Далеко-далеко, в безымянной долине
— Тварь!
Больно.
Очень…
Первая боль всегда самая острая. Особенно… если… по свежим… следам… терпеть… Терпеть. Почти… невозможно…
Придется.
— Тварь, тварь, гадина упрямая! — чужак хлещет не разбирая, не давая отвернуться и прикрыть голову.
Только бы по глазам не попал. Ведь все, что осталось — смотреть. Если отберут и это — останется только…
Больно.
А небо казалось таким близким.
И то тепло… там… ведь чего-то удалось коснуться там, на линии соединения. Или кого-то. Кого-то… не здешнего. Это ведь было, было, не показалось — от него пришла энергия. Немного, глоток. Но она была!
Мое рождение случилось много позже Времен Безумия, но когда нам еще разрешали разговаривать, старшие говорили про такое. Так бывает, когда чувствуешь своего. Он может поделиться силой…
Неужели это правда?
Если удастся соединиться еще раз!
Если удастся упросить его поделиться! Он свой, он согласится…
Если… если получится пережить сегодняшнее наказание. Так чужак еще никогда не бил.
Больно. Больно-больно-больно. Не могу. Не надо, перестань.
Прошу…
Просить нельзя.
— Я… тебя… отучу… запрет… нарушать! Отучу!
Черные глаза, жмурясь сквозь слезы, смотрят в небо. Отвлечься…
Здесь было очень красиво. Когда-то. Даже теперь, когда половина долины оказалась засыпана, а северную часть изуродовали своими постройками чужаки, еще заметно было, какими красивыми уступами спускались к светящемуся центру долины террасы…
Знали бы строители, что их творение станет для них и их детей и внуков тюрьмой без надежды освободиться.
Или с надеждой?
Не думать про это. Не могу…
Долина тонет в черно-красном мареве, в хлещущих белых вспышках.
М-м-м…
В черно-красный мир, весь из свиста жала и чужачьих ругательств, вдруг вплетается новый звук. Еще один голос. Пустой и легкий, как выеденный мурашами панцирь. Ленивый:
— Пайонг, заканчивай это. Разве шестой номер не в завтрашней очереди? Что с этой туши выжмут, если ты снова зарвешься?
Жало замирает.
— Эта тварь опять пошла на контакт! Она, считай, пробила первую линию контроля! Да за такое… придушить за это мало! Дрянь, а?
— И что? Контроль тройной, прорвет первую линию, там и застрянет.
— Да… — голос чужака промедлил лишь самую малость, но второму этого хватило:
— Или ты, придурок, опять поленился полный контур замыкать? — лень пропадает, в голос вливается оживление. — Ха! Главному это понравится!
— Донесешь?
— А ты бы на моем месте не донес? Нет уж, твоя дурь — моя прибыль. Пока!
— Урод! — шипит чужак вслед зло и бессильно. И разворачивается к шестому номеру, снова наливаясь дурной яростью. — Из-за тебя все, тварь! Нна!
Слепящая вспышка боли почти выламывает крылья. Выгибается в судороге тускло-серебристое тело, запрокидывается в муке голова, увенчанная короной с обломанным зубцом…
Но черные глаза по-прежнему смотрят в небо. Такое далекое сейчас, недоступное небо.
Я все равно вырвусь отсюда! Слышите? Я вырвусь!
Возможно, существует некое заклинание, способное извлечь этот образ из глубин серебряной амальгамы.
В его покоях всё осталось нетронутым. Она запретила касаться его вещей.
И гобелен с коленопреклоненным Иосифом пребывал на том же месте. И потайная дверь отворялась все так же бесшумно.
Клотильда долго не решалась войти. Убеждала себя, что из страха перед затаившейся болезнью.
Но прошло несколько недель.
По распоряжению Оливье всё поверхности протерли уксусом, а постельное бельё сожгли.
Кровать стояла ободранная, будто остов разграбленного корабля. Эта освежеванная кровать стала первым доказательством необратимости случившегося. Здесь была смерть.
Это случилось и ей придется в это поверить.
В его кабинете все вещи были оставлены на местах. Те же книги на полках, тот же глобус Меркатора, зрительная труба у окна, деревянные поделки, завершённые и едва намеченные, и даже скрипка в футляре, похожем на детский гробик.
Когда-то она заказала эту скрипку в Кремоне за три тысячи флоринов.
На рабочем столе всё так же лежали стопки дорогой флорентийской бумаги с вензелем. Чернила в бронзовом фигурной емкости высохли, а связанные в пучок перья покрылись пылью.
Но кресло с высокой спинкой было чуть отодвинуто от стола, как будто он только что был здесь. Она даже огляделась, надеясь его увидеть.
Он мог укрыться в другом кресле, стоявшем у окна, тоже с высокой спинкой. Он проводил там немало времени, глядя на бегущие по небу облака.
Но и второе кресло было пустым. Огонь в камине давно стал черной росписью на своде, комната остыла. В ней поселился тот же неизбывный кладбищенский холод.
Клотильда даже заглянула в гостиную. Там тоже пусто.
Сложенные в ряд, прямо на ковре лежали три марионетки в шёлковых колпаках.
Ей докладывали, что на Рождество он устроил для дочери настоящее представление, соорудив копию вифлеемского вертепа. Эти три марионетки исполняли роли волхвов.
От сквозняка скрипнула дверь, вкрадчиво стукнула рама. Клотильда быстро оглянулась. А если это он? Всё же явился на её зов. Что она ему скажет?
Нет, никого. Ни слабой тени, ни грозного призрака.
Она держала в руках обвисшую марионетку. Подарок для дочери.
Его дочь, его плоть и кровь. Единственное, что от него осталось.
Эта девочка так на него похожа. У неё его глаза.
Она выронила марионетку. Как же ей раньше не пришло это в голову?
Он всё ещё здесь, на земле, в этом ребенке. Почему он так любил эту девочку?
Потому что в ней была частичка его умершей жены. Он видел отражение, присутствие. Обнимая ребёнка, он изгонял смерть, отвергал её, и через дочь по-прежнему любил ту, кого потерял.
Почему бы не последовать этому скорбному примеру? Все эти вещи вокруг, которых он касался, давно остыли, давно мертвы.
А девочка жива! Она смотрит его глазами, она улыбается той же улыбкой, у неё те же повадки, те же интонации, тот же излом бровей. Она может своим озорством изгнать старуху.
Старуха являлась вновь. Она участила свои визиты. Чем длиннее становился день, чем настойчивей и тревожней весна, тем высокомерней и развязней шествовала старуха.
Она могла скрываться в каждой упавшей тени, в каждом углу, куда не дотягивается желтоватый отблеск свечи. Она подстерегала в мыслях и снах, кралась за спинами слуг, цеплялась за плащи просителей, забиралась в зеркала и даже в старые портреты и плафонную роспись.
Везде, под краской, под шелками, в витражном крошеве проступала ее костлявая усмешка.
Клотильда вдруг узнала старуху в Анастази, когда та вошла утром в спальню, чтобы поднять портьеры. А в бесформенном, мешковатом одеянии Дельфины явно проглядывал покрой черного балахона.
Секретарь дю Тийе вдруг предстал с померанцевым венком на проплешине, а казначей своим узким, вогнутым профилем уподобился желтолицему бродяге, висящему за окном.
«Я схожу с ума» — подумала Клотильда.
Она пыталась заместить эти видения скрытыми, почти стыдными дарами памяти. Она стыдилась этих даров, ибо их ценность не указывалась в сумме её побед, а скорее в тяжести уступок и унижений.
Это были воспоминания о его редкой, прозрачной радости, о его благодарности, мелькавшей на лице с той же частотой, с какой в полночном небе мелькает комета, об улыбке, не вырванной, не купленной, а дарованной.
Но воспоминания эти скудны. Его улыбка и вовсе фантазия.
Он улыбался, но улыбался не ей. Он улыбался своей дочери, мечтательно, рассеянно улыбался небу и звёздам, деревьям и птицам, каким-то своим потаённым мыслям, своим мечтам, своим замыслам, своим находкам художника, и даже тому учителю музыки, старому скрипачу, когда впервые взял без фальши несколько нот.
Да, эти улыбки не были вырваны у него силой, но они были украдены.
Он улыбался даже Анастази, этим иссохшим, обескровленным останкам женщины.
Но ей, своей высокородной любовнице, он не улыбался никогда.
Если бы это случилось хотя бы раз, если бы он взглянул лишь однажды светло и радостно, если бы глаза вспыхнули нетерпением и восторгом, а губы дрогнули, если бы по щекам разлился румянец сладкой робости, если бы один единственный раз она ухватила бы в свою память это волшебное мгновение и залила бы его густым мёдом внимания, ночной грайе в белом венке не удалось бы с такой безнаказанностью шнырять по её видениям и мыслям.
