребенок, боролся с необходимостью проглотить то, что сказала мама, и фыркал наподобие рассерженного кота, стравливая отработанную углекислоту из блокированных легких, но потом закон выживания взял свое, и он покорно проглотил мерзкого червя, мысленно прощаясь с белым светом.
— Труба, — вдруг сказал Робот, отпустив Шорина.
Дергающийся по инерции зоолог закричал, хаотически хватая воздух посиневшими губами:
— Что — труба?! Отравил?!
— Труба, — замогильным тоном повторил Робот, — потому, что карранхи… ну, червяки… быстро откидывают личинки в однокамерном желудке. Но если они чувствуют, что желудков несколько, — ну, как у фареан, у которых их… пять. Или шесть. Точно не помню… Тогда червяки ждут, пока не пройдут до самого последнего. И тогда есть хоть какой-то шанс отрыгнуть карранха, до того, как он засеет внутренности буравящими личинками…
Он тяжело вздохнул.
— Ты ведь однокамерный, правда? Извини, я забыл.
— Откидывают личинки… — Повторил Шорин, все еще надеясь на нормальное развитие событий. — Ну, и дальше? Бу… буравят?
— Дальше труба, — зациклился Робот.
Зоолог резво воткнул пару пальцев в рот. Но червь был головоногим и просто так не сдавался. Корчившийся в агонии Шорин, очевидно, доставлял Роботу большое удовольствие — он упал на спину и стал мелко трястись, кудахтая без передыха. Отсмеявшись, он поднялся.
— Шорин. Я пошутил… Тебя не будут буравить. Как там в твоем желудке с пэ-аш? Сильнокислотный?
Взмокший землянин обессиленно кивнул.
— Не суетись, а получай удовольствие… Сейчас, не сопротивляйся…
Зоолог вдруг почувствовал, что противное и скользкое в пищеводе вдруг замедлило шевеление. Он автоматически сделал несколько проталкивающих глотков, и червь, похоже, упал в пустой желудок. Кислота методично приступила к делу.
И-и-ик. Ё-моё, сказал сам себе Шорин. В какой момент его «стало двое»? Он потряс головой, и второй Шорин живо превратился в Робота.
Тоже непорядок. Их должно быть по одному. Одна штука зоолога и одна штука робота. Шорин снова громко икнул, и роботов теперь стало трое.
В голове стало гулко, светло и просторно, как в зале для отправлений на Украйные Земли. Роботы стали куда роднее, чем раньше. Мысли приобрели выпуклость, а слова — запахи… Ну что ж, если нет другого выбора, только и остается, что «не сопротивляться».
Он закрыл глаза.
***
… — А знаешь, кто вы? — Шорин обвел мутным взором всю дюжину роботов. — Вы — Ботинзон, вот кто! Современный железный отщепенец!
Роботы заквохтали в унисон. Они живописно раскинулись на песке у палатки — кто полулежа, кто — впокат, плашмя между гусеницами. В мозгу зоолога плавали разноцветные шары самых удивительных раскрасок. Они застили глаза. Периодически шары сталкивались, в ушах Шорина раздавался негромкий «поп!», и перед ним возникал очередной робот. Каждый новоприбывший раскланивался с Шориным и присоединялся к нержавеющему клану.
О-о-о. О-о-о. О-о-о.
Шорин покатал в голове ожерелья из буквы «О», прикидывая, что у робота, скорее, бинарка — тогда тот не станет катать «О» в гиромозге, но будет нанизывать жирные тушки двоек на гарпуны единиц… Он протяжно отрыгнул.
Роботы построились в квадратно-гнездовом порядке и начали выплясывать нечто вроде лайн дансинга, скрипуче, но довольно синхронно напевая: «И залпы плазменных орудий в душе оставили ожог». С каждым поворотом в лайне роботы ритмично хлопали в металлопластовые ладоши. Получалось мило.
Интересно, светится ли червь у него в желудке?
Поймав момент в перерыве между двумя «поп», Шорин стал думать тягучую, но вполне законную мысль. Та ускользала, не даваясь, словно червь-карранх. Но он ее все же прищучил.
— Эй, ты! Бунтари-одиночки недоношенные! У меня к тебе вопрос есть…
Роботы разом замерли, словно кто-то нажал паузу на ремоуте.
— Ну ладно, ты меня червяком накормили, а сам-то отчего… с какого… балдеешь? — Шоринское подозрение неожиданно вылупилось вновь. — Прикидываешься?
Один из роботов щелкнул пальцами, и все они оперативно сложились в одного. Получилось эффектно.
— При контакте с низким пэ-аш карранхи выделяют сильный галлюциноген, от которого тащишься ты… но умирая, они посылают мощный радиосигнал на специфической частоте, от которого мои логические цепи теряют более семидесяти процентов адекватной соединяемости…
Шорин прыснул.
— Ну ты мастер загибать! Сказал бы просто — получаешь удовольствие от этих частот… на этих частотах… В общем, с тобой все понятно… И-и-и-эх, мне все равно. Я балдею, ты балдеешь, мы балдеем… — Он расслабился. Шары в мозгу стали издавать звук «поп» все чаще.
