Ирина Архиповна прикрыла глаза.
Объявились, наконец.
Живы, целы, здоровы. Нашли свою дорогу. Помощь отыскали… Друзья у них появились.
Слава богу.
Теперь перечитаем, что они в своей шифровке накрутили.
Ага, шифровке. Не очень умелой, но все же.
Написано по-русски, но взывание к местным богам и кое-какие речевые обороты — явные следы попытки стилизации под местные правила составления писем. Янку по имени не назвали, ее помянули по имени лишь раз, и то по неполному. Как не раз уже замечала старая разведчица, для местных эта разница очень ощутима, по неполному опознать шансы на порядок меньше. Значит, мальчишки действительно опасаются… и при этом считают, что русский язык — не преграда для желающих почитать их послание.
И о чем нам это говорит? А ни о чем хорошем.
Во-первых, такие желающие есть. Во-вторых, они знают — или могут знать — русский. И в-третьих, друзьями их назвать трудно.
Вот, тут об этом почти прямо сказано:
А в здешних местах задержались те добрые люди, благодаря которым дорога завела нас так далеко от родных мест. Не встречались ли они Вам? Нам пока нет, но вот следы их трудов на благо здешнего общества попадаются постоянно.
Молодцы, мальчишки. Ну уж если она, ворона старая, догадалась, то им, молодым да шустрым, как говорится, сам бог велел. Ага, Туманова, все пятеро богов сразу. Ближе к делу.
Добрые люди, значит? Намек явно Славкин, Макс вряд ли читал товарища Булгакова. Добрые люди, хозяева загадочных технических устройств, отправивших четверку москвичей в дальние края. Задержались здесь? Следы их трудов на… хм, трудов во благо общества. Тоже намек, тоже Славкин, только вот радости от него маловато. Что-то эти господа радетели за общественное благо здесь натворили. И встречаться с ними мальчишки явно не хотят. Согласна, думаю, и нам не стоит. Не подвело ее, значит, чутье, велевшее сидеть в городе тихо и обзаводиться агентурой, не засвечивая свое происхождение и умения. Разве что вязанье пришлось показать, но это мелочи.
Сделаем зарубочку на память и что там дальше?
Не зацепило ли вас с малышкой во время того неудачного праздника?
Зацепило, конечно. И еще как! И Янка, и она сама схлопотали магией что называется, от души: не просто энергию получили — с уже полусформированным даром! Маяться ей теперь с предсказаниями до… да сколько получится.
Посылаем на жизнь…
Что-что?
Влажная листва под подошвами ботинок – добротных, купленных на Бонд-стрит — не рассыпается с шелестом, а мягко пружинит, а висящая в воздухе туманная дымка щекочет чувствительные ноздри человека, шагающего напрямик через сад к небольшой местечковой церквушке, минуя тропинку. Туман оседает на одежде и волосах, у него запах прелой листвы и подгнивших яблок.
Детектив-инспектор Энтони Дж. Кроули поднимает воротник короткого черного пальто, с шумом втягивает носом воздух и морщится. Кому-то окружающий его пейзаж может показаться исполненным уюта и романтизма – старинное здание церкви, подернутое пеленой утреннего тумана, яблоневые деревья с поникшими под тяжестью плодов ветвями, силуэты небольших аккуратных домишек с одинаковыми крышами. Кому-то, но не ему. Запах прелой травы и яблок не навевает ему мыслей о тихих вечерах у камина с бутылочкой сидра, для Кроули это запах застоя и загнивания, запах глубокой провинции, места, где никогда ничего не происходит.
Хотя, насчет ничего не происходит – само его присутствие здесь опровергает эту мысль. Если бы здесь ничего никогда не происходило, то твердая рука его шефа – старшего инспектора Валери Зевул – не выдворила бы его среди ночи из теплой постели, и ему не пришлось бы тащиться ни свет ни заря в богом забытую дыру под названием Тэдфилд.
Перед низкой решетчатой оградой, опоясывающей церквушку с садом, его встретила лишь машина парамедиков с выключенной мигалкой, притаившаяся в тени деревьев. Двое мужиков в одинаковых форменных куртках маячили рядом с тлеющими сигаретами и термо-кружками в руках. Их присутствие здесь явно не требовалось – судя по отчету местного констебля, человек внутри церкви уже некоторое время был безнадежно мертв, а фургончик службы судмедэспертизы уже наверняка выдвинулся из Лондона следом за Кроули, чтобы забрать тело.
Местный блюститель порядка, собственной персоной, топчется на пороге храма Божия, зябко поводя плечами. Темноволосый, чуть выше среднего роста и еще совсем молодой парень с простоватой физиономией, назвавшийся Ньютом Пульцифером, с ходу вываливает на Кроули кучу нужной и ненужной информации, а тот бурчит в ответ нечто маловразумительное и не слишком любезное, а потом наконец переступает порог церквушки.
Кроули ни разу не любитель любых помещений, предназначенных для религиозных ритуалов, внутри ему всегда более или менее не по себе, хотя в этой своей слабости он никогда никому не признавался, разве что однажды… Впрочем, некоторые страницы его биографии давно перевернуты, нет смысла к ним возвращаться.
Внутри все предельно просто и аскетично, за исключением двухметрового распятия из черного дерева изумительно тонкой работы – фигура Христа буквально излучает страдание и благодать каждой черточкой, каждым изгибом мучительно напрягшихся мышц, складки его набедренной повязки тщательно проработаны неизвестным мастером, как и детали тернового венца.
Кроули недосуг разглядывать обстановку, он вновь морщится – обостренное от природы обоняние улавливает запах крови, прямо как в мясной лавке.
