Драконьи хулиганства.
Уйти из Рейккена в этот день (точнее, был уже глубокий вечер) мы, естественно, не ушли. Кто бы нас отпустил…
Нет, на словах все выглядело очень достойно: ночь, а дороги небезопасны (интересно, насколько небезопасны могут быть человеческие дороги для драконов?), и честь для хозяев, если гости переночуют именно под их крышей. Если отбросить красивую шелуху, то «гости» остались в том же доме, просто переместились этажом выше. А сторожа трансформировались в заботливых хозяев и помощников. Но тоже, разумеется, никуда не ушли. И даже оружие, убранное с глаз, в пределах досягаемости осталось.
Гости, то есть мы, впрочем, делали вид, что ничего этого не замечают, и вели светскую беседу.
За ужином.
И, разумеется, когда на улице вдруг зашумели, обсуждая внезапно возникшую радугу — зимой, ночью, тройную — я продолжал есть как ни в чем ни бывало и как раз отправил в рот особенно аппетитный кусочек мяса.
Ну, начали!
Славка поймал мой взгляд… и улыбнулся.
Повеселимся!
Повеселимся…
Я снежный, Славка огненный, Терхо маг, и мы кое-что можем, и вместе, и по отдельности! Пусть пока мало, пусть мы только начали учиться, но вы и этого не забудете.
Обещаю.
Повеселимся!
Кожу знакомо покалывало, волосы, казалось, кто-то трогает, легко-легко, едва касаясь. Не статическое электричество, но похоже, похоже. Воздух точно сгустился, подрагивая под напором активированной огненной сферы, на стеклах крохотного окна замелькали странные цветные отсветы, и единственная среди нас девушка удивленно пригладила встопорщившиеся у висков волосы…
Дом был тесным для двух драконов, Славкина энергия, приотпущенная с цепи самоконтроля, переполняла комнату и рвалась прочь, окружив дом незримым ореолом, и те, кто попал в этот поток, беспокойно оглядывались, не понимая, что ощущают.
Повеселимся, повеселимся!
Может быть, с этого и начиналось знаменитое драконье безумие — с этой веселой злости, озорной сумасшедшинки, ощущения, что все вокруг — изменчивая подвластная тебе волна, и тебе хочется оказаться на ее гребне…
Не знаю.
Но мне было весело, весело и тесно в человечьей оболочке, и губы так и норовили сложиться в злой улыбке.
Только… странно давило сердце. Выйти. Выйти отсюда, из тесного домика, из этого тела, упасть в снег, жарко… воздуха бы. Ветра в лицо, чтобы холодил крылья, чтобы небо близко и облака, и вон те горы с вечно заснеженными вершинами…
Больно. Вырваться…
— Макс!
Я открыл глаза, не понимая, когда успел их закрыть. И расстегнуть воротник рубахи. Две пары глаз — Славкины и Терхо — почему-то тревожно смотрели на меня.
«Все хорошо?»
Я дернулся, беспокойно осматривая комнату.
Сколько прошло времени?
Комната. Накрытый к позднему ужину (в честь гостей) стол. Во рту еще тает кусочек масла с лепешки… Сектанты смотрят в окно, на невозможные зимой радуги. Девушка, поправлявшая волосы, еще не успела отнять узкую ладонь от виска.
Мое временное безумие — или что это было — продлилось всего несколько секунд. И на том спасибо. Я успокаивающе прикрыл веки: все, мол, норм, так, накатило, ничего страшного. Работаем дальше. Терхо едва заметно выдохнул и потянулся за очередным блюдом. Кажется, солеными овощами…
Черт, что это было?
Бред какой-то.
Неужели допрыгался? Неужели это оно — знаменитое драконье сумасшествие? Дикое желание вырваться и взлететь, бредовое ощущение воздуха как волны, безумно родной и желанной, страстная жажда хоть на миг, хоть кончиком пальца (или крыла?) коснуться пушистых облаков… с чего это все накатило? Странно это все, странные желания. Как не мои.
Зато боль была очень даже моя. Давящая, острая, какая-то мерзко-унизительная, вспомнить тошно.
Неужели это оно?
Только не сейчас. Не теперь! Вернусь в убежище — сдамся Бережителю, сам лягу на этот чертов камушек, вытерплю процедуру «равновесия», черт с ним, выдерживают же ее как-то местные…
Только бы не сейчас…
Маленькая деревенька располагалась в отдалении, скрытая за замысловатыми развилками, петляющими дорогами и холмами, но Кроули бывал здесь прежде, причем в такую же темную и дождливую ночь, как эта.
Машина уже начала кашлять и ехала на последнем издыхании последние пару миль.
Но теперь Нижний Тадфилд простирался внизу перед ними, весь в аккуратных английских домиках и старых садах, обнесенных живой изгородью. Лишь горстка огней горела в это время суток, мерцая сквозь дождливую мглу.
Кроули остановился у одного из первых маленьких домиков, прямо на окраине деревни. Он бросил взгляд на коттедж через окошко, сравнивая его с тем, что запечатлелся в его памяти, чтобы убедиться, что он прибыл именно туда, куда следовало. Дом был скромным и почти не украшенным, если не считать маленького огонька, висящего над дверью.
Демон сомневался в своем решении всю дорогу: будутли им рады? Помогут ли? Уверенности становилось все меньше и меньше, но поворачивать им было больше некуда.
Кроули оглянулся на Азирафеля, который почти не пошевелился за все время поездки. Он, однако же, начал дрожать в середине пути, и, хотя Кроули попробовал включить обогреватель, тот оказался сломан.
Кроули посмотрел на приборную панель, где уровень топлива приближался к красной отметке. Бледно-зеленые огоньки у радио показывали, что было пятнадцать минут пятого утра.
Демон остановил машину и, прихрамывая, обошел Воксхолл, спереди, чтобы забрать Азирафеля. Болезненные судороги пробегали по телу с каждым шагом. Дождь пролился, пока они ехали, и теперь превратился лишь в легкую морось, но капли, собиравшиеся на плечах Кроули, были такими же холодными, как и прежде. Ночь теперь казалась чуть менее темной, но было сложно сказать, по причине ли приближающегося утра, или же отступившего дождя.
Когда он открыл дверь со стороны пассажирского сиденья, Азирафель почти вывалился на него, и Кроули с трудом поймал его и усадил обратно.
– Азирафель! Зира, ну же, ангел, ты не спишь? Черт.
Ангел дрожал мелко, но беспрестанно, и его щека была ледяной на ощупь. Его свитер все еще был пропитан холодной дождевой водой, и демон запоздало подумал, что, может быть, стоило его снять. Кроули сглотнул и оглянулся через плечо на маленький коттедж. Он снова повернулся к Азирафелю, замерзшему и не приходящему в сознание. Выбор мог быть только один.
Обхватив ангела за пояс, он без особого изящества вытащил его из машины, закинув руку ангела себе на плечи и схватившись за переднюю часть мокрого свитера Азирафеля другой рукой. Азирафель простонал что-то в ответ на это движение, но его голова лишь склонилась на сторону, упав на плечо Кроули. Его ноги как попало волочились следом, когда Кроули, со стоном от напряжения в раненном плече и на трясущихся ногах потащил Азирафеля за собой к двери.
Демон с трудом затащил Азирафеля на невысокую ступеньку на пороге и остановился там, задыхаясь. Дрожь прошла по его телу, когда он потянулся к двери трясущейся рукой. Он постучал кулаком так громко, как только мог, придерживая ангела рядом с собой.
Он постоял несколько секунд, раздумывая над тем, может ли быть, что кто-то не спит в такой час. Рядом с ним Азирафеля немилосердно била дрожь, и он все сильнее наваливался на Кроули. Демон попытался снова поставить его ровно, но его собственные руки уже дрожали от усталости и перенапряжения, и пальцам не удавалось нащупать опору.
Холодный ветер пронесся по аллее, разметав опавшие листья и окатив их новой волной дождя. Струйка ледяной воды стекла вниз по шее Кроули, пробежав прямо между его пылающими лопатками.
Он пытался справиться с очередной жестокой волной дрожи, когда дверь маленького коттеджа открылась и перед ними предстала тощая, взъерошенная фигура Ньютона Пульцифера.
Свет из комнаты позади него ударил Кроули по глазам, заставив его моргнуть и отвести взгляд, а Ньют превратился в неясный силуэт.
– Пожалуйста, – выдохнул Кроули, мучительно осознавая, с каким отчаянием звучит его голос, как безнадежна вся эта ситуация. Его слова выплеснулись торопливо, цепляясь друг за друга в нервной спешке. – Я знаю, у вас нет причин помогать нам, но мне больше некуда пойти, и нам бы только спрятаться от дождя и холода на пару часов… я могу сотворить денег попозже и заплатить вам… и даже если вы не можете принять нас обоих, пожалуйста, Азирафель тяжело ранен, и я… я просто не…
Силуэт Ньюта поднял руки и сделал шаг вперед, и Кроули замолчал, от беспокойства запнувшись.
– Успокойся, Кроули, конечно, мы вам рады, – сказал Ньют тепло, взволнованно и слегка озадаченно. – Мы с Анафемой ожидали вас, но вы прибыли на двадцать минут раньше.
~~***~~
Ньют помог им войти, взяв Азирафеля за вторую руку и переведя вымокших ангела и демона через порог, после чего с гулким щелчком закрыл дверь на замок.
В коттедже было тепло и сухо, и когда они лишь на метр продвинулись внутрь, раздался шелест шагов, и появилась Анафема – ее длинные темные волосы и мягкая флисовая пижама.
– Вы… о боже, – она застыла на полуслове, оглядывая их всех. Затем поспешила к приоткрытой двери и распахнула ее – за ней обнаружилась гостевая спальня. Ньют и Кроули с Азирафелем, повисшим на них, направились к ней. Кроули хромал и лил воду на чудесный деревянный пол.
– Мы ожидали вас последние пару дней, – сказала Анафема, пока Ньют помогал Кроули укладывать Азирафеля на кровать. – Но мы не знали наверняка точную дату, только время. Агнес не особенно ясно выразилась. Надеюсь, вы привезли машину назад в целости.
Кроули воспринимал все это отрешенно, его гораздо менее интересовали бредни давно-покойной женщины, чем здоровье Азирафеля в данный момент.
Анафема подошла к кровати, а Кроули остался неподалеку, порядком растерянный и не знающий, что делать дальше.
– Господи боже, он ледяной, – сказала Анафема, коснувшись рукой щеки ангела. – Надо снять с него этот свитер, сейчас же.
Кроули дернулся помочь, но Анафема подняла руку и выразительно посмотрела на Ньюта. Некоторое время долговязый охотник на ведьм просто пялился на нее, а потом на него снизошло понимание, когда Анафема кивнула головой на дверь. На лице Ньюта выразилось сочувственное смирение, и он направился к Кроули, взяв демона за руку и потянув его к двери.
– Погоди, я хочу остаться, – запротестовал Кроули, притормозив и заглядывая через плечо Ньюта, где Анафема начала снимать с ангела мокрую одежду почти с точностью профессионала.
– Я… Это моя… Так и знал, что надо было снять этот чёртов свитер, – нелепо бормотал он, не стараясь скрыть волнение в голосе. – Я подумал… Это моя вина… Просто… Ангелы ведь не замерзают… – но Ньют уже выводил его из комнаты, и Азирафель пропал из поля зрения демона, продолжающего, запинаясь, бормотать что-то бессвязное.
– Ты не виноват, – мягко сказал Ньют, настойчиво подведя его к дивану в углу гостиной.
– Но это я… Я виноват, – и внезапно Кроули осознал яснее ясного, что это правда была его вина: он дал тем ангелам себя схватить, и его спасение было единственной причиной, по которой Азирафель вообще ворвался в рай, единственной причиной, почему он убил столько своих же братьев, сказал те ужасные слова, единственной причиной, по которой его перья почернели одно за другим… И как Кроули мог не остановить его, не узнать этих признаков, не узнать симптомов, известных ему с того рокового дня шесть тысяч лет назад – дня, когда любимец Бога и половина рая Пала? Не увидеть того, что было известно ему по его собственному… – Из-за меня… Его перья… Они горели…
– Все хорошо, – сказал Ньют успокаивающе, но заставляя Кроули сесть на диван. – Боюсь, у нас только одна спальня для гостей, так что тебе придётся пока разместиться здесь.