Когда роботами заполнился весь маленький полуостров, на котором стояла палатка Шорина, зоолога убаюкало пологими, длинными волнами сна.
***
Только Робот, с его феноменальной реакцией, мог ловить шустрых карранхов. Сколько ни пытался Шорин, черви скрывались в норах до того, как он успевал их схватить.
По умолчанию, пиршество умов происходило каждой ночью. Галлюцинации сопровождались невероятно красочным бредом, с таким набором ощущений и такими подробностями, что дневное время теперь не представляло для Шорина интереса. Подсел ли он на приапулид-карранхов, зоолога не интересовало. Жизнь приобрела простой, четкий график, в котором отметки «до червей» и «после червей» приравнивались к дням и ночам.
Счет отметкам был потерян.
Днем он дрых часами, просыпаясь под вечер к тому моменту, когда Робот появлялся с новой порцией червей.
…Однажды, проснувшись перед закатом, зоолог вспомнил о прочно забытой паранойе, которую он испытывал по отношению к Роботу в начале их знакомства.
Он покачал головой. Совсем незаметно отношения между ними перешли в новую фазу. Кутузка Пассионаты сломала их агрессивность.
Или… Только его? Он похолодел, трезвея от мысли о том, что Робот мог по-прежнему держать камень за пазухой.
Потом к нему пришла другая мысль, еще более странная. Он приплелся к Роботу, стоявшему неподвижно, как памятник, в тени пальмы. После перехода в три десятка шагов зоолог тяжело дышал и едва стоял на ногах.
— Послушай, ты как-то упоминал о людях. О тех, кто был тут до меня, тех, с которыми ты узнал про эффект… Почему ты не никогда не говорил, что произошло с ними? Как долго они тут были, как и когда вернулись назад?
Робот ответил с небольшой запинкой, на что Шорин, возможно, и не обратил бы внимания, если бы не серьезность вопросов.
— Им здесь нравилось… Очень. Как и тебе. Вот только…
Голос Робота растворился в шуме с неба. Поначалу негромкий, он постепенно перешел в протяжный вой, и вскоре неподалеку с кабиной опустилось странное сооружение, больше похожее на увешанный множеством металлических висюлек елочный шар, чем на летательный аппарат.
Елка, механически вспомнилось Шорину. Зима, снег. К вялому удивлению зоолога, факт прилета аппарата не вызывал у него особых эмоций.
Робот зажужжал моторчиками, наводя резкость глаз-фотоэлементов.
— Фареане приперлись. Что-то они рано… Впрочем, мы с тобой так славно провели время, что…
— Стоп! «Что-то они рано»?! — Деревянно повторил за ним Шорин. — Ты же… ты же говорил… Раз в пятьдесят лет…
Через минуту или около того землянина наконец прорвало. Маловразумительные вопли, швыряние песком и раковинами, пена изо рта, клочки волос из отросшей бороды — все разом прекратилось, когда к ним приблизилась четверка гуманоидов. Шорин еще помнил о правилах межпланетного приличия, тем более, что фареане были его шансом.
***
Погрузка шестигранных контейнеров-поддонов с искусственными норками, в которых прятались сотни пойманных карранхов, на карго-скутер фареан заканчивалась. Акемок, командир скутера, отдал Роботу плату за червей — пять больших пластиковых канистр силиконового масла.
Приближался вечер. Шорин не принимал участия в прощальной червивой оргии по-фареански. Он сидел на длинной косе, в отдалении, и глядел на барашки облаков далеко на горизонте.
Сволочь, думал зоолог. Он использовал меня, как дополнительный желудок. Эта мысль занозой бередила мозг. Фареане сказали, что прилетели на Пассионату уже в третий раз. И Робот ни словом не обмолвился об этом. Да, он не договаривал, он свел всё лишь к нуль-Т-посетителям… но ловчил ли он, делал ли это с умыслом? И какой у него умысел? Ведь совсем скоро — и Робот против этого не возражал — Шорин улетит на Фареан, у которого, как сказал Акемок, налажены связи с шестым и третьим секторами Украйных Земель, откуда добраться до Земли вообще не проблема.
Интуиция подсказывала Шорину, что в поведении Робота не все было гладко, но он не мог вычислить, что именно. Те варианты, что складывались в голове зоолога, не выдерживали проверки логикой, даром что месяцы, проведенные в компании Робота и карранхов, здорово ее подкосили.
Шорин задремал под мерный шум прибоя.
Мысль, простая по сути, заставила его очнуться. Но он слишком обессилел, да и не было толку приставать с расспросами к пьяному от радиоволн Роботу. Нужно дождаться утра.
… Робот стоял перед зоологом навытяжку, словно провинившийся ребенок перед отцом.
— Если людей тут не было, и уже давно,кто тогда написал про путешествие на Пассионату?
Робот вжикнул серводприводами фотоэлементов, максимально опустив их книзу.
— Для меня это было единственным шансом. У фареан желудок работает по-другому. Возможно, кроме кислотности, нужны еще и бактерии определенного вида. Процесс не изучен в деталях. Факт в том, что когда они галлюцинируют от карранхов, я не испытываю никакого эффекта.
Он сделал паузу.
— Только хомо сапиенс подходят… для меня.
