Город Тахко, который собирались переименовать в Вельхоград.
Вообще-то в лечебные покои кавалеры к дамам не допускались. Здесь царили строгие понятия о нравственности. И уж тем более не допускались нарушения покоя и тишины, совершенно необходимые, по мнению лекарей, для исцеления болящих и раненых. А представить, что в эту обитель покоя, нравственности и лечения будет когда-то допущено животное… еще луну назад это было бы абсолютно невозможно, кого ни спроси.
Тем не менее сейчас «кавалер маленькой дамы», пушистый меур-двухлетка злостно нарушал все установленные в лечебных покоях порядки, а лекари не только при этом присутствовали, но и всецело одобряли его поведение, выражая свое мнение хлопаньем в ладони и подбадривающими (о ужас!) криками.
— Бабушка! Бабушка, смотри, как у Штуши получается!
У Штуши и в самом деле получалось. Маленький пушистик тихонько крался по подоконнику, изображая самца мурхи, выцеливающего мышку, и вся его фигурка выражала полную сосредоточенность порученным делом. Даже крошечный хвостик казался в этот миг пушистым и длинным. Еще немного, еще чуть-чуть — казалось, воображаемая мышь будет вот-вот схвачена… Бросок, когти смыкаются на добыче, миг торжества — и вдруг ловец в ужасе шарахается прочь, взмывая по занавесям и дико озираясь.
— Чего это он?
— А, это мурха недавно добычу у нас в стороже ловила. Ловила мышь, а поймала Райво, десятника нашего. Тот, вишь, из погреба не вовремя высунулся…
— Ха-ха-ха! Молодец! А еще кого покажи!
— Покажи поваршу! Поваршу нашу покажи, Вииво Пышку! Поваршу!
Штуша с интересом посмотрел на хохочущую здесь же поваршу и спрыгнул с занавеси. Встал на задние лапки, выпрямился и быстро распушил шерстку, резко прибавив фигуре «полноты». И зашагал, покачивая «бедрами» и на ходу «поправляя прическу» и «фартук».
Публика грохнула хохотом. «Поварша» недоуменно оглянулась: над чем, мол, смеются? На голове — порядок. С фартушком порядок. Вдруг внезапная догадка озарила «женщину», и она, боязливо опустив голову, заглянула себе в «вырез». Ой, а что это там? Помогиииииииииите!
— А он…
— А чего там такое видел, а?
— Та дайте ж глянуть…
— Ой, не могу! — заверещала поварша. — Ой, это ж он позавчера показывает, когда мне туда рак попал! Я чую шевелится, глаза опустила глянуть, а там клешня торчит… я ж думала…
— Так верещала, что вельхо спасать кинулись!
— И как, спасли?
— Не… ее быкарь Вено спас… рака вытащил… да еще проверил, не завалялся ли там кто другой.
— Долго проверял-то?
— Дык старался! Там, брат, есть где поискать.
— Да тьфу на вас! — привычно отмахнулась и впрямь пышногрудая Вииво. — Слышь, девчоночка, ты их не слушай. Эй, зверь, как тебя? Штушенька… а покажи-ка вот этого, говорливого!
Пушистик насторожил ушки.
— С меня сладкие ягоды!
— Чррч! — после короткого раздумья одобрил Штуша. И изобразил, как подтягивает штаны…
— Пало, — на плечо легла чья-то рука. А, Эвки. — Развлекаешься?
— Странный зверек, не находишь? Ты обратил внимание, что он различает людей не только по лицам, но и по именам? Даже для меура это слишком разумное поведение.
— Давай потом про меура? Наш новый союзничек кличет. Вести он какие-то получил срочные. Идешь?
Эсэмэска пришла утром – солнце едва успело подкрасить нежностью февральские крыши. С вечера стоял густой туман, колкий воздух был полон мороза, а теперь сквозь белоснежные кружева куржака, развешенного на ветках деревьев, проглядывало чистейшее голубое небо.
Катя улыбнулась – постучавшаяся эсэмэска была от Пашки – и нажала: «открыть».
«Катёнок, мне кажется, к вам приходил почтальон. Тебе срочно нужно проверить почтовый ящик!» – гласило послание.
Катя улыбнулась, прочитав эсэмэс, сладко потянулась в кровати, полежала ещё минутку, продляя удовольствие, и встала. Одеваться и идти к почтовому ящику не хотелось, но Пашка наверняка ждал восторгов по поводу подарка – скорее всего придумал что-то необычное. И не поленился ведь чуть свет прийти, положить в почтовый ящик!..
«Какой он милый!» – подумала Катя.
В том, что Пашка сам принёс валентинку, она не сомневалась – её парень никогда не доверил бы почте сегодняшний романтический сюрприз.
Катя накинула пуховик и спустилась к почтовым ящикам с четвёртого на первый этаж типовой барнаульской девятиэтажки.
В ящике действительно что-то лежало.
Катя повернула ключик, и к её ногам упал конверт. Самоклеенный, разрисованный ангелочками с сердечками, подписанный каллиграфическим почерком: «Катёнку – самой красивой и самой сексуальной девушке в мире!» Внутри лежало письмо-объяснение в любви. А ещё там было два билета на концерт популярной рок-группы The Impala и два билета в планетарий на программу о чёрных дырах – Катя увлекалась и роком, и тайнами Вселенной. На самом дне конверта блестел небольшой кулон в виде полицейской будки – машины времени Тардис из сериала «Доктор Кто» – на цепочке.
Письмо было от Пашки! Кто ещё мог учесть все интересы Кати? И она поспешила наверх – смартфон остался дома, – чтобы сказать, какой он молодец и как она его любит, какой он необыкновенный и замечательный… и самый-самый лучший!
Выслушав Катю, Пашка неожиданно надолго замолчал. И когда она начала уже кричать, что бросит трубку, если он немедленно не объяснится, Пашка, сказав только одну фразу:
– Сейчас приеду, – положил трубку.
Катя немного обиделась на холодный ответ – что происходит? Потом пожала плечами и налила себе чаю. Разложила на столе веером конверт, билеты на концерт и в планетарий, в основание на свёрнутую цепочку поставила Тардис и счастливо улыбнулась.
Не успела допить чай, как раздался звонок домофона. Катя нажала кнопку «открыть», впуская любимого. По лестнице он взлетел быстрее лифта… И крикнул, распахнув дверь в квартиру:
– Одевайся скорее! Ты в опасности!
Катя замерла в дверях совершенно растерянная, а Пашка сгрёб с вешалки пуховик и начал торопливо надевать его на Катю.
Пока Катя соображала, что происходит и что сказать, она оказалась в пуховике и шапке, а Пашка уже подставил ей сапоги – сначала под одну ногу, потом под другую…
– Да объясни толком, что происходит? – взмолилась Катя, застёгивая молнию.
– Нет времени, – ответил Пашка и потянул её за дверь.
«Вот так день всех влюблённых! – подумала Катя, едва поспевая за Пашкой. – Если такое начало, то чем же этот день закончится?»
На лестничной площадке Катя направилась к лифту, но Пашка потянул её к лестнице.
Когда начали спускаться, внизу хлопнула дверь.
Пашка остановился и придержал Катю. На её невысказанный вопрос он прижал палец к губам – тихо!
Загудел вызванный снизу лифт, и послышались быстрые тяжёлые шаги по лестнице, что было необычно: зачем вызывать лифт, если всё равно поднимаешься пешком?
Пашка, прижимаясь к стенке, чтобы в лестничный пролёт их не было видно, поспешил назад.
Крепко удерживаемой за руку Кате ничего не оставалось делать, как подниматься по лестнице вслед за ним.
Вернулись на Катин этаж. Она было направилась к своей квартире, но Пашка потянул выше – на пятый…
Лифт к тому времени тоже двигался вверх и остановился, едва Катя и Пашка покинули лестничную площадку.
Поворачивая, она видела, как из лифта вышли два здоровенных мужика в камуфляже. Ещё двое поднялись по лестнице…
«Военные, что ли? Командос? Прямо Шварценеггер и компания – как в голливудском боевике!» – подумала Катя.
Пашка замер и подал Кате знак не шевелиться.
Мужики направились к Катиной квартире. Отсчитав на пальцах «Три, два, один», они вышибли дверь и ворвались внутрь…
Катя ринулась было к своей квартире, но Пашка прижал её к стенке, закрыл рот ладонью и едва слышно прошептал:
– Ни звука!
Катя дёрнулась – она была возмущена: как так? В её квартиру ворвались военные! В её квартиру! В её! А он не пускает…
Но Пашка держал крепко и лишь прошипел:
– Убьют ведь!
Катя некоторое время пыталась освободиться, но на смену возмущению постепенно пришло понимание опасности.
Наконец она перестала дёргаться и с мольбой посмотрела в Пашкины глаза: «Что делать?»
Ответить он не успел – послышались шаги и голоса: мужики в камуфляже вернулись на лестничную площадку.
– Объекта в квартире нет, – произнёс в рацию один.
Какой такой объект? В её квартире нет и не может быть никаких объектов!
Катя посмотрела на Пашку – почему в её квартире ищут какой-то объект? И наткнулась на его взгляд – отчаянно-решительный.
И тут Катя осознала, что объект – это она.
Фраза «Объекта в квартире нет» закрутилась в её голове. И с каждым оборотом рос ужас – военные приходили за ней!
Её начало потряхивать. Ноги ослабели. Катя стояла только потому, что Пашка прижимал её к стенке. И только потому не заплакала, что рядом был Пашка.
Но истерика была очень близко. И, как назло, военные с этажа не уходили, а всё переговаривались: то через рацию, то просто между собой. Смысл слов терялся за фразой «Объекта в квартире нет». Она затмевала все мысли и чувства Кати – объекта в квартире нет…
Но ведь объекта в квартире действительно нет!
К ужасу добавилось истеричное веселье, но следующая мысль заставила побледнеть и покрыться холодным потом – объект вот он, рядом с квартирой! И стоит военным чуть-чуть подняться по лестнице, как они увидят её.
Что они с ней сделают? Убьют?!
Казалось, ещё чуть-чуть и Катя упадёт в обморок. И тогда Пашка… поцеловал её.
Рука его гладила её щёку, шею, плечи…
Катя какое-то время ещё пыталась бежать, трепыхалась, но поцелуй был горячий и настойчивый. И вскоре она забыла обо всём. Внутри стало тепло, в голове – сумбурно, военные куда-то уплыли, и вместе с ними уплыла истерика, да и весь остальной мир.
Краем уха Катя слышала, как загудел лифт, остановился и снова загудел. Потом где-то далеко, на другом краю Вселенной, хлопнула входная дверь.
Пашка отпустил Катю, но она всё равно ещё опиралась на стену – не могла стоять на ногах, хотя теперь уже не от страха… Это был их первый поцелуй.
Пашка выждал немного и потянул Катю вниз. Уговаривать не пришлось. Она отлепилась от стены и, обгоняя его – с одной стороны, ей хотелось скрыть волнение, а с другой – снова всплыла тревога, – бегом спустилась на площадку и направилась к своей квартире. Вид выбитой двери отодвинул поцелуй и романтику.
Катя похлопала по карманам – телефон остался на столе.
– Нужно позвонить родителям или брату! – крикнула она, наступая на лежащую в коридоре дверь.
Пашка схватил её за рукав.
– Стой!..
Но Катя решительно ответила:
– Это мой дом! Ты что, не понимаешь, что ли? Они выбили дверь в МОЙ дом!
– Они вернутся! – Пашка потянул Катю к лестнице. – Нужно уходить.
– Нужно позвонить родителям и брату! И в полицию… Мне нужно взять телефон, – отрезала она.
На самом деле ей хотелось очутиться дома, убедиться, что всё в порядке, всё на месте. Иначе как жить-то? Катя боялась, что сейчас вместо квартиры увидит пустоту или разрушения.
– Я не думаю, что они оставили квартиру без наблюдения, и второй раз может не получится сбежать от них, – настаивал Пашка.
