Объединяясь в стаи, крысы становятся опасны
даже для крупных одиноких хищников
(Там же)
После утренней перепалки, Рыска ходила, как пришибленная. Это ж надо — полкормильни теперь в курсе скандала и поглядывают на неё с интересом и даже сочувствием! Как на падшую женщину! И причина даже не в белых ресницах-бровях!
Альк, наконец, отдал ей порошок, по запаху напоминающий кожуру ореха. Девушка в общественной уборной запарила его кипяточком, нанесла на нужные места, выждала пару щепок… И ахнула! Равномерно покрасились в чёрно-зелёный не только волоски, но и кожа вокруг них! «Золушка» — родилось в голове девушки новое название для сказки… Вот ведь незадача! Ещё пол-лучины потребовалось, чтобы хоть как-то себя отмыть. Когда красная, в прямом смысле, будто от слёз, Рыска вышла, то постояльцы заухмылялись ещё сильней, думая о её безвозвратно загубленной чести. Об этом же думала весчанка. Молча съела завтрак, стараясь не смотреть на Алька.
«Нужно обставить-нужно обставить, а во сне мы можем сотворить что-угодно и запросто! — думала Рыска, — а может, он ещё и не помнит?!».
Обида и стыд полностью выбили её из седла.
Да и настоящее седло показалось ей сегодня ничуть не лучше пыточной камеры! Боль только усиливалась и теперь пульсировала, сжимая судорогой и живот, и поясницу. Дед, с явным осуждением, посматривал на внука. Рыска ехала, отгородившись от Алька за отшельником, ещё больше убеждая будущего родственника в правоте его домыслов.
— Да не было же ничего! Хватит на меня так злобно зыркать! — взбеленился через пару лучин неспешного пути младший белокосый,
— Рысь, скажи ему!
Девушка не ответила, будто не услышав.
Обедали тоже в злобном молчании.
Когда на стук ложек о котелок прибежал какой-то незнакомый, небритого вида, мужик и попросил соли — его костер, якобы, находился не так далеко. То очень пожалел о своей просьбе — будто на стаю голодных крыс наткнулся — самому бы ноги унести! Арбалет, болтавшийся у него за спиной, только подхлестывал незадачливого разбойника по заду. Фраза «Вшистко альбо ниц» — застряла в горле, так и не прозвучав. Какой тут кошелёк, свою бы жизнь не потерять!
***
В небо уходит стрела на излёте, сломан мой меч.
Больше не будет ни жизни, ни воли, что их беречь?
Щит не сберёг меня — что мне теперь беречь?
Был на исходе дня сломан в бою мой меч…
(Йовин текст песни «К Арагорну»)
К вечеру въехали в город. «Щецын» — как назвал его бывший путник. Подходящую кормильню долго не могли найти: Рыска с Альком всё ещё получали выгоды бывшей связки, не мешая дару друг друга, но появление третьего видуна не сыграло им на руку.
Девушка отчаянно мечтала повторить известную уже фразу, поглаживая вывихнутую у речки ногу. Деда скрутил напомнивший о себе радикулит — не помогала даже мазь, прикупленная им у грудастой улыбчивой знахарки в лавке. С их удачливостью — можно ожидать, что продукт, в лучшем случае, просрочен, а в худшем — ядовит. А, может, мазать его нужно было по другому поводу и в другие места…
Не страдал от превратностей судьбы только Альк, но его настроение было самым безрадостным: Рыску всё ещё не удавалось разговорить — и что она только себе опять навыдумывала?! Что-то случилось? Выбирать развилку не представлялось возможным — приходилось ждать удобного случая для приватного разговора по душам.
Наконец, был найден почти чистый, не особо уютный, но, главное — свободный стол в уголке одного из городских заведений. По стенам висели плетёнки позапрошлогоднего лука, куколки Хольги и Сашия, сделанные из соломы, стояли во главе красного паутинного угла. Народу скопилось прохладным вечером выходного дня — как карасей в ведёрке!
В середине зала какой-то саврянин громко высказывал друзьям своё мнение по поводу ринтарцев и худого мира, который хуже меча в печёнке. Его друзья слушали, кивали, а к столу подходили поболтать всё новые и новые недовольные. Рыска поморщилась. Хаскили будто не заметили.
Чуть не сломав зубы о жёсткую котлету, вероятно, сделанную из забытой посетителем в прошлом году подметки, отшельник уже проклинал почти вслух всю эту несуразную идею двинуть в путь с незадачливыми ребятишками. Пусть бы сами разбирались между собой! На кой бычий корень его, старого крыса, потянуло с ними тащиться?! Но начатое дело нужно было закончить. Пристань надеется на него.
Кроме того, споры и ссоры никоим образом не меняли того факта, что Альк — его любимейший внук, унаследовавший от него не только дар, но и самый, что ни есть, поганый крысиный характер! А девочка для Алька — изумительная пара! Необходимо проследить, чтобы в семье её приняли хорошо. И уже не отпустили!
Расплатившись за ужин и три отдельных комнаты, а также чётко обозначив своё мнение о попарном заселении, дед, с чистой совестью, ушёл к себе, жадно цепляясь за перила, на всякий случай, чтобы не обрадовать судьбу скоропостижной кончиной на крутой, изрядно политой пивом, кормильной лестнице.
— Рысь, говори честно, что опять случилось? — сказал белокосый требовательным шёпотом и перехватил её плечо, чтобы не лишиться собеседницы раньше, чем она даст четкий ответ.
— А сам не знаешь?! — весчанка дёрнулась, но безуспешно.
— Не знаю. — Честно и примирительно сказал Альк, — попытайся объяснить.
Она уже и сама не знала, что думать. Жених, чтоб его, совершенно не чувствовал своей вины… Может ли она ошибаться? Тьфу! Но ведь была кровь, и боль до сих пор в маковую рогульку скручивает — не просто же так!
— Пошла Марыська по белому снегу, встретила Шорху, уронила алый маков цвет, а теперь плачет… — будто строку из сказки выдавила из себя девушка. Что она ещё может сказать? Разве можно в открытую обсуждать такие темы? Да и что ей делать, если он действительно не помнит?! А потом скажет, что так и было?! Нет. Эти вопросы всё-таки надо как-то решать.
— Какая Марыська?.. Что-о???
— Тебе никогда не говорили, что ты во сне брыкаешься? Не просыпался, в неожиданных местах? Может, провалы в памяти? — злобно затараторила девушка, будто поставить ему диагноз сейчас было её первостепенной задачей — даже стыд куда-то делся.
— Нет, Рысонька, я прекрасно сплю. И чутко. — Выдохнув, с облегчением, даже улыбаясь, сказал саврянин, — Если бы мы плодотворно провели ночь — ты бы никогда не забыла, уж поверь! А вот теперь подумай, может у тебя снова «праздники» пришли? А скрутило так сильно потому, что нам троим сегодня откровенно не везёт?
Весчанка была готова провалиться под пол со стыда! Опять её выставили крайней! И неужели всё так просто? Действительно, так оно вполне могло и быть. А она… И Марыська эта… И обвинения… Щёки, даже уши — горели! Рыске страшно было посмотреть ему в глаза.
Альк пересел к ней на лавку, вляпался в чей-то недоеденный обед, но быстренько оттерся грязным же полотенцем со стола, прижал Рыску спиной к себе и обнял. Боль постепенно отступала, вытесняемая теплом родного человека. Переживания через четверть лучины тоже отступили.
Оставался ещё один спорный вопрос. А вдруг дело все-таки выгорит?
— Альк?
— Ммда?.. — целуя её волосы, лениво ответил саврянин.
— А ты научишь меня играть на гитаре?
— Чтобы девушек приманивала? — ухмыльнулся белокосый, — ты и сама научишься незатейливо тренькать через пару недель.
— А серьёзно играть? Как ты.
— А чтобы серьёзно играть, нужно учиться нотной грамоте, запоминать аккорды, табулатуры, на слух отличать альтерацию и флажолет, мажорную и минорную тональности, знать, что такое такт, бемоль и полутон… Прежде чем из-под пальцев польется искренняя чистая мелодия, пройдет не один год.
— Разве ты долго и трудно этому учился? — Рыска даже не поверила. Неужто разыгрывает?
— Настоящее мастерство — играть так, чтобы все думали, что это очень легко тебе даётся! — гордо выпятив грудь, сказал саврянин, за что по этой груди сразу и получил слабым кулачком.