Шорин неверяще покачал головой. Робот тихо продолжил:
— Когда я разместил блог в тринете, то даже не подозревал, что мне так повезет. Зоолог, да еще и спец по… Мне стыдно. Ты веришь? — Левый фотоэлемент робко поднялся. — Без обид, ладно?
А ведь он поверил. Пятьдесят лет. Шорин ненавидяще уставился на нагрудную секцию светобатарей Робота. Похоже, от них идет запитка гиромозга. Врезать сейчас?
Все это время, подумал он. Все месяцы. Единственное, что отделяло его от вызова СОЛАС — тупая скотина с самомнением и эгоизмом вселенских размеров. У робота был доступ к трассер-линку, все это время. Иначе бы он не смог вывесить статью-приманку в тринете. Достаточно было лишь соединить цепь в ослиной башке, и…
— Человек, ты передумал? Остаешься? — Акемок теребил кончик длинной плечевой косы, стоя на пороге входного шлюза карго-скутера. — Тогда нам пора…
— Ты… передумал? — Показалось ли зоологу, что искра надежды прозвучала в голосе Робота?
У Шорина не осталось и тени сомнений.
— Будь готов, Ботинзон. Я обещаю: я сделаю всё, чтобы о планете узнали. Скоро сюда прибудут люди, тебе станет не до меня… Много людей. Им будет нужен… — Шорин постарался сказать следующее слово как можно проникновеннее: — Лидер.
Перемена была разительной. Глаза-элементы теперь сочились самодовольством.
— Я знал, что не ошибся в тебе, Шорин. Желаю удачи.
***
Шлюз чавкнул гидравликой. Карго-скутер натужно оторвался от поверхности, подняв тучу песка, и через несколько секунд пропал из виду. Робот проводил его взглядом. Он все правильно рассчитал, хотя в какой-то момент казалось, что Шорин его раскусил. Он должен был отпустить зоолога, потому что Шорин — залог его будущего.
Он покатил через мелкую протоку на соседний атолл. Гранджер отбрасывал лиловые зайчики от макушки Робота, едва выглядывающей из воды. Атолл был куда меньше, чем тот, на котором жил Шорин. Ярко-синяя трава покрывала почти всю неширокую полоску суши атолла.
Робот долго смотрел на аккуратные ряды холмиков в жесткой щетке травы.
Сто шестьдесят четыре.
Назад не вернулся никто.
Раскаленный песок Пассионаты качественно мумифицирует внутренности людей… Он помнил их всех. Что-то пискнуло в гиромозге — или это ему показалось?
— Скоро вас станет больше. — Он продолжил теми же словами, что и Шорин, так ему понравилось сказанное зоологом. — Скоро сюда прибудут люди. Много людей. Им будет нужен лидер. — Робот сделал паузу и продолжил, уже от себя: — И, как лидер, я подарю им свободу ощущений. Это будет адекватный обмен.
Робот вернулся на атолл с НТ-кабиной, тщательно вытер микродворниками соль с фотоэлементов, запарковался под пальмой и перешел в режим сна, выставив сторожевой сенсор передвижения на максимальный уровень. Неслышно замкнулись нужные логические цепи.
Цена его вечному одиночеству — бессмертие тела.
До прилета корабля с Камиолы оставалось немногим больше пяти лет. Он в очередной раз подсчитал, сколько человеческих мумий нужно ему накопить, чтобы набрать требуемое количество паратиреоидных желез. Камиоляне обещали ему взамен усовершенствованную ходовую часть и новый комплект светобатарей.
Паратгормон, похоже, страшный дефицит на Камиоле. Но камиоляне — скупердяи.
Получалось много.
Однако он будет добрым лидером. Он будет жалеть людей.
***
Шорин смотрел на удаляющуюся лиловую сферу. Только теперь он понял, как соскучился по Земле, по людям. Он мстительно представлял, как вернется домой и растрезвонит о Пассионате, как с его подачи на знойную планету с удивительными галюциногенными червяками хлынут орды туристов. Экосистема — хрупкая штука, в особенности на островных планетах. Сколько времени понадобится алчным туристам, чтобы сожрать всех приапулид? Неделя? Месяц?
А потом они возьмутся за лидера. Металлопласт не горит в костре и не ржавеет в океане. Но разъяренная толпа землян всегда сообразит, как выпустить кишки провинившемуся роботу…
— На нашей планете есть много разных червей, человек.
Зоолог вздрогнул от неожиданности. До сих пор фареане почти не разговаривали с ним. Акемок поставил скутер на автопилот и отстегнул ремни.
— Есть такие, что лечат гнойники, есть такие, от которых унимается боль в костях. Теперь мы стали вывозить карранхов с Пассионаты — несколько раз пытались ассимилировать их на нашей планете, но пока безуспешно… Правда ли, что ты знаешь многое о червях?
Шорин автоматически кивнул. Его мысли были заняты планами мести.
— Значит, ты умеешь их разводить. Тогда тебе у нас понравится. Спешить не стоит.
Пристально глядя землянину в глаза, Акемок крепко прижал его руку к поручню. Слишком крепко.