Одна его улыбка послужила бы защитным амулетом. Но все воспоминания, что она предъявляла, были как монеты с недовесом золота.
Они могли бы послужить средством оплаты, но увы, не имели хождения в том сумеречном пределе, где обитала старуха. Средств заплатить не было.
Как не было магического жезла, кольца или порошка, чтобы её отпугнуть.
Очень скоро эта ведьма поселится в её разуме, прорастет в неё саму корнями и начнет обдирать кожу с ее костей, чтобы установить окончательное тождество.
Клотильда в очередной раз, таясь от самой себя и придворных, сидела в его кресле за его столом. Она перебирала оставленные им бумаги.
Портретов дочери не было.
Были наброски того самого вифлеемского вертепа, отдельные его участники, Иосиф, младенец, пастухи, схематичное расположение фигур, устройство светильников, какие-то расчеты.
Геро готовился очень тщательно, с предусмотрительностью и вдохновением мастера. Он творил для своей дочери праздник.
Сохранились так же наброски будущих замыслов. Но портретов девочки не осталось.
Клотильда почувствовала привкус желчной горечи, как будто желудок шевельнулся и дернулся. Это была горечь стыда. Она сама сожгла те рисунки.
Она придумала тогда извращённую и отвратительную месть за его отказ. От собственных, произнесенных тогда слов хотелось отмыть язык, вымочить его в уксусе.
Она была в дурном расположении духа, но играла в дружелюбное гостеприимство. И его странное необъяснимое упрямство вдруг переполнило чашу.
Ей в тот день казалось, что все возможные нити ускользают из её рук, и судорожно ухватилась за одну из них, чтобы удержать иллюзию верховенства. Она позволила себе слишком много.
Ей было даже приятно. Да, приятно. Почти до сладострастия.
Видеть его раздавленным, униженным; заставить выслушивать те отвратительные импровизации, какие приходили ей в голову; и жечь рисунки тоже было приятно, рисунки его маленькой дочери и её портреты, жечь у него на глазах, видеть в этих глазах непереносимую, молчаливую боль, его отчаяние и его полную беспомощность.
Сразу после той её выходки у него случился приступ мигрени. Приступ столь тяжелый и длительный, что Оливье потребовал консультации с другим врачом.
Тогда по редкому совпадению в замке оказался этот растрепанный нескладный итальянец, лекарь этой приблудной княгини, дочери Генриетты д’Антраг, Жанет д’Анжу.
Клотильда пригласила её по необходимости, ибо представительница племени королевских бастардов была до неприличия богата, к тому же имела связи при папском дворе.
Клотильда с неудовольствием вспомнила детскую во дворце Фонтенбло и визжащую от восторга рыжую девчонку на руках отца.
Но приглашение оказалось кстати. Этот нескладный, в нелепейшем одеянии итальянец, больше похожий на бродячего лицедея, совершил чудо. Сразу после его визита Геро почувствовал себя лучше, смог выпить воды и поесть.
Клотильда оказалась у рыжей самозванки в долгу. Лекарь избавил Геро от боли, но не излечил от стыда и отвращения саму герцогиню.
Она, конечно, делала вид, что всё происходящее для неё ничего не значит, что она поступила так, как и подобает высокородной даме, вынужденной подавлять первые признаки бунта во избежание хаоса, но где-то в глубине души на один острый камень стало больше и где-то в сердце прибавилось мертвых долей.
Она чувствовала вину, и потому подарок её был щедр: она позволила его дочери остаться с ним на всю рождественскую ночь.
Это была попытка примирения. Она тогда, в очередной раз, дала себе слово, что более никогда по её вине он не будет страдать, и даже допустила мысль, мысль запретную, крамольную, о его воссоединении с девочкой.
Она и прежде думала об этом. Думала с превеликой осторожностью, будто под угрозой анафемы, приходила на тайные собрания кальвинистов.
Это была ересь, за которую приговаривали к костру. Думать об этом уже означало проклятие.
Допустить его воссоединение с девочкой, позволить им быть вместе — это полный крах. Поражение и опала.
Если она уступит, она перестанет быть собой. Капитуляция, бесславная и позорная. А он…
Он победитель. Он укротил глупую, высокомерную женщину, указав положенное ей место. Она станет рабой мужчины.
Его служанкой, его послушной наложницей, безответной одалиской, которая исполняет желание господина по первому знаку.
Нет, нет и ещё раз нет. Этому не бывать.
Но коварная мысль не уходила, не растворялась. Она таилась неделями, месяцами, как терпеливый лазутчик или назойливый проситель, и в минуты слабости, когда она корила себя за несдержанность, за гневливость, всплывала на поверхность, как подгнившее бревно с речного дна.
«Я всё ещё здесь» — будто говорила она – «Подумай ещё раз. Прежде чем гнать и проклинать, не разумней ли выслушать? Так поступает мудрый правитель во имя собственного блага, во имя блага всех поданных. Чего тебе стоит? Это всего лишь мысль, бесплотная, бессильная пара ярких вспышек во тьме сознания, цепочка бессвязных слов. Здесь и решимости особой не требуется. Всего лишь предположить, дать волю воображению. Кто об этом узнает? Это твоя тайна».
И она позволила этой мысли приблизиться.
Впервые это случилось после его третьего побега, когда она так жестоко мстила за неблагодарность.
Она видела себя римской патрицианкой, наказующей раба, а затем горько раскаивалась.
Она тогда вновь пошла на уступки. И тогда же впервые допустила в разум эту крамолу.
Геро слишком тяжело переживал последствия. От тоски и боли он был близок если не к смерти, то к утрате рассудка.
За неделю не произнес ни слова и, казалось, не узнавал тех, кто к нему приближался.
Оливье был не на шутку встревожен и предупредил её о необратимости симптомов. Ещё несколько дней, и он не вернется из сумрачного пограничья.
Останется там, в сладком беспамятстве, в собственном иллюзорном мире.
Она тогда уступила и даже позволила некоторые экспромты. Девочка оставалась в замке не на час или два, а на целый день!
Невиданная уступка. Геро вскоре заметно похорошел и даже, казалось, простил свою неразумную любовницу.
А Клотильда в своих мечтах пошла ещё дальше.
Почему бы собственно и нет? Почему бы отцу и дочери не быть вместе?
Это вполне естественно, это отвечает всем земным и божественным законам. Девочка потеряла мать, но у нее есть отец, который её любит.
Почему же при живом отце она сирота? Это неправильно.
Она ребёнок, всего лишь ребёнок. Она не соперница.
Клотильда осторожно вообразила, как бы это могло быть. Она купила бы им небольшой дом с садом или даже с виноградником, где-нибудь в предместье, в Сен-Клу или в Сен-Жермен.
Или здесь, ближе к Венсенну, в предместье Сент-Антуан, чтобы её охотничий замок находился поблизости, и она могла бы навещать их, нет, его, когда ей вздумается.
В этом доме жила бы немолодая экономка, а с ней кухарка, пара слуг и нянька для девочки. Подошла бы та же самая, что присматривала за девочкой в доме бабки.
Девочка, к ней, похоже привязана.
Для Геро в этом доме будет отведен кабинет, где он мог бы продолжать свои учёные занятия, мастерская для его рисунков и деревянных поделок. И отдельная комната под библиотеку.
От этого дара он не откажется.
Но детская будет на противоположной стороне дома. Это будет условие.
В её отсутствие пусть делают что им угодно, пусть он даже поселит эту девчонку у себя в мастерской или кабинете, или даже в спальне, но, когда будет наносить визиты она, герцогиня Ангулемская, девчонка должна быть заперта в детской. Видеть её она не желает.
Уж на это неудобство он обязан пойти, ибо всё прочее будет так, как он пожелает.
Пусть возится с ней, с этим заморышем, пусть учит её читать, пусть катает её на маленьком ручном пони, — да, она подарит им английского пони, новую забаву при дворе Карла Стюарта, — пусть бегает с ней по лесу и там играет с ней в прятки.
Она на всё согласна, но пусть отдает ей обговоренное время, как плату за эту неслыханную роскошь. Она не будет требовать чрезмерно, она будет великодушна. Она будет исполнять его просьбы и дарить подарки. А он будет благодарен.
Идея связаться с топовым блогером всем понравилась. Было в ней что-то дерзкое, революционное. И когда Вадим спросил у Дениса, написать ли Петру Сильвестрову, Денис согласился не раздумывая.
Текст сообщения сочинили всем скопом. В сообщении говорилось, что реальный поц, студент второго курса репостнул картинку с Джоном Сноу, и теперь на него заведено уголовное дело об экстремизме и оскорблении чувств верующих. Может ли Piter Sila, используя свою популярность, привлечь к проблеме внимание общественности?
