— Они, кстати, сюда идут. — Найт кивнул на дверь. — Сейчас тебе влетит за героизм и неуставное, глупое самопожертвование в лучших традициях человеческой логики. Так что это тебе меня в заложники брать придется, а то ботинки у девочек твоих тяжелые, — не удержался от шутки киборг.
— Ну, надеюсь, у них мозгов хватит не лезть сюда самим, — Дарик покачал головой, — я, может, и сглупил, но хотел попробовать. Все равно других вариантов там не было. И там была еще Эльга. А тут один на один. Знаешь без разницы…
Вызов пришел через системный динамик.
— Дарик, ты жив? — голос Мэриш был удивительно холодным и спокойным. — Цел? Говорить и двигаться можешь?
— Да, все нормально.
— И что тебе нужно?
Найт беззвучно рассмеялся. Вопросы как вопросы — пожалуй, в них ничего смешного не было: беспокоятся, учитывая какими их изобразил техник, но смех скорее был защитной реакцией на что-то тоскливо сжавшееся внутри от того, насколько обеспокоенно прозвучал голос.
— В порядке он, что я с ним сделаю, размажу тонким слоем? Нафига мне это надо? — отозвался он после слов Дарика. Вопрос «что тебе нужно?», скорее всего, был обращен уже к нему. — Ничего мне не нужно: доставите на планету и спасибо. Могу отработать билет, если хотите. Раз уж поймали, — спокойно отозвался Найт.
— Ты вообще кто? — продолжила допрос Мэриш. Стоять перед дверью и разговаривать было неудобно, но открывать страшно. А вдруг слова «все нормально» сказал не Дарик. Киборги умеют имитировать голоса. Она это сама слышала и видела тогда, когда… воспоминания было слишком тяжелыми и жестокими. Намного проще быть здесь в настоящем. И сражаться с проблемой.
— Найт Стилл. Кибермодифицированный человек, боевая модель. С дополнительной прошивкой под кукол. Заяц — не удержавшись от короткого смешка, добавил Найт. Вся эта информация, в любом случае, уже была в распоряжении капитана и пилота, благодаря корабельному искину.
Почему я называю Анастази врагом? Только потому что она служит герцогине Ангулемской?
Но никаких официальных разногласий между мной и Клотильдой не существует. О том, что существуют разногласия тайные, знаю я, но не Клотильда.
Она ни о чем не подозревает. Мы с ней не ссорились, не вступали в споры, не участвовали в заговоре. С точки зрения стороннего наблюдателя в анналах придворных сплетен наши взаимоотношения пребывают в том же вежливо-родственном аспекте, как и в день моего матримониального фиаско.
Она вторая дама после королевы, но по тайному могуществу и богатству несомненно первая.
А кто я? Одна из дюжины королевских бастардов, провинциалка, экстравагантная вдовушка, пожелавшая в недобрый час вновь выйти замуж.
Со стороны Клотильды было неслыханным великодушием проявить ко мне участие, обласкать, ввести в изысканное общество и даже оказать гостеприимство.
Но она очень скоро обо мне забыла. Я не обладаю ощутимой ценностью в политическом пасьянсе, моя карта мелкая, и я ей не ровня. А если понадоблюсь, как вассал могучему сюзерену, то она уже авансировала мне свою дружбу и в праве требовать за нее признательности.
Мне полагается выказывать благодарность по первому знаку великодушной родственницы.
Сама Клотильда не забывала подчеркивать свое дружеское участие при каждой нашей встрече при дворе. Она мило улыбалась, дружески кивала.
Но мне, с некоторых пор, стало довольно затруднительно отвечать ей тем же. Когда она оборачивалась и произносила нечто вроде: «Жанет, дорогая, какое чудесное ожерелье! Эти изумруды так подходят к вашим глазам! Не откроете мне имя мастера, кто изготовил этот великолепный гарнитур?» своим шуршащим бархатистым голосом, я сразу слышала другой голос, глумливый, издевательски нежный: «Твоя дочь такая красивая девочка.»
И внутри у меня все холодело, а пальцы начинали непроизвольно шевелиться, царапая шелк. Возникало такое сладкое, такое желанное видение развороченной гладкой щеки и красной, с лохмотьями, бороздки поверх высокомерного глаза.
К счастью, мне удавалось справляться с собой. В отличии от вспыльчивой Марии Медичи моя матушка обладала непревзойденным талантом в лицемерии.
Я вспоминала её уроки и тоже улыбалась в ответ. В глазах Клотильды я была слишком ничтожна, чтобы искать за моей улыбкой угрожающий смысл и багровый отсвет. Чем я могла ей угрожать? И по какой причине?
Если в первые недели после визита в Конфлан, в те дни, когда я с трусливым упорством изгоняла образ Геро из памяти, источником ужаса и отвращения служил миг её перевоплощения, то в последующие дни, когда я позволила себе любить, когда осознала красоту и невероятность открывшегося мне чувства, к ужасу и отвращению добавилась ревность.
И эта последняя превзошла обеих своих предшественниц. Это случилось после рождественского свидания, которое нам устроила Анастази.
Я и прежде, разумеется, знала, что Геро живет в замке Клотильды в качестве её любовника. Я знала о его существовании и связи между ними ещё до нашего знакомства.
Этот вовсе не было новостью, это было изначальным условием, тот факт входил в исходные данные, как цвет его глаз и низкое происхождение.
И все же я воспринимала Клотильду как нечто абстрактное, почти нематериальное, как некую внешнюю силу, вроде дождя или ветра. Она есть, она представляет собой опасность, и с ней надо считаться. Это крепостная стена, ров, заполненный водой, разрушенный мост, подъемная решетка из толстых прутьев.
Одним словом, препятствие, которое следует преодолеть, и страж, которого следует обмануть.
Но то, что она не просто страж, охраняющий мост, а нечто совсем другое, оставалось за горизонтом моего сознания. Так мыслит о далеких сражениях еще не нюхавший порох новобранец.
Он знает, что такое война, он владеет оружием, но смерти еще не видел. Война существует для него в виде карт в «Записках Цезаря», и потому не вызывает ничего, кроме легкомысленного интереса. А вот когда он окажется на поле битвы, не вымышленной, а настоящей, когда вдохнет аромат запекшейся крови и разорванных внутренностей, когда услышит вой раненых и свист картечи, когда клинок, спружинив, пронзит дышащую плоть, вот тогда ему откроется истинный смысл тех карт, что начертал своей рукой незабвенный Гай Юлий.
Картинки сразу оживут, набухнут, зашевелятся червями и трупными мухами и навеки отравят его разум своей осязаемой живостью.
Нечто подобное, провал в осознание, случилось со мной. Сам Геро долгое время наполовину оставался фантазией. Сами обстоятельства нашей встречи, декорации придавали ей оттенки фантасмагории.
Такая встреча могла бы произойти в пьесе Кальдерона или Кристофера Марло, но сама жизнь, с её прямолинейностью, никогда не соорудила бы такого сюжета.
Отсюда и мое стойкое неверие.
Геро персонаж наполовину вымышленный. Даже несмотря на то, что я касалась его, гладила его волосы, даже целовала.
Когда, спустя шесть недель, я увидела его в зимнем парке, моя неуверенность скорее усилилась, чем ослабела. Он был неправдоподобно хорош с румянцем смущения на скулах и затаенной радостью в глазах.
Он не мог быть настоящим! Он был выходцем из какого-то совершенно иного мира. Коснувшись его, я не ожидала обнаружить смертную плоть под перчаткой.
Это была божественная мистерия, в которой меня приглашали поучаствовать. Окончательно я признала его человеческую природу, когда ладонью узнала его обнажённое тепло, когда прильнула к нему всем телом, когда его дыхание смешалось с моим.
Он стал настоящим. Он больше не был моей фантазией, он стал человеком из плоти и крови. Я видела его, ласкала его, касалась его золотистой кожи.
Я видела и чувствовала шрамы, нашла крошечную родинку на внутренней стороне предплечья, слышала стук его сердца, его участившееся дыхание с нетерпеливой хрипотцой, пробовала на вкус бисеринки пота, выступившие у него на груди.
Я ощущала его нетерпение, его силу и внезапно нахлынувшую слабость. Голова его отяжелела, и подбородком он ткнулся мне в ключицу. До самого рассвета я находила доказательства его плотской жизнеспособности.
Он был мужчиной, моим мужчиной, моим возлюбленным. Он стал частью меня, растворился во мне.
Как я могу еще сомневаться? Это все равно что сомневаться в самой себе, в своем собственном существовании.
Но лучше бы сомневалась!
Ибо несколько дней спустя я увидела в приемной королевы-матери Клотильду. Она выходила после аудиенции, которую дала ей Мария Медичи. И так же, как обычно, дружески мне кивнула.
Я ответила ей машинально, той же заученной улыбкой, но, когда Клотильда прошла мимо, обдав меня запахом жасмина, когда я услышала, как шелестят её юбки, как чуть слышно поскрипывает кожа её туфель, я ощутила головокружение.
Будто получила удар невидимой рукой. Мне внезапно открылась прежде отрицаемая истина: она спала с ним.
Она, моя сводная сестра. Она спала с моим возлюбленным, с мужчиной, который принадлежал мне! Она видела его обнажённым, точно так же как видела его я.
И не просто видела. Она его касалась! Она касалась его кожи, его теплой кожи, проводила рукой по его груди и животу, её ладонь щекотали те же жесткие волоски, та же плоть послушно откликалась и служила орудием страсти.
