Дом для Чебурашки Настя устроила в большой картонной коробке, оставшейся от переезда. Постелила на дно одеяло, положила подушку, прикрепила в углу лампочку. Чебурашка постоял возле стенки, разглядывая новое жилище. Попробовал двинуться вперед, но сразу же упал мордочкой вниз и захныкал. Потом они приспособились – Настя взяла Чебурашку за лапку, а другой рукой придерживала со спины, прислушиваясь, куда он хочет идти. Так, уцепившись маленькой ладошкой за Настин палец, Чебурашка обошел свой новый дом. Потрогал подушку, покатал апельсин, и, наконец, уселся под лампочкой, облокотившись о стену. На его страдальческой мордочке появилось подобие улыбки. Кажется, дом ему понравился.
По дороге на работу Настя занесла Чебурашкин паспорт в отдел регистрации.
– Дополнительная площадь нужна? – спросила паспортистка.
– Что?
– Ну, животное большое?
– А, нет, спасибо.
А потом Настя спросила на всякий случай:
– А если большое, вы даете дополнительную площадь?
– Девушка, – паспортистка оторвалась от компьютера, посмотрела на посетительницу со смесью брезгливости и снисхождения: – вы откуда свалились? Если нужна дополнительная площадь, животное изымается до тех пор, пока хозяин не переедет в подходящее помещение. Понятно?
– Еще как, – кивнула Настя.
Сообщение об улучшении гражданского индекса пришло уже на работе.
Игорь Маринович отловил Настю в коридоре. Быстро оглянулся, подхватил под локоть, увлёк за угол, за аквариум с разноцветными рыбками.
– Поздравляю, душечка, – улыбнулся, дохнул приторным мятным ароматом. – Как вам Гертруда?
– Спасибо, всё хорошо.
– Чудненько, – тёмно-карие глаза шефа смотрели взволнованно. Чуть кривоватая подводка на правом веке придавала взгляду комически-печальное выражение. Игорь Маринович вдруг показался Насте похожим на старого клоуна, который забыл переодеться после арены.
– Анастасия, услуга за услугу.
– Да?
– В следующую субботу мне нужна спутница. На одно… э… закрытое мероприятие. Я могу на вас положиться?
– Конечно, – растеряно согласилась Настя.
– Чудненько, – шеф подмигнул и выпустил Настин локоть. Распрямился, поправил причёску и обычной пританцовывающей походкой направился к своему кабинету.
Похожий на клоуна, выходящего на арену под аплодисменты зрителей.
***
Настя заметила, что с появлением Чебурашки ей стало легче жить.
Нет, все страхи и сложности никуда, конечно, не делись. И воспоминания об Индейце, о прошлой жизни и о Доме социальных сирот. И самый главный страх, что если она не справится, если её индекс упадет ниже минимума, ей не разрешат жить самостоятельно и заберут обратно, в дом сирот, откуда второй раз выбраться уже будет сложнее. И ощущение нелепого, дикого маскарада, костюмированной игры, в которую играли окружающие. На работе – Игорь Маринович и Верочка; соседи – женщины, закутанные с головы до пят в чёрные одежды, хмурые бородатые мужчины; в телевизоре – симпатичные молодые ребята с остроконечными ушами, которые серьёзно говорили о праве своего этно-меньшинства на самоопределение и необходимости уважения давно сложившихся эльфийских традиций.
Настя часто засыпала в слезах. Почему то именно по вечерам ей казалось, что Индеец никогда больше не придёт. Не спасёт её, не выведет из этого жутковатого, вывернутого мира, где даже любимые Настины детские сказки пересказывают неузнаваемо и нелепо.
– …И вскочила Василиса Храбрая на коня, подпоясалась мечом, и поскакала на поиски Ивана-царевича, которого унёс Змей Горыныч… И отругала Ивана – мол, что ж ты, царевич, обижаешь Змея нашего Горыныча? Нешто он не имеет права на личное счастье потому, что не такой, как ты? Устыдился Иван-царевич. И поженились они все, втроём со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо.
– Поженились втроём? – удивленно переспросила Настя.
Взгляды воспитательницы и детей обратились на неё с одинаковым выражением осуждения и брезгливой снисходительности.
– Тебе что-то не понятно, деточка? – сладким голосом поинтересовалась воспитательница и фальшиво улыбнулась. В её глазах был холод.
Насте стало неловко. Как новенькую, на занятиях в Доме социальных сирот её определили в младшую группу. Но даже шестилетки смотрели на неё с превосходством, зная многие вещи, которые она не понимала.