Пётр Сильвестров ответил тут же. Он написал, что дела за репосты – это полный зашквар! И спросил, где можно встретиться, чтобы обсудить детали дела. Узнав, что реальный поц с друзьями сейчас в «Че Геваре», написал, что будет через полчаса, попросил встретить на крыльце.
– Надо, наверное, ему билет купить?.. Он как бы по нашему делу… – предположил Вадим, голос его звучал неуверенно.
Денис достал оставшиеся деньги. Если к сдаче от тысячи добавить те деньги, что мама дала на такси, то всё равно ещё на один билет не хватит.
– У меня, как у террориста, карточку заблокировали, – сказал он, жалея, что поспешил и купил пиво.
– Народ, может, шапку по кругу? – предложил Вадим.
Сумму набрали быстро, и Вадим с Денисом пошли на крыльцо встречать Петра Сильвестрова.
Ждали недолго. К крыльцу клуба подъехала разрисованная машина «Яндекс.Такси», из неё вышел хипстер. Немного волнистые волосы были уложены в как бы художественный беспорядок. Хипстер был в круглых стильных очках, с ярким шарфом, в модном пиджаке, из-под которого выглядывала футболка с авангардным принтом, на ногах были короткие узкие джинсы и найки.
Он вышел из такси и поднял в приветствии руки, словно народ на крыльце собрался именно из-за него.
– Вон он, Piter Sila! – узнал его Вадим и помахал рукой.
– Как, тут Piter Sila?.. – заговорили рядом.
– Ни фига себе! Сам Piter Sila!..
– А кто это? – спросили рядом с Денисом.
– Темнота! Это же сам Пётр Сильвестров! Топовый блогер! – тут же пояснили отсталому от жизни…
Пока Пётр Сильвестров поднялся на крыльцо, он успел дать автограф – Parker в нагрудном кармане был всегда готов, а у девушки «совершенно случайно» оказался в руках входной билет…
Денис испытывал странные чувства. С одной стороны, гордость – Пётр Сильвестров приехал к нему! А с другой стороны, смущение – такого человека побеспокоил…
Справиться с волнением помог Вадим. Он вышел вперёд и поприветствовал блогера.
– Здравствуйте, Пётр! Это я вам писал!
– Всем привет! – Пётр Сильвестров протянул руку для рукопожатия и добавил с улыбкой: – Так и хочется добавить: с вами Piter Sila!
Денис, улыбаясь в ответ, пожал протянутую руку.
– Пойдёмте в зал, мы входной билет вам взяли, – зачастил Вадим.
Пётр Сильвестров кивнул, словно всё так и должно быть – всё по дизайну.
Пока пробирались к столику, Пётр Сильвестров спросил у Дениса:
– Это на тебя уголовное дело завели?
Денис кивнул, восхитившись провидческим способностям блогера. И если в первый момент, когда только увидел его, засомневался, что тот сможет помочь, то тут подумал, что такой умный и проницательный человек может многое. Опять же, у него столько подписчиков! А люди на кого попало не подписываются.
Пётр Сильвестров шёл вслед за Вадимом так, словно звезда вслед за секьюрити или распорядителем, словно он тут самая важная персона. Вроде он ничего такого не делал, но люди обращали на него внимание, забывая про музыкантов на сцене.
Денис шёл следом, и ему тоже перепадало немного внимания окружающих, и это было… Денис испытывал странные чувства. Он чувствовал себя немного неудобно, что на него смотрят, и в то же время в отражённом свете блогера было радостно и волнительно, плюс, где-то в глубине души и самому хотелось так пройтись, чтобы на него смотрели, как сейчас на Piterа Silу.
– Завтра напишут, что концерт посетил сам Piter Sila, – засмеялся Вадим, когда сели за столик.
– Да, напишу обязательно! – засмеялся в ответ блогер, и добавил с назидательностью в голосе: – Нужно поддерживать современное искусство. Это тру музыка, а не вот это вот всё…
Пока разговаривали, Глеб принёс и поставил перед гостем бокал с золотистым напитком.
– Тут неплохое пиво, угощайтесь, – сказал он и сел на свой стул.
Над столом повисла пауза, заглушаемая пост-роком.
– «Нет ничего твоего», – прочёл вслух Пётр Сильвестров на билете. – Это что, название группы? Хм… Начитанные ребята… Как там у Оруэла? «Нет ничего твоего, кроме нескольких кубических сантиметров в черепе»? – и перевернув билет, прочитал на обратной стороне: – Твой космос умирает, пока ты сидишь в офисе.
Все сидели и вежливо слушали блогера. Даже музыканты перестали играть – объявили пятнадцатиминутный перерыв. Как будто нарочно, чтобы было слышно всё, что скажет блогер.
А он не спеша свернул билет, положил его во внутренний карман пиджака, отхлебнул пива и, глянув на Дениса, произнёс:
– Само внимание! Пока тут тихо…
Денис растерялся. Собственно, для того блогера и пригласили, но вот нужно рассказывать, а Денис растерялся.
На помощь Денису тут же пришёл Вадим.
– Денис репостнул мемчик, и на него завели уголовное дело…
Пётр Сильвестров вопросительно глянул на Дениса.
Тот кивнул, подтверждая слова Вадима и вдруг, успокоившись, начал рассказывать:
– Жил, ни о чём не подозревал…
– Погоди минутку, – прервал его Пётр Сильвестров.
Отодвинул в сторону пиво, включил камеру на телефоне, перевёл её в режим «видео», посмотрел, что попадает в кадр, убрал лишнее и махнул рукой Денису, мол, продолжай!
И Денис продолжил… Рассказал, как рано утром к нему пришли шесть человек – следователь, эксперт-техник, оперы и понятые. У него дома был компьютер, мамин ноутбук, два телефона, тот, которым он пользовался и старый, вполне рабочий, но старая модель. Всё забрали. А самого в наручниках отвезли в центр «Э». Рассказал, что не понимал ничего, пока ему не показали заявление оскорблённой девушки и заключение экспертизы, рассказал, как смеялся опер, когда следователь показывал картинки, предположил, что это был психологический приём, чтобы Денис себя комфортно чувствовал.
– Как я понимаю, – перебил его блогер, – вы первый человек на территории России, которого судят за «Игру престолов»?
– Не могу подтвердить, что это так, но думаю, да, – Денис засмеялся. Смех вышел грустный.
– И вы ещё оказались в списке террористов и экстремистов? – продолжал спрашивать блогер.
– Мне сказали, что у нас на тебя всё есть и ты уже никуда не денешься, – ответил Денис. – Типа, уже всё! Тебя уже посадят. Технику не вернут. Можешь о работе, учебе и вообще о своей жизни забыть. Всё, ты потерял свою жизнь. Вот так мне примерно и сказали.
– Какой ужас! – прошептала Кристина.
По выражению лиц одногруппников было понятно, что они разделяют чувства Кристины.
И Денис вдруг понял, что его одногруппники впервые слышат вот так всю историю. И вдохновлённый добавил:
– Конечно, освещать мою историю нужно. Потому что, как это ни банально звучит, это так и есть, прийти могут за каждым!
– Отлично! – сказал Пётр Сильвестров, выключил камеру телефона и взял стакан с пивом. Отхлебнув, пригрозил: – Мы разворошим этот чёртов муравейник! Мы покажем этим андерлогам всю их дебильную сущность! Мы так хайпанём!.. Ты станешь героем! Короче, я берусь освещать твоё дело… Оно способно взорвать Интернет… Плюс, твоя история добавит мне подписчиков, и я заработаю на просмотрах…
Денис был счастлив. Он чувствовал себя борцом за правое дело.
И хотя где-то глубоко в душе ныла едва заметная тревога, но слова топового блогера вдохновляли, обещали новый бэкграунд в дальнейшей жизни Дениса. И он совершенно не был против.
Директор:
— Как ее отключить?
Физик:
— Никак. Тысячезнаковый пароль.
Светик:
— Феликс, тебя же обучали в вашей шпионской академии!
Феликс:
— Учили. Да. И я всегда проваливал этот зачет.
Плакса Мирпл:
— Дайте-ка мне попробовать.
***
смена кадра
***
Салон самолета.
Воображала открывает глаза.
Воображала:
— Я так не могу. Я должна хотя бы попрощаться.
Выскакивает мимо стюардессы в закрывающуюся дверь, бежит по полю. Ловит байкера.
Воображала:
— У тебя байк тут?
Байкер:
— А тебе что?
Воображала:
— Будет новый движок, если через пятнадцать минут будем у школы.
Выгребает из кармана кучу сотенных евро, сует их байкеру.
Байкер оторопело:
— Люблю психованных!
***
смена кадра
***
Кабинет Мэра.
