Летим к базовому лагерю через белые вершины Тенгри-Тага. Внизу — ледовый поток, который низвергается застывшей рекой с горных склонов. Ребята насуплено молчат, а я не лезу с расспросами, хватило того, что услышал на базе. И уж если Женька надумал позвать меня, то дела совсем плохи.
Сита ничего не объяснил, если не считать коротко брошенного: «Мистика какая-то». В горах со всеми мистика случается от яркого солнца, кислородного голодания, резкого холода и стука крови в ушах. Но Сита другое имел в виду. Я знаю. Смотрю в маленькое круглое оконце Ми-8 и вижу впереди на каменистой морене в стороне от растрескавшегося потока ледника синие цилиндры палаток-полубочек. Прилетели. Стрекоза пошла вниз на посадку к еще одному пятнисто-зеленому вертолету. И чем ниже спускаемся, тем сильнее давит тревога чувством неотвратимого несчастья, заползает в грудь и вьет там мерзкое гнездо.
Выскакиваю из вертолета вслед за крепкой широкой фигурой Ситы и иду прямо к нашим, стоящим сине-оранжевой толпой вокруг Женьки. Мелькают белые буквы МЧС на спинах, черные очки, красные флаги на рукавах. Суровый бородач Женька инструктирует как всегда коротко, резко, машет рукой куда-то на север в сторону торчащего зуба Хан-Тенгри, потом разворачивается к склону пика Победы и тут замечает меня.
— А он тут откуда? — грохочет в разреженном воздухе вопрос.
Так, меня Женька не звал. Интересно. Все обернулись, и лица расплылись в улыбках. Тянут руки, здороваюсь, Женьке не отвечаю. Понимаю, тот случай с Аленой он мне не простит. А Сита пусть сам объясняет, зачем позвал.
— Я спрашиваю, ты что тут делаешь? — персонализирует вопрос Женька.
— Без него не обойдемся, Борода, — Сита выходит вперед, словно загораживает меня от гнева начальника.
Тот набирает воздух в легкие, но худощавый, юркий Болотбек как всегда опережает:
— Точно! Юр, слышать, да? У нас тут на Победа пять погибать за месяц. Не можем поляков найти больше три сутки. Веревки натянуть не успеть, будто ножом резаный. Ты это… ходил бы наверх?
Киваю:
— Ладно, а сейчас что?
— Двое сорвались с карниза, — неохотно буркнул начальник.
— Понятно. И что стоим?
— Никак! Там так крутить, все черти ада выбегать, — Бека ткнул рукой вверх.
Смотрю на облако, закрывающее склон. Капризна Победа, ох капризна. По пять раз за сутки погода меняется, похоже, там ветер не шуточный, вертолетом рисковать не стоит, и так в прошлом году двух вертушек лишились. Значит, Женька решил идти по карнизу. Да чтоб меня!
Вертушки «подкинули» нас до второго лагеря на пять тысяч метров, дальше идем по снежному гребню, вдоль хорошо заметных следов обоих альпинистов. Гора гудит, где-то выше, на высоте шести тысяч, ярится ураган. А здесь дует лишь слабый ветер, и припекает ослепительное солнце, жарит в спину так, что хочется скинуть куртку. Жадно вдыхаю чистый воздух земли за облаками. Здесь все мне знакомо, все родное. Я чувствую каждый камень, каждую трещину на леднике. Но сегодня вместо радости — тревога, вместо счастья — тоска. Что-то случилось, пока я не был дома. Но почему брат не позвал меня, если тут нехорошее творится? Как обычно, решил разобраться сам? Или я так увлекся своей ролью, что стал глух к его голосу? Прислушиваюсь, лишь ветер свистит в ушах. Брат молчит. Ладно, братишка, вытащу людей и — сразу к тебе.
Гребем по рыхлому снегу, и вот она — рваная рана обвала, где снежный навес рухнул вниз, унося с собой ребят. Порванные веревки. Беру один из концов и невольно машу рукой Сите:
— Глянь!
Сомнений никаких: веревки обрезаны острым лезвием. Ну не рвутся они так! Хоть убейте меня. Сита пожимает широкими плечами:
— Поэтому тебя и позвали. Мы сейчас вытащим этих, а потом — иди наверх. Надо проверить, кто там, или что там. Из альпинистов никто выше второго лагеря не поднялся. Начальство послало меня к дьяволу, когда я про албасты сказал. Но ты-то не пошлешь.