Шорин сглотнул ставшую вязкой слюну. Похоже, возвращение откладывается
Даже не знаю, с чего начать. В последнее время все так навалилось, всего так много, что я не успеваю не то что показать, а даже осмыслить самойсама осмыслить происходящее.
Пожалуй, начну со старой истории. Помнится, я как-то рассказывала о черной пустоте и о том, что не все такие добренькие и хорошие таскают оттуда потеряшек. Некоторые особо одаренные поглощают эти несчастные души, дабы усилиться или перенять себе некие интересные способности. Но речь не о том, это всего лишь предисловие.
Однажды, а точнее… хм… позавчера или позапозавчера туда единолично полез Шеат (шило юношеского максимализма сыграло в попе) и попытался пафосно вытащить группу неких эльфов. Увы, пафос и явление чуть ли не светлого ангела пред очи страждущих было грубо прервано уже знакомой мне дамой нашей расы (хоть убейте, не помню ее имени), а так ее нового ухажера, тоже нашего плазменного гражданина.
Шеата едва не расщепили и не превратили в сгусточек соплей, если бы не Гир (есть у нас такая ехидна демоническая). Меня, к сожалению, не пнули и не известили, поставив перед фактом свершившегося события… В итоге Гир маленько пришмалил нашим красавцам хвосты, забрал Шеата домой и преспокойно выпорол с помощью клона Теаша, подававшего розги. Если б не клон, дражайшего дракона сейчас с нами не было бы. Сомневаюсь конечно, что розги ему надолго помогли, зато теперь я стараюсь его привлекать к серьезной работе.
Но речь даже не об этом. В общем, мне удалось переманить на нашу сторону этого фиолетового кавалера. Зовут сие счастье вроде бы Син, если попутала имя, разрешаю меня пнуть. Так вот, этот гражданин всея вселенной очень интересный типус и тоже отбыл наказание в шкурке человека. Да не один раз, а целых три! Он прожил целых три человеческих жизни, при чем две из них в женских телах. Думаю, расписывать, как это весело, не стоит. Прекрасный пол меня поймет.
Теперь же этот самый Син умеет много такого, чего не умеют наши, и третирует свою то ли подругу, то ли… ладно, воздержусь от мысли, для чего он ее использует. Ну и собственно, именно он удачно подстроил нашу с ним встречу, вовремя переместив потеряшек из черной пустоты в какой-то безлюдный мир с лесом, рекой и всеми вытекающими атрибутами.
Я уже не смогу точно передать наш разговор во время рыбалки, поскольку он происходил в большей степени образами, картинками и эмоциями, чем словами. Но и сказал он не более того, чем хотел сказать… Одно ясно наверняка – ему дико скучно. Скучно до такой степени, что он готов вручную ловить рыбу, потрошить и чистить ее, а после жарить на костре, зажженном щелчком пальцев.
От скуки он учит свою «подопечную» вышивке крестиком и готовке супа. Дама не преуспевает и дико психует. Чтоб показать, что я еще не совсем потеряна, соглашаюсь запекать рыбу в углях костра. И даже что-то получается съедобное, не смотря на все мое привычное рукожопие.
А самое интересное, что придя к нам в Академию демиургов в виде заядлого рыбака с удочкой и ведерком с рыбой, этот товарищ отправился сразу на кухню. И даже не пожрать. Он учил нас готовить суши! Повара быстро подхватили и научились сему волшебству, а я выучилась резать рыбное филе с точностью до миллиметра вручную. Работенка не трудная, но нудная. А зная мою нелюбовь к рыбе, то и тошнотная. Но зато драконята и демиурги были рады свежине в меню. Острые же приправы и вовсе пришлись драконам по вкусу.
Собственно к чему я веду… Этот товарищ помог нам решить еще одну проблему. Демиурги из Совета оставшиеся два приюта для сирот сейчас охраняют получше, чем собственного главу. Ну да, накапать ему слабительного в микстуру для потенции было мелочизмом и не достойно подробного описания, но я не удержалась. А вот вытащить мелких из-под круглосуточного надзора уже не получалось.
Син помог, прекрасно справившись со столь тяжелым заданием в одиночку и даже в нетрезвом состоянии. Приют демиургов находился в сфере в глубоком космосе. Просто замок в прозрачной сфере. Ни на улицу выйти, ни воздухом свежим подышать, ни погулять негде… Тем более, что на двести демиургов там давалось в месяц такое количество энергии, которое в норме нужно одному… Кошмар сплошной и бесконечный.
Но теперь-то кошмар закончился. Первое, что я увидела в экране, когда полуразвалившийся замок стал рядом со зданием Академии и едва не рассыпался на кирпичи, это высокого худого парня с копной черных волос, выскочившего на улицу и заоравшего во всю глотку:
— Ура!* Нас похитили!
Судя по нашивкам на «фирменной» серой курточке, это был препод или директор…
Фатьяново, натура. Комиссия ходит по Фатьяново. Ревизирует школы.
Председатель:
— Ну вот, три школы прошли, теперь посидим в ресторанчике на вокзале и домой.
Майор Ковалев:
— А как же нулевая?
Председатель:
— А что нулевая? Как всегда напишем, что все в порядке.
Ковалев:
— Но мы же в ней не были!
