Охрана в зале медлила пару мгновений, как раз для того, чтобы не выказать неповиновения, но и обозначить свое личное отношение к происходящему. Лэнрих взял храмовника под правую руку, а второй помощник под левую. Оружие, скрытое под дорожным плащом, забрать просто «забыли».
Дядя багровел и багровел, злясь на то, как его оскорбили только что, и, осознавая всю шаткость своего положения. «Определенно, к этому разговору еще стоит вернуться, но спустя пару часов, и, один на один с плененным рыцарем. Там-то с него живо сдерут лишнюю спесь!» – думал регент в отставке. На глаза бросилась никчемная родственница. «В подвал! – рубанул дядя, не желая разговаривать с дрянью: «Иш, какой взгляд гордый!».
Под замком было не меньше двадцати ходов вниз. В подвальных помещениях располагалась добрая часть тайных лабораторий, от алхимической, до той, которая по ядам; там же были хранилища, клетки с дикими зверями, подопытными пленниками и пыточные с тюрьмой. Трюдор не соизволил дать пояснений, в какой именно из уголков этого славного местечка спрятать свою племянницу, и девка стояла в нерешительности. Потом заметила движение руки – Лэнрих звал ее за собой.
Темный молчаливый отряд конвоя, движущийся по узкой винтовой лестнице вниз, тусклые свечи, для пущей «полезности», помещенные в красные слюдяные лампы с бронзовыми почерневшими ручками. Прислуга вцепилась в руки госпожи, как клещ, сама боясь остаться в застенках навсегда. Гвинелан тяжело вздохнула, дернула кистью, пытаясь восстановить хоть какую-то чувствительность, и получила ощутимый тычок под ребро. Ступенька, стертая за века, округлая и блестящая от своей гладкости, нежно коснулась ноги пленницы, чтобы через долю секунды выскользнуть, подобно неверной уползающей змее. Гвинелан полетела вниз, испуганно задрав подбородок, и, рискуя свернуть себе шею и проломить голову, не считая десятка костей. Лэнрих, идущий перед ней, остановился, прислушиваясь, дернул острыми ушами и развернулся. Госпожа упала прямо на него, снеся с ног…
Охая и кряхтя, управляющий поднялся и осторожными движениями передал принцессу страже.
– Шли бы вы отсюда! – рявкнул, уже совсем другим голосом, на служанку. Из руки торчал кроваво-белый огрызок кости. Дворовая девка, с широко распахнутыми глазами, то ли кивнула, то ли поклонилась и поспешила наверх, не проронив ни слова.
– Ловушки? – шепотом поинтересовался стражник, придерживающий госпожу.
– Пусть. – Выдохнул Лэнрих и махнул второй рукой дальше.
Гвинелан сглотнула, верхняя губа начала предательски дрожать. Украдкой она поглядела на рыцаря: он выпрямился и поглядел на Лэнриха с интересом и, как будто, с немым одобрением. Девушка вжала голову в плечи, вспоминая о свойственной воинам храбрости, на пороге неминуемой смерти. О своей судьбе она предпочитала не думать: убить и предоставить Шелерту тело – вполне в дядином духе, но, пока есть надежда, что найдется более выгодный вариант…
Лестница петляла то вниз, то вверх. Иногда идущие впереди нажимали какой-нибудь ничем не примечательный кирпич, или выступ, затем слышалось шершавое каменное движение и резкий щелчок. «Отключают ловушки, – подумала Гвэн. Стражники, иногда менялись, уступая первое место. – Никто из низших чинов не знает подвал целиком», – пронеслось в голове принцессы.
Иногда ступени вели вниз, но последние пять минут все чаще поднимались вверх, становясь высокими, грубыми и трудными. «Странно, можно подумать, что мы в южном крыле – огляделась принцесса. Южная часть замка чаще страдала от морских набегов, и ее не раз приходилось отстраивать практически из руин. Воздух здесь также отличался – он был сырым, свежим, пах водорослями и йодом. Гвэн сделала глубокий вдох. Нос напрочь отказался отличать какие-либо запахи.
Внезапно отряд остановился. Причиной была массивная дубовая дверь, обитая черным массивным железом. Лэнрих постучал определенным образом, и за глухой непробиваемой дверью послышалась возня.
– Доброй ночи, брат! – Шепотом поприветствовал стражник и подал руку храмовнику.
– Во имя святой Магды! – тихим голосом поприветствовал Лэнрих.
Ничего не понимающую девушку подняли за руки из погребка на задней южной кузне. Пятеро слуг молча осенили себя крестным знамением и преклонили колено перед плененным рыцарем. Тот благосклонно кивнул. Управляющий одной рукой притащил суконную болотно-зеленую сумку, в которой Гвэн, с удивлением, осознала свою собственную. Второй стражник двумя руками нес черный заплечный мешок и, поставив перед собой, с поклоном пододвинул его рыцарю. Этот принцессе явно не понравился. Что-то было в нем не так, то ли брезгливость, то ли излишнее преклонение? Жест был каким-то негармоничным. Алан взял мешок и подвинул, также, не поднимая с пола, к своей ноге.
– Это все, что мы могли сделать в создавшихся условиях, – прошипел управляющий, кривя рот от боли. – Пятеро лично моих людей и еще двое из владения принца. Вооруженные мечами и кинжалами. К сожалению, без доспеха.
– Благодарю, почтенный, – рыцарь поклонился управляющему, выказав уважение, не свойственное для стариков пришлой расы. Лэнрих поклонился еще раз. – Будьте аккуратны с принцем. – Совсем тихим шепотом сказал он в самое ухо. И уже громче, – я не могу пойти с вами, в связи с… неожиданной травмой… но вы всегда можете положиться. В замке есть ваш человек.
Через пару минут двое крепких ребят в полном обмундировании принесли подносы с готовыми бутербродами и кувшин молодого вина.
– Ужин для самого смелого отряда! – радостно воскликнул Дивэйн, спускаясь вразвалочку по ступеням, и, на ходу надевая перчатки.
– Благодарю. – Ответствовал храмовник и поставил ладонь вертикально, – у меня пост. Гвэн с аппетитом оглядела буквально сочащиеся жиром бутерброды, кусочки ветчины, спускающиеся толстыми ломтями, зеленый лист салата и хрустящие корочки белого хлеба, сглотнула и поняла, что ее слишком тошнит от пережитого волнения, чтобы спокойно это съесть.
– Благодарю, – кивнула она и взяла бутерброд, намереваясь спрятать в рукав плаща.
– Сестрица! – Дивэйн подлетел, как ошпаренный, и весьма невежливым движением шлепнул ее по рукам. – Тебе не полезна такая пища. Подумай о своей фигуре. У тебя свадьба на носу!
На глаза навернулись предательские слезы, взгляд проследил за бутербродом, прокатившимся по полу кузни и схваченным рыжим одноухим псом. Храмовник, серой беззвучной тенью возникший рядом, взял ее за руку.
– Благодарю, брат. Что с моим раненым другом?
– О нем уже позаботились. – Старший сын Трюдора, с черными, как смоль, волосами и бородой, крепкий и молодой, в этот момент, как никогда, показался Гвэн похожим на отца. Не внешними признаками, нет. Седой обрюзгший старик и в молодости так выглядеть не мог. Но, чем-то совсем другим, внутренним. Черной хитрой искоркой в глазах, или самоуверенной улыбкой.
– Очень хорошо, надеюсь, что он дождется нас. – Глухим голосом ответил Росланг и повел Гвинелан к воротам подземного хода, ведущего через залив. Дожевывая на ходу, и, хватая сумки, за ним поплелись слуги, ставшие частью отряда. Последним, оглядываясь с дьявольской ухмылкой, выходил Дивэйн.
– Лэнриха повесить, дядю не оповещать, ждать нас к вечеру, – скомандовал принц подбежавшему кузнецу. – И, сделайте обвал хода.
Ведущим британским исследователем проблем старения и потери памяти оказалась невролог доктор Рене Гриффитс: Кроули сделал несколько дорогих звонков и убедил ее, что визит на дом будет стоить ее времени.
Через два дня после того, как Харпер и Мара отправились в свадебное путешествие, Кроули усадил Азирафеля и рассказал ему то, что узнал от Берта. Азирафель сначала удивился, а потом сказал, что это объясняет многое из того, что люди ему говорили. Так как человеческая медицина не входила в область компетенции ни одного из них, то они договорились, что Азирафеля осмотрит кто-нибудь, кто знает, о чем говорит. Ангел выглядел обеспокоенным из-за этого, что, в свою очередь, только усилило тревоги Кроули по поводу всего этого дела. Если это правда что-то серьезное, Кроули знал, что вина будет лежать целиком и полностью на нем, потому что он не обратил на это внимания раньше.
Шел дождь в то утро, когда доктор Гриффитс приехала с большим дипломатом и негромко постучала в дверь.
Кроули впустил ее и проводил в гостиную.
– На улице немного мокро, – поприветствовал ее Азирафель, вставая и пожимая ее темнокожую руку. – Простите, что позвали так срочно.
– Не беспокойтесь, – сказала она, бросив взгляд на Кроули. – Вы щедро заплатили за мое время, – она снова повернулась к ангелу. – А вы мистер Зирафель?
– Именно так. По всей видимости, я сейчас в несколько затруднительном положении.
Доктор Гриффитс тепло улыбнулась ему.
– Что ж, мы выясним это вместе. Можно мне..? – она показала на обеденный стол.
– Прошу вас, располагайтесь, – сказал Азирафель.
Доктор Гриффитс положила свой дипломат на стол и открыла его, достав стопку бумаг.
– Итак, поскольку мистер Кроули сказал мне, что у вас бывают проблемы с памятью, обычно в таких случаях мы бы начали с теста на аппарате МРТ – это сканирование мозга. Чтобы посмотреть на физическое состояние. Но мистер Кроули, – тут она снова посмотрела на демона. – Сказал, что это невозможно и что я должна сделать все возможное с тем, что могу принести с собой, – она вытащила несколько бумаг из дипломата и начала раскладывать их на столе. – Так что, я думаю, я проведу вам несколько тестов на запоминание и попробую посмотреть, что можно понять по ним, – она повернулась к Азирафелю, бросив многозначительный взгляд на демона, топчущегося рядом. – Вы имеете право на сохранение приватности в этих вопросах, мистер Зирафель. Если вы предпочитаете, чтобы мистер Кроули ушёл?..
Азирафель моргнул с весьма озадаченным видом.
– Нет, конечно, нет.
– В таком случае, если вы двое присядете, мы можем начинать.
Ангел сел напротив доктора за обеденным столом, а Кроули подтащил стул и разместился рядом с Азирафелем.
– Мы начнём с теста, который расскажет нам, как ваш мозг справляется с пространственной информацией, – сказала доктор Гриффитс, подвинув два листа бумаги и ручку к ангелу. Первый лист был чистым, а на втором была напечатана сложная геометрическая фигура из пересекающихся форм. – Я хотела бы, чтобы вы повторили изображение на этом листе бумаги, – объяснила доктор, показывая на два листа.
