«Пусть даст себе волю, — думала Анастази, — пусть позволит себе вздохнуть. Он сейчас как ныряльщик, вынужденный без глотка воздуха сидеть под водой».
И Геро откликнулся. Он тоже привлек её к себе, сначала осторожно, затем смелее и напористей. Возможно, само его тело запросило пощады.
Или он всё же понял, что её действия не предательство или ловушка, а попытка врачевания. Он почувствовал себя свободным.
Колодки, щелкнув, распались. Он ощутил нестерпимую жажду вдоха, которого так долго был лишен.
Ласки его были беспорядочны. Он забылся в той страсти, которая его захлестнула. Он сбрасывал, срывал с себя все тесное, жмущее, стесняющее; он упивался этой неожиданной анархией.
Он делал то, что желал, влекомый лишь чувственным вдохновением, без подсказок разума и окриков долга. Анастази казалось, что её уносит вздыбленный поток. Она вдруг превратилась в игрушку, в песчинку, в щепочку, уносимую на гребне и брошенную на самое дно.
Она догадывалась, что Геро в своем опьянении и не помнит о ней. Её тело стало обезличенным, безымянным. Он вряд ли сумел бы в те минуты вспомнить её имя.
Но ей было всё равно. Это его беспамятство её радовало. Она того и добивалась – его сладкого забытья.
Ей нравилось быть песчинкой, нравилось покоряться этой безудержной, но вкрадчивой силе, нравилось оставаться ведомой. Она покорилась своему божеству, подарила ему блаженство, и в том была её награда.
После близости Геро почти сразу заснул. Он все же сделал попытку что-то ей сказать, не то выразить благодарность, не то сожаление, но она решительно пресекла его попытки. Ей от него ничего не надо.
— Спи, — шепнула она и без звука вышла за дверь.
Странно она себя чувствовала. Будто это и не она вовсе. Будто её подменили. Изгнали из тела, а когда, после скитаний, она вернулась, то тело оказалось иным, подправленным, обновлённым.
Вернувшись к себе, она с недоумением разглядывала ладони и пальцы, заглядывала в зеркало, поворачиваясь то так, то эдак, привыкая к новым сглаженным чертам, утратившим угловатую сухость.
Что-то в ней изменилось. Она стала другой. Она прислушивалась к току крови и удивлялась. Она чувствовала жизнь. Она снова была живой.
Она не приносила жертву, жертву принесли ей. Он отдал ей свою силу за обретённую свободу. Они вовсе не были любовниками, их соединила не страсть, а звериное родство.
У каждого их этих зверей были свои раны, нанесённые охотником, и, забравшись в берлогу, эти два зверя, слишком разные, непохожие, но единой природы, эти раны зализывали.
Их союз никогда не украсит мир цветением и плодоношением, но в своем родстве они разделят пищу и кровь.
Но очень скоро она раскаялась. Геро, опьяневший от свободы, вновь решился на бунт. Он потребовал свидания с дочерью.
Развязка была ожидаема. Её высочество отказала, а он, уже познавший силу отчаяния и безрассудства, пытался себя убить.
Перебил себе вены осколком зеркала.
Анастази вошла в гостиную её высочества, когда Геро уже там не было. Только потерявшая голос герцогиня.
Анастази находилась от её апартаментов довольно далеко, но и там слышала её животный вопль. Придворная дама и не предполагала, что её хозяйка умеет так кричать.
Зрелище была ужасающим. Повсюду осколки громадного зеркала, закапанные кровью. Его кровью. К самым дверям ведет кровавый след.
Как много крови! Анастази испугалась. С такой кровопотерей он вряд ли мог выжить!
Но Геро чудом остался жив.
Анастази казалось, что повторяется, идет будто закольцованный в буро-черную ленту прежний кошмар. Растерзанный, бесчувственный Геро, рядом с ним желтый от подавленного бешенства Оливье, и бледная герцогиня. Вновь её кроткий и лживый шепот.
— Глупый… Почему же ты такой глупый?
Обещания, посулы. Анастази едва не стошнило. Схватить бы эту лицемерку за шиворот и волоком тащить прочь. Но ей придется сдержаться. Эта отвратительная сцена не последняя, ей придется участвовать в этом кровавом балагане и дальше.
Клотильда вновь испугалась и уступила. Едва Геро немного окреп, Анастази сама отвезла его в Париж, в дом бывшей тёщи.
Девочку он видел только спящей. Бывшая тёща вновь шипела и проклинала. На обратном пути Геро казался ещё более подавленным, чем до поездки. Чего он добился ценой своей крови, ценой своих страданий и увечий?