На грани восприятия ощущаю шевеление карниза. Хватаю Ситу, веревку Беки и катимся от обрыва в сторону, Бека повис над пропастью, Сита вместе со мной одной рукой вцепился в веревку, второй вогнал ледоруб в белый бок горы. Все нормально. Держим. Вот над карнизом появляются вязаная шапка, очки и поднятый вверх палец варежки:
— Спускайте!
Сита удержит, знаю. Осторожно отпускаю веревку и иду к треклятому карнизу. Закрепляюсь, и вместе с Бекой скользим на карабинах вниз. Прыгаем, отталкиваемся от шершавой скалы, снова скользим. Морщинистый гранит, покрытый белыми снежными трещинами, плывет перед глазами. Поглядываем на дно пропасти, там везде синеватый рыхлый снег, только что свалившийся сверху. Лежат где-то ребята, не шевелятся. Не нравится мне это. Бека мрачно бросает:
— Какая-то похоронный отряд, а не спасатели. Знаешь, сколько вылетов у нас на Победа?
Отрицательно мотаю головой, напарник продолжает:
— Сорок шесть этот. За месяц!
Мозг отказывается понимать, переспрашиваю:
— За месяц?
— Да! Весь июль тут торчать! Албасты, говорю, албасты заводиться на гора. Борода не слушать. Сита молодец, тебя звать.
Я тихо присвистнул и посмотрел наверх, добрались ли еще двое наших с «корзинкой». Стоят уже, наблюдают, как мы спускаемся. И вот ноги, наконец, утонули в мягком пушистом снегу. Бека смотрит на меня с надеждой:
— Ну, что чуйка говорить?
Внутренне собираюсь, ощущение тревоги не покидает. На физическом уровне слышу, как на Диком грохочет лавина, гудит весь массив Победы под штормовым ветром, и где-то рядом чуть слышно журчит вода: тает ледник. От скалы, едва заметно дрожа, поднимается теплый воздух и струится вверх, к вершине, чтобы стать облаком. Стягиваю шапку. Холодный ветер кусает за уши, но мешает мне она, не могу в шапке работать. Сажусь прямо в снег, и совсем близко, в нескольких метрах, ощущаю человека, живого под обвалом! Это чувство невозможно ни с чем спутать. Вскакиваю и быстро иду в ту сторону, где вижу внутренним зрением засыпанного альпиниста. Бека торопится за мной, утопая в рыхлом сухом снегу.
— Здесь! — тычу рукой под ноги.
Лопатки пошли в ход, и вот показался красный рукав с зелеными полосами, быстро разгребаем снег, вытаскиваем. Парень хлопает глазами, даже сознания не потерял. Молодец, какой. Улыбается и быстро что-то лопочет, вроде бы на французском. Бека тут же ему:
—Уи, уи.
Верткая бестия! По-русски с акцентом говорит, но с таким же акцентом еще на шести языках. Можно смело мой оксфордский засунуть куда подальше.
— Он сказать, русский альпинист одиночка был. Впереди него шел, сорвался. Мишель спасатели из лагеря вызывать, и сам летать с карниза.
Бека показывает рукой крутую параболу:
—Ууух!
Француз кивает, улыбается и повторяет:
— Ууух!
Будто я не знаю, как с горы падают. Это вам не «ууух» а большой бада-бум. Из вашего же французского кино. Спрашиваю на английском — может ли встать, Мишель бегло отвечает, что может. Опирается на мою руку и, охнув, оседает в снег. Тут же поясняет, что, кажется, нога сломана. Включаю рацию:
— Спускайте корзинку. Тут француз с переломом. Сейчас поднимать будете.
Бека открывает аптечку и достает ампулу кетонала. Показывает французу. Тот кивает, и Бека быстро расстегивает пуховик француза, делает укол куда-то в плечо. Ждем немного, пока подействует обезболивающее. Француз с подробностями рассказывает, как летел с горы и как рад нас видеть. И наконец говорит, что перестал чувствовать боль. Подхватываю его под мышки с одной стороны, Бека с другой. Тащим. Парень кряхтит, а я смотрю на его левую руку, и не нравится мне, как она висит. Спрашиваю, чувствует ли руку. Отвечает, что нет. Эх, Мишель, не повезло тебе. Он тем временем пытается рассказать, что видел перед падением какого-то быка. Быка? На высоте пяти тысяч? Яка, что ли? Никогда не слышал, чтобы яки сюда забредали. Что им тут среди снега и льда делать?