Азирафель некоторое время изучал переплетение форм. Кроули оно немного напоминало перевернутый дом с несколькими дополнительными треугольниками и кругами, вброшенными внутрь.
– Можете рисовать столько времени, сколько потребуется, – сказала она.
Азирафель поднял ручку и, постоянно переводя взгляд с одного листа на другой, начал переносить фигуру на чистую бумагу. Кроули ничего не говорил, но его глаза следили за каждым штрихом.
Было не похоже, чтобы рука ангела дрожала, но даже самые прямые его линии были слегка неровными. Азирафель никогда особенно не увлекался живописью, но Кроули упал духом, когда ангел замер. Азирафель перевёл взгляд с одного листа бумаги на другой, ручка неуверенно зависла в воздухе. Он справился с основными фигурами, но демон видел пару линий, которые он упустил, и отношения между фигурами не всегда были верными. Азирафель перевел взгляд с одного изображения на другое и положил ручку.
– Это чуточку трудновато, – сказал он.
Доктор Гриффитс кивнула и забрала листы без комментариев. Кроули пялился на Азирафеля, пытаясь заглянуть прямо ему в голову.
– Далее я назову вам три коротких слова, и я хочу, чтобы вы их запомнили. Я попрошу вас повторить их позже.
Азирафель кивнул:
– Хорошо.
Доктор Гриффитс опустила глаза туда, где у неё на коленях лежал планшет.
– Птица, суп, флаг, – сказала она. Азирафель снова кивнул.
Доктор спокойно посмотрела на него, перевернула следующую страницу своих заметок и снова подняла глаза.
– Что вы можете сказать мне о том, какого рода симптомы вы наблюдаете? Все, что может показаться необычным, даже если эти вещи кажутся несвязанными.
Азирафель взглянул на Кроули.
– Ну, он любит терять очки, – подсказал демон. – Он немного заблудился на днях, ушёл не туда.
– Я иногда забываю, куда положил книги, – добавил Азирафель.
– Он… ээ… забыл моё имя однажды, – сказал Кроули. Азирафель снова посмотрел на него, и выражение его лица было таким виноватым, что демон не удержался и добавил:
– Но это не страшно.
Доктор Гриффитс записывала.
– Что ещё?
Кроули задумался.
– Иногда он забывает причесаться, – подсказал он.
– Пальто, – сказал Азирафель. – Иногда они немного… я как будто бы не понимаю…
– Он пытается надеть их вверх ногами, – пояснил Кроули. – Нечасто, но…
Доктор Гриффитс кивнула.
– Что-то может повторяться, а что-то другое произойти только раз или два, – сказала она. – Это может быть нечто общее или частности. Важно и то, и другое.
– Ну, – сказал Кроули, раздумывая, как бы получше это сформулировать. – У нас с ним… давняя общая история, – сказал он осторожно. – И он стал забывать её фрагменты. Имена, места действия и все такое.
– Я записываю все, что помню, – сказал Азирафель с готовностью. – Пока не потерял это.
– Это правильное решение, – сказала доктор Гриффитс, делая паузу в записях. – Стимулирование воспоминаний, поддержание остроты ума – это может помочь.
– Обычно дело в мелочах, – объяснил Кроули. – Трудности с завязыванием шнурков, попытки дважды поставить чайник – такого рода вещи.
– Иногда, когда я занимаюсь садоводством, – добавил Азирафель. – Я полю, а потом понимаю, что пытаюсь вытащить сорняк, который не держу, – он изобразил, как хватает нечто несуществующее. – Получается, что я полю воздух.
Доктор Гриффитс улыбнулась, и Азирафель – тоже, слегка, но Кроули видел мало веселого в этой ситуации.
– Есть что-нибудь ещё, что вы могли бы вспомнить? – спросила она.
Кроули почесал ухо.
– В основном это все, мне кажется, – сказал он.
– Когда, по-вашему, это началось? Недавно?
– Вероятно, три-четыре года назад, – предположил Кроули, посмотрев на Азирафеля, в ожидании подтверждения. Ангел кивнул.
Доктор Гриффитс кивнула, сделала заметку и перелистнула новую страницу своего планшета для записей. Она посмотрела какие-то бумаги в дипломате, а затем подвинула две из них к Азирафелю. Это были две фотографии конструкции, которую кто-то собрал из цветных кубиков. Она была похожа на постройку ребёнка. Мгновение спустя Кроули понял, что это были две фотографии одной конструкции из кубиков, но сделанные под разным углом.
– Я хочу, чтобы вы посмотрели на эти две фотографии, – сказала она. – И определили, представлен ли на них один и тот же объект.
Азирафель наклонился над картинками, внимательно вглядываясь то в одну, то в другую.
– О, боже.
Кроули заметил, что тоже подался вперед и его глаза перескакивают с одной картинки на другую. Один из желтых кубиков на краю конструкции, заметил Кроули, был поставлен иначе на второй картинке, как и маленький синий кубик у центра.
На фотографиях были разные конструкции.
Азирафель смотрел на них долгое время.
– Да, они одинаковые, – наконец сказал он. Кроули посмотрел на него, а ангел продолжал внимательно разглядывать картинки. – Погодите, – через секунду исправился Азирафель. – Нет, они разные. Этот синий повернут в другую сторону, – он постучал по синему кубику в центре.
Доктор Гриффитс кивнула, пометила что-то на своем планшете и забрала фотографии.
– Это немного сложновато, – сказал ангел, скорее Кроули, чем кому-то еще. – Они сдвигают что-нибудь совсем чуть-чуть…
Доктор подвинула к нему еще две фотографии.
– Как насчет этих двух?
Доктор Гриффитс протестировала Азирафеля еще два раза фотографиями кубиков. Ангел уверенно заявил, что они все были одинаковыми, хотя Кроули заметил, что во втором наборе они различались.
Доктор ничего не комментировала, только помечала что-то на своем планшете. Она снова подняла глаза на Азирафеля.
– Теперь, я назову десять слов, и я бы хотела, чтобы вы повторили их мне, когда я закончу.
– Давайте.
– Вода, корона, сундук, чайник, лошадь, мяч, яблоко, грузовик, галстук, дротик.
– Галстук, дротик, вода, – быстро перечислил Азирафель. – Сундук, яблоко, грузовик, – он остановился. – Чай там был? Ах, да: чайник, – он снова помедлил. – Э-э, это сколько было?
– Семь, – сказал Кроули.
Лицо Азирафеля погрустнело.
– А, – он взглянул на демона. – Прости.
Кроули покачал головой.
– Мистер Зирафель, вы помните три слова, которые я назвала вам в начале нашего сеанса? – спросила доктор Гриффитс.
– Птица, суп, флаг, – сказал ангел, на мгновение задумавшись.
Доктор кивнула и отметила что-то еще на своем планшете, прежде чем снова поднять глаза.
– Итак, эти результаты, какими бы они ни были, ничего не доказывают однозначно, – сказала доктор Гриффитс, спокойно глядя на них поверх своего планшета. – Так как у нас есть только одна эта точка на графике, мы не можем строить догадок о том, происходит ли ухудшение, улучшение или же все остается неизменным. Может быть, у вас никогда не было идеальной памяти.
Азирафель покачал головой, в то же время как Кроули сказал:
– У него была потрясающая память.
Доктор Гриффитс посмотрела на них по очереди.
– Он мог почти с точностью до страницы вспомнить, где что-то прочитал в книге, – сказал Кроули. – И это из сотен книг, и даже если он прочитал их тыс… десятилетия назад, – оборвал себя Кроули.
– Мы все равно не можем делать слишком смелых догадок, – сказала доктор Гриффитс. – Не раньше, чем будут более полные данные. Мы должны повторять эти тесты регулярно, чтобы составить график прогресса мистера Зирафеля, но эти тесты все равно могут показать нам не так уж много, – она посмотрела на Кроули. – Что мне действительно нужно, так это сканирование мозга – это единственный способ узнать наверняка, с чем мы имеем дело. Я не могу поставить диагноз по одним только тестам памяти.
Кроули нахмурился, глядя на нее.
– Этот аппарат МРТ… возможно ли каким-то образом сделать это здесь?
Доктор Гриффитс покачала головой.
– Не важно, сколько у вас денег, мистер Кроули, невозможно перевезти стоящую много миллионов фунтов машину размером с комнату через всю страну. Вам придется приехать в больницу.
Азирафель неловко поерзал на стуле.
– Где находится ближайшая? – спросил Кроули. – Географически?
Доктор задумалась.
– Я работаю в Лондоне, но, полагаю, в Бристольском Университете может быть своя. Я могла бы сделать пару звонков.
Кроули кивнул, взвешивая за и против.
– Это плохая идея, Кроули, – прошипел ему Азирафель.
Доктор Гриффитс наблюдала за их разговором с интересом.
Кроули встал и сделал знак Азирафелю, что хочет поговорить с ним наедине.
– Извините нас, – сказал Азирафель, прежде чем последовать за демоном в кухню. – Ты же всерьез не думаешь об этом? – яростно прошептал ему Азирафель.
– Если это единственный способ…
– Единственный способ сделать что? – прошипел ангел. – Мы знаем, что происходит, Кроули. Я теряю память. Сканирование мозга не остановит это.
– Ты этого не знаешь, – резко ответил Кроули. – С современной медициной – кто знает?
Кое-что пришло ему в голову, и он вдруг удивился, что ему понадобилось столько времени, чтобы додуматься до этого. Он протянул руку и положил ладонь на плечо Азирафеля.
Демон взял часть своей силы и перелил ее в ангела, направляя ее как можно лучше, веля ей исцелить разум и память Азирафеля. Он почувствовал, как его силы вошли в ангела, и с надеждой убрал руку.
– В тот раз в Греции, когда троянцы наступали, – быстро спросил его Кроули. – Я был развоплощен. Ты помнишь, как?
Азирафель нахмурился. Кроули с отчаянием вглядывался в его лицо, ища хотя бы след воспоминания, но там не было ничего. Ангел моргнул и грустно покачал головой.
– Прости, мой дорогой, ничего не вспоминается.
Кроули вздохнул и опустил взгляд.
– Попытаться стоило.
Азирафель положил руку на плечо демона.
– Мы не знаем, что может случиться, если мы покинем Мидфартинг, – тихо сказал ангел. – Мы не знаем, ищут ли они меня до сих пор и как. Мы не знаем, что они сделают, если поймают нас. Риск того не стоит.
– Они нас убьют, – сухо сказал Кроули. Он посмотрел на Азирафеля. – Но ты все равно умрешь, если мы не сможем найти способ Поднять тебя. И я клянусь, я найду его… но нам нужно исправить это сейчас, пока не стало хуже. Это выиграет нам время.
– Они могут сделать что-нибудь похуже, чем просто убить нас, – мрачно прошептал Азирафель. – Я-то хотя бы умру довольно быстро… но если они снова схватят тебя…
Кроули почувствовал, что качает головой.
– Не схватят. И к тому же, я их не очень интересую, помнишь?