Да, он увидел дочь, и что с того? Он не сможет остаться с ней, не сможет заботиться. Зачем же с таким упорством ковырять едва затянувшиеся раны?
Тогда в карете она пыталась ему объяснить и даже научить. Учила правилам выживания в этом диком, неправедном мире, где Богу служат лишь на словах, а на деле поклоняются дьяволу.
— В этом земном аду побеждает лишь тот, чье сердце становится неуязвимым. Нами движет суровая необходимость, голод и боль. А чувства – это редкая и дорогостоящая приправа.
Но вряд ли Геро прислушается к её словам. Для него те самые чувства, которые она причислила к излишествам, ценнее, чем сама жизнь.
Он не желает довольствоваться грубым существованием, он желает смысловой определённости и светлой божественной цели.
Анастази могла бы назвать это детским упрямством, но сразу же себя одернула. Чего бы он стоил тогда, если бы внял её советам и ради животного спокойствия пожертвовал бы дочерью?
В замке были гости, и Анастази пришлось незамедлительно составить компанию её высочеству, которая, по всей видимости, заливала раздражение вином.
Принцесса не задала ни единого вопроса, якобы увлеченная беседой с герцогиней де Шеврез, но Анастази поймала на себе её взгляд. Хозяйка изнывала от желания этот вопрос задать.
Анастази не понравилось, что хозяйка пьяна. Это был признак внутреннего разлада, смещения каких-то важных шестерёнок. Как бы ей не пришло в голову отправиться к нему…
Вновь приступ ревности, той горечи, будто она сжевала пучок полыни. Как её остановить?
А утром свершилось чудо. Её высочество проявила невиданную щедрость – она позволила Геро видеться с дочерью, и Анастази будет привозить её к отцу в замок.
Что же ему пришлось вытерпеть, если к утру случилось это преображение? Более того, герцогиня уже не требовала тайны и скрытности. Геро стал её официальным фаворитом.
Смешно было бы предполагать, что его существование в качестве подневольного любовника является тайной, но свита — фрейлины, дворяне, пажи, лакеи и горничные — делали вид, что ничего об этом не знают. Геро будто и не существовал вовсе.
Но вот её высочество произнесла свое веское слово, и он внезапно стал видимым.
На первый взгляд ничего не изменилось. Геро по-прежнему не покидал своих апартаментов, лишь изредка спускаясь в парк, но перед ним стали открыто заискивать.
С ним искали встречи, ему почтительно кланялись.
Анастази это забавляло. Как быстро эти тщеславные господа сменили гнев на милость!
Ещё несколько дней назад они презирали безродного найдёныша, который, несомненно, будет изгнан в свои трущобы, как только наскучит, а теперь вдруг открыли в нём неведомые прежде достоинства.
Оказывается, он прекрасно воспитан, обходителен, скромен, умен. Выбор её высочества вполне оправдан. А что касается его происхождения, то тут непременно кроется какая-то тайна.
Анастази даже пересказывала эти слухи самому Геро. О его несчастных родителях, которых разлучила злая воля их враждующих семей, и бедные влюбленные погибли в разлуке. Отец был вынужден пожертвовать своей любовью во имя долга.
— Почему именно отец, а не мать? – с усмешкой осведомился Геро. – Логичней было бы предположить, что от меня, как от незаконнорожденного, отказалась мать, спасая свою честь.
Анастази кивнула.
— Пойду предложу им новую версию.
Сам Геро, страдая от всеобщего внимания, стал ещё более пугливым и замкнутым.
Он почти не выходил из своего кабинета, который походил на маленькую библиотеку, и дни напролет проводил с книгой у окна. Он чувствовал себя свободней, когда герцогиня отлучалась в Париж, прихватывая с собой и свиту.
Придворная дама следовала за ней. Но в одну из таких отлучек Анастази решилась на безрассудство. Сопроводив её высочество к вечерней службе в королевской часовне, Анастази уже не вернулась в Аласонский дворец. В сопровождении двух верных слуг она отправилась в Конфлан.
Впрочем, она и не собиралась делать тайну из своей поездки. Она всегда могла объяснить своё исчезновение беспокойством или тайным доносом. Герцогиня хорошо знала эту её редкую особенность чуять опасность и никогда не задавала вопросов.
Её первая статс-дама, как хорошо обученная сторожевая собака, обходила господские владения, выслеживая непрошенных гостей – разбойников и браконьеров. Ей бы и в голову не пришло, что преданная служанка, облеченная властью, сама грешит сходным промыслом.