Референшта устанавливает в кабинете Мэра тепловизор, следит на экране, как на плане школы перемещаются светящиеся пятна. Вот они стекаются в одно место. Потом вспыхивают и исчезают — почти одновременно. Больше в школе ни единой вспышки. Ни единого светлого пятна. Рядом тоже.
Референтша:
— Ну вот, школа пуста. И никаких следов.
Мэр:
— А где же взрыв?
Референтша:
— Ты старомоден. Нынешние взрывы бабахают лишь тогда, когда это надо режиссеру в кино. В жизни все проще. И чище. Нет ни людей, ни следов, а здания целы. Красота.
***
смена кадра
***
Воображала спрыгивает с байка у школы. Озирается. Вокруг полно мусора от палаточного лагеря и МЧСников, но людей нет. Пустота и тишина.
Воображала идет по пустому двору, заходит в школу. Там тоже пусто и гулко. Валяются брошенные вещи, хозяев нет. Местами пол словно присыпан серой пылью. Растяжка «Миру-мир!». На подоконнике — недособранный пазл Мирпл, у батареи розовый портфельчик Аллочки, анкета Яны. фантик Павлика.
Завернув за угол, оказывается на втором этаже. Видит, как к школе подъезжает машина мэра, как из нее выгружается Референтша и ее люди и нелюди. Слышит, как внизу хлопает дверь, как они идут по первому этажу — Мэр замешкался во дворе — как ржут «нижнему миру — весь мир, а лучше — все миры, отныне и присно!»
***
смена кадра
***
Они идут — сытые, довольные, наглые новые хозяева.
Референтша:
— Ну наконец-то! Дождались! Столько возни с этой школой — и вот какое счастье, никого из этих паскудных отродий больше нет!
Воображала:
— Это вас нет!
Резко оборачиваются — за спиной у них Воображала.
Повторяет:
— Это вас нет, слышите?! И мира вашего тоже нет! И не было никогда!!!
Вытирает идущую носом кровь и смотрит, как растворяется в воздухе Референтша и прочие, не успев даже выхватить оружие.
Воображала опирается о подоконник. Смотрит на пустой двор. Ее трясет.
Воображала:
— Почему? Почему я никогда не могу вернуться вовремя? Почему не могу даже вообразить, что вернулась вовремя и все успела?
Бьет кулаком по подоконнику.
Рядом появляется Павлик.
Павлик:
— Ты чего? Не надо ругаться! Хочешь конфетку?
С легкими хлопками начинают вываливаться остальные.
— Я всегда проваливал этот зачет! Как тебе удалось? Он физически нерешаем, в принципе!
Мирпл:
— А думаешь, можно собрать этот пазл за пять секунд, не нарушая законов термодинамики? Я просто навострилась подворовывать время из будущего, там его много. Сейчас было сложно, пришлось хапнуть побольше, вот и все. Делов-то!
***
смена кадра
***
Люди меняются по всему городу.
У Мэра новая секретарша.
Жених хватается за горло — там нет галстука. Не верит, подходит к зеркалу — точно нет.
Жених задумчиво:
— А словно бы чего-то не хватает, привык уже как-то.
Все изменилось, даже дома частично по-другому окрашены — мэр остался прежним. С той же непробиваемой энергией продвигает идею строительства парка аттракционов рядом со школой — международный туризм, колесо обозрений выше лондонского, диснейленд сдохнет от зависти.
***
смена кадра
***
Звонки всем учителям и не только — по всему городу волна звонков, полгорода шпионы.
Голос по телефону:
— Господа шпионы, в ваших услугах более не нуждаются.
Физик пытается уйти в нижний мир, его не пускают, он в отчаяньи.
***
смена кадра
***
Кабинет директора школы.
Массовая явка с повинной — Шериф в кабинете Директора школы, общий сбор учителей, все начинают признаваться и просить политического убежища.
Хейфиц — штази (отец Светика был там полковником),
Хельга — Германия? — обижаете. Мосад.
Физик — Сигуранца, на Ми-6 был кандидатом, не утвердили,
Буфетчица — Гандурас
Негр Вася — Эстония
Физрук — шпион Исландии.
Шериф:
— А Исландия-то что у нас забыла?
Физрук:
— Шельф Исландии простирается на семьсот морских миль, я не шпион, а пограничник, защитника дальних рубежей, они как раз проходят по забору вашей школы.
Дворник — Монгол-шуудан, Сюнь Го, еще Гонконг, Япония, Южная Корея, Вьетнам и Боливия.
Шериф:
— А Боливия-то тут каким боком?
Дворник:
— Мимо проходили.
Шериф (Директору):
— Ну, а вы, собственно, Румынии? Или Трансильвании?
Директор:
— Да нет, голубчик, я шпион Ватикана, вот уже лет триста, точно не помню.
Шериф:
— Что так? Укусил Папу Римского?
Директор (снисходительно):
— Молодой человек, я мог бы укусить только Папессу, неужели вы не знаете, что мне подобные весьма избирательны в том, кем питаются. Восемьсот лет назад я возжелал полакомиться монашкой и проник в монастырь. Она была удивительной женщиной, Хронсвитта Гандербургская, мы пробеседовали до утра, я просто забыл, зачем пришел. Потом еще приходил, просто поговорить о поэзии и философии. Латынь ей переводил, и вот уже восемьсот лет подвизаюсь на ниве просвещения талантливой молодежи. Леонардо да Винчи, Михайло Ломоносов, и многие другие, слышали, может быть? Ну и в завязке, конечно.
Джоан — ИРА, радикальное крыло — оскорбилась, когда заподозрили в принадлежности к МИ6.
Джоан:
— Я ирландка! Мы ненавидим англичан!
Генерал Нержавейко:
— Странно, что от ЦРУ никого…
Шериф (немного смущенно):
— Это вы плохо о ЦРУ думаете, мы тут первыми политического убежища попросили.
Генерал Нержавейко:
— Посадить бы вас всех…. Только ведь если доложу начальству — меня же первым и посадят. В психушку.
Конец…..
Впрочем, каждый из нас был, мне думается, уникален для других, образуя своеобразный тетраэдр, выпадение единственного звена коего нарушало всю общность конструкции.
Помню Вася, позже, уже когда наш отряд расформировали за ненадобностью и мы разбрелись в поисках своего места в жизни, собрал нас сызнова, подарив каждому пакетик молока, как наглядную памятку нашего удивительного единства.
Кажется, это было еще до того, как он попытался жениться на той, что стала потом его соседкой по коммунальной квартире.
И как раз перед тем, как Света стала жить во грехе.
Помню, когда я прошел следом за ней в комнатку, мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
Только затем она спросила:
– Ты рад мне? – я немедля согласился, отчего-то не в силах встретиться глазами с ней.
– Тогда почему ты молчишь? – продолжала она спрашивать.
Я сам не знал, что ответить, в вязкой тиши комнаты говорил какую-то ерунду, что-то вроде «ты пришла так неожиданно, так внезапно, я предположить не мог твоего появления».
Она улыбалась в ответ, а затем спросила, приблизившись так, что дыхание обжигало:
– Но ведь ты ждал меня, скажи, ждал?
Нет, это был не вопрос. Потому я просто кивнул в ответ.
Света, удовлетворенная, притянула меня к себе.
Нет, я… впрочем, мысли путаются до сих пор, стоит мне вспомнить тот день.
Какое число и месяц – нет, я плохо помню даты, Света всегда обижалась на меня за это, за то, что не вспомнил, когда мы первый раз встретились, когда первый раз поцеловались, когда, наконец, самое главное, она пришла жить ко мне.
Тогда, помнится, она обещала остаться навсегда, но голос дрогнул, больше Света не повторяла.
Замолчала, а чтобы молчание не казалось невыносимым, принялась целовать меня.
Только когда она, обнаженная, склонилась передо мной, я наконец понял, что она действительно у меня дома, что она пришла, что мои ожидания сбылись, и неважно, сколько продлится этот союз, главное – она здесь, со мной.
Нет, я еще долго не мог уверовать в нее.
Мне казалось, это мечта, обретенная, непременно потеряется, стоит лишь ненадолго отвлечься от нее.
Хорошо, тогда не изобрели мобильных: я бы звонил и спрашивал, где она и как едва ли не ежечасно.
Но вынуждаемый покинуть ее, расстаться до вечера – каждый работал в своем режиме, на своем предприятии, – все часы, отведенные для работы, я думал лишь о ней, где она, как она, самое главное, вернется ли она, и мысли эти отвлекали от той безумной физической нагрузки, которой подвергали наши тела, освобождая души от усталости иного рода.
Раз она не вернулась ночевать, я был уверен, что она снова у Макса, уверен настолько, что не позвонил ему, впрочем, в то время мы не общались вовсе.