Тело со вскрытой грудной клеткой лежит прямо перед алтарем, и крови из-под него и вправду натекло прилично. Одного взгляда Кроули хватает, чтобы понять, что спихнуть это дело на местную полицию не удастся – вокруг убитого очерчен круг, а внутри него нарисованы странные знаки, довольно явно указывающие на ритуальный характер убийства. Версия про бродяг, забравшихся в церковь ночью и перессорившихся из-за содержимого ящика для пожертвований, рассыпается с треском, и Кроули тоскливо возводит глаза к одному из оконных витражей, размышляя о том, что в этой дыре в такую рань негде будет даже кофе выпить, и что, похоже, он тут застрял на неопределенное время. Изображенный на витраже белокурый ангел глядит на него, кажется, с толикой сочувствия.
***
— Слушай, ну почему я, а? Хастур с Лигуром очень неплохо бы управились, да и свежий воздух им не повредит, оба уже практически обросли плесенью и бородавками.
— Считай, что ты пользуешься моим особым расположением, — в тоне шефа явно звучат издевательские нотки. – Ты лучший сотрудник, Кроули, гордись.
— Охотно уступлю это звание кому-нибудь другому, — бурчит тот, делает большой глоток из кружки с кофе, обжигается и сдавленно шипит.
— Выше нос. Судмедэксперты уже скоро будут на месте, покрутись пока там, оглядись. Я вышлю тебе командировочные документы в электронном виде. Возможно дело яйца выеденного не стоит, ты управишься за пару дней и повысишь процент раскрываемости по нашему подразделению. Словом – я на тебя надеюсь.
Старший инспектор Зевул уже отключилась, а Кроули глядит на темный экран смартфона со смесью брезгливости и досады так, будто злосчастный гаджет в чем-то виноват.
— Попробуйте мой домашний яблочный пирог, голубчик, не пожалеете.
Мадам Трейси, владелица небольшой кофейни, ставит перед Кроули тарелку с пирогом и игриво ему подмигивает. Четверть часа назад это ярко-рыжая, злоупотребляющая косметикой особа бальзаковского возраста предложила ему снять комнату в ее особняке, где уже квартировал сержант Шедвелл, руководивший местным полицейским участком, как будто знала, чем закончится его разговор с шефом.
С обреченным вздохом Кроули берет вилку и втыкает ее в мягкое тесто. Подкрепиться и вправду не помешает — ему в самом скором времени предстоит допросить местного священника, который уже вот-вот должен вернуться из кратковременной отлучки в Лондон, а еще собрать первичные показания свидетелей, если таковые найдутся.
***
Дверь в небольшой флигель, примыкающий к зданию церкви, приоткрыта, Кроули стучит костяшками пальцев и заходит, получив изнутри любезное приглашение.
Священник уже успел облачиться в сутану, и теперь тщательно расправляет складки дорожного черного костюма, прежде чем убрать его в шкаф. Пастор стоит вполоборота, его лица не видно, виден лишь край округлого подбородка и затылок со встопорщенными совсем светлыми волосами над жесткой кромкой колоратки.
«Будто цыплячий пух, — думает Кроули, ощущая словно толчок изнутри, ускоривший биение его сердца. Когда же священник оборачивается, улыбаясь приветливо и чуть виновато, сердце детектива-инспектора пускается вскачь будто танцор, резко ускоривший темп. Он шумно втягивает воздух носом и выпускает его через рот вместе с одним-единственным словом.
— Ангел…
— Кроули! Бог, мой, это и вправду ты.
Двадцать два года назад Энтони Дж. Кроули открыл дверь другого помещения – комнату в резиденции при колледже Илинг. Открыл он ее совершенно по-другому – без стука, пинком ноги. А что было делать, если в его правой руке был чемодан, а в левой гитара?
И первое что он увидел это стоящий вполоборота к нему его будущий сосед – похожие на цыплячий пух светлые волосы, вьющиеся трогательными кудряшками над воротом кашемирового свитера, по-детски округлая линия щеки и подбородка, мешковатая фигура в целом, но довольно симпатичная задница, обтянутая твидовой тканью брюк в мелкую серую клетку.
Кроули не ответил на приветствие и не поздоровался сам – шагнул внутрь, водрузил чемодан и гитару на кровать, сам плюхнулся на стул, задрав ноги в тяжелых черных ботинках с заклепками на край стола, откуда его новый сосед торопливо снял стопку каких-то потрепанного вида старых книг.
Выглядел сосед типичным ботаником – невысокий, кругловатый с написанной на лице непроходимой младенческой наивностью. Полная противоположность самому Кроули – долговязому, тощему, носатому с нечесанными рыжими патлами, падающими на плечи, увешанному рок-атрибутикой, который не удосужился снять свои солнцезащитые очки даже в помещении.
— Тебя зовут Энтони, да? А как мне тебя лучше звать – Энтони, или Тони?
— Ни так, ни эдак. Зови меня просто Кроули. Уяснил?
Ботаник просиял улыбкой, не обращая внимание на нелюбезный тон.
— А я Эзра. Эзра Изекииль Фелл, это мое полное имя. Очень рад с тобой познакомиться, Кроули.
Анастази уже видела в мечтах далекий берег. Какой он, этот берег? Скалистый? Пустынный? Шумит ли там лес? Текут ли реки?
Говорят, там живут дикие люди, язычники. У них красная кожа.
Анастази слышала эти рассказы от некого дворянина, побывавшего в тех краях. Этот дворянин перемещался из одного парижского салона в другой и пугал чувствительных дам рассказами о краснокожих язычниках.
Теперь Анастази жалела, что не расспросила этого дворянина подробней. Ей тогда все эти рассказы слышались, как бахвальство пьяного моряка.
Но жизнь изменчива и непредсказуема. Те три престарелые девы, мойры, плетущие нити судеб, вяжут время от времени забавные узелки.
Мысли Анастази вновь неслись вскачь. Она уже видела дом на далёком берегу, дом крепкий, каменный, с огромными окнами. Там не будет узких, закопчённых прорезей, в которые она заглядывала, приподнимаясь на цыпочки.
В этом доме не будет гулкой дворцовой пустоты и пыльной роскоши, там будет уют.