– Я не хочу так рисковать, – прошептал Азирафель. Он облизнул губы и оглянулся через плечо Кроули на дверь в гостиную. – Послушай, – сказал он, все так же тихо. – Если ты правда хочешь, чтобы я сделал это сканирование, я сделаю, но я не хочу, чтобы ты ехал со мной. Это слишком опасно.
– Не дождешься, – прошипел Кроули в ответ. – Ты думаешь, я позволю тебе уехать… одному? Чтобы Верхние тебя схватили, и я никогда… никогда… нет. У тебя нет твоих сил, ангел, ты даже не сможешь почувствовать ауру. Ты будешь беззащитен.
Губы Азирафеля печально изогнулись.
– Я поеду с тобой, – продолжал Кроули. – И буду настороже, и, если что-нибудь хоть запахнет подозрительно, я перенесу нас сюда сразу же. К тому же, Наверху не интересуются людьми, верно? Если мы отправимся сразу туда, а потом сразу обратно, и будем ехать всю дорогу и не высовываться, почему ты думаешь, что они заметят нас?
Азирафель, казалось, был не уверен, но Кроули мог сказать, что прогресс есть.
– Бристоль – это же всего-то – сколько? – час езды по М5? Я, к тому же, могу сотворить вокруг нас маскирующее заклинание, чтобы спрятать мою ауру… и, если мы поменяем стиль одежды – возьмем шляпы или что-нибудь такое – мы не будем так узнаваемы, на случай если они ищут наши последние воплощения.
– Может быть, – неуверенно сказал Азирафель.
– Это сработает, – сказал Кроули с уверенностью, которой не ощущал. – Прошло все-таки уже десять лет – наверняка они ищут уже не так усердно: неужели Наверху нет более важных дел, на которые можно потратить время?
Азирафель промычал в знак согласия.
– Хорошо, – сказал Кроули спустя некоторое время. – Мы договорились?
Азирафель все еще казался слегка недовольным, но кивнул.
– Да, договорились. Но при первом же признаке опасности, ты оттуда линяешь.
– Мы оттуда линяем, – поправил Кроули.
Губы Азирафеля скривились, но он кивнул.
Кроули кивнул вслед за ангелом и пошел назад в гостиную.
– Погоди, – сказал Азирафель, догнав его на полпути. Кроули повернулся к нему лицом.
– Как ты был развоплощен? – спросил ангел с искренним интересом. – Тогда, в Греции?
Кроули почувствовал, как его лицо потихоньку расплывается в улыбке.
– Полководец греков дал тебе копье, а ты не знал, что с ним делать. Ты повернулся и стукнул меня им по лицу, и я упал с зубчатой стены, – сказал он, смакуя выражение ужаса, появившееся на лице Азирафеля. – Ты убил меня, ангел, – закончил Кроули небезрадостно.
– Мне так жаль, – сказал Азирафель, он выглядел ошеломленным.
– Да, тогда ты то же самое сказал, – ответил ему Кроули, хлопнув ангела по плечу. – После чего сразу добавил: «Не падай духом».
«Пусть даст себе волю, — думала Анастази, — пусть позволит себе вздохнуть. Он сейчас как ныряльщик, вынужденный без глотка воздуха сидеть под водой».
И Геро откликнулся. Он тоже привлек её к себе, сначала осторожно, затем смелее и напористей. Возможно, само его тело запросило пощады.
Или он всё же понял, что её действия не предательство или ловушка, а попытка врачевания. Он почувствовал себя свободным.
Колодки, щелкнув, распались. Он ощутил нестерпимую жажду вдоха, которого так долго был лишен.
Ласки его были беспорядочны. Он забылся в той страсти, которая его захлестнула. Он сбрасывал, срывал с себя все тесное, жмущее, стесняющее; он упивался этой неожиданной анархией.
Он делал то, что желал, влекомый лишь чувственным вдохновением, без подсказок разума и окриков долга. Анастази казалось, что её уносит вздыбленный поток. Она вдруг превратилась в игрушку, в песчинку, в щепочку, уносимую на гребне и брошенную на самое дно.
Она догадывалась, что Геро в своем опьянении и не помнит о ней. Её тело стало обезличенным, безымянным. Он вряд ли сумел бы в те минуты вспомнить её имя.
Но ей было всё равно. Это его беспамятство её радовало. Она того и добивалась – его сладкого забытья.
Ей нравилось быть песчинкой, нравилось покоряться этой безудержной, но вкрадчивой силе, нравилось оставаться ведомой. Она покорилась своему божеству, подарила ему блаженство, и в том была её награда.
После близости Геро почти сразу заснул. Он все же сделал попытку что-то ей сказать, не то выразить благодарность, не то сожаление, но она решительно пресекла его попытки. Ей от него ничего не надо.
— Спи, — шепнула она и без звука вышла за дверь.
Странно она себя чувствовала. Будто это и не она вовсе. Будто её подменили. Изгнали из тела, а когда, после скитаний, она вернулась, то тело оказалось иным, подправленным, обновлённым.
Вернувшись к себе, она с недоумением разглядывала ладони и пальцы, заглядывала в зеркало, поворачиваясь то так, то эдак, привыкая к новым сглаженным чертам, утратившим угловатую сухость.
Что-то в ней изменилось. Она стала другой. Она прислушивалась к току крови и удивлялась. Она чувствовала жизнь. Она снова была живой.
Она не приносила жертву, жертву принесли ей. Он отдал ей свою силу за обретённую свободу. Они вовсе не были любовниками, их соединила не страсть, а звериное родство.
У каждого их этих зверей были свои раны, нанесённые охотником, и, забравшись в берлогу, эти два зверя, слишком разные, непохожие, но единой природы, эти раны зализывали.
Их союз никогда не украсит мир цветением и плодоношением, но в своем родстве они разделят пищу и кровь.
Но очень скоро она раскаялась. Геро, опьяневший от свободы, вновь решился на бунт. Он потребовал свидания с дочерью.
Развязка была ожидаема. Её высочество отказала, а он, уже познавший силу отчаяния и безрассудства, пытался себя убить.
Перебил себе вены осколком зеркала.
Анастази вошла в гостиную её высочества, когда Геро уже там не было. Только потерявшая голос герцогиня.
Анастази находилась от её апартаментов довольно далеко, но и там слышала её животный вопль. Придворная дама и не предполагала, что её хозяйка умеет так кричать.
Зрелище была ужасающим. Повсюду осколки громадного зеркала, закапанные кровью. Его кровью. К самым дверям ведет кровавый след.
Как много крови! Анастази испугалась. С такой кровопотерей он вряд ли мог выжить!
Но Геро чудом остался жив.
Анастази казалось, что повторяется, идет будто закольцованный в буро-черную ленту прежний кошмар. Растерзанный, бесчувственный Геро, рядом с ним желтый от подавленного бешенства Оливье, и бледная герцогиня. Вновь её кроткий и лживый шепот.
— Глупый… Почему же ты такой глупый?
Обещания, посулы. Анастази едва не стошнило. Схватить бы эту лицемерку за шиворот и волоком тащить прочь. Но ей придется сдержаться. Эта отвратительная сцена не последняя, ей придется участвовать в этом кровавом балагане и дальше.
Клотильда вновь испугалась и уступила. Едва Геро немного окреп, Анастази сама отвезла его в Париж, в дом бывшей тёщи.
Девочку он видел только спящей. Бывшая тёща вновь шипела и проклинала. На обратном пути Геро казался ещё более подавленным, чем до поездки. Чего он добился ценой своей крови, ценой своих страданий и увечий?
Да, он увидел дочь, и что с того? Он не сможет остаться с ней, не сможет заботиться. Зачем же с таким упорством ковырять едва затянувшиеся раны?
Тогда в карете она пыталась ему объяснить и даже научить. Учила правилам выживания в этом диком, неправедном мире, где Богу служат лишь на словах, а на деле поклоняются дьяволу.
— В этом земном аду побеждает лишь тот, чье сердце становится неуязвимым. Нами движет суровая необходимость, голод и боль. А чувства – это редкая и дорогостоящая приправа.
Но вряд ли Геро прислушается к её словам. Для него те самые чувства, которые она причислила к излишествам, ценнее, чем сама жизнь.
Он не желает довольствоваться грубым существованием, он желает смысловой определённости и светлой божественной цели.
Анастази могла бы назвать это детским упрямством, но сразу же себя одернула. Чего бы он стоил тогда, если бы внял её советам и ради животного спокойствия пожертвовал бы дочерью?
В замке были гости, и Анастази пришлось незамедлительно составить компанию её высочеству, которая, по всей видимости, заливала раздражение вином.
Принцесса не задала ни единого вопроса, якобы увлеченная беседой с герцогиней де Шеврез, но Анастази поймала на себе её взгляд. Хозяйка изнывала от желания этот вопрос задать.
Анастази не понравилось, что хозяйка пьяна. Это был признак внутреннего разлада, смещения каких-то важных шестерёнок. Как бы ей не пришло в голову отправиться к нему…
Вновь приступ ревности, той горечи, будто она сжевала пучок полыни. Как её остановить?
А утром свершилось чудо. Её высочество проявила невиданную щедрость – она позволила Геро видеться с дочерью, и Анастази будет привозить её к отцу в замок.
Что же ему пришлось вытерпеть, если к утру случилось это преображение? Более того, герцогиня уже не требовала тайны и скрытности. Геро стал её официальным фаворитом.
Смешно было бы предполагать, что его существование в качестве подневольного любовника является тайной, но свита — фрейлины, дворяне, пажи, лакеи и горничные — делали вид, что ничего об этом не знают. Геро будто и не существовал вовсе.
Но вот её высочество произнесла свое веское слово, и он внезапно стал видимым.
На первый взгляд ничего не изменилось. Геро по-прежнему не покидал своих апартаментов, лишь изредка спускаясь в парк, но перед ним стали открыто заискивать.
С ним искали встречи, ему почтительно кланялись.
Анастази это забавляло. Как быстро эти тщеславные господа сменили гнев на милость!
Ещё несколько дней назад они презирали безродного найдёныша, который, несомненно, будет изгнан в свои трущобы, как только наскучит, а теперь вдруг открыли в нём неведомые прежде достоинства.
Оказывается, он прекрасно воспитан, обходителен, скромен, умен. Выбор её высочества вполне оправдан. А что касается его происхождения, то тут непременно кроется какая-то тайна.
Анастази даже пересказывала эти слухи самому Геро. О его несчастных родителях, которых разлучила злая воля их враждующих семей, и бедные влюбленные погибли в разлуке. Отец был вынужден пожертвовать своей любовью во имя долга.
— Почему именно отец, а не мать? – с усмешкой осведомился Геро. – Логичней было бы предположить, что от меня, как от незаконнорожденного, отказалась мать, спасая свою честь.
Анастази кивнула.
— Пойду предложу им новую версию.
Сам Геро, страдая от всеобщего внимания, стал ещё более пугливым и замкнутым.
Он почти не выходил из своего кабинета, который походил на маленькую библиотеку, и дни напролет проводил с книгой у окна. Он чувствовал себя свободней, когда герцогиня отлучалась в Париж, прихватывая с собой и свиту.