После ужина Альк, не слушая никаких протестов, внёс Рыску по лестнице. Вслед полетели одобрительные смешки: «Так её, строптивую девку, знай свое место!»… — У тебя же нога болит, да и тренироваться надо перед свадьбой! — подмигнул Хаскиль. А потом они ещё долго перестукивались через стену, заслужив немало лестных окриков из соседних комнат…
В ответ прозвучала негромко, но весьма отчётливо ещё одна забористая увесистая фраза. Всё стихло. Только из третьей комнаты раздался укоризненный голос деда:
— А-альк!
— Тысяча чертей, как говаривал мой незабвенный батюшка. Вы в сотый раз задаете мне этот вопрос. Какого черта?! Вы знаете, зачем! Знаете. Я хотела увидеть его.
— Зачем?
Я возвела глаза к потолку.
— Повторяю, я надеялась его увидеть. Я хотела его увидеть. Если вы еще раз спросите «зачем», я брошу в вас этот светильник. Зачем женщине видеть понравившегося ей мужчину? Великая тайна! Неужели я вынуждена буду вам это объяснить? На мой взгляд, вы достаточно осведомленная женщина, чтобы понимать такие вещи. Что ещё вы хотите от меня услышать? В чем я должна признаться? Нет никаких других причин. Я всего лишь хотела его увидеть, убедиться, что он здоров. Как вы помните, во время нашей первой встречи с ним случился тяжелый приступ мигрени. Да, мой лекарь помог ему, но мигрень не тот враг, который отступает после первой же атаки. Я должна быть уверена, что подобных приступов с ним больше не случалось. Ведь не случалось?
Анастази кивнула.
— Не случалось, это правда. Однако, после вашей выходки…
У меня сразу прошла охота ее дразнить.
— Что с ним?
Глаза придворной дамы вспыхнули. Она смотрела на меня почти с ненавистью. И в то же время в ее глазах застыла боль, бессильная ярость и что-то еще, неразличимое. Будто угольная бездна на миг раскрыла свой зев, дохнула пламенем и вновь, как разверстая рана, срослась.
— Прежде чем совершать подвиги во имя сострадания — тихо начала она — вам бы следовало подумать о последствиях. Вам не приходилось слышать, что благие намерения ведут порой прямиком в ад? Можно сколько угодно распространяться о кристальной чистоте и небесной благости первоначальных мотивов, но следствие этих мотивов будет говорить об обратном. Легкомыслие и безрассудство в подобных случаях сродни преступлению. Вы полагаете, что совершаете благое дело, являете великодушие, рискуете жизнью, а на деле обрекаете невинную жертву на страдания. Хотите, я поведаю вам, как порезвилась ваша сестрица после этой вашей так называемой миссии милосердия?
Я чувствовала, как кровь, свертываясь, стекает к самому сердцу и там застывает вязкими, рваными хлопьями. Саднило в горле.
— Что с ним? – повторила я.
Голос сиплый, простуженный, будто голосовые связки распухли и толкались в моем горле, как два барана на мостках. Я сделала попытку сглотнуть. Но за языком тянулась только воспаленная сушь. Я испугалась.
Смысл сказанного внезапно открылся, словно отвалилась огромная стальная челюсть, открыв неприглядное гнилое нутро.
Анастази права. Я не думала о последствиях. Я была так уверена в себе, так сама собой восхищалась. Ах, как же вы умны, как изобретательны, ваше высочество, сиятельная княгиня! Как ловко вы все устроили!
Эта охота, ваши блуждания по лесу, нечаянная встреча, счастливый случай. Все соответствует плану. Никто ничего не заподозрит. Сестрице и в голову не придет…
Сестрица. Передо мной, из полутеней и масляных бликов соткался знакомый пугающий образ. Тонкие, безупречные черты, полуопущенные веки, холодный взгляд.
Взгляд пронзительный, умный. Красивый, жестокий рот кривится в усмешке. Клотильда подозрительна и проницательна. И ей как раз придет в голову.
Я в отчаянии закрыла лицо руками. Анастази, казалось, была очень довольная произведенным эффектом. Она даже пододвинула табурет к столу и села.
— Теперь вы понимаете? – чуть слышно спросила она. Не отнимая рук от лица, я кивнула — Ваша сестра, герцогиня Ангулемская, никогда не простит и не допустит покушения на свою собственность. Геро её собственность, её вещь, её любимая игрушка. А чтобы он сам об этом не забывал, она приказала его заклеймить. Как клеймят скот.
Теперь в горле уже что-то застряло, жесткое и с шипами.
— Полтора года назад он пытался бежать. Пытался не один раз. Когда его схватили и привезли обратно, то на левом плече, там, где преступникам по приговору суда выжигают цветок лилии, ему выжгли ее инициалы: КА. Это чтобы ни у кого не было сомнений, кому он принадлежит, и чтобы те, кто эти буквы увидит, знали, с кем имеют дело. У него с тех пор и начались эти приступы. Как будто железо обожгло не только тело, но и душу. Он другим стал, всякой надежды лишился. Живёт только ради дочери. Если он и дочь потеряет…
Я отняла руки от лица. Кожа на скулах, подбородке была онемевшей, умершей.
— Что же делать?
Я смотрела на свою собеседницу почти умоляюще.
— Что делать? Вы хотите, чтобы я пообещала вам отступиться? Уйти и оставить его там?
Анастази не ответила. Она смотрела на меня не то с досадой, не то с растерянностью. Её одолевали какие-то мысли, в ней шла борьба, звучали голоса, разные по тональности и тембру, раздавались противоположные по содержания приказы. У нее подергивались губы, а пальцы сжимались и разжимались.
— Я бы всё отдала, чтобы взять с вас подобное обещание — глухо произнесла она. – Я бы требовала от вас клятв, на святом Евангелии, на крови, вынудила бы вас дать письменное обязательство. Я заставила бы вас исчезнуть. Навсегда. Но… но я не могу.
Она почти шептала, с горечью и ненавистью. Потом вскинула голову.
— Не могу! – почти крикнула она. – Не знаю, кого я ненавижу больше, вас или вашу сестру. Как бы я хотела избавиться от вас обеих, уничтожить вас, сделать так, чтобы вы исчезли, обе, с вашим высокомерием, с вашим происхождением и с вашим богатством. Как бы я хотела освободить его от вас!
— Что же вам мешает? Вот она я, перед вами. Начните с меня.
— Я слишком многим обязана вашей сестре, жизнью и местью. Она позволила мне испить из чаши могущества, и теперь я им отравлена. Я ее порождение, ее создание, ее слуга. Я все равно буду служить ей. Ненавидеть и служить. А вы…
— Что я? Вы мне ничем не обязаны.
— Не обязана. И вы мне не нужны. Для меня вас не существует, вернее, вы есть, но как досадливое препятствие, как источник бедствий. Преодолеть это препятствие легко, но…
— Но?..
— Если это произойдет… — Анастази сделала над собой усилие и тоскливо произнесла – Если это произойдет, то я сделаю его еще более несчастным. А я не хочу, чтобы он был несчастен. Я хочу, чтобы он был счастливым. Он рожден для того, чтобы быть счастливым, он достоин счастья. Возможно, он единственный только его и достоин. А чтобы стать счастливым, ему… ему нужны вы.
Я оцепенела. У Анастази лицо исказилось, как от боли. Последние слова дались ей с трудом. Она тоже едва совладала с голосом и горлом. Издав не то всхлип, не то стон, она начала рыться в карманах.
Я отрешенно за ней наблюдала. Что она ищет? Нож? Пистолет? Я не верила в то, что нахожусь в крошечной комнатке, забитой книгами, и взирала на саму себя со стороны, из одного из углов, притаившись в спасительной недосягаемости.
Анастази, наконец, нашла то, что искала. Это был сложенный вчетверо лист той самой плотной флорентийской бумаги. Она бросила находку на стол и подтолкнула ко мне.
— Смотрите.
Я подумала, что это возможно письмо, которое написал Геро, и которое Анастази все же решилась мне передать. Дрожащими пальцами развернула.
Но это было не письмо. Это был рисунок. Портрет, схожий с тем, что я подобрала с ковра в его комнате. Подобрала из любопытства и стала невольной спасительницей. Когда Клотильда сожгла все его рисунки, найденные на столе, тот в моих руках остался единственным. Теперь передо мной был еще один рисунок, но это была не девочка. Это была я.
— Он прежде никого не рисовал, кроме дочери — мрачно заметила Анастази – А этот сжечь не успел. Или не хотел. Я успела найти и спрятать. Мне трудно было поверить, но пришлось. Взглянув на этот портрет, я все поняла. Он помнит вас. Он вас ждет, и он вас любит.