– Да кто они такие?! – воскликнула Катя, останавливаясь на ходу и поворачиваясь к нему. – Я не преступница какая-нибудь, я даже дорогу перехожу по светофору… почти всегда. Но за это ведь не вламываются в дом? Ну почему, почему?! – Катя с вызовом посмотрела на Пашку. – Или ты что-то знаешь и молчишь?!
Пашка вдруг побледнел и замер, словно прислушиваясь к голосам внутри себя.
Катя, не дождавшись ответа, развернулась и пошла на кухню за телефоном… Но не успела набрать номер мамы, как Пашка, вновь обретший способность двигаться, подошёл к ней, убрал её руку с телефона, обнял и негромко сказал:
– Не спеши, а то наломаешь дров. Тут нужно подумать. Пожалуйста…
И, дождавшись, пока Катя вышла из телефонной книги и погасила экран смартфона, вернулся в коридор, поднял дверь и прислонил её к косяку, закрывая вход.
Катя оторопело осматривала кухню, где она несколько минут назад мирно пила чай. Взгляд её упал на веер подарков, которые лежали на столе.
– Вот так праздник! – горько усмехнулась она.
– Ещё не вечер! – расстегнув молнию на куртке, ответил Пашка, подставил к столу табуретку и сел.
– Даже не знаю, злиться мне на тебя или благодарить за спасение, – посмотрела ему в глаза Катя.
– Может, чаю попьём? – спросил Пашка и взял кулон.
– Ты же говорил, что нам нужно торопиться?
– Нужно. Но это не имеет смысла, если ты мне не доверяешь.
Пашка сидел спокойный, внешне расслабленный. Единственное, что выдавало его волнение, – он накручивал цепочку на пальцы. И Катя почувствовала в нём силу, надёжность. Подумав немного, она сказала:
– Доверяю.
– Тогда пойдём отсюда поскорей. И пока не надо никому звонить.
– А как же квартира?
– Всё будет хорошо, Катёнок, доверься мне.
Катя вздохнула, взяла телефон и сумочку и направилась вслед за Пашкой. Не успели они выйти в коридор, как входная дверь, прислоненная к косяку, с грохотом влетела внутрь.
Пашка схватил Катю и крепко прижал её лицо к своему плечу так, что она ничего не могла видеть.
Катя почувствовала, как мир поплыл, сжался, выкрутился… тошнота подступила к горлу, голова закружилась, уши заложило.
Откуда-то издалека донёсся голос Пашки:
– Сейчас пройдёт, Катёнок мой, потерпи немного… потерпи, Катёнок, дорогая моя…
Объятья ослабли, и Катя посмотрела туда, куда только что отлетела дверь…
Всё было в порядке: дверь стояла на месте – не выломанная, как ни в чём не бывало. Только… Это была вроде та же дверь, но немного другая – старая, исшарканная, поцарапанная.
– Но как?.. – спросила Катя.
– Минуту, – сказал Пашка и подошёл к окну, открыл его, что-то выбросил, закрыл и вернулся, взял Катю за руку и потянул на улицу. – Пойдём…
Катя, закрывая дверь на замок, проверила, хорошо ли та держится. Дверь, хоть и была серой и обшарпанной, стояла крепко. Катя удивлённо посмотрела сначала на дверь, потом на Пашку и подумала, может, ей всё приснилось и не надо беспокоить родителей?
Пашка, словно прочитав её мысли, сказал:
– Видишь, всё в порядке, дверь на месте! Пойдём со мной…
И они поспешили вниз.
Катя перепрыгивала через ступеньки, чтобы не отстать от Пашки, и недоумевала от увиденного ею на бегу. Это был знакомый с детства подъезд, та же лестница, те же перила, те же почтовые ящики. Только на всём лежал налёт запустения. Стены не помыты, как обычно, а наоборот, исписанные и изрисованные, с отпечатками ботинок, словно кто-то ходил по ним. Кое-где осыпалась штукатурка. Перила, видимо, не просто давно, а вообще не знали тряпки и мыла – грязные, липкие. Катя брезгливо отдёрнула руку. Ступени тоже не мыты. На площадке между первым и вторым в углу валялись шприцы, из тёмного угла несло стойким запахом мочи.
Катя с ужасом посмотрела на Пашку. Ей стало стыдно перед своим парнем за то, что в их подъезде такая грязь. Как будто она сама тут нагадила. И герани, что стояли в подъезде на подоконнике, будто сама засушила и бычками затыкала…
Не менее странная картина ждала их на улице, когда они вышли через болтающуюся на одной петле дверь, в которую намело целый сугроб снега. На улице везде мусор и вонь от припаркованных где попало автомобилей – старых, проржавевших, с сосульками заледеневшей грязи… Снег на дорожках за всю зиму ни разу не убирался, и узенькие скользкие тропинки, протоптанные жильцами, едва не доставали до окон первого этажа. Люди вокруг были хмурыми, никто не улыбался. Все злые и раздражённые.
– Нам до ЦУМа скорее добраться нужно, – сказал Пашка и потянул Катю в сторону трамвайной остановки.
– Так на метро быстрее же? – удивилась она.
– В Барнеаполе нет метро, – усмехнулся Пашка. – Барнеаполь – это параллельный Барнаул. Обратная сторона Барнаула. Так получилось, что город расщепился на два… оба существуют в одном месте, в одно время, но в параллельных реальностях…
Оглушённая и раздавленная, Катя покорно пошла за Пашкой. И вдруг остановилась:
– Что это? Мой кулон? – с удивлением спросила она, подняла Тардис на цепочке и посмотрела вверх.
Прямо над этим местом на четвёртом этаже были окна её квартиры. Катя вспомнила, как Пашка открывал окно.
Пашка изменился в лице и попытался забрать кулон, но Катя возмутилась:
– Ты выбросил мой кулон! Мою Тардис! Сначала подарил, а потом выбросил!
Пашка нахмурился и умоляюще сказал Кате:
– Я тебе объясню всё. Потом. Верь мне! Нам нужно спешить. – И потянул её за руку к остановке.
Сели в первый подошедший трамвай, и в закрывающуюся дверь Катя увидела, как из-за дома вышли пять мужчин в камуфляже. Четверо тех самых, что несколько минут назад вломились в её квартиру захватывать «объект», и ещё один. Они смотрели на отъезжающий трамвай, и Кате показалось, что в толпе пассажиров они видят именно её.
Трамвай был полон. Раздражённая кондукторша пробиралась через неподатливую толпу и требовала плату за проезд. Переругивалась с пассажирами.
Наконец подошла к Кате с Пашкой. Пашка кое-как достал из кармана мелочь и заплатил за обоих. Но не успел взять сдачу, как мимо ломанулась бабуля, понося на чём свет стоит эту «бессовестную молодёжь, которая совсем стыд потеряла».
Вслед бабуле неслось: «Куда прёшь, старая карга! Помирать пора, а она разъездилась тут».
Катя с ужасом увидела, что бабуля – это Софья Петровна, бывшая учительница, а теперь пенсионерка, жившая во втором подъезде Катиного дома. Милейшая и добрейшая женщина. Она выучила полгорода, и множество её бывших учеников постоянно приезжали, навещали её. Софью Петровну все в округе любили и заботились о ней. Постоянно кто-то из бывших учеников то продукты приносил, то гулял с ней. То она сама с детками на площадке играла – сказки им читала, пока мамаши бегали в магазин или по другим срочным делам.
И тут Софья Петровна – и вдруг старая карга и хамка.
Кате стало страшно. Но, не давая ей долго думать, Пашка потянул на выход – нужно было пересесть на троллейбус. Трамвай до ЦУМа не шёл.
Катя смотрела по сторонам и не узнавала город. Город, в котором родилась и выросла, где окончила школу, поступила в университет. И вдруг – серые улицы, серые, больные деревья, грязные машины, злые, раздражённые люди… Катя как будто впала в ступор, толчки и ругательства пассажиров до неё словно бы не доходили.
Вскоре Пашка потянул Катю к двери. Они с трудом протиснулись и приготовились на выход. Троллейбус подошёл к остановке, дверь открылась.
Катя замешкалась немного и получила ощутимый тычок в бок. Она оглянулась.
– Чё смотришь, корова! – рявкнул седой мужчина. – Двигай булками!
– Да как вы?.. – возмутилась Катя.
– Давай, давай! Двигай! – повторил он, выталкивая девушку из троллейбуса.
– Полегче на поворотах, дядя! – крикнул Пашка, подхватывая падающую Катю.
– Пасть завали, щенок! – ответил мужчина и, расталкивая прохожих, пошёл к ЦУМу.
Этот мужчина словно разбудил Катю. Кровь прилила к её лицу. Она повернулась к Пашке и в отчаянии крикнула:
– Или ты сейчас же объяснишь мне, что происходит, или я тут, сейчас, закачу скандал!
.роман
От автора
Есть такая легенда в Барнауле – о том, что у нас в городе построили метро. Даже сайт, посвящённый нашему метрополитену, сделали: http://barnaul-metro.ruСоздали группу «ВКонтакте»: https://vk.com/barnaulmetroТам можно узнать, как принималось решение о строительстве, и о трудовых подвигах можно почитать… Много внимания уделено забавным случаям и строительству новых веток. С гордостью сообщается о том, что это самое безопасное метро в мире – за всю историю существования барнаульского метрополитена в нём не было ни одного теракта, ни одной сколько-нибудь серьёзной аварии, ни одного значительного происшествия. К тому же во время кризиса 90-х тут нашли возможность снизить плату за проезд!..
Часть барнаульцев клянётся, что ездит на работу в метро. Другая часть называет первых придурками и фантазёрами… Говорит, что всё они выдумывают, и никакого метро в Барнауле нет, и вряд ли когда будет – почва у нас для метро не подходящая – пески… Да и населения маловато будет…
То есть, метро в Барнауле нет. Но оно как бы есть.
И я решила написать роман о своём городе, который я очень люблю. Решила спуститься в нашу подземку, пройтись по станциям, проехать в поездах…
А ещё мне захотелось понять: почему одни барнаульцы видят метро, а другие – нет. И где проходит линия, разделяющая наш город на Барнаул – столицу мира и Барнеаполь – дыру дырой.
С уважением, Анна Самойлова
Жанет выбирает яркую душистую ягоду в мелких золотых оспинах. Двумя пальцами обрывает зеленую шапочку. Прикрыв глаза, вдыхает влажный запах ягодной свежести.
— Эту клубнику сегодня утром доставили из Лизиньи — говорит она – Там много солнца. Поэтому она такая сладкая и душистая. Попробуй.
Она роняет ягоду на ладонь, чуть сведя её в плавную горстку, и протягивает мне с лукавством Евы, сорвавшей плод.
Её белые пальцы розово просвечивают, ягода соблазнительно блестит алым боком. Я ловлю её руку снизу, чтобы наши ладони совпали, совместились, и беру ягоду губами.
Раскусываю. Ягода действительно сладкая, рыхлая и сочная. Рука Жанет всё ещё совпадает с моей.
Я целую в мягкий бугорок под указательным пальцем.
Жанет берет вторую ягоду, но не кладет на ладонь, а сразу подносит к моим губам. Я принимаю дар, а зеленая шапочка остается в её пальцах.
Я тоже беру ягоду с блюда за короткий черенок, целое бесконечное мгновение любуюсь вытянутой крапчатой сферой.
Щедрость матери-земли в союзе с любовью солнца. Дитя весны. Жанет в ожидании подается вперед, будто предчувствует поцелуй, а не угощение. В нетерпении проводит кончиком языка по нижней губе, от чего мой вздох разбивается на несколько судорожных и мелких.
Я испытываю соблазн поцеловать эти губы, припасть к той же упругой влажности, не ягодной, но живой. Однако, сдерживаюсь, чтобы ее поддразнить.
Провожу прохладной ягодой вслед за пылающим языком. Жанет тут же впивается зубами, срывает плод с зелёного черенка. Но разрушить ягоду не спешит, смыкает зубы медленно, так, чтобы сок скатился в уголок рта.
Я не отрываю глаз от зрелища, что манит и искушает. Дыхание уже не срывается, оно сворачивается как лента. Застревает сухим комком.