Странное это было молчание, каждый вроде как ждал от другого первого звонка, и, выжидая, терпел и мучился, порой просто сидя у телефона.
Как это рассказывал позднее Макс, когда? – да сразу после катастрофы. Она будто разрешила все наши противоречия, будто она вернула все на круги своя, каждому давая утерянное прежде и отнимая дарованное, как незаслуженный или бессмысленный дар.
Нет, что я говорю. Ведь я… наверное, любил ее.
Да и сейчас это чувство, если и притупилось от времени, больше от желаний, вернее, нежеланий самой Светы, но оставалось на глубине души, и именно это чувство, верно, давало мне понимание неустойчивости, заставляло бежать с работы и трясущимися руками открывать замок, всякий раз вслушиваясь в тишину за дверью.
Мертвая или живая она.
Когда Света исчезла на два дня, я первый раз почувствовал всю глубину мёртвой, бессильный справиться самостоятельно, позвонил Васе, пришел к нему и напился из собственных запасов, ведь мой друг не пригубил за всю свою жизнь ни капли этого сивушного яда.
Мы сидели молча, я находился в живой тишине, всякий раз, когда Вася пытался со мной заговорить, я обрывал его и продолжал напиваться.
Ушел наутро с дурной головой, а вечером снова встретил дома Свету, настолько не ожидая ее появления, что несколько раз окликал девушку, покуда она не подошла и не встряхнула меня.
И не спросила, почему я не мог позвонить на работу, ведь это так просто, она вынуждена была остаться в барокамере почти на сутки дольше запланированного, у них случилось ЧП, пробило баллон кислорода, ее жизнь висела на волоске, пока техники пытались устранить неисправность и возвращали ее с высоты в пять километров, а я….
Я только глупо улыбался в ответ, вновь не веря своим глазам.
– Я думал, ты ушла, – неловко произнес я.
Света обозвала меня больным на голову и поцеловала.
Я жадно приник к ней, шепча какие-то благоглупости, она отстранилась, внимательно глядя мне в глаза, когда я отвел их, произнесла:
– Больше не смей так думать. Слышишь, никогда не смей. Я сама… – и замолчала, на полуслове.
И мы провалились друг в друга, дабы закончить эту мысль и не родить другую.
Ведь к тому времени мы оба были уже бесплодны – в телесном плане. Теперь же добавилась еще и внутренняя пустота, с той поры сопровождавшая нас, мы старались привыкнуть и к ней, но я чувствовал, Света не сможет смириться, пусть я примирился, принял что угодно, лишь бы она оставалась со мной, но она, нет, она из другого теста и не способна жить в пустоте.
Пусть и с тем, с кем обещала жить и ждать.
Условленные три дня пролетели очень быстро. Мила по-прежнему штудировала язык, все больше упирая на разговорную речь, поскольку многие вещи демоны обсуждали отнюдь не высокопарным книжным слогом, а пользовались более простыми, емкими и частенько нецензурными словами.
Лэртина взяла на себя подготовку ее нового платья и обуви, поскольку нельзя же Повелительнице идти на праздник в старом наряде. Девушке этот довод казался идиотским, но не идти же со своим уставом в чужой монастырь, раз уж так получилось. В конце концов, демонице лучше знать местные традиции и обычаи. Может действительно нужно новое платье.
Собственно, сама новая одежда так Милу не раздражала, как процесс ее шитья. Девушку постоянно отрывали от занятий, ставили в центре комнаты, обвешивали разнокалиберными кусками ткани и начинался процесс примерки. Поначалу Лэртина хотела сшить платье зеленого цвета, но после часа издевательств вынесла вердикт — зеленый цвет совершенно не шел Милане к лицу и выглядела она в нем как свежеподнятый зомби.
Она и сама могла об этом догадаться, подойдя к магическому зеркалу почти вплотную и рассматривая свое странно истончившееся лицо с посеревшей кожей. Выглядела Мила действительно не очень. Да и круги под глазами перестали придавать ее лицу загадочности, зато добавили схожести с небезызвестной пандой… Что-то было не так, но Мила списала это на постоянный стресс, последствия операции и всего произошедшего до нее. Тем более, отсутствие нужных гормонов очень нехило било по настроению и самочувствию у всех женщин.
За сутки до назначенного праздника Лэртина все же смогла совершить колдовство высочайшей степени и сшила золотистое, с невесомыми прозрачными вставочками на рукавах платье. Добыв где-то косметику, привычная ко всему демоница на пробу загримировала свою подопечную так, что Мила сама себя не узнала в зеркале. Оттуда на нее смотрела незнакомка — румяная, холеная и даже немного красивая. Серость кожи и пресловутые круги исчезли, будто их и не бывало.
За несколько часов до праздника Лэртина повторила свой подвиг и снова превратила Милу в неимоверную красавицу. Сама демоница не понимала, от чего хиреет ее подопечная и списала все на слабость человеческого тела. Скорее всего, дело было именно в нем. Впрочем, ее заботой было приодеть Повелительницу и попытаться накормить, а все остальное — пока побоку. Потом вызовет целителя, если ничего не изменится.
***
Праздник солнцестояния выдался шумным и беспокойным. С самого утра слуги мыли, терли и поливали с помощью магов дворцовую площадь. Затем установили на ней специальные помосты для жриц, вытащили из подвалов замка огромные солнечные часы, сняли с них годичную пыль и вымыли, чтобы никто не смог придраться. Часы водрузили рядом с помостом, чтобы точно сверить время по солнцу и начать праздник вовремя.
После всех этих процедур явились жрицы и жрецы из Храма, принесшие с собой всю необходимую ритуальную атрибутику. Послушники вместе со слугами украсили стены дворца, разрисовали ритуальными знаками дворцовую площадь и подготовили скрытые магические эффекты на случай, если боги, как обычно, не ответят.
Тем временем основная канитель происходила внутри дворца. На кухнях жарили, варили, тушили и коптили все, что только смогли достать. Огромные туши коров и баранов жарились на вертелах. Слуги сбивались с ног, пытаясь выполнить сразу все приказы своих господ. Лорды и дамы прихорашивались, одевались и украшались на свой вкус. Некоторые особо изощренные придворные присылали на кухни свои продукты, чтобы им готовили только из них. Отравители ведь не дремлют…
Миле тоже не удалось толком поспать. С самого утра ее крутила и вертела Лэртина, потом к ней присоединился Крезет, указавший на неточности в наряде и отсутствие пояса, как показателя статуса. Парочка демонов так и бегала туда-сюда по всем покоям, пока не нашла пресловутый пояс — тонкую длинную цепочку из золота — в клетке у тайры. Как и зачем птица утащила украшение, осталось неизвестным.
Потом и вовсе наступил персональный кошмар Милы — ее уже достаточно длинные, но ставшие чрезвычайно ломкими волосы демоница скрутила в жутко неудобный кандибобер на голове, должный изображать перегруженную украшениями гульку. Вся эта тяжесть мигом вызвала головную боль, от чего Миле резко перехотелось идти на этот странный праздник солнцестояния. Ну, подумаешь, день равен ночи. И что? Люди такое никогда не отмечают, этим интересуются разве что астрономы и маги-шарлатаны… Ну, может, еще язычники где-то в глухой тайге…
После всех садистских экзекуций Милу, наконец, вывели из башни и под ручку отконвоировали на само празднество. Вел ее хорошо украшенный Эртис, как и прошлый раз. Но теперь к нему присоединился и тот змееподобный демон с темно-зеленой шевелюрой. Почему он не остался охранять свою драгоценную Азарилу, Мила не знала, но догадывалась, что первой Повелительнице фактически ничего не грозит. В отличие от нее…
Шум и суета постепенно стихли. Демонов набилось на площадь просто неимоверное количество. Эртису пришлось протискиваться сквозь толпу, буквально пропихивая перед собой Милу. Кзэн же просто следовал за ними и большинство демонов сами шарахались и старались отступить подальше от грозного воина. Вот уж кому не было нужды работать локтями и плечами…
Едва они успели встать на указанные какой-то юной жрицей места, как раздался высокий и чистый звук, очень похожий на горн. Мила закрутила головой, но со своего места она могла видеть лишь небольшой участок свободного пространства и кусок помоста. А именно на помосте и разворачивалось основное действо.
Знакомая ей худая и высокая, неимоверно старая жрица в белоснежных, режущих глаза одеждах подняла руки кверху в молитве солнцу — подателю жизненно необходимого тепла и света. Вокруг нее толпился десяток пареньков-послушников в чуть менее ярких, но все таких же белых одеждах. Жрица вытянулась в струнку и запела быстрым, почти непонятным речитативом. Как ни напрягала слух девушка, она почти ничего не разобрала в ее напеве. Несколько знакомых слов мелькнули и пропали. Что-то про солнце, свет, день… Ну, в принципе, понятно.