И это не единожды!
Он принадлежит ей давно, и она владеет им по собственной прихоти, когда угодно и где угодно.
Сколько же ночей она безмятежно провела в той постели, где я побывала только однажды?
Она вольна отправиться в свой замок сейчас же, и сразу же подняться к нему, чтобы воспользоваться своей привилегией хозяйки. Он её собственность, я видела знак у него на плече, её инициалы, атрибут власти.
Его жизнь, его тело, его дыхание – все принадлежит ей. Даже слеза, скатившаяся в минуту отчаяния в уголок глаза, и та попадет к ней на язык.
Пока я следила, как она пересекает приёмную, образы, один непристойней другого, возникали перед моим мысленным взором, пока свет окончательно не померк.
Его тело, то тело, которое я покрывала благоговейными поцелуями, его тело, прижатое к её, белому, холодному, ненасытному, его тело в услужливом движении, тело полностью открытое, распалённое и усердное в своей сладострастной работе, тело любимого мной мужчины, тело без права на любовь и верность.
Кажется, я на какое-то время лишилась чувств. Потому что следующее, что я помню, это встревоженный вопрос Катерины и руку Клермона под моим локтем.
Катерина обмахивала меня веером. Я пыталась вспомнить, что чувствовала, узнав об измене Дункана.
Как я это называла? Ревность? Ревность! Дробина, зацепившая холку матерого кабана! Это царапина!
Мое самолюбие оцарапалось о булавку. Или розовая колючка впилась где-то пониже спины. Вот что со мной случилось после предательства Дункана.
А в тот день, когда я смотрела вслед удаляющейся Клотильде, в меня вонзился абордажный крюк. Тот самый жуткий трехпалый гарпун, который мечут пираты в борт жертвенного судна. Вот что такое истинная ревность!
Клотильда ничего не подозревала. Ей была неведома та буря, что она породила без помощи шабаша и заклинаний.
Ей и в голову не могло прийти, что её тайный любовник, её тщательно оберегаемое сокровище, её пленник, ей изменил, что в двух шагах от нее стоит её счастливая соперница, та, которой он дарил поцелуи по собственной воле, без страха и притворства.
Её неведение, с одной стороны, радовало, ибо Геро был в безопасности. Если б она знала о нашей связи, пусть даже о том единственном поцелуе хрустальным, ноябрьским утром, жизнь Геро обратилась бы в ад.
А с другой стороны, я жаждала открыть ей правду, жаждала плеснуть ей в лицо свою победу, как плеснула бы царскую водку.
В те дни после Рождества я отчаянно завидовала мужчинам. Прежде ничего подобного я за собой не замечала, я не считала себя обделенной или ущербной, родившись женщиной.
Напротив, я гордилась, что напрямую происхожу от Евы. Быть женщиной занимательно, но существуют обстоятельства, которые как Гордиев узел проще разрубить, чем распутать, и мужчине это сделать гораздо проще.
Мужчина мог бы сражаться открыто, с оружием в руках, вызвать соперника на дуэль и убить. Но как поступить, если треугольник состоит из двух женщин и одного мужчины?
К тому же мужчина лишен права выбора. Тут узел так просто не разрубишь. Его придется развязывать, распутывать, разъединяя и вновь связывая петли, расплетая нити и раскручивая их до изначальных волокон.
Мне ничего не оставалось, как набраться терпения, и наблюдать за соперницей, вновь и вновь внутренне корчась от назойливых видений. Видеть её было одновременно и пыткой, и утешением.
Её пребывание в Париже означало, что её нет в Конфлане! А если её нет в Конфлане, то Геро остается в своей спальне один!
Он один! Она не прикоснется к нему. Я дошла до крайней степени унижения: начала отслеживать её передвижения по городу, раскинула едва ли не шпионскую сеть и ломала голову над тем, как удержать сестрицу подальше от загородного замка.
Но ничего придумать я не успела. Вмешалась судьба и разрубила узел с решимостью Александра. Роль меча сыграла болезнь. Несчастье и благословение.
Геро оказался на краю гибели, но обрел свободу. Хвала Господу! Смерть стала его союзницей. Она укрыла его, подобно тому, как Афродита укрыла от ахеян Энея, набросив на бесчувственное тело черную пелену.
Для Клотильды он был мёртв, но рядом с ней оставалась придворная дама, мой союзник и соперница – Анастази де Санталь.
Впервые я увидела ее в свите хозяйки, моей сестры, еще в Париже, когда впервые, после свалившегося на меня позора, осмелилась явится в Лувр.
А заговорила в комнате Геро, когда она застала меня свидетельницей приступа.
Она буквально тащила меня по узкому коридору, гнала, как егерь вспугнутого зверя, а я цеплялась за стены и повторяла: «Ему нужна помощь! Ему нужна помощь!»
Придворная дама не отвечала. Но время от времени издавала не то шипение, не то рычание. А когда мы вышли на свет, я увидела в тёмных глазах отсвет холодной ярости.
Анастази сохраняла удивительное хладнокровие, движения округлы и даже нарочито медлительны, как будто она участвовала в танце, но каждое из движений было точно рассчитанным и успешным. Она не оскорбляла меня своим упорством, но не позволяла отклониться с указанного пути.
Так действует опытный фехтовальщик, обороняясь в схватке с подростком, впервые взявшим меч.
Она умело подавляла собственную ярость и не давала мне повод поддаться своей. Только взгляд выдавал ее подспудно кипящее бешенство. Она убила бы меня, не колеблясь.
Я прочла это в ее полуночных зрачках. Убила бы за то, что я подвергла его опасности, за то, что подглядела, проникла в тайну, украла на потеху себе кусочек горя.
В её глазах я была любопытствующим зрителем, одной из тех, кто скуки ради глазеет на мучения и казни с трибуны Amphitheatrum Flavium.
Она ненавидела меня. А я со взаимной силой ненавидела ее. И точно так же готова была вцепиться ей в глотку.
Ненавидела именно за эту ее невозмутимость, за эту, как мне тогда казалось, сердечную непроницаемость. Она оставила его страдать, вся сосредоточившись на том, чтобы исполнить свой служивый долг.
Вышвырнула меня, как браконьера из господских лесов. Моя собственная ярость была силы всепоглощающей, я не испытывала даже тени страха под взглядом этой сторожевой волчицы.
Я и сама скалила зубы. Будь у нас шерсть, она бы вздыбилась на загривках. Но мы все же обладали некоторым зачатком разума, в котором большинство мужчин нам отказывают. И разум этот быстро взял верх над животным порывом.
Разум подсказывал нам, что гораздо выгодней заключить союз, чем затевать войну. Или то был не разум, а любовь?
Мы, женщины, легко разгадываем тайны друг друга. Анастази, первая придворная дама герцогини Ангулемской, влюблена в фаворита своей хозяйки. И у меня, таким образом, теперь две соперницы. Не треугольник, а полноценный квадрат.
Но я еще не приняла на себя обязанности угла, я все еще заинтересованный зритель, я только глазею, но не участвую. Я только хочу помочь.
Я знаю, что он болен, и ему нужна помощь. С тем же рвением я бы тревожилась о раненом в бою оруженосце, о голодном ребёнке, о подбитой птице, о загнанной лошади, или о любом другому живом существе, чей взгляд в тот миг взывал бы к моему состраданию.
Я ощущала только излучение боли, слышала крик о помощи, но откуда он шел, этот крик, кто его издавал, мне было безразлично. Я хотела только, чтобы страдание прекратилось, чтобы с пересохших губ больше не срывался стон, и взгляд не туманился бы бессильной слезой.
И я не выбирала кем предстать, врагом или соперницей, перед этой угрюмой дамой с узкими злыми глазами. Утром я приняла решение её отыскать и потребовать объяснений. Глаз почти не сомкнула, ибо не могла забыть его.
Но искать Анастази не пришлось, она сама нашла меня. И по её лицу я поняла, что она провела такую же беспокойную ночь.
Придворная дама вызвалась проводить меня в часовню. Будто бы я изъявила желание помолиться.
Помолиться? Я? Не помню, чтобы высказывала подобное намерение. Я нерадивая прихожанка, редко бываю на исповеди, пренебрегаю мессой, но в то утро я обратилась в правоверную католичку.
О да, я хочу помолиться, побыть наедине с Господом, припасть к стопам Пресвятой Девы. Я отправилась вслед за придворной дамой в часовню.
Так мы стали заговорщиками. И тайными, противоестественными союзниками. Почему противоестественными? Да потому что нет на свете женщины, которая, будучи влюбленной в мужчину, не попытается избавится от соперницы!
На следующий день в лавру прибыли гвардейцы. Но не те, что хлестали хлебное вино по кабакам и наводили шорох на городское отребье, – нет, это были испытанные бойцы, и каждого из них Черной взял бы в свой непобедимый легион. Это насторожило его еще больше – зачем Храму наемники, если для особых случаев у них есть такие ребята?
Капитан гвардейцев явился к нему вечером, чтобы отдать те самые дальнейшие распоряжения, о которых говорил человек из Консистории. Пока они состояли в том, чтобы доставить «груз» как можно ближе к стенам Цитадели и не обнаружить себя. Наемники снова будут сопровождать мнихов – и убивать всякого, кто заметит приближающуюся к крепости повозку, – а гвардейцы повезут необходимый мнихам «инструмент», другой дорогой и так же тихо.