Само понятие, представление об этом уюте ей давались с трудом. Что она могла знать о родном доме, о тепле очага, о том, как пахнет свежеиспечённый хлеб, о потрескивающих в очаге дровах, о вечерних разговорах, ласковых и заботливых руках. Она ничего об этом не знала.
Впрочем, и Геро ничего об этом не знал. Он вырос в приюте.
Анастази неожиданно привстала. Геро, ну конечно… Как же она могла забыть?
Тот далёкий берег, дом с очагом, всё это связано с ним. Без него, ничего этого не будет. Этот дом будет построен и для него тоже.
Но в качестве кого он поселится в этом доме? Хозяина? Гостя? Раба?
Все её светлые мечты предполагают его участие. Кем он будет? Любовником? Мужем?
Если она устроит этот побег, поставит на карту и свою жизнь и свободу, то ему ничего не останется, как разделить с ней все оставшиеся годы. Она замышляет это бегство ради того, чтобы завладеть им, отнять добычу у другой, более удачливой хищницы.
Геро придется выбирать меньшее из зол. Заключить сделку с монстром помельче.
К сожалению, ей придется утвердиться в этой печальной истине.
Геро её спаситель, её друг, он связан с ней узами пролитой крови. Он великодушен и нежен. Если потребуется, он возьмет на себя все тяготы странствий, он исполнит свой долг.
Но он её не любит. Он благодарен, он её жалеет. Возможно, он в некоторой степени чувствует ответственность за спасённую жизнь. Он не оставит её, не предаст и разделит с ней и тот дом, что она намечтала, и постель, и болезнь, и старость…
Но он её не любит.
Анастази тяжело вздохнула. Когда-то она сравнивала себя с лисицей, уходящей от своры собак, путающей следы, стирающей лапы о подтаявший наст. Сегодня эта лисица попала в капкан.
Нет, лапы её свободны.
Это не то варварское приспособление с зубьями, что наместники Господа, человеки, бессмертные души, ставят по лесам на меньших собратьев своих. Тот капкан её не страшит, из него она бы вырвалась ценой раздробленной лапы. Тот капкан ужасен, но прост. И выбор прост.
Она же поймана в капкан хитроумный, невидимый. Это магический лабиринт со множеством тупиков. Она будет вечно в нем блуждать, без надежды распутать его петли.
Будет терзаться муками своего бессилия, своей нерешительности и малодушия, видеть его печальные глаза, проклинать свою ничтожность, ревновать и воровать его ласки. Оставить его погибать в неволе?
Она даже оправдание себе придумала, выписала индульгенцию. Он её не любит, и потому у неё нет прав обратить его благодарность в долговую расписку.
Это даже благородно.
Ибо она не желает идти по стопам своей госпожи, не желает становится её наследницей.
А если она предложит ему побег без её участия, то он непременно откажется, так как не захочет подвергать её опасности.
Анастази будет первой, на кого падет подозрение, если исчезнет он, а вместе с ним и Мария.
Ах, как красиво! Какой сокрушительный аргумент! Геро не подвергнет её опасности. Пожертвует собой.
Анастази с ненавистью взглянула на свое отражение.
— Признайся, — прошипела она, скаля мелкие лисьи зубы, — ты не позволишь ему уйти без тебя, ты не сможешь его отпустить. А если даже с тобой? Там, за стенами замка, он может встретить другую женщину, может влюбиться. Пусть даже он останется твоим, как праведный должник, но ты будешь знать, что мыслями он с другой, что он ласкает её, а не тебя. А тебе… тебе достанутся лишь долговые расписки. Ты уподобишься своей хозяйке, ревнивой и жалкой. И по слабости своей будешь мстить ему за сердечную вольность. Нет, тебе проще держать его здесь, в этой роскошной тюрьме. Здесь даже сама принцесса тебе не соперница. Ибо ты над ней торжествуешь. Разве не наслаждение смотреть ей в глаза и думать: «Ах, ведь это со мной спит ваш любовник! Спит по собственной воле, без принуждения!» Вот что приводит тебя в истинный восторг, тебя, бывшую уличную девку. А все твои благородные колебания, твои стыдливые жесты, все это красивая, усыпляющая ложь.
Вконец обессилев, Анастази уснула.
На рассвете она вернулась в Париж. То, что она испытывала все последующие дни, походило на лихорадку. Её бросало то в жар, то в холод. В жар от сладости воспоминаний, в холод – от зеркальных откровений.
Время от времени она вновь порывалась разорвать мучительную неопределенность. Как лисица, прыгала и пыталась освободиться.
Иногда ей казалось, что она приукрасила свой капкан, придав ему незаслуженную утонченность, а в действительности он тот самый, с пружиной и зубьями, и ей ничего не остается, как отгрызть себе лапу.
Она могла бы сделать так, чтобы Клотильда отослала её прочь, в Ангулем, или вовсе выгнала со службы.
Она могла бы украсть у казначея мешок луидоров и, навеки запятнав себя, скрыться в парижских трущобах.
Она могла бы сбежать, трусливо, по-заячьи, юркнуть в ближайший куст, затаиться в норе, или как беглая крыса, быстро перебирая лапками, плыть к болотистому вязкому берегу, чтобы там, в глинистом, зловонном убежище, пережидать крики и свист погони.
Затем вываляться в этой прибрежной, илистой глине, соорудить некое подобие панциря, кое-как обсохнуть и семенить когтистыми лапками дальше, утешаясь своим малым размером и природной живучестью.
У неё есть оправдание. Она спасает собственную жизнь.
Она и самого Геро спасает, избавляя от возможных опасностей, ибо страсть может лишить её остатков благоразумия, она бросит вызов самой герцогине, выдаст себя и погубит его.
Нет, ей лучше исчезнуть. Так будет лучше. Лучше для всех.
А Геро останется один.
Прежде в его темнице было оконце, маленькое, забранное густой решёткой. Временами сквозь это окошко он получал весточки с воли. Их приносила дружеская рука.