Мила уже хотела дернуть Эртиса за рукав и привычно спросить, что все это означает и для чего нужно, но тут Кзэн хлопнул ее телохранителя по плечу и буквально растворился в толпе. Будто счет свою работу выполненной.
Отвлекшись на чужого стража, девушка пропустила момент, когда многие из стоящих рядом с ней демонов подняли руки вслед за жрицей и принялись напевать все тот же речитатив. Эртис их примеру не последовал, наоборот, прижал к себе человечку и решительно мотнул головой. Что-то спрашивать в этом гомоне Мила не решилась — и не услышит, и, скорее всего, нарвется на неодобрение рядом стоящих… И так уж больно неприязненно на нее косились. А уж стоящая в нескольких шагах слева демоница в вызывающе бирюзовом платье с таким декольте, что туда могла без проблем спрятаться повелительская гвардия, и вовсе смотрела на Милу как на собачью какашку, в которую ей довелось ненароком вступить.
Тем временем праздник продолжился, пение постепенно стихло, жрица смогла внятно говорить и объявила какое-то знамение… Знамение, видимо от богов, долго ждать не пришлось — сначала засветились рисунки под ногами, превращаясь в цельный и достаточно красивый узор. Затем этот узор стал плавно отрываться от мощеной каменными плитами площади и медленно поднялся вверх, без проблем проходя сквозь плотно стоящих демонов.
Мила ощутила непонятную щекотку в кончиках пальцев, когда часть узора, на котором стояли они с Эртисом, тоже поднялась вверх и прошла сквозь ее тело. Золотистые линии рисунка постепенно темнели, наливались цветом и обретали объемность. Девушка пораженно приоткрыла рот, когда весь узор, наконец, поднялся в воздух и завис над сборищем демонов. Голос жрицы слышался откуда-то издалека, над всей площадью развернулось полотно ярко-оранжевой объемной конструкции, напоминающей очень усложненный рисунок солнца.
Мила охнула и заморгала, когда этот рисунок плавно оторвал последнюю связывающую его с землей линию, и резко поднялся вверх, сливаясь с уже высоко стоящим в небе настоящим светилом.
— Это… удивительно… — шепнула она телохранителю, чуть сжав его руку.
Яркий, золото-оранжевый, почти слепящий глаза узор образовал вокруг солнца светящийся изящный диск. А потом, немного помигав и покрутившись для публики, растворился где-то в вышине.
Площадь была специально так спроектирована и построена, чтобы стоящие на ней наблюдатели могли лицезреть специально подготовленные фокусы. Видимо уже тогда древние строители разочаровались в богах или перестали видеть настоящие знамения. И чтобы поддерживать веру, жрецы решились на этот странный шаг. На фокусы.
Вряд ли уже кто-то верил во все это. Многие понимали, многие просто принимали все происходящее как традицию и дань празднику, дети вовсю наслаждались, выглядывая из окон… Что еще было нужно жрецам? Эртис вздохнул и стал решительно пробираться к выходу. Из толпы вынырнул его новоиспеченный начальник, помог придержать Милу и вывести ее подальше.
Угодливые слуги уже катили огромные бочки с винами и прочими сильно алкогольными напитками, другие слуги тащили или вынимали из телепортов зажаренные туши животных, женщины расставляли столы, кто-то громко звал какую-то даму… Шум и гам усилился, Эртис едва не споткнулся о совсем маленькую девочку, тащившую огромный, больше нее самой кувшин… Наверняка, полный до краев.
Мила настороженно оглядывалась. Все перемены свидетельствовали о том, что официальная часть праздника уже закончилась, а дальше все пойдет по накатанной — пир горой, пьянка, гулянка и всеобщая оргия. Больше ей там делать нечего.
Она на миг подняла взгляд на помост. Жрица и ее помощники уже ушли, оставив место для высказываний Повелителя. Аркал прокричал что-то приветственное и дал отмашку гулять. Видимо, Повелителю совсем не улыбалось долго ждать возможности выпить и всласть похрустеть жареным мясом.
Девушка покрепче вцепилась в своего телохранителя и покинула празднество. С нее было достаточно, все условия она выполнила на этот раз.
The Metal Men © 1928 by Experimenter Publications, Inc., for «Amazing Stories», December 1928.
Металлический человек стоял в углу пыльного подвала музея колледжа Тайберна. Хотя первое волнение спало, академики с трудом нашли компромиссное решение, относительно того, где разместить железного человека, так чтобы защитить его и от ученых, желающих отрезать кусочек металла для биохимического анализа, и от старых друзей, считавших, что железного человека нужно похоронить.
Для случайных туристов он казался всего лишь позеленевшей от времени бронзовой скульптурой, выполненной в натуральную величину. При ближайшем рассмотрении можно было разглядеть в совершенстве сделанные волосы, кожу и лицо, замершее в агонии. Новые посетители останавливались и, хмурясь, разглядывали странную отметку на груди — красное, шестиугольное пятно.
Сейчас люди почти забыли, что металлический человек некогда был профессором Томасом Келвиным из департамента геологии. Однако о нем до сих пор ходили разные слухи. Они разрослись так, что затмили правду и так беспокоили друзей Келвина, что регенты наконец-то разрешили мне опубликовать дневники несчастного.
Четыре или пять лет подряд Келвин проводил отпуск на тихоокеанском побережье Мексики в поисках урановых руд. Прошлым летом он, судя по всему, обнаружил цель своих изысканий. Вместо того, чтобы в положенный срок вернуться на работу, он подал заявление об увольнении.
Позже мы узнали, что он передал шведскому синдикату заявку на участок под разработку недр. Потом он читал лекции в Европе о химическом и биологическом воздействии радиации. Его даже едва не уложили в одну из клиник под Парижем.
Он вернулся в Тайберн в воскресенье. В сумрачный полдень он вынырнул из клубов зимнего тумана бурлящего над Гольфстримом…
Я был дома, собирал граблями листья на моем участке берега за университетским двориком, когда увидел катер, направляющееся прямо к принадлежащему мне скалистому клочку побережья Атлантики. Судно выглядело необычно — длинное, низко посаженное и быстрое. Корабли такого рода предпочитают те, кто возит контрабандный ром или оружие.
Направленное смелой и искусной рукой, судно в опасной близости обогнуло скалы, направляясь к песчаному пляжу всего в ярд шириной, протянувшегося где-то на полмили. Четыре человека спрыгнули с катера, и стали толкать его через полосу прибоя. Пятый — гигант, поднялся на нос, спокойным голосом раздавая приказы. Четверо срезали веревки и стянули брезент с ящика, внешнего похожего на гроб, который отнесли на мой двор. Огромный человек подошел ко мне сильно хромая.
— Колледж Тайберна?
У незнакомца было лицо латиноса, но шрамы и покрасневшую, обветренную кожу скрывала курчавая желтая борода, а в голосе его звучали гнусавые нотки, присущие говору истинных янки. Равнодушно он ткнул тонким пальцем в сторону колокольни студенческого городка, неясно вырисовывающейся в тумане.
Я кивнул.
— Мы на месте, — он пробормотал это на испанском, обращаясь к своим людям. Посмеиваясь те поставили ящик на землю. Огромный незнакомец вновь посмотрел на меня. — Вы знаете профессора Рассела?
— Я и есть Рассел.
— Если это так, то мы сделали свою работу, — он жестом показал на ящик. — Это для вас.
— Как? Что это?
— Вы все сами узнаете, —прищурился он. — И не думаю, что вы станете кричать направо и налево о своей находке.
Гигант вновь обратился к своим людям, и те перенесли ящик на мое заднее крыльцо.
— Подождите! Кто вы?
— Всего лишь человек, осуществивший доставку, — гигант взмахнул рукой. — Нам было заплачено. А теперь мы отправимся своей дорогой.
Он кивнул своим людям, которые тут же поспешили к катеру.
— Но я не понимаю…
— В ящике вы найдете письмо, — пояснил незнакомец. — Оно расскажет вам, почему ваш друг вернулся в таком виде. Вы увидите, почему он не хотел тревожить иммиграционные службы.
— Мой друг?
— Кельвин. Загляните в ящик.
И он направился назад, к катеру.
— Минутку! — закричал я ему во след. — Куда вы направляетесь?
— На юг, — он на мгновение замолчал. — Загляните в ящик и дайте нам двадцать четыре часа. Кельвин нам это обещал.
Не спеша, прихрамывая он добрался до катера и поднялся на борт. Его люди столкнули судно с песчаной полосы пляжа. Приглушенно заурчали моторы. Развернувшись в полосе прибое, длинный катер проскользнул между скалами и растворился в тумане. Я вернулся назад на холм, поднялся на веранду.