– А… кто тогда у них был муж? – запнувшись, смущённо сказала Настя.
– Влада Ольговна, что такое муж? – спросил один из слушателей – то ли мальчик, то ли девочка, Настя не поняла. Младших воспитанников стригли и одевали одинаково, в образовании также исключая различия между мальчиками и девочками. Только в старших классах давали возможность выбора одежды и занятий, неявно поощряя в девочках развитие мужественности, а в мальчиках – женственности. Так детям было проще устроиться в дальнейшей жизни.
Двенадцатилетняя Настя со своей косичкой, бантиками, привычкой к платьям, готовке и вышиванию оказалась объектом насмешек и даже презрения.
– Мы не употребляем устаревших слов, деточка, – внушительно сказала воспитательница. – В следующий раз за это будут сняты баллы с твоего индекса. Запомните, дети, что я сказала.
Дети, улыбаясь, закивали. Каждый из них теперь мог получить себе дополнительные баллы, если донесёт о нарушении запрета.
Индекс гражданина присваивался им, как и остальным, после совершеннолетия, но дети в Доме социальных сирот носили свои детские браслеты. Индексы вёл учительский совет на отдельном сервере. Правила были примерно те же, что и во взрослом мире.
Неудивительно, что у Насти сейчас был такой низкий индекс гражданина – в Доме социальных сирот у неё тоже всегда не хватало баллов…
Раньше, когда она думала, что Индеец никогда не придёт, Насте хотелось умереть. Уснуть и больше не проснуться.
А теперь она думала – а как же Чебурашка? Кто будет его кормить? Если, предположим, Настя умрёт во сне, и никто о ней не вспомнит, Чебурашка тоже умрёт от голода и жажды. Будет тихо хныкать, беспомощно дёргать короткими лапками, но так и не сможет ни подняться, ни тем более выбраться из коробки. Представив себе эту жалостливую картину, Настя решила пока не думать о смерти. В конце концов, Чебурашке было ещё хуже. Он не мог сам передвигаться, есть, пить. Не говоря о том, чтобы ходить на работу, разговаривать или найти себе новое жилье.
У него вообще не было никакого выбора.
***
А через неделю Чебурашка заговорил.
Настя уже привычно каждый вечер торопилась домой, покупала по дороге молоко, чтобы сварить зверьку свежую кашу. Больше всего он любил манную, но Гертруда советовала разнообразие, поэтому Настя готовила разные.
Усаживала Чебурашку на колени, кормила с ложечки, не торопясь, чтобы он успел прожевать. Поила сладким чаем. Чай ему нравился с лимоном – зверёк потешно морщился, причмокивал, и торопливо тянулся за добавкой.
Настя с ним разговаривала. Рассказывала про Индейца, про прежнюю жизнь до Дома социальных сирот. Чебурашка слушал с удовольствием, держался лапками за Настину руку, подрагивал большими ушами, смотрел пристально умными жёлтыми глазами. Больше всего ему нравилась история про то, как Настя потерялась в лесу, а Индеец её нашёл. Чебурашка замирал, сжимал в лапках Настин палец, и следил за её лицом, не отрываясь.
И однажды, когда Настя замолчала и сидела задумчиво, вспоминая, как было страшно и одиноко в лесу, и шевелилось и рычало в темноте что-то большое и жуткое, и она уже не верила, что снова увидит дом, Чебурашка крепко сжал маленькими пальчиками её палец и вдруг отчётливо сказал:
– Потерялась.
Настя вздрогнула и ошарашено посмотрела на него. Пролепетала изумлённо:
– Ты говоришь?
Чебурашка молчал, только смотрел на неё грустными большими глазами.
– Ты почему не сказала, что он разговаривает? – спросила Настя у Гертруды, позвонив ей в тот же вечер.
– Что!? – изумилась Гертруда и некоторое время шумно дышала в телефон. Потом уточнила севшим голосом: – Ты имеешь в виду, осмысленно разговаривает?
– Ну, – замялась Настя, которая сама до сих пор не очень верила в происшедшее. – Более или менее.
Гертруда помолчала, потом сказала непривычно тихо и взволнованно:
– Ты понимаешь, что это куда хуже, чем могло бы быть?
– Что?
– А ты понимаешь, лапушка, что он в таком случае чувствует?
***
Джамиля Чебурашку испугалась.
Воскликнула:
– Шайтан! – и, подхватив длинные юбки, отпрыгнула почти на середину комнаты.