Председатель (сочувственно):
— Ты новенький, да? (поясняет остальным) Он новенький, не в курсе еще. Слушай опытных, новенький. Посидим на вокзале и домой.
Ковалев:
— Но это же нарушение!
Председатель:
— Тебе больше всех надо?
Ковалев (непримиримо):
— Я вынужден буду доложить!
Председатель:
— Вот же навязался, думали отдохнем… Ладно, пошли, раз неймется, сам убедишься.
Ходят кругами — видят школу иногда издалека, с холма на соседней улице — но когда пытаются дойти — выходят снова и снова к вокзалу.
Председатель (устало):
— Ну что? Убедился? Вот и поезд уже, поехали.
Грузятся. Поезд отъезжает, Майор остается на перроне.
***
смена кадра
***
Кабинет Мэра. ( В параллель с блужданиями комиссии — Мессир в приемной Мэра)
Кабинет, Мэр, подсчитывая голоса.
Мэр:
— Душу бы продал за то, чтобы быть уверенным и во втором сроке! Столько планов…
Референтша:
— Ну, душа ваша при вас останется, но есть, скажем так, определенные люди, готовые оказать вам существенную помощь на определенных условиях, они давно хотели поговорить, если не возражаете, я договорюсь о встрече. А пока к вам посетитель.
Впускает Мессира.
Приемная. Мессир выходит из кабинета, прощается слегка панибратски (аля Министр-администратор). Заигрывает с Референтшей. (еще один камень по кустам, а на деле всего лишь зашел чтобы видели, что вхож).
***
смена кадра
***
Вокзал, Майор Ковалев.
Майор говорит с генералом по телефону. Тот советует поискать погибших при загадочных обстоятельствах или пропавших без вести — сыну он верит, тот не мог выдумать. Феликс ведь не сказал, что трупа вообще не было — только что нет сейчас, а он очень точен в формулировках.
Майор смотрит на школу — ее видно в конце улицы. Идет к ней. Спокойно доходит — он уже не член комиссии. Говорит с дворником, тот прикидывается непонимающим по-русски. Уходит. Дворник смотрит ему вслед, рядом кто-то хихикает. Дворник, не глядя, бьет черенком метлы — вопль и падение тела. Майор резко оборачивается — дворник метет двор, больше никого, школа пуста, занятия давно закончились.
На центральной площади сталкивается с Мессиром, выходящим из мэрии.
Мессир:
— Да вот, заходил к другу.
Майор спрашивает, как пройти в УВД, ему советуют напрямик через кладбище, так быстрее. Заодно решает поискать, где там можно жить.
***
смена кадра
***
Вечер, Кладбище.
Майор идет по кладбищу — вечереет, солнце уже низко. Осматривает полуразрушенную часовенку — явно нежилую. Наговаривает увиденное на телефон, фоткает все подряд. Находит могилу супругов Лазаренко — кладбище небольшое. Могила ухоженная, но это именно могила, а не склеп, просто каменная плита на земле. Удивляется тому, что на кладбище есть не только сеть, но и вайфай, юморит по этому поводу.
Видит вдалеке, у озера, двух сидящих на мостках девочек.
***
смена кадра
***
Центр Фатьяново. Майор доходит до УВД. Вечер.
На входе в здание УВД — киоск сувениров, всевозможные фигурки и поделки из разных пород дерева. на ступеньках сидит бомжеватого вида барыга, ловит Майора за штанину.
Бомж:
— Ты к начальнику? Купи эксклюзив! Не пожалеешь! Настоящее черное дерево, он такое любит!
Бомж тянет из-под полы деревянную фигурку. Его гонит киоскер, кричит майору, чтобы не верил, Федька все врет, лишь бы на бутылку, а Сам Самыч куда больше вишню уважает. Вот как раз вишневые трубочки, только что поступили, свежачок, не желаете?
Майор заходит в УВД, видит очередь к начальнику — все посетители с объемистыми пакетами или отрыто держат деревянные фигурки. На часах без двадцати пять. Показывает секретарше удостоверение.
Майор:
— Можно поговорить с замом?
Секретарша:
— Вам на второй этаж, но поторопитесь, он скоро может уйти.
***
смена кадра
***
Второй этаж здания УВД.
Кабинет шерифа.За окном — садится солнце. Шериф сидит за столом один, перед ним рюмка водки, напротив него — такая же рюмка водки перед пустым стулом.
Ходики с кукушкой. Вместо кукушки вылетает нетопырь.
Нетопырь, прокашлявшись:
— КУКУ! Домой пора.
Шериф поднимает голову к ходикам.
Шериф:
— Мы с товарищем посидим еще немножко.
Поднимает свою стопку.
Шериф:
— Ну что, агент Невзоров, боец невидимого фронта… будем!
Вторая стопка поднимается сама собой. Чокаются, опрокидывают.
Входит майор, козыряет удостоверением. Интересуется пропавшими людьми и подозрительными смертями.
Садится на пустой стул, брезгливо нюхает пустую стопку. Шериф смотрит на него странно, пожимает плечами.
Шериф:
— Да нет, никаких смертей-пропаж, городок тихий… Туристы иногда шалят по пьяни, но тоже не слишком сильно.