Окошко приотворялось, и рука отвечала ему рукопожатием и даже лаской. Иногда он даже слышал голос обладателя этой руки.
Голос принадлежал одному из его тюремщиков, но всё же голос был дружеским, он ободрял и поддерживал. Неведомый тюремщик, единственный среди множества других, дарил ему скупое человеческое присутствие в обители слез и камней.
Слыша этот голос, фразы простые, стёртые в полушепот, Геро не так страдал от одиночества.
Пусть этот тюремщик не мог разрушить стены его темницы, разобрать по камням крепость, он оставался вестником мира людей, посланником надежды.
Лишившись дружеского участия, Геро окажется заточённым в каменный мешок. Узкое, подслеповатое окошко заложат кирпичами и зальют раствором.
Геро будет ждать своего неведомого друга, чьё лицо от него скрыто, будет прислушиваться к шагам и шорохам, но в ответ будет греметь засов, будут переругиваться стражи и мерно капать вода, истончая своим терпением известковую чашу.
Потом бедный узник окончательно лишится надежды. Он оправдает своего предателя-друга и простит его.
Только простит ли себя сам друг? Каково будет этой свободной, шныряющей в погребе крысе?
Она не лисица, зверь отважный и благородный, она крыса с голым хвостом и палёной шерстью. Анастази испытала приступ ненависти к себе.
За одну только мысль, за тень мысли, за её шорох. Она готова бежать и оставить его одного, оставить из-за каких-то смутных, ничем не явленных догадок, из-за фантазий и собственных измышлений. Отказаться от любви и счастья…
Именно — счастья. Ибо само его существование, его присутствие, его жизнь в едином с ней временном отрезке, в единых, загнутых границах на том деревянном шаре, где пустота залита водой, и есть подлинное счастье, счастье, дарованное ей, грешнице, презренной, поруганной, преступной, но изначально прощённой.
Стрелка на звездном циферблате сделала полный оборот и указала назначенный час, тот час, который Анастази уже проживала, продергивала режущей нитью сквозь сердечную ткань.
Всё повторяется. Вновь Мария была доставлена в Конфлан, вновь жердеобразная тёща ненавидела и проклинала.
Только Геро ждал на крыльце. Он как никак возведен в ранг фаворита. Волен покидать свою камеру, не дожидаясь эскорта тюремщиков.
Он сразу унёс дочь к себе. Отпущенное им время текло, как песок, а затем…
Бывает, что кошмар возвращается с каждым полуночным беспамятством. Анастази вновь видела кошмар. Тот кошмар, что устоит перед натиском негодующего сознания, не дрогнет, не пойдет спасительной рябью, не развалится.
Анастази пыталась проснуться. Она до боли закусила губы. Но кошмар наливался звуком и содержанием.
Вновь Геро с дочерью на руках. Он спускается по ступеням, будто восходит на эшафот. Но Мария не спит. Она уже опытна в своем сиротстве. Она ждет обмана и злого фокуса.
Её детское сердце всё расскажет тревожными толчками. Недобрая бабка, гремящая карета, огромные четвероногие, храпящие существа.
Это стражи разлуки. У неё отнимают отца. Её снова отвезут в далёкий тёмный дом, где она несчастна. И она кричит, громко кричит, надрывно.
Анастази едва не сгибается пополам от этого крика. Детского крика, невинной жалобы, обращенной к Богу.
Эта девочка без слов взывала к небесам, обличая странную несправедливость взрослых, которые по непонятным причинам устроили свой мир так, что там нарушаются самые правильные, самые естественные законы.
Разве она, маленькая девочка, не должна быть рядом со своим отцом? Разве он не должен заботиться о ней?
Но кто её услышит? Она цепляется за своего отца, держится за него слабыми ручонками.
Потемневшими от ярости глазами Анастази наблюдала, как умело действует многомудрая тёща. Эта старуха воображает себя истребителем греха. Геро тоже становится невольным участником.
Он отводит взгляд, бормочет слова утешения. Он похож на беглеца-любовника. Мария затихает. Её успокаивает родной голос.
Но в экипаже, осознав обман, снова кричит. И Геро уже не в силах выносить навязанный ему фарс, снова, как и в тот первый раз, бросается к экипажу, чтобы избавить дочь от отчаяния.
И снова схвачен, сломлен, брошен на колени.
Экипаж скрылся за поворотом, прогрохотал по мосту, а Геро всё ещё не может подняться с колен. Сопротивлялся он недолго. Но Анастази испугала именно эта его уступчивость, а не ярость. Он слишком быстро сдался.
Ещё одна подробность кошмара, удвоенная, подтверждённая. Герцогиня вновь наблюдала за происходящим из окна. Её глаза горели почти сладострастно.
Анастази невольно шагнула ей навстречу. Остановить, не допустить. Она готова броситься ей в ноги, совершить недопустимую дерзость.
Клотильда усмехнулась:
— Думаешь, нельзя? – заговорщицки, как-то непристойно-доверительно осведомилась она. – А, по-моему, сейчас самое время. Это сродни поварской науке. Следует угадать степень готовности. Снимешь с огня чуть раньше, мясо останется жёстким. Передержишь – оно вовсе высохнет. Плеснёшь холодной воды – изгонишь аромат. С мужчинами, как и с женщинами, следует поступать точно так же, подавать блюдо в должный момент, в апогее вкуса, исходящее паром и соком.
— Геро не блюдо, — прохрипела Анастази.
Клотильда пожала плечами:
— Это как посмотреть. Все мы участники вселенского трапезы. Пожирают нас, пожираем мы. Кого-то подают в начале, кого-то на десерт. Кто-то вкусом напоминает луковую похлебку, а кто-то, — тут её губы растянулись, — нежнейший гусиный паштет с зернами граната.
Анастази не смогла её остановить. В ней по-прежнему преобладал дух служения. Она не той касты, не того сословия, чтобы противостоять и приказывать. Голос госпожи, глухое металлическое бряцанье власти, лишает её способности двигаться.