А вот и Сита с двумя спасателями из лагеря, уже спустились, идут нам навстречу. Сита перехватил нашего француза поудобнее, как невесту, и понес на руках к корзинке. Через плечо кинул мне:
— Второго ищите, этого сами поднимем.
Бека смотрит на меня выжидательно:
— Чуйка не видеть второго?
Не видит. Значит, нет уже второго. Нужно поглубже просканировать местность. Какое-то странное ощущение шевелится в груди, будто знал я этого альпиниста-одиночку. Спрашиваю у Беки фамилию автономщика.
— Не знаю. Борода знает.
Сажусь в снег. Перед глазами четко встает фото одного парня, который в интернете спрашивал у меня маршрут на Победу. Не могу отвязаться от этого образа, поэтому просто впускаю его в ментальную сферу. Фото оживает, парень грустно так улыбается:
— Ты был прав, Победа — это не Эльбрус.
Значит, не послушал меня! И вот теперь лежит тут под слоем снега, а мы ходи, ищи его… Найду — убью.
Погружаюсь в сканирование еще глубже. Не может быть! Что там мне Бека про поляков говорил? Чувствую их след, уходит в трещину на леднике Звездочка, сверху — слой лавинной массы. И полное отсутствие ауры смерти. Непонятно. Неужели живы? Их будто хранит кто-то, бережет… Брат? Тянусь мысленно к нему. Но теплое чувство скользнуло и растаяло. Кто-то встал между нами. Кто-то темный и сильный. Заслонил брата от меня, и теперь я вижу только польских альпинистов под снегом. Странно, живыми их тоже не ощущаю. Возможно, слишком далеко лежат. Засыпало их на высоте четырех тысяч, вот обидно-то! Не могу больше сканировать, боль разрывает черепную коробку, прекращаю свою экстрасенсорику, наваливаюсь на скалистый уступ. Бека озабоченно так смотрит:
— Что? Чуйка не найти его?
— Нашла чуйка. И еще тех поляков. Трое их было?
— Да, трое! Нашел их? Ух, ты!
Снова включаю рацию:
— Борода!
— Да, что там у тебя?
— Поляки под лавиной на Звездочке. Возможно, живы.
— Да ну! Ты рехнулся? Почти четверо суток прошло!
— Не уверен, что живы. Но знаю, где искать.
Женька несколько мгновений молчит, потом с недоверием отвечает:
— Когда спуститесь — расскажешь. Русского альпиниста найди мне.
Встаю и гребу по снегу вдоль гранитной стены, парень свалился метров за двадцать впереди француза в расщелину. Очень надеюсь, что мы сможем его вытащить. Бека решил развеять мое пасмурное состояние и тему выбрал самую подходящую:
— Этот год совсем чокнутый. Знаешь, землетрясение на Эверест?
Кто не знает? Киваю, напарник продолжает:
— Эверест закрыть. Все альпинисты сюда ходить. Прямо из Непал в Киргизия. Все-все. Американец один Корона Мира покорять. А он там с самого… какой-такой слово? Знаешь, такой праздник, когда много-много жертва делают, корова режут?
— Гадхимаи?
— Да-да, этот самый какой-такой гад. Вот он с этой праздник вершина ходил. Землетрясения помешала, вместо К-2 — наш пик Ленина пошел.
Гадхимаи? В голове возникает какая-то смутная мысль и тут же исчезает, а Бека дальше рассказывает:
— Вот. С этой американца все и началось. Он на пик Ленина пропадать. Спасатели из США прилетать его найти. Нашел. И как пошло, пошло… И все на Победа. Испанец погибать, потом русский, потом поляки, потом…
— Ты ж говорил, пять погибших.
— Это только русский альпинист пять. Всего, — Бека забормотал, подсчитывая, — бир, эки, уч, — потом перешел на шепот, и я услышал только, — сегиз, о… жок-жок, тогуз, тогуз киши.
Разволновался, по-киргизски заговорил. Девять человек за месяц на одной только Победе? Я встал как вкопанный, Бека поравнялся со мной:
— Чего стал?
— Да так, — я отправился дальше к кромке обрыва.
0
0