Придворная дама следовала за ней. Но в одну из таких отлучек Анастази решилась на безрассудство. Сопроводив её высочество к вечерней службе в королевской часовне, Анастази уже не вернулась в Аласонский дворец. В сопровождении двух верных слуг она отправилась в Конфлан.
Впрочем, она и не собиралась делать тайну из своей поездки. Она всегда могла объяснить своё исчезновение беспокойством или тайным доносом. Герцогиня хорошо знала эту её редкую особенность чуять опасность и никогда не задавала вопросов.
Её первая статс-дама, как хорошо обученная сторожевая собака, обходила господские владения, выслеживая непрошенных гостей – разбойников и браконьеров. Ей бы и в голову не пришло, что преданная служанка, облеченная властью, сама грешит сходным промыслом.
Анастази отправилась в Конфлан, чтобы увидеться с Геро, фаворитом её высочества.
В Конфлане её визит так же не вызвал ни удивления, ни беспокойства. Анастази для видимости прошлась по тихому ночному замку, оглядела сонных слуг и повелела выдать всем по стакану вина, даже великану Любену, который на минуту, из любопытства, оставил своего господина.
Этого медлительного парня Анастази выбрала сама, когда неожиданному пленнику потребовался не то тюремщик, не то слуга. С тех пор она не оставляла парня своим вниманием.
Собственноручно угостила вином, предварительно добавив в стакан не особо крепкого снотворного, чтобы к утру всё шло как заведено.
Любен уснул быстро, а придворная дама вошла в апартаменты фаворита через потайной ход, ведущий из кабинета герцогини в его спальню. Уже отворяя узкую, скрытую за шпалерой дверь, она вдруг споткнулась. А если он её не ждёт?
Тот первый их раз случился в беспамятстве, в лихорадке. Теперь, по прошествии времени, Геро уже притерпелся к своей неволе.
Он стал спокойней, как будто болезненное противоречие между телом и духом немного сгладилось, или он нашел способ это противоречие обезболить, как вывернутый на дыбе плечевой сустав.
Увечье никуда не делось, но охлаждающий бальзам глушит боль.
Герцогиня так же с тех пор не жаловалась на его холодность, на его тайное неповиновение. Или она тоже смирилась, осознав, что ничего сверх оговоренного сделкой он ей не даст.
Как бы то ни было, а Геро мог быть опечален или даже раздосадован ночным визитом. Он любил одиночество, дорожил ночными часами, когда был предоставлен самому себе.
Это были часы отдохновения узника, когда с него снимали тяжелые оковы и разрешали порезвиться, как несмышленому щенку.
Любен рассказывал, что Геро, когда принцесса отсутствовала, действительно вёл себя как мечтательный подросток.
В тёплые месяцы он валялся на траве, закинув руки за голову, и бездумно смотрел в небо. Иногда босым бродил по траве.
Осенью и зимой бросал у камина несколько подушек и стаскивал туда же чернильницу с пером, несколько листов бумаги, чтобы заняться рисованием, лежа на животе.
Он даже устраивал живописный беспорядок, находя в этом маленькое утешение. Разбросанные вещи словно облегчали тяжесть давивших на него обязательств. Он так поддразнивал невидимых тюремщиков.
Правда, это стало с ним происходить после того, как хозяйка обещала ему встречи с дочерью.
До этого он проводил часы одиночества в полной неподвижности, как застигнутый внезапным морозцем мотылёк, блестящие крылышки которого покрылись инеем и отяжелели.
Но эта неподвижность дарила ему покой. В праве ли она лишить его этого покоя?
В эти часы он, как побитый градом фруктовый сад, как ржаное поле после налетевшей бури, как тихий процветающий городок после набега варваров. Ему требуется время.
Но Анастази всё же вошла, решив, что ограничится разговором. Она была в Париже, следовательно, у неё есть новости. Он её не прогонит.
Геро не спал. Он любил ночные часы. Те, что проводил по собственному разумению. У изголовья ровным пламенем горел ночник.
Геро, ещё не раздевшись, полусидел, опираясь на локоть, и медленно листал какую-то книгу. Страницы книги были испещрены не то формулами, не то алхимическими знаками.
Ночник был слишком слаб для чтения, поэтому он перебрасывал листы, как ребёнок, разглядывающий картинки.
На щелчок замка он поднял голову, но не вздрогнул, не вскочил. Он как будто знал, что за гостья к нему пожалует.
Анастази ещё мгновение колебалась. Он выжидающе на неё смотрел. Она сделала ещё один шаг. Геро отложил книгу и поднялся.
— Мария больна? – тихо спросил он.
Анастази отрицательно качнула головой. Она жалела, что пришла. Ей было стыдно.
Она пришла не утешить, она сама пришла за утешением. Она мечтала об этом с той самой ночи, как он держал её в своих объятиях.
Не он — она в нём нуждалась. Ей тоже нужна его сила, его тепло.
Она ничуть не лучше своей госпожи. Вслед за теми варварами, что вытаптывали посевы, и градом, что обрушился на тонкие ветви с народившимися плодами, она пришла урвать свою долю добычи, обломать те отважные колосья, которые выжили и распрямились.
Геро не казался растерянным. Он по-прежнему пристально на неё смотрел.
Среди репостнувших Егора не было. Все, кто был в библиотеке, репостнули запись Дениса про Марию Ремез. Все, кроме него.
Денис вошёл в аудиторию и посмотрел на свободное место рядом с Егором. С самого первого дня учёбы в университете они сидели вместе. Что теперь делать, он не знал. Но и стоять в дверях нельзя, нужно проходить, садиться. Тем более, что Марков уже вытирал доску, готовился начать лекцию.
Так ничего и не придумав, Денис направился на привычное место.
Егор как ни в чём не бывало протянул руку для рукопожатия. Денис автоматически ответил и сел рядом. И сам себе объяснил: видимо, Егор вчера весь вечер проиграл в свою новую игрушку и в сеть не выходил. А то, что «ВКонтакте» сообщал, что Егор заходил на свою страницу, так это ничего не значит – браузер был открыт, но Егор в него не заглядывал.
Марков тем временем рассказывал о Великой французской революции и о революционере Жорже Жаке Дантоне, о его словах, сказанных на эшафоте перед казнью: «Революция пожирает своих детей».
– Дантон стал одной из многих жертв, погибших от рук недавних соратников, – рассказывал Марков. – В 1794 году якобинцы издали ряд декретов, которые положили начало «великому террору», направленному против всех «врагов народа». Жертвами репрессий становились как дворяне, роялисты, так и сами революционеры, которые по тем или иным причинам объявлялись «врагами народа». Так Дантон и его единомышленники выступили против крайностей террора, за перемирие с внешним врагом, чтобы предоставить стране передышку. Им дали прозвище «снисходительных», обвинили в содействии врагам революции и после короткого суда казнили на гильотине 5 апреля 1794 года. Стоя перед лицом революционного трибунала, Жорж Жак Дантон с горечью бросил его членам: «Это я приказал учредить ваш подлый трибунал – да простят мне Бог и люди!»
Денис смотрел на Маркова, но мысли его были совсем в другом месте. Денис мысленно перечислял последние поступки Егора: и Алёну у него дома, и встречу в кафе, и теперь вот не репостнул… Вроде и объяснить каждый по отдельности можно, но все вместе дают неприятный осадок…
– Смысл выражения Жоржа Жака Дантона про революцию, пожирающую своих детей, – продолжал рассказывать Маркин, – заключается в том, что логика послереволюционных событий такова, что борьба между самими революционерами становится неизбежной, и обычно люди, которых революция возносит на вершину государственной власти, гибнут первыми. Что мы с вами можем наблюдать в новейшей истории, например, в…
Денис не выдержал и повернулся к Егору.
– А ты чего не репостнул?
– Что я должен был репостнуть? – невинно спросил Егор.
– Мою запись про Марию Ремез.
– Извини, бро, – Егор выставил перед собой ладони. – Тут без меня. У меня принцип не вмешиваться в сетевые срачи. Особенно, если они не касаются меня.
Денис растерялся. Он подсознательно ждал объяснений и извинений, мол, не заходил в сеть, забыл или отвлёкся… Сейчас, мол, исправлю. А тут такой прямой ответ.
«Ну да, – подумал он. – Против принципов не попрёшь. Однако, обидно. Мог бы и поддержать».
От грустных мыслей отвлекло сообщение от мамы. Адвокат пригласила на встречу – прислали заключение по психологической экспертизе Дениса, и независимая психолого-лингвистическая экспертиза мемов тоже уже была готова. Нужно было обсудить предстоящий разговор со следователем.
Ярко-красная Mazda 3 остановилась у крыльца офисного здания одновременно с Денисом и его мамой. Всё та же – новенькая, блестящая, агрессивная и элегантная одновременно. Денис хорошо запомнил её в первый раз, поэтому сейчас сразу же узнал.
Дверь машины открылась, и из неё вышла Татьяна Ивановна.
– Марина Андреевна, Денис Олегович, здравствуйте! – поприветствовала она растерявшихся было Дениса с мамой.
Татьяна Ивановна достала из машины папку с бумагами и, захлопнув дверь, поставила машину на сигнализацию.
– Идёмте?
Пока поднимались на лифте, Денис исподтишка рассматривал адвоката. В первое посещение он был немного растерян. Да и сейчас тоже пребывал не совсем в своей тарелке. В голове его сами собой крутились: адвокат, адвокатша, адвокатесса, и Денис еле сдерживался, чтобы не спросить прямо, как Татьяна Ивановна самоназывается. И уже открыл было рот, но, глянув на маму, прикусил язык и начал повторять про себя, как мантру: «Она мой адвокат. Она на моей стороне. Ом…»
Вошли в кабинет, Татьяна Ивановна предложила сесть.
– Значит так, – сказала она. – Психологическая экспертиза у нас хорошая. Никаких агрессивных склонностей не выявлено, следователь присутствовал, вопросы заверил, видеозапись цельная, так что тут всё в порядке. Что касается независимой психолого-лингвистической экспертизы, то тут наши эксперты совпали во мнениях с официальными. Поэтому мы её показывать не будем. Что мы можем сделать? Мы можем преподнести репосты так, будто Денис Олегович наполнял картинки своим смыслом. Это вряд ли поможет, но вкупе с психологической экспертизой даст некоторый шанс…
– Татьяна Ивановна, – прервал её Денис. – Мы выяснили, кто и почему написал заявление.
– О! Это интересно! – оживилась адвокат. – И кто написал заявление?
– Студентка юридического института. Никакая она не верующая! Она таким образом проходила практику. Вот мы соскринили её страницы «ВКонтакте» и в Instagram.
– Ух, ты! Это поможет развалить дело! – воодушевлённая Татьяна Ивановна нетерпеливо протянула руку.
Денис передал ей распечатки.
Татьяна Ивановна начала их с интересом просматривать и вдруг заинтересованность сползла с её лица.
– Это нам не поможет, – сказала она.