Лавру покинули на рассвете, и внутри крытой повозки снова прятался обитый железом сундук…
Теперь не жгли костров, двигались медленней и осторожней, ночью мнихи не хохотали и не пели песен, а днем высылали вперед разведку, прежде чем пересечь дорогу или поляну. Впервые за весь долгий путь пришлось оборонять повозку – то ли шайка разбойников, то ли дозорные Цитадели, похожие на разбойников больше, чем на дозорных, попытались остановить мнихов и посмотреть, что те везут. И перебить их оказалось не так просто, Черной в этой стычке потерял одного из ребят.
На второй день мнихи стали лагерем в глухом лесу, который выходил на широкое открытое пространство, окружившее Цитадель, – Черной хорошо изучил эти места прошлой осенью, до опушки было не больше получаса ходьбы. Вскоре явился и гвардейский капитан, поманил Черного пальцем и повел в сторону крепости.
Солнце клонилось к западу, до заката оставалось около двух часов, и голое поле перед южной стеной Цитадели просматривалось от края до края.
– Оглядись и запомни все как следует, – сказал капитан вполголоса. – Ночь будет темная, безлунная…
Черной кивнул – долго смотреть ему было не нужно. Они стояли возле оврага, рассекавшего поле глубоким ломаным рубцом от края леса до рва под крепостной стеной.
– Видишь три валуна? Ближе к стене? Мнихи остановятся там. А ты с людьми спрячешься в овраге напротив них. Ближе к утру, когда небо чуть посветлеет, с того места будет видно и мнихов, и стражу на стенах, если она появится. Хорошая позиция. Коней оставишь здесь, на этом месте.
– А… почему бы страже там не появиться? – кашлянул Черной.
– Она будет спать, об этом позаботились. Но если на стенах все-таки появятся лучники – прикрой мнихов. Только я думаю, в крепости ничего не заметят. Когда мнихи закончат, стреляй и постарайся бить без промаха, чтобы не поднялся шум.
Черной хотел переспросить, куда стрелять без промаха, но догадался вдруг: в мнихов, конечно, куда же еще?
– После этого возвращайтесь к лошадям по одному, только обязательно по одному…
Черной не стал бы капитаном, если бы совсем не имел мозгов. Гвардейцу не следовало говорить последние слова – по одному они из оврага не выйдут, возле лошадей их будут ждать стрелки́. Потому и место указано с такой точностью. Уж если храмовники жертвуют мнихами – своими, по мнению Черного, – то наемникам, которым Храм должен много золота, точно рассчитывать не на что.
– Ну и… можете быть свободны, ехать обратно в лавру, за деньгами.
Черной подавил усмешку и еще раз посмотрел на поле перед крепостью. Два широких тракта, идущих к воротам. У ворот – жидкие торговые ряды, которых не было прошлой осенью, во время осады. Берег речки, с двух сторон огибающей крепость, и впадающий в нее ров, к которому вел пресловутый овраг. Подъемный мост через речку у западной стены, еще не поднятый на ночь. Вот там, под мостом, и надо бы спрятать лошадей… Но ведь догадаются! Не найдут лошадей в условленном месте и догадаются.
Они вернулись к лагерю засветло. Капитан обошел повозку мнихов по широкому кругу, а Черной увидел рядом с ней запряженную одной лошадью телегу с пристроенным к ней камнеметом – небольшим, не выше трех локтей в высоту.
Капитан растворился меж деревьев, и Черной тихо и быстро рассказал своим людям, в чем состоит подвох храмовников и как нужно действовать. Они потихоньку обсуждали дальнейшие действия, когда со стороны повозки раздался глухой стук, – и все как один повернули на него головы: мнихи сняли сундук с повозки и поставили поближе к телеге.
Наступали сумерки, но телегу не прикрывал подлесок, и все видели, чем заняты мнихи: они вытаскивали из сундука мертвые тела. Два мертвых темно-багровых тела, с почерневшими пальцами на руках и ногах. Черной много повидал за свою жизнь, но волосы шевельнулись у него на голове, когда мнихи с равнодушием мясников стали рубить тела на куски – мясницкими тяпками, словно разделывали туши свиней.
Тяпками, а не топорами, – чтобы звук был тише. Засветло – чтобы не разводить огонь. Наверное, мнихов хранило какое-то волшебство Храма, если тлетворный дух, исходящий от мертвецов, не убил их сразу. Или творившееся в самом деле было Добром и чудотворы стояли на их стороне? Но тогда приказ убрать мнихов шел против самого Добра…
– Бежать отсюда… – еле слышно шепнул один из ребят, сжав в руке длань Предвечного. – Пока не поздно…
– Ты денег хочешь? – усмехнулся Черной и потрогал бумагу за пазухой – договор с Консисторией. – Пусть попробуют не заплатить.
Однако когда стемнело, именно этого парня он отправил под мост с двумя лошадьми – от греха подальше.
Наемники привыкли ждать, но эта ночь, черная, как сама Кромешная, казалась бесконечной – ужас накатывал волнами, вместе с еле слышным запашком, точившимся из телеги. И Черной держался рукой за длань Предвечного, будто в самом деле верил, что Предвечный ему поможет. Разве не с его благословения Храм воевал со Злом на этой земле? Разве не Добро витало над ними в темных ветвях деревьев? Или не обещали Надзирающие вечного счастья тем, кто стоит за Добро с оружием в руках?
В солнечный мир вечного счастья Черной не спешил…
Телега тронулась с места далеко за полночь – не скрипели колеса, тихо ступала лошадь по мягкой земле, лишь шуршали ветви, задевая ее страшный груз. И когда пришло время следовать за ней, Черной направил своих людей другой дорогой, в обход смертоносного следа.
По дну оврага из леса бежал ручеек, тоненький, но звонкий, и вскоре не слышен стал храп оставленных коней. Гвардейский капитан не обманул: на фоне неба, еще не предрассветного, но уже не кромешно-темного, проступали очертания крепостных стен. А нагнав телегу, Черной разглядел и мнихов вокруг нее.
После бесконечного ожидания остальное произошло быстро и буднично. С тем же неторопливым равнодушием мнихи отправляли за стены куски смертоносной плоти, с негромким стуком распрямлялась пружина камнемета, похрустывала сжимаясь, щелкал спусковой механизм, а Цитадель спала и не чуяла гибели.
Черной ежился и припадал к песчаному берегу оврага на каждый бросок, почему-то уверенный, что камнемет разбрызгивает яд по сторонам.
В небе на востоке забрезжила синева, телега пустела… Черной дал знак приготовиться, но ребята и без него знали свое дело. Восемь арбалетов ударили одновременно с последним броском камнемета – ни один из мнихов даже не вскрикнул.
– К стене, – шепнул ребятам Черной.
Вот теперь – бежать. Теперь, когда самое страшное осталось позади, когда тлетворный дух обошел их стороной, бежать с этого места без оглядки – от храмовников, от стражей Цитадели, от мора, который ветер понесет по этой земле. Гвардейцам долго придется ждать, пусть довольствуются оставленными лошадьми.
Предрассветный час – самый тихий, самый сонный. Со стены никто не увидел наемников, кравшихся по дну оврага до рва. И под берегом рва, на пути к реке, их тоже никто не заметил.
Черной честно поделил двух коней: одного взял себе, второго разыграл по жребию. В лавру Доброприимцев решили не возвращаться, договорились через неделю встретиться в Хстове, там и предъявить Консистории договор.
Милу с самого утра пытали — иначе она этот кошмар назвать не могла. Ее разбудили с рассветом уже знакомые демоницы — та самая, замотанная в простыню и уже знакомая блондинка Лэртина, позвали еще троих в простынках и начали свое издевательство.
Сначала они долго вымачивали девушку в огромной ванне, заливая в воду то масла, то пенки, то какие-то неизвестные девушке травяные настойки. После сами вытерли и, не давая сопротивляющейся девушке прийти в себя, принялись наклеивать ей на ноги, руки и подмышки липкие полоски. А потом очень болезненно отдирать, от чего она визжала, как резанная. Завершив эту садистскую процедуру, Милу стали наряжать в какие-то тряпки. Она дергалась, брыкалась и отказывалась одевать то позорище, которое ей предлагали девушки, но все безобразие прекратила блондинка, бросив в девушку каким-то заклинанием. Действие заклинания Мила поняла сразу — она застыла как манекен, не имея возможности ни пошевелиться, ни говорить.
Мучительницы впихнули ее безвольное тело в подходящее золотое платье, подогнали все к отощавшей фигуре, намостили чего-то в лиф, чтобы изобразить хотя бы намек на грудь, и туго затянули корсаж на спине. Теперь освободиться из этого ленточного кошмара Мила не смогла бы при всем желании — она просто не сможет достать до шнуровки на спине…
Заклинание спало довольно быстро и обмякшую девушку усадили в кресло, привязали ее руки к подлокотникам, чтобы не брыкалась и принялись священнодействовать с короткими волосами Милы. Увы, создать хоть какую-то приличную по меркам демониц прическу, у них не получалось, потому после часа мучений и нескольких вырванных колтунов было решено просто причесать невесту Повелителя и прицепить золотой же бантик. Всяко не пустая голова.
Макияж Мила благополучно проспала, позволив девицам делать с нею все, что их душе угодно, поскольку при попытке брыкаться ногами, ей зафиксировали и ноги. Видимо, девушки были настолько привычны к сопротивлению «жертв», что делали это абсолютно естественно, не терзаясь угрызениями совести и не задумываясь о желаниях подопечной.