Звонок, Шериф берет трубку. То ли громкая связь, то ли там орут так, что слышно.
Голос из телефона:
— Шериф! Срочно подскочи в область! Тут без тебя зарез!!! Нестеровна опять гнать надумала, вот чертова баба, хоть кол ей теши!
Шериф майору:
— Извините, дела.
Снимает с крюка ковбойскую шляпу и выходит, звякая шпорами.
За спиной майора бульканье — в стопку из графина сама собой наливается водка.
Майор выходит на улицу, шарахается — мимо крыльца галопом пролетает Шериф на лошади.
***
смена кадра
***
Вечер. Майор идет по улице.
За майором кто-то следит — раньше тоже было. Еще с кладбища, но не так явно. Сейчас вечер, сумерки — следящие подходят ближе. Майор не замечает, но зритель видит, как чья-то рука в перчатке отводит ветку, взгляд сквозь кусты.
***
смена кадра
***
Мостки у озера.
Яна сидит на мостках у озера, вечер. Подъезжает посыльный на скутере, у него в багажнике стопка пицц.
Посыльный:
— Где тут вечеринка, не знаешь? Мне пиццу заказали.
Яна (меланхолично):
— Это я заказала.
Расплачивается. посыльный пытается с ней заигрывать.
Посыльный:
— Девушка одна у озера? А вечеринка не пришла? А может, я сгожусь?
Спускается, подходит ближе, наступает на мостки.
Мостки взбрыкивают, сбрасывают его в озеро, он камнем идет на дно. Яна вскакивает, кричит.
Яна (яростно):
— Плюнь каку! Немедленно, слышишь?!
Посыльного выплевывают, он в шоке.
Посыльный:
— Что это было?
Яна (флегматично):
— Пить надо меньше.
Посыльный уезжает.
Яна вскрывает коробки с пиццами, пускает по воде, как кораблики. Пиццы плывут гуськом, словно их тянут за веревочку. На середине омута одна за другой булькают-ныряют. Снова гладкая вода.
Это был самый обыкновенный стеклянный графин. Такие обычно ставят в офисах небольших фирм для вида. Как говорится, чтобы был. Графин стоит на краю стола и покрывается пылью. Иногда работники замечают, что вода в нем зацветает, и тогда этот предмет интерьера поспешно суют под водопроводный кран в каком-нибудь туалете. И цикл повторяется вновь.
Этот графин был именно таким. Никто не знал, кто и когда его сюда принёс. Графин был очень старый и в сумятице дней даже потерял свою крышку. Стоял он на пятом этаже многоэтажного здания в крохотной комнатке за дверями с надписью «Престо. Оргтехника и комплектующие для компьютеров». Вы, наверняка, без труда вспомните пару-другую таких зданий в своём городе. Начинающие компании или просто средние предприниматели арендуют в большом здании очень маленькую комнатушку и гордо называют её офисом.
Именно в таком улье, набитом сотами из разносортных компаний и агентств, существовала компания «Престо». Работал в ней компьютерный специалист Максимов, в чьи обязанности входило ознакомлять оптовых покупателей с товаром, что в огромных количествах залеживался на складах, принадлежащих боссу.
В тот ничем не примечательный вечер Максимов занимался своими привычными делами. Клиенты не заходили, и компьютерный специалист атаковал магическими заклинаниями орды монстров, копошащихся на экране его ноутбука. И потому он не сразу сообразил, что что-то в офисе изменилось. До его слуха упорно доносился какой-то булькающий звук, и Максимов отвлекся от игры. Первое, что он подумал — это то, что закипел чайник. Хоть Максимов и не ставил чайника, он нехотя поднялся и подошёл к столу. Он даже не стал проверять, была ли в чайнике вода, поскольку то, что он увидел, сразу определило направление булькающего звука. На столе стоял графин, в котором кипела вода.
Максимов с опаской прикоснулся к графину. Стекло оказалось холодным. Максимов приподнял графин и осмотрел его со всех сторон. Последний везде оставался стеклянным и холодным. Это просто всполошило Максимова. Он аккуратно поставил графин на стол и судорожно достал из пачки сигарету. Такое бывает раз в жизни! И, как назло, ни камеры, не фотоаппарата. Как всегда.
Максимов, так же судорожно, как и достал, кинул сигарету и выбежал из офиса. Он просто вбежал, ворвался в офис напротив.
Влад читал книгу и потягивал из кружки чай.
— Ты опять ополоумел?- не отрываясь от книги, произнёс он.
— Быстро! Быстро ко мне!- задыхаясь, закричал Максимов.
Что-то в виде Максимова Влада насторожило. Он быстро поставил кружку на стол и выскочил из-за стола.
— Шура, что случилось?
— Сейчас сам увидишь,- произнёс Максимов на ходу.
— Гляди,- сорвалось у Максимова, едва они вошли в комнату.
— Что?
Максимов тупо уставился на графин, в котором тихо покоилась вода.
— Только что в этом графине кипела вода.
— Опять я оказался прав. Ты всё-таки ополоумел.
— Да нет же! В самом деле. В нём только что кипела вода,- растерянно говорил Максимов, вертя в руках графин.