– Почему не поможет? Она ведь не оскорбилась! Она просто писала курсовую.
– Просто поверьте мне на слово.
– Ну почему?!
– Я так понимаю, вы предлагаете поставить скрины её страницы против скринов вашей? – мрачно поинтересовалась она.
– Да, – подтвердил Денис.
– Не выйдет, – отрезала адвокат. – В ваших репостах эксперты усмотрели состав преступления…
– А я в её страницах усматриваю ложь! – вспылил Денис.
– Я понимаю вас, Денис Олегович, – Татьяна Ивановна снизила тон. – Оскорбления по сути не было, но суд во внимание это не примет.
– Почему? – возмутился Денис.
– Не примет и всё…
Мама смотрела то на Татьяну Ивановну, то на Дениса и молчала. Денис старался не встречаться с ней взглядами. Он нутром чувствовал, что как только они выйдут из кабинета адвоката, ему предстоит непростой разговор. Но он ничего не мог с собой поделать – слова слетали сами:
– Скажите, это потому что Мария Ремез учится на полицейского? Потому что она своя? – спросил он. – Или она чья-то дочь?..
Татьяна Ивановна пристально посмотрела на Дениса и ничего ему не ответила. Но повернулась к маме Дениса и сказала ей:
– Ситуация с вашим сыном непростая. Я сделаю всё, что смогу. Мы можем вызвать на допрос Марию Ремез и задать ей неудобные вопросы. Но я хочу, чтобы вы понимали, вряд ли что-то из этого получится.
Мама кивнула и опустила голову. И Денису стало совсем нехорошо. Всю остальную встречу он молчал. Он слушал адвоката, кивал, подписывал, односложно отвечал на вопросы.
Несправедливость жгла Дениса. Не просто жгла – выжигала.
Денис слушал и не понимал. В голове его шумело, сердце бухало, горло сдавливало, слёзы наворачивались на глаза.
Как так? Ведь всем ясно, что Мария Ремез врёт! Тут не надо быть психологом, чтобы понять. Это очевидно! А адвокат говорит, что это не поможет. Что за законы такие, когда можно вот так оболгать, и суд будет на стороне лгуна. Это несправедливо!..
Наконец Татьяна Ивановна встала и, напомнив стратегию:
– Очень прошу, не влипайте ни в какие истории! Наша линия – вы хороший мальчик, случайно ткнувший в кнопку репоста, – проводила Дениса с мамой к двери.
И уже в дверях сказала:
– Завтра, когда пойдёте к следователю, дождитесь меня. Встречаемся около управления, во дворе. И там, когда будете отвечать на вопросы, будьте сдержаннее. И если дам знак молчать, молчите.
Свобода природе женской противопоказана. Ни приемлем мы свободы ни в каком виде — ни в демократическом, ни в социалистическом. Долой Декларацию независимости и Билль о правах! А вместе с ними — парламент, конституцию и Уголовный кодекс.
Что есть эта декларируемая на каждом углу свобода? Громоздкое, бесполезное приобретение. Для нас, женщин, это что-то вроде большой аляпистой вазы, которую нам вручили по случаю дня рождения. Вроде и выбросить жалко, стоит на полке, интерьер дополняет, и что делать, не знаешь. Переставляешь её с места на место, пыль с неё стираешь… Разбить бы её. Но нет, у неё, как у кошки, девять жизней. Свалившись с полки, отделывается малозаметной трещиной и с тоской водворяется на место. Вот и свобода. Ну зачем она нам? Зачем? Как бы сбыть её подешевле?! Или даром отдать? И об пол её не хватишь, свобода всё ж таки, не ваза.
Тут простым визитом к мусоропроводу не отделаешься. Тут с умом действовать надо, чтоб от свобод этих правовых избавиться и обратиться в милое сердцу рабство. О желанные кандалы и решётки, где вы? Я грежу! Я жажду! Клетку мне, клетку! Тюремщика мне, диктатора, рабовладельца! То есть мужчину.
«Мужчину? Пожалуйте. Вам какого? Пониже, повыше? Поумней, поглупей? Любого?!» Нет, нет, нам любого не надо. Мы покупатель требовательный, искушённый. Нам бы чего-нибудь этакого, необычного, о чём в книжках пишут и про что кино снимают. То есть, принца. А ещё лучше заграничного. Да где же его взять, принца этого? Они-то небось «на нашем хлебозаводе не работают».
Не всё так безнадежно, милые дамы. И по этому поводу «я прочту вам небольшое наставление…»
Вам, милые дамы, вам, мечтательницы и фантазёрки. Вам, наивные восторженные Золушки, ожидающие своего заграничного принца. Впрочем, не обязательно заграничного, а вообще принца, любого, местного розлива или районного масштаба.
Принцы, они ведь даже бездомными бывают, безработными и беспаспортными. Но к нашему случаю это не относится. Наш принц вполне материально обеспечен, платеже- и дееспособен. Даже более чем. Скупиться не будем: вилла у моря, яхта у причала, семизначный счет в банке и, завершающий штрих к портрету, вишнёвый «Феррари» в гараже.
Почему именно вишнёвый, а не красный или чёрный? Так это же главный отличительный знак, сертификат качества, верительная грамота нашего избранника! Если вишнёвый «Феррари», значит, всё точно, без обману, это он самый и есть, дорогой, любимый, единственный. Тем не менее рекомендуется обращать внимание и на менее блистательные экземпляры, то есть на «Мерседесы», «Порше» или, если уж совсем дело плохо, на «Ягуары». Тоже неплохо ездят и не кусаются.
Итак, желанный образ соткан всемогущим электромагнитным излучением наших нервных клеток и помещен на усыпанный розовыми лепестками алтарь обожания и поклонения. Для пущей верности можно его скотчем приклеить, чтоб не сдуло. Сквозняки, знаете ли. А теперь смело в бой, то бишь на поиски. В темные леса, за высокие горы, за моря-океаны… Железный посох сломать, башмаки истоптать, тоже железные, горбушку старую догрызть…
Это уже несколько устаревшая инструкция, до исторического материализма изданная, так что не пугайтесь, милые дамы, за башмаками в очереди стоять не придется. А вы уж небось прикидывать начали, на каком конверсионном заводе их штампуют? Нет, сегодня все проще, и до гор этих добраться, и до лесов, и до степей, и до пустынь, если кто на шейха какого замахнется. Окна в Европу, да и в Америку, тоже вырубаются просто, вернее, врубаются — включаем компьютер, вводим логин, пароль, и вот оно, море безбрежное, за горизонт уходящее, Интернетом зовущееся. А уж там ловись, рыбка, большая и маленькая! Лучше, конечно, большая.
Итак, что же делать дальше? Как что? Закидываем сеть! Или удочку. Это уж как кому нравится, ибо вариантов тут неисчислимое множество. Все перечислять не буду, время много займёт, да и не к чему это, мешает только, а расскажу об одном, на собственной шкуре проверенном.
ICQ, что в переводе означает «аська». Советую, дорогие дамы, очень советую, вещь полезная, в хозяйстве необходимая. Рекомендую освоить и практиковаться ежедневно не менее 3-4 часов. А если финансы позволяют, то и больше. Проста в обращении и незаменима при рыбной ловле.
Можете украсить её приманкой в качестве своей фотографии и явно зауженных параметров 90-60-90. Они все на это ловятся, за исключением патологических извращенцев, жаждущих буйства плоти. Добавьте парочку экзотических увлечений, вроде магии вуду, и преувеличьте до запредельного мощь своего либидо.
Последнее следует прикрыть лоскутным покрывалом из приличествующих по такому случаю добродетелей. Это своего рода вуаль, манящее полупрозрачное одеяние, сквозь которое время от времени проступают очертания вашего колена, или плеча, или… ещё чего-нибудь. Пусть ломают голову, воображают, представляют, грезят, потеют и пускают слюни…
А вы… вы сама стыдливость и скромность, гордая, неприступная и в то же время многообещающе грозная в своём сексуальном потенциале. Вы ждёте его, лишь его, того, кто разбудит своим волшебным поцелуем спящую красавицу.
Дальше. Соорудив рекламный щит, то бишь удочку, можно погрузиться в неторопливое ожидание, если есть время. Если же со временем дефицит, а всё ваше существо жаждет немедленного возмездия, то принимайтесь за активную ловлю своей рыбы — глушите её динамитом. Помните, что крючок вернётся к вам объеденным и пустым не раз и не два, а скорее всего десять и двадцать.
Однако, мои несостоявшиеся Золушки, нам ли опускать руки, то есть «мышки», после пары сотен неудач! «Киса, каждый новый стул приближает нас к миллиону!»
А нас каждый новый клик приближает к принцу, к его вилле и к плывущему в утреннем тумане вишнёвому «Феррари». Не останавливайтесь, если буква А не оправдала ваших ожиданий, переходите к букве Б.
И, хотя мне первой же и пришлось послушаться собственного совета, безрезультатной мою охоту в квадрате А не назовешь, были и плавники, и хвосты, и шкурки, но… Не того калибра. Мелковаты, не по нашим запросам, а у нас-то запросы о-го-го! На крупного зверя идем. На слона! На льва! В крайнем случае, на тигра. Зачем нам хорёк? Нам хорёк не нужен. Хорьки, они вон под ногами-то шныряют. Только и смотри, как бы чего не отдавить. Тем более что они так и норовят это самое «чего» тебе подставить.
Нет, нет, никаких грызунов. У нас сафари, вещь серьёзная. Или поход китобоев за рогом нарвала. И в конце концов, при должном терпении и настойчивости, вы на него наткнетесь.
Свою ошибку Нюсик осознала еще в космопорту. Вот как только из зала ожидания вышли, так и осознала, увидав довольную рожу Кокусика и его улыбочку сальную. Ну и то увидав, во что одеты местные курицы, конечно. Вернее, во что они почти что НЕ одеты, морды бесстыжие! И прочие части тел.
Она не учла жаркий климат и по-провинциальному свободные нравы аборигенок, не изнуряющих себя ни лишними тряпками, ни диетами.
И было бы что выставлять, а туда же, никакой спортивности, никакого стиля, сплошные окорока да вымя шестого размера колыхаются, такое под паранджой прятать в темном подвале и не высовываясь, а не выгуливать этот мясокомбинат, прости хосподи, перед чужими мужьями!
А муж и не против, ему-то что? Стоит, оглядывается одобрительно, довольный такой, вроде как на солнце щурится. А у самого улыбочка такая, что ею сковородки смазывать можно! Чугунные.
Нюсик насупилась, подхватила одной рукой чемодан на гравиплатформе, а второй — благоверного, слишком уж залюбовавшегося окрестностями, и потащила свое добро к стоянке такси, подальше от общественных рейсовых флайеров. Не в эконом-классе, чай, прилетели, вот и нечего быдлу всякому уподобляться, в эти давилки со всеми прочими лезть.