Кроули не слушал его: он пытался снова подняться на ноги, не отрывая глаз от приоткрытой двери в гостевую спальню. Все, что произошло, произошло по его вине, было прямым результатом его действий. Его долгом, его обязанностью было находиться в той комнате, чтобы убедиться, что с Азирафелем все будет хорошо…
– Он будет в порядке, – сказал Ньют, прочитав его мысли. – Анафема о нем позаботится. У неё поразительный дар к таким вещам.
Кроули снова попытался встать, слова Ньюта отскакивали от него, не оставляя следа.
На этот раз, когда Ньют усаживал его обратно на диван, он надавил на плечи демона, заставив Кроули резко дернуться и зашипеть от острой боли, пронзившей его раненое плечо.
– О, боже правый, ты что, тоже ранен? Во что такое вы двое вообще вляпались? – несмотря на удивлённый тон, Ньют, казалось, искренне переживал, и его рука на плече Кроули сделалась осторожной. – Я попрошу Анафему осмотреть тебя, когда она закончит с Азирафелем, хорошо?
Кроули сглотнул, все ещё пытаясь заглянуть мимо Ньюта в приоткрытую дверь спальни. Боль в плече вывела его из спирали вины, и продолжала мучительно пульсировать. Голова демона слегка кружилась, а ноги, казалось, были налиты свинцом. Его дыхание по-прежнему прерывалось на каждом втором вдохе, а в лопатках чувствовалось покалывание от эха боли, пронизывающей его сломанные крылья, но все это было несущественно.
– Мне не нужна помощь, – прохрипел Кроули. – Демон. Все со мной будет нормально.
– Ну, выглядишь ты адски плохо, Кроули, – наконец сказал Ньют, чуть менее тёплым голосом.
– Райски вообще-то, – пробормотал Кроули.
– Ты белый как мел, – продолжал Ньют, не уступая. – Тебе надо поспать, пока ты не потерял сознание.
– Мне не нужен сон, – запротестовал Кроули, но его голос был хриплым, и не таким уверенным, как обычно.
Лицо Ньюта смягчилось.
– Послушай, я разбужу тебя, если Азирафелю станет хуже, идет? Нет смысла тебе просто сидеть там, я не знаю, насильно заставлять себя не спать или что-то типа того. Это ничего не изменит, и ты все равно рано или поздно отключишься.
Кроули хотел проигнорировать его, но в том, что говорил охотник на ведьм, была логика. Он чувствовал, как всё усиливается головная боль, поселившаяся за глазными яблоками, и узнал в ней усталость.
– Может, всего на пару часов, – наконец сдался Кроули. – Но разбуди меня, если что-нибудь случится, хорошо? Что угодно.
– Непременно, – пообещал Ньют, с облегчением видя, что Кроули сдается.
Кроули кивнул, но его плечо разболелось сильнее, и теперь, когда он смирился с необходимостью поспать, он не хотел бодрствовать ни секунды дольше. Ньют, видимо, понял намек и мягко похлопал его по здоровому плечу, прежде чем удалиться.
– Постарайся отдохнуть.
Кроули со стоном позволил себе принять горизонтальное положение на диване. Тот был слишком коротким для его долговязой фигуры, но он притянул ноги к себе, неловко сбросив свои мокрые ботинки и устроившись так, чтобы раненое плечо было сверху. На краю дивана лежала подушка, и Кроули с благодарностью обхватил ее, положив себе под голову. Он обнял ее одной рукой, и с долгим и прерывистым вздохом уронил голову на мягкую поверхность.
Ему было видно приоткрытую дверь на другой стороне комнаты, где Анафема следила за тем, чтобы Азирафель получил хороший уход.
Они добрались в безопасное место, где было сухо и тепло. Он сделал хотя бы это. С ними все будет хорошо до утра.
Тяжело вздохнув, Кроули, наконец, перестал бороться с волнами усталости, окатывающими его, и позволил своим глазам закрыться. Напряжение в мышцах медленно ослабло, и в следующую минуту он отключился.
~~***~~
Когда Кроули снова пришел в себя, он почувствовал, что ему очень уютно. Он приоткрыл глаза и заметил яркие лучи утреннего солнца, льющиеся из окон и падающие на деревянный пол. Демон сглотнул, удивляясь тому, каким отдохнувшим он себя чувствовал.
Он медленно заставил себя сесть, вытянув сведённые конечности.
Первое, что он заметил – это два одеяла, соскользнувшие с него: кто-то щедро укрыл его ими. Второе – что его левое плечо было тщательно перевязано белым бинтом. Перевязь стесняла движения руки, но он чувствовал, что пользы от неё больше, чем вреда. Его плечо все ещё болело, но теперь боль была слабее и глуше. Он чувствовал себя бодрым и здоровым.
Когда он встал, потягиваясь, как кот после долгого сна, он услышал тихие голоса где-то неподалёку. Взгляд демона скользнул на дверь гостевой спальни, которая теперь была закрыта. Он был уже на полпути к ней, намереваясь проверить, как чувствует себя Азирафель, когда Ньют вышел из помещения, по-видимому, являвшегося кухней.
– Кроули! Ты выглядишь лучше, – сказал Ньют жизнерадостно. – Как плечо?
Кроули пожал плечами, неохотно остановившись.
– Неплохо.
– Чудно, чудно, – проговорил Ньют.
Кроули подошел к спальне для гостей.
– Как там Азирафель? – спросил он, потянувшись к дверной ручке.
– Э-э, насчет этого…
Кроули прищурился, маскируя вспышку страха, пронзившую его, гневом.
– Ты сказал, что разбудишь меня…
– Тебе необходим был сон, – легко уклонился Ньют. – К тому же, я хочу сказать – ему не обязательно хуже…
Кроули протиснулся мимо него, отворив дверь. Ньют неуверенно последовал за ним.
На кровати Азирафель был погребен под небольшой горой из одеял, многие из которых были самодельными покрывалами и вязанными пледами. Кроули обогнул кровать, встав у изголовья постели ангела, и потянулся потрогать его щеку тыльной стороной ладони. Азирафель был горячим, но при этом, казалось, слегка дрожал.
– Это случилось за ночь? – пораженно спросил Кроули. Если не считать болезненного румянца на щеках, ангел был пугающе бледным.
Ньют странно посмотрел на него.
– Двое суток. Ты проспал весь вчерашний день.
Кроули резко обернулся на него, но в лице и в голосе Ньюта не было ни намека на обман.
– Его лихорадит последние часов пятнадцать, или вроде того, – сказал Ньют, когда Кроули снова уставился на Азирафеля. – Он бредил какое-то время, все твердил о крыльях и о том, что что-то горит. Звал тебя.
Кроули посмотрел на него взглядом, способным стереть большинство смертных в порошок.
– Эй, нечего винить меня. Это Анафема решила не будить тебя. Все равно, я сомневаюсь, что он бы тебя узнал. Он был порядком не в себе. Анафема думает, он подхватил грипп, она хочет отвезти его в больницу в Киренчестере, если в ближайшее время ему не полегчает.
Грипп, подумал Кроули. Инфлюэнца. Он опустил глаза на ангела.
– Но это же человеческая болезнь, – пробормотал он себе под нос.
– Что-что? – переспросил Ньют, но Кроули не обратил на него внимания. Не убирая руку с щеки ангела, он закрыл глаза и обратился к своим силам.
Они значительно выросли за время его сна длиною в день, и теперь лежали, свернувшись внутри него, поддерживая его тело и медленно исцеляя раны. Сверкающее жидкое тепло. Кроули вытянул их из себя, как воду из колодца, и перелил в Азирафеля.
Кроули вздохнул раз, другой, а потом вдруг вздрогнул, почувствовав, что осушил себя до дна.
Он судорожно вздохнул, в глазах замелькали звезды. Его плечо снова разрывалось от боли, а эфемерный план на месте его крыльев горел огнем. Ноги задрожали и внезапно подкосились, когда его накрыл новый приступ тошноты.
Ньют подхватил его, прежде чем он упал на пол, подняв демона на ноги и удерживая его в таком положении.
Кроули почувствовал, как его температура резко упала на пять градусов, а мир головокружительно перевернулся. Руки покрылись мурашками, а по телу пробежала дрожь.
– Эй, эй, – воскликнул Ньют, удивленный и испуганный тем, что Кроули так внезапно стало хуже. – Держись.
Кроули сглотнул, пытаясь справиться с силой земного притяжения. Ему удалось сместить центр тяжести в ноги, что сдерживало головокружение. Вдохи снова стали хриплыми и царапали горло.
– Ага, сейчас ты сядешь, – резко сказал Ньют, наполовину выводя, наполовину выталкивая Кроули из гостевой комнаты. Кроули думал, что Ньют снова будет заставлять его лечь спать, но в этот раз его направили в кухню, и опустили прямо на стул у стола.
Анафема, которая стояла у плиты и читала книгу, удивлённо подняла голову, когда Ньют усадил демона за стол. Она захлопнула книгу, отошла от плиты и потрогала лоб Кроули.
– Что случилось? – спросила она, переводя взгляд с демона на своего мужа.
Ньют с невинным видом поднял руки вверх.
– Я не знаю, он был в порядке минуту назад…
– Зире теперь должно стать лучше, – прохрипел Кроули, пытаясь не обращать внимания на боль в плече.
– Что ты… – начал было Ньют, но Анафема прошла мимо него и вышла из кухни.
– Я демон, забыл? – слабо напомнил Кроули, заставляя голос не прерываться. – Всевозможные плюшки прилагаются.
В следующее мгновение Анафема влетела обратно в кухню.
– Жар спал, – объявила она. – Он спит спокойно.
Кроули вздохнул с облегчением и поборол искушение уронить голову на руки и снова отключиться. В его голове будто бы засела карусель.
– Что же касается тебя, – сказала Анафема, переключившись на Кроули и бегло его осматривая. – Тебе нужно ещё отдохнуть.
Кроули на этот раз был готов согласиться. Однако, прежде чем он успел хоть что-то сказать, Анафема стянула с плиты кастрюльку, налила содержимое в миску и сунула её ему под нос.
– Но сначала поешь. Это поможет тебе согреться.
Кроули заглянул в миску, полную чего-то похожего на куриный суп. Он пах совершенно изумительно.
Анафема подвинула к нему ложку.
– Извини, он немного застоялся, я его подогреваю тут уже целую вечность. Он предназначался Азирафелю, когда он проснется, но я поставлю для него ещё.
Кроули не мог с этим поспорить и благодарно зачерпнул ложкой бульон. Первые несколько глотков были теплыми и восхитительно вкусными, и успокаивали его сорванное горло. Когда он проглотил полтарелки, Анафеме пришлось сказать ему, чтобы он притормозил, если хочет, чтобы еда осталась в желудке.
После того как он сел и поел, голова у него перестала кружиться. И хотя Кроули все ещё мерз, его больше не трясло. Доев, он откинулся на стуле, чувствуя себя гораздо лучше и очень усталым.
– Так в «Прекрасных и Точных Пророчествах» было сказано, что мы явимся? Я думал, книга окончилась вместе с концом света? – спросил Кроули, переводя взгляд с ведьмы на охотника.
– В «Дальнейших Прекрасных и Точных Пророчествах» вообще-то, – сказала Анафема, помешивая суп в новой кастрюльке. – Она написала вторую часть и отправила её нам, чтобы мы получили её сразу после Апокалипсиса.
– Есть что-нибудь интересное?
Анафема криво усмехнулась и глянула на Ньюта.
– Я считаю, что много чего, но Ньют вот не разрешает мне читать больше пары страниц в день. Он ее чуть не сжег.
– Ты бы из рук эту штуку не выпускала, если бы я позволил, – запротестовал Ньют.
Глаза Анафемы блеснули, она наклонилась к Кроули и заговорщицки прошептала:
– Пожалуй, он прав.
– Как бы то ни было, мы нашли упоминание о каких-то гостях, прямо в самом начале, – сказал Ньют. – Анафема вычислила время и неделю, а я понял, что речь идёт о вас двоих.