— Это одна из самых глупых твоих шуток.
Максимов вопросительно посмотрел на Влада:
— Тогда может быть это твоя удачная шутка?
— Шура, тебе пора лечится.
— Тогда объясни мне, отчего в графине могла закипеть вода.
— Ну, я где-то слышал, что вода закипает от повышения температуры.
— Обломись, графин-то был холодный.
— А вода?
— Вода? Чёрт, не подумал. Ну, это же, в конце концов, графин, а не термос. Тем более это не объясняет тот факт, что она сейчас не кипит.
— Остыла,- буднично произнёс Влад.
— Это и впрямь не твоя шутка?
— Нет, но если кто-то над тобой так пошутил, то очень удачно. У тебя есть стакан?
— Чашка сойдёт?
— Давай.
Максимов достал из шкафа старенькую чашку, из которой он попивал кофе. Влад взболтнул графин и налил воды в чашку.
— Это пить можно?
— Рискни.
Влад осторожно пригубил воду.
— Тьфу! Застоявшаяся. Ты когда её последний раз менял?
— Ммм… Давно.
— Чайку сделай себе из этой гадости.
— Что ты думаешь?
— Не знаю. Ты уверен, что она кипела?
— Ну, булькала, по крайней мере. Графин на ощупь был холодный.
— Может, просто вибрация какая-то была? Ну там, троллейбус под окном проходил…
— Ага, и Мамай вместе с Золотой ордой. Я его в руках держал, когда он кипел.
— Тогда есть ещё вариант. Резкое понижение давления. В вакууме вода кипит при комнатной температуре.
— В вакууме и кровь в венах кипит при комнатной температуре.
— А я и гляжу, ты какой-то взъерошенный сегодня.
— Ладно, серьёзно, что ещё могло вызвать такую реакцию?
— Некоторые вещества ослабляют поверхностное натяжение воды. Вот, например, вспомни, как вскипает чай, когда добавляешь сахар.
— А в этом что-то есть. Ведь, наверное, есть что-то и посильнее сахара.
— Есть-то есть. Наверное, где-то в секретных лабораториях.
— Час от часу не легче.
Максимов взял со стола оставленную сигарету и, наконец-то, закурил.
— У тебя ещё есть?
Максимов кинул через стол пачку и подошёл к окну.
— Саня?
— Что?
— Саня, ты это видел?
Максимов отскочил от окна и подбежал к столу. С графином опять было что-то неладно. Зеркало воды в нём медленно приобретало угол наклона относительно плоскости стола. Максимов кинул быстрый взгляд на Влада, и их взгляды встретились.
— У тебя есть камера?
— Риторический вопрос.
— Понятно.
— Может, это дом наклоняется?
— Да, точно. Ещё секунда, и мы вывалимся из окна. Градусов тридцать уже есть.
— Левая гравитация,- предположил Максимов.
— Очень возможно,- произнёс Влад.
Максимов провёл рукой на некотором расстоянии от графина.
— Я ничего не чувствую.
— Выходит гравитация действует только внутри графина?
— Однонаправленного гравитационного поля не существует. Да и изоляции для гравитационного поля не существует.
— Ещё какое-то поле?
— Какое? Ну, выруби на всякий случай все электроприборы в комнате что ли.
— Только комп работает.
— Вырубай.
Влад выдернул из розетки штекер.
— С ума сошёл?! Я только вчера винду переустановил.
— Забудь. Тут поважнее будет.
— Блин, три секунды — выключить.
Влад нагнулся над графином.
— Интересно, а когда верхний край воды достигнет горлышка, вода выльется?
— Я тоже об этом подумал.
Вода в графине стала опасно покачивать сосуд.
— Придержи его.
— Может, сам придержишь?
— В конце концов, чей это графин?
— Ну, ладно,- произнёс Максимов и неуверенно взялся за гладкое стекло.
— Ничего не чувствуешь?
— Пока нет. Он просто кренится оттого, что вода сосредоточена неравномерно. Да, и видишь, вода стала подниматься медленнее.
— Угу, и что-то подозрительно волнуется.
— Может, я рискну его приподнять?
— Ну, попробуй.
Максимов, затаив дыхание, поднял сосуд. Вода продолжала ползти вверх. Максимов аккуратно перенёс графин на другой стол. Вслед за ним подошёл Влад.
— Ну, что: пока вроде без изменений,- констатировал Максимов.
— Выходит, от местоположения это не зависит.
— Значит, дело во внутренней среде. Что-то или в стекле, из которого сделан графин, или, собственно, в воде.
— Логично.
— Постой! А в стакане, из которого ты пил, ещё осталась вода?
Влад рванулся к стакану.
— Есть!
— Ну и?
— Вроде ничего: вода как вода.
— Значит, всё дело в графине.
Влад поднял стакан и переставил туда, где до этого стоял графин. Убедившись, что ничего не происходит, он поднёс его к графину.
— Однозначно, в графине,- Влад недоверчиво понюхал жидкость в стакане и сморщился.- Надеюсь.
— Тебя не пучит?
— Злорадствуешь? Совсем нехорошо издеваться над человеком, пожертвовавшим здоровьем ради эксперимента.
