Женька встречает меня у крайней палатки с рацией в руках:
— Ты прав оказался, шельма, — в голосе первые за день теплые нотки. — Живы твои поляки! Но, увы, в коме.
Ребята толкают в бока и радостно колотят меня по спине, называя «Гендальфом» и «ведуном». Невольно улыбаюсь. Это хорошая новость. Как они там не замерзли — не знаю, можно только гадать. Или спросить завтра у брата.
Растягиваюсь на чистой постели гостиничной палатки лагеря (хорошо тут все устроено) и уже засыпаю, когда неугомонный Бека спрашивает:
— Борода на тебя сердит. Чем насолил?
— Солью, — отвечаю и отворачиваюсь к стене.
Сита бормочет из-под одеяла:
— Бека, шайтан, отстань от человека и свет выключи, а?
Болотбек шепчет недовольно что-то и выключает свет. Посреди темноты и тишины раздается его вопрос:
— Юр, а Юр, ты теперь опять с нами или возвращаться в Каракол?
Не отвечаю, потому что не знаю. Бека стоит несколько мгновений посреди палатки, потом уходит. Не иначе в палаточный бар отправился. Когда заглохли его шаги, Сита тихо говорит:
— Ленка в городе про тебя спрашивала, просила, чтоб не сердился на нее.
Сажусь на постели и молча смотрю на белеющее в темноте лицо Ситы. Он несколько мгновений ждет моей реакции и, не дождавшись, продолжает:
— У них с Женькой сын будет, скоро.
— Чудно, — укладываюсь назад и натягиваю одеяло, — хорошо, что не развелись.
— А должны были?
Черт, проговорился.
Сита усмехается:
— Я ведь как все думал, что за самоуправство с тем лагерем Женька на тебя косо смотрит. А тут вон что.
Молчу.
Сита все так же тихо:
— Борода сам дурак. Не надо было орать на нее тогда. Юр, она реально утопиться хотела?
— Как утопиться?!
— Ну, я думал, ты знаешь.
Прощай сон. Сажусь на постели и начинаю одеваться. Сита молчит, слышит, как застегиваю молнию на куртке и шепчет:
— Не хочешь об этом говорить? Я в ту ночь не спал. Все слышал.
Останавливаюсь перед выходом из палатки и замираю:
— Все слышал?
— Да.
Смеюсь:
— Тогда ты сам все знаешь, о чем говорить? А Женька мне ее не простит. Так что не светит мне вернуться в отряд.
Выхожу под звезды на холодный воздух, хорошо тут. Здесь — мой дом. И когда я в горах, мне вообще-то безразлично все остальное, а тем более чужие жены, к которым я не имею никакого отношения. Знал бы, что так получится, в жизни не подошел бы к ней тогда. Хотя… Неужели правда хотела утопиться? Постоял несколько минут, вдыхая чистый горный воздух, и вспоминая ту ночь и те ощущения. А ведь Сита прав. Она не просто сидела там и рыдала, смерть была в ее мыслях. Это-то меня подняло и бросило к реке. Я же прибежал туда, сам не зная зачем. Бека сказал бы — «чуйка» привела. Увел ее плачущую с берега, и мы сидели до утра у стенки палатки, считали звезды в далекой галактике. Знал бы Женька. Мысленно ржу: похититель чужих жен.
Слышу чьи-то шаги за спиной. Чувствую, что это Сита. Подходит, останавливается рядом и смотрит на темный контур Хан-Тенгри. Молчим. Вдруг Сита, посмеиваясь, говорит:
— Я даже не знал, что ты можешь за ночь весь сюжет Звездных Войн пересказать. Фанат, однако. И рассказываешь хорошо, будто книгу читаешь. Я аж заслушался и про сон забыл.
Невольно усмехаюсь. Да, Сита не соврал, он все слышал в ту ночь. И вот уже оба тихо смеемся, и чем дальше, тем сильнее.
— Меня выгнать, а сами смеяться, — словно пародируя Джа-Джа Бингса, говорит незаметно подошедший Бека, — смешно меня выгнать, да?