Жанет снимает с вершины ягодного холма следующую жертву. Она намерена повторить маневр, плавный, с полукругом, но я не в силах вынести ее сладкую завораживающую медлительность.
Я перехватываю ее руку и резко срываю ягоду с черенка. Жанет тихо смеется.
А затем наши губы сталкиваются, сливаются, плавятся, влажнея и раскрываясь навстречу друг другу. Это за пределами разума, он брошен, отвергнут.
Это могучая жажда, изголодавшаяся жизнь, будто отвалили многопудовый камень, что давил своим весом яростный поток не то света, не то огня, одним словом, стихии, которая, срывая ржавые петли, вдруг прорывается, и теперь волочит за собой, обмотав огненными жгутами руки и ноги.
Поток страстей и желаний, который размывает все истончившееся, покрытое патиной, осадочное, в оковах, в запретах, с шипами и крючьями. Я чувствую, как меня уносит радость того, что так долго было отрицаемо и запретно. Счастье, свобода, любовь…
Да, да, любовь. Любовь, которой я прежде не знал. Наши руки остаются стиснутыми, переплетенными.
Я боюсь ее отпустить, позволить ей отдалиться, пусть даже для того, чтобы вдохнуть, и в то же время хочу прикоснуться к ней, охватить ее голову, почувствовать ее затылок, теплый и беззащитный, под волной рыжих волос, которые будут меня дразнить.
Жанет вдруг отстраняется от меня и делает резкий вдох, как утопающий, которого за волосы выдернули на поверхность. Мы смотрим друг на друга целую вечность, но в действительности несколько ударов сердца. Затем одновременно вскакиваем и бросаемся навстречу.
Теперь уже не только руки, я чувствую ее всю, угадываю до мелочей рельеф тела под тонкой тканью. Могу охватить ее шею, погрузить в волосы пальцы, обнять ее стан так, что ее лицо окажется слегка запрокинутым, и оттого восторженно-растерянным. А я смогу приникнуть к ней, щека к щеке, и так замереть.
Ее руки, с зеркальной нежностью, следуют за моими и так же настойчиво ласкают. С той почти пугающей тождественностью мы смотрим на полуоткрытую во дворик дверь.
Хотим преодолеть те несколько шагов, что отделяют нас от спасительного убежища, где мы могли бы укрыть наше сладостное греховное безумие от небесной укоризны, но совершить эти шаги означает разомкнуть переплетенные руки.
Оторваться друг от друга. Поэтому мы прибегаем к странной полумере: размыкаем объятия, но тут же переплетаем пальцы и каждый путанный, торопливый шаг отмечаем таким же торопливым касанием губ, по очереди срывая поцелуй, как прежде дарованную ягоду.
Вот уже и полутень, укрытие от любопытных глаз. Стены, притолока. Там, в глубине, лестница. А наверху дверь и моя спальня.
Но расстояние непреодолимо, эта кровать с прохладной, жестковатой простыней на самом краю ойкумены, куда придется совершить многодневный поход.
Разлука слишком долгая, невыносимая, чтобы преодолеть, перешагнуть пропасть, следует поглубже вдохнуть, отрастить крылья безумия, которые подхватят и перенесут на противоположный край расколовшейся вселенной.
Жанет протягивает ко мне руки, чтобы успеть удержаться, не вспорхнуть в одиночестве. Я снова ее обнимаю, соскальзываю губами от ушного завитка по шее до ключицы, где светится матовая ямочка.
От странного блаженного головокружения падаю на колени, сминая ее юбки, слышу тонкий крахмальный хруст. Скрип шелкового чулка, в который затянуто ее круглое колено. Шелк восхитительно прохладен.
Моя рука скользит от щиколотки вверх, к полусогнутому колену. Оно податливо укладывается в мою осмелевшую ладонь. Под мизинцем такая же мягкая пологая впадинка, как и над ключицей, хрупкое подкожное сочленение женщины.
Жанет охватывает мою голову, обращает к себе мое лицо. В ее глазах та же неумолимая потребность касаний и действий. Зрачки ее темнеют и расширяются, почти сгоняя зеленую радужку.
— Ты сумасшедший…
Голос ее прерывается. Я вижу, как двигаются ее губы, влажные и молящие. И не могу удержаться, чтобы не прильнуть к этим губам, почти захватнически, стремясь к наивысшей степени ощущения и слияния.
Затем вновь короткая перебежка. Мучительный краткий разрыв. Туманный расплывчатый проем двери. Как долгожданная цель, как далекий берег, где нас ждет покой и прибежище.
Каблучок Жанет цепляется за ступеньку, где-то с легким стуком слетает ее башмачок. Второй еще стойко держится, когда она падает поперек кровати с обреченным протяжным вдохом счастливой жертвы.
А меня этот вздох внезапно отрезвляет. Мое желание внезапно переходит в форму затяжного управляемого пожара.
Когда разум прежде подавляемый и отвергаемый, внезапно находит путь к союзу со своей животной антитезой, когда бушующая стихия, слегка умерив пыл, обращается в созидающую силу.
Я хочу любить ее, эту женщину, хочу ласкать, хочу соблазнить, распалить и утолить.
Нечто подобное может испытывать художник, сгорая от нетерпения над девственным холстом, или скульптор, взирая на сияющий мрамор.
Любовь тоже искусство, мастерство, вдохновение. И тело женщины, как живое полотно, которое от прикосновения и поцелуя заиграет красками, как дикий мрамор, который будет дышать, волноваться и наливаться кровью.
Разум вступает во взаимодействие с чувством, благословляя плоть на акт творчества, на алхимическое слияние двух начал, ведущее к возрождению или погибели.
Без этого вдохновения, дарованного свыше, плоть лишь греховный инструмент, орудие похоти. Я всегда знал, что способен испытывать это вдохновение любовника, но не позволял ему разгореться.
С Мадлен я был вынужден проявлять крайнюю осторожность, ибо она была слишком невинна и набожна.
А в следующие годы из меня это вдохновение выбивали силой. Подобно художнику, стесненному в средствах, я был вынужден делать наброски по заказу вместо того, чтобы запечатлеть на невидимом полотне райские дали и адовы бездны.
Но сейчас я, наконец, ощущаю дарованную мне свободу, свою долго изгоняемую и подавляемую страсть. Я слышу зов и ответную страсть любящей и желанной женщины, зов вселенской женственности.
Такой же неукротимой созидающей силы.
Губы пересохли и сердце страшно бьется. Но я владею собой, я не хочу утратить миг чувственного накала слишком быстро.
Я хочу жить в нем, слышать гул крови, неумолчный грохот каких-то запредельных барабанов и ликующий вой труб.
Жизнь, жизнь, пламенеющая, мятежная, невыносимая в своей причастности, почти изгоняющая душу из тела, ибо та напиталась жаром до невообразимых размеров и готова разорвать телесную скорлупку.
Веки Жанет трепещут. Она наблюдает за мной. Моя неожиданная медлительность вызывает у нее любопытство. Но она терпелива.
Она умеет ждать и наслаждается тем же предчувствием. Когда я снимаю с неё оставшийся башмачок, она коротко вздыхает и пальчики на её ногах слегка расходятся, как будто она ожидает ласки именно там, но я ее обманываю.
Я беру её руку, брошенную, полусогнутую, и начинаю целовать, медленно, от кончиков пальцев, по тыльной стороне, затем от запястья к локтю.
Кожа у нее очень чувствительная, тонкая, и от моих поцелуев мгновенно наливается розоватым теплом. На сгибе локтя особо нежная складочка, готовая разорваться, и когда я касаюсь языком, Жанет вздрагивает.
Я хочу целовать и дальше, но мне мешает рукав. Тогда она другой рукой пытается ослабить шнуровку.
Я помогаю ей распутать узел и освободиться от лифа. Она делает движение, как новорожденная бабочка, чтобы выбраться из нагромождения юбок, как из кокона.
Но я не позволяю ей это сделать потому, что хочу освободить её сам. Добраться до нее, как до жемчужины, задержав дыхание до звона в ушах.
Неловко, путано, с возней, которая еще больше распаляет и оглушает.
Вновь взобраться по скользкому шелковому склону щиколотки, до округлости колена, а затем по бедру, до прохладной трепетной прогалины у границы чулка. И там благоговейно замереть, проведя пальцем вдоль тугого шелкового канта.
И только затем уже ослаблять все узлы, и тянуть вниз прежде занимательные, но уже ненужные шелковые, батистовые, бархатные обертки.
Прежде я видел ее тело только под покровом ночи, в обрывках теней, почти неразгаданное, скрытое, ревниво оберегаемое тусклым вмешательством свечи.
Это было так естественно и понятно. И вдруг я вижу ее при свете дня, без всяких теней, без золотистых отблесков, настоящей, невыразимо прекрасной в своей зрелости и простоте.
Я смотрю, и взгляд мой будто распаленная ладонь касается ее кожи. А потом я начинаю ее целовать, так же медленно и дразняще, мелко и отрывисто, как прежде целовал ее руки.
Она чуть выгибается и приподнимается, спеша подставить еще обделенные плечи и груди, подобно цветку, который, изнемогая от жажды, в долгий полдень ожидает дождь, и когда этот дождь начинает шествие, подставляет лепестки под первые еще несмелые капли.
Под ее кожей мне видится приливающая кровь, около левого соска тонкая жилка прилегает так близко, что я различаю голубоватый оттенок ее присутствия.
А если присмотреться, то находятся и другие глубинные протоки, которые сходятся у нежной розовой вершины. К другой такой же вершине я попадаю через ложбинку, где россыпь золотых пятен уводит вниз.
Это веснушки, такие же дерзкие и озорные, как те, что играют у неё на лбу и крыльях носа. Но не такие вызывающе яркие. Они будто остывающий солнечный след.
Я внезапно чувствую иррациональную полудетскую ревность. Будто это следы поцелуев. Будто солнце, согласно языческим легендам, сошло на землю, облачившись в плоть, чтобы заключить в объятия смертную женщину.
Блистательный Гелиос, нарушив божественный порядок, замедлил свою колесницу, чтобы коснуться губами этой нежной кожи и увековечить свою благосклонность. Как заманчива и как соблазнительна эта дорожка из брошенных искр!
Я знаю, что от затылка между лопаток по желобку убегает такая же дорожка. Я смогу спуститься по ней с той же расчетливой неторопливостью, признавая губами первопричину этих огненных следов, это доказательство солнечного родства.
В темноте их совсем было не видно, а теперь они стали моим достоянием, моим открытием.
Когда я снимаю одежду, Жанет помогает мне так же, как я помогал ей. Она торопит, но не словами, а касанием и лаской.
Я сажусь на край постели, чтобы избавиться от башмаков, а она тут же охватывает меня руками и быстро проводит языком вдоль позвоночника, отчего я вздрагиваю и у меня темнеет в глазах.
Она прижимается так крепко, так ловко сцепляет руки у меня на груди, будто желает впечататься, влиться, а её грудь растекается и жжет мне спину. Она губами ласкает мне шею, проводит языком по кромке волос, именно так, как я желал сделать это с ней сам.
Много раз, глядя на её нежный затылок, когда Жанет убирала волосы наверх, я видел на белой шее короткие завитки, почти невидимые, напоминающие пух, и мечтал пригладить их языком, приручить, причесать, придать им иное направление.
Но Жанет, похоже, намеревается лишить меня авторства. Она зарывается лицом в мои волосы, щекой, подбородком, губами разгоняет пряди и кончиком языка проводит за ухом, вызывая короткую дрожь.
Прихватывает зубами, как разыгравшийся щенок. Перемежает вкрадчивые укусы поцелуями. Я силюсь извернуться, чтобы поймать нежный лукавый рот. Она то приближается, почти касаясь, то вновь откидывает голову.
Когда Мильда врезалась в стену, Дин вскочил… Оружия нет, святой воды нет, даже одежды… Черт! Из всего снаряжения – только язык… Ну тогда его и пустим в ход.
— Что тебе надо?
— Неяссссно? – бледный язык одержимой скользнул меж тонких губ… – Вас…
Она двинулась вперед, совсем не по-старушечьи, плавно и гибко… Сэм заозирался по сторонам… Черт! Хоть бы спирт попался, что ли…
— Вы, парни, хитрые – забрались в город святоши-призрака? Думаете, тут вас не найдут?