Последним штрихом стали драгоценности. На шею девушки нацепили колье с синим камнем совершенно круглой идеальной формы. Сережки нацепить не получилось — уши девушки не были проколоты, но судя по плотоядным взглядам мучительниц, это ненадолго. От принудительного прокалывания дыр в ушах и прочих гадостей Милу спас какой-то красноволосый парень, ворвавшийся в святая святых и ставший торопить мучительниц.
— Быстрей собирайтесь, копуши! — рявкнул посыльный. — Церемония скоро начнется, а невеста не готова!
Демоницы загалдели, шлепнули на голову подопечной дурацкий бантик, который отвалился после макияжа, и стали отцеплять жертву от дурацкого кресла.
Мила едва успела увидеть себя в зеркале, когда ее открепляли. Выглядела она чудовищно — за дорогим платьем с множеством разрезов, которое ничего не скрывало, за множеством драгоценностей на шее и на руках, за ярким макияжем не было видно ее самой. В зеркале сидела незнакомая девица кошмарного вида, будто ее только сняли с панели, или, что более вероятно, к панели готовили. Вызывающий яркий макияж, почти голая грудь, короткие рукава и совершенно голые ноги, которые ничуть не скрыты платьем.
Демоницы хлопнули перед невестой пару новых туфелек благо хоть без каблука, и не глядя потащили свое сокровище в главный Храмовый зал, где и будет проходить церемония.
Девушки отличались недюжинной силой и держали жертву не менее крепко, чем тот чернявый, который ее сюда приволок. Мила бежала так быстро, что едва успевала рассматривать коридоры и переходы, а ее слабое зрение помогало отличить только окно от двери. Бег по лестницам продолжался. Они поднимались куда-то вверх и тащили ее за собой, не давая задыхающейся девушке ни минутки на отдых. Проклятое место! Откуда же здесь столько лестниц? И зачем они им?
Наконец демоницы остановились у огромной золотой двери, сплошь покрытой барельефами. На Миле одернули сбившееся платье, вытерли взмокший лоб и втолкнули девушку в раскрывшуюся дверь, не озаботившись ни объясниться, ни помочь.
Никто в Старых Вязах не знал, откуда он взялся, колдун. Он просто был — всегда, жил в лесу за оврагом, внушал, как положено, страх и благоговение.
Когда Ташка была маленькая, она часто у матери спрашивала: а как колдуна зовут, что он ест, почему не ходит ни к кому в гости, почему бороду бреет… Мама в ответ только хмыкала, отмахивалась: вот пойдёшь прокалываться-то — сама у него и спросишь. От странного слова становилось не по себе, в животе делалось пусто, а в голове — прохладно. Старшие сёстры хихикали, переглядывались лукаво. Потом Ташка подросла — и уже не спрашивала, всё рассказали подружки шёпотом, всё расписали: и как пыхтит злыдень тебе в ухо сзади, наваливается, и как стыд твой у тебя в середке больно лопается, наружу красным выливается… Слушать было и сладко, и противно, не слушать — невозможно.
Просватали Ташку за Терёху, мельничьего сына из Коробов, что за лесом: родители сговорились, а она-то жениха и в глаза не видела. Но знать про себя было приятно: взрослая уже, девушка, невеста… Да, к тому же, мельница, жизнь безбедная будет, в достатке. Свадьбу, как положено, назначили — в червне, на другой день после Ташкиного 16-го рождения. Но до свадьбы, как водится, — к колдуну. Без этого никак: иначе разозлится изверг, нашлёт неродицу, засуху, жуков поганых. Вон Анку юродивую пожалела мать, не пустила к колдуну прокалываться — так в деревне в тот год все поля град побил… Прогнали их из Вязов тогда, всю семью Анкину, и дом сожгли.
Вот выкинет колдун «красный флаг» — честь и почёт девушке, что в чистоте себя до свадьбы сберегла. А нет — так ни свадьбы не будет, ни жизни: забьют такую камнями да дрекольем. Правда, на Ташкиной памяти не бывало этого: видно, блюли себя девушки достойно. Потому и отбоя от женихов в Старых Вязах не было, с дальних хуторов даже сватать приезжали, и так брали, без приданого вовсе — колдунова «печать» дороже приданого почиталась.
Она вошла — и застыла на пороге: грязные ноги босые, взмокшая от страха пегая чёлка, круглые совиные глаза, руки комкают старую простыню… Он вздохнул, кивнул, молча указал ей на стул. Вышел в сени, возился, позвякивал чем-то. Ждала, скручивая нервно в кольцо нижнюю губу, чувствовала в животе пустоту, в голове — прохладу… Вошёл — палец перемотан тряпицей, через плечо — ветхая простыня, на ней алая кровяная клякса расплылась… Глядела на его руки, все в белых рубцах и шрамиках… Поняла. Рванулась. Схватила эти увечные пальцы, бережно поднесла к губам… Целовала. Он смотрел недоумённо, чуть жалостно. Прильнула вдруг, прижалась, пыхнула огнём — как с горы вниз полетела: возьми! Мотнул головой, оторвал от себя, указал на дверь: уходи! А если останешься — так навсегда. Со мной. Хочешь? Заглянула в глаза, налитые звериной тоской, провела рукой по худой безбородой щеке…
Ташка в деревню так и не вернулась, да и колдуна с тех пор никто больше не видел. Болтали, конечно, всякое. Но дело ж колдовское, тёмное… А Терёха той же осенью женился: мало ли в Старых Вязах хороших девушек…
Однажды, ещё в самом начале своей карьеры бродячей охотницы на монстров, Велена взялась за простенький контракт. Следовало уничтожить волкодлака, крадущего в одном селе некоторый скот и маленьких детей. Тогда Велена смотрела на все с восторгом. Увы, встреча с настоящим мраком человеческого разума стала тяжким потрясением. Коих и так было достаточно.
Волкодлак оказался зверем, принадлежащим магу, который использовал детей в своих экспериментах.
Сейчас случай был совершенно иной. Но помешанная на любви к себе тварь была нынешним врагом. Совсем как в далёком прошлом.
Марья мягко и тихо ступала по тропе, боясь раньше времени показаться на глаза врагам. Леший, конечно, их может защитить, но поди справься с этим всем… Да уж, эльф бы не помешал. Навязчивая идея приручить эльфа, впрочем, была отброшена. Сейчас не до того. Лучше внимательно смотреть по сторонам, вглядываться в озерца воды, рассматривать редкие заросли почерневших камышей. Вдруг там спрятались враги? Ведь зомби не нужно дышать, не нужно спать, не нужно отойти в кусты. Они могут сутками и неделями сидеть под водой в болоте, а если их плоть съедят водные обитатели, то все равно останется скелет, скрепленный магией смерти. И поди пойми, что хуже…
Женщина нервно оглянулась на шорох по правую руку от себя и тихонько выдохнула — птица. Большой, довольно жирненький тетерев слетел с ветки. Значит, еще не все потеряно.
Болото расширялось, постепенно деревья отодвигались все дальше, все чаще попадались огромные бочаги с водой и подозрительно ровные зеленые полянки, порой украшенные чуть пожухлыми водными лилиями. Ведьма знала — наступать на такую полянку нельзя категорически! Трава выросла на тонком слое ила и подгнивших водорослей, а внизу — вода, черт знает какой глубины. Может по пояс, может и по голову… а может — вообще бездонная трясина… Тропинка лешего не даром огибала такие милые полянки. Магия магией, но со своим весом человек ничего сделать не сможет. Магия ведь только показывает кратчайший путь и слегка отводит чужакам глаза… Ну и время экономит, тут не поспоришь.
А Велена, тем временем, с самым философским видом на ходу макала в разрывное зелье арбалетные болты и так же преспокойно заряжала, наконец ее состояние и действие стимуляторов устаканилось.
— Марь, говори, если видишь что-то подозрительное, — спокойно предупредила она, спуская пружину. Щёлкнуло, и болт насквозь пробил тельце сидящего на одной из кочек зайца. Правда, даже при действии зелья… Крови не было, только чёрные ошметки. — Таких некро-шпионов, здесь может быть много.
— Ну… что тут подозрительного? Велена, тут все подозрительное, — развела руками ведьма. — Вон бочаг, не наступи… И на ту кочку тоже лучше не становиться, провалится… А некро-шпионы не по моей части…
Ну, собственно, так оно и было. Велена с усмешкой подумала о том, что даже от самой завалящей топлячки в таком месте куда больше толку, чем от ведьмы.
И все же, чем дальше они шли, тем страннее было. Поначалу было так много шпионов, что начинало казаться, словно некроманты извели половину лесной живности.
Но чем дальше они заходили в болото, тем меньше было шпионов и… Велена опасливо посмотрела вверх, сверяясь с солнцем, которое было хорошо видно даже сквозь кроны древних деревьев. Да, фон магии смерти нагнетается.
— Марья… У меня тут мысль появилась. Опыт работы говорит о том, что некромантам нужны тринадцать жертв. И если бы с Яркой все вышло и за ней пошли спасатели — наверняка они получили бы всех нужных жертв, — голос становился все тише. Фон магии нагнетался. — Как думаешь, что они стали бы делать после срыва планов? Ведь уже следующей ночью им нужен полный набор жертв.
— Что, что… постараются добыть жертв любым путем. Между прочим, — Марья зябко поежилась и перешла на шепот, — мы с тобой идеальные двенадцатая и тринадцатая жертвы. Топаем вместе, добровольно и с песней.