Ничего ему не объясняем; Сита тут же нашелся и пересказал Беке какой-то бородатый анекдот, и вот уже смеемся в три голоса.
Утром меня будит шум вертолета, привезли новых альпинистов. Сейчас их обрадуют, что восхождение запретил инструктор МЧС. Беки и Ситы уже нет. Что-то я разоспался. Одеваюсь, выхожу наружу, солнце слепит глаза, прекрасный синий день, какой бывает только после бури. Победа сияет свежим снегом, могучий Хан-Тенгри смотрит на нее, любуется, упираясь островерхой шапкой в небо. Лучше погоды для восхождения не придумаешь.
Иду к вертолету встречать прибывших. Алексей и Борис уже там, наши все — тоже. Улетят на этом вертолете в Бишкек, а я останусь для проверки маршрута. Вчерашний долговязый выскочка окликает меня по имени-отчеству:
— Юрий Сергеевич, а Юрий Сергеевич!
Оглядываюсь, парень бежит вприскочку, улыбается, счастливый, машет рукой. Жду его. Он подходит:
— Простите, а это правда, что вы можете уговорить гору пропустить альпинистов?
Улыбаюсь вместо ответа. Парень не смущается:
— Говорят, что вы и погоду хорошей делаете. Три дня было пасмурно, а вы приехали и вот… А по прогнозу сегодня снег. А вы пойдете сегодня туда? Да? С горным духом говорить. А он что — правда существует?
— Не выдумывайте, молодой человек. Я просто проверю маршрут.
Парень улыбается:
— Я думал, вы — шаман. И все такое, бубен там, напевы…
Меня прорывает. Ржу в голос, представив себя на горе с бубном. Весельчак парень. Машу на него рукой и иду дальше. Ну наговорили за ночь в лагере, ну нагородили! Сочинители.
Парень не отстает, быстро идет за мной:
— Юрий Сергеевич!
Останавливаюсь, смотрю на него, он смущенно улыбается:
— Говорят, вы историю района хорошо знаете?
— Есть такое.
— А правда, что у Победы и Хан-Тенгри перепутали названия?
— Была такая история с географией, — думаю, что парень, наверное, без меня литературы начитался, но раз спрашивает, так и быть скажу. — Бытует мнение, что самая высокая точка Тянь-Шаня — пик Победы — и есть настоящий, Хан-Тенгри, воспетый караванщиками. А Семенов-Тяньшаньский перепутал пики. Но никто не стал идти против его авторитета.
Подходит Сита, слышит последнюю фразу и добавляет:
— А в действительности все еще запутаннее, и Хан-Тенгри вообще неправильное название.
— Да вы что? И эта гора не Хан-Тенгри? — парень указывает рукой на Победу, — и не эта? — машет в сторону Хан-Тенгри.
Я поддерживаю Ситу:
— «Хан-Тенгри» вдобавок и не тюркское слово, оно — монгольское. Переводят как «Властелин неба». Но это не правильно. В названии фигурируют два разных, никак не связанных друг с другом слова — «хан» и «тенгри». Правильный перевод звучит «властелин», «небо». Через запятую. Понимаешь?
— Ага, ну может, это для удобства произношения?
— Нет. Тебе удобно вместо Нижний Новгород сказать Низ Новый Город?
Парень смеется.
— Ну а почему тюркам или кому еще удобно так говорить? Не потому ли, что это две горы? Хан, — указываю рукой на Победу, — и Тенгри, — указываю на Хан-Тенгри. За столетия все перепуталось и смешалось.
— А еще забылось, — вставляет Сита, — но у киргизов до сих пор есть легенда о двух братьях Хане и Тенгри, охраняющих горы Киргизии от злых духов. Хан и Тенгри — духи-стражи — белые барсы без пятен и очень крупные. Ак-илбирс, называем мы их.
— Здорово. Такого я еще не слышал. Два брата смотрят друг на друга через ледник.
Переглядываюсь с Ситой, улыбаюсь альпинисту:
— Быстро схватываешь. Именно так гласит легенда.
— Спасибо, Юрий Сергеевич.
— Да не за что.
Уходим, оставив парня разглядывать величественный пик Тенгри.