— Кто ты?
— Какая разница? Главное, что сейчас, мальчики, вы без своего барахла, и мы славно развлечемся…
Дин прицельно измерил расстояние. Не выйдет… Ладно, тогда позлим малость…
— Крошка, если решила развлекаться, то выбрала б тело поприглядней! Из тебя ж песок сыплется! Концы отдать не боишься?
Одержимая сверкнула черными, как смола, глазами… В следующий миг Дина вздернуло в воздух и прижало к стене… Из руки выдернуло иглу капельницы, по коже скользнула тоненькая ленточка крови…
— Заткнисссссь…
— Дин! – вскрикнул Сэм, в страхе заметив, что Дин (Дин!) не удержался от вскрика… заметив, как бледность буквально захлестнула его лицо… – Нет!
— Не лезссссь…- прошипела демоница. – Сначала он… Ты потом…
— Не-трогай-его! – в лицо бросилась кровь. По телу пронеслась горячая волна, горло сдавило яростью. – Не-трогай-моего-брата-адская-тварь!
Он не понял, что сделал, он не знал, КАК это вышло, но Дин соскользнул по стене, мягко и легко, как пушинка, а вот одержимую швырнуло к дверям.
— Не трогай его, никогда, никогда, поняла? – Сэма словно нес бушующий ветер, по палате закружило какие-то клочки и салфетки, и черные глаза демоницы расширились от страха и злости… В следующую минуту его словно толкнуло стеной горячего воздуха – ее Силой. Плевать! Винчестер-младший, сжав зубы, наклонил голову… толкая… нажимая… неизвестно чем, неизвестно как, но все потом, сейчас главное – отбиться… Ну же, ну!…
И адское создание пятилось и отступало под незримым напором… Прочь! Вон! Убирайся!
— А-а-а!!!!! – заорала вдруг старуха… И бросилась прочь.
Хлопнула дверь, осыпались стекла. В коридоре послышался удивленный вскрик, звучный шлепок, грохот и треск…
Дин и Сэм переглянулись. Что там еще? Или кто?
— Дин, ты как?
— В норме я, давай за ней!
— С чем? Где оружие? – Сэм недоверчиво склонился над братом, протянув руку, помогая встать.
— Сам! – рявкнул Дин, поднимаясь на ноги каким-то судорожным движением, — Там, в кабинете… Ну ты даешь, Сэмми… Мильда? Мильда, ты в порядке?
Женщина недоверчиво тронула ладонью собственную голову, точно удивляясь, что та еще на месте…
— Это кто был?
— Потом! Наше оружие?
— У меня, прямо у входа… Куда вы? Вам нельзя …
Дверь хлопнула вторично.
— … Бегать, — закончила врач по инерции, но палата уже опустела.
Как ни быстро братья вылетели преследовать демона, в коридоре пришлось притормозить – Тиффани с удивленным выражением на круглом лице совершенно перегородила проход, частично опрокинутой каталкой, частично собой…
— Это что бы… о-о… – девушка круглыми глазами глянула на парней (форма одежды – по минимуму) и покраснела, как особо агрессивный кальмар… — Ой…
— Где он?
— Кто?
— Демон? Ну, старуха…
— Которая сбила меня с ног? – уточнила Тиффани нервно. Демоны бегают по больнице? Ничего ж себе…
— Где она? Мы должны догнать ее, пока не поздно!
— Там!
Братья проследили, куда указывала пухлая ручка мисс Спенсер и оторопели. Вот такого они не ожидали…
Розовый ноготок уткнулся в неприметную дверь с аккуратными ноликами и пометкой «для дам»
— Э-э…
— О-о…
Братья обескуражено переглянулись. Нет, всякое, конечно, бывало, но демоны обычно нападали на безоружных охотников, а не бегали от них, и уж конечно, не прятались в…
— Какой-то ненормальный демон…
— Какого черта он… оно там делает? – Дин решил не заморачиваться с определением пола у демономумии, его задача – изгонять и уничтожать этих тварей, а не соображать, как к ним обращаться, мэм или сэр…
— Миссис Элджернон? – пришла на помощь Тиффани.
— Демон!
— Дин, откуда она-то про демонов знает?
— Я слушала, как ты рассказывал… ну, когда напился…
— Я не напивался!
— Тихо! – Дин горящими глазами уставился на дверь, не замечая, каким взглядом пожирает Тиффани его самого. Проклятье!
На своем веку Дин в процессе охоты на демонов вламывался в похоронное бюро, в детский сад (вот где чудища, один круче другого, от них, помнится, демон сам удрал!), в банк, в спальню молодоженов непосредственно в брачную ночь ( и лучше не вспоминать, ЧТО ему тогда сказала невеста), в игорный клуб, на птицефабрику (чуть не оглох!), в дамскую раздевалку при клубе шейпинга и в массу других веселеньких местечек, и это еще про морги и кладбища забыть… Но сюда?
— Эй!
От сердитого окрика сзади Сэм подпрыгнул, а Тиффани чуть не расплющила каталку. По правде сказать, дело было не только в окрике…
На маленькую группку из трех человек надвигалась Мильда. И слово «гарпия» по отношению к этой достойной даме уже казалось неуместным. Ну, в смысле, это уже был пройденный этап. Сейчас больше подошло бы «охотница за черепами»… ну или что-то похожее…К примеру, крылатые слова из милого детского мультика «Я – ужас на крыльях ночи»… Взъерошенная, со свежим синяком на лбу, с растекшейся косметикой, успешно заменившей боевую раскраску, Мильда ожившим кошмаром мчалась по коридору… с дробовиком наперевес, и зеленый халат в каких-то темных пятнах бился у нее за спиной, придавая новой охотнице на привидений дополнительное сходство с нетопырем… Сэм попятился… В отличие от закаленной видом подруги Тиффани и немного попривыкшего Дина парень-экстрасенс еще не притерпелся к своеобразной внешности новой соратницы…
— Я что, должна все за вас таскать?!
Левую руку оттягивала тяжелая сумка, которая моментально вызвала у Винчестеров приступ горячей благодарности – их сумка со снаряжением!
Вооружившись, братья напрочь забыли о потребности в джинсах и рубашках и буравя взглядами дверь, коротко расспросили мрачную Мильду о демонообразной старушке…
А заодно, нет ли у этой комнатки второго выхода.
— Нет. – женщина мрачно наблюдала, как Тиффани трудолюбиво обсыпает солью полы вверенной ей больницы, окружая территорию, занятую спятившей миссис Элджернон, — Обычный туалет. Так что если ваш… демон и денется куда-нибудь, то только в канализацию!
— Чего его вообще туда понесло? – сам себя вопросил Дин и пнул дверь, — Эй, ты!
— Пошли на****! – неприветливо отозвался старушечий голос и злобно охарактеризовал и охотников, и их нехорошую родословную, и крайне неприглядное будущее, ожидающее семью Винчестеров в самом ближайшем будущем. – Катитесь!
— Вот сволочь… – изумленно отозвался Дин, — Сэмми, а он нас не любит…
— Дин!
— Ладно-ладно… – Винчестер-старший прицельно сощурился, прикидывая, как выманить демона из… – Какого черта он там делает?
Молчание.
Кхм…
— Вообще-то, — вмешалась Мильда, — я в демонах не разбираюсь, но миссис Элджернон через месяц собирается замуж…
— Эта мум…- поразился Сэм.
Дин присвистнул.
— Жениха она в музее нашла? В этом… как его… саркофаге?
— … и проходит курс омоложения у нашего нового косметолога, шарлатан тот еще!
— Мильда, это ты про что вообще? – Дин воззрился на врача, не уверенный, у кого из них было сотрясение мозга…
— А тот убедил ее, что лучшее омоложение – это курс слабительного, — невозмутимо закончила та. – Его она сегодня и получила. Сегодня вечером. И похоже, потребила двойную дозу…
ЧТО????
Демон под действием слабительного?! Такого они не слышали никогда!
Ошеломленное молчание…
Изумленные взгляды. Сдавленный смешок Тиффани… По губам Дина медленно поползла дьявольская улыбочка.
Он аккуратно постучал в дверь.
— Эй, леди, вы там как?
— Пошел ты! – злобно прошипел обитатель «фаянсового друга»
— Спорю на что угодно, милашка, что твои приятели в аду будут в полном восторге от твоего приключения!
— С***! – прорычал демон, не спеша, впрочем, выходить. – Только скажи кому-нибудь, я тебя…
— Ты только не напрягайся, дорогуша, тебе сейчас не стоит…
— Ы-ы-ы-ы!!!! – от злости демон, похоже, растерял все слова и только всхлипывал, нечленораздельно подвывая время от времени….
— И что будем делать? – Сэм, забавно хмурясь, озадаченно рассматривал нолики на двери…
Дин сморщил нос – куда-куда, а ТУДА вламываться не хотелось абсолютно!
— Подождем…
— Долго ждать?
— Его спросить надо. Но думаю пару минут у нас есть. Хоть джинсы натяну. И знаешь, что? Сходи-ка ты к нашему дружку-призраку, Сэмми.
— Зачем?!
— Попросим святой водички. Побольше… Подключим к распылителю, и…
— Ы-ы-ы-ы!!!!! – взвыли за дверью… – Винчестеры… вашу *** через*** чтоб… ы-ы-ы…
— Ничего себе! – почти восхищенно проговорила Тиффани, вслушиваясь в поток визгливой брани. – Как она сказала? При чем тут печная труба?
— Тифф, не заставляй краснеть моего братика, — хихикнул Дин, — Я потом объясню. Если интерес…
И вдруг замолк и насторожился — вопль оборвался. Как отрезало.
Братья подобрались.
В чем дело?
Демон не мог выбраться – Тифф усыпала солью весь коридор по периметру, отгородив «уголок задумчивости» сплошной белой дорожкой. Дин махнул Сэму рукой, прося отойти и встать в засаду, но тот бросил взгляд на его руку, на которой еще не засохла кровь, и мотнул головой.
— Нет.
— Черт, Сэм! Девочки, отошли!
— Нет уж! – Мильда прижимала к себе дробовик. – Мы поможем!
Дин вторично помянул черта, но почти беззвучно, вслушиваясь в странные звуки за дверью…
Ругани больше не было. Какой-то шум, бодрый плеск водички, постукиванье, какое-то пшиканье, похожее на распылитель… и… пение! Что? Сэм и Дин дружно потрясли головами (Дин тут же об этом пожалел) но ничего не изменилось. Старушечий голос бодро мурлыкал «Невесты Шотландии»… Какого черта?!
Дверь внезапно распахнулась, и освеженная мумиеподобная невеста-демон возникла на пороге с полотенцем через плечо, распевая во весь визгливый голосок….
— Невееееееста у алтаря, невеста у алтаря-а-а-а-а!!!!!!
В тот же миг свеженапудренная морщинистая мордочка перекосилась от ожидающего ее зрелища – в коридоре ее поджидали два полуголых молодых человека с какими-то инструментами, розовая толстенькая мисс Спенсер и врач Мильда с ружьем наперевес…
Посмотреть было на что.
Немая сцена продолжалась около трех секунд. Даже у Дина слов в такую минуту не нашлось. Блеклые глазки невесты (без всяких признаков черноты, кстати) не просто полезли на лоб – они туда подпрыгнули!
— Мама… – слабо пискнул старушечий голосок… и тут же набрал силу, — Извращенцы! Помогииииииите!
Затем столетняя мумия с необычайным проворством прыгнула обратно в свое убежище и защелкнулась на задвижки и швабру.
Eva 404: А я не лайкаю и не репощу. Я ласково поглаживаю картинку курсором
Роман Пятница: Можно ли лайкать такой пост?
Матушка Даниила: Хайпожор
Лексей Тургенев: Сохраненки – это личное пространство пользователя. Он мог сохранить это для шуток, для того чтобы наоборот иронизировать с тех кто смеется религий и неважно для чего – это его личное дело и личное пространство.