Её вдруг осенило. Так вот она, изнанка великодушия. Герцогиня позволила Геро видеться с дочерью вовсе не потому, что сжалилась над ним, но потому, что пожелала подкупа более утончённого.
Она позволила ему эти свидания, чтобы заставить его оставаться живым. Без этих свиданий он бы замкнулся в своей отстранённости, душа отрастила бы вторую кожу из привычек и смирения.
Без этих свиданий боль не была бы такой острой, как ей бы того хотелось.
Но после свидания с дочерью он беззащитен, как осаждённый город, чья крепостная стена внезапно рухнула после взрыва порохового склада. Теперь ему не укрыться, не спастись от неё.
Она заберётся к нему под кожу.
Легко догадаться, что в пору своего детства и беззаботной юности, а также на протяжении значительного куска вполне осознанной зрелости я не утруждала себя размышлениями о тайнах мироздания и природы человеческой. Не сомневаюсь, что ль же легкомысленно проводили своё время и вы. Блаженная пора детства ограждает нас от необходимости думать и решать вселенские шарады. Всё ясно без слов. Есть ты и есть мир, маленькая вселенная и побольше. И эта маленькая вселенная присутствует единокровным придатком в теле большой вселенной. Почти так же, как это было еще до рождения, в утробе матери. Вот только развлечений побольше.
Ты не проводишь все время в блаженном, влажном полёте где-то под материнским сердцем, а предаешься познавательным эскападам в этом внезапно раздавшемся мире. Ты изучаешь и познаёшь. Ещё нет потребности собственного определения, ибо сознание твоё всё ещё пребывает по обе стороны твоего существа, продолжая традиции питающей пуповины, но есть знание — знание того, что ты есть. Со временем, когда пуповина истончается и исчезает, оставив тебя в собственном сосуде из плоти и крови, который замкнёт твою порывистую суть в строго очерченные рамки, ты вдруг обнаружишь себя безвременно запертой в темнице.
Оказывается, тебя как бы нет, ты подобна забытому узнику в казематах Бастилии и тебя никто не видит. Чужой взгляд скользит вдоль тебя, мимо тебя, сквозь тебя, но тебя он не задевает. Ты стала прозрачной, невидимой. Конечно, твоя невидимость не является абсолютной, что-то плотное всё же присутствует в пространстве, потому что временами тебе удаётся урвать хоть какую-то реакцию окружающих. Тебе советуют не грызть ногти и чистить зубы по утрам. Ещё тебя ругают за промокшие туфли, выговаривают за купленное мороженое или пролистывают твой дневник. Но тебя всё равно не видят. Или видят частично. Что же тогда?
Тогда тебе ничего не остаётся, как вынудить их всех о тебе вспомнить. Ты начинаешь кричать, ты требуешь, негодуешь. И еще ты вынашиваешь планы побега. Ведь ты всё ещё в темнице. Они, конечно, несовершенны, эти планы, наивны, порой даже опасны. Но тебя это мало заботит. Прежде всего тебе надо докричаться, привлечь чужой взгляд, остановить его, задержать, наполнить ужасом и восторгом. Ты даже совершаешь безумства и преступления, чтобы разорвать эту завесу молчания.
Я есть! Я здесь! Вот она я! Я заперта в этом теле, слабом и уязвимом, но я есть. Но ничего значимого не происходит. Доказательства, что приходят к тебе извне, оказываются недостаточно весомы для признания тебя существующей, даже если среди этих доказательств присутствуют новое платье и диплом с отличием.
Можно, конечно, для пущей убедительности податься в знаменитые фотомодели или Голливуд покорить. А можно и поискать выход. Вероятно, именно тогда, когда уже сходишь с ума от бессилия и отчаяния, приходит время тайн мироздания и души человеческой. Ты начинаешь думать. Ты уже больше не бьёшься птицей в стекло, что отделяет тебя от внешнего мира, ты обращаешь свой взор в мир внутренний.
И что же ты там находишь? Себя. Оказывается, ты существуешь. И существовала всегда. Ты есть.
Разговор с мужчиной в мониторе был недолгим. Не ответив на Катин вопрос, он сказал Пашке, чтобы тот привёл «…Екатерину Денисовну в главный офис Time IT Incorporated». Потом монитор потух, и в комнате повисло молчание. Но ненадолго – Катя пошевелила занемевшими пальцами и сказала Пашке:
– Иди сюда, я домажу твои болячки.
– Нам нужно идти, – возразил Пашка, – нас ждут.
– Подождут, – отрезала Катя и, сделав акцент на «не», добавила: – А болячки не подождут!
И, не обращая больше внимания ни на что, усадила Пашку на табуретку и начала старательно намазывать ранки…
Пашка морщился и молчал. Катя тоже молчала. Она не выносила, когда с ней разговаривают так, как человек в мониторе, – как с букашкой какой-то. Именно из-за этой её черты преподаватель по конфликтологии Лев Иванович Козинцев называл Катю по имени отчеству – Екатерина Денисовна. Мало кто из студентов удостаивался такой чести.
А тут какая-то говорящая голова просто приказывает явиться в офис – без объяснений, без того, чтобы элементарно представиться…
И самое обидное, что Пашка готов бежать исполнять…
Катя принялась домазывать болячки не только потому, что их действительно нужно было обработать, но и чтобы не дать какому-то компьютеру взять над собой верх. Она человек! И сама будет решать – идти или не идти ей в главный офис к этому «головному компьютеру»!
Катя усмехнулась: надо же, сколько апломба – Главный… Офис… Головного… Прям голова, да и только… Но любая голова сидит на шее!
Домазав Пашку, Катя пошла мыть руки. Тщательно намылив, она – как сказал Пашка – просто подставила ладони под кран, и вода сама потекла.