Лицо придворной дамы вновь исказилось. Я как зачарованная смотрела на свой портрет. Я видела себя словно в магическом зеркале, узнавала свое лицо в чертах разительно правдивых, безжалостных и в то же время чарующих.
Портрет говорил правду и одновременно лгал. Все недостатки, асимметричность, недосказанность – вот они с отчаянной прямотой, все, что мне не нравилось, что раздражало в собственном лице, но эти недостатки как-то удивительно красили и оживляли, придавали земную одушевленную трепетность женскому облику, в котором я узнавала и боялась себя.
Набросков было несколько, так же, как на пергаменте с портретом дочери. Он как будто хотел вдохнуть движение в неподвижный образ. Я не застыла в холодном en face, а последовательно перемещалась по шелковистой поверхности.
Вот я склонила голову, вот уже обернулась в три четверти, вот скрылась в полутемный профиль, почти отвернулась, нахмурилась, улыбнулась. Не доверяя зыбкой, неверной памяти, он пленил каждое движение с помощью карандаша и бумаги, уловил их в вечные, благоговейные сети, создавая собственную летопись радости.
Он не хотел меня забывать. Напротив, пытался увековечить. Анастази продолжала сверлить меня ненавидящим взглядом.
— Вы понимаете, что это значит? – шипела она.
Я не слышала. Я продолжала смотреть на рисунок и чувствовала себя так, будто все боги и богини с начала времен, в ореоле почитания и в саване забвения, все до единого благословили меня и назвали своей избранницей.
Придворная дама не умолкала.
— Это означает, что вы, ваше высочество, своим непрошенным вторжением, своим безрассудством и своей дерзостью, разбили ему сердце. Что вы, вдобавок ко всем обрушившемся на него несчастьям, присовокупили еще одно. Единственное, над чем ваша сестра не имела власти, было его сердце. Она не смогла ни покорить его, ни завладеть, но вы ее обошли. Вы завладели его сердцем и наложили на него цепи. Но сделали это ради забавы, от скуки, по прихоти, и продолжаете забавляться. Со временем он забыл бы вас, не терзался бы пустыми мечтами. Так нет, вы снова явились, соткались из тумана, как призрак. Поманили, потешились.
— Полагаю, оправдываться бесполезно. И доказывать, что явилась не потехи ради, не имеет смысла.
— А если не ради потехи, то зачем?
Я вздохнула.
— Круг замкнулся, и мы вернулись к началу. Опять тот же вопрос. Зачем? Зачем? Я люблю его! Вот зачем.
Анастази скривилась от презрения. Она смотрела на меня так, будто я заявила о своем кровном родстве с египетским царем.
— Такие как вы любить неспособны. У таких, как вы, знатных, богатых, обласканных судьбой, нет сердца. И души тоже нет. Вы признаете только власть. Вы горды и тщеславны. Вас толкает раненое самолюбие и жажда власти. Вы желаете досадить своей сестре, потому что вас привлекает опасность, трудность стоящей перед вами задачи. Будь Геро одним из тех, кто толпится в королевской приемной, вы бы и взглядом его не удостоили. Но он принадлежит другой женщине, более удачливой, именно поэтому он желанен для вас, ибо недосягаем. Это горячит вашу кровь, вызывает ваше любопытство. Вы прикрываете свой азарт погони красивыми словами и признанием в любви. Но в действительности вы ничего не чувствуете.
Мне было все равно, что она говорит. Какая-то доля правды присутствовала в её словах, но оскорбить меня она была не в силах. Потому что в моих руках был рисунок, обрывок шелковистой флорентийской бумаги, которой касались его руки.
В моих ладонях была его память, его душа, его признание. Я почти любила Анастази за то, что она позволила мне их коснуться. Она продолжала говорить, шипеть, фыркать, упрекать, обвинять, жаловаться, а я блаженно улыбалась и гладила рисунок, как маленькое живое существо.
— Я могу написать ему письмо? – спросила я посреди ее тирады.
Анастази поперхнулась. Она вдруг поняла, что все ею сказанное я не слышала, оно прошло мимо моего сознания.
— Так я напишу?
— Вы что же — изумилась она — намерены продолжать?
— Еще как намерена! Если прежде я сомневалась, то после этого — я помахала рисунком — я намерена и буду продолжать. Я не отступлюсь. Если понадобиться, я затею с сестрицей войну. Или устрою заговор. Или заплачу выкуп. Я люблю его, говорю вам. Люблю! И буду действовать, даже если вы по-прежнему будете полагать меня за лицемерку и обманщицу.
Анастази долго молчала. Масло в светильнике кончалось. Я подумала о своей мерзнущей на улице свите. Не забыл ли торговец купить им вина?
— На Рождество Клотильда уедет в Париж и останется там до Антоньева дня — сказала она как-то обреченно – Сразу после Рождества ей понадобится алиби.
За окнами кабака воет вьюга. Внутри парко, душно, дымно. Пахнет чесноком, спиртом и потом. Тапер под звон кружек играет на фисгармонии «расскажи снегурочка, где была».
Двери скрипят. В клубах пара входят двое. Идут к стойке, стаскивают с плеча карабины. Снимают зипуны, малахаи, защитные очки. Один — рябой, с рыжей бородой. Второй совсем малец — белесый пух по щекам:
— Тепло ль те, батюшка?
Кабатчик, потирая кружку полотенцем, кивает:
— Знамо согреваэ. Тебе тепло ль?
— Горели бы, — басит молодой. — Продрогли.
Кабатчик разливает:
— Али скитальщики?
— Охотники. С-под пятнашки сутки хрустим.
Опрокинули по стопке. «Еще!» За окнами воет метель. Тапер наяривает «марш снеговиков».
— Сморозили ково?
— Мохнача, отец.
Кабатчик крякает. Разговоры смолкают. Тапер, прекратив играть, самокрутку отцепил от губы, ушанку заломил:
— Брешете, отморозки!
— Инея! — хмыкает рыжий. — Скользни сам глянь! Здоровый зверюга — еле трос берет.
Зипуны хватают, на пургу спешат — глядеть заметаемую поземкой рыже-бурую тушу, притороченную к вездеходу:
— Гля, Фрол, не намели! Впрямь мохнач!
Кабатчик кулаком об стол: «Угощаю!». Тащит пирог с ягелем, киселя тимьянного, медвежье жаркое, пряников смоляных.
— Леденцов бы, батя, — улыбается младший. — У мохнача-то гон нынче. Как вылез — росту немерено! Бивней полдюжины! Трубит! Думаэ, все — сугроб!
— Не на тех напал, — рыжий опрокидывает рюмку.
— Чем слепили-то, братва?!
— Гранатой, — смеется молодой. — Ветер знаэ, как вышло! Свезло.
— Ай, снежно!
— Ну, дела!
— Мохначей лепим, ты подумай!
— Так, наледь, и Мороженщика словим, — ржет тапер. — Да подледную субмарину, ы-ы-ы!
—Снега ли! Еще и лето вернется, — скалится кабатчик. — Кончай мести! Давай любимую мою сыграй, про снежинку!
Гуляет народ, кружками звенит.
Окрест простынями полей, искристыми льдами, хвойными дебрями раскинулась земля родная. Дремлет под вой вьюги. Бродят твари, берут случайных путников. Треск, выстрелы, рев, вой, крик — забирает Пурга.
Хороша ли, плоха — а своя. Другой нет.
— Вышла вон, быстро! — рявкнул Аркал и оскалил морду. Лэртина поклонилась, подобрала платье и выскользнула за дверь. Новой супруге Повелителя оставалось только посочувствовать. Если девушка останется в живых после этой туши… А раздосадованный чем-то император может натворить таких делов, что утром им придется соскребать остатки его жены со всех стен в покоях.
Демоница заломила руки и отправилась в больничное крыло. В ближайшее время следовало приготовить все необходимое. Возможно, бедолага выживет и тогда смерть ей покажется недостижимой мечтой.
***
Мила испуганным комком скрутилась на постели, наблюдая за разрывавшим одежду демоном. Все становилось на свои места. Странный обряд, браслеты, сцена у алтаря, застолье-пир… Это была свадьба. И теперь черноволосый качок пришел требовать себе причитающееся с жены. Вот только вряд ли что-то получится, слишком уж большая разница в габаритах…
Но похоже, демона это ничуть не смущало. Он рывком содрал штаны и предстал перед новоиспеченной супругой абсолютно голым. И пугающе огромным. Только сейчас Мила оценила масштаб катастрофы — никакими нежностями тут и не пахло. Демон был злой, лицо и плечи покрывала чешуя, даже на вид острая, а что будет, доберись она до того самого означенного органа, было страшно представить…
Аркал безразличным взглядом окинул свою новую супругу и склонился над нею, вглядываясь в залитые страхом глаза. Она боялась, до колик, до потери сознания… но не покорялась! В серых глазах плескалось море ужаса, но не было готовности подчиниться. Она не видела его своим Повелителем, не лебезила и не прогибалась. И демон взбесился.