– Есть что-нибудь ещё о нас? – спросил Кроули с надеждой.
– Нет, если только тебе не знакомы «красная дѣва» и «катаръ, мужъ подлый» – это следующая пара стихов. Но Агнес все равно никогда не удавалось излагать события в правильном порядке. Но она действительно написала в самом начале о том, что мы оставим машину Анафемы неизвестно где.
Кроули с удивлением посмотрел на ведьму.
– Это была твоя машина? Воксхолл?
– Ньюту пришлось буквально оттаскивать меня от неё, – призналась Анафема. – То, что Агнес велела оставить свою «синю колесницу съ Темзы да частици желѣза внутри на бѣлой горѣ, что у блата близъ рѣки Кеннетъ» в такой-то день, не значит, что мне хочется это делать. Я только в прошлом году купила эту машину.
– Что ж, она очень пригодилась, – сказал Кроули, вспоминая, что Азирафель был на грани потери сознания, когда они наткнулись на незапертый автомобиль.
– Не понимаю, почему мы не могли просто подождать около машины, – проворчала Анафема, метнув взгляд на мужа.
– Эй, это твоя покойная родственница, – запротестовал Ньют.
Мысль, которая копошилась на задворках сознания Кроули уже некоторое время, снова всплыла на поверхность.
– Скажите, а Адам все еще живет здесь?
– В Тадфилде? Само собой, – ответил Ньют. – В том же доме и все такое. Учти, он слегка подрос.
– Уже девочкамиинтересуется, – шепнула Анафема Кроули возмущенным тоном, значительно подняв брови.
– Он становится мужчиной, – добродушно доложил Ньют.
Примерно в этот момент тихий звук раздался со стороны гостиной, все обернулись и увидели, что в дверях, пошатываясь, стоит Азирафель.
Ньют вскочил со стула, подавая ангелу руку, на которую тот мог бы опереться. Азирафель покачал головой, но с благодарным видом упал на стул, который Ньют только что освободил.
– Ты в порядке, ангел? – отважился спросить Кроули. Азирафель выглядел куда лучше, чем всего несколько минут назад – болезненный румянец сошел с его щек, и, хотя он все еще был слегка бледен, он больше не дрожал.
– Не могу жаловаться, – сказал Азирафель на удивление жизнерадостно. – Но, боже мой, я совсем забыл о приличиях. Анафема, Ньют, – он серьезно кивнул им. – Насколько я понимаю, вы были так добры, что предоставили нам убежище? Не могу выразить, как я благодарен.
– Не беспокойся об этом, – сказала Анафема, отмахнувшись от его слов и поставив миску с супом перед ангелом. – Мы, предотвратители-апокалипсиса, должны держаться вместе, так?
Азирафель рассмеялся, однако его голос сорвался, и он поморщился.
– Это точно.
Кроули, в свою очередь, не мог оторвать глаз от ангела. Он, казалось, вернулся в норму, и держался удивительно похоже на себя прежнего. Конечно, он выглядел усталым, но он не сильно отличался от того Азирафеля, который сидел когда-то вместе с Кроули и спорил о том, кто из исторических личностей попал в рай, а кто – в ад. А это, казалось, было так давно.
Анафема посмотрела на них обоих и, выключив плиту, окликнула Ньюта.
– Слушай, милый, ты не поможешь мне с теми изгородями на заднем дворе, которые надо еще подрезать?
Ньют нахмурился.
– Зачем?..
Она многозначительно посмотрела на него.
– Идем.
– А, – проронил Ньют и вышел вслед за ней из комнаты. Через мгновение послышался звук закрывающейся двери.
Некоторое время они сидели в тишине, Азирафель поглощал суп с тем же рвением, что и Кроули пару минут назад.
– Ты правда в порядке? – спросил демон, когда он почти закончил.
Азирафель пожал плечами, хотя теперь, когда Анафема и Ньют ушли, он казался гораздо более изнуренным, и его плечи в чужой флисовой пижаме поникли.
– А ты?
Кроули повторил жест ангела, но это движение потревожило его плечо, и он поморщился. Прежде чем он успел скрыть боль, Азирафель заметил это, и его взгляд сочувственно смягчился. Затем он стал еще мягче – от сожаления.
– Мне жаль, что я не могу исцелить тебя до конца, – тихо сказал Азирафель.
Кроули покачал головой.
– Не переживай за меня. Ты оглянуться не успеешь, как снова сможешь исцелять.
Азирафель посмотрел на него долгим взглядом. Потом положил ложку.
– Кроули… – начал он.
– Адам все еще живет здесь, – прервал Кроули, вперив взгляд в кружок от сучка на деревянной поверхности стола перед собой.
Азирафель моргнул.
– Антихрист?
Кроули кивнул, не отрывая глаз от завитка.
– Я хочу пойти навестить его.
Ответ Азирафеля прозвучал скептически:
– Думаешь, это хорошая идея?
Демон снова пожал плечами, стараясь сделать движение как можно более незначительным.
– Не помешает. Я думаю, он может быть в состоянии помочь тебе.
Кроули чувствовал, как взгляд Азирафеля прожигает его насквозь, но по-прежнему сидел, уставившись на стол.
– Кроули, дорогой мой, я не думаю, что это возможно, – сказал Азирафель, мягко, ласково.
Демон резко тряхнул головой, в нетерпении подняв глаза от стола.
– Должен быть какой-то выход. Нам просто надо его найти. Мы починим твои крылья в два счета.
Азирафель глубоко вздохнул.
– Кроули… – снова заговорил он, и Кроули почувствовал, что глаза ангела следят за ним, когда он резко вскочил на ноги и начал расхаживать взад-вперед по кухне. Волна головокружения захлестнула его от этого быстрого движения, но Кроули раздраженно отмахнулся от нее.
– Послушай, это нельзя просто так отменить, – сказал Азирафель, продолжая сидеть на своем месте за столом. – Все не так просто. Я Пал…
Кроули покачал головой, отказываясь признавать.
– Адам – Антихрист, реальность делает то, что он ей велит…
– Это едва ли проблема реальности, – заметил Азирафель. – Это божественное… неземное.
– Ты же ангел, – возразил Кроули. – Наверняка он сможет…
– Кроули!– Азирафель почти закричал на него, а затем тоже вскочил на ноги, захромал к демону и взял его за плечи, заставляя Кроули встретиться с ним взглядом. Раненое плечо Кроули вспыхнуло от того, что Азирафель сжал его, но он не отстранился. – Пожалуйста, пойми меня, – подчеркнул Азирафель. – Я больше не ангел.
Кроули сглотнул и резко отвернулся, вырвавшись из державших его рук Азирафеля. Он сделал всего два шага, когда неконтролируемая волна гнева поднялась в нем, и он повернулся на каблуках.
– Ладно, отлично! – крикнул он ангелу – потому что он был… он был ангелом: для Кроули. – Тогда ты демон! Доволен?
Но Азирафель качал головой.
– И не демон тоже, я так не думаю.
Кроули раздраженно взмахнул руками.
– Что это вообще значит?
Азирафель подошел к нему, и на этот раз Кроули позволил себе остаться на месте, когда Азирафель, удерживая его, посмотрел ему прямо в глаза. Он сделал глубокий вдох.
– Мне кажется, я человек. Я думаю, я Пал… до человека.
Кроули уставился на него, не в силах сказать ни слова. Грипп, подумал он. Человеческая болезнь.
– Но это невозможно, – прошептал он, слова наполовину превратились в хрип. – Ангелы после Падения становятся демонами. Так это работает. Уж я-то знаю.
Азирафель вздохнул и отпустил Кроули, показавшись ему вдруг очень старым и очень усталым.
– Я знаю, – сказал он. – Я не понимаю, как это произошло.
– Но может, Адам все равно способен исправить это, – настаивал Кроули, стараясь не пропускать в голос отчаяние. – Может быть, он все равно сможет помочь.
– Может, – сказал Азирафель, но его голос прозвучал неуверенно.
– Давай встретимся с ним сегодня, – предложил Кроули. – Днем. Посмотрим, что он об этом думает.
Азирафель пожал плечами, признавая поражение.
– Ладно. А пока что я собираюсь вздремнуть. Разбуди меня, когда захочешь пойти.
Азирафель направился к двери, по дороге завернув, чтобы опустить их с Кроули тарелки в раковину.
Когда ангел удалялся, Кроули вдруг понял, что не хочет, чтобы этот разговор заканчивался так, чтобы Азирафель уходил от него на нетвердых ногах, опустив глаза и сгорбившись устало и побежденно. Только не после всего того, что ангел сделал для него.
– Спасибо тебе, – тихо сказал Кроули, когда Азирафель вышел за порог кухни.
Ангел поколебался, а потом снова развернулся к нему лицом.
– За то, что вытащил меня… оттуда, – договорил Кроули, не спуская глаз с ряда шкафчиков, отказываясь смотреть даже приблизительно туда, где стоял Азирафель.
Ангел помедлил, прежде чем ответить, а когда он заговорил, его голос был мягким и ровным.
– И тебе спасибо – за то же самое.
В комнате беседовали трое. Вернее, их общение с большой натяжкой могло быть определено как беседа. Скорее, эти трое были заняты злым спором.
Они напоминали трех хищников, различных по свирепости и повадкам, но единых по своей природе. Три мелких хищника в одной норе.
Женский, сиплый голос, как и предполагал Максимилиан, принадлежал его матери, косоглазой Мюзет. Она повизгивала и шипела, как раненая лисица.
Второй рыкающий глас, да и вся массивная фигура с выпирающим брюхом принадлежала отчиму.
А третьего Максимилиан знал плохо. Тщедушный, бледный человечек. Залысины, впалые щеки. Голос звучит почти вкрадчиво, увещевающе, но у Максимилиана по какой-то причине сжалось сердце.
Он однажды видел этого человека в лавке у хозяина Брюжона. И хозяин говорил с ним почтительно, понизив голос до вежливого, почти лакейского шепота. Одно из имен этого человека было Эврар Исповедник, а чаще просто Исповедник.
Один из советников самого короля Альби, а Исповедник – потому что умел разговорить самых упрямых, видел страх в глазах утаивших добычу.
Он собирал дань с воров и торговцев, и потому звался так же Эврар Мытарь.
Говорил он очень тихо, правильно, с какой-то монашеской слащавостью.
Максимилиан сумел разобрать первые фразы, когда его сердце уже не гремело как огромная колотушка за хрупкой решеткой ребер.
— Помни о благодеянии, брат Жанно! Помни о заповеди Господней, кто повелевает нам, грешным, воздавать добром за добро. Все беды человеческие от неблагодарности людской, от памяти нестойкой, от чрезмерной поспешности. Добра не помним, эх… Помнишь, брат Жанно, кто руку тебе подал, кто не погнушался, помог тебе подняться, когда ты упал? Неужели ты забыл своих братьев?
— Не забыл он, не забыл — визгливо вмешалась мать – Все, до последнего денье братьям отдавал. Под виселицей ходил.
Но Эврар не удостоил ее ответом.
— Что скажешь, брат Жанно?
— Права хозяйка — проворчал отчим — с долгами я рассчитался. И долю свою плачу исправно. А сверх того платить не обязан. Сколько полагается законом воровским, столько монет в кружку и брошу.
— Так-то оно так, брат Жанно, да забываешь ты, с чьих владений доход свой имеешь, кто к делу тебя приставил, кто волю свою добрую явил. Мальчишка твой по нашей земле ходит. А кто его у лавки той посадил? Кусок хлеба дал?
Бывший бочар громко сопел. Наконец он спросил.
— Да ты мне никак угрожаешь, Эврар! Чего надо?
Тот кротко вздохнул.
— Да я ж сам как птичка божья, росой утренней и крохами сыт бываю. В большем и нужды нет. За мной братья стоят. А для них превыше всего справедливость.
— Это какая такая справедливость? Вам всё, а мне ничего? Кто девчонку нашел? Мой пацан. В моем доме укрыл. Значит, моя девчонка. Мой хабар. А братьям – справедливая доля.