Максимов понюхал воду в графине.
— Старая водопроводная вода.
— Я могу, в принципе, отнести её на анализ. У меня есть друг-химик.
— Хорошо иметь полезных друзей.
— Завтра обязательно отнесу. Лучше, наверное, даже вместе с графином.
— Посмотри!
Вода в графине почти достигла горлышка и пошла рябью. На её поверхности начали лопаться пузыри.
— Опять кипит.
— Угу…
Вода выдала последний, самый большой пузырь и плюхнулась на дно графина.
— Что? Всё?
— Ту би континидэт.
— Думаешь?
— А почему нет?
— Ну, давай посмотрим
— Может, стоит его тогда поставить обратно на тот стол?
— Давай.
Максимов вернул сосуд на стол, где изначально стоял графин, и уселся напротив. Влад сел рядом и тоже впялился в графин.
— Слушай, Шура, а ты не психокинетик?
— Чего?
— Ну, предметы, там, не двигаешь взглядом?
— Последние тридцать лет — нет.
— Знаешь, иногда люди даже без всяких таких способностей могут неосознанно проецировать психокинетическую силу на определённые предметы. В твоём случае это оказалась вода в графине. Скорее всего, у тебя какая-то психическая связь с водой или что-то в этом роде.
— «Секретных материалов» насмотрелся?
— А что? Это пока самая неопровержимая из наших догадок.
— У меня есть более сильная идея.
— Ну, просвети меня.
— Ты когда-нибудь слышал об энтропии?
— Что-то обратное энергии. Рассеивание энергии, если не ошибаюсь?
— Ну, вроде того. Кроме того, энтропия — это мера хаоса. Беспорядочность движения всех микрочастиц описывается законами энтропии.
— А, типа, сохранение энергии?
— Почти. То есть, энтропия и третий закон термодинамики утверждают, что частицы движутся произвольно, в зависимости от соотношения соударений.
— В идеальном случае каждая пара частиц уравновешивает друг друга.
— Именно. Поэтому вероятность того, что все частицы среды начнут двигаться в одном направлении, ничтожно мала, стремится к нулю. В нашем случае с графином воды два измерения перекрыты стенками сосуда, то бишь выполняют для свободных частиц роль парной частицы. Плоскость соприкосновения с воздухом также не даёт вырваться молекулам воды за счёт поверхностного натяжения.
— Ну, постоянное испарение-то всё-таки происходит.
— Небольшое. Это, учитывая стабильность энтропии.
— О, даже мера хаоса имеет стабильность!
— А как же? Так вот, если же посчитать, что в одну сторону разом двинутся все частицы, то вода начнёт волноваться.
— Или крениться….
— Заметь, это никак не перечит законам сохранения. Просто существует такая вероятность.
— Что-то я не очень представлю, как все молекулы могут двинуться в одном направлении. Да и сила внутреннего взаимодействия у воды великовата.
— Но ведь один раз на миллион триллионов это может случиться.
— Конечно. Но никак не два раза в одной комнате. Кроме того, сколько у воды степеней свободы? Пускай она закипела от потока однонаправленных частиц. Но чтобы создавала идеально равномерный крен?
— По крайней мере, эта теория не хуже твоего психокинеза.
— Только как теория.
Прошло полчаса. Влад нервно передёрнул плечами.
— Слушай, Саня, извини. Это всё очень интересно, но мне уже давно пора домой.
Максимов глянул на часы. И в самом деле, было уже поздно.
— Может забрать графин домой?
— Не самая хорошая идея — хранить такую штуку дома. Откуда мы знаем, что она ещё может сделать?
— Графин с водой?
— И всё же.
— Пожалуй ты прав. Я останусь здесь.
— Тебя жена не грохнет за то, что ты не ночевал дома?
— Она на даче.
— Везёт же. Ладно, пойду, офис закрою,- произнёс Влад и скрылся за дверным проёмом. Когда он вернулся, Максимов пытался зажечь сигарету отсыревшими спичками.
— Ты бы проветрил здесь. Клиенты задохнутся.
— И точно.
Максимов открыл форточку.
— Пошёл бы ты домой. Оно тебе надо?- глядя на графин, произнёс Влад.
— Кто его знает, может тут дело и не в энтропии, а в месте.
— Знаешь, если всё дело в энтропии, то вероятность того, что это повторится, равна той, что на тебя упадёт метеорит или моя собака съест сама себя.
— При чём тут твоя собака?
— Да это так, к слову. Ну, давай, счастливо.
— Пока.
За Владом захлопнулась дверь, и Максимов остался один. Только теперь он сообразил, что сидеть здесь одному, да ещё и с этим графином, довольно страшно. Но графин молчал, и, посидев минут с пятнадцать, Максимов поставил чайник. Ещё через полчаса он допил чай и позвонил Владу.
— Влад?
— Да,- голос звучал глухо и надрывно.
— Что-то случилось?
Влад промолчал.
— Как твоя собака?- попробовал пошутить Максимов.
— Какая её часть?- со злым сарказмом донеслось из трубки.
Максимов перевёл взгляд на графин — вода в нём висела неровным пузырём.
В трубке Влада раздались короткие гудки.