Катя смывала мыло и удивлялась: вроде струя широкая, а воды немного. Потом поняла: вода была перемешана с воздухом. От этого расход воды получался меньше, чем у неё дома.
Но сколько ни тяни время, а идти нужно. Катя для себя определила несколько причин: первая – выйти на улицу и убедиться, что это всё затянувшийся розыгрыш. Или – не розыгрыш… Вторая – если Пашка прав и это Неосиб, а не Барнаул, то нужно понять, чего ждать и как быть. Третья – стены начали уже давить – Кате хотелось простора, неба, услышать живые голоса людей… И четвёртая – неплохо бы посмотреть на «головного», хотя Катя и без этого прожила бы хорошо. Но Пашка считал, что посещение Time IT Incorporated – это самая важная причина.
Пока Катя мыла руки, он поднял диван и открыл дверцы шкафа. Катя застала его задумчиво смотрящим на одежду внутри. Она подошла и встала рядом. В шкафу висели два комбинезона работника архива – один лёгкий, другой потеплее. Висела куртка, тоже форменная, на полке сверху лежали две кепки и бельё стопочкой. Внизу стояли ботинки на хорошей устойчивой подошве, но… Пашкиного размера, что естественно.
Катя автоматически глянула на свои ноги – она была босиком. Пашка тоже был босиком.
Он повернулся к монитору и произнёс: «Погода».
На мониторе появилось несколько показателей – в Неосибе тоже был февраль, температура высветилась минусовая. Хорошо хоть без метели…
Пашка беспомощно посмотрел на Катю.
– А магазинчик тут недалеко какой-нибудь у вас есть? – растерянно спросила она.
– Есть, но…
– Что, тоже разрешение нужно от твоего «головного»?
– Да.
– Ну так запроси! Он же пригласил меня? А я в чём-то должна идти… Обувь-то хотя бы нужна… Мы ж не можем надеть одни ботинки на двоих!
Пашка оживился – ему стало понятно, что делать, – и отправил запрос. Через несколько минут на мониторе загорелся красный конверт. Там было указание спуститься в магазин, к которому приписан Безбородов Павел Леонидович, и обратиться к управляющему.
Пашка снова посмотрел на ботинки, потом на Катю.
– Наверное, идти мне придётся одному. Но как тогда твой размер подобрать? Или вот что: магазин тут недалеко. Давай я босиком до него добегу, а ты обувайся и куртку надевай.
Катя критически осмотрела одежду, потом с сомнением глянула на Пашкины босые ноги.
– Тебе без меня не отпустят, – перехватив Катин взгляд, сказал Пашка.
– Да знаю, чип и всё такое… – задумчиво протянула Катя.
Тяжело вздохнув, она достала ботинки на несколько размеров больше, чем требовалось ей, и, покрутив их в руках, спросила:
– Что ж у тебя запасной обуви нет? Ты ж вроде не в них был всё время?
– Точно! – радостно воскликнул Пашка и открыл утилизатор. – Хорошо, что его ещё не очистили…
Разорвав чёрный пакет для мусора, он достал зимние сапожки, в которых рассекал по Барнаулу – к счастью, у Кати дома он не успел раздеться и разуться. В пакете ещё были его куртка, шапка, джинсы, толстовка, футболка, носки и трусы.
Катя деловито взяла барнаульскую одежду, повертела её и положила на табуретку. Потом в некотором смущении повернулась к Пашке:
– Ты не мог бы отвернуться.
– Да, конечно, – с готовностью ответил покрасневший как рак Пашка.
Катя, убедившись, что Пашка её не видит, сама повернулась к нему спиной и сняла спортивные бриджи. Потом начала натягивать Пашкины джинсы. Они плотно легли на её бёдра, но были широки в талии. Длину Катя отрегулировала, подвернув штанины. Свою футболку снимать не стала, а взяла Пашкину куртку, шапочку и ботинки.
– Ну всё, я готова, одевайся ты.
Пашка достал из шкафа комбинезон, и Катя принялась усиленно рассматривать кухонные шкафчики и упаковки, которые она разбросала, пока искала аптечку. Из-за этих упаковок, раскрытых дверей шкафчиков, сваленных на табуретку вещей комнатка стала такой маленькой! И 3D-обои не спасали…
Пашка переоделся в рабочую одежду, и они вышли из комнаты в длинный коридор, по обе стороны которого плотно шли двери с табличками номеров, и, судя по расстоянию между дверей, каморки, в которые двери вели, были такие же маленькие, как и у Пашки.
Из этого коридора повернули в другой. Дверей в нём не наблюдалось, но в обе стороны шли ответвления коридоров. И, судя по написанным номерам около ответвлений, таковых было не меньше десяти, а возможно, и больше – освещались только таблички с номерами коридорных веток, отчего тут царил полумрак.
Подошли к лифту.
– А если все жильцы одновременно захотят покинуть здание? – задумчиво спросила Катя. Она чувствовала себя муравьём в огромном упорядоченном муравейнике.
– В том крыле свой лифт. И в южном секторе – тоже. Здесь четыре лифтовых блока, и каждый выводит на свою улицу. На этом мы как раз к магазину спустимся.
Двери открылись. Катя шагнула в лифт и чуть не упала, запнувшись о порожек, – идти в ботинках сорок четвёртого размера, когда у тебя тридцать седьмой, не так-то просто.
Магазин только назывался магазином. Это была просторная комната: по сравнению с Пашкиной квартирой – огромная! Но Катя видала магазины и побольше.
Полок с товаром там не было. Разве что одна – с ячейками, большая часть которых пустовала. Эта полка стояла рядом со столом, выполненном в форме цельнометаллического короба со скруглёнными рёбрами.
Пашка прямиком направился к столу и набрал на панели код. Едва он закончил, как одна из ячеек на полке осветилась. Внутри лежали такой же, как у Пашки, комбинезон, куртка, шапочка, ботинки. Пашкиного размера…
Он посмотрел на это всё, переглянулся с Катей и спросил:
– Какой у тебя размер одежды?