— Так никто с тебя девчонку и не требует. Ты со своего барыша долю дай. Справедливую. Так, чтобы братьев не обидеть. Святой Мартин отдал половину своего плаща нищему. Вот и ты, как тот святой.
— Половину? – взревел бочар.
— Девчонка наша — сипло крикнула мать – Её мой сын привел.
— Да, девчонка ваша. Но товар ещё продать надо. И за хорошую цену. Знаешь, брат мой Жанно, кто за той наградой стоит?
— Нет — признался отчим – Родня какая-то…
— Родня само собой — торжествующе объявил Эврар – А родню кто представляет, знаешь? Черная Ласкар! Помнишь Лисицу? Да откуда тебе? Ты тогда еще бочками торговал. Бедовая девчонка! Под мамашей Бабет ходила. Злая, дерзкая, ловкая. За горло схватит – не отпустит. Потому и Лисица. А что с ней потом сталось, знаешь? При королевском дворе служит. У сестры Справедливого. У той, которую Белой Вдовой кличут. Правой рукой при ней состоит. Но своих не забывает. Свою долю исправно платит, а мы, как водится, в долгу тоже не остаемся. Так вот, она к Томà Полурукому приходила. Сказала, что в городе девчонка пропала, пять лет, передник серебром вышит. И очень ей эта девчонка нужна. Смекаешь, кто за ней стоит? Девчонка-то королевской крови. Лисица Полурукому денег посулила. Сотню золотых. Кто девчонку найдет, тот сотню и получит!
— Вот я и нашел — прорычал отчим – Моя старуха эти разговоры слышала. Прачки судачили. Мол, какую-то девчонку ищут. Кто нашел, тому и барыш.
— Так рыжьё ещё получить надо. С Лисицей встретиться. Ты Лисицу-то знаешь? Как искать её будешь? Она с кем попало дружбу не водит.
— Не велика птица, Лисица эта. Бывшая девка. Найду и деньги потребую.
— Ты, Жанно, не горячись. Тут сгоряча таких дров наломаешь. Я к тебе первый пришел. Ты меня слушай. Мы с этой Лисицы двойную цену возьмем, не сотню, а целых две. Две сотни золотых лобанчиков! Я знаю, где Лисицу искать, я видел, как она к Полурукому приходила.
— Аа — протянул отчим — ты и его обмануть хочешь?
— Так я долю братьям отдам — с готовностью тараторил Эврар – Ты за меня-то не беспокойся. Нам дело с тобой по началу уладить надо. Полурукий о девчонке пока ничего не знает, я ему не сказал. А как узнает, тебе и ливра не достанется.
— Так ты меня сведи с этой Лисицей. Тогда и получишь долю. Десять монет.
— Нет, Жанно, десять монет мне Полурукий за одно старание отсыплет.
Они увлеклись разговором, а Максимилиан, осмелев, выглянул из-за седла. Глаза его уже привыкли к полумраку, изорванному, в прорехах от тлеющего очага.
Он увидел Марию. Она сидела, обхватив коленки руками, на груде старых женских юбок, некогда принадлежавших его сёстрам.
Юбки были так изношены, покрыты таким количеством швов и заплат, что не годились и старьевщику. В холодные ночи мать наваливала их на себя поверх жидкого одеяла.
Мария была так испугана, что не смела пошевелиться. Она походила на мышонка, который затаился в надежде, что кошка его не заметит.
Максимилиан осторожно выбрался из-под седла и пополз, хоронясь то за опрокинутым стулом, то за корзиной с выбитым дном. Его никто не замечал. Голоса спорящих звучали все громче. Глаза отчима налились кровью.
Эврар Исповедник уже не играл в добродушного монаха, а весь трясся от жадности и злобы. Мать, которую так же пьянил звон воображаемых монет, их переливчатая, тяжеловесная желтизна, их ребристая округлость, тоже говорила все напористей, с кашлем и хрипом.
Максимилиан переместился за огромный сундук, некогда служивший его сестрам кроватью.
Мария его не видела. Она сидела зажмурившись, уткнувшись в колени. Максимилиан осторожно потянул её за край юбочки. Она дернулась.
— Тише, мелюзга, молчи — грозно прошептал Максимилиан – не смотри на меня. Не вздумай хныкать.
Он боялся, что она закричит, зарыдает, бросится к нему. Но Мария только широко раскрыла глаза и кивнула.
Откуда Максимилиану было знать, что когда-то тот мифический отец, в которого мальчик не верил, давно уже преподал дочери подобный урок. Когда-то этот отец вот так же приложил палец к губам, призывая к спасительному молчанию, к сокрытию сокровенных чаяний и слез от чужого взгляда.
— Я здесь, мелюзга, не бойся. Я что-нибудь придумаю. Они лягут спать, а мы убежим. Ты только слушайся меня и не бойся.
Она снова кивнула, на лице девочки проступил румянец. Она уже надеялась. Уже дышала.
Вдруг случилось невероятное. Максимилиан более не прислушивался к спору и не уловил, что именно привело к ужасной развязке.
Он услышал, как глухо вскрикнула мать, подпрыгнула и вцепилась в жидкие волосы Эврара. Блеснул выхваченный нож. Его называли пером или булавкой. Воровской нож, как жало таившееся в рукаве. Раздался удар. Затем крик.
Грязно выругался бочар.
— Бежим, — быстро сказал Максимилиан и потащил Марию за сундук.
Снова удар. Бульканье. Хрип. Мария волочилась за ним, как обессилевший лягушонок, которого мальчишка вынимает за лапку из пруда.
— Не уйдешь… — страшно закричал Жанно-Бочар.
Максимилиан на мгновение ослеп, но эти слова относились не к нему. Отчим сдавил глотку Эврара. Огромный, грузный, налитый черной желчью и яростью, он ломал тщедушного человечка, а тот, изогнутый, смятый, бил его ножом под ребра.
Обезумевшая Мюзет рвала волосы и кожу Эврара.
Максимилиан локтем прижал голову Марии, чтобы та не могла оглянуться и увидеть черную кровь, которая уже собиралась в жирную, блестящую лужицу под столом, чтобы она не различила выпученных рыбьих глазок Эврара, чья тонкая шея хрустнула влажно и скользко, чтобы она не запомнила перекошенного лица Мюзет с оскаленным ртом, где торчали редкие зубы, чтобы ей впоследствии не явилась в снах смерть, вся в кровавых бороздках и пузырях.
Максимилиан выволок девочку за дверь, закинул неподвижного лягушонка на плечо и бросился вниз по лестнице.
Они бежали. Долго. Сворачивали. Делали круги. Таились. Большую часть пути Максимилиан нёс девочку на руках. Или сажал себе на спину, как сделал это, когда впервые вел ее на чердак.
Мария за все время бегства не издала ни звука. Максимилиан не оглядывался. Умом он понимал, что никакой погони за ними быть не может; что Эврар Исповедник и отчим Жанно, скорее всего, мертвы.
Даже если это не так, то раны их достаточно тяжелы, чтобы избавить беглецов от опасности.
Мальчик видел, что Эврар несколько раз ударил бочара ножом. Лезвие у ножа было короткое, и бочар мог выжить, ибо мужчина он был грузный, нож мог потеряться в складках жира на необъятном брюхе.
Эврар тоже мог выжить. Он был слишком хитер, мог только притвориться, что умирает, чтобы навалившийся Жанно его отпустил. Но даже если так, ребра у него сломаны и кадык продавлен.
Он даже не сможет объяснить своим подельникам, кого им ловить.
Но страх был сильнее разума. В ушах мальчика все еще звучали их голоса. Они называли Марию, эту маленькую девочку, которая обхватила тонкими ручонками его шею и доверчиво к нему прильнула, товаром, воровской добычей. Они намеревались ее продать какой-то Ласкар.
И Максимилиан продолжал бежать. Он бежал, пока не выбился из сил. Тогда он спустил Марию на мостовую и прислонился к стене.
День клонился к закату. Такой длинный и страшный день. Но в тех грязных проулках, где они прятались и путали след, день появлялся как непрошенный призрак.
Улицы в Латинском квартале были так узки, что крыши смыкались, как набрякшие веки. Дома клонились друг к другу, подобно подвыпившим друзьям, надеясь обнаружить опору в плече собутыльника и не свалиться в грязь.
Напрасно Мария задирала голову, надеясь разглядеть плывущее облачко, полоску небесной свежести, ей удавалось обнаружить только слабое разбавленное свечение.
Они прятались за тумбами, за выступами цокольных этажей, в провалах подвальных окон, а к вечеру нашли символическое убежище под Мостом Менял.
Там теснилось не меньше дюжины разновозрастных оборванцев. У самой воды, спустив серые ступни, сидел старик. Рядом тлел костерок с прилаженным на треноге котелком и вертелом. Похоже, что на вертеле дозревала выпотрошенная и освежеванная крыса.
Мария, голодная с предшествующего вечера, вытянула шейку и робко указала на зажаренного зверька. Но Максимилиан ее одернул.
— Это крыса.
Она не поверила.
— Клыса, котолая в канаве живет?
— Да, она, и у нее длинный, скользкий, голый хвост.
Мария сразу прикрыла рот ладошкой. Когда они только спустились под мост, им навстречу поднялся рослый подросток в длинном, рваном полукафтанье и в шляпе с петушиным пером. Он шел им навстречу с явным намерением прогнать.
Но подростка внезапно остановил сидевший у костерка старик. Он, вероятно, исполнял в этой общине роль старейшины. Старик подозвал Максимилиана и Марию и с минуту их разглядывал. Затем прошамкал:
— Можете остаться до утра. Утром уходите.
Еды им не дали, но дали немного воды. Максимилиан глотнул первым, опасаясь, что вода окажется застоявшейся, тухлой, но вода была на удивление свежей, похоже, колодезной или доставленной торговцем из верховьев Сены, где воду еще не успели отравить истечения города.
Максимилиан не удивился тому, что у таких бродяг есть чистая вода. Многие водовозы платили дань ночным братьям не деньгами, а товаром.
Напившись и напоив Марию, которая изнывала от жажды не меньше, чем от голода, Максимилиан выбрал место посуше и даже раздобыл старую дерюгу и ком соломы. Ком так же оказался сухим.
Мария свернулась на соломе, а мальчик прислонился к каменному своду с твердым намерением бодрствовать до утра. Его насторожил взгляд старика.
Тот пристально разглядывал Марию, особенно, её некогда расшитый серебром передник. Шитья уже было не различить, да и сам передник уже походил на тряпку. Но рисунок все еще угадывался.
Старик мог слышать о вознаграждении, которое обещала за Марию некая таинственная Ласкар (Лисица). Не прикидывает ли старикан сумму будущей сделки?
Он потому и разрешил им остаться, не прогнал. Среди обитателей парижского дна такая редкая монета, как милосердие и сострадание к ближнему, не в ходу. Лучше оставаться настороже и наблюдать за стариком.
А Мария пусть спит. Он таскал ее за собой весь день, и она, девчонка, не жаловалась и не хныкала.
Когда Денис подходил к дому, уже совсем стемнело. Мама к тому времени позвонила раз двадцать. Денис понимал, что она переживает, но не до такой же степени! В конце концов, он взрослый парень. К тому же не в клубе где-нибудь зажигал, а собирал информацию.
Если честно, то полезного нашли мало. Зато Денис понял, каким был лохом, что не потребовал сразу адвоката и что подписал явку с повинной. Но сделанного не воротишь, назад не отыграешь. Это в игре можно сделать рестарт и заново пройти локацию. Жизнь таких возможностей не даёт.
Да, полезной информации нашёл мало, зато узнал, что он далеко не одинок в своей беде. Ощущение от этого знания было двойственное. С одной стороны, полегче – да, не один. А с другой, твою ж мать! Это же какие масштабы бедствия?!
Обдумывая ситуацию, Денис вошёл в свой подъезд и направился к лестнице.
Навстречу ему спускалась Валентина Сергеевна.
– Добрый вечер, – автоматически поздоровался Денис и, вспомнив утреннюю сцену, остановился.
Валентина Сергеевна тоже остановилась и растеряно посмотрела на него. И Денис, покраснев, пробормотал:
– Извините…
– У тебя всё порядке? – спросила Валентина Сергеевна.