Возле вертолета вижу команду из Чехии, и издалека радостные крики:
— Юрка, привет!
Ускоряю шаги, это же — мои чехи! Так прозвали команду, которой пришлось ночевать у меня в подъезде в спальных мешках прямо на лестничной клетке. Потому что я ошибся со временем прилета и ждал их в аэропорту, а они меня — дома у закрытой двери. Не растерялись, достали мешки и легли спать. Приезжаю под утро и вижу картину маслом: подъезд, четыре спальника, костерка не хватает.
Обнимаемся с жизнерадостными чехами, они уже знают, что я закрыл маршрут, но смеются вместо того, чтобы расстраиваться.
Ловлю себя на мысли, что смеюсь со вчерашнего вечера. Смеюсь, чтобы заглушить тревогу и чувство неминуемой потери, которое гонит меня в горы. Там что-то совсем нехорошее происходит.
Пока комендант лагеря размещает чехов, собираюсь и ухожу. Но за крайними палатками меня нагоняет Женька.
— Юр, осторожнее там. Говорят, странные тени видели. Бык не бык… Что-то рогатое. А еще следы, такие как возле поляков. Весь лагерь об ак-илбирсе говорит. Я б списал на галлюцинации, если б не у всех одно и то же. И это… прости, что взъелся на тебя. Я не знал, просто увидев вас с Аленкой вместе, вспылил. Не поверил. И…
Протягиваю ему руку, он ее крепко сжимает. Говорю в ответ:
— Я рад, что ты нашел силы поверить. Но кто тебе сказал?
— Сита. Он не спал, оказывается, в ту ночь. Вчера в баре разговорились. Он мне все рассказал.
Сита… Теплое чувство благодарности разливается в груди. А Женька вдруг сгребает меня в охапку и хлопает по спине:
— Черт везучий, иди и разберись, что там происходит. Когда ждать тебя назад?
— Послезавтра к вечеру. Я взял рацию, но если что… Ищите меня ниже Важа Пшавела. Я выше не пойду.
— Хорошо, барс. Иди. Я буду ждать тебя здесь, как в тот день, когда ты первый раз спустился к людям с Хан-Тенгри.
Вздрагиваю и смотрю в голубые Женькины глаза. Он тепло улыбается. Знает? Понял? Или просто так вырвалось под наплывом чувств? Не спрашиваю, киваю и ухожу по леднику на юг, к Победе.
***
Миную пустующий лагерь номер один и иду по льду Дикого. Здесь меня уже не видно. Останавливаюсь, оглядываясь на долину. Могучие хребты Тенгри-Таг и Кокшаал-Тау смотрят друг на друга через ледник. Захватывающая дух панорама безмолвного величия. Тишина. Яркое солнце. Ветер молчит. Горы ждут меня. Чувствую, как соскучился Хан. Я — не меньше. Ненужный рюкзак, теплую куртку и снаряжение скинул возле крайней палатки. Найдут их там, конечно, в случае чего. Испугаются: вещи тут, а человека нет. Но я постараюсь, чтобы «чего» не случилось. Жду ответа от горы, но она молчит. Что же происходит? У меня дома — на Хан-Тенгри — все тихо и спокойно. Почему же брат молчит? Какое-то чужое движение, незнакомое, опасное и темное. Скользит в трещинах, ползет змеей вдоль троп. Мерзкий чужак, что тебе нужно в моих горах?
Смотрю на вершину Хан-Тенгри, пирамидой врезающуюся в небо, шепчу ее имя, ее настоящее имя, и свет солнца проходит сквозь меня, уничтожая мою тень. Теперь я свободен и не связан человеческим телом. Слышу тоскливый зов брата с вершины Победы. Белым барсом мчусь вверх, не оставляя следов, перемахивая через расщелины и пропасти, замечая следы людей на диких тропах, ощущая опасность и тревогу, и чужой недобрый взгляд.
Пещера под пиком Важа Пшавела. О ней люди не знают. Она под толстым слоем вечного льда, прохожу сквозь него в синие чертоги брата:
— Хан!
Он лежит, не двигаясь, большой белый барс без пятен, с темными подушечками лап. Точно такой, как я.