— А вон там, — леший указал на корягу, в которую уперлась их волшебная тропинка, — уже граница моих владений. Дальше — болото уходит влево, и начинается бор. Если пройдете прямо и найдете большую поляну, то чуть правее от нее — дом бывшего колдуна. Но мне туда уже хода нет…
— Примите мою искреннюю благодарность, лесной владыка, — уважительно поклонилась лешему воительница, понимая, что дальше им с Марьей действительно придется быть в одиночестве. — Да, количественно мы и вправду идеальные жертвы. Но ритуал замыкается с началом сумерок, — проговорила она, задумчиво покусывая губу. Затем глянула вперёд, в указанном направлении. Безусловно, да, впереди жилище некроманта. И некроманта сильного. Велена опять покосилась на ведьму. — Ты поможешь мне взломать охранный контур? Если я не ошибаюсь, мы скоро в него упремся. А в отличие от тебя, мой дар куц и неполон.
— Помогу, — кивнула ведьма. — Руководи, что нужно делать. — Она махнула рукой уходящему вглубь болота лешему. Из-под воды поднялась большая сизая голова с круглыми выпуклыми глазами, осмотрела все вокруг и так же медленно опустилась, предварительно булькнув что-то приветственное лешему. Значит, водяной действительно жив и дал им убедиться в этом.
Здесь, буквально в самом логове некроманта ведьма чувствовала себя совсем не так бодро, как дома. Давящая тяжесть опустилась на плечи, в груди зрел мерзкий холодок, будто она проглотила ледышку и та застряла аккурат посередине грудины.
Мысль о том, что-либо они станут новыми жертвами, либо этих самых жертв до сумерек изловят и приведут в сюда, была неприятной. Марья поежилась. Следовательница спокойно обернулась и мягко хлопнула ее по плечу.
— Не нервничай, понимаю, с непривычки это страшно. Но сейчас все в порядке. Главное взло… — договорить она не успела, резко бросаясь вниз, потянув за собой Марью. В дерево, у которого стояла ведьма, врезалась маслянисто поблескивающая стрела. — Прячься за дерево и… Я на тебя рассчитываю! — уже бросаясь в сторону и вверх, выдохнула воительница, метнув на звук нож-рыбку. Невдалеке зашуршали ветви кустарника. Велена метнула ещё одну рыбку наугад и бросаясь вперёд. Она ожидала наткнуться на ещё одного недоросля… И всем телом врезалась в высушенного покойника с нацеленным ей в грудь арбалетом. Отшатнуться назад, вырываясь из костлявый хватки, ей удалось лишь благодаря стимуляторам.
— Вот дерьмо… — прошипела ведьма и достала наугад какой-то горшочек. Плюнула через плечо на удачу и швырнула в покойника. От удара зелье взорвалось, разметав мертвеца по траве. Повалил густой, сдобренный травами дым. Марья кашлянула и достала второй горшочек. Кажется, что-то она намудрила с разрывными зельями. Но теперь поздняк метаться…
Позади зашуршали кусты и ведьма снова прицельно бросила горшочек, в этот раз задержав дыхание. Раздался хлопок и вырвалась новая порция дыма. Отлично, теперь не шуршит. Надолго ли…
Велена, рванувшись, бросилась в сторону, в прыжке вынимая меч из ножен. Да, умертвие такого типа куда надёжнее простых зомби и скелетов. И его значительно сложнее уничтожать. Но… Таким образом, как оно могло выйти? Воительница молча приблизилась к Марье, касаясь своим плечом ее.
— Это сложные умертвия. В болоте таких не сотворить. А это значит — их завезли со стороны. Похоже, к захвату леса подошли очень основательно, — прошептала она, делая шаг по тропе и вновь замирая на месте. Так вот оно, почему тут оказалось два таких умертвия! Они стерегли охранный круг.
Марья озадаченно взглянула на лес впереди. Вот вроде как и тропинка, протоптанная очень даже хорошо, идет вперед, а им ходу нет. Женщина осторожно вытянула руку, пытаясь понять, как высоко простирается защита. Оказалось, намного выше ее роста.
— И как будем прорываться? — ведьма вопросительно уставилась на Велену. Вот против защитных чар у нее ничего нет. Только вызубрила наизусть заклинания ускоренного гниения и ускоренного роста… Кстати… не мог же некромант поставить стену до самого неба? Значит, где-то есть ее предел.
Велена внезапно окинула ведьму неожиданно ехидным, почти весёлым взглядом.
— Хм, Марья, а вы по деревьям лазить умеете? — осведомилась она, пытаясь зрительно прикинуть перспективу поднятия одной отдельно взятой ведьмы на нужную высоту своими силами.
— Доводилось, — улыбнулась ведьма. — Можно попробовать, хуже не будет.
Марья медленно подошла к самому близкому к тропе дереву, оценила расположение ветвей. В принципе, залезть можно было… Она закрепила на поясе мешок с горшками, чтобы не дай боги не уронить и не разбить, слегка подпрыгнула, оценивая свой нынешний вес, и ухватилась за ближайшую ветку. Вроде бы держит, не трещит. Ну и отлично. Женщина подтянулась и, зацепившись ногами за кору, уселась на ветке. Протянула руку — преграда защиты все еще ощущалась. Значит нужно лезть выше. А некромант не дурак, соображает…
Велена оценив уверенность чужих движений, осмотрелась и взобралась по дереву, растущему с другой стороны от тропы. Оно стояло немного дальше от тропы, но даже с мечом в одной руке она взобралась на один с Марьей уровень не хуже заправской белки.
А затем залезла еще выше — до высоты двух человеческих ростов. На дереве происходящее казалось безумно глупым.
— Марь, пока ищем лазейку, нацарапай на дереве отводящую руну, защита плохая, но лучше, чем ничего, — Велене меньше всего хотелось, чтобы их тут сняли как рябчиков.
Ведьма кивнула, решив не болтать слишком много, кое-как достала кинжал и, перехватив поудобнее взрывоопасный мешок, принялась резать руну. Кора подавалась плохо, крошилась и обваливалась.
— Проклятье… — зашипела ведьма, потом плюнула, достала одно из зелий, имеющее довольно неприятную особенность впитываться к кожу и закрашивать ее желтым цветом. Вообще, оно использовалось для обработки ран, но сейчас нужна была всего одна руна, а зелья у нее достаточно.
Ведьма макнула палец в баночку и начертала руну на коре. Палец остался желтым, но это была наименьшая ее проблема. Влила капельку силы… С той стороны тропы, за защитным куполом послышался шелест. Значит, незамеченными они не остались. Немудрено… А потому ведьма плюнула на это все и плеснула красящее зелье вверх над тропой, не все, только часть, для брызг. Чтобы точно увидеть, где заканчивается граница защиты.
— Ого! — удивленно округлила глаза Марья, рассматривая брызги, застывшие на высоте трех ростов среднего человека. Силен, скотина!
— Блядь! — очень красноречиво и неприлично высказалась Велена, взбираясь на нужную высоту… И осознавая, что дерево выбрала не самое удачное.
Ближайшим — по ту сторону защиты — был хвойный чахлик, до которого было и дотрагиваться страшно. О прыжке на него и речи быть не могло… Но думать стало некогда, ведьму может уберечь руна, а вот ей нужно… О том, чего ей нужно делать, Велена думать не стала, когда из-за буйных зарослей показалась немолодая брюзглая тетка в черном балахоне и с вонючим, классическим болотным зомби рядом. Вот баба подняла взгляд, ее глаза округлились, рот распахнулся, вверх взметнулись засветившиеся алым руки, и Велена с размахом запустила в нее единственным, чем могла. Мечом. Который вонзился в землю, не причинив вреда некромантке. Но заклинание у той сорвалось. Зомби, переваливаясь с одной ноги на другую, медленно и неумолимо шел к дереву, где пёстрой куропаткой восседала ведьма.
А потом… Ну, собственно, это была не самая разумная мысль, да и поступок тоже. Но Велена попросту прыгнула вниз. Да, земля была мягкой и упругой, но ей пришлось несколько раз перекувыркнуться, гася инерцию, а перепуганная некромантка за это время успела подобрать полы мантии и, громко завизжав, рвануть прочь.
Раздумывать было некогда, и Велена рванула следом, подхватив с земли меч. Ничего ведьме не станется на дереве, и у нее зелий уйма… А с этой лахудрой надо было решать поскорее. Пока на них вся нежить окрестная не кинулась.
Марья подобрала челюсть, понимая, что главгадом была баба. Помянув ту по матушке, ее родню и способ зачатия, ведьма потихоньку полезла вверх, желая пересечь защитный контур. Основной задачей было не угробить проклятые горшки, иначе она взлетит на воздух и этот фейерверк не увидит только слепой. Проклятое дерево заскрипело. Ведьма вздохнула и сделала то, за что ее потом по голове не погладят. Она стала шепотом проговаривать вызубренное заклинание жизни. Ветка потянулась вперед, на ходу разрастаясь и выбрасывая новые отростки. При чем росло что-то подозрительно не похожее на исходящее дерево. Вроде бы был дуб… но сейчас думать было некогда. Велену, может, там убивают, а она тут жопу просиживает…
Отросшая ветка обошла защиту и Марья попыталась чуть изменить заклинание, чтобы ветка не росла, а двигалась. Снова получилась лажа, зато ветка превратилась в лиану, обвила ведьму за бедра и рывком ухнула вниз, едва не угробив Марью об землю. Женщина уже успела помолиться полузабытой богине и попутно какому-то богу, но посадка была довольно мягкой. Ветка распрямилась и поползла куда-то по своим делам. Ведьма чертыхнулась и побежала за Веленой, проклиная свою корявую магию.