Ящик оказался не заперт. Я приподнял крышку… и уронил ее. В коробке лежал металлический человек. Он был совершенно обнаженным и странное синевато-багровое пятно выделялось на его бронзовой зеленоватой груди.
У его головы лежала помятая алюминиевая фляга с засохшими пурпурными пятнами. Под флягой оказалась пачка потрепанных листов исписанных старомодным почерком Келвина.
У меня едва хватило сил положить крышку назад. Довольно долго я стоял согнувшись, дрожа, уставившись в пустоту, пытаясь осознать то, что я увидел. Позже, я спотыкаясь прошел в дом и прочитал записки Келвина…
* * *
Дорогой Рассел…
Поскольку вы мой самый близкий друг, я распорядился, чтобы мое тело и этот манускрипт вручили вам. Возможно, я возложу на ваши плечи непосильную ношу, но я больше сам себе не доверяю. Я до сих пор так толком и не разобрался в том, что же я на самом деле обнаружил в Мексике. Я даже не могу решить стоит ли опубликовать эти разрозненные факты или лучше их скрыть. Так же я не могу больше бороться с теми непорядочными людьми, которые хотят ограбить меня, украв то, что, как они думают, я нашел. Хоть моя смерть и не будет легкой, боюсь, я уйду с миром, а вот что останется после меня…
Как вы знаете, прошлым летом целью моих изысканий стали истоки Эль Рио де ла Сангре. Это небольшая речушка, впадающая в Тихий океан. Годом раньше я обнаружил, что ее красноватые воды сильно радиоактивны, и надеялся где-нибудь в верховьях реки наткнуться на залежи урановых руд.
В двадцати пяти милях от устья река возникала словно неоткуда прямо посреди Кордильер. Несколько миль порогов, а потом водопад. Дальше этого водопада никто не бывал. Проводник из индейцев довел меня до его подножия, но отказался лезть на утес.
Прошлой зимой я взял несколько летных уроков и приобрел подержанный аэроплан. Он оказался старым и медлительным, но соответствовал той грубой стране. Когда пришло время, я переправил его водным путем на Вако Морино. В первый день июля я отправился в полет вверх по реке к его неведомому источнику.
Хотя я был неопытным пилотом, старый самолет вел себя послушно. Поток подо мной напоминал красную змею, ползущую к морю через горы. Я последовал вдоль него за водопад.
Река исчезла в узком ущелье с черными стенами. Я сделал круг, высматривая место для приземления, но вокруг был лишь голый гранит и острые лавовые утесы. Поднявшись чуть повыше, я заметил кратер.
Невероятный омут зеленого пламени, полных десять миль в поперечнике, был окружен темными вулканическими скалами. Сначала я подумал, что эта зелень — вода, но по туманенной поверхности не прокатилось ни одной волны. Тогда я понял, что это какой-то газ.
Высокие пики вокруг до сих пор прятались под снегом. Их серебряные короны были расписаны алым на западных склонах и пурпурными, там, где собирались тени. Дикое великолепие этих мест заворожило меня, не смотря на зародившееся беспокойство.
Скоро должна была наступить ночь. Я знал, что должен возвращаться. Однако, я остался, кружа над кратером, потому что я никак не мог понять, что это за газовое образование. Когда солнце спустилось ниже к горизонту, я увидел странные вещи. Странный зеленоватый туман собирался над пиками. Он медленно стекал со склонов в яму, словно питая газовое облако. Потом что-то в самом озере зашевелилось. Оно выпятилось в центре, превращаясь в пылающий купол.
Когда инертный газ сполз к земле, я увидел, как из ямы поднимается огромная красная сфера. Ее поверхность была гладкой, металлической и густо усыпанной огромными шипами желтого пламени. Сфера медленно вращалась вдоль вертикальной оси. Сколь бы сверхъестественным это не казалось, но я чувствовал целеустремленность в ее движении.
Она поднялась чуть выше моего аэроплана и зависла в воздухе, по прежнему вращаясь. Теперь я увидел по круглому черному пятну на каждом полюсе сферы. Я видел, как потоки тумана с пиков и из озера стекают в эти пятна, так словно сфера вдыхала их.
Вскоре сфера поднялась еще выше. Желтые пики стали сиять еще ярче, в то время как вся сфера засверкала словно огромная золотая планета, втягивая последние клочья тумана с пиков. А когда те стали черными и обнаженными, сфера опустилась назад в мелкое зеленое море.
С ее падением зловещая тень упала на кратер. Только в этот миг я понял, как много горючего использовал. Снова я повернул назад к побережью.
Скорее поставленный в тупик, чем испуганный, я пытался решить: была ли та штука из ямы природным образованием или искусственным, реальностью или иллюзией. Помню, я вообразил, что необычное скопление урана может вызвать подобный эффект. И еще мне в голову пришло, что возможно я стал свидетелем испытаний нового атомного воздушного корабля.
В самом деле я встревожился, заметив синеватое мерцание над капотом двигателя в кабине. Мгновение и весь самолет и мое тело оказалось охвачено им. Я тщательно осмотрел мотор и попытался набрать высоту.
И хотя мотор работал в полную мощность, высоту мне набрать не удалось. Некая странная сила тяжести, как я думаю связанная с синим мерцанием, накатила на машину. У меня закружилась голова, а руки стали слишком тяжелыми, чтобы я смог управлять машиной.
Я мог лишь пикировать, сохраняя прежнюю скорость. Еще толком не поняв, что случилось, я нырнул в газовое облако. Вопреки собственным ожиданиям, я не задохнулся. Хотя видимость теперь ограничилась всего несколькими ярдами, я не почувствовал никакого запаха и не испытывал никаких других ощущений.
Темная поверхность неясно вырисовывалась передо мной. Я вышел из пике и ухитрился посадить самолет на ровную площадку красного песка. Как и зеленый газ, песок тускло светился.
Какое-то время я просидел в кабине, но постепенно синее сияние потухло, и вместе с ним исчезла тяжесть. Я вылез из самолета, прихватив с собой флягу и автоматический пистолет, которые показались мне очень тяжелыми.
Неспособный распрямиться, я пополз прочь по песку. Меня не покидало ощущение, что нечто разумное заставило меня совершить эту вынужденную посадку. Не смотря на то, что я был страшно испуган, я вскоре остановился передохнуть.
Лежа на песке, примерно в сотне ярдах от планера, я заметил пять синих огоньков, плывущих в мою сторону через туман. Я лежал неподвижно, наблюдая, как они кружатся над самолетом. Двигались они тяжело и медленно. В тумане казалось, что вокруг них расплывалось тусклое сияние. Там не было никакой определенной структуры — это я уж точно видел.
В конце концов, они вновь растворились в тумане. Только тогда я вновь зашевелился. Не смотря на то, что гравитация вновь стала обычной, я полз на четвереньках до тех пор пока самолет не исчез из поля зрения. Когда я поднялся на ноги, мое ощущение направления вновь исчезло.
Я очень сильно испугался, правда и сам не понимал чего именно. Яркий красный песок и густой зеленый туман — вот и все, что я видел. Вокруг не было никаких ориентиров, даже двигающихся огней. Замерший воздух давил на меня бесформенной массой. Я дрожал, переполненный паническим чувством полной изоляции.
Не знаю, сколько я там простоял, испугавшись того, что могу пойти не в том направлении. Внезапно над головой у меня словно синий метеор проскользнул огонек. Потрясенный, я метнулся в сторону. Я сделал всего несколько шагов и наткнулся на какую-то штуковину из металла.
Гулкий звук заставил меня замереть от нового приступа страха, но огонек исчез. Когда он исчез, я попробовал разобраться, обо что я споткнулся. Это оказалась металлическая птица — орел сделанный целиком из металла — крылья широко раскинуты, когти выпущены, клюв широко открыт. Цвет — тускло-зеленый.
На первый взгляд мне показалась, что это брошенная модель настоящей птицы, но потом я заметил, что каждое перышко само по себе и гнется, словно живой орел превратился в металлического. Я вспомнил, что расщепление урана возможно, но неужели интенсивная радиация может трансмутировать ткани птицы!
Страх сжал мое сердце. С любопытством я начал рассматривать других трансмутировавших существ — я обнаружил их в изобилии разбросанными на песке или полузакопанными в него. Птицы — большие и маленькие. Летающие насекомые, большинство из которых казались мне странными. Даже птерозавр — летающая рептилия, которая существовала много веков назад.
Пробираясь по сверкающему песку, я заметил зеленоватый отблеск на собственных руках. Кончики ногтей на руках и тонкие волоски с тыльной стороны рук уже превратились в светло-зеленый металл!