Ольга Дубова: Что за хрень происходит???!! Это называется свобода слова и действия ?! Даже атеизм это тоже вера! Вера в науку ! Бред! Нас пытаются сделать рабами безвольными , бесхребетными…..
Белая Моль: Ольга, вопрос, почему совковая палочная система живее всех живых?
Толстолобик Толстолобик: Белая Моль, используем зарубежный vpn.
Голос Эксперта: Как правильно вести себя при обыске?
Перед началом обыска следователь должен представиться, сообщить, с каким уголовным делом связаны следственные действия, показать постановление и разъяснить вам ваши права.
На что вы имеете право:
— пользоваться помощью адвоката;
— присутствовать при обыске;
Показать полностью…
Роман Пятница: Эксперт, чего тут рассуждать? Валить надо из этой страны.
Голос Разума: Походу Дениска налажал во всех трёх случаях
Матушка Даниила: …крыши едут от обреченности…
Толстолобик Толстолобик: скоро тут будут жить одни китайцы
Ольга Дубова: Причом тут китайцы???!
Толстолобик Толстолобик: Ольга, а Вы по сторонам посмотрите. Особенно в сторону Сибири и Дальнего Востока.
Белая Моль: когда нибудь холодильник должен все таки побороть телевизор
Переезд был простым. Сначала Мила не поняла, что от нее требуется, но служанка все рассказала и нарисовала верно. Большая пачка бумаги таяла, перо заменилось обыкновенным карандашом, которого не жалко, но зато две женщины смогли кое-как понять друг друга.
Милу никто не торопил и она спокойно сделала легкую разминку для рук и ног, рекомендованную Зэрианом. Живот и ребра она старалась не тревожить, но тело все еще побаливало. Впрочем, лекарства здесь были на высоте даже без магии. Девушка в который раз удивилась странному сочетанию — магия и простые вещи. Магия и лекарства, магия и карандаши, магия и обычные полотенца возле умывальника. Странно, не понятно, но жизнь человека облегчает. Не будь простых вещей, она не смогла бы даже платье надеть. Проклятая ткань путалась в ногах, а Лэртина все подтягивала, подшивала, выравнивала складки до тех пор, пока Мила не смогла нормально шагать. Точнее — семенить махонькими шажками, чтобы не сильно надрываться.
Вещей у нее особо никаких не было и все вместилось в одну сумку — парочка пижам, два легких струящихся платья, пара тонких балеток. Да еще три комплекта нижнего белья. Вот и все приданное Повелительницы. Лэртина как смогла объяснила место Милы в иерархии демонов, но поскольку девушка была человеком, то это место автоматически оказывалось ниже плинтуса. Она являлась чем-то вроде экзотической зверушки, забавы Повелителя, который быстро утратил к новой супруге интерес, а значит никакой важности в ней нет. Для придворных демонов она всего лишь очередная прихоть Аркала, не более того. Ни власти, ни возможности приказывать демонам, кроме личной служанки, Мила не имела. Как не имела больших денег, жилья, влиятельной родни и хоть каких-то знакомств. Брак с Повелителем ей не дал ничего и это было, пожалуй, самым противным. Повелительница без подданных, властительница без власти…
— Осторожней, — Лэртина подхватила задумавшуюся госпожу под руку. — Здесь ступеньки.
Мила благодарно кивнула, поскольку глаза застили слезы, а ступенек она могла не заметить и в лучшем состоянии. Задумавшись, она могла свалиться на ровном месте, не то что на лестнице.
Ступеньки оказались чертовски высокими и неудобными, но девушка упрямо спускалась, одной рукой цепляясь за перила, а другой за подставленную руку служанки.
— Ничего, сейчас дойдем до галереи и мы полетим, — утешила ее блондинка, расправляя крылья. По воздуху будет быстрее и легче для больной, чем по ступеням и пешком через половину замка.
Мила кивала, бубнела очередное «спасибо» и упрямо спускалась. Позади кто-то рассмеялся противным, едким смехом.
— Гляньте-ка, дохлятина идет!
— И правда! — вторил более высокий, женский голос.
Девушка с пятого на десятое понимала язык, но общую издевательскую интонацию угадала. Так говорили ее обидчики в школе, обычно это означало начало травли. Она не оглянулась — оглядывается только жертва, и продолжила спускаться, косясь на невозмутимую Лэртину. Та шагала как ледокол, рассекая пространство пышной юбкой. Служанка выглядела лучше, чем Повелительница, но это ничего не означало.
Мерзкий смех остался за спиной. Они добрались до открытой галереи и Мила впервые вдохнула свежий воздух. Увы, она уже позабыла, какая здесь жара, а магия дворца хорошо регулировала температуру, не хуже хваленых кондиционеров дома. Дома… а был ли у нее дом? Что-то не скучается, не вспоминается… Девушка отмахнулась от дурных мыслей и остановилась у огромного открытого окна без занавесок.
Лэртина приподняла подопечную под мышками и, крепко ухватив, раскрыла крылья и прыгнула. Мила слегка взвизгнула от неожиданности, вцепившись пальцами с отросшими ногтями в платье служанки.
— Не бойся, долетим. Ты худая и легкая.
Демоница заложила вираж и направилась прямиком к западной башне. С целителем она потом поговорит, а за лечение уже заплачено. Как оказалось — самим Повелителем. Крезет приходил и передал целый кошель с золотом и камнями — неслыханная щедрость за лечение сломанной игрушки.
Мила не открывала глаз до тех пор, пока ветер не перестал бить в лицо, а руки демоницы не разжались. Девушка пошатнулась, ощутив под ногами твердый пол, и только тогда приоткрыла один глаз.
— Страшно? — спросила демоница, подхватывая подопечную под руку.
— Немного, — кое-как ответила Мила, припоминая демонические слова. К сожалению ее горло не могло передать все эти рычащие интонации, а потому получался какой-то писк. — Что это?
Уж вопросительные слова она выучила, поскольку спрашивать «что это?» доводилось постоянно. Палец девушки указал на какой-то серый шар, вращающийся под потолком. Размером сие диво было с хороший арбуз.
— Светильник и охранка, — Лэртина бросила быстрый взгляд на подопечную, судя по вопросительному выражению лица, не понявшую второе слово. Или оба — отменной памятью Повелительница не отличалась.
— Све-тиль-ник, — по слогам повторила она, следя за шевелящимися губами подопечной. — Ох-ра-на.
Женщина ткнула пальцем в стражника, замершего у двери, потом в шар.
— Охраняют. Сторожат, — эти слова Мила должна помнить, они же только вчера повторяли…
— Сторожат, — согласилась Повелительница и остановилась передохнуть. Живот ощутимо тянуло, ребра напомнили, что постельный режим у нее закончится еще не скоро. Мила замерла, уставившись в такое же огромное окно, как и на галерее. Заморгала, сощурилась, пытаясь навести резкость в глазах, но не преуспела и удовольствовалась размытыми пятнами зданий — пристроек замка и мелкими, едва заметными с высоты точками — демонами. Некоторые поднимались в воздух и летели, тогда они становились больше и немного четче, некоторые шли пешком. Кто-то блестящий ехал на большом животном, которое разглядеть не удалось.
Как много хочется спросить и как мало слов она знает. Девушка снова взяла служанку за руку и послушно направилась вперед. Башня казалась нескончаемой. Ей было все равно, куда идти, главное, чтобы быстрей упасть хоть на завалящий табурет.
Лэртина открыла магический замок на нужной железной двери и осторожно подтолкнула Повелительницу вперед.
— Заходи, теперь мы здесь будем жить.
Покои четвертой Повелительницы роскошью не блистали. Было здесь всего четыре комнатки — спальня, гостиная, ванная и столовая. Сами комнаты небольшие, скромно обставленные, с портретами давно забытых дам и кавалеров на стенах, с чуть пожелтевшими светлыми обоями, со старой мебелью. Но так даже будет лучше.
Демоница придирчиво осмотрела покои на предмет магических гадостей, не обнаружила таковых и осталась довольна. Значит, без подлянки. Это прекрасно. Она мимоходом взглянула на упавшую в ближайшее кресло Милу и занялась наведением порядка. Очищающее заклинание прошлось серебристым вихрем по мебели, по старым картинам, мазнуло запорошенные песком окна, стерло чей-то грязный след у маленького камина. Здесь будет уют и покой. Только для них двоих. Они сами со всем справятся, врут, что женщины слабый пол.
Она распахнула окно, впуская в гостиную свежий воздух и свет. Пусть проветрится, даже если и не душно. Еще не так жарко, как могло бы быть в этом месяце весны. Женщина прошлась по покоям, заглянула в ожидаемо пустой шкаф, разложила принесенные вещи. Теперь можно спокойно заниматься гардеробом Повелительницы, вон какая худая и мелкая, вещи придется шить индивидуально. Ну ничего, магия в помощь.
— Лэр… — тихонько позвала Мила, немного отдохнув.
— Что дорогая? — служанка никак не могла воспринимать маленькую человечку грозной Повелительницей, а потому наедине позволяла себе вольности и ей ничего за это не было. А так общаться намного проще.
— Тут есть вода? Жарко и пить хочется, — Мила говорила, путая демонические и иномирные слова, но основную суть служанка уловила. Стакан воды появился на столике рядом с рукой девушки, а служанка поспешила закрыть окно. Жара вредит человеку, так сказал целитель. Но и без свежего воздуха нельзя. Вот дилемма!
— Располагайся пока, — демоница махнула рукой в сторону спальни, а сама решила найти того умника, который решил оставить ее ночевать на коврике. Впрочем, найти еще одну кровать было важнее, потому женщина направилась на поиски охраны.
Стражник подпирал все ту же дверь своей караулки, видимо никакого приказа охранять Повелительницу он не получал. Белоснежный блондин с приятным лицом даже улыбнулся Лэртине и та на миг поверила, что для нее еще не все потеряно. Увы, взгляд демона намертво застопорился на ее декольте, весьма скромном как для демоницы, и выше уже не поднимался. Такой же, как и все, отмахнулась от непрошеных мыслей служанка, уперла руки в бока и скандальным голосом торговки с базара рявкнула:
— А скажи-ка мне, служивый, тут вторая кровать где-то есть?
Опешивший демон моргнул, кивнул и указал на спуск в подвал.
— В подвале склад, там много чего есть.
— Пошли, поможешь донести, — круто развернулась в сторону подвала Лэртина. Взгляд бедного стражника застопорился на ягодицах в пышном платье.
— Не могу покинуть пост, — отмазался красавец, продолжая наблюдать за женскими прелестями. Оно и понятно — в западной башне дежурят только проштрафившиеся или самая беднота. Из всех развлечений только байки про призраков да игры в кости. Днем же и вовсе в одиночку свихнуться можно, если ворон в окне не считать.
— Никто не узнает, — улыбнулась служанка и поманила охранника пальцем с коротеньким коготком. — Мы быстро — туда и обратно.
Запорошенные пылью и паутиной, демоны притащили кровать в покои новой Повелительницы.
— Фух! — Лэртина бросила очищающее заклинание на себя, потом на охранника, а потом уже и на саму кровать. Оставалось только раздобыть матрас и подушки, а все остальное она сделает сама.
Беловолосый даже помог выставить мебель так, как удобно. Заработал на прощанье вполне милый поцелуй и позорно сбежал вниз караулить непонятных врагов. Тут воевать не с кем, все свои. Что и плохо. Лэртина вытерла губы тыльной стороной ладони и тоже плюхнулась в кресло. День перевалил за полдень, а она еще ничего толком не сделала. Женщина отмахнулась от дурных мыслей и принялась плести охранные заклинания на двери, стены и окна нового жилища. Она могла бы и магией сама дотащить дурацкую кровать, но зачем зря тратить резерв? Да и поболтать с новым знакомцем оказалось полезным.
Пока руки творили привычные плетения, голова думала о новом жилье. Западная башня была непопулярным местом, сюда мало кто ходил кроме стражников и совсем уж редких гостей, которых тут лет двадцать не наблюдалось. Слуги не заботились о помещениях, поскольку были заняты совсем иными делами, аристократии помойки эта башня была нафиг не нужна, а простые демоны во дворце надолго не задерживались. Разве что становились постельными игрушками лордов, но то уж кому как повезет. Или не повезет…
Лэртина телепортировала с кухни поднос с едой и плюхнула его на стол в столовой. Обиженно звякнули ложки.