Нереида Нюсику уже активно не нравилась, но тогда она еще не осознала всех масштабов постигшей ее катастрофы и полагала, что эту часть их круиза еще вполне можно спасти. Наверняка найдутся уединенные пляжи или островки с отдельными бунгало, где они с обожаемым Нюсиком будут только вдвоем и его постыдной тяге к плебейкам и низменным удовольствиям просто негде будет реализоваться. Стоит лишь хорошо заплатить. А Нюсик не собиралась экономить, когда речь шла о спасении ее семейного счастья.
И вот теперь Нюсик сидела в столичном ресторане, потягивала белое вино и вяло ковыряла вилочкой жареную рыбью расчлененку (ну да, в меню это обзывалось красиво, но по мнению Нюсика, жареная рыба останется жареной рыбой, чем ты ее ни обсыпь и как ни обзови). Столичный, тоже мне! У местных жителей, похоже, нет мозгов точно так же, как и у их Столицы — нормального названия! Да и какой город, смех один, и на десятую часть нормального мегаполиса не тянет.
Впрочем, если уж быть до конца откровенной хотя бы перед самой собой, изначально именно это и показалось Нюсику привлекательным при выборе места первой остановки. «Слетаем с женусиком проветриться и перезагрузить утомленные мозги» — так звучала официальная версия их скоропостижного путешествия, выданная мужем коллегам и СМИ. И это не было ложью — Кокусик действительно кошмарно уставал на своей ужасной работе, где все на нервах и всюду завистники, которые спят и видят. А Кокусик лишался! И страдал! Так что утащить его подальше от злодейских интриг и нервотрепок и само по себе уже было делом важным.
Но куда важнее (во всяком случае — с точки зрения Нюсика) была неофициальная причина, которую звали Марго и от которой бедного Кокусика надо было срочно спасать. Хищная стервятница из отдела криминальной хроники, мерзкая крыса и злобная гарпия распустила свою ядовитую паутину, посягнув на святое! И это пусть несчастный вконец запутавшийся Кокусик, наивный в таких делах, как и все мужчины, лепечет о том, что она «ничего такого и в мыслях» и что у них просто «совместные выезды по работе». Нюсик не первый день живет замужем и знает все про эти выезды! И крысу эту криминальную Нюсик тоже видела — типичная крыса, голодная до чужих мужиков и считающая, что в этом деле все методы хороши.
А Кокусик что? Кокусик мужчина, у мужчин свои слабости, это же понимать надо. Вот всякие стерво-крысы гарпийные и понимают! Сначала в репортажи в чужие лезет, в рейтинг, в прайм-таймы лучшие, а потом и в кровать! Нюсик доподлинно знает, Нюсик сама когда-то такой же была, потому-то ее теперь и не проведешь.
И пусть другие хлопают глазами, а потом причитают над разбитым корытом, а Нюсик костьми ляжет на защите домашнего очага! И спасет наивного Кокусика из цепких лапок гнусной разлучницы. Нюсик на страже! Нюсик бдит!
И когда мерзкая крыса объявила об очередной экспансии (совместное интервью на выезде, ха-ха три раза! знаем мы эти выезды с ночевками тоже совместными!), Нюсик поняла, что промедление смерти подобно. И медлить не стала.
Две хорошо рассчитанные микро-истерики на тему «Я не могу видеть тебя таким измученным!», несколько вздохов в стратегически важные моменты и наконец очень редко применяемое, а потому чрезвычайно действенное оружие массового поражения — большие слезы, — и вот они уже вне досягаемости, на расстоянии двух прыжков, а мерзкая тварь пусть со своей камерой совместно на выезде и ночует! А у них с Кокусиком — круиз на полтора месяца, и маршрут рассчитан так, чтобы не пересечься даже случайно, и подальше от горячих информационных поводов, интересных криминальному каналу. Провинция-с, тут ничего не происходит. Деревня, тетки, глушь, Саратов.
Красота!
Только вот теток в этой глуши могло бы быть и поменьше.
Нюсик злобно ткнула вилочкой в процыкулыровый штрудель и сделала крупный глоток из бокала. В голове уже слегка шумело, но вино хотя бы не пахло рыбой. Спасенный Кокусик (в миру более известный как популярный светский инфра-журналист Вацлав Воротинский) вальяжно развалился в соседнем кресле, провожая благожелательным взглядом только что отошедшую от их столика официантку в возмутительно короткой юбочке на возмутительно толстой попе. Судя по его масленому взгляду, словно прилипшему к вертлявым окорочкам мерзкой трясогузки, никакого возмущения по ее поводу он не испытывал. Скорее, наоборот, демонстрировал всяческое одобрение и довольство как собой в частности, так и жизнью вцелом.
Нюсик, помрачнев еще больше и окончательно потеряв аппетит, отодвинула тарелку со штруделем и снова потянулась к бокалу.
Женька встречает меня у крайней палатки с рацией в руках:
— Ты прав оказался, шельма, — в голосе первые за день теплые нотки. — Живы твои поляки! Но, увы, в коме.
Ребята толкают в бока и радостно колотят меня по спине, называя «Гендальфом» и «ведуном». Невольно улыбаюсь. Это хорошая новость. Как они там не замерзли — не знаю, можно только гадать. Или спросить завтра у брата.
Растягиваюсь на чистой постели гостиничной палатки лагеря (хорошо тут все устроено) и уже засыпаю, когда неугомонный Бека спрашивает:
— Борода на тебя сердит. Чем насолил?
— Солью, — отвечаю и отворачиваюсь к стене.
Сита бормочет из-под одеяла:
— Бека, шайтан, отстань от человека и свет выключи, а?
Болотбек шепчет недовольно что-то и выключает свет. Посреди темноты и тишины раздается его вопрос:
— Юр, а Юр, ты теперь опять с нами или возвращаться в Каракол?
Не отвечаю, потому что не знаю. Бека стоит несколько мгновений посреди палатки, потом уходит. Не иначе в палаточный бар отправился. Когда заглохли его шаги, Сита тихо говорит:
— Ленка в городе про тебя спрашивала, просила, чтоб не сердился на нее.
Сажусь на постели и молча смотрю на белеющее в темноте лицо Ситы. Он несколько мгновений ждет моей реакции и, не дождавшись, продолжает:
— У них с Женькой сын будет, скоро.
— Чудно, — укладываюсь назад и натягиваю одеяло, — хорошо, что не развелись.
— А должны были?
Черт, проговорился.
Сита усмехается:
— Я ведь как все думал, что за самоуправство с тем лагерем Женька на тебя косо смотрит. А тут вон что.
Молчу.
Сита все так же тихо:
— Борода сам дурак. Не надо было орать на нее тогда. Юр, она реально утопиться хотела?
— Как утопиться?!
— Ну, я думал, ты знаешь.
Прощай сон. Сажусь на постели и начинаю одеваться. Сита молчит, слышит, как застегиваю молнию на куртке и шепчет:
— Не хочешь об этом говорить? Я в ту ночь не спал. Все слышал.
Останавливаюсь перед выходом из палатки и замираю:
— Все слышал?
— Да.
Смеюсь:
— Тогда ты сам все знаешь, о чем говорить? А Женька мне ее не простит. Так что не светит мне вернуться в отряд.
Выхожу под звезды на холодный воздух, хорошо тут. Здесь — мой дом. И когда я в горах, мне вообще-то безразлично все остальное, а тем более чужие жены, к которым я не имею никакого отношения. Знал бы, что так получится, в жизни не подошел бы к ней тогда. Хотя… Неужели правда хотела утопиться? Постоял несколько минут, вдыхая чистый горный воздух, и вспоминая ту ночь и те ощущения. А ведь Сита прав. Она не просто сидела там и рыдала, смерть была в ее мыслях. Это-то меня подняло и бросило к реке. Я же прибежал туда, сам не зная зачем. Бека сказал бы — «чуйка» привела. Увел ее плачущую с берега, и мы сидели до утра у стенки палатки, считали звезды в далекой галактике. Знал бы Женька. Мысленно ржу: похититель чужих жен.
Слышу чьи-то шаги за спиной. Чувствую, что это Сита. Подходит, останавливается рядом и смотрит на темный контур Хан-Тенгри. Молчим. Вдруг Сита, посмеиваясь, говорит:
— Я даже не знал, что ты можешь за ночь весь сюжет Звездных Войн пересказать. Фанат, однако. И рассказываешь хорошо, будто книгу читаешь. Я аж заслушался и про сон забыл.
Невольно усмехаюсь. Да, Сита не соврал, он все слышал в ту ночь. И вот уже оба тихо смеемся, и чем дальше, тем сильнее.
— Меня выгнать, а сами смеяться, — словно пародируя Джа-Джа Бингса, говорит незаметно подошедший Бека, — смешно меня выгнать, да?
Ничего ему не объясняем; Сита тут же нашелся и пересказал Беке какой-то бородатый анекдот, и вот уже смеемся в три голоса.
Утром меня будит шум вертолета, привезли новых альпинистов. Сейчас их обрадуют, что восхождение запретил инструктор МЧС. Беки и Ситы уже нет. Что-то я разоспался. Одеваюсь, выхожу наружу, солнце слепит глаза, прекрасный синий день, какой бывает только после бури. Победа сияет свежим снегом, могучий Хан-Тенгри смотрит на нее, любуется, упираясь островерхой шапкой в небо. Лучше погоды для восхождения не придумаешь.
Иду к вертолету встречать прибывших. Алексей и Борис уже там, наши все — тоже. Улетят на этом вертолете в Бишкек, а я останусь для проверки маршрута. Вчерашний долговязый выскочка окликает меня по имени-отчеству:
— Юрий Сергеевич, а Юрий Сергеевич!
Оглядываюсь, парень бежит вприскочку, улыбается, счастливый, машет рукой. Жду его. Он подходит:
— Простите, а это правда, что вы можете уговорить гору пропустить альпинистов?
Улыбаюсь вместо ответа. Парень не смущается:
— Говорят, что вы и погоду хорошей делаете. Три дня было пасмурно, а вы приехали и вот… А по прогнозу сегодня снег. А вы пойдете сегодня туда? Да? С горным духом говорить. А он что — правда существует?
— Не выдумывайте, молодой человек. Я просто проверю маршрут.
Парень улыбается:
— Я думал, вы — шаман. И все такое, бубен там, напевы…
Меня прорывает. Ржу в голос, представив себя на горе с бубном. Весельчак парень. Машу на него рукой и иду дальше. Ну наговорили за ночь в лагере, ну нагородили! Сочинители.
Парень не отстает, быстро идет за мной:
— Юрий Сергеевич!
Останавливаюсь, смотрю на него, он смущенно улыбается:
— Говорят, вы историю района хорошо знаете?
— Есть такое.
— А правда, что у Победы и Хан-Тенгри перепутали названия?
— Была такая история с географией, — думаю, что парень, наверное, без меня литературы начитался, но раз спрашивает, так и быть скажу. — Бытует мнение, что самая высокая точка Тянь-Шаня — пик Победы — и есть настоящий, Хан-Тенгри, воспетый караванщиками. А Семенов-Тяньшаньский перепутал пики. Но никто не стал идти против его авторитета.