Денис хотел сказать, что да, всё в порядке, но слова вырвались сами:
– Нет, не в порядке. И я не знаю, как быть.
– Что случилось, Денис?
Был бы кто другой, Денис не стал бы рассказывать. Но он хорошо помнил, как все переживали, когда Валентина Сергеевна ушла на пенсию. И в общем-то правильно переживали. На смену пришла выпускница местного педуниверситета, которая не могла вести урок без учебника. И это после Валентины Сергеевны, которая знала о математике примерно всё. Во всяком случае, тогда Денис был в этом уверен. Поэтому сейчас, когда она спросила, что случилось, он, вздохнув, в четвёртый раз за сегодняшний день пересказал свою историю – вкратце, без деталей и эмоциональных отступлений – только факты.
Валентина Сергеевна выслушала внимательно и предложила зайти к ней завтра утром, она позвонит своим бывшим ученикам, поспрашивает у них…
Снова зазвонил телефон, и Денис, попрощавшись с Валентиной Сергеевной, поспешил домой.
Мама встретила его на пороге, но не стала кричать и ругаться за то, что он долго, а сразу отправила мыть руки и садиться ужинать.
А потом сидела и, подперши щёку, забыв про свою тарелку, смотрела, как Денис ест. Денису это было неприятно, но и противиться столь пристальному вниманию мамы он не мог – чувствовал вину перед ней.
Когда Денис попытался рассказать, что они с Егором нарыли, она остановила его и строго сказала:
– Сначала поешь!
Мама больше не плакала. Но глаза у неё были уставшими и красными.
Не успел Денис допить чай, как раздался звонок в дверь. Мама пошла открывать. Денис поспешил следом.
На пороге стояла Валентина Сергеевна. Она протянула листочек с номером телефона и именем.
– Вот, это номер хорошего адвоката, она поможет вам. Это моя ученица. Танечка. Талантливая девочка, очень старательная. Я поговорила с ней. Она как раз по таким делам специализируется.
Мама взяла листочек. Валентина Сергеевна развернулась и пошла в свою квартиру. Мама стояла, смотрела ей вслед и по щекам у неё опять текли слёзы.
– Спасибо вам! – запоздало крикнула мама.
Валентина Сергеевна только рукой помахала.
Закрыв дверь, мама повернулась к Денису.
– Мне Любаша нашла адвоката, но думаю… – мама глянула на листочек. – …Татьяна Ивановна лучше подойдёт. Там адвокат по семейным делам. – И добавила уже совсем другим тоном: – Ничего, Денчик! Мы с тобой ещё поборемся!
– Конечно! – согласился Денис и пошёл допивать чай.
На самом деле у него щипало глаза, и он боялся, что тоже расплачется.
После ужина они остались на кухне. Телевизор смотреть не хотелось, а ни ноута, ни компа у них теперь не было.
– Как у тебя дела? – спросил Денис, чтобы нарушить молчание.
– Да как? – усмехнулась мама. – Сынок вляпался в историю. Теперь ему грозит реальный срок.
Денис смутился. И разозлился. Он уже говорил маме, что не специально, что даже предположить не мог, что у него не было намерения оскорбить чьи-то чувства…
Он хотел встать и уйти в свою комнату. Нужно было настроить телефон и попытаться вытащить контакты с облака. Ну или хотя бы попытаться восстановить. Он даже приподнялся, но тут мама заговорила:
– Любаша советует поднять шум, привлечь общественность. Потому что это маразм – сажать за репосты. Настоящие преступники вон свободно гуляют, а тут жизнь ломают из-за ерунды. Вот хочу с тобой посоветоваться, как ты считаешь?
Денис в первый момент растерялся. Он не ожидал от мамы услышать этого. Обычно она предпочитала оставаться в тени. Может, поэтому отец и ушёл к другой – яркой, весёлой. Мама не была бойцом. Поэтому её предложение застало Дениса врасплох.
Если честно, у него у самого мелькали мысли о том, чтобы устроить какой-нибудь пикет, но… Воспитанный своей мамой Денис тоже бойцом не был.
Но сейчас, увидев в глазах мамы надежду, он сказал:
– Думаю, тётя Люба права. Только я не знаю, как.
– Для начала нужно написать в соцсетях, – сразу же ответила мама, и Денис понял, что мама с подругой обсуждали варианты.
– А я хотел свою страницу «ВКонтакте» закрыть. Она ж наверняка на контроле…
– А и закрой! А новую открой – на новый номер, – согласилась мама. – А я у себя в «Одноклассниках» и на «Фейсбуке» напишу. Надо только обдумать всё хорошенько, чтобы не навредить тебе. Посоветоваться с кем-нибудь знающим. А адвокату я позвоню завтра с утра. Сегодня уже поздно. Ничего, мы справимся!
Но уверенности в голосе мамы не было, было отчаяние и упрямство.
На кухне повисла тишина. Денис не знал, что сказать. Он ещё не разобрался в своих чувствах.
– А что вы с Егором нашли? – спросила мама.
И Денис рассказал, где-то приуменьшая, где-то умалчивая о масштабах борьбы с любителями мемов.
В какой-то момент мама усмехнулась:
– Похоже на то, как раньше сажали за анекдоты. Мем – это же по сути современный анекдот.
– И что, прямо сажали? – удивился Денис.
– Было дело. Мой папа рассказывал, что кто-нибудь на заводе расскажет анекдот на обеденном перерыве, а вечером уже за ним приедут…
– А как узнавали?
– Так, стукачи… Поговаривали, что прямо разнарядки шли, сколько человек нужно арестовать… Может и сейчас так?
– А мне вот интересно, почему заводят дела на тех, кто репостит, а не на тех, кто рисует?
– Так что мем, что анекдот – это народное творчество. Нет автора ни у мема, ни у анекдота.
– У анекдота может и нет, но у мема… Думаю, в компьютерный век можно определить, кто нарисовал.
– Да разве ж дело в этом? Не важно, кто нарисовал. Важно, что народ подхватил.
– Это да…
Денис с мамой засиделись допоздна. Было много переговорено. Решено, что пропускать учёбу Денису не следует. И завтра он пойдёт на занятия. А мама пойдёт на работу, и после звонка адвокату решит, как быть лучше. И созвонятся с Денисом, конечно. Денис должен быть постоянно на связи.
Много ещё о чём проговорили в этот вечер. Денису даже было удивительно – он раньше никогда так много с мамой не разговаривали. Ему казалось, что и разговаривать с ней особо не о чем. А оказалось, что вполне.
Перед сном Денис ещё посидел с телефоном, установил приложения. Попробовал восстановить контакты, но не смог зайти в гугл-аккаунт – кто ж знал заранее, что пароль пригодится? Смс пришла и всё норм. А теперь смс прийти некуда – старая симка вместе с телефоном у экспертов отдела «Э».
Денис долго юзал телефон, разбираясь в настройках, пока, наконец в дверь не постучала мама и не спросила: не собирается ли Денчик спать?
Денис отложил телефон, поставил его на зарядку и потушил свет.
Однажды, за год до «жизни во грехе», я встретил ее в магазине, тогда они только отпраздновали с Максом скромную свадьбу, где присутствовали мы с Васей и еще несколько выветрившихся из памяти знакомцев обоего пола.
Поздравили, посидели, выпили, закусили, немного, для приличия – ведь назавтра новые испытания, так что начало новой жизни пусть и не стало новым глобальным понедельником, но хотя бы в тот день было отмечено таковым.
А на следующий, нет через день, вот как раз понедельник и случился, я встретил ее в магазине.
Даже не узнал серую мышку, съеженная, вобравшая голову в плечи, она бродила меж прилавков, набирая продукты, затем подошла к продавщице, та, видимо, в курсе происшедшего недавно, поздравила, стала делать нарезку колбасы и хлеба, Света упорно молчала, глядя прямо перед собой – в никуда.
Я вышел, не решившись потревожить ее пустоту во взоре.
Не попытавшись прогнать ее. Позже, все позже. А тогда я все отдал Максу, и хорошее, и дурное. Все, что было в ней.
Когда в начале сентября шестидесятого начались новые испытания, я тоже все отдал ему, оставаясь чуть в стороне.
Так спокойней, так меньше болело сердце. Не могло не болеть, хоть я и считался тогда едва не абсолютно здоровым.
Как и позже, после первых испытаний, семь лет спустя, когда Света пришла ко мне жить.
Я не сразу спросил, что значит эта фраза в ее устах, вздрогнул, когда получил обезоруживающий, выбивший почву из-под ног ответ.
Грех она подразумевала в другом: она пришла ко мне, не изменяя Максу, по-прежнему его любя, и не в силах оставить эту любовь. Только разнеся ее на кусочки, только попытавшись задавить ее в себе, только…
Я не слушал ее, кажется, тогда я впервые заплакал при ней, чувствуя себя полностью, абсолютно бессильным перед этой женщиной.
Девушкой.
Странно, Света лишь на несколько месяцев старше меня, но всегда казалась многоопытной, повидавшей всего, наломавшейся уже в те годы, когда иные и не понимают всей тяжести этого слова.
Недаром сразу по завершении сумасшествия в актовом зале, она пошла, сама пошла к Главному, добилась встречи, чтобы выяснить, возможно ли появление в качестве первого космонавта женщины, помню, она так и сказала женщины, наверное, с тех самых пор я не мог воспринимать ее иначе.
Будь я чуть тоньше натурой, во время любовных сцен я бы «выкал» ей. Может быть. Она заслуживала того, право же, и вовсе не в ревности, а исключительно в уважении дело.
Хотя может, я перегибаю палку и по-прежнему злюсь на нее, но где-то настолько в глубине души, что не замечаю этого даже сейчас, когда мы едем в трамвае.
Сев, Света положила голову на плечо Макса тем естественным, внутренне неосознанным движением, от которого у меня сжалось сердце.
Я сидел напротив, смотрел на то, как Макс, в свою очередь, осторожно положил свою распухшую лапищу на ее колено, так не глядя друг на друга, да и на меня тоже, будучи где-то далеко, они проехали эти две остановки. Мы сошли, заковыляли, направляясь к недалекому кафе, где Макс предложил нам остограммиться по поводу.
Крезета приняли вполне неплохо. Демон ожидал намного более худшего варианта, но Лэртина его успокоила:
— Не бойся. Работай на совесть и живи спокойно.
А еще его сильно удивила эта человечка. Девочка была вяленькой и слабой, но она держалась. И даже приветственно улыбалась… нет, не слуге — другу. Новому другу в новом мире.
Крезет неловко себя чувствовал, вспоминая, какую роль сыграл в появлении этой девочки в их мире. Как собирал ингредиенты, как искал девственницу. Смешно сказать… едва нашел какую-то совсем девчонку и хорошо заплатил ей государственными деньгами за кровь, щедро нацеженную в бутыль. Он был тем самым звеном, притянувшим Милу к ним. И ему было противно это осознавать. Он, Крезет, сделал мерзость. Вот действительно, понравилось бы ему, если бы его выдрали насильно в другой мир, изнасиловали, принудив к браку и запихнули куда подальше в пыльный чулан, каким и является западная башня дворца? Скорее всего, очень бы не понравилось.
Демон успел получить назначение в казначействе, сбегал за авансом, столкнулся с еще одним слугой Повелителя, грустно отвел глаза. Теперь его будут считать чуть ли не предателем… Но паренек с огненными волосами всего лишь приветливо кивнул и побежал по своим делам. А Крезет остался стоять на лестнице с самым задумчивым видом. И только будучи спихнутым стражником вниз, на площадку, чтобы не загораживал проход, он очнулся, собрал в кучку свои мысли и направился к западной башне.
На полдороге его тормознула беловолосая стражница из гарема. Крезет внутренне похолодел, наблюдая снизу вверх мощные ноги, бедра в броне, крутой, слегка загнутый и безумно дорогой меч, мощное туловище с небольшой грудью, прикрытое броней и сравнительно симпатичное лицо, обрамленное кучей светлых косичек. Демон попятился назад и сглотнул. Ну вот… все так хорошо начиналось, а он так глупо подставился. Сейчас эта дама потащит его в свои пенаты и…
— Ты новый слуга четвертой Повелительницы? — на удивление мелодичным голосом пропела стражница.