— Мила, иди сюда. Есть будем.
Подопечная приковыляла — было видно, что переселение далось ей с трудом. Бледная девушка вяло поковыряла паштет, выпила заготовленный кухаркой бульон и улеглась головой на столешницу, подложив под подбородок руки и разглядывая узоры на чашках. Мила крутила в пальцах тоненькую ложечку, никак не сумев сопоставить дикую культуру с изысканной посудой.
— Не хочешь есть? — Лэртина быстро уминала кусок печеного мяса и запивала каким-то соком. Тут было не до этикета, да и не знает его Повелительница, некогда было обучать.
— Да, — подтвердила девушка и прикрыла глаза. Хотелось помереть и наконец-то не чувствовать этой ноющей боли в ребрах, чешущегося рубца, усталости и безысходности. А еще она впервые осознала, какой ее ожидает кошмар — она не видела лиц, с трудом запоминала окружающих, еле-еле выучила штук двадцать самых часто встречающихся слов типа «что это», «еда», «кровать», «спать», «лекарство» и самое основное «не понимаю»…
Будущее казалось туманным и неопределенным. Жизнь все подкидывала ребусы, а Мила уже не могла их решать. Что происходило и почему они в этой даже на взгляд полуслепого человека старой башне? Изгнали? Так не за что, обе девушки смирно сидели в лазарете, а Мила при всем желании ничего не сделает этим демонам. Ее вон служанка скрутит в бараний рог одной лапой. Не говоря уже об огромном стражнике под дверью.
Девушка встала и медленно, почти по стеночке прошлась по новому своему дому. Осмотрела большой шкаф, пощупала полочки с маленькими фигурками-статуэтками, так и не поняв, кого они изображают. Потрогала подоконник, тихонько дошла до спальни и привалилась к большой широкой кровати. Демоны в плане кроватей не мелочились. К большому сожалению Милы вся остальная мебель тоже отличалась гигантизмом, а посуда наоборот — изяществом. Будто они пытались меньше жрать, чтобы не расти.
Пальцы коснулись прохладного покрывала с цветастым узором. Кто-то позаботился о кровати для нее, но не для служанки. Только тот, кто не считает слуг людьми, мог так сделать. Та страшная дама? Вполне возможно… Или сам супруг, не пожелавший признавать прислугу человеком… тьфу ты… демоном.
Улегшись поперек кровати, Мила раскинула руки, переждала приступ боли и тихо вздохнула. Может на этом ее испытания закончатся? Но они только начинались.
– Не понял? – повернулся к нему Бругейра. Рафа куснул губу.
– А что тут непонятного. Либо я, либо Солер. Вернее… – каталонец помолчал немного, но затем продолжал. – Я оказался потенциальным предателем. Есть такая вакансия у комиссаров. Нандо, ты должен знать.
– Я не знаю, – коротко отрезал капитан.
– Должен, – упрямо повторил Тарда. – Я через это прошел, не покидая окопов, прямо в штабе полка. Там был «святой Рохас», как мы все его звали, батальонный комиссар Хесус Рохас, и конечно, Серхио Арройо. Меня вызвали, долго трясли, и словами, и прикладом мордуя. Требуя признаться в работе на врагов республики. Ведь я же каталонец, то есть потенциальный враг. И либо сам должен идти под трибунал, либо сдать кого-то. Хотя бы двух. Я не выдержал. Я не прошу прощения за то, что сделал, я… – он сглотнул слюну, – я исповедуюсь. Нандо, мы все сейчас исповедуемся, все одно пропадать. Неважно как, мне хочется, чтоб не совсем уж позорно. Но тащить с собой всю эту гадость дальше я не могу. Пускай ты меня пристрелишь за… за все, это будет справедливо.
– Рафа, скажи точно, кого ты сдал? – покрывшись красными пятнами, спросил Чавито. Каталонец помолчал.
– Я же сказал, Солера. И у меня был еще один вариант, вы может помните его, приютского парня, на которого все крысились. Черт… да, Исидро Ниеве. Святой Рохас, кажется, сам его предложил. Вернее так, он спрашивал меня кого я еще знаю из троцкистов, анархистов и прочей гнили, которую надо счистить с наших бортов. Я никого не знал, собственно, и Солера я почти не знал, только то, что он каталонец, как я.
– Ниеве не каталонец, – буркнул Нандо.
– Он там жил. В любом случае, святому Рохасу это не понравилось, но больше меня он не избивал, отпустил. Я все ждал, когда меня расстреляют, месяца два или три, нет, больше, когда мы уже ушли из Арагона, когда… я все ждал и ждал. А потом узнал, что вышла смешная штука. Расстрельщика моего шлепнули раньше, чем он успел разрядить в меня свой наган.
– Кто это был? – тут же спросил Чавито.
– Да зачем тебе?
– Нет, ты скажи. Мне важно.
– Да не знаешь ты его. И потом, какое дело… ну, хорошо, Карлес Пужоль. Ну что, узнал? – Даниэль покачал головой. – Пацан какой-то, только прибыл из Таррагоны. Вот ему и устроили испытание кровью.
– Как мне, – едва слышно произнес Даниэль.
Молчание. Короткое, но в него умудрилось вместиться столько мыслей, ворохом прокатившихся в головах бредущих в катакомбах.
– Что ты сказал? – хрипло спросил Нандо.
– Мне, – повторил Чавес шепотом, теряя голос. – Мне приказали расстрелять гниль. Фабио Катальдо, Адольфо Пантано и Жоана Солера. И я расстрелял. Попросил только, чтоб со спины. Не мог смотреть, а повязку им на лицо не дали. Они гордые, они не хотели, желали посмотреть в глаза палачу. Мне пришлось в затылок. Я не мог в лицо, я хотел просить их отвернуться, но Серхио приказал, я зашел со спины и просил прощения у каждого, пока Серхио…
– Да что ты говоришь такое, Даниэль? Ты в своем уме? – едва слышно произнес Нандо. – Что за придурочные шутки?
– Это не шутки, товарищ Бругейра, – вдруг как-то отстраненно заговорил Чавес. – Это кровь за кровь. Я должен был пройти, во мне тоже увидели червоточину. Я, у меня дед священник, я не мог иначе поступить, кроме как предать: либо прошлое, либо настоящее. Я выбрал того, кого уже нет. Я не мог иначе. Я… – он готов был заплакать, он и заплакал. Подошел к командиру, но тот вдруг отшатнулся от него. Чавито изумленно посмотрел тому в глаза.
– Прекрати, слышишь, – прохрипел Нандо. – Немедленно прекрати.
– Мне говорили, что ты приказал, ты и Серхио, иначе меня здесь не будет. Когда докопаются, кто я на самом деле, какая во мне червоточина, ты бросишь меня. Ты прикажешь прогнать, отдать фаланге.
– Чавито, я не мог, я никогда не говорил такого. И ты прекрати. Больше ни слова, понял?
– Но после этого, ты ведь вручил мне премию и благодарность за работу. Ведь за эту же работу, Нандо? Мне Серхио велел молчать, что за испытание кровью, я и не говорил, но ты ведь должен знать, ты же знал, ты же помнишь, что я…
– Чавито, хватит! – почти истерично вскрикнул Бругейра. – Хватит. Невозможно больше, – и после недолгой порции тишины произнес: – Что же ты такое натворил-то. Как же так…
– Я… но я только исполнял…
– Помолчи, – влез до этого молчавший баск. Обернулся к командиру: – И ты тоже. Вы сейчас все порушите.
– Я не знал, что Даниэль… ты-то хоть мне веришь? Серхио ни словом, он говорил про то, что каталонцы должны сдать своих, что Солер… что Тарда…. Я мог бы понять. А ничего не понял.
– Что дальше делать будешь, командир? – спросил Рафа спокойно, будто ничего не произошло. Бругейра посмотрел на него, точно видел впервые в жизни.
– Уходи. – сквозь зубы процедил он.
– Что? – не поверил ушам каталонец.
– Ты не можешь, – встрял Ланда.
– Немедленно. Вон отсюда! Или я пристрелю тебя. Вон сколько у нас патронов, на всех раз по двести хватит. Ну, что стоишь, пошел!
– Как скажешь, товарищ. К Контадору мне заходить потом, на расстрел или как…
— Марь, давай спать, а? Вот допечется хлеб, и пусть они все гуляют лесом. А к мельнику пойдём завтра вдвоём. Если эти полезут, заставлю проблеваться по кустикам, — тихо вздохнула Велена, допивая наконец своё молоко.
— Да ложись, спи, я ж не брошу хлеб. Эк тебя сморило… — вздохнула Марья, разглядывая уставшую воительницу. — Отдыхай, а я уж справлюсь. На крайняк буду полуночничать, не впервой…
Ведьма махнула рукой в сторону печки. Ей действительно частенько доводилось полуночничать. Иногда ради положенных заговоров, иногда — для дела, когда не успевала выполнить обещанное в срок. А иногда вот как сейчас, поскольку за чужим не успела сделать свое. Но и завтракать ведь тоже что-то нужно будет. А бросить неготовый хлеб — не дело. Прокиснет от жары, и начинай сначала.
Велена, немного вяло проморгавшись, тихо угукнула и, наконец, кивнув, перебазировалась на лавку. Да, её правда сморило. Сгоряча многовато силы сегодня потратила. Аккуратнее быть надо…
— Марь, я с тобой, хорошо? Просто не нужно думать, что ты наедине со своей бедой.
— Да не думаю я ни о чем! — отмахнулась та и, вымесив и сформировав наконец-то тесто в плотный круг, впихнула его в казанок и поставила в печь. — Я знаю, что ты со мной, просто ты устала. Шутка ли, сегодня мы с тобой стали повитухами для двух телочек! — женщина тихо рассмеялась, прикрыв рот ладонью, испачканной в муке. — А такое происходит не каждый день! Обычно коровы справляются и без человеческой помощи в таких случаях. Тем более такие, как Белка. Это же самая удойная корова на всю деревню. Так что не волнуйся ни о чем и спи. А то буду страшилки рассказывать, — подмигнула она и взялась убирать стол от муки и маленьких прилипших кусочков теста.
— О, я и сама страшилок могу нарассказывать! — на полном серьезе заявила Велена, все же укладываясь на лавке, снимая с себя перевязь с мечом и отправляя все уже под лавку. — Спокойной ночи, если понадоблюсь, буди!
— Не вопрос, — усмехнулась Марья и перевела взгляд на медленно сгущающуюся темноту за окном.
На удивление ночь прошла тихо и спокойно. Ведьма испекла хлеб, убрала кой-какое раскиданное по дому барахло и тоже улеглась спать. И даже выспалась, хотя она не была уверена насчет ночных посетителей. Может, кто и ломился, но этого женщина не слышала — умаявшись за день, она провалилась в крепкий, здоровый сон…
Велена проснулась посреди ночи, мягко скатилась с лавки и, осмотревшись, поняла, что Марья уже спит преспокойно, посапывая в своей спальне. Фея же потопала во двор к компактной деревянной постройке. Фея не фея, а зов природы — он для всех один. Впрочем, по возвращении к хатке все еще сонный разум вычленил из ночных звуков тихий скрип. Ступая тихо и беззвучно, девушка двинулась на звук. Её вывело к грядкам лекарственной травы, которую специально высеивала Марья. Скрипел забор, одна из досок которого вверху была уже полностью перепилена.
Подойдя ближе, она ощутила несколько человек. И озверела. Спят, мать его, спокойно две женщины, никого не трогают. А этим мразям так приспичило удачи, что они решили залезть как убийцы. Нет чтоб перелезть, так они чужое имущество повреждают. Что ж… Она была милосердна.