Подходит Сита, слышит последнюю фразу и добавляет:
— А в действительности все еще запутаннее, и Хан-Тенгри вообще неправильное название.
— Да вы что? И эта гора не Хан-Тенгри? — парень указывает рукой на Победу, — и не эта? — машет в сторону Хан-Тенгри.
Я поддерживаю Ситу:
— «Хан-Тенгри» вдобавок и не тюркское слово, оно — монгольское. Переводят как «Властелин неба». Но это не правильно. В названии фигурируют два разных, никак не связанных друг с другом слова — «хан» и «тенгри». Правильный перевод звучит «властелин», «небо». Через запятую. Понимаешь?
— Ага, ну может, это для удобства произношения?
— Нет. Тебе удобно вместо Нижний Новгород сказать Низ Новый Город?
Парень смеется.
— Ну а почему тюркам или кому еще удобно так говорить? Не потому ли, что это две горы? Хан, — указываю рукой на Победу, — и Тенгри, — указываю на Хан-Тенгри. За столетия все перепуталось и смешалось.
— А еще забылось, — вставляет Сита, — но у киргизов до сих пор есть легенда о двух братьях Хане и Тенгри, охраняющих горы Киргизии от злых духов. Хан и Тенгри — духи-стражи — белые барсы без пятен и очень крупные. Ак-илбирс, называем мы их.
— Здорово. Такого я еще не слышал. Два брата смотрят друг на друга через ледник.
Переглядываюсь с Ситой, улыбаюсь альпинисту:
— Быстро схватываешь. Именно так гласит легенда.
— Спасибо, Юрий Сергеевич.
— Да не за что.
Уходим, оставив парня разглядывать величественный пик Тенгри.
Возле вертолета вижу команду из Чехии, и издалека радостные крики:
— Юрка, привет!
Ускоряю шаги, это же — мои чехи! Так прозвали команду, которой пришлось ночевать у меня в подъезде в спальных мешках прямо на лестничной клетке. Потому что я ошибся со временем прилета и ждал их в аэропорту, а они меня — дома у закрытой двери. Не растерялись, достали мешки и легли спать. Приезжаю под утро и вижу картину маслом: подъезд, четыре спальника, костерка не хватает.
Обнимаемся с жизнерадостными чехами, они уже знают, что я закрыл маршрут, но смеются вместо того, чтобы расстраиваться.
Ловлю себя на мысли, что смеюсь со вчерашнего вечера. Смеюсь, чтобы заглушить тревогу и чувство неминуемой потери, которое гонит меня в горы. Там что-то совсем нехорошее происходит.
Пока комендант лагеря размещает чехов, собираюсь и ухожу. Но за крайними палатками меня нагоняет Женька.
— Юр, осторожнее там. Говорят, странные тени видели. Бык не бык… Что-то рогатое. А еще следы, такие как возле поляков. Весь лагерь об ак-илбирсе говорит. Я б списал на галлюцинации, если б не у всех одно и то же. И это… прости, что взъелся на тебя. Я не знал, просто увидев вас с Аленкой вместе, вспылил. Не поверил. И…
Протягиваю ему руку, он ее крепко сжимает. Говорю в ответ:
— Я рад, что ты нашел силы поверить. Но кто тебе сказал?
— Сита. Он не спал, оказывается, в ту ночь. Вчера в баре разговорились. Он мне все рассказал.
Сита… Теплое чувство благодарности разливается в груди. А Женька вдруг сгребает меня в охапку и хлопает по спине:
— Черт везучий, иди и разберись, что там происходит. Когда ждать тебя назад?
— Послезавтра к вечеру. Я взял рацию, но если что… Ищите меня ниже Важа Пшавела. Я выше не пойду.
— Хорошо, барс. Иди. Я буду ждать тебя здесь, как в тот день, когда ты первый раз спустился к людям с Хан-Тенгри.
Вздрагиваю и смотрю в голубые Женькины глаза. Он тепло улыбается. Знает? Понял? Или просто так вырвалось под наплывом чувств? Не спрашиваю, киваю и ухожу по леднику на юг, к Победе.
***
Миную пустующий лагерь номер один и иду по льду Дикого. Здесь меня уже не видно. Останавливаюсь, оглядываясь на долину. Могучие хребты Тенгри-Таг и Кокшаал-Тау смотрят друг на друга через ледник. Захватывающая дух панорама безмолвного величия. Тишина. Яркое солнце. Ветер молчит. Горы ждут меня. Чувствую, как соскучился Хан. Я — не меньше. Ненужный рюкзак, теплую куртку и снаряжение скинул возле крайней палатки. Найдут их там, конечно, в случае чего. Испугаются: вещи тут, а человека нет. Но я постараюсь, чтобы «чего» не случилось. Жду ответа от горы, но она молчит. Что же происходит? У меня дома — на Хан-Тенгри — все тихо и спокойно. Почему же брат молчит? Какое-то чужое движение, незнакомое, опасное и темное. Скользит в трещинах, ползет змеей вдоль троп. Мерзкий чужак, что тебе нужно в моих горах?
Смотрю на вершину Хан-Тенгри, пирамидой врезающуюся в небо, шепчу ее имя, ее настоящее имя, и свет солнца проходит сквозь меня, уничтожая мою тень. Теперь я свободен и не связан человеческим телом. Слышу тоскливый зов брата с вершины Победы. Белым барсом мчусь вверх, не оставляя следов, перемахивая через расщелины и пропасти, замечая следы людей на диких тропах, ощущая опасность и тревогу, и чужой недобрый взгляд.
Пещера под пиком Важа Пшавела. О ней люди не знают. Она под толстым слоем вечного льда, прохожу сквозь него в синие чертоги брата:
— Хан!
Он лежит, не двигаясь, большой белый барс без пятен, с темными подушечками лап. Точно такой, как я.
— Брат? — осторожно подхожу ближе, перешагивая через красные пятна крови, такие яркие на светлом льду. Трогаю лапой бок Хана, чувствую, что он пока жив.
Брат приподнимает голову, и два синих глаза вспыхивают на белой морде:
— Ты пришел, Тенгри? Хорошо. Я думал, люди не отпустят тебя. Думал, не дождусь и уйду один. Зря мы их пустили сюда, брат.
Сажусь человеком в белых одеждах рядом с ним и глажу по голове:
— Кто это сделал с тобой?
— Бык. Он пришел за людьми. Это они его привели! — Хан рычит, и горы вздрагивают, с Дикого падает лавина, над пиками взмывают вверх облака, вскипает вода под ледником.
— Спокойно, Хан. Люди не водятся с духами. Они в них не очень-то верят.
Брат переворачивается на спину, лапами вверх, вижу рваную рану на его боку. Пропоротую чем-то острым грудь, перебитую лапу. И не могу в это поверить. Духи неуязвимы и бессмертны. Он читает мои мысли, медленно принимает облик человека и мысленно отвечает:
— Мы не справились. Нас послали охранять горы. Ты помнишь, брат? Белый мир, такой тихий, такой прекрасный. Тысячи лет мы стерегли его покой. Но пришли люди, с веревками, крючками, ледорубами. Полезли на священные высоты. Шумят, гадят кругом, мусорят. Мерзкие, мерзкие создания. А за ними пришли их мерзкие низинные духи, что вьются рядом с ними и питаются их отбросами. Давай сбросим их всех? Зачем ты уговорил меня помогать им? — глаза брата тускнеют, лицо становится прозрачным, чуть слышно шевелит губами. — Я ухожу. Прощай. Я вижу твои мысли, ты будешь драться за них. Быка не победить. Он тут и там… сразу.
Хан рассыпается на сверкающие искорки и исчезает. Закрываю глаза и сдерживаю крик, что рвется из груди. Там внизу десятки людей, нельзя кричать, горы убьют их. Нельзя. Сжимаюсь в комок и молча кричу, беззвучно. Гора вздрагивает, глыбы снега падают с вершины. Ушел брат. Но я знаю: не удержит смерть бессмертного духа, не бывать такому.
Надо спросить у гор, что тут произошло. У снега и камней. У вечного льда. Пусть расскажут. Выхожу из пещеры сквозь ледовую завесу, взлетаю в несколько прыжков на пик. Осматриваю свой дом за облаками. Спрашиваю. Скалы и льды вздыхают, отвечают, отдают свои тайны. И я вижу, что здесь произошло.
Двуногий черный бык пришел не так давно. Пришел вслед за людьми. Издалека. Рыщет по горе, брат его останавливает, но бык не слушает, отмахивается и переходит из мира духов в мир людей. Шатается по склонам, рогами-кинжалами веревки рвет, сталкивает камни и ледовые карнизы на восходителей, мерзко ухмыляется. Вызывает темные тучи и холодные ветра. Что за тварь?
Брат несколько раз перехватывает его, сражаются, но бык легко переходит из мира в мир и нападает там и там. Вот о чем говорил Хан! И вот почему он погиб. Переходя в мир людей, мы становимся такими же уязвимыми, как они. И такими же слабыми. Теряем часть своих способностей, пока снова не возвращаемся в мир духов. А брат отдал свою силу, всю до капли, едва хватило добраться до логова.
Задумываюсь. Внимательно смотрю вокруг. Чужака нигде нет. Тишина, и где-то очень тихо кто-то зовет меня. Осматриваю поток ледника и понимаю, почему поляки до сих пор в коме. Вот они, их жизни, сидят тут, вмерзшие в лед. Вчера Хан хотел их спасти, кинулся белой стрелой между быком и людьми, прикрыл своим телом, отдал силу, не дал замерзнуть… Ждал, пока я приду и найду их. Истекал кровью вместо того, чтобы перейти в мир духов и спастись. Не уберег тех, что вчера сорвались, не мог разорваться между ними. Не знал, кого же стоит охранять. А мне сказал, что у него все в порядке. Эх, брат!
Я уже говорила, что утро у нас начинается не с кофе? Впрочем, до кофе чаще всего не доходит вовсе. На этот раз меня разбудил противный писк комма. Комм — это либо наши, но все наши вот они, дрыхнут рядышком. Либо — Приют, а эти ребята тревожат только тогда, когда действительно аврал полный.
Потянувшись, открываю глаза. Все как всегда — лежу на груди вытянувшегося вдоль всей кровати Шеата, слева сопит Шиэс, справа примостился Дэвис, кажется… Этих братьев не отличить, когда они милые дрыхнут в пижамках. Но комм все еще пищит, а разбудить семейство не охота.
Поднимаюсь и выхожу в коридор проветриться, заодно и отвечу. Взволнованный градоправитель в экранчике лопотал что-то про сумасшедшую полицию, которая намерена нас то ли штрафовать, то ли воевать… Странные люди вообще. Воевать пятью кораблями против целой планеты с кучей вооружения, это даже не самоубийство, это тупость. Не думаю, что в полицию берут дураков, значит они прилетели скорей всего штрафовать. Вот только за что? Никаких особых косяков своих подопечных я припомнить не смогла, вот маги косячат, да. Только прилетели ведь не к магам на Синтэлу, а в Приют…
Пять небольших легких кораблей с эмблемами полиции местной Федерации зависли над Приютом. Ну и чего вам надобно, граждане нехорошие? Преступников не держим, убийц сами убиваем, наркодиллеров тут же травим найденной продукцией. Что не так-то?