Катя ответила, и Пашка снова принялся набирать код, но индикаторы загорались красным, и раздавался неприятный звук – запрос не проходил.
– Может, связаться с твоим «головным»? – робко предложила Катя.
– Придётся, – ответил Пашка и, прикасаясь к квадратикам, набрал новую команду.
Через какое-то время загорелась другая ячейка – пустая.
– Ну вот! – засмеялась Катя.
– Сейчас всё будет, – попытался успокоить её Пашка, но у него это плохо получилось, потому что он сам впервые оказался в такой ситуации. И магазинный компьютер, похоже, тоже.
После того как Пашка снова набрал команду на столе, в торговый зал вышел управляющий и спросил несколько металлическим голосом:
– Павел Леонидович Безбородов? Специальный заказ?
– Да, – подтвердил Пашка.
Управляющий, не обращая внимания на Катю, подошёл к Пашке со сканером и принялся снимать мерки.
– Не меня! Её нужно померять! – сказал Пашка и указал на Катю.
Управляющий повернулся в ту сторону, куда показал Пашка, постоял немного, а потом снова повернулся к Пашке и снова начал сканировать его.
– Здесь есть биологические работники? – спросил Пашка.
– Есть, – ответил управляющий. – Вызываю биологического работника.
– Так это что, робот, что ли? – спросила у Пашки Катя.
– Андроид. Он не видит тебя, потому что у тебя одежда не форменная.
Пока они переговаривались, в зал вышел человек в сером комбинезоне с надписью «магазин одежды».
– Извините, у меня был обед, – сказал он и с удивлением посмотрел на Катю.
– У нас распоряжение от…
– Да-да, знаю… Обеспечить необходимой одеждой Екатерину Денисовну Светлову, чип отсутствует… – человек в комбинезоне снова коротко глянул на Катю и продолжил скороговоркой: – Сделать отметку в карточке Павла Леонидовича Безбородова.
Немного подумав, работник магазина добавил:
– Только знаете, вряд ли мы подберём что-нибудь подходящее…
– Почему? – удивился Пашка. – У меня раньше никогда не было проблем с подбором одежды. Даже когда я интенсивно рос, то приходил в этот магазин, андроид меня сканировал – снимал мерки – и выдавал одежду.
– Всё так, – замялся работник магазина. – Но, во-первых, вы приписаны к этому магазину, на вашей карточке зашиты ваши параметры. – Работник магазина сделал лёгкий акцент на слове «ваши». – Во-вторых, у нас тут только мужская одежда. К тому же в определённом диапазоне размеров…
– Ну так пойдём в магазин женской одежды, – пожав плечами, предложила Катя.
Работник магазина цокнул и вкрадчиво, как бы извиняясь, сказал:
– Но Павел Леонидович Безбородов приписан именно к этому магазину. А у вас, насколько я понимаю, нет чипа.
Катя видела, что работнику магазина очень хотелось узнать, как это так могло случиться, что в современном мире человек до стольки лет дожил и чипом не обзавёлся? Видела, как любопытство распирало, но человек задавил его. И Кате почему-то стало грустно.
Нет, она не собиралась каждому встречному рассказывать, что она из этого мира. Но у неё возникло ощущение, что с задавленным любопытством в человеке что-то умерло.
Отвернувшись, Катя принялась рассматривать магазин с минималистическим убранством. Но убранство было настолько минималистическим – стол, полка, светильник, дверь входная, дверь внутренняя, всё выполнено в одной цветовой гамме – бело-серо-голубой, – что Катя вскоре снова повернулась к людям.
– Максимум, что я могу сделать для вас, – говорил между тем работник магазина, – это подобрать меньший размер. Но тут, м… – он замялся, оценивая Катину фигуру.
Катя смутилась и спросила:
– Может, я останусь в этих джинсах и в куртке? Мне бы только обувь…
– Солнышко, – мягко возразил Пашка, – в этой одежде ты – невидимка. Андроиды, да и другие роботы тебя не увидят.
Катя вспомнила, как андроид смотрел сквозь неё, словно её не существует. Это сначала её немного шокировало, но теперь, когда она узнала причину, даже понравилось –не хотелось ей, чтобы всякие андроиды на неё пялились.
– Ну так это же хорошо! – сказала Катя. Но, глянув на Пашку, неуверенно добавила: – Или не очень?
– Не очень… – подтвердил работник магазина, и Пашка согласно кивнул. – Вы не сможете воспользоваться транспортом. Вас могут сбить на дороге – автоводитель вас просто не заметит… Или смести с мусором, приняв за неодушевлённый предмет.
– А как же животные? Собаки там, кошки…
Работник магазина недоумённо посмотрел на Катю. А Пашка поспешил объяснить:
– У нас кошки и собаки по улицам не бегают. Они, какие остались, живут в питомнике. И у них тоже вживлены чипы, чтобы следить за состоянием здоровья.
– А крысы и мыши? Их вы тоже прочиповали? И тараканов?.. – Катя чувствовала, что ещё чуть-чуть и у неё начнётся истерика. Пашкин мир был совсем чужой. Она хотела домой. Пусть там эти идиотские киборги, зато там всё понятно.
Пашка, почувствовав состояние Кати, обнял её за плечи:
– Всё будет хорошо, Катёнок! Я люблю тебя!
Катя всхлипнула и прижалась к Пашке. И, глянув на работника магазина, почувствовала, как он задавил в себе ещё что-то…
– Вот ботинки сорок первого размера. Извините, меньше нет. А комбинезон придётся взять того же размера, что и у Павла Леонидовича. В меньший размер вы в бёдрах не влезете. Куртку можно взять вот эту – вроде должна на груди сойтись, в плечах будет широковата, но тут уж ничего не поделаешь, вот бельё… к сожалению, тоже мужское, – деловито говорил он, выкладывая на стол вещи из разных ячеек. – Позвольте вашу одежду?