— Я-а… — некультурно заикнулся Крезет, не зная, куда деваться. Неужто сейчас будет расправа? Он не хотел в гарем. Отчаянно не хотел, потому вспомнил сразу три молитвы разным богам и запутался, какую же из них выбрать.
Тем временем стражница достала из пространственного кармана свиток с повелительской печатью и протянула слуге.
— Передай Повелительнице, чтобы обязательно была завтра на балу, — свиток ткнулся в руку демона, бездумно закатившего глаза. Противный липкий страх превратился в пот, струйкой потекший по виску и заливающийся за шиворот.
Слова женщины не сразу дошли до него. Только когда стражница хорошенько тряхнула беднягу за плечо, тот сумел открыть глаза, бездумно сжал в ладони свиток.
— Это приглашение. Не потеряй, — стражница оглядела слугу странным сочувствующим взглядом и посоветовала: — Сходил бы ты к лекарю, неважно выглядишь.
— Ага, благодарю, — Крезет стиснул крепче свиток и рванул пешком в сторону западной башни, петляя по коридорам и сбивая с ног встречных демонов.
Вот не было печали… Демон ворвался в башню так, словно за ним гнались все чудовища, каких только можно было найти. Едва не сбил новенького проштрафившегося паренька, скучающе подпирающего дверь караулки. Ругнулся, споткнулся о ступени и влетел прямо в спускающуюся Лэртину. Женщина взвизгнула, стукнула дурного слугу корзинкой для покупок и отскочила в сторону.
— Ты чего кидаешься? — гневный вопрос привел Крезета в чувства, он еще слегка дрожал и запинался.
— Вот… это самое… Повелительнице передали приглашение на бал… — слуга всхлипнул и весь скорчился, ожидая наказания. Вряд ли человеку будет хорошо на балу. Скопище придворных змеюк, гаремные шлюхи, множество аристократии и каждый не преминет пребольно пнуть человечку в самое больное место — в ее расу, внешность, силу, отсутствие магии… Это будет пытка, а не бал.
Лэртина же грустно смотрела на замявшегося парня и вдруг протянула руку.
— Пошли, поможешь купить кое-что. Раз уж придется собирать Милу на бал, стоит ее хотя бы прилично одеть… — она приняла в руки свиток, спрятала в складках платья и подхватила Крезета под руку.
***
Подготовка к балу Милу не обрадовала. Ей совсем не хотелось идти в толпу разряженных демонов, терпеть всякие подколки, завуалированные оскорбления и дурацкие выходки. Девушка была уверена в том, что это все там и будет. И понятия не имела, какого черта ее вообще надо было приглашать. Она не являлась правительницей в полном смысле этого слова, не претендовала вообще ни на что, не конкурировала с местными красотками от слова совсем, в придворные интриги не лезла и сидела тише воды, ниже травы. Вариант был лишь один — на нее хотели посмотреть. Или показать ее кому-то. Ничего другого в голову не приходило.
Она покорно терпела экзекуцию своих отрастающих волос. Лэртина что-то там колдовала с расческами и заколками, напевая простенький мотивчик. С музыкой тут была форменная беда. Никакой особой музыки и не было, а та, что была в наличии… оставалась самой примитивной. Кажется, демоны вообще взяли ее у какой-то другой народности, изрядно исковеркав и изменив смысл. Так что песни были самыми простыми, а музыка элементарной. Девушка даже понятия не имела, есть ли у демонов хоть какие толковые музыкальные инструменты.
Лэртина недовольно разбирала густые каштановые пряди и глухо ворчала по поводу и без. Она не понимала причины, по которой ее девочку вытаскивают из башни. То сама первая Повелительница отправляет их в эти «апартаменты», то присылает приглашение с личной печатью и всеми прилагающимися данными. Хочет отравить? Прямо на балу? Хочет всласть поиздеваться? Хочет показать супругу, как жалка его четвертая жена? Ну бред же! Демоница не находила в этом логики, раз за разом не понимая мотивов гаремных куриц. Может, это все подстава? Приглашение отправила отнюдь не Азарила, а кто-то из ее противниц? Чтобы подставить всех и вычудить на балу что-то такое, чего уж никто не сможет предугадать?
Демоница нацепила на свою подопечную последнюю цепочку, долго всматривалась в растерянное лицо Милы.
— Терпи, дорогая, это самая малая часть твоих испытаний.
Действительно, сборы были всего лишь каплей в море мучений. Выданное демоницей новое платье было несколько не по фигуре человека, но одеть что-то другое времени не было, потому попытались привести в порядок то, что есть. Лэртина глухо бурчала обо всем, скалывая шпильками золотистую струящуюся ткань, Мила покорно поворачивалась из стороны в сторону, словно живой манекен. Крезет рассматривал женщин и неодобрительно цокал языком, подавая хмурой служанке шпильки.
— Ну вроде терпимо, — демоница еще раз придирчиво осмотрела наряд подопечной и осталась довольна. Чересчур глубокое декольте было скрыто золотистой же сеточкой, большинство «лишних» вырезов она сколола шпильками и скрепила крючками, несколько неудачно подобранные белые туфельки без каблука были спрятаны за длинным подолом. Вполне можно выдержать бал.
Лэртина сложила свои инструменты, повертела девушку еще немного, подправила сложную прическу, потом передала из рук в руки телохранителю. Устало посмотрела на довольно симпатичную пару. Намучаются они сегодня, еще как намучаются…
— Значит так, — женщина в первую очередь инструктировала Эртиса, чтобы он не облажался как самый приближенный к повелительской тушке. — От нее ни на шаг. Есть только то, что подадут слуги сразу с кухни. Ни у кого не брать питье, даже если будут тыкать под нос. Ни с кем не целоваться — мало ли, вдруг найдутся извращенцы с ядом на губах. Не принимать никаких подарков, если кто вздумает дарить. Особенно всякие бирюльки — колечки-цепочки-брошки… Ну что еще?
Демоница перевела дух и всмотрелась в сосредоточенное и внимательное лицо телохранителя.
— С тобой вроде закончила. Все понял?
Эртис кивнул, подтверждая, и машинально потянулся рукой к мечу. Крезет отрицательно покачал головой:
— На балу запрещено оружие.
Лэртина же тем временем инструктировала уже Милу.
— Тебе тоже не следует ворон считать. На счет подарков запомнила?
— Да, — от кивка девушки звякнули цепочки на ее голове.
— Это потому, что на драгоценные камни и металлы легче всего прикрепить узор заклинаний. Любых, каких пожелает маг. А потому на красивой брошке вполне может быть проклятие, болезнь, заклинание ослабления и ангел знает, что еще могут подарить неугодной жене Повелителя. Цветов тоже не бери — они могут быть отравлены. Поесть лучше тут, у меня на глазах. Спиртного много не пей — ты маленькая, тебя свалит с одного стакана. Что не понятно, спрашивай у нашего красавчика, он все расскажет. И да, — женщина на секунду задумалась, закатив глаза, — сомневаюсь, конечно, что это случится, но! Тебе могут сделать неприличное предложение. И не надо делать такие глаза — мы падки на экзотику, ты будешь вполне симпатичной, если тебя откормить, ну, а на один раз и такая сойдешь. Не соглашайся, это будет считаться изменой Повелителю и тебе уготовят прямую дорогу на смертную казнь. Кстати, так могут сделать и специально, при свидетелях. Так что будьте внимательны и помните — ваша жизнь в ваших руках.
Лэртина закончила инструктаж, оставив двух парней договариваться, в последний раз поправила Миле непослушный каштановый локон и удалилась в столовую. Ей вдруг захотелось напиться, но стоило подежурить этот вечер трезвой, поскольку не известно, что может случиться на балу и когда ее подопечным понадобится помощь.
Крезет провожал разодетого в лазурные цвета Эртиса и блистающую золотом Милу по дороге к бальному залу.
— Ребята, вы знаете, чем заканчивается любой бал? — слуга поддержал запнувшуюся девушку на ступеньках и грустно покачал головой.
— Нет, чем же? — повернулся к нему телохранитель, рассматривая коричневого задумчивого демона.
— Оргией, — грустно буркнул Крезет, обводя Милу подальше от хрупкой цветочной вазы. Не хотелось бы зацепиться и порвать тонкое платье в самый неподходящий момент. Цветок разочарованно опустил фиолетовые листья — хищная морена хотела поживиться чьими-то волосами или огрызком одежды, но не вышло в этот раз. — Да, любой бал заканчивается оргией. Так что в ваших интересах покинуть его до того, как… ну в общем, начнется свалка…
Мила морщилась и шла извилистыми коридорами, спрятавшись за телохранителем. Она еще с трудом разбирала быструю трескотню демонов, но основное поняла — на балу будет полная задница, стоит никуда не лезть и ни во что не вмешиваться… Последние фразы парни выдавали с озабоченными лицами, будто шли на похищение Повелителя, а не на бал, но девушка списала все на волнение. Многих слов из их разговора разобрать так и не удалось.
Дом для Чебурашки Настя устроила в большой картонной коробке, оставшейся от переезда. Постелила на дно одеяло, положила подушку, прикрепила в углу лампочку. Чебурашка постоял возле стенки, разглядывая новое жилище. Попробовал двинуться вперед, но сразу же упал мордочкой вниз и захныкал. Потом они приспособились – Настя взяла Чебурашку за лапку, а другой рукой придерживала со спины, прислушиваясь, куда он хочет идти. Так, уцепившись маленькой ладошкой за Настин палец, Чебурашка обошел свой новый дом. Потрогал подушку, покатал апельсин, и, наконец, уселся под лампочкой, облокотившись о стену. На его страдальческой мордочке появилось подобие улыбки. Кажется, дом ему понравился.
По дороге на работу Настя занесла Чебурашкин паспорт в отдел регистрации.
– Дополнительная площадь нужна? – спросила паспортистка.
– Что?
– Ну, животное большое?
– А, нет, спасибо.
А потом Настя спросила на всякий случай:
– А если большое, вы даете дополнительную площадь?
– Девушка, – паспортистка оторвалась от компьютера, посмотрела на посетительницу со смесью брезгливости и снисхождения: – вы откуда свалились? Если нужна дополнительная площадь, животное изымается до тех пор, пока хозяин не переедет в подходящее помещение. Понятно?
– Еще как, – кивнула Настя.
Сообщение об улучшении гражданского индекса пришло уже на работе.
Игорь Маринович отловил Настю в коридоре. Быстро оглянулся, подхватил под локоть, увлёк за угол, за аквариум с разноцветными рыбками.
– Поздравляю, душечка, – улыбнулся, дохнул приторным мятным ароматом. – Как вам Гертруда?
– Спасибо, всё хорошо.
– Чудненько, – тёмно-карие глаза шефа смотрели взволнованно. Чуть кривоватая подводка на правом веке придавала взгляду комически-печальное выражение. Игорь Маринович вдруг показался Насте похожим на старого клоуна, который забыл переодеться после арены.
– Анастасия, услуга за услугу.
– Да?
– В следующую субботу мне нужна спутница. На одно… э… закрытое мероприятие. Я могу на вас положиться?
– Конечно, – растеряно согласилась Настя.
– Чудненько, – шеф подмигнул и выпустил Настин локоть. Распрямился, поправил причёску и обычной пританцовывающей походкой направился к своему кабинету.
Похожий на клоуна, выходящего на арену под аплодисменты зрителей.
***
Настя заметила, что с появлением Чебурашки ей стало легче жить.
Нет, все страхи и сложности никуда, конечно, не делись. И воспоминания об Индейце, о прошлой жизни и о Доме социальных сирот. И самый главный страх, что если она не справится, если её индекс упадет ниже минимума, ей не разрешат жить самостоятельно и заберут обратно, в дом сирот, откуда второй раз выбраться уже будет сложнее. И ощущение нелепого, дикого маскарада, костюмированной игры, в которую играли окружающие. На работе – Игорь Маринович и Верочка; соседи – женщины, закутанные с головы до пят в чёрные одежды, хмурые бородатые мужчины; в телевизоре – симпатичные молодые ребята с остроконечными ушами, которые серьёзно говорили о праве своего этно-меньшинства на самоопределение и необходимости уважения давно сложившихся эльфийских традиций.