Рывком левой руки сжал худые ручки над головой девушки, а когтями правой порвал новую, одетую служанкой рубашку. Плевать! Тряпки полетели на пол, девчонка зажмурилась от ужаса, по глазам потекли тоненькие струйки слез. Плачь, скотина, плачь! Ты опозорила Повелителя перед знатными подданными, перед всем миром, не будет тебе пощады!
Он раздвинул ноги девчонки коленом и, хмыкнув, нацелился на соитие. Благо, с эрекцией у Повелителя никогда проблем не было. Натолкнувшись на преграду, демон просто прорвал ее, вызвав болезненный вскрик супруги.
— Кричи! — рыкнул он и стал вбиваться в слабеющее тело. На постель потекла кровь, но об этом Аркал уже не заботился. Подумаешь, не она первая, и не она последняя.
Короткие коричневые волосы супруги бесили — ее невозможно было ухватить за них и причинить еще немного боли. Зато царапины на тонкой бледной коже смотрелись как никогда здорово. Демон облизнулся и слизнул с едва видимой груди девушки кровь. Костлявое ему дали лекарство от проклятия, но не страшно. Он будет жить, даже если умрет она!
Мила задыхалась от давления огромного тела и почти теряла сознание от боли. Внутренности горели, внизу живота был просто ад… Да уж, первая брачная ночь не удалась… Девушка пыталась вырываться, но ее жалкие потуги еще больше раззадоривали насильника, а слезы он воспринимал как нечто должное.
Боль, мерзость, отчаяние… Она не знала, сколько длился этот кошмар, сил не хватало терпеть, и Мила кричала в голос, умоляя отпустить ее. Она ничего не сделала этому странному существу, ничего плохого же… За что ее так? Ноги болели от неудобной позы, живот разрывался.
Милана мазнула освобожденной рукой по простыни и краем глаза заметила красные капли. Кровь… так ведь и умереть можно! Она попыталась ударить кулаком демона в глаз, но добилась лишь нового выкручивания рук, а мерзкая туша навалилась с новой силой. Кровать противно заскрипела, в груди что-то хрустнуло, и девушка отключилась от пронзившей все тело яростной боли.
Аркал поднялся над отключившимся телом. Уж чем-чем, а некрофилией Повелитель не страдал, предпочитая живых и горячих партнеров. А эта дохлая рыбина… тьфу, мерзость! Демон брезгливо вытерся простыней супруги, разглядывая кровавые разводы. Ну и черт с нею. До утра сдохнет и можно будет организовать красивые похороны с кремацией.
Он вышел из покоев почти покойной супруги (как звучит-то!) и направился в свои, мечтая отмыться от противного запаха пота и страха человечки. Гадость! Знал бы, закопал бы сразу и заставил призывать нового супруга. Авось было бы веселее…
— Захватчики разрешили пожарным и медикам прибыть на Даунинг-стрит. После обстрела правительственное здание…
Клайд смотрел в развернутый комм, едва осознавая, что именно говорит усталый, хоть и профессионально сдержанный диктор. Рядом с коммом лежал блокнот: жирные, неуверенные линии, нервные штрихи, схематические фигуры. Корабль. Коридор — по памяти, один из последних набросков. К-9 у пульта. Два человека на полу: один обнимает другого. Если не знать, что с натуры, выглядит, будто Клайд использовал в качестве референсов картину про безумного русского царя.
— Пострадавших при взрыве госпитализировали…
Совершенно бестолковые рисунки. Куда их теперь? Слишком много событий, и с начальной задумкой они не стыковались. Все перемешалось. О чем теперь рисовать? Как вписывать доктора Эдди в сюжет с летающей тарелкой, инопланетным пацифистом и спасающим его психологом? А как вписывать психолога и прочих в сюжет с пугающим доктором Кости?
Доктор же задумчиво ходил вокруг светящегося стола и, словно фишки на сукно, клал и передвигал по его поверхности черные угловатые обломки. Паззл. Сложная игра на одного человека. Его явно не волновали ни вторжение, ни обстрел, ни кадры с места событий.
— Зафиксированы мозаичные замены в Норидже… Наш корреспондент докладывает…
Сюжет не выстраивался никак. Крайчек, которого отправили в Штаты вместе с ЛвЧ — что он там делает сейчас? А что делают монстры с тентаклями? Каан оставил Клайда на острове и убрался вместе с агентом-психологом куда-то дальше.
— Неопознанный летающий объект, вторгшийся в воздушное пространство США, продолжает вести обстрел…
Кости глухо постукивали, касаясь друг друга. Доктор Эдди, судя по всему, снял их все и теперь выкладывал на стол заново. Собирал мозаику. Разочаровался в предыдущем результате. Клайд зевнул: уши начало закладывать, и голова заболела, как будто на остров с моря надвигалась гроза. Синие тяжелые тучи, которые так здорово и трудно рисовать акварелью. Плотный угрожающий фронт, неотвратимо приближающийся к маленькому зеленому клочку суши.
На столе вырисовывался… нет, не скелет. Экзо… это означает панцирь. Не такой, как у крабов. Вообще ни на что не похожий. Доктор Эдди кружил у стола, безошибочно складывая обломки на нужное место.
— Заявление китайских лидеров…
Индонезия капитулировала. Война так и не началась. Япония не стала бросать бомбы, да они с самого начала были против. Не идиоты же — слишком близко от их собственного побережья. Китайские войска оккупировали Джакарту. Можно было бы отключить трансляцию и глянуть в сети, что там сейчас творится, но Клайд не тронул комм. Он взял блокнот.
Найти бы сценариста! Может, попросить Марию? Нет, она только посмеется.
А Люк пропал.
— Беспрецедентное вмешательство внеземных цивилизаций… Первое со времен так называемого «Дня чуда», когда погибло…
Клайд медленно моргнул. Рани. Он только сейчас о ней вспомнил. Люк, Мария, К-9, Сара Джейн… но Рани словно стерли из его памяти. И только сейчас… она пропала в одном из лагерей. Первая категория. Нет, это не реткон. Если вспоминаешь что-нибудь, стертое ретконом, оно кажется сном — или наоборот, ощущается слишком ярко. Но Клайд просто знал, что Рани погибла во время Дня чуда, и именно поэтому он и не пошел в ЮНИТ… Хотя его приглашали.
Именно поэтому они все разошлись. Даже не из-за смерти Сары Джейн.
— В Вашингтоне продолжается обстрел… Корабль интервентов ведет боевые действия…
Из черепа этого существа росли две антенны: их обломки доктор Эдди аккуратно выложил линиями на столе. Панцирь приобретал очертания — нечто, похожее на насекомое и ракообразное одновременно. Еще бы вспомнить школьные уроки биологии. Было у них общее название, но Клайд давно забыл все эти классификации.
— Феноменоптера, — выдохнул доктор Эдди.
Клайд снова зевнул. Как в самолете… неужели действительно надвигается шторм? Но здесь, в бункере подземного госпиталя, этого даже не услышишь. Кажется, у доктора Эдди нет внешних следящих устройств, а может, он попросту их не включает.
Панцирь был уже почти полностью закончен. Он выглядел, как цепь пологих черно-коричневых холмов. Как волны. Как толстая, грубая чешуя, натекающая одна на другую.
Доктор Эдди возился с черепом.
— Представитель инопланетян ведет переговоры… Требования сложить оружие…
Клайд усмехнулся. К-9, наверное, отрывается по полной. Безумный приказ, так он сказал? Совершенно точное определение. Доверить этому кибернетическому умнику разговаривать с правительством… а кто же тогда атакует Вашингтон?
Доктор Эдди бросил на Клайда быстрый взгляд и тут же отвернулся к столу. Сюжет комикса, конечно, рассыпался, как десятый дом по Даунинг-стрит после выстрела, но доктор все равно привлекал внимание. Можно подумать еще. Переделать что-нибудь. Но сценарист все равно нужен. Или спросить самого доктора Эдди? Хотя он вряд ли сможет придумать историю. Расскажет свою, разве что.
— Наш корреспондент из Вашингтона сообщает… вражеский корабль подбит! Он начал снижаться и теперь падает…
Клайд встал и подошел к столу поближе, так, чтобы видеть доктора за работой. Тот лихорадочно тыкал обломками в почти целый череп… уродливый, как ночной кошмар. Изогнутая пародия на губы над костистым гребнем челюсти. Шишки. Пустые глазницы.