Настя расхохоталась. Ей, пожалуй, впервые за все годы с того момента, как её забрали в Дом социальных сирот, стало по-настоящему весело. Очень уж испуганное было лицо у Джамили, и с таким удивительно человеческим недоумением смотрел на неё Чебурашка.
– Ты, что, телевизор не смотришь? Интернет не читаешь? – сквозь смех спросила Настя. – Правда, сейчас вроде как раз ограничивают самостоятельное проектирование животных…
– Муж не разрешает, – буркнула Джамиля.
Она всё-таки согласилась выпить чаю, уселась на самый край табурета, неодобрительно косясь на Чебурашку у Насти на руках.
– Замуж тебе надо, – заявила она, отодвигая чашку. – И детей.
– Зачем? – удивилась Настя.
– Ребёнка надо растить, а не с этим чудовищем возиться.
– Кому надо?
– Муса, мой брат, знаешь? Поговорить просил. Ты ему нравишься. Нашу веру примешь, возьмёт тебя замуж.
– Спасибо. А… – Настя замялась, отвела взгляд, – он мне тоже интернет будет запрещать? А если меня с другим мужчиной увидят, камнями забьют насмерть? Как тех? – она коротко кивнула в сторону окна.
– Настья, – помолчав, хмуро сказала Джамиля, – тебе здесь плохо жить, да? Если тебе так не нравится в нашем Петроградском районе, почему не переедешь, ну, вот в Купчино. А?
– В Купчино эльфы, – вздохнула Настя. – Я не знаю, куда переезжать, чтобы… Джамиля?
– Да?
– А тебе самой так нравится жить?
Джамиля подняла голову, посмотрела пристально. Поджала губы. Тихо сказала:
– Меня не спрашивали.
Настя потянулась, взяла её за руку, пожала легонько.
И тут поверх её ладони легла маленькая лапка, и Чебурашка сказал, печально глядя в лицо Джамили:
– Потерялась.
Джамиля округлила глаза, охнула еле слышно:
– Шайтан! – и сползла с табурета на пол.
***
В субботу утром Игорь Маринович прислал Насте коробку с короткой запиской: «в семь ноль-ноль у подъезда». В коробке лежало длинное совершенно роскошное платье. Тяжёлый переливающийся шёлк и кружево, украшенное малюсенькими жемчужинками. Настя немедленно примерила и долго смотрела на себя в зеркало, не узнавая. Она была похожа на принцессу из старых сказочных фильмов. Тех, где принцессу похищал Змей-горыныч, а храбрый принц ехал за тридевять земель вызволять её из плена.
У подъезда ожидало такси с затенёнными стёклами.
– Анастасия, – позвал из салона приглушённый голос Игоря Мариновича, – поторопитесь.
Шеф был не похож на себя. Чёрный смокинг, бабочка на белоснежной рубашке, узкие отглаженные брюки, коротко стриженные приглаженные волосы. Без серёжек и макияжа его лицо казалось незнакомым – мужественным и даже немного суровым.
Коротко кивнув и улыбнувшись, он натянул чёрную полумаску, поправил завязки на затылке и протянул похожую маску Насте – только золотистую, в цвет её платья.
– Маскарад? – неуверенно спросила она.
– В некотором роде.
Это был самый настоящий бал. С дворецким в роскошной ливрее у подножия длиннющей лестницы, выложенной коврами. С блеском и сиянием сотен свечей, зеркал, подвесок хрустальных люстр, бриллиантов на обнажённых шеях, стразов в складках бархатных и шёлковых платьев, шампанского в стеклянных бокалах. С волшебной музыкой настоящего оркестра – то завораживающе-плавной, то игривой, как вспышки пузырьков шампанского на языке.
– Игорь Мари…
– Игорь, – перебил шеф, улыбаясь. – И Настя. Да? Вот и хорошо. Попробуйте, Настенька, икру, сегодня она особенно хороша.
Игорь Маринович научил ее танцевать вальс. Оказалось, это не так уж и сложно. Тёплые губы, пахнущие шампанским, шептали у самого уха: «раз-два-три», и Настя почти ни разу не сбилась.
Голова кружилась – от шампанского, музыки и вальса. Настя зажмурилась и вдруг представила, что вместо Игоря Мариновича рядом с ней Индеец. Счастье сейчас же затопило её от макушки до пяток – искристое и сверкающее, как глоток шампанского. Настя улыбнулась и положила голову на плечо своему спутнику.