Настя часто засыпала в слезах. Почему то именно по вечерам ей казалось, что Индеец никогда больше не придёт. Не спасёт её, не выведет из этого жутковатого, вывернутого мира, где даже любимые Настины детские сказки пересказывают неузнаваемо и нелепо.
– …И вскочила Василиса Храбрая на коня, подпоясалась мечом, и поскакала на поиски Ивана-царевича, которого унёс Змей Горыныч… И отругала Ивана – мол, что ж ты, царевич, обижаешь Змея нашего Горыныча? Нешто он не имеет права на личное счастье потому, что не такой, как ты? Устыдился Иван-царевич. И поженились они все, втроём со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо.
– Поженились втроём? – удивленно переспросила Настя.
Взгляды воспитательницы и детей обратились на неё с одинаковым выражением осуждения и брезгливой снисходительности.
– Тебе что-то не понятно, деточка? – сладким голосом поинтересовалась воспитательница и фальшиво улыбнулась. В её глазах был холод.
Насте стало неловко. Как новенькую, на занятиях в Доме социальных сирот её определили в младшую группу. Но даже шестилетки смотрели на неё с превосходством, зная многие вещи, которые она не понимала.
– А… кто тогда у них был муж? – запнувшись, смущённо сказала Настя.
– Влада Ольговна, что такое муж? – спросил один из слушателей – то ли мальчик, то ли девочка, Настя не поняла. Младших воспитанников стригли и одевали одинаково, в образовании также исключая различия между мальчиками и девочками. Только в старших классах давали возможность выбора одежды и занятий, неявно поощряя в девочках развитие мужественности, а в мальчиках – женственности. Так детям было проще устроиться в дальнейшей жизни.
Двенадцатилетняя Настя со своей косичкой, бантиками, привычкой к платьям, готовке и вышиванию оказалась объектом насмешек и даже презрения.
– Мы не употребляем устаревших слов, деточка, – внушительно сказала воспитательница. – В следующий раз за это будут сняты баллы с твоего индекса. Запомните, дети, что я сказала.
Дети, улыбаясь, закивали. Каждый из них теперь мог получить себе дополнительные баллы, если донесёт о нарушении запрета.
Индекс гражданина присваивался им, как и остальным, после совершеннолетия, но дети в Доме социальных сирот носили свои детские браслеты. Индексы вёл учительский совет на отдельном сервере. Правила были примерно те же, что и во взрослом мире.
Неудивительно, что у Насти сейчас был такой низкий индекс гражданина – в Доме социальных сирот у неё тоже всегда не хватало баллов…
Раньше, когда она думала, что Индеец никогда не придёт, Насте хотелось умереть. Уснуть и больше не проснуться.
А теперь она думала – а как же Чебурашка? Кто будет его кормить? Если, предположим, Настя умрёт во сне, и никто о ней не вспомнит, Чебурашка тоже умрёт от голода и жажды. Будет тихо хныкать, беспомощно дёргать короткими лапками, но так и не сможет ни подняться, ни тем более выбраться из коробки. Представив себе эту жалостливую картину, Настя решила пока не думать о смерти. В конце концов, Чебурашке было ещё хуже. Он не мог сам передвигаться, есть, пить. Не говоря о том, чтобы ходить на работу, разговаривать или найти себе новое жилье.
У него вообще не было никакого выбора.
***
А через неделю Чебурашка заговорил.
Настя уже привычно каждый вечер торопилась домой, покупала по дороге молоко, чтобы сварить зверьку свежую кашу. Больше всего он любил манную, но Гертруда советовала разнообразие, поэтому Настя готовила разные.
Усаживала Чебурашку на колени, кормила с ложечки, не торопясь, чтобы он успел прожевать. Поила сладким чаем. Чай ему нравился с лимоном – зверёк потешно морщился, причмокивал, и торопливо тянулся за добавкой.
Настя с ним разговаривала. Рассказывала про Индейца, про прежнюю жизнь до Дома социальных сирот. Чебурашка слушал с удовольствием, держался лапками за Настину руку, подрагивал большими ушами, смотрел пристально умными жёлтыми глазами. Больше всего ему нравилась история про то, как Настя потерялась в лесу, а Индеец её нашёл. Чебурашка замирал, сжимал в лапках Настин палец, и следил за её лицом, не отрываясь.
И однажды, когда Настя замолчала и сидела задумчиво, вспоминая, как было страшно и одиноко в лесу, и шевелилось и рычало в темноте что-то большое и жуткое, и она уже не верила, что снова увидит дом, Чебурашка крепко сжал маленькими пальчиками её палец и вдруг отчётливо сказал:
– Потерялась.
Настя вздрогнула и ошарашено посмотрела на него. Пролепетала изумлённо:
– Ты говоришь?
Чебурашка молчал, только смотрел на неё грустными большими глазами.
– Ты почему не сказала, что он разговаривает? – спросила Настя у Гертруды, позвонив ей в тот же вечер.
– Что!? – изумилась Гертруда и некоторое время шумно дышала в телефон. Потом уточнила севшим голосом: – Ты имеешь в виду, осмысленно разговаривает?
– Ну, – замялась Настя, которая сама до сих пор не очень верила в происшедшее. – Более или менее.
Гертруда помолчала, потом сказала непривычно тихо и взволнованно:
– Ты понимаешь, что это куда хуже, чем могло бы быть?
– Что?
– А ты понимаешь, лапушка, что он в таком случае чувствует?
***
Джамиля Чебурашку испугалась.
Воскликнула:
– Шайтан! – и, подхватив длинные юбки, отпрыгнула почти на середину комнаты.
Настя расхохоталась. Ей, пожалуй, впервые за все годы с того момента, как её забрали в Дом социальных сирот, стало по-настоящему весело. Очень уж испуганное было лицо у Джамили, и с таким удивительно человеческим недоумением смотрел на неё Чебурашка.
– Ты, что, телевизор не смотришь? Интернет не читаешь? – сквозь смех спросила Настя. – Правда, сейчас вроде как раз ограничивают самостоятельное проектирование животных…
– Муж не разрешает, – буркнула Джамиля.
Она всё-таки согласилась выпить чаю, уселась на самый край табурета, неодобрительно косясь на Чебурашку у Насти на руках.
– Замуж тебе надо, – заявила она, отодвигая чашку. – И детей.
– Зачем? – удивилась Настя.
– Ребёнка надо растить, а не с этим чудовищем возиться.
– Кому надо?
– Муса, мой брат, знаешь? Поговорить просил. Ты ему нравишься. Нашу веру примешь, возьмёт тебя замуж.
– Спасибо. А… – Настя замялась, отвела взгляд, – он мне тоже интернет будет запрещать? А если меня с другим мужчиной увидят, камнями забьют насмерть? Как тех? – она коротко кивнула в сторону окна.
– Настья, – помолчав, хмуро сказала Джамиля, – тебе здесь плохо жить, да? Если тебе так не нравится в нашем Петроградском районе, почему не переедешь, ну, вот в Купчино. А?
– В Купчино эльфы, – вздохнула Настя. – Я не знаю, куда переезжать, чтобы… Джамиля?
– Да?
– А тебе самой так нравится жить?
Джамиля подняла голову, посмотрела пристально. Поджала губы. Тихо сказала:
– Меня не спрашивали.
Настя потянулась, взяла её за руку, пожала легонько.
И тут поверх её ладони легла маленькая лапка, и Чебурашка сказал, печально глядя в лицо Джамили:
– Потерялась.
Джамиля округлила глаза, охнула еле слышно:
– Шайтан! – и сползла с табурета на пол.
***
В субботу утром Игорь Маринович прислал Насте коробку с короткой запиской: «в семь ноль-ноль у подъезда». В коробке лежало длинное совершенно роскошное платье. Тяжёлый переливающийся шёлк и кружево, украшенное малюсенькими жемчужинками. Настя немедленно примерила и долго смотрела на себя в зеркало, не узнавая. Она была похожа на принцессу из старых сказочных фильмов. Тех, где принцессу похищал Змей-горыныч, а храбрый принц ехал за тридевять земель вызволять её из плена.
У подъезда ожидало такси с затенёнными стёклами.
– Анастасия, – позвал из салона приглушённый голос Игоря Мариновича, – поторопитесь.
Шеф был не похож на себя. Чёрный смокинг, бабочка на белоснежной рубашке, узкие отглаженные брюки, коротко стриженные приглаженные волосы. Без серёжек и макияжа его лицо казалось незнакомым – мужественным и даже немного суровым.
Коротко кивнув и улыбнувшись, он натянул чёрную полумаску, поправил завязки на затылке и протянул похожую маску Насте – только золотистую, в цвет её платья.
– Маскарад? – неуверенно спросила она.
– В некотором роде.
Это был самый настоящий бал. С дворецким в роскошной ливрее у подножия длиннющей лестницы, выложенной коврами. С блеском и сиянием сотен свечей, зеркал, подвесок хрустальных люстр, бриллиантов на обнажённых шеях, стразов в складках бархатных и шёлковых платьев, шампанского в стеклянных бокалах. С волшебной музыкой настоящего оркестра – то завораживающе-плавной, то игривой, как вспышки пузырьков шампанского на языке.
– Игорь Мари…
– Игорь, – перебил шеф, улыбаясь. – И Настя. Да? Вот и хорошо. Попробуйте, Настенька, икру, сегодня она особенно хороша.
Игорь Маринович научил ее танцевать вальс. Оказалось, это не так уж и сложно. Тёплые губы, пахнущие шампанским, шептали у самого уха: «раз-два-три», и Настя почти ни разу не сбилась.
Голова кружилась – от шампанского, музыки и вальса. Настя зажмурилась и вдруг представила, что вместо Игоря Мариновича рядом с ней Индеец. Счастье сейчас же затопило её от макушки до пяток – искристое и сверкающее, как глоток шампанского. Настя улыбнулась и положила голову на плечо своему спутнику.
– Я не знала, что так бывает. Это как… как в старом фильме. Спасибо, – сказала Настя с благодарностью, когда они с Игорем уселись передохнуть от танцев за столик.
– Настенька, это тебе спасибо, – восхищённо улыбаясь, сказал шеф, – я знал, что именно ты будешь так чудесна здесь в этом платье. Такая девушка как ты… таких почти не осталось… Видишь ли… тут как бы такой закрытый клуб, мы иногда устраиваем вечера, хотя это несколько как бы незаконно…
– Я никому не скажу, – перебила Настя. И смущенно попросила: – Можно будет ещё когда-нибудь…
– Не только можно, а более того… – взгляд Игоря Мариновича стал пристальным и взволнованным. – Анастасия, ты выйдешь за меня замуж?
– Что? – изумилась Настя.
– Ну, то есть, – замялся Игорь Маринович, – формально это будет, конечно, не совсем так. Ты понимаешь, мне нужно думать о репутации и о своём индексе. Браки старых традиций сейчас совершенно невозможны для человека моего положения. Но у нас есть чудесный вариант. Змей.
– Кто?
– То есть, формально он как бы эльф. Делал косметическую операцию на лице с посеребрением кожи, и что-то там не удалось – в общем, у него сейчас зеленая физиономия. Страшновато на первый взгляд, но потом привыкаешь. Если мы вместе с ним, Настенька, зарегистрируем семейную триаду, это будет просто великолепно.
– Правда? – слабо улыбнулась Настя. Хмель потихоньку рассеивался, захотелось зажмуриться от слишком яркого света свечей и люстр, приглушить слишком громкую музыку. – И поженились они все, втроём со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо, – пробормотала она. – И, правда, какое чудесное предложение…
***
– Гертруда, – попросила Настя, – а ты не возьмёшь меня на работу? Тебе же, наверное, нужна помощь с твоими зверьми? Денег не надо, а едим мы с Чебурашкой немного, ну и если переночевать где…
– Хо, – удивлённо сказала Гертруда, едва не выронив трубку изо рта. – Лапушка, у тебя же вроде есть работа? И квартира? И как его, этот ваш чёртов индекс вроде уже на приличном уровне, ты говорила?
– Да ну его, – Настя махнула рукой. – И я, кажется, увольняюсь.