— Вы бы отдохнули, профессор, — сказал Клайд.
— Нельзя. Нельзя прерываться, — пробормотал доктор, — алгоритм не позволяет… Не мешайте мне, молодой человек! Выпейте кофе. Налейте себе из кофейника.
Опять эта дрянь, еще и заваренная по-американски, в куче воды и без сливок. В прозрачном чайнике — называть эту штуку кофейником не поворачивался язык. Клайд из вежливости налил коричневую жижу в пластиковый стакан и, держа его в руке, вернулся к столу.
Это как игра, и правда. Доктор боялся проиграть, он хватал обломки и клал их на место один за другим. Что случится, если он проиграет? Чудовище оживет и сожрет их обоих?
— Падение космического корабля повредило… Благодаря своевременной эвакуации жителей и правительства…
Можно взять блокнот и зарисовать доктора Эдди за работой. Но Клайд просто стоял со стаканом и молча следил за тем, как профессор вставляет на место последние мелкие осколки.
— Все, — выдохнул он, выпрямился и закрыл глаза. На его лбу поблескивали капли пота. Нечесаная седоватая шевелюра причудливо обрамляла лицо.
Ничего не произошло. Монстр не встал, не зашевелился. Просто целый панцирь с усиками и уродливыми выступами.
— Это насекомое?
— Членистоногое. Феноменоптера семисапиенс.
Да, точно, членистоногое. Как креветки или пауки. Это было странное чувство — как будто Клайд стоял на пороге, но не мог сделать последний шаг. Чего-то не хватало. Какой-то последней детали. Голова кружилась, но давление, кажется, выровнялось. Буря пронеслась мимо.
— Мы прерываем нашу трансляцию сообщением… Они возвращаются! Утраченные в результате Мозаики места возвращаются обратно! — радостно выкрикнул диктор. — Наш корреспондент из Нью-Йорка сообщил, что пропавший одним из первых Центральный парк…
— Выпейте кофе, — повторил доктор.
И в этот момент все стало ясно. Фрагменты сложились разом, за один вдох, как будто Клайд знал это с самого начала.
Именно из-за этого скелета все и получилось. Сложив его, доктор Эдди решил проблему. Но тогда, выходит, Каан руководил этим? Создал ее изначально?
И, значит, им не нужны лишние свидетели. Например, Клайд Лэнгер — совсем лишний.
Он улыбнулся и спросил:
— Там реткон?
Доктор смешался, опустил голову. Сейчас бы его тоже стоило зарисовать: смущение было таким ярким и наглядным. Если по Каану приходилось угадывать, то с доктором Эдди все оказалось куда проще.
— Ну… да, — ответил он наконец. — Вы не должны знать о том, что здесь случилось.
— А что здесь случилось? — спросил Клайд, продолжая улыбаться. Он поставил стаканчик с кофе на край стола. — Вы сложили свой скелет, только и всего.
Доктор Эдди молча сверлил его взглядом.
— Я не умею играть в социальные игры, но вы, молодой человек, умеете, и неплохо. Хотите сказать, что оставите это все в секрете? Даже от капитана Харкнесса?
— Тем более от капитана Харкнесса.
Пульс барабаном стучал в ушах, бился в кончиках пальцев. Доктор Эдди, устало опустив плечи, отошел в угол, к письменному столу, и сел в вертящееся кресло. Терминал за его спиной автоматически включился, засветился большой экран.
— Знаете, профессор, — сказал Клайд, — во всяких детективных сериалах полицейский, который поймал злодея, должен рассказать ему все, что тот сделал, описать все его действия и поступки. Потому что зрителю нужна развязка и объяснение, а серии — нужный градус напряжения, потому что герою можно в последний момент нанести смертельный удар. В комиксах тоже так делают, правда, реже. Но я не полицейский, а вы не злодей. Я не буду ничего вам пересказывать, а вы не будете оправдываться. И никаких ударов.
Доктор сидел, сложив руки на коленях, и смотрел перед собой.
— Я не понял ни слова из того, что вы только что сказали.
— А, пофиг, — ответил, улыбаясь, Клайд. — Но ведь вы делали это не просто так. Кости доставал Каан, значит, это его рук дело. Вы работаете вместе за спиной у Джека. Это же просто супер!
— Король лаборатории, — сказал доктор Эдди.
— Чего?
— Я — король лаборатории, — повторил он и наконец улыбнулся: неуверенно и несмело, но радостно. — Когда-то давно мы с моим коллегой и другом ставили вместе эксперименты. Иногда они приводили к разрушениям. Это тоже был эксперимент. Мы проверяли привязку квазитемпорального поля к телу планетарного масштаба. Через этот скелет. Но фрагментов не хватило, чтобы провести опыт быстро.
— Удачно? Эксперимент получился?
— Вполне. Все было под контролем.
Если не считать нескольких мелочей, ага. Клайд усмехнулся.
— Кажется, жизнь возвращается в нормальное русло! — раздался в тишине голос диктора. — Минуту назад корабль, который находился над Лондоном, поднялся выше и на данный момент не фиксируется более никакими средствами обнаружения. Полиция сообщает, что ведется расследование…
Раньше Клайду всегда казалось, что он не на своем месте. В школе или колледже, который он так и не закончил, в закусочных, где он подрабатывал, или Торчвуде, где делал то же самое — подавал кофе. Везде, всегда. Когда пропал Люк, когда умерла Рани, когда их братство развалилось. Но теперь эта ярко освещенная лаборатория вдруг показалась ему самым удобным и уютным местом на Земле. Клайд понимал, что здесь не останется, но всегда мог вернуться.
— Я хочу знать, — сказал он. — Хочу участвовать. Хочу быть в ваших рядах. Делать то же, что и вы. Помогать. Быть полезным.
— Вам придется учиться и слушать, — ответил доктор.
Как будто он не делает того же все остальное время!
— Без проблем.
Может быть… может быть, они смогут помочь в поисках Люка. Клайд взял со стола уже холодный стакан, повертел в пальцах и выплеснул в ближайшую раковину.
— И много работать, — добавил доктор Эдди.
— Я готов.
— И хранить это в секрете, как вы сами понимаете.
Клайд фыркнул.
— Да уж конечно!
Если бы доктор Эдди был традиционным злодеем, он бы напустил на себя торжественный вид и заявил что-нибудь вроде: «Добро пожаловать в…» — Клайд не мог придумать, куда. В Комитет? Но доктор был забавным пожилым гиком и поэтому не стал принимать пафосные позы, а просто сказал:
— Тогда вылейте тот кофе и заварите новый. В шкафчике у мойки есть чай.
Клайд рассмеялся. Чего еще стоило ожидать? Везде одно и то же. Он взял кофейник и пошел с ним к раковине, но тут лабораторию затянуло голубоватым, ужасно знакомым светящимся туманом.
— К-9! — радостно воскликнул Клайд, когда сияние рассеялось. — Ты цел!
— Подтверждаю, хозяин!
Каан и невесть откуда взявшийся Крайчек торопливо отступили друг от друга, как будто их застукали за чем-то неприличным. Каан отряхнул халат и подошел к столу.
— Спасибо за помощь, Закария, — сказал он. — Надеюсь, с остальным ты также справишься без меня. Разлом должен открыться сам, в Торчвуде от тебя отвлекутся.
Крайчек, какой-то пыльный, мятый и заметно помолодевший, счастливо улыбался. На его плече болталась огромная сонтаранская пушка.
— Мистер Лэнгер хочет с нами работать, — сказал доктор Эдди.
— Он недостаточно умен, — бросил Каан.
Клайд рассмеялся.
— А ты проверь, — сказал он. — Я же говорил, что теперь от тебя не отстану.
Теперь Каан все-таки обернулся к нему. На его самоуверенном лице не осталось ни следа страха, или жалости, или прочих, не свойственных ему эмоций, которые Клайд наблюдал, пока они были на корабле. Обычное забавное высокомерие.
— Прощай, Клайд Лэнгер, — сказал он, скривился в неумелой улыбке, а потом снова растаял в голубом сиянии.
— Не знаю, о чем вы тут сговаривались, — вмешался наконец Крайчек, — но мне это не нравится и я не хочу иметь с этим ничего общего. Все, пока. И не смейте снова меня искать! Открой эту чертову дверь, Зак!
Он несколько раз дернул за ручку, потом, после того, как доктор Эдди нажал кнопку на пульте терминала, дверь все-таки открылась. Крайчек прикрыл ее тихо, почти не хлопнув.