— А сейчас… Вы мне заплатите откупную. Если, конечно, хотите жить, — тихо прошипела Велена, сверкая во тьме жёлтыми глазами, и, легко придерживая забор, перепрыгнула на другую сторону. Тонкая фигура с замерцавшим в свете факелов пушистым облаком серебристых волос. Троица мужиков в очень приличных доспехах уставилась на неё. Один из них, столкнувшись с её взглядом, упал на землю, суча ногами и хрипя.
— Если хотите уйти живыми, платите, — тихо проговорила она.
И здоровые мужики содрогнулись.
Утром ничего не подозревающая ведьма преспокойно занялась водными процедурами. И только выкупавшись в своей любимой бочке (на всякий случай она еще и ширму из цветов соорудила), Марья вернулась в дом и обратила внимание на сладко спящую фею в обнимку с приличным таким мешком. Насколько ведьма помнила, вчера у той никаких мешков не наблюдалось, а очухавшиеся хозяева Белочки припрут награду сегодня днем или к вечеру, да и то, скорее всего, не лично, а пошлют внучка. Лето, все заняты работой, некогда особо бегать по гостям.
Откуда тогда взялся мешок, ведьма решила спросить, когда Велена проснется. Мало ли, вдруг это что-то из ее запасов, взяла и притащила. Хотя… в такую версию верилось слабо. Еще быстрее данная версия развеялась, когда Марья услышала шум и рычание Вовчика, вероятно, возвращающегося с ночной охоты. Волкодлаку не улыбалось пересекаться со страждущими у ворот, и он обычно выходил на свои прогулки в лес с задней стороны дома. И возвращался точно так же, когда с добычей, когда без. Марья смотрела на это все сквозь пальцы, поскольку волкодлак — зверь дикий, да еще и магический. Неволить его себе дороже. Захочет — придет, не захочет — не придет.
А сейчас кто-то копошился как раз с той стороны забора. Ведьма грустно накинула на себя длинную рубашку и подвязала ее тонким пояском. Штаны же были на ней еще с самой побудки. Спать совсем голой она не рисковала.
Выйдя на улицу, она едва успела заметить молнией переметнувшегося через забор Вовчика. Он удачно приземлился в аккурат на клумбу и грозно оскалился, развернувшись к забору. Оттуда же слышался забористый мат, поминающий различные извращения с волками и грозное предложение:
— Мочи зверюгу!
И ведьма не выдержала.
— А ну вон пошли! Не трожьте моего волка! — рассказывать необразованным гражданам о том, что сие не волк, а волкодлак, она благоразумно не стала.
Мигом подорвавшаяся от вопля ведьмы Велена рванула вперёд, останавливаясь рядом с ней, тихо зарычала. Проснулась она уже в прыжке.
— Марь… Неси сюда мазь. Я им сейчас устрою раннюю импотенцию!
— Та ты хоть оденься, — хихикнула та, рассматривая встрепанную фею в легкой ночнушке до икр. Сейчас она была больше похожа на заспанное привидение, чем на грозную воительницу.
Тем временем Вовчик выплюнул огрызок чьих-то штанов и пошел во двор к колодцу попить водички. Марья же вынесла Велене как горшочек с мазью, так и одежду. Ругань за забором стихла, зато кто-то очень умный высказался о том, что, дескать, если ведьма не выходит к добрым молодцам, то добры молодцы могут и сами перелезть. Марья же, не выдержав, крикнула:
— Только попробуйте! Прокляну до седьмого колена!
Велена, со смешком сдернув с себя ночнушку и накинув её на куст, наскоро надела штаны и тунику, смазала щедрым жестом меч и, разбежавшись, лёгким пируэтом перемахнула через ограду, приземлившись кому-то на голову. Ноги спружинили о недовольно булькнувшую харю, и фея, наградив мужика в кожаной рубахе длинной царапиной во всю рожу, осмотрела четверку очередных придурков.
— Ведьма под моей защитой, каждый, кто полезет, куда не просят, будет разбираться со мной! — прозвучало даже довольно грозно.
— Да ну вас к черту, бабы! — сплюнул какой-то мужик явно бандитского вида. Чего стоила дырка вместо пары выбитых передних зубов.
Да, эта группа искателей удачи рыцарями явно не была. Что привлекательности им никак не добавляло. Рожи со шрамами, одеты кто во что горазд, вооружены по большей части длинными кинжалами и ножами. Троица эдаких красавцев вовсе не была подарком. Четвертый, чуть моложе остальных, казался здесь мальчиком на побегушках или посыльным, больно уж выглядел ошалело. Наверное, никогда не видел воительниц, вот и пялился во все глаза.
— А как же удача? — вяло спросил тот, чья голова еще хранила красный отпечаток каблука.
— Ну ты ж видишь, не дают, проклинают… А силой брать нельзя, — сморщился как от кислицы самый старший, скорее всего, главарь. — Вишь амулет? Не эта ведьма, — он презрительно осмотрел готовую броситься на любого, сделавшего неверный шаг, Велену.
— Что за бабы пошли? — возмутился еще один пришлый. — Ни рожи тебе, ни фигуры… мечами машут, магией пуляют… То ли дело раньше было… Схватишь такую, в стог бросишь, юбку задерешь… любо-дорого вспомнить…
— Какая жалость, — с деланным сочувствием покивала Велена, легко взмахивая клинком. — Ребята, выбирайте, что вам нравится больше. Я могу сейчас убить если и не всех вас, то троих точно. Могу просто отрезать вам все ненужное, — уверенно заявила девушка. От резких движений убранные в небрежный хвост волосы растрепались. — А ещё вы можете откупиться. Потому что моего милосердия на всех не хватит.
— Хм… Откупиться, говоришь… И что желаешь заполучить? — тут же включил деловую хватку старший. За удачей тянулись именно те, которые ею не обладали, потому дела в их скромной группе потрошителей кошельков были не ахти. И, соответственно, большого выбора предметов для откупа у этих ребятушек не было. Но и лишаться жизни не хотелось. А уж видя решительно настроенную бабу, главный отлично понимал, что такая и убьет, и отрежет, и найдет, чем пронять. Связался на свою голову…
Он почесал макушку, раздумывая, чего это им так просто на тракте не сиделось. Авось бы уже какого купчишку и пощипали… А там через пару недель ярмарка… тоже будет, где поживиться.
Велена же, окинув компанию задумчивым взглядом, оскалилась.
— Вы пришли за удачей, так? Стоимость амулета удачи — десять серебряков. Так что со всей вашей компании пятьдесят серебряков, — проговорила Велена, обрадовавшись рассудительности главаря. — Пять дней, пока госпожа ведьма будет делать амулеты, вы будете разворачивать назад других соискателей удачи, согласны?
— Чет дороговато… — задумчиво прикинул младший. — Поселковый знахарь в пяти верстах на запад от города делает за семь серебряков…
— Ты того знахаря видел? И те амулеты? — цыкнул на него главарь. — На них плюнь — и рассыпятся. Мы согласны только на качественные амулеты, — проговорил он, подумывая, а не пригласить ли даму в их ватагу. Впрочем, такие мысли быстро отпали, поскольку дама бы, скорей всего, быстро заняла его место. А слезать с пусть и не слишком высокой, но должности, не хотелось.
Велена, улыбнувшись, кивнула. Все нужные ингредиенты были у них с Марьей, а амулеты удачи, похоже, скоро будут очень хорошо продаваться.
— О, поверьте, хранительница Марья всегда работает на совесть, — уверенно заявила она. — И да, насчёт амулетов — ингредиенты не бесконечны и разворачивать всех остальных желающих в ваших интересах.
— Не вопрос, — оскалился главарь. — Только нам бы это… водички где набирать. Провиант имеется, а вот с водой у вас туго. Деревенские гоняют…
— Ведро колодезной воды — один медяк, хотите бесплатно, в той стороне к лесу отличный ручей, — фея мотнула головой в сторону извилистой тропинки, ведущей вперед в лес. — Если будете аккуратны и не расточительны, сможете затариться рыбкой и водичкой в лесном озере. Оно шагах в ста на север.
Главарь согласно закивал и отправил младшенького с флягами к ручью. Платить еще и за воду показалось ему перебором.
Тем временем Марья уже организовала завтрак, успев подоить Машку, нарезать неплохой салат и даже соорудить что-то вроде гуляша из припасенного мяса. Основной летней проблемой было то, что невозможно наготовить много и надолго. Если сразу все не съесть, то продукты испортятся. Вот и приходилось готовить мало и часто. Сготовили, съели, забыли. Если готовый хлеб еще лежал пару дней и его как раз примерно на столько хватало, то с мясными блюдами была целая беда. Ведьма уже даже хотела попробовать одно интересное заклинание, вычитанное в книге. Раньше на него просто не хватало ее сил, теперь вполне могло получиться хоть что-то. Заклинание заморозки в слабых дозах, по идее, должно было сохранять мясо хотя бы на неделю… Но она все еще сомневалась.
Велена вернулась в почти хорошем настроении.
— Не против подзаработать? — сразу осведомилась она, присматривая на одной из полок банку янтарной древесной смолы и банку, стоящую повыше, с сушеным четырехлистным клевером. — Будешь зачаровывать амулеты для самых адекватных соискателей. Каждый месяц им придётся в течении первого года приносить к тебе амулет на перезарядку, — продолжила девушка.
— Почему бы и нет? — удивилась такой предприимчивости ведьма, но согласилась. Деньги лишними не бывают, ей ли этого не знать. — Только ж это теперь тут очередь будет с утра до ночи и с ночи до утра… И как именно зачаровывать?
— В твоей книге есть заклятие, сразу после главы с ведьминской удачей. Амулеты состоят из четырехлистного клевера и смолы. Как усилитель может быть подкова, хорошая, кстати, оправа для смоляного кулона с клевером, — пояснила девушка. — Амулет с подковой более надежен, продавать соискателям удачи за двадцать серебряных. С этими головотяпами я договорилась на средний по цене — просто из смолы и клевера… И того и другого у нас хватает. А это неплохая идея разбираться с этими идиотами, верно? Так и разбогатеть можно…
— Хорошая идея. Давай позавтракаем и попробуем сделать, — закивала Марья, чуя прибыль, и немалую. А то желающих получить удачу много и одной ведьмы на всех не хватает…
После страшной поляны разговоры стихли. Лес густел. Колючий кустарник раздирал рукава, подошвы скользили на влажных корнях. Тьма была натянута между стволами, словно мокрые простыни.
Вдруг Главарь развернулся, подскочил к Каракулю и толкнул того со всей силы в размалеванную грудь.
— Короткий путь, собака? Был, значит, короткий путь?!
Охотник, не ожидавший удара, повалился в заросли. Остальные замерли, кто где стоял, и смотрели на него, как только что смотрели на законника, как смотрели бы на всякого, кто вздумал отобрать мечту о корабле. Главарь бушевал:
— Тоже мне, следопыт!
— У охотников разные тропы, я веду по своим, — хмуро ответил Каракуль, поднявшись и отряхнув одежду.
— А может, ты у них в доле? — допытывался Главарь, заглядывая охотнику в лицо. Каракуль смотрел исподлобья. Родди видел, как вспучились черные узоры там, где на шее были жилы. — Может, ты нас специально так? Если они уже в ущелье…
— Если бы да кабы, — встрял Безухий, лениво жуя корешок. — Нашел повод на своих кидаться. Ну пошли законники за нами — кто докажет, что дошли? А если и дошли, чего убиваться?
Главарь прищурился:
— Может, тебе помереть не страшно?
Безухий ткнул пальцем в шрам на голове. От звонкого «чвоньк» у Родди что-то дернулось внутри.
— Помирал уже, — сказал он безразлично, но что-то в голосе заставило всех на поляне посмотреть на него. — Полкило вот-такенной взрывчатки да древняя ратуша — панихида была бы, оркестр не зови. Только не срослось. У остальных тридцати срослось, — он хрюкнул над неподходящим словом. — А за меня судьба иначе решила. Так что не стращай. Многое, можно подумать, от тебя зависит.
— Так может подождем, пока корабль сам к нам прилетит? — издевательски спросил Главарь.
Безухий привалился к стволу, словно и впрямь приготовился ждать:
— Толку будет больше, чем если охотника лупить.