Я не рассказывала о еще одном товарище, до сих пор появляющемся сугубо периодически. Да и как появляющемся – видела я его только через экран, без звука, сперва вообще списывала на глюк больного воображения, но потом привыкла. Параллельный Шеат – красный, кровавый дракон. У него приключилось нечто подобное кошмарное в той реальности, и бедный красный крутился, как мог и как получалось.
Часто я заставала его во время драк или потасовок и однажды сугубо на пробу бросила на него щит. Силовое поле прошло, заклинание тоже. Так я начала тренироваться на красном драконе. Чудно, но что-то получалось, что-то нет. Еда и всякая мелочь типа расчески спокойно появлялись рядом с ним, на столе или на кровати. А вот оружие – никак. Совсем. Ну и не важно, кровавый сам по себе оружие и ходячая ярость.
Я потихоньку присматривала за драконом и с удивлением отмечала, что экран к нему открывался уже не спонтанно, а по моему желанию. Но никаких действий предпринимать в его адрес пока не хотелось, вот так и тянулось бессловесное общение – щиты, еда и какие-то редкие перемигивания. Кровавый видел меня, иногда даже рукой махал и пытался что-то говорить, но выглядело это как немое кино.
Но однажды вечером я увидела его пишущим за столом и выражение лица дракона мне не понравилось. Так выглядел тот… отец Зааша за несколько секунд до смерти. Так смотрит тот, кто уже приговорил себя к смерти сам. Дракон изрядно похудел и осунулся, на лице остались считай одни глаза – большие, ярко-голубые, почти светящиеся. Нос и скулы заострились Мне не понравилось это совершенно. Дракон что-то решил для себя и его решение меня не устраивало. Нет, я прекрасно понимаю, что заставлять себя жить, когда все те, кого ты любил, умерли не самой легкой смертью, очень тяжело, но нельзя же так…
— Прощай, — вдруг сказал красный и поднял руку. Есть звук! Можно поговорить наконец-то.
— Ну уж нет! – я расширила экран до размера двери, он подался с трудом, но подался. Моя рука скользнула вперед, натолкнулась на какой-то гибкий барьер, проковыряла его, и я смогла схватить дракона за плечо. – Ты идешь к нам! Не спорь.
— Я уже все решил, — мотнул головой красный и опустил голову, будто собирался прыгнуть в омут.
— Я тоже все решила, — синериане такие твари, которые получают все, чего хотят. Даже блудных драконов. Рывок – и кровавый проскользнул сквозь гнущуюся преграду как сквозь мыльный пузырь. Ничего не знаю, но второго умирающего лебедя наблюдать не собираюсь. И потомство его воспитывать тоже. Хватит. Нужно жить и самому отвечать за свои проступки.
— Что ты наделала? – вскинул руки красный, с ужасом рассматривая мутную пленку на месте экрана. Тот замерцал и свернулся, показывая остаток комнаты и зарисованную мелкими стену.
— Вытащила еще одного упрямца, — вздыхаю и кручу кровавого в разные стороны. Ну и тощий же! Вешалка для рубашек, а не мужик. – Ребята, знакомьтесь, это еще один ваш… ммм… брат.
— Лэтшен… — представился параллельный.
Кровавый дракон замер посреди комнаты и растерянно заморгал. Он не мог не ощутить родство ко всем тем, кто стоял и сидел рядом. Шеврин оценил потерянный вид и едва заметные в уголках глаз слезы и шустро смотался к бару.
— Пей, — черный сунул кровавому полную бутылку дорого коньяка, а я на всякий случай подсунула стул. Пришлось сделать заказ на кухню – пить на пустой желудок плохая примета.
Коньяк всосался в дракона через ротовую полость, бедняга даже не глотал. Только сидел и смотрел на своих «родственников», по очереди представившихся и занявшихся его персоной. Шиэс принесла бутербродов, Теаш смотался за напитками, потом с кухни привезли заказ, потом Шеврин притащил еще бутылку…
Ольт тронул меня за плечо.
— Еще один пациент, — вздохнул сверх и пристально посмотрел на скукожившегося в комочек дракона, непривычного к такой заботе. Они о чем-то тихо шептались с Шеатом.
— Вот теперь ты точно никуда от нас не уйдешь, — констатировала я, придерживая сверха за локоть.
— Куда я от вас денусь… Ритуал, вы, больные на головы, дед еще сказал сиди и не рыпайся, пока в клане все не решится…
— Вот и сиди. А работа сама тебя находит, — кровавый смотрелся совсем несчастным, но добрая порция выпивки и нормальная еда потихоньку приводили его в порядок. Еще одна заблудшая душа спасена. Надолго ли?
***
Пришлось навестить Тэвлина по одному важному и срочному делу. Собственно, наши дражайшие новые советники слегка разгреблись с накопленным гемором и откопали новый. Некий демиург, очень активный исследователь Хаоса, создал некие миры… И был за свои многие прегрешения благополучно убит. А миры остались. Бывшие советники особо не заморачивались, просто плюнули на это дело и с помощью детской считалочки сбагрили два нахрен не нужных мира выигравшему. Выигравший забил на них огромный болт и миры так себе и валандались в полуофициальном состоянии, пока данный советник не был убит в результате борьбы за власть. Бесхозные слабохаосные миры стали еще больше скатываться в Хаос и, как результат, превратились в нечто ненормальное.
Одна планета была полностью водой и я без понятия, кому вручить эдакое счастье. А хоть какой-нибудь демиург там должен быть. Но над этим еще подумаю. А вторая планета оказалась… разумной. Полностью и абсолютно. И жесточайшей противницей насилия и войн. Она уже несколько раз послала демиурга-советника, не пожелавшего смириться с таким развитием Хаоса и пытавшегося призвать целый мир к благоразумию. Но так ничего и не получилось. Вот и решила я приспособить к этому делу Тэвлина – все-таки преподаватель в Академии, а собственного мира не имеет. А поскольку он отличается мягким характером и нормальным поведением, то наверняка сможет договориться даже с эдакой капризной планетой.
Были тут и сугубо денежные планы. Если удастся захомутать эту красоту – можно будет поселить на планете гномов, как самую мирную и трудолюбивую расу. Бесполезных интриг гномы особо не ведут, кровавой резней не занимаются, а заполучив целый мир в свое распоряжение и множество гор, горячих источников, вулканов и скрытых в недрах этой прелести металлов, гномы и вовсе забудут о всех распрях. Главное – не селить туда больше никого из других рас во избежание конфликтов. И жестоко шманать на орбите всех, кто посмеет прилететь, приползти и телепортироваться с целью грабежей, разбоев и убийств. Особенно придется шерстить отдыхающих и вездесущих туристов, поскольку чующие выгоду гномы не преминут устроить курорты возле горячих источников и грести за них деньги лопатами.
Вот я и пришла забирать нашего родимого демиурга по такому серьезному поводу, а застала замученное существо, такое же худое, как кровавый Лэт (для удобства сокращаю имя, но самому дракону не скажу, иначе ходить мне без головы). Бедняга так загрузил себя работой, что почти ничего не ел. Потому Тэвлина я упаковала и, не смотря на протесты, потащила к нам завтракать. А уж после обильного завтрака и знакомства с новым драконом отправила отнекивающегося парня покорять планету-пацифистку. Времени до занятий у него оставался час, так что быстро договориться со своевольной планетой в его и наших интересах.
Планете нужен демиург, не хаос, не дракон, не замухрыженный божок-алкаш, а именно демиург. Который будет о ней заботиться и беречь. А эта планета нужна нам позарез – это такая прибыль, реклама и выгода в кубе, что никому и не снилось. И торговля заиграет новыми красками, и туризм расцветет. А уж вояк для охраны этого маленького кусочка рая Шеврин найдет.
Черный вообще загорелся идеей выдрессировать выживших после радиационной парилки демонов и превратить их в идеальные машины смерти. И он-таки это сделает. Упорный дракон спелся с Яримом, они договорились и скрепили свой договор совместной пьянкой. Так что демоны у нас в кармане и осталось только победить их лень и праздность. А уж с их силой, ловкостью и скоростью реакции воевать на орбите и вообще где-то в других мирах самое то.
Если уж лентяи досиделись до самого последнего финиша и, наконец, поняли на собственной шкуре, что их жизнь зависит от них самих, то сейчас перевоспитание пойдет гораздо легче. Правда, я без понятия, как Шеврин будет выкраивать на это все время, ну да он дракон и разберется. А чтоб не отощал как собрат и Тэвлин, есть я и кухня.
Как раз и бутерброды соберу блудному демиургу на обед, и кровавого подкормлю… Жалко смотреть на это бедное создание. Не люблю я худых, как скелеты, мужиков. Надо, чтобы на костях хоть какое-то мясо нарастало.