— Ну что, К-9, как тебе новый хозяин? — спросил Клайд.
К-9 завилял тонким металлическим хвостом.
— Со-вер-шенный псих! Очень весело! — ответил он.
И, кажется, Клайд был с ним абсолютно и безоговорочно согласен.
Начало лета выдалось жарким во всех смыслах. Когда Велена вернулась в свой город, то заместо родной гильдии поползла в местную общину некромантов. И их очень не обрадовали ее слова и доказательства. Самое смешное, что некромантов разозлило даже не столько то, что их изгои устроили заговор в далёкой глухомани… А то, что даже узнав о том, что орден имеет дело с некромантским отступником, это дело заставили вести одну единственную бабу. Да ещё больную, хромую и истощенную. Для них это было сродни того, чтобы пустить на поиски украденной царской короны подыхающую от старости беззубую псину.
Ну, собственно, да, господин глава филиала влип по самые свои острые уши. Некроманты нагрянули и справедливо потребовали ответа.
Всего этого Велена уже не видела, качественно упав на ноги после всех приключений. И что самое смешное, заботу о ее лечении взяли все те же некроманты. И когда она, наконец, пришла в себя, оказалось, что родной орден вылез из задницы, с нее сняли все обвинения, вернув арестованное имущество и предложили работать на постоянной основе… искателем гильдии некромантов.
И даже дали целый год на подумать.
Городской дом Велена радостно продала ко всем чертям и купила лошадь с повозкой. Как бы там ни было, а оставаться в этом смердящем городе она хотела меньше всего на свете.
Тем утром воительница, собрав все свои небогатые пожитки, решила убраться с города, но… Влившись в безумный круговорот танцев и песен поняла, что попала прямо на первый летний фестиваль. И решила все же повеселиться напоследок. И первый же приз… моментально решил ее дальнейшую судьбу
У дома ведьмы повозка с крепенький кобылкой была уже поздним, но все ещё светлым вечером… И Велена с судорожно колотящимся сердцем постучала по знакомым вратам рукоятью меча.
Марья выглянула из окна, ожидая кого угодно, только не давно уехавшую следовательницу. Признаться честно, женщина даже и не надеялась, что человек такой профессии может вернуться. Сделала дело — послали делать другое, вот и все. Но тут тем удивительнее было то, что Велена вернулась вполне так живой, очень даже недурственно выглядевшей и, кажется, вполне здоровой…
Велена, затравленно осмотревшись, широко улыбнулась в ответ на открывшуюся калитку, перехватывая одной рукой поудобнее тот самый судьбоносным приз. Приз тихонько мекнул и зевнул.
А оказался приз маленькой, пушистой козочкой с крайне ляпистым окрасом. Словно кошка, а не коза. Рыжие, белые и чёрные пятна на ней чередовались в разных размерах и комбинациях.
— Ну привет, Марья! Держи подарочек в честь возвращения! — усмехнулась она, протягивая умильно зевающий подарок ведьме.
Марья недоверчиво уставилась на новую козу. Ей пока хватало вредной Машки, только немного успокоившейся в соседстве с волкодлаком. Тот, кстати, вполне так прижился в доме, исправно приносил дичь и, похоже, никуда уходить не собирался. И тут на тебе — вторая коза. Еще одну такую же вредину ведьма не выдержала бы точно!
— Привет… Слушай… а она… это самое… не такая же буйная, как моя? — с недоумением спросила ведьма, рассматривая полосато-пятнистое нечто.
Коза словно поняв, что речь о ней, все также тихонько мекнула и заластилась к рукам, как кошка.
— Да нет, характер — просто золото. Я её на ярмарке выиграла, это должен был быть будущий шашлык, — хмыкнула Велена и погладила между ещё совсем небольших рожек балдежно зажмурившуюся козу. — Она ручная совсем и любит быть на ручках. Но городским очень не нравился её окрас, говорили, что голова болит!
— От самогонки у них голова болит! — пробурчала Марья и протянула руки к козе. — И как же звать эту прелесть? Иди, посмотрим, что ты из себя представляешь… — она приняла из рук в руки крохотную козочку, почти подростка. Да уж, расцветка и правда аляповатая, но ведь от козы нужно мясо и молоко, если шерсть не годится… — Интересно, кого с кем скрестили, чтобы родилось такое чудо-юдо?
— Знаешь, если бы это не противоречило законам природы, я бы поклялась, что в родословной у Люськи потоптался кошак и при том не один! — усмехнулась Велена, и, дабы успокоить свою клячу, вручила той немного овса из стога, который был на повозке. Коза действительно мигом притихла, оказавшись в руках, и довольно потерлась головой о грудь Марьи. — Я, как видишь, все же вырвалась. А ты как? Сотрудничаете с Фаригором?
— Да нормально все, — улыбнулась ведьма. — Проходи, не стой не пороге. Лошадку можешь оставить, не съедим… Сейчас чаем напою… — женщина отступила от калитки, приглашающе махнула рукой во двор. — А что Фаригор? Приезжает иногда, кое-что у меня берет, кое-что мне привозит. Зелья научил делать разные… и боевые тоже. Так что не одними взрывчатыми живем… Вот такие дела.
Марья отнесла новую козу в хлев, пристроила подальше от брыкливой Машки, чтобы та не угробила еще фактически козленка, а потом вернулась в дом и принялась заваривать чай. Как-то странно было снова встретиться с человеком, который уже, казалось, навсегда пропал из ее жизни. Велена так быстро тогда ушла, не смотря на все уговоры и просьбы долечиться хотя бы до сносного состояния, что Марья решила, будто ее гостеприимство встало поперек горла следовательнице. Ну, в принципе, понятно — работа, дела, отчеты, новые задания… Но и больничный никто ведь не отменял… Так что у ведьмы осталось смазанное впечатление от быстрого отъезда феи.
— Знаешь, если бы я тогда не доползла до города, было бы паршиво. Я едва успела тогда добраться до некромантов. Представляешь, этот ублюдок уже готовился подать в магистрат бумаги, дабы продлить мне срок на восемь месяцев, — на последних словах некогда повреждённая щека конвульсивно дернулась. Сама же воительница тем временем, вновь повесив себе меч за спину, взяла небольшой мешок с повозки. И только крепко привязав к толстому столбу лошадь, вошла следом за Марьей. — Только неделю назад с постели встать разрешили. А я, представь себе, соскучилась. Решила убираться из города куда глаза глядят, а потом выиграла себе козу, вспомнила Машку… И поняла, куда хочу ехать.
— Нужно жить там, где комфортно себя чувствуешь, — понимающе сказала ведьма. И прошла в дом к печи с весело потрескивающими сухими ветками. Внутри печки привычно булькал горшок с чем-то подозрительно зелёным и довольно пряно пахнущим. — Вот Фаригор научил одному интересному блюду, как сготовится — оценишь. Я бы сказала, что это салат, разбавленный водой, а он называет его травяной похлебкой…
Велена, заинтересованно хмыкнув, осмотрелась. Какая знакомая обстановка! И ничего не изменилось! А затем подошла к столу и принялась сгружать в центр ярмарочные гостинцы. На скатерть легла связка душистых бубликов, пышные пряники с молодой клубникой, медовое, восхитительно мягкое и золотистое печенье, крохотные, на один кус булочки с клубникой и какао… На ярмарке выдалось найти очень много интересного!
— Я, конечно, ничего этого не делала… Но мне кажется — это лучшее и единственное светлое пятно моего родного города!
— Благодарю за гостинцы, — улыбнулась Марья, на душе почему-то было хорошо и приятно. Как будто… Впереди новое приключение и что-то новое и неизведанное.
Ведьма сунула в печь горшок с чистой водой и пошла подбирать травы для чая и задушевного разговора. Двум отщепеницам было о чем поговорить…
Подвал дачи Мэра в пригородном поселке.
Референтша продолжает ритуал подчинения, ее внешность меняется.
Когда она говорит: «ТЫ МОЙ РАБ!», у нее начинают расти когти и клыки,
Спальня Физика.
Физик в панике просыпается, облегченно выдыхает — приснится же такое! Идет в ванную, пьет воду из крана. Успокоенный, возвращается обратно в спальню — досыпать. Не замечает, что из зеркала над раковиной за ним наблюдала Референтша.
Теперь Референтша смотрит на него в стенное зеркало в спальне.
Референтша:
— Мдя, незадача. Однако неудачи бывают лишь у лузеров, умные люди понимают, что любое дерьмо всегда может на что-то сгодиться.
***
смена кадра
***
Лес, Риткина времянка.