Если бы Лэнс не стоял от них всего в двух футах, то ничего бы не услышал. Ветер здесь, на восемьдесят шестом этаже Эмпайр Стейт, сдувал прочь и слова, и мысли из головы. Пальцы дрожали: никак не получалось собраться с духом после эскапады с космическим кораблем, и Лэнс спрятал руки в карманах. Эрзац самоуспокоения… нет, просто попытка скрыть нервное напряжение вместо проработки его причин. Непрофессионально.
Но никто поблизости не смог бы предложить Лэнсу супервизию.
Гаутама и Каан стояли у самых перил: первый — ровно, заложив руки за спину, второй, на контрасте — совсем расхлябанно, ссутулившись, будто пытался казаться ниже.
— Этот город стал даже лучше с тех пор, как я видел его отсюда в последний раз, — сказал Каан. — Люди упорны. Люди многого добиваются.
Гаутама молча кивнул. Странно было видеть его в центре Нью-Йорка без маски, но здание все равно стояло закрытым. Чрезвычайное положение. Никто их здесь не увидит.
— Наша планета уничтожена войной, а этот город возрождается снова и снова. Человечество всегда выживает.
— Эту планету тоже легко уничтожить, — пробормотал Гаутама. — В том числе войной. В этом и состоял твой план?
— Я хотел бы, чтобы ты знал, насколько сильно я сожалею, — продолжил Каан, но Гаутама резко перебил его:
— Перестань! Это лицемерие.
Каан переступил с ноги на ногу, облокотился о высокие перила и искоса глянул на него.
— Если ты хочешь так думать. Но я действительно сожалею.
— Тогда зачем затеял все это? — Гаутама раскинул руки: жест, как будто заимствованный у кого-то еще. Такой знакомый…
Каан опустил взгляд, и Лэнса вдруг прошибло разрядом понимания. Он покачнулся, но устоял на ногах.
Мозаика — дело рук одного существа, которое сейчас стоит перед ним.
— Так было необходимо, — пробормотал Каан.
Гаутама сверлил его сердитым взглядом. Неужели он все… спустит ему с рук? Наверное, раньше Лэнс возмутился бы, потребовал ответа, но сейчас такое казалось закономерным. И ожидаемым итогом. Пусть. Если игнорировать ребенка, он будет пытаться обратить на себя внимание доступными маленькому человеку способами. Бить посуду, дерзить, тянуть кошку за хвост. Если игнорировать инопланетянина с огромными возможностями и знаниями…
Гаутама сам виноват.
— Я хотел бы, чтобы ты объяснил мне причину этой необходимости.
Каан оглянулся на Лэнса, как будто вспомнил наконец о его существовании, сделал попытку улыбнуться и полез в карман.
— Это твой коммуникатор. Держи, — сказал он. Потом обернулся к Гаутаме: — Пусть он тебе объяснит. Ты его за этим ко мне приставил, так? Мне пора. Надо же спасти твоего миньона, пока он не разнес в пыль столицу этого государства.
Он быстро нажал что-то на своем браслете и растаял в голубоватом сиянии.
Коммуникатор на ощупь казался горячим, словно долго пролежал на солнце. Лэнс машинально повертел его в ладони. Никак не получалось заново собраться с мыслями. Стресс. Слишком много всего случилось за последние несколько часов.
— Мозаику устроил твой… бывший напарник? — спросил Лэнс у Гаутамы.
Тот дернул щупальцами и промолчал, но Лэнс уже догадался, каким должен быть ответ.
— Как?
— Через связанный и дефрагментированный объект, вероятно, — неохотно ответил Гаутама. — Не знаю только, как он сумел закрыть Разлом. Мои попытки открыть его не увенчались успехом. Я хотел бы все исправить, но не знаю, как. Не знаю, могу ли сделать это вообще.
Лэнс усмехнулся.
— Ты слишком многое на себя берешь. Например, ответственность за чужие, совершенные осмысленно поступки. Пускай он сам все исправит. Дай ему возможность реабилитироваться.
Он хотел добавить еще о жестокости — не осознаваемой, но от этого не менее ранящей, — но Гаутама казался таким расстроенным и таким потерянным, что Лэнс передумал. Когда-нибудь потом. Всему свое время.
Тем более, существовал другой, очень важный вопрос, без ответа на который Лэнс не мог бы обойтись — если, конечно, продолжать работать над темой. Правда, наверное, не о таймлордах.
— Что Каан сделал? Отчего… он такой?
Гаутама вздрогнул. Лэнс не надеялся на ответ, даже на лживый или уклончивый, но тот все-таки проговорил, медленно, явно стараясь не выдать больше, чем необходимо:
— Геноцид. Он привел… изменил… уничтожил свой собственный вид.
Лэнс тихо выдохнул. Ветер резко дернул его за полы пиджака, потянул к краю площадки. Господи, он же не сумеет такое исправить. Это слишком серьезная травма… а причина?
— Зачем?
— Они собирались уничтожить вселенную, — едва разжимая губы, ответил Гаутама. — Это не прихоть. Он действовал не из ненависти или желания что-либо разрушить.
Ох. Лэнс протянул руку и взялся за перила — дополнительная точка опоры сейчас не помешает.
— И ты мне не сказал о… таком событии в анамнезе? — тихо спросил он.
— Ты не хотел заниматься психоанализом. Я помнил об этом, и потому… — начал Гаутама, но Лэнс покачал головой, и тот замолчал.
— Как называется его вид? Назывался.
— Далеки, — коротко ответил Гаутама.
Лэнс ни разу о них не слышал. Бессмысленное название. Это даже пугало, хотя в ту минуту страх все равно не мог прорвать свинцовую стену решимости и усталости. Может, он именно потому и не знает о далеках, что те исчезли, как и таймлорды?
— Я никому не скажу о тебе и Каане, — проговорил он. — Можешь меня не нейралить.
— Я не стал бы так поступать с тобой.
— Стал, если бы понадобилось, — ответил Лэнс, — и это нормально. Мы все превращаемся в чудовищ, когда речь заходит о наших близких. Даже если номинально мы от них отказываемся. Он же влюблен в тебя, ты знаешь?
Гаутама растопырил щупальца, но Лэнс уже отвернулся от него и пошагал прочь. Смотровая площадка без людей казалась до странного просторной. Он зашел за угол, прошел до следующего поворота — подальше, — привалился к стене и сполз вниз. Здесь ветер докучал меньше, но зато солнце нещадно било в глаза. Лэнс зажмурился и полез за коммуникатором. Он, конечно, оставил сейчас за собой последнее слово и трусливо сбежал, но все-таки…
Чтобы работать с подобной травмой, нужно знать гораздо больше, и есть только один че… одна личность, которая может помочь с этим.
Выбрав в списке вызовов длинный, ничем не обозначенный межпланетный номер, Лэнс занес палец над экраном. Потом, выдохнув, нажал и опустил голову на сложенные руки.
Ветер нежно свистел, путаясь в высоких перилах и прутьях решетки.
— Очень интересная точка рандеву, надо признать, — произнес знакомый, с южным выговором голос, и Лэнс посмотрел вверх, щурясь от солнца. — Ты все-таки решил бросить это утомительное занятие? Хвалю.
Лэнс медленно покачал головой и встал, придерживаясь рукой за стену.
— Нет. Но мне нужно кое-что узнать. Уверен, вы сможете помочь.
— Вот как? — Риддл улыбнулся шире — точь в точь Мефистофель из современной постановки.
Впрочем, Лэнс ничего не собирался у него подписывать.
— Существовал такой вид — далеки. Я должен изучить о них все, что смогу. Как ксенопсихолог… и не только.
— Существовал? О, наивно считать далеков давно минувшим прошлым, особенно тебе, — рассмеялся Риддл. — Один из них — твой напарник… хотя и наполовину, надо признать.
Видимо, он надеялся на изумление, недоверие, вопросы, но Лэнс просто кивнул, улыбаясь, и Риддл едва заметно поморщился.
— Вы давние друзья, — сказал Лэнс, — и он очень жалеет о размолвке. Не стоит так долго сердиться на него. Он сделал то, что считал правильным, он всегда так делает.
Риддл тихо и на удивление доброжелательно рассмеялся в ответ.
— Я много лет на него не сержусь. Только не говори ему об этом, ради Бога, а то решит, что и дальше можно устраивать всякую ерунду и вмешиваться в мои планы, — сказал он.
— Так вы поможете мне, мистер Риддл?
— Мортон. Или Монах. — Риддл развел руками, и Лэнс вдруг вспомнил, кому подражал Гаутама своим широким жестом. — Конечно…
— Лэнс.
— Конечно, помогу, Лэнс. Хоть это и опасно, стоит тебя предупредить. Изучать психологию далеков — одна из самых сложных и опасных задач во вселенной.
Риддл — отличный манипулятор, но Лэнс видел его попытки за милю. Это забавляло и одновременно вызывало интерес. Сложная задача, так? Опасная? Переключиться в другое русло, устроить себе импровизированный отпуск и возвратиться с багажом новых знаний. Может, и супервизия не понадобится. Он сам с этим разберется.
— Мне нужно будет вернуться сюда, в это же место и время, — сказал Лэнс.
— Безо всяких проблем, мой друг. — Риддл усмехнулся и невпопад добавил после недолгой паузы: — Всегда хотел понять, как у Пятого получалось возиться с такой толпой.
