Никто в Старых Вязах не знал, откуда он взялся, колдун. Он просто был — всегда, жил в лесу за оврагом, внушал, как положено, страх и благоговение.
Когда Ташка была маленькая, она часто у матери спрашивала: а как колдуна зовут, что он ест, почему не ходит ни к кому в гости, почему бороду бреет… Мама в ответ только хмыкала, отмахивалась: вот пойдёшь прокалываться-то — сама у него и спросишь. От странного слова становилось не по себе, в животе делалось пусто, а в голове — прохладно. Старшие сёстры хихикали, переглядывались лукаво. Потом Ташка подросла — и уже не спрашивала, всё рассказали подружки шёпотом, всё расписали: и как пыхтит злыдень тебе в ухо сзади, наваливается, и как стыд твой у тебя в середке больно лопается, наружу красным выливается… Слушать было и сладко, и противно, не слушать — невозможно.
Просватали Ташку за Терёху, мельничьего сына из Коробов, что за лесом: родители сговорились, а она-то жениха и в глаза не видела. Но знать про себя было приятно: взрослая уже, девушка, невеста… Да, к тому же, мельница, жизнь безбедная будет, в достатке. Свадьбу, как положено, назначили — в червне, на другой день после Ташкиного 16-го рождения. Но до свадьбы, как водится, — к колдуну. Без этого никак: иначе разозлится изверг, нашлёт неродицу, засуху, жуков поганых. Вон Анку юродивую пожалела мать, не пустила к колдуну прокалываться — так в деревне в тот год все поля град побил… Прогнали их из Вязов тогда, всю семью Анкину, и дом сожгли.
Вот выкинет колдун «красный флаг» — честь и почёт девушке, что в чистоте себя до свадьбы сберегла. А нет — так ни свадьбы не будет, ни жизни: забьют такую камнями да дрекольем. Правда, на Ташкиной памяти не бывало этого: видно, блюли себя девушки достойно. Потому и отбоя от женихов в Старых Вязах не было, с дальних хуторов даже сватать приезжали, и так брали, без приданого вовсе — колдунова «печать» дороже приданого почиталась.
Она вошла — и застыла на пороге: грязные ноги босые, взмокшая от страха пегая чёлка, круглые совиные глаза, руки комкают старую простыню… Он вздохнул, кивнул, молча указал ей на стул. Вышел в сени, возился, позвякивал чем-то. Ждала, скручивая нервно в кольцо нижнюю губу, чувствовала в животе пустоту, в голове — прохладу… Вошёл — палец перемотан тряпицей, через плечо — ветхая простыня, на ней алая кровяная клякса расплылась… Глядела на его руки, все в белых рубцах и шрамиках… Поняла. Рванулась. Схватила эти увечные пальцы, бережно поднесла к губам… Целовала. Он смотрел недоумённо, чуть жалостно. Прильнула вдруг, прижалась, пыхнула огнём — как с горы вниз полетела: возьми! Мотнул головой, оторвал от себя, указал на дверь: уходи! А если останешься — так навсегда. Со мной. Хочешь? Заглянула в глаза, налитые звериной тоской, провела рукой по худой безбородой щеке…
Ташка в деревню так и не вернулась, да и колдуна с тех пор никто больше не видел. Болтали, конечно, всякое. Но дело ж колдовское, тёмное… А Терёха той же осенью женился: мало ли в Старых Вязах хороших девушек…