– Перед такими переменами в жизни надо выпить, – заявила великанша.
Залезла в буфет, позвякала там стеклом и выставила две пузатые бутылки.
– Виски? Коньяк? С теперешним общественным устройством скоро совсем не останется приличного алкоголя. Ты замечаешь, лапушка, что всё летит в тар-тарары?
– Беда ведь, лапушка, в чём?
– В чём? – сначала коньяк показался Насте слишком крепким, но потом она научилась, как велела Гертруда, растягивать каждый глоток, катать на языке, вслушиваясь в аромат. Потом прихлёбывать терпким чёрным чаем. Получалось интересно, и даже разглагольствования Гертруды становились всё более ясными и понятными.
– Видишь, что получилось из неплохой вроде бы идеи. Вот возьмём странность, отклонение от некой общепринятой нормы. С одной стороны, никуда не годится странности запрещать. Тем более за это наказывать, преследовать, травить и особенно – убивать. Что мы при этом получаем? Закоснелое, неразвивающееся традиционное общество, где все живут в страхе быть не такими, как все. С другой стороны, что мы получили сейчас, когда как бы странности разрешили?
– Что?
– Закоснелое, неразвивающееся общество с идиотскими странностями вместо умных выверенных временем традиций. Общество, где все живут в страхе быть такими, как все. Верно? Тупик какой-то, да?
– Тупик, – вздохнула Настя. – Чебурашка сказал бы – потерялись.
– Потерялись. Но не тупик, – возразила Гертруда. Хлебнула коньяка. Зажмурилась. – А штука вот в чём. Люди как бы хотели сказать, что они уже умные и развитые. Изменили отношение к норме, понимают и уважают любую странность. А на самом деле? Мы не изменили отношение. Мы просто изменили норму. Теперь мы преследуем не панков и хиппи, а тех, кто не панк и не хиппи. Всё, что складывалось веками и тысячелетиями, шлифовалось, отлаживалось, мы сломали и искорёжили в один миг. Вместо того, чтобы подобрать бездомного щенка и воспитать себе друга и помощника, мы создали нелепого Чебурашку, несчастного уродца, которого теперь надо кормить с ложечки, чтобы он не умер…
Развод и тумбочка между кроватями
Сами по себе оставшиеся супруги меня не беспокоили. Но однажды попытались прервать довольно важный разговор. Как раз перед тем, как забрать Замок из демонского мира, к нам в гости пришел один сверх.
Забавный такой мужчина с темно-зелеными, почти как у нефритовых драконов, волосами и странно контрастирующими при этом светящимися голубыми глазами. Интересный тип вдруг начал задавать интересные вопросы. Основным вопросом был такой: «Почему Шеврин, проходя сканирование, соврал? Ведь по всем поднятым документам того периода времени никакой заварушки с черными драконами у сверхов не было».
Я посоветовала сверху не искать ответы на вопросы у тех, кто их не знает. А лучше поискать того, кто в силах изменить дракону смерти, вполне так не чахлому, воспоминания, и подать их так, будто они есть самая настоящая правда.
Именно в момент разговора мне подали запрос через браслеты супруги, желая видеть мою особу. Но поскольку разговор со сверхом мне показался важнее, чем очередное выяснение отношений и скандал, то я отклонила запрос. Чуть позже он повторился, после еще раз, и я психанула.
Попросив прощения у сверха, который оказался дедом нашего Ольчика, вполне так прижившегося в семействе, я написала письмо благоверным, где указала, что никаких претензий к ним не имею. Но и выполнять прямые и косвенные супружеские обязанности не собираюсь. Потому могу спокойно с ними развестись через сутки (как раз надеялась закончить всю маету с Замком). Желающие снять браслеты ожидают меня на Шаале в гостинице «Синяя русалка». Не желающие снимать браслеты и расторгать брак остаются как есть и могут жить где угодно и заниматься чем угодно. Если же хотят действительно настоящую крепкую семью, то добро пожаловать в гнездо, но тут придется пахать как чертям в аду и даже больше. Не просто слоняться туда-сюда, чем они и занимались в Замке, а работать от и до.
Письмо коротко вжикнуло и исчезло, надеюсь до адресатов дойдет. Ну не тянет меня выяснять все эти соплежевательные отношения, не хочется скандалов, криков и проблем. Да и очередных соплей типа «Ты меня не любишь» тоже не хочется. Не люблю и не собираюсь, но и не мешаю никому жить своей жизнью.
Ощущение чужого вмешательства несколько напрягало. Видимо кому-то очень сильно мешал наш со сверхом разговор… И этот кто-то всеми силами пытался его прервать. Как не через супругов, так через меня саму…
Моя правая рука достает кинжал из-за пояса. Да, тот самый, подаренный Шеврином как знак дружбы. Ярко-красный камень на рукояти блеснул в лучах солнца. Сверх пришел в Приют, а здесь почти всегда тепло, солнечно, но не жарко…
Я хватаю мужчину за волосы и откидываю голову, открывая доступ к белоснежной шее. Еще миг – и приставучего сверха больше не будет…
Помотав головой, отгоняю наваждение. Нет. Никаких убийств в моем жилье не будет. Тем более сверха. Так уж он и позволит вскрыть себе глотку как цыпленку. Скорее будет капитальная бойня.
— Что-то не так? — удивленно спрашивает сверх, допивая свой сок-угощение. Пирожные почему-то не взял…
— Все нормально… — я сфокусировала на нем взгляд и уже спокойнее произнесла. – Как видите, мне тоже пытаются кой чего внушить… будьте осторожны, это дело не такое простое, как кажется.
— Что ж, пожелаю вам удачи в нелегких делах… — усмехнулся сверх. – Да и за внука я теперь спокоен, он в хороших руках. Ох и набаламутите вы тут…
Я проводила взглядом расплывающуюся фигуру сверха и выдохнула. Шеврина отстояла. Но какой прохвост, а? Пришел не к Шеврину, не к Ольту, не абы к кому, а ко мне. Вот и пусть выясняет, кто нашими бошками балуется. Не говорить же ему, что Шеврин из параллельной реальности?
***
Сам процесс развода был довольно прост. Следовало отправиться в тот самый древний Храм, где мы женили демиургов, вместе со своими гавриками и там, как говорится, перед богами и людьми поснимать друг с друга браслеты. Делов-то…
По правде говоря, ну на фига мне такая прорва этих эльфов, демонов и прочих? Пользы от них никакой ни мне, ни остальным, делать что-то хорошее и важное они не хотят, заразившись знаменитым демонским пофигизмом. Ну и взять с них нечего, кроме браслетов… Можно еще вытребовать весь супружеский долг за прошедшие годы, так сама скопычусь…
Храм подавлял своим великолепием. Это единственное строение, которое меня впечатляет. Не знаю, почему. Возможно, потому что он не злой и не добрый, не посвящен какому-либо богу или богине, не требует жертв, молитв, каких-то изменений себя. Храм чувствуется живым и понимающим. И именно в нем спокойно.
Я уже была здесь когда-то. И была на свадьбе демиургов. Тогда новоявленные супруги поднимались и спускались по этим крутым каменным ступеням. Сейчас идем мы все. Я смотрела на лица парней и понимала, что почти ничего не помню. Разномастные эльфы, парочка демонов, какой-то странный рыжий парень, без понятия какой расы… И это мои супруги? Это те, кто обещал быть рядом? Те, которые хотели счастливой жизни? А сейчас, спустя пять лет и великое множество событий, они спокойно и довольно поднимаются в Храм… Что ж, чужое не возьмешь, свое не потеряешь.
Я ничего не чувствовала к ним. Совсем. Рядом со мной шли и разговаривали совершенно чужие лю… разумные. Это не люди, и слава всем богам. Было так странно и удивительно смотреть на тех, с кем жила тогда и понимать, что вас вообще ничего не связывает. Ни общие воспоминания, ни прекрасные моменты, ни сама суть семьи, ни дети, которых я видела только сгустками в контейнерах… И никакого «мы» больше не существует. Есть я и есть они. И это к лучшему.
Врата Храма распахнулись сами собой. Внутри было тихо и пустынно. Просторный зал, в центре вместо алтаря – дерево. Белые цветы на узловатых серых веточках, листьев нет. Позолоченная чаша льет тоненькой струйкой под корни деревца воду. Никто нас не встречал, никто не принуждал молиться, каяться, веровать. И именно в этом месте начинаешь верить – действительно верить. В наличие каких-то высших сил, чьи действия и предназначение нельзя понять и осознать.
Каменные стены не напоминали мешок. Нет, это скорее произведение искусства. Весь Храм целиком. Никакого подавляющего величия – просто уют, нейтральность во всем и вырезанные на стенах барельефы из жизни то ли сверхов, то ли либрисов… Никакого золота – камень, дерево, легкие металлы. Ровные каменные плиты на полу с круговым узором, изображающим циклы всего сущего. Ничего, что уничтожит пришедшего как личность и все, что возвысит любого.
Тишину пронзил мелодичный звон, круги на полу засветились нежным золотистым светом. Мы все одновременно шагнули в центр, на обведенный синим с красной линией центральный круг. А теперь предстоит поснимать эти чертовы браслеты. Слишком их много…
Задачка состоит в том, чтобы делать это одновременно. И если у обычной пары все получится без проблем, то тут возникали сложности, поскольку мои браслеты обитали на руках, на ногах, еще были сережки и пара татуировок (без понятия, как их убирать).
Начали, как полагается, с рук. При чем парни, похоже, прекрасно знали, где чей браслет. А я – нет. Я могла только стоять и механически снимать браслеты из их рук. Вот дошла очередь до моих ножных браслетов и пришлось заняться акробатикой в обнимку с дроу. Ну это божески еще. Вот пара светлых эльфов-близнецов ловко вытащили из моих ушей сережки. Значит это их украшения болтались в моих ушах и цеплялись за волосы! Вот рыжий парень, усмехнувшись, провел ладонью по моему бедру, снимая ветвистую татуировку… Так просто, оказывается!
Наконец у меня осталась троица безымянных браслетов и браслеты Твэла и Лиана, которые отказались являться на церемонию, мотивируя тем, что я в качестве супруги им ни капельки не мешаю. Парни постепенно выходили из круга и вешали свои драгоценности на цветущее деревце, где те очищались и возвращались владельцу. Правильно, вдруг они еще раз решат рискнуть здоровьем и найдут новую жену.
В круге осталось только три эльфа – светлый, сумеречный и темный. И они не спешили. Я протянула им руки с оставшимися тремя «лишними» браслетами, спустившимися из предплечий ближе к кистям, но сумеречный мотнул головой.
— Мы остаемся, — вдруг выдал певучим голосом эльф. – Мы посовещались и решили, что попробуем начать все сначала. Обещаем не вредить тебе и остальным в семье, помогать в меру наших сил и поддерживать мир!*
Он склонил сиреневую голову с мудреной косой, остальные поступили так же. Не прошло влияние? Работает какая-то магия? Или же им просто некуда деваться? Порой лучше уж поганая жена черте где во вселенной, чем «любимые» родственнички или государственный трон…
Я согласно кивнула, парни по очереди скрепили свое решение довольно целомудренными поцелуями в щеку. Знают о моих тараканах? Откуда бы? Ну благо хоть не слюнявят.
Круг мигнул, скрепив решение сохранить странную семью и пропал. Остальные давно ушли, экран на Шаалу я ведь не закрывала. Светловолосый эльф придержал меня на ступенях, не давая замечтаться и съехать вниз на пятой точке. Я благодарно сжала тонкую руку. Так странно идти с ними и не помнить имен, званий, должностей. Начинать все с чистого листа… Может оно и к лучшему?
Двери Храма гулко захлопнулись, порождая эхо в пустом пространстве. Крутые ступеньки остались на месте, но почему-то спускаться по ним было легче. И на душе тоже было легче. Я больше никому ничего не должна. Так странно осознавать это… Не должна выгребать проблемы в их государствах, не должна ничему соответствовать, не должна плодить и растить наследников. Вообще ничего не должна.
Ощущение легкости переполняло. Открылась новая страница книги жизни, можно попытаться начать жить заново и намного проще.
Примечания:
* — имеется в виду мир и лад в семье.