Главарь обвел двух мужчин мрачным взглядом:
— Только вот за нами еще отряд таких же умников идет, да не один, — он махнул рукой. — Вперед.
Родди показалось, что вольник посмотрел на Каракуля так же, как на врача тогда, перед выстрелом. Стало страшно за охотника и его больную дочку. А как славно было бы, выбери старик тогда законников! Все остались бы живы; Каракуля все равно взяли бы провожатым. Законники согласились бы, что лучшего посланца чем Родди, им не найти, ведь по всем правилам он уже год как свободный человек. Подобрали бы пилота — доброго, честного, раскаявшегося трудягу. Глядишь, тот бы в полете научил Родди чему-нибудь, а может дал бы посадить корабль!
Он размечтался: вот они приземляются в порту Метрополии и по всем каналам его лицо — Патриция не вымерла, это ошибка! Он становится героем, семьи заключенных благодарят его за весточку, чиновники, что заживо похоронили целую планету, каются. Его зовут на интервью и передачи, а там, глядишь, и подвернется шанс рассказать правду о так называемом преступлении… И посмотрим, кто потом будет носить серебряные запонки, а кто — наручники!
Замечтавшись, он не заметил, как сильно устал. Под ногами все чаще попадались скользкие булыжники, на которых того и гляди подвернешь лодыжку. Море папоротника мельчало, и вскоре в сплошном частоколе стволов появилась трещинка: стена леса уперлась в скалу с расщелиной, через которую сочился прозрачный солнечный свет. Это был вход в то самое ущелье, где их ждал корабль.
По отряду поползли разговоры:
— Так вот они какие, белые горы… А вот и ущелье!
— В этой кишке законники нас как детишек перебьют.
— А если за нами и правда погоня из поселка? Запрут с двух сторон, как жука в бутылке.
— Не, братцы, корабль это хорошо, но смертником я не вызывался…
Неуверенные взгляды, нерешительные шаги. Все понимали: кто-то пойдет первым. Родди страстно захотелось, чтобы выбрали Еву. Она же изменница и убийца — разве ей место на корабле?
Главарь кивнул на Безухого и Каракуля, буднично бросил им:
— Вы.
Остальные умолкли.
У подножия скал воздух был чист и светел. Деревья, взбираясь на белые валуны, превращались в карликов. Трещина прорезала скалу неровно, не давая рассмотреть, что по другую сторону. Отряд остановился. Двое мужчин скинули рюкзаки.
— После трещины — ни-ни, и чтобы с корабля вас ни одна сволочь не углядела, -распорядился Главарь. Что-то в его голосе выдавало: он знает, что они не дойдут до конца расщелины.
Безухий разложил по карманам кульки смесей:
— Это тебе не ксеронид… Но чему быть, того не миновать.
Каракуль посмотрел на него с неприязнью. На лице у него была написана мрачная решимость. Боится? Жалеет? Старается поверить, что все еще обойдется?
Они направились к скалам. Остальные приготовили оружие и озирались — законники могли попытаться загнать их в расщелину в любой момент. Родди вцепился в лямки рюкзака и не сводил с двух мужчин глаз. Первый шел напряженно, осторожно ступая по камням. Второй двигался, словно на прогулке. Один знал, что он теряет, второму терять было нечего. Один считал, что смерть будет воздаянием за ошибки, второй был уверен, что от него ничего не зависит.
Они скрылись за белым выступом. Шаги затихли.
Ветер шелестел травами и сгонял по склону мелкие камешки. Главарь всматривался в расщелину с кривой улыбкой. Ева шарила взглядом по деревьям, готовая пронзить горло старым друзьям, если они появятся.
— Никого! — раздалось из расщелины. А сразу следом:
— А корабль вона…
Родди показалось, что его рюкзак стал вдвое легче — такой груз упал с плеч. Но радовался он недолго — тут же на плечо легла ладонь Главаря.
— Пойдешь первым, — сказал он. — Законников тут нет, но двое калек еще могут быть живы. Упроси их пустить тебя на борт и открой для нас люки, усек?
Парнишка удивился:
— Но как я…?
— Плачь, кричи, хоть танцуй джигу, — раздраженно оборвал его Главарь. — Мне плевать, лишь бы они поверили. Не получится — никакого тебе космического круиза. А решишь отсидеться с ними внутри…
Родди все понимал. Пусть у Главаря всего один бластер — единственный бластер на планете, — но есть еще смеси Безухого, и сильные мужчины, и Ева, ходячая машина для убийств. У экипажа внутри нет шансов. «Я ничего не смогу изменить».
— И пошевеливайся, — велел Главарь. — Законники могут объявиться в любой момент, а людей у них намного больше.
Расщелина была узкой, бока и плечи тут же окрасились белой пылью; сразу за скалами лежал сине-зеленый мир. Родди шагнул в него и помедлил. Солнце висело низко, румяное и ласковое. Корабль был блестящей росинкой, поле -гигантским лопухом, почти ровным, с редкими вмятинами. Родди скинул рюкзак, заметил краем глаза Каракуля и Безухого, что расположились в зарослях по обе стороны расщелины. Сделал несколько неуверенных шагов.
Серебринка вдалеке манила.
В ней были живые люди, друзья пилота Ларсена. Их нужно обмануть. Выманить. Обречь на смерть. И он не может поступить иначе.
Жизнь все решает за тебя, вспомнились слова Безухого, что притаился где-то за левым плечом. Да, да, жизнь все решила, кивнул Родди. А Каракуль, чей взгляд жжет правую лопатку, просто врет сам себе. Какой тут может быть выбор, когда судьба ставит перед вопросом: жизнь или смерть, свобода или неволя? Человек, как известно, всегда выбирает то, что понятнее и безопаснее.
«Я так и выбирал. С того самого момента, как вместо короткого «нет» сказал: «Но ведь я никогда не занимался государственными заказами!». С того самого момента, как выслушал босса: что я молод и меня пожалеют, что на Патриции я пробуду всего год и после он меня устроит; что от него зависят тысячи работников, и если не соглашусь, то наврежу им всем, а на репутации у меня все равно останется пятно, уж он-то постарается… И «нет» стало вдруг таким непредсказуемым и опасным. А ведь этот человек с серебристыми запонками имел права на мою жизнь не больше, чем у Главаря прав на серебристый корабль и жизни людей внутри. Это не ваше! Кто вам позволил хозяйничать, кто вам разрешил?!»
Упругие стебли хлестали по коленям, роса с листьев брызгала на брюки. Краски в долине были резкими и чистыми, словно из вечно затянутой туманом Патриции Родди попал в другой мир. Такого яркого изумруда травы и насыщенной сини неба он не видел столько же, сколько не видел звездолетчиков и космических кораблей.
От корпуса исходило тепло и ровное, едва слышное гудение. Родди остановился и крикнул:
— Эй! Я… Я от пилота Ларсена! Впустите… Пожалуйста…
Он шарил взглядом по иллюминаторам. Внутри горел свет, но движения не было. Родди шагнул к люку в брюхе корабля, тронул гладкую пластину. Поддалась.
Корабль пустовал, это было понятно по звуку. Просто Родди вдруг понял, что именно так звучат пустые корабли. Вспомнились одиночные рейсы, поздние смены, пустынные коридоры транспортных узлов… Старенькому шаттлу, который корпорация доверила начинающему пилоту, было далеко до этого межзвездного курьера, но — те же белые панели, светлые рубки, шершавая, приятная для ладоней отделка металла. Как приятно было касаться вещей из его прошлого, его настоящего мира…
Весь в своих мыслях, он бы и не услышал, если бы ущелье не множило эхо.
Выстрел.
Расщелину заволокло белой пылью, один за другим взвизгивали снаряды. Не бластер. Бластер отсюда не услышишь. Кто же стреляет?
Родди нырнул в люк, упал в мягкую траву, помчался к ущелью. Лопухи хлестали по икрам, оставляя пятна. Не росы — крови. Он только сейчас пригляделся к разводам на брючинах. Остановился, посмотрел на поле: гигантский лопух, почти ровный, с редкими вмятинами. Точь в точь как в лесу, в папоротниках. И лежат в них те же законники…
Он замер, сбитый с толку. Несколько раз срывался на бег, и снова останавливался, не зная, что делать, кому помогать. Слышался хохот Безухого и грохот взрывов — террорист кидал снаряды вверх, на белые склоны, откуда, видимо, стреляли звездолетчики. Каракуль, показавшись из зарослей, тоже прицелился вверх, но его отбросило на спину, и он больше не встал. Вскоре упал и подрывник, но прежде фигура в пилотской форме скатилась по склону, как тряпичная кукла, задетая его снарядом.
Из белой дымки расщелины выскочила Ева, за ней Главарь. Родди и не посмотрел на них. Перед ним умирали люди.
Когда из белого облака перестали доноситься звуки, он подошел к Каракулю и закрыл тому глаза. Никогда еще Родди не чувствовал себя таким потерянным.
Ева сидела, прислонившись спиной к опоре корабля, и зажимала ладонью живот. Серебряный корпус над ее головой был измазан кровью. Главарь лежал рядом. Он не дышал.
— Не зря я пыталась тебя отвадить от этого, — сказала Ева и пнула Главаря носком сапога. — Сразу было ясно, зачем он тебя тащит.
Родди замер, не решаясь подходить к ней близко.
— Так вы что, — он проглотил слово «хорошая». — Вы законник?
— Самый главный законник на этой планете, — женщина слабо улыбнулась и указала на свой рюкзак, что лежал в траве. Родди принялся развязывать веревки.
— Но вы убили того человека…
— Полумеры… Недопустимы.
Она закашлялась, а Родди уставился на странные свертки и провода.
— Ксеронид, — тихо сказала Ева. — Безухий бы душу отдал. Последняя партия.
— Постойте, вы хотите… Может, мне отыскать законников? Чтобы они выбрали человека, составили послание?…
Женщина усмехнулась, и внутри у нее что-то заклокотало.
— Слишком много знает. Слишком много мерзавцев. Чтобы мерзавцы не выбрались. Никто не должен выбраться. Остальное. Полумеры. — Она говорила все тише, с резкими вдохами между словами. — Хочешь спасти. Взорви. Хочешь домой. Не могу помешать. Времени мало. Они будут тут скоро.
Ее скрутило в приступе кашля, кровяные бусины побежали по шее и впитались в серую робу. Родди протянул было руку к взрывчатке, и тут же отдернул.
— Так что мне делать? — голова шла кругом.
— Обложить стропы. Так наверняка. Я бы еще. В отсек с двигателем. Не прогадаешь.
— Нет же! Я про то, как мне решить…
Но она уже не слышала.
Родди сел на траву и слепо уставился на замершую в траве серебринку, крутя на пальце шнурок рюкзака. Последняя партия взрывчатки на планете. Чтобы уничтожить единственный корабль на планете. Чтобы перекрыть ненадежным людям путь к свободе, шайкам и пиратству. Возможно, новые отряды уже подходят к ущелью, готовясь встретить тут головорезов, но встретят только его. Может, они честно отберут для полета достойных. А может, ошибутся, или не смогут защитить корабль от настоящих злодеев, или пойдут на поводу у своей выгоды — и тогда множество невинных душ в космосе и на планетах пострадает…
Готов ли он купить свой шанс на справедливость по такой цене?
Впервые на него не давили, не угрожали. Впервые он принимал решение сам… И не чувствовал разницы между этим выбором и тысячей других, которые уже сделал. «Что же, выходит, главари и боссы распоряжались моей жизнью потому, что я позволял? А Ева, будь она жива, тоже сделала бы выбор за меня… Но Евы тут нет. Я могу поступить как захочу, и, как известно, человек всегда выбирает то, что безопаснее».
Тут же вспомнился пилот Ларсен. Он-то не выбрал безопасность…
Подвешенность и пустота, словно болтаешься под куполом гигантского цирка, запутавшись ногой в канате, хватаешь руками темноту, а до опор не дотянуться. Перед глазами мельтешит серебринка; кажется, схвати ее, и дело с концом. Но что будет, когда схватишь?
Неуверенность, холод и страх.
Так это и называется свободой?