Утром за Ксеном пришли его преследователи, от которых он удирал. Другая раса, карлики. Менталисты, давят своим сознанием сознания более слабые, любят играть в живые куклы. Возмущенная Ритка дает им всем ментального пинка. Выглядит это как крутая драка непонятно с кем в черном пространстве, где она затянута в черный латекс и всех расшвыривает красивыми приемами. На деле стоит руки по швам — а они не могут к ней приблизиться, как ни пытаются, словно вокруг нее и скорчившегося у ее ног ксена невидимая стена, время от времени карлики дергаются, падают или отлетают, словно получив удар. В конце концов им это надоедает, они сбегают.
Ритка сваливается с дикой головной болью. Теперь уже Ксен за ней ухаживает, дает чай, накрывает одеялом. Вечером Ритка приходит в себя.
Ксен:
— Уходи.
Ритка:
— С какой стати?
Ксен:
— Они вернутся.
Ритка:
— Как вернутся, так и снова учапают!
Ксен:
— Ты не понимаешь. Я их игрушка. Будет еще больнее, они могут. Им скучно, они так играют.
Ритка:
— Теперь ты моя игрушка! Пошли в город, я тебя спрячу.
Ритка маскирует Ксена — высокий воротник и шарф, чтобы не было видно жабры, темные очки, капюшон. Ведет в город.
***
смена кадра
***
Квартира Референтши.
Измученная Референтша открывает дверь — там Жених с безумными глазами.
Жених:
— Дорогая, я приехал! Ты сделала мне вызов, я так рад!
Референтша с убитым видом:
— Ну заходи.
звонит Мэру (куда бы сплавить столь нежданны и уже позабытый подарочек)
Референтша:
— Тут приехал англичанин, спец по педагогингу, хочет в нулевой школе провести цикл лекций, сможешь договориться, только срочно.
Мэр:
— Да не вопрос! Пусть потом статью напишет, как там все плохо.
***
смена кадра
***
ГэВэНэО — служба Гандурасской Внешней Национальной обороны. Флешбек. В этой школе отметились все, даже Исландия с Боливией! А мы что — рыжие?!
***
смена кадра
***
Кабинет Мэра. Мэр вызывает Директора на ковер.
Мэр:
— Общественность негодует, школа на отшибе, я понимаю вашу ситуацию — не хотите ли переехать в комфортабельную пятиэтажку на другом конце города в спальном районе?
Завуалированные угрозы СЭС и пожарными и открытый пряник — а мы вот вам всей душой, даже спеца из Англии выписали, чтобы лекции у вас прочел.
***
смена кадра
***
В школе.
Вокруг школы — организованный мэром пикет общественников — у вас тут рассадник бродячих собак!
Физра.
За сетчатым забором виден черный автомобиль и два агента. Стоят. Смотрят на Правдоруба.
Светик:
— Эй, за тобой приехали.
Правдоруб:
— Подождут. (прислушивается к чему-то и уже более уверенно) Точно, подождут!
***
смена кадра
***
В школе.
Сообщение от Генерала Феликсу — Правдоруб — наш агент, используем уже год, партийная кличка ПЕНТОТАЛ, в его присутствии невозможно соврать, держись от него подальше.
Правдоруб словно назло все время оказывается рядом.
Правдоруб:
— Что ты от меня шарахаешься? Тебе есть что скрывать?
Феликс (осторожно):
— Каждому есть что скрывать!
Правдоруб:
— Честность лучшая политика, чем меньше врешь — тем проще жить.
***
смена кадра
***
Я вышиваю заковыристый узор на черной футболке. Что тут такого и при чем тут футболки, спросите вы? Ответ будет длинным. Начну, пожалуй, с драконов. Есть у них странная фишечка, о которой не принято особо распространяться, но фишечка важная. А именно – цвет одежды. Для драконов разных кланов разные цвета могут быть полезны, нейтральны или даже опасны. Больше всего это касается слабых драконов, уровня современного Шеата, но порой и довольно мощным ребятам цвет одежды доставляет беспокойство.
До конца разобраться во всех этих тряпошных тонкостях у меня не получилось. Как существо, привыкшее носить все – от стрингов до шубы, или вообще ходить голышом, имитируя плазмой комбез, я не понимаю этих проблем с цветом одежды и ее наличием/отсутствием на теле. Но драконы – это совсем другое дело.
Разбирать буду на примере двух имеющихся у меня ближе всего товарищей. Шеат таскает все белое, персонально мне напоминая стоматолога, для пущей важности только маски с улыбочкой не хватает. Не знаю почему, но этот белоснежный наряд ассоциируется у меня именно со стоматологами из наших отделений. Не с хирургами, не с травматологами, не с акушерами. Черт его знает, может личные какие-то впечатления выскакивают. Так вот, белый цвет для Шеата – что для меня тортик. Панацея, удобство, идеальный вариант.
Еще ему хорошо пойдет в пользу здоровью серебристый, голубой, пастельные тона – персиковый, песочный, светло-сиреневый, слабый, почти прозрачный салатный и тому подобная пастель, от которой меня тоже порой подташнивает. И нет бы разнообразить свой гардероб всем этим делом, так сия мелочь пузатая предпочитает ходить в ослепительно белом, мозоля глаза и просто издеваясь над самим понятием скрытности и незаметности.
У Шеврина наоборот, родной цвет – черный. Черные майки, футболки, рубашки и все виды брюк прочно заняли его персональный шкаф. Но, в отличие от Шеата, дракон смерти не брезгует и белым (классическое сочетание белой рубашки и черных брюк), зеленым, синим, голубым, разноцветным и одеждой с принтом, полосами, клеткой и тд, и тп до бесконечности. Этот дракон не маячит черным пятном, не раздражает однообразностью и не вызывает у меня прямо-таки вырывающегося желания переодеть его во что-то хоть немного отличающееся от больничной формы.
Бескровная борьба с белыми шмотками Шеата начиналась абсолютно невинно – я создавала одежду по его меркам подходящих цветов, в полоску, клетку или с вышивкой. Блондин кивал, мерил, послушно крутился у зеркала в нужные стороны, выслушивал, как ему идет и какое оно все красивое и… через час оказывался снова одет в белую футболку без единого пятнышка. Порой хотелось плюнуть, вызвать телевизионщиков и снимать его в рекламе отбеливающих средств. По крайней мере, выручка за это издевательство будет…
Отследить путь очередной красивой рубашки, любовно созданной по молекуле, я решилась после посещения нами дружественно настроенного клана демиургов, где, кстати, обитал и мой второй супруг, Лиан со своей женой Лисанной. Да, связи у нас сложные, без бутылки не разберешься. Скажу только, что клан его сильный, но там свои терки и заморочки на счет создателей и разрушителей, в которых разобраться еще сложнее, чем в моей супружеской жизни.
Так вот, для приема я сделала Шеату вполне приличные серебристые, в цвет металла, брюки и красивую светло-серую рубашку, которые ему шли неимоверно. Думала, после будет одевать еще куда-нибудь. Шеврин же переборол себя, натянул красное одеяние цвета крови и едва не грохнулся где-то по дороге в зал сбора. Красный для дракона смерти практически так же опасен, как черный цвет для серебряного дракона, поскольку цвет крови является клановым цветом кровных врагов черного клана… Тьфу, пожалуй, заем это безобразие! Без сладкого сдуреть можно от этих сложностей.
Короче говоря, драконы из вражьих кланов не носят одежки цвета клана-врага. Для них это физически больно. Но достаточно сменить тон, разбавить или наоборот, затемнить цвет и все проблемы решены. Кроваво-красный цвет, который Шеврину как раз не идет, мы заменили на бордовый и его тут же попустило. Вот тогда-то мне и была рассказана эта вся галиматья про клановые и родовые цвета и драконью аллергию.
Собственно, прием у демиургов прошел ожидаемо нормально, не считая того, что нас напоили аналогом сыворотки правды. Ну и выслушали всю эту правдивую правду, которую так хотели. К сожалению, правда бывает разных видов, особенно правда в мелочах, и демиургам пришлось выслушивать о подвигах корыстных людишек в Приюте, о тяжести возни с малышней всех видов и о многих других вещах, которые им и так известны, но являются чистейшей истиной. Помню я все это паршиво, видимо в идеале сие вещество должно было отшибать память вообще, но с моим телом все сложно. Смесь синерианина, демона и дракона дает слишком непредсказуемые результаты.