Я отыскала корабль с самым главным (он всегда или впереди или позади, смотря какой главный по характеру). Этот оказался впереди, являясь носом маленького клина. Хорошо расположились, удачно. Вот и отлично, значит главный не трус. Вошла в рубку, подхватила падающего в обморок какого-то парнишку и спихнула его на кресло. Что поделать, люди впечатлительные существа. Тесновато тут у них в рубке. Но ничего, не смертельно. А вот серые стены совершенно не радуют. Эдак и экипаж можно до депрессии довести… Где-то завыла сирена, послышался судорожный топот бегущих ног. Резко распахнувшиеся автоматические двери, с десяток таких же одетых в форму полицейских, наставленные на меня дула бластеров… Совсем опухли, видать…
— Спокойно, мальчики, — я подняла правую руку в знак приветствия, заодно показывая, что не вооружена. — Где тут ваш самый главный начальник? Я по поводу Приюта пришла.
Отмерший отряд неверяще смотрел на стоящую прямо перед ними чужую женщину. Ага, появилось незнамо откуда рыжее чудовище, в одной майке и штанах прошлепало по открытому космосу, зашло в корабль через стенку, а не через шлюз, как все нормальные люди делают. Тут есть над чем подумать. Первым опустил оружие командир, дальше спрятали бластеры и остальные.
— Полковник, тут к вам… эээ…
— Начальник всея Приюта, — холодно отрекомендовалась я, рассматривая невысокого плотного человечка в черном комбезе. Человечек был в возрасте, поскольку имел небольшие залысины, второй подбородок и несколько морщин на лбу. Лет эдак сорок пять, может ближе к пятидесяти. Довершал картину массивный мясистый нос, отвлекающий внимание от глаз и залысин.
Вот не знаю почему, но у людей глаза намного меньше, чем у эльфов и других магических существ. Очень часто они скрыты складками, морщинами, опухшими веками, и разглядеть цвет глаз очень трудно. Нужно приглядываться и присматриваться. У тех же эльфов глаза несколько больше, намного ярче и красивей, их сразу видно. Никогда не отвлекаешься на нос эльфа или, скажем, на брови. Всегда смотришь в глаза. Тут же темный лес… За этими мешками под глазами самих глаз не видно.
— Как вы вошли? — холодно спросил он, на всякий случай касаясь кобуры.
— Через обшивку, — милостиво поясняю и, не дожидаясь приглашения, усаживаюсь в ближайшее кресло. Рубка тут маловата, вон связист еще не оклемался даже… Поскольку второе кресло было занято, то создаю озадаченному полковнику третье. Мужчина нерешительно касается мебели, щупает, едва на зуб не пробует.
— Давайте ближе к делу, — ненавижу формальности, не люблю военных с их дурацкими тараканами, но что делать, если надо договариваться? — Чего вы хотите от нашего мира и почему для переговоров прислали полицию? Мы что, украли у ваших торговцев помидорку?
— Ваши товары и услуги нелицензионные, — оправился от первого шока полковник, но на юмор не среагировал. — Вы не имеете права торговать с Федерацией.
— С Федерацией мы не торгуем. Точнее, со всей Федерацией, — значительно смотрю на него, но вояку не пронять. Он пришел по делу, значит будет все по делу. — Мы ведем торговлю и обмен студентами с десятью планетами, состоящими в Федерации, это так. На данный момент это оптимальное соотношение финансов, продукции и услуг, и возможностей людей.
— Чтобы этим заниматься, вам нужна лицензия. Поскольку ее нет, мы требует прекращения всей незаконной торговли, — оттарабанил полковник и вытер блестящую залысину большим бумажным платком.
— Отлично, — я потерла ладони в предвкушении разгрома. — Дайте мне координаты и связные данные организации, которая выдает лицензии, и мы все решим в течении пару дней.
Полицейский кривовато усмехнулся.
— Не получится. Лицензии выдаем мы.
Вот козел. Значит, хотят на лапу. Много, часто и постоянно. Что ж…
— Интересно… — тяну я и добываю себе чашку чая. Раз уж завтрак в кругу семьи накрылся, гостей тут не уважают, то кормить себя придется самостоятельно. — С каких это пор правоохранительные органы занимаются лицензиями? Мне всегда казалось, что лицензии выдают совсем иные конторы. В таком случае я предупрежу всех граждан, с которыми мы имеем дело, о том, что все поставки за прошедшие полгода были нелицензионными. Так же мы прекращаем торговлю продуктами питания, алкоголем, тканями, посудой; закрываем филиалы банков и объявляем банкротство на ваших планетах; прекращаем обучать и практиковать ваших студентов, их практика во всех наших организациях не будет засчитана…
— Как вы смеете? — размер предстоящего пиздеца начал потихоньку доходить до застывшего статуей полковника.
— Как смеем? Да очень просто. Без ваших изголодавшихся за настоящими продуктами людей мы проживем. Помимо Федерации есть очень много планет, где нет таких чистюль, как вы. Они не откажутся от торговли, а без нескольких тысяч туристов мы не умрем. Наша экономика достаточно гибкая, чтобы не загнуться без вас. А вот сможете ли вы поддерживать ресторанный бизнес, туризм, практику студентам мед и пед вузов, которые у нас имеют широчайшие полномочия, а у вас им самое большее, что дают сделать, это поставить укол обморочной старушке и провести одно-два занятия в детском садике? Мы так же преспокойно прекратим поставки металлов, правда эта отрасль у нас еще не достаточно качественно развита, но что делать, металлургия здесь стала развиваться позже всех. Четыре компании-посредника накроются медным тазом, поскольку они уже вложили деньги в этот металл…
Поставки качественного вина так же прекратятся. Начнется контрабанда, поскольку люди всегда найдут возможность что-то купить, украсть, увезти или перепродать. Начнутся у вас митинги и протесты, люди привыкли к нормальной пище и не желают давиться производством ваших недофабрик. Начнутся бунты, скандалы, вооруженные нападения… И первыми выступят студенты множества вузов, которым не засчитали полугодичную практику. Раз вы этого всего хотите, пожалуйста.
Я открыла комм и связалась с давно знакомым ректором медицинского вуза одной из планет Федерации, чтоб им там икнулось, чинушам несчастным. Этот человек был умным, понятливым, в случае чего мог подыграть. Во время разговора полковник потел, вонял, тер свою полулысину и думал. Наконец, он созрел сделать предложение, от которого нельзя отказаться. Я уже подумывала благополучно уничтожить эти корабли, благо мне это ничего не стоит, но… За этими халявщиками придут другие, за ними — третьи. Всех не перебьешь, не уничтожишь. А воевать с Федерацией совсем не выгодно.
— Мне бы хотелось уладить этот вопрос мирным путем, — начал человек, протирая свою лысину. Ну чего так бояться, здесь же все свои? А я кусаюсь только тогда, когда на меня давят. Видимо, он красочно представил, как десять планет устраивают бунты, митинги и требования вернуть все как было.
— Отлично, давайте решать. Я так понимаю, наши лицензии и санстанция в вашем случае не котируются? — прищурилась я.
— У меня есть специалисты, которые могут инспектировать… — поделился человек, теперь уже просто усталый, стареющий человек. Увы, не представившийся.
— Вот и прекрасно. Давайте своих специалистов, я их свожу везде и всюду, по всем заводам, фабрикам, школам, больницам. Поверьте, у нас есть что смотреть.
— Верю. Но за лицензию полагается платить взнос…
— Уважаемый, — я убрала пустую чашку и всмотрелась в человека. Вот и есть повод потренироваться во влиянии на мозги без радикализма. Такой вонючий «котик» мне даром не нужен. — Взносы — это, конечно, хорошо, но где гарантия, что через месяц вы не прицепитесь еще к чему-то и не потребуете второй взнос? Потом третий взнос? Вам не кажется, что этот мифический взнос — взятка должностному лицу? Поверьте, писать кляузы могут не только чокнутые мамаши, позволяющие своему потомству отрывать головы кошкам и растящие юных маньяков. Донос могу написать и я. С видеозаписью, которая сейчас снимается, с указанием названий ваших кораблей, со всем происходящим вплоть до последней секунды. Сдается мне, вам бы не хотелось закончить свою карьеру полицейского отстранением от службы за взятки?
Внушенный словами и воздействием ментального щупа на хрупкие мозги, человек замер, растеряно поморгал и вдруг успокоился.
— Хорошо, ваш первоначальный взнос можно отложить на…
— Неопределенный срок, — подкрепила результат я последним точечным уколом в мозг человека и убрала щупы. С людьми так сложно — они такие хрупкие. Никогда не знаешь, рванет ли, где рванет и когда.
Покряхтывающий человек достал из нагрудного кармана своего комбеза планшет и принялся составлять договор. Я внимательно вчиталась в строчки, скопировала это добро и отослала нашему законнику. Ушлый адвокат был изгнан со своей планеты с громким скандалом, приперся к нам, прижился и даже стал неплохо работать. С условием — без взяток. И таки работал. Пусть почитает, найдет каверзу — договор всегда можно расторгнуть.
После заключения договора полковник велел провести меня к каким-то своим людям. Служаки начали готовить челнок, я буркнула, что много чести и обойдусь пешочком.
— Покажите корабль, где там ваши инспекторы и свободны.
— Но как же… — замявшийся полицейский замер у огромного экрана, отображающего внешний космос, соседние корабли и кусочек зеленеющего внизу Приюта.
— Пешком и молча. Хотите сопровождать меня, надевайте скафандр! — возиться с посторонними людьми не хотелось. Я не люблю, когда мне навязывают свой транспорт и свои правила. Понятно, что это чужой монастырь, но их сюда никто не звал. И без их инспекции мы бы жили еще миллион лет и не померли.
Я потащила быстро натянувшего скафандр полицейского к другому кораблю за инспекторами. Ну держитесь, сволочи, вы у меня все проинспектируете, до последнего винтика. В каждый сортир заставлю заглянуть. В каждую кладовку заведу. Если не подохнете по дороге от обилия информации. Денег вам захотелось, вашу дивизию! Деньги нужно зарабатывать, а не выбивать.
Предложи они нам защиту от пиратов хотя бы (пиратов мы и сами на глобус натянем, не вопрос), я бы еще подумала. Но внаглую требовать деньги ни за что — перебор. Без их планеток мы не пропадем, они без нас засрутся по самые уши. А уж какой хай поднимут студенты, их семьи и преподаватели, можно только представлять. Во все века бунты начинались с бездельничающих студентов или ущемленных рабочих. Нарывается же, Федерация хренова. Довыделываются, что приглашу наших пошерстить их мирочки. То-то счастливы будут правители, когда на их планеты станут валиться как снег на голову укуренные синериане.
С довольной ухмылкой крокодила я вошла в зал, где собрались оповещенные инспекторы. Приступим, господа!