Он снова широко повел рукой. Там, куда он указывал, прямо посреди площадки стоял знакомый уже красный диван, угловатый, по моде шестидесятых. На мгновение Лэнс заколебался — это все показалось ему чудовищной, непродуманной авантюрой, — но потом вспомнил о Гаутаме, Каане и о том художнике из Торчвуда. О Клайде. Который рисовал в самой кризисной ситуации. Рисовал и улыбался.
Спасение в любимом деле. Любовь — это ответ.
И, когда Риддл отодвинул в сторону подушку, Лэнс смело шагнул внутрь.
Шеврин провел со всеми нами тренировочные бои и остался жутко недоволен. Дракон все больше разочаровывался в своей основе, не удовлетворился изощрениями Тэвлина, который брал больше ловкостью и хитростью, чем мастерством, которое нужно оттачивать долгие годы. Меня и вовсе отлупил как школьницу, в последний момент едва удержав меч от того, чтобы отрубить мне верхнюю половину туловища в аккурат под ключицами.
Грозное и без того страшное лицо дракона, окончательно озверевшего на тренировке, в этот момент мне показалось настолько отталкивающим и страшным, что я снова ощутила себя самым ничтожным существом на свете и сжалась в бестолковый комок, медленно сползая по стене.
— Слабаки! – вынес вердикт Шеврин и свалил куда-то, громко хлопнув автоматической дверью. Едва не вырванный с корнем механизм оглушительно заскрипел, пытаясь вернуть дверь в положенные параметры.
На противоположной стороне тренировочного зала зашевелился Шеат, медленно поднялся по стеночке и, доковыляв ко мне, забился под бок.
— Битые мы сегодня, — констатировала я абсолютную истину. Залечиваю дракону свежий фингал под глазом. На нем Шеврин злобствовал первым и дольше всего, до полной капитуляции основы.
Тэвлин сплюнул сухую труху вместо слюны в платок и вышел в душевую, громко топая кроссовками и показывая, как ему это все дорого. Демиургу нравились наши неспешные и спокойные тренировки, где ему объясняли, показывали и учили, а не избивали, как манекен. Шеврин действительно был слишком жесток для пробных боев. Да, мы не сравнимся с теми, которые были в его реальности. Но ведь мы – не они! У нас по-другому сложились обстоятельства, судьбы и даже вон некоторые родились в других кланах… Нельзя всех судить по себе.
Конечно, до сверхов персонально мне, не говоря уже о Шеате и Тэвлине, еще расти и расти, но среднего демиурга могу хорошо потрепать, если и не укокошить.
Я подгребла Шеата под мышку и мы потащились отмываться и заедать поражение. Представляю, как у него завтра будут все отсутствующие мышцы болеть, после таких-то нагрузок!
В это же время Шеврин благополучно напивался с Сином, как мне рассказали, единственным, кто смог отлупить нового дракона. Он горько сетовал на судьбу, ниспославшую ему команду слабаков.
***
Я пичкала Шеата клубникой, попутно просматривая новости. Миры потихоньку развивались, демиурги окончательно разосрались и часть самых бедных вместе с теми, кому уже терять совершенно нечего, оформляли свой переход к нам. И это уже нельзя назвать изменой, это – бегство.
Конечно, глава обставил все несколько иначе, обзывая их крысами, бегущими с корабля. Я мысленно прибавила – с тонущего корабля, поскольку горделивое государство демиургов, именуемое республикой, благополучно разваливалось прямо на глазах.
В этот момент в комнату отдыха ворвался Шеврин, взглянул на Шеата как на врага народа, так, что бедняга едва не подавился клубникой, и рывком выскочил за дверь. Меня такое поведение окончательно сбило с толку, и я решила выйти поговорить. Нужно прояснить все сейчас, пока они оба себе ничего лишнего не навыдумывали.
— Посиди пока тут, — кивнула я Шеату. К клубнике прибавились колечки ананаса, надеюсь это его удержит на некоторое время.
Шеврина я отыскала аж в кают-компании, в самом сердце корабля. Он медленно цедил какой-то спиртной, судя по запаху, напиток и бросал по сторонам настороженные взгляды.
— Что тебя не устраивает, Шеврин? Мы плохо заботимся о тебе? Или мы не так, как принято у вас, гостеприимны?
Дракон смерил меня очередным тяжелым взглядом и молча допил свой напиток. Громко звякнул стаканом об тумбу бара и процедил сквозь зубы:
— Что ты носишься с ним, как наседка?! Он мужик и должен быть мужиком, а ты ему сопли подтираешь!
— Наверное, я неправильно тебе о нас рассказала, — грустно качаю головой и касаюсь плеча дракона одними кончиками пальцев. Тот дергается, словно от удара током, и моя рука повисает в воздухе. Ну что ж… — Пойми, Шеат еще ребенок. Не смотри на внешность, он слишком быстро рос. По документам ему всего семь месяцев от дня воскрешения, а потому Шеату нужна забота едва ли не больше, чем кому бы то ни было. И он очень плохо ест. Одни свои ананасы несчастные. Так что я рада любой возможности впихнуть в него хоть что-нибудь, отличное от ананаса.
— Давно это у него? – нахмурился Шеврин и стал еще более грозным. Я невольно отступила под пронизывающим душу взглядом и отвела глаза.
— С самого начала. Он с самого воскрешения со мной, почти все время. Но ест плохо, хотя я стараюсь.
— Я подумаю, что можно сделать, — дракон отвернулся, наливая себе рюмку. – И… ты хорошая хозяйка, вы гостеприимны, никаких претензий у меня к вам нет.
Он размашисто, одним залпом, проглотил выпивку и вышел вон, оставив меня наблюдать за пустым стаканом, по стенке которого стекала одинокая светло-коричневая капля.
Черт побери, что я делаю не так? Мы дали ему комнату, он считается чуть ли не нашим родственником и самым приближенным, таким же, как Тэвлин. Даже Син дальше от нашей компании, хотя он и не претендует, слишком уж его вкусы специфичны. Шеврин волен заниматься своими делами, а вместо этого он устраивает какие-то странные показательные акции. Не нужно было нашего избиения, чтобы понять, что мы слабее. Мы не слепые, можем посмотреть на его энергетику, ауру и уровень маны, ведь он и не думал все это скрывать.
Я сажусь в кресло и открываю экран. Самое время прояснить все нестыковки по этому вредному дракону. Пока мы все не наломали дров, а обиженный Шеат не выпросил у Зеры слабительное для Шеврина. Похоже накал между парнями сильный и постоянно увеличивается. Как бы не дошло до смертоубийства…
Вычитав все, что мне нужно было знать, возвращаюсь к Шеату. Дракон доел все, кроме пары клубничек, и сейчас самозабвенно ковырялся в экране, выискивая интересные для себя вещи. Я добавила ему еще клубники, раздумывая о найденной информации.
С момента гибели «наших там», в реальности Шеврина, прошло всего полтора месяца. Душевная рана его слишком глубока, а тут еще и наша гопкомпания со своими тараканами в головах. Не удивительно, что его так корежит. Шеврину банально больно видеть всех нас (таких родных и таких чужих) и осознавать, что он потерял свое и счастье, и мир, и даже возможность вернуться назад.
Шеврин зашел тихо, уселся с другой стороны от Шеата и неловко скосил голову в сторону экрана. Там шел мультфильм о зайцах, если не ошибаюсь. Я предложила ему клубнику из общей мисочки, но дракон отказался, словно смутился или ему было неудобно. Тогда Шеврину была дана индивидуальная миска и уж тут он не оплошал. Видя пример старшего сородича, потянул ручку к своей миске и Шеат. Может всем миром и выкормим?
Установилось временное перемирие и грозовые тучи над нашим мирком отошли пока на второй план.
— Что?
— Я говорю, тебе ошейник не жмет? — сказал один из близнецов. — Хочешь, снять попробуем?
Поня-атно.
— Что взамен?
— Не понял…
— В обмен что надо? Вы с меня — ошейник снимете. А я вам — покажи точки?
Четверка запереглядывалась.
— Точки… — наконец осторожно проговорила девчонка-маг. — Точки — это что?
— Места, где бывал хозяин по делам, — медленно ответил Чейттверк, уже понимая, что ошибся. Что ему хотели помочь просто так, не требуя размена. — Хотите?
— По делам? — наконец загорелись глаза у близнецов. — Класс! Это точно поможет Диму его поприжать!
Через пять минут компания подростков вкупе с демоном уже вовсю вертела в руках модель-карту, тыкая в нее пальцами, напрочь забыв про расовое непонимание, ошейники и страхи.
— Так. Тут, если верить сети, крупная энергокомпания. И завод стройматериалов, тоже один из самых-самых. Удачненько.
— А вот здесь какой-то важный объект господина Йоргоса. Я там только раз был. Но запомнилось. — Демон передернул плечами.
— Йоргос — это кто?
— Йоргос — это сволочь, — неохотно высказался Чейттверк после паузы. — Если уж его купленный демон попытался убить, забыв даже про ошейник, то… Слушайте, а он ведь может быть живой!
— Кто?
— Микор, раб Йоргоса! Хозяин наказал его два дня назад, а сюда добирался не телепортом. Может, он…
— Вполне возможно, — послышался из-за спины холодновато-вежливый голос, и стайка ребят мгновенно затихла. — Разрешите представиться: Дензил, руководитель новообразованной Службы безопасности. Нам с вами необходимо побеседовать, Чейттверк с Уровня Рхи. И с вами, молодые люди. Но сначала — вы целы? Здоровы?