А после приема и серебристая рубашка, и штаны Шеата исчезли. Проспавшись, утром обнаруживаю белоснежного дракона в отутюженных штанишках, до зубовного скрежета напоминающего пришедшего по мою грешную душу ангела. Вот нимба не хватает только. А так сейчас наклонится, схватит за шкирку и скажет:
— Ну что, дочь моя, грешная, не пора ли тебе в ад?
Я помотала головой, отгоняя тупое видение и просканировала комнату. Как и ожидалось, ничего из созданных мною вещей для дракона не нашлось ни в самой комнате, ни за ее пределами. Скорей всего, все отнесено в прачечную… Ну что ж…
В тот день я не поленилась поспрашивать биоников, работающих в прачечной и выяснила прелюбопытнейшую информацию. Товарищ Шеат сдавал в стирку несколько десятков комплектов одежды разных цветов и ни разу не сдал белую. Много одежды было залито соком (ананасовым конечно!), кетчупом, соусом, вареньем и еще кучей всяких жирных и жидких продуктов. Часть рубашек и брюк порвана, многие не подлежат ремонту и их утилизировали, чтоб драные тряпки не занимали место на полках. Так же словоохотливая бионичка из линейки домохозяек любезно поведала, что серебряный дракон ни разу не забирал постиранное и для его целых и чистых вещей выделили отдельную полку. И рассказала об этом она еще товарищам Шеврину и Ирму, которые недалече, чем вчера тоже интересовались этой самой стиркой.
Я поблагодарила говорливую шатенку, забрала многострадальные одежки дракона и задумчиво потопала к себе. Облиться дракону кетчупом еще менее вероятно, чем облиться бионику. У них прекрасная координация движений, Шеат в большинстве случаев был трезвее огурца, болезнью Паркинсона тоже молодой здоровый организм не страдает. Значит, обливался специально. Но намеренно рвать вещи? Какой смысл? Детский протест? Юношеское шило в жопе? Опасные вылазки? Хрен его знает…
Поэтому я решила бороться с проблемой радикально. Ок, он не ценит то, что досталось даром и было сделано за полминуты без малейшего напряга. Посмотрим, как он оценит ручную работу.
Иголка медленно подхватывала бисерину, и тонкая нить прочно пришивала ее к ткани. Руки работали механически, пока я все это передумала, полностью отрешившись от мира сего. А потому не сразу заметила двух драконов, стоящих справа и слева от меня.
— Ты не заболела? – синхронный вопрос. Одновременно две ладони легли на мой лоб.
— Я не болею, ребята, — узор сложный – черепушка с розой в зубах, вышитая тем более серебристым бисером, так что отвлекаться было не лучшей идеей.
— Первый раз вижу синерианку за вышивкой, — Шеврин вальяжно шлепнулся на пол и устроился в позе лотоса.
— Ну… — многозначительно тяну я, протягиваю в ушко новую нитку. – Син вон и шьет, и вяжет, и жрать готовит так, что собственную ложку зажуешь. И ничего ведь. Кстати, это тебе.
Вручаю Шеату белую футболку с точно такой же черепушкой. Черную еще предстоит дошить. Блондин удивленно косится то на футболку, то на меня, то на брюнета. Старший сородич тихо ржет в кулак.
— Попробуешь облить хоть чем-нибудь цветным или порвать, будешь как я – вручную отстирывать и зашивать! – припечатала я огорошенного Шеата. – Где такое видано? Перевести кучу хороших качественных вещей с морем защитных заклинаний в угоду своим заебушкам?!
— Спасибо, — серебряный рванул куда-то вон в обнимку с футболкой. Эх, юность, гормоны… В бордель его сводить что ли, как оклемается?
— Молодо-зелено, — бурчит Шеврин и подгребает себе с дивана подушку. – Ничего, не спеши, он перебесится и будет самим собой.
— Быстрей бы, — вздыхаю я, дошивая особо сложный участок с заковыристой розой. Кажется, получается коряво. Нужно будет посмотреть на образце…
— Мы – драконы, а значит медленные существа. Не торопи его и будет тебе счастье.
Шеврин подвинулся ближе, заглянул в вышивку и был щелкнут по носу. Этот невинный жест, казалось, выбил его из колеи. Хорошее настроение дракона улетучилось, он скуксился и пробормотал еле слышно что-то вроде: «Она тоже так делала».
Готовую футболку я отдала на примерку. Заметную корявость вышивки Шеврин игнорировал и отдавать мне вещь для переделки отказался категорически, так и сбежав с нею куда-то в дебри корабля. Ну и кто тут больший ребенок, вот в чем вопрос…
Когда ее старший ребенок, пробуя пробудившиеся способности к телепорту, пропал из гостиной и обнаружился у леших на Дальнем Востоке, Людмила поняла, что стабильность — не для их семьи. При муже-Координаторе, сыновьях-магах, дочке-ведьмочке… нереально.
Муж мог пропасть на трое суток во время утрясания очередного кризиса, старший сын исчезал на дежурство и заваливался в дом утром, щуря сонные глаза, младший пребывал на практике или концерте, возвращался часто ночью, бодрый, как жаворонок, в дом постоянно десантировались друзья-подруги-приятели… Порой единственной стабильной деталью были говорящие рыбки.
Мила пожимала плечами и забивала холодильники едой, чтобы детям было что поесть в любое время суток.
И все равно усердно, при малейшей возможности, старалась держать режим дня. Нет, не в стабильности счастье, просто семья — это семья. И порой ее непоседам надо собираться вместе. А также помнить, что следует вовремя есть и спать хотя бы семь часов в сутки…
Неудивительно, что ввалившаяся в шесть утра компания не застала ее врасплох. Зато «поросята» Марго и ее собственная свинушка, нагло вравшая о какой-то внеочередной ночной практике в сопровождении Яна, растерянно заулыбались.
— Мам, привет.
— Здрасте, теть Мил…
— Мы тут немножко отлучились…
— Но все уже хорошо.
— Честное слово!
— Мам…
Неизвестно, что дальше сказала бы проштрафившаяся компания, но тут снова прошелестел телепорт, и Маринка изумленно присвистнула, узрев новоприбывших.
— Ух ты-ы… — дуэтом прошептали близнецы. Ахнул аквариум.
Тренированная мать, пережившая в своем доме угощение леших, бегающий торт, рыдающих над сериалами рыбок и прочие не менее выдающиеся события, только подняла бровь. Хотя ее дети выглядели странно даже по меркам их семьи.
Начать хотя бы с молодоженов. Адам и Ева, да-да, именно в том первозданном одеянии… почти. На Лине только волосы и что-то типа шали, а на Лёше — только Лина, которую младший сын держал на руках. Вадим-старший был одет один в один как на интервью, исключая рубашку, и жилет довольно странно смотрелся на голом теле… зато пропавшая рубашка, завязанная немного ниже, чем полагается, красовалась на бедрах у…
— Дим! Димушка!
Людмила повисла на шее у пропавшего и найденного сына, сдерживая слезы, зашептала что-то ласковое, с болью отмечая седые пряди в волосах… Радостно заверещала малышня, сообразив, что головомойка откладывается. Аквариум азартно сравнивал обоих наличных Димов и делил симпатии, громко требуя отчета о приключениях. Отобнимав Дима, Мила набросилась на остальных… Лёш и Лина попытались под шумок улизнуть за одеждой, но были изловлены и теперь отчитывались, завернувшись в одно покрывало на двоих. На шум прибежала Маргарита и внесла свою долю беспорядка. Словом, начался форменный соловьевский дурдом, который, если честно, Людмила давно ценила превыше стабильности.
— Что-то случилось? — послышался с порога тихий голос. — Боже!
И Дим хватанул губами воздух:
— Иринка!
Бдительность — вот немаловажная черта характера, если ты занимаешься магией. А если ты еще и мать магов, то бдительность вообще один из краеугольных камней твоей личности. Именно поэтому Людмила, несмотря на всю бурю чувств, засекла движение в коридоре, которого больше никто не заметил.
— Дим, ты куда?
— Вадим, — поправил ее странный и нежданный сын. Сын, который ей почти ровесник. — Дим — он.
— Хорошо. Так куда?
— Дела.
— А дела не подождут? Тебе надо отдохнуть. Стой-стой… Ди… Вадим… Сколько ты уже на ногах? — Пепельные глаза не изменили своего выражения, и Людмила попробовала по-другому: — Как твоя мать, я решительно требую, чтобы ты шел отдыхать!
Усталое лицо дрогнуло. Вадим с каким-то удивлением всмотрелся в «мать» ростом ему по плечо. Потер лоб…
— Я не совсем твой сын, ты ведь понимаешь? Твои — там… — Он кивнул за закрытую дверь, где помывшиеся-переодевшиеся Соловьевы сползались за стол.