Анастази отправилась в Конфлан, чтобы увидеться с Геро, фаворитом её высочества.
В Конфлане её визит так же не вызвал ни удивления, ни беспокойства. Анастази для видимости прошлась по тихому ночному замку, оглядела сонных слуг и повелела выдать всем по стакану вина, даже великану Любену, который на минуту, из любопытства, оставил своего господина.
Этого медлительного парня Анастази выбрала сама, когда неожиданному пленнику потребовался не то тюремщик, не то слуга. С тех пор она не оставляла парня своим вниманием.
Собственноручно угостила вином, предварительно добавив в стакан не особо крепкого снотворного, чтобы к утру всё шло как заведено.
Любен уснул быстро, а придворная дама вошла в апартаменты фаворита через потайной ход, ведущий из кабинета герцогини в его спальню. Уже отворяя узкую, скрытую за шпалерой дверь, она вдруг споткнулась. А если он её не ждёт?
Тот первый их раз случился в беспамятстве, в лихорадке. Теперь, по прошествии времени, Геро уже притерпелся к своей неволе.
Он стал спокойней, как будто болезненное противоречие между телом и духом немного сгладилось, или он нашел способ это противоречие обезболить, как вывернутый на дыбе плечевой сустав.
Увечье никуда не делось, но охлаждающий бальзам глушит боль.
Герцогиня так же с тех пор не жаловалась на его холодность, на его тайное неповиновение. Или она тоже смирилась, осознав, что ничего сверх оговоренного сделкой он ей не даст.
Как бы то ни было, а Геро мог быть опечален или даже раздосадован ночным визитом. Он любил одиночество, дорожил ночными часами, когда был предоставлен самому себе.
Это были часы отдохновения узника, когда с него снимали тяжелые оковы и разрешали порезвиться, как несмышленому щенку.
Любен рассказывал, что Геро, когда принцесса отсутствовала, действительно вёл себя как мечтательный подросток.
В тёплые месяцы он валялся на траве, закинув руки за голову, и бездумно смотрел в небо. Иногда босым бродил по траве.
Осенью и зимой бросал у камина несколько подушек и стаскивал туда же чернильницу с пером, несколько листов бумаги, чтобы заняться рисованием, лежа на животе.
Он даже устраивал живописный беспорядок, находя в этом маленькое утешение. Разбросанные вещи словно облегчали тяжесть давивших на него обязательств. Он так поддразнивал невидимых тюремщиков.
Правда, это стало с ним происходить после того, как хозяйка обещала ему встречи с дочерью.
До этого он проводил часы одиночества в полной неподвижности, как застигнутый внезапным морозцем мотылёк, блестящие крылышки которого покрылись инеем и отяжелели.
Но эта неподвижность дарила ему покой. В праве ли она лишить его этого покоя?
В эти часы он, как побитый градом фруктовый сад, как ржаное поле после налетевшей бури, как тихий процветающий городок после набега варваров. Ему требуется время.
Но Анастази всё же вошла, решив, что ограничится разговором. Она была в Париже, следовательно, у неё есть новости. Он её не прогонит.
Геро не спал. Он любил ночные часы. Те, что проводил по собственному разумению. У изголовья ровным пламенем горел ночник.
Геро, ещё не раздевшись, полусидел, опираясь на локоть, и медленно листал какую-то книгу. Страницы книги были испещрены не то формулами, не то алхимическими знаками.
Ночник был слишком слаб для чтения, поэтому он перебрасывал листы, как ребёнок, разглядывающий картинки.
На щелчок замка он поднял голову, но не вздрогнул, не вскочил. Он как будто знал, что за гостья к нему пожалует.
Анастази ещё мгновение колебалась. Он выжидающе на неё смотрел. Она сделала ещё один шаг. Геро отложил книгу и поднялся.
— Мария больна? – тихо спросил он.
Анастази отрицательно качнула головой. Она жалела, что пришла. Ей было стыдно.
Она пришла не утешить, она сама пришла за утешением. Она мечтала об этом с той самой ночи, как он держал её в своих объятиях.
Не он — она в нём нуждалась. Ей тоже нужна его сила, его тепло.
Она ничуть не лучше своей госпожи. Вслед за теми варварами, что вытаптывали посевы, и градом, что обрушился на тонкие ветви с народившимися плодами, она пришла урвать свою долю добычи, обломать те отважные колосья, которые выжили и распрямились.
Геро не казался растерянным. Он по-прежнему пристально на неё смотрел.
0
0