— Демон не будет беседовать с несовершеннолетними светлыми магами, — внезапно вмешивается еще один голос.
Страж!
— Координатор Даихи, — безошибочно определил Дензил. — Рад вас видеть, хоть и при таких… прискорбных обстоятельствах.
— Обстоятельства воистину трагичны. — Холодный кивок. — Не стоит усугублять ее взаимным несогласием. Расследование этих событий — наше дело.
— Месяцем раньше я бы согласился. Но ныне изменились обстоятельства, и если Стражам позволен свободный доступ на Уровни, то и мы вправе рассчитывать на ответную любезность. Так сказать, для равновесия.
— Ох, да поговорите с ними вдвоем, — вмешивается третий голос, очень усталый, но на него мгновенно оборачиваются все.
— Лёш! Ди-и-и-им!!! А-а-а-а-а!!!
И вежливая пикировка демона и Доверенного Стража прекращается сама собой. Ведь нельзя же, в самом деле, беседовать при таких шумовых эффектах. Восторженный визг, радостные крики и угрозы кое-кому открутить голову, если он вздумает пропасть еще раз, совершенно заглушали все остальные голоса.
— Дим, ой, ну и вид у тебя!
— Живой, живой, ой как я рада.
— Осторожно, добьете же. — Бледный Дим, пошатнувшись, осторожно отводит руки сестры.
— Ура!
Демон и Страж почти синхронно покачали головами. Покосились друг на друга…
А почему бы и в самом деле не вести допросы вместе?
Импульс толкнул нервы неожиданно. Вадим, вздрогнув, отстранил руку очередного искателя автографов. Вслушался.
Паршиво, ох как паршиво.
Дим — здешний Дим — наконец-то появился.
Вот только в его «отпечатке» отчетливо ощущалась чертовски знакомая примесь. Не узнать «холодок» было невозможно.
Вадим стиснул зубы, маскируя дикую сумятицу чувств. «Холодок». Снова, снова… Снова!
Так.
— Извините, я вынужден отбыть. Аджитт, тяжелораненых — к целителям. Список погибших готов? Передать в Ложу, пусть пригласят представителей семей, будем награды вручать. Здесь оставить дежурную группу. Троих хватит. Под… пожалуй, под твоим началом. С местными проявлять дружелюбие, лишнего не болтать. Дензил потом проинструктирует. Если пристанут всерьез, полиция или секретчики, уходите телепортами, доложитесь по месту — пришлют замену. Хотя не думаю, что до этого дойдет. Не сразу, по крайней мере… Энерговампиры, вам готовить следующую передачу, вы знаете о чем.
— Милорд, а вы…
— Я по делу.
— Милорд, но… охрана!
Окрик пропал втуне: Вадим не повернул головы. Посмотрел на шар, сияющий над гранитным столбиком, на суетящуюся вокруг толпу журналистов всех мастей, на цветы, которые уже успели натащить горожане… и переместился.
Пещера была чем-то знакома, хотя он совершенно точно не бывал здесь раньше — ни в какой жизни. Этот сводчатый потолок, точно расплавленный камень застыл волнами, это ощущение разлитого в воздухе тепла…
Что здесь делает Дим?
И что делать с ним?..
Надо же, его уже потянуло в пещеры…
«Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои». Нет ничего нового на земле, все повторяется. Что бы ты ни сделал, что бы ни отдал, все вернется, пусть и с некоторыми вариантами. Дим снова получил «холодок», по земле снова ходят серые, и рано или поздно он окажется у могил своей семьи, теперь уже новой. А Алекс — в камере… Нет. Нет, этому не бывать!
Вадим двинулся вперед. «Холодок» он чувствовал весьма отчетливо. Дима тоже. И еще что-то странное…
— Потерпи. Может, я все-таки поделюсь?..
— Не лезь. Это не мне достанется, а ему. А он и так чересчур… активный.
— Держись, — мягко попросил голос Ал… Лёша. — Лина, скоро?
— Почти готово. Дим, руку протяни.
Лина? Все со щелчком встало на свои места. Так вот что это за место. Пещера фениксов!
— Готово.
— Давай. Осторожно…
Это совсем близко — за поворотом коридора! Что они делают?
Пламя заполняло пещеру, как оранжевая стена. И Дим вошел в эту стену, опираясь на руки Лины и Лёша.
— Мила… да Мила же! Все нормально, успокойся, обошлось же.
— Ага. — Людмила от души плеснула в кружку еще дымящегося отвара, почти обжигаясь, сделала несколько глотков. Не показываться же ей перед сыновьями зареванной.
Ее мальчики живы! Все обошлось, ничего не случилось. И у Дима с Лёшей, и у Линочки. И у этого, у Вадима. Про себя Мила называла двойника своего сына исключительно полным именем — уж очень не вязались к полуседому мужчине без возраста (или вне возраста?) уменьшительные имена. Он тоже сумел выиграть бой, спасти город. И пресс-конференция, показанная по всем главным каналам всех крупных стран, — это то, что надо. Можно гордиться…
— Пар-р-р-р-ршивцы! — рыкнула Маргарита, на минуту прервавшая свои утешения. — Зар-р-разы!
— Что такое?
— Ты только не волнуйся… Мои поросята вместе с твоим Игорем… все обошлось, не переживай. Но в общем, они там сейчас, на месте.
— Они же на практике!
— Нетушки! С ними сейчас общается Координатор. Ухитрились найти Дима почти одновременно с… Слушай, а ну делись! Что ты там пьешь, а? — И Маргарита, выхватив у подруги кружку с отваром, от души приложилась, успокаивая растрепанные нервы.
— Прискорбное отсутствие воспитания… — ханжески высказался аквариум.
— Что поделаешь, — вильнула хвостом средняя рыбка. — Икринки из неполной семьи…
— Вас не спросили! — возмутилась Марго. Реагировать на рыбьи высказывания она до сих пор не научилась, за что тут же схлопотала дополнительно:
— И нервы лечить надо.
— Да, впечатления детства, что ни говори, формируют характер зрелой особи…
— Ой, а расскажите?
Рыбки наперебой ахали, охали, радовались, возмущались, порой перекрикивая хозяев, даже поцапались в очередной раз. Маргарита, отвлекшись от очередной выходки неугомонных близнят, вступила в схватку с невыносимым трио самозваных воспитательниц, а Людмила наконец вздохнула полной грудью и улыбнулась.
Все было привычно, все как всегда, словно жизнь входила в прежнюю колею. Будто не было ни похищения, ни тревог этих безумных дней… Ее Димка просто отлучался ненадолго, а теперь вернулся. Все будет хорошо, убеждала себя Людмила. И плевать на пророчества. Осталось всего четыре дня.
Ничего не случится.
Ох, они же скоро вернутся! А у нее еще и мясо не готово…
— Дензил, данные! — Март быстро слевитировал на ладонь безопасника два кристалла. — Для вас и милорда Вадима. Очень интересная информация по ресурсам.
— Благодарю. — Дензил запустил голограмму и всмотрелся…
К этому времени допросы Эйке Камероса, его коллеги Константина, а также «рабов» Чейтверрка и Дейгера были закончены (допросить Микора, «раба» некоего Йоргоса оказалось временно невозможно вследствие его плачевного состояния). По добытым адресам прошли обыски с реконструкцией событий. Теперь аналитики отдела во главе с Мартом (какой все-таки многообещающий демон, не зря милорд его подключил) систематизировали полученную информацию и делали выводы. Выводы получались тоже многообещающие. План похищения… э-э-э… родича милорда был достаточно хорошо проработан с обеих сторон. Патриар Иккорг (какая жалость, что уже покойный!) и люди (в большинстве, увы, тоже покойные), оказывается, неплохо сотрудничали. Плодотворно так. Есть на чем поприжать этих бе-эре!
И есть что докладывать милорду…
— Очень и очень неплохо, — пробормотали рядом. Незваный коллега Координатор держался рядом как пришитый, присутствовал на всех допросах и исправно капал на мозги задержанным. Сокровище, а не коллега. Кстати, с его помощью допрашиваемые переставали брыкаться вдвое быстрее. — Это то, чего нам очень не хватало. Человеческие ресурсы. Власть государства — еще не все, люди далеко не всегда к ней лояльны. А вот власть денег…
На вдруг замолчавший австралийский городок обратили внимание не сразу. В большом мире хватало дел и забот. Лишь ближе к вечеру, когда пыльный автобус привез домой тридцать школьников с экскурсии к озерам, учителя и водитель обратили внимания на странно пустые улицы.
И на тишину. Молчал городской радиоузел, не было слышно привычного шума «Шкурника» — цеха по обработке овечьей шерсти. Мертво молчала абсолютно пустая детская площадка. И светофоры не горели.
— Дэйв, стой… — Встревоженный учитель, пока напарница старалась успокоить заволновавшихся детей, настороженно осматривал улицу. — Что-то не так.
Автобус сбавил скорость. Водитель на всякий случай посигналил — один раз, коротко. Сигнал странно и дико прозвучал в мертвом городе и почти сразу смолк, когда за поворотом прямо поперек улицы обнаружилось два автомобиля с распахнутыми дверцами.
А потом стали попадаться первые тела. Кровь. Полуобгрызенный скелет — на нем еще осталась приметная цепочка, которую любила носить библиотекарь Кэти…
— Боже! — вскрикнул чей-то голос. — Господи…
Автобус развернулся и, набирая скорость, рванулся
прочь.