– Я не могу переодеваться здесь! – возмутилась Катя.
Работник магазина вновь недоумённо посмотрел на неё, но снова словно шторка опустилась в его душе, и он равнодушно сказал:
– Вообще-то положено тут… Но… Не забудьте опустить её в утилизатор.
– Хорошо, – ответил Пашка и, взяв свёрток одежды под мышку, обнял Катю и повёл её к выходу. Нужно было вернуться в квартиру, чтобы Катя смогла переодеться.
Из Пашкиной комнаты в магазин и обратно шли внутри здания, поэтому, когда переодетая Катя и Пашка вышли на улицу, Катя остановилась поражённая: несмотря на февраль, снега ни на тротуаре, ни на проезжей части не было. Катя увидела, как мимо прокатилась машина-автоуборщик, вылизывая и без того чистую улицу. Зима чувствовалась только по температуре воздуха, деревья, которые выстроились вдоль тротуара в ровную линию, были голыми, и лишь на ветках кое-где лежал снег. Огромные здания, теряющиеся крышами где-то в вышине, серо-чёрно-коричневые, были непривычны для Кати без ярких рекламных вывесок – зачем они тут, если все жители предписаны к определённым магазинам, носят предписанную одежду, питаются тоже в предписанных местах предписанной пищей…
Зато было много машин. Какие-то с пассажирами, какие-то без, и все с пустыми водительскими кабинами, точнее, без водительских кабин.
– А как они едут? – спросила Катя, замершая на пороге. Единственное, на что у неё хватило сил, – это шагнуть в сторону вдоль стены, чтобы не мешать выходящим из здания людям и… Там были и люди, и роботы, совершенно не похожие на людей, и андроиды… поначалу Катя путала их с людьми, но потом стала выделять по безэмоциональному лицу…
– Видишь белую полосу на дороге и полосы на стенах? Это путеводители.
Да, Катя их видела – это были единственные элементы декора.
– А почему здесь на зданиях есть окна, а у тебя нет? – спросила Катя, хотя уже догадалась об ответе. И Пашка только подтвердил её догадку:
– С окнами наружные квартиры… Они очень дорогие. А моя находится внутри здания. Кать, нам нужно идти.
Пашка уже в квартире переживал, что они опаздывают, что Головной Компьютер ждёт их давно. Катя хотела навести хоть какой-то порядок, но Пашка, сказав: «Потом, всё потом», – потянул её на выход.
В ботинках сорок первого размера идти было чуть удобнее, чем в Пашкиных – сорок четвёртого, а вот в комбинезоне – не очень. Если джинсы хорошо сидели на бёдрах, то комбинезон ёрзал и сползал вниз. А подкрученные штанины постоянно раскручивались. «Я как пугало огородное!» – расстраивалась Катя.
Она с удовольствием никуда не пошла бы, но понимая, что Пашка даже мысли такой не допускает, сдалась: в конце концов если этот уродский «головной компьютер» не может обеспечить девушку одеждой, то пусть любуется на пугало!
«Хотя о чём это я? – спохватилась Катя. – Он же компьютер! Вот бы я наряжалась для своего ноутбука!»
«Да, но есть другие люди!» – возразила она сама себе. Но тут же вспомнила работника магазина и то, как он подавлял в себе любопытство, интерес, ещё что-то человеческое, и успокоилась окончательно: «Да и ладно! Эх, если б ещё было бы удобно…»
Пашка взял Катю за руку и повёл через улицу. Там не было светофора, однако все машины немедленно остановились, едва Катя с Пашкой ступили на проезжую часть.
– Это датчики распознали людей по нашивкам на куртках, – шепнул Кате Пашка. – Если бы мы были в той одежде, то…
Катя поняла, и ей стало страшно.
– А если мне станет жарко и я сниму куртку? – настороженно спросила Катя.
– На комбинезонах такие же нашивки, – успокоил Пашка.
– А если… – начала Катя и осеклась. – Ну да, без комбинезона никто гулять не будет…
Пашка и Катя подошли к остановке. Подъехал автобус и мягко затормозил. Пашка, Катя и ещё несколько ожидающих вошли в салон и сели на свободные места. Двери закрылись, и автобус мягко тронулся.
Вообще-то автобусы были для Кати привычным транспортом, она частенько ездила на них, когда не хотела ехать в метро, но тут почувствовала некоторый дискомфорт – тут не то что не было водителя, даже места для него не предусматривалось.
– Всё будет хорошо. Головной Компьютер не обидит тебя, вот увидишь, – Пашка по-своему истолковал Катину нервозность.
Автобус тронулся, и Катя сжала руку Пашки. Ей было страшно. Она глазела по сторонам, чтобы хоть как-то справиться с подступающей паникой, и успокаивала себя тем, что остальные люди спокойно сидят, некоторые даже дремлют и никого не волнует отсутствие водителя.
На стене длинного дома, который шёл от улицы до улицы, напротив окна автобуса, слегка люминесцировала белая полоса шириной с две Катины ладони. После перекрёстка был точно такой же дом, как и предыдущий, и потом снова… Все серо-чёрно-коричневые, все с нанесённой белой полосой, на одном уровне от земли. На другой стороне улицы были точно такие же дома.
Катя поняла, что она ни за что не нашла бы без Пашки его квартиру.
– Как вы тут ориентируетесь? – спросила она у Пашки.
Чувства она испытывала смешанные: стыд от собственной беспомощности здесь, в этом чужом для неё мире, ужас от однообразия, и уважение, даже восхищение, что Пашка тут живёт и легко ориентируется.
– Так здания же разные! – удивился Пашка. – Да к тому же они пронумерованы, вон, смотри! Кстати, наша остановка через одну.
Катя посмотрела в указанном направлении и увидела большое, в треть стены, трёхзначное число, написанное чёрной краской. Поначалу Катя приняла его за орнамент.
– Не оборачивайтесь! – внезапно раздалось позади.
Кати до ужаса захотелось оглянуться