– Я не знала, что так бывает. Это как… как в старом фильме. Спасибо, – сказала Настя с благодарностью, когда они с Игорем уселись передохнуть от танцев за столик.
– Настенька, это тебе спасибо, – восхищённо улыбаясь, сказал шеф, – я знал, что именно ты будешь так чудесна здесь в этом платье. Такая девушка как ты… таких почти не осталось… Видишь ли… тут как бы такой закрытый клуб, мы иногда устраиваем вечера, хотя это несколько как бы незаконно…
– Я никому не скажу, – перебила Настя. И смущенно попросила: – Можно будет ещё когда-нибудь…
– Не только можно, а более того… – взгляд Игоря Мариновича стал пристальным и взволнованным. – Анастасия, ты выйдешь за меня замуж?
– Что? – изумилась Настя.
– Ну, то есть, – замялся Игорь Маринович, – формально это будет, конечно, не совсем так. Ты понимаешь, мне нужно думать о репутации и о своём индексе. Браки старых традиций сейчас совершенно невозможны для человека моего положения. Но у нас есть чудесный вариант. Змей.
– Кто?
– То есть, формально он как бы эльф. Делал косметическую операцию на лице с посеребрением кожи, и что-то там не удалось – в общем, у него сейчас зеленая физиономия. Страшновато на первый взгляд, но потом привыкаешь. Если мы вместе с ним, Настенька, зарегистрируем семейную триаду, это будет просто великолепно.
– Правда? – слабо улыбнулась Настя. Хмель потихоньку рассеивался, захотелось зажмуриться от слишком яркого света свечей и люстр, приглушить слишком громкую музыку. – И поженились они все, втроём со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо, – пробормотала она. – И, правда, какое чудесное предложение…
***
– Гертруда, – попросила Настя, – а ты не возьмёшь меня на работу? Тебе же, наверное, нужна помощь с твоими зверьми? Денег не надо, а едим мы с Чебурашкой немного, ну и если переночевать где…
– Хо, – удивлённо сказала Гертруда, едва не выронив трубку изо рта. – Лапушка, у тебя же вроде есть работа? И квартира? И как его, этот ваш чёртов индекс вроде уже на приличном уровне, ты говорила?
– Да ну его, – Настя махнула рукой. – И я, кажется, увольняюсь.
– Перед такими переменами в жизни надо выпить, – заявила великанша.
Залезла в буфет, позвякала там стеклом и выставила две пузатые бутылки.
– Виски? Коньяк? С теперешним общественным устройством скоро совсем не останется приличного алкоголя. Ты замечаешь, лапушка, что всё летит в тар-тарары?
– Беда ведь, лапушка, в чём?
– В чём? – сначала коньяк показался Насте слишком крепким, но потом она научилась, как велела Гертруда, растягивать каждый глоток, катать на языке, вслушиваясь в аромат. Потом прихлёбывать терпким чёрным чаем. Получалось интересно, и даже разглагольствования Гертруды становились всё более ясными и понятными.
– Видишь, что получилось из неплохой вроде бы идеи. Вот возьмём странность, отклонение от некой общепринятой нормы. С одной стороны, никуда не годится странности запрещать. Тем более за это наказывать, преследовать, травить и особенно – убивать. Что мы при этом получаем? Закоснелое, неразвивающееся традиционное общество, где все живут в страхе быть не такими, как все. С другой стороны, что мы получили сейчас, когда как бы странности разрешили?
– Что?
– Закоснелое, неразвивающееся общество с идиотскими странностями вместо умных выверенных временем традиций. Общество, где все живут в страхе быть такими, как все. Верно? Тупик какой-то, да?
– Тупик, – вздохнула Настя. – Чебурашка сказал бы – потерялись.
– Потерялись. Но не тупик, – возразила Гертруда. Хлебнула коньяка. Зажмурилась. – А штука вот в чём. Люди как бы хотели сказать, что они уже умные и развитые. Изменили отношение к норме, понимают и уважают любую странность. А на самом деле? Мы не изменили отношение. Мы просто изменили норму. Теперь мы преследуем не панков и хиппи, а тех, кто не панк и не хиппи. Всё, что складывалось веками и тысячелетиями, шлифовалось, отлаживалось, мы сломали и искорёжили в один миг. Вместо того, чтобы подобрать бездомного щенка и воспитать себе друга и помощника, мы создали нелепого Чебурашку, несчастного уродца, которого теперь надо кормить с ложечки, чтобы он не умер…