— Брат? — осторожно подхожу ближе, перешагивая через красные пятна крови, такие яркие на светлом льду. Трогаю лапой бок Хана, чувствую, что он пока жив.
Брат приподнимает голову, и два синих глаза вспыхивают на белой морде:
— Ты пришел, Тенгри? Хорошо. Я думал, люди не отпустят тебя. Думал, не дождусь и уйду один. Зря мы их пустили сюда, брат.
Сажусь человеком в белых одеждах рядом с ним и глажу по голове:
— Кто это сделал с тобой?
— Бык. Он пришел за людьми. Это они его привели! — Хан рычит, и горы вздрагивают, с Дикого падает лавина, над пиками взмывают вверх облака, вскипает вода под ледником.
— Спокойно, Хан. Люди не водятся с духами. Они в них не очень-то верят.
Брат переворачивается на спину, лапами вверх, вижу рваную рану на его боку. Пропоротую чем-то острым грудь, перебитую лапу. И не могу в это поверить. Духи неуязвимы и бессмертны. Он читает мои мысли, медленно принимает облик человека и мысленно отвечает:
— Мы не справились. Нас послали охранять горы. Ты помнишь, брат? Белый мир, такой тихий, такой прекрасный. Тысячи лет мы стерегли его покой. Но пришли люди, с веревками, крючками, ледорубами. Полезли на священные высоты. Шумят, гадят кругом, мусорят. Мерзкие, мерзкие создания. А за ними пришли их мерзкие низинные духи, что вьются рядом с ними и питаются их отбросами. Давай сбросим их всех? Зачем ты уговорил меня помогать им? — глаза брата тускнеют, лицо становится прозрачным, чуть слышно шевелит губами. — Я ухожу. Прощай. Я вижу твои мысли, ты будешь драться за них. Быка не победить. Он тут и там… сразу.
Хан рассыпается на сверкающие искорки и исчезает. Закрываю глаза и сдерживаю крик, что рвется из груди. Там внизу десятки людей, нельзя кричать, горы убьют их. Нельзя. Сжимаюсь в комок и молча кричу, беззвучно. Гора вздрагивает, глыбы снега падают с вершины. Ушел брат. Но я знаю: не удержит смерть бессмертного духа, не бывать такому.
Надо спросить у гор, что тут произошло. У снега и камней. У вечного льда. Пусть расскажут. Выхожу из пещеры сквозь ледовую завесу, взлетаю в несколько прыжков на пик. Осматриваю свой дом за облаками. Спрашиваю. Скалы и льды вздыхают, отвечают, отдают свои тайны. И я вижу, что здесь произошло.
Двуногий черный бык пришел не так давно. Пришел вслед за людьми. Издалека. Рыщет по горе, брат его останавливает, но бык не слушает, отмахивается и переходит из мира духов в мир людей. Шатается по склонам, рогами-кинжалами веревки рвет, сталкивает камни и ледовые карнизы на восходителей, мерзко ухмыляется. Вызывает темные тучи и холодные ветра. Что за тварь?
Брат несколько раз перехватывает его, сражаются, но бык легко переходит из мира в мир и нападает там и там. Вот о чем говорил Хан! И вот почему он погиб. Переходя в мир людей, мы становимся такими же уязвимыми, как они. И такими же слабыми. Теряем часть своих способностей, пока снова не возвращаемся в мир духов. А брат отдал свою силу, всю до капли, едва хватило добраться до логова.
Задумываюсь. Внимательно смотрю вокруг. Чужака нигде нет. Тишина, и где-то очень тихо кто-то зовет меня. Осматриваю поток ледника и понимаю, почему поляки до сих пор в коме. Вот они, их жизни, сидят тут, вмерзшие в лед. Вчера Хан хотел их спасти, кинулся белой стрелой между быком и людьми, прикрыл своим телом, отдал силу, не дал замерзнуть… Ждал, пока я приду и найду их. Истекал кровью вместо того, чтобы перейти в мир духов и спастись. Не уберег тех, что вчера сорвались, не мог разорваться между ними. Не знал, кого же стоит охранять. А мне сказал, что у него все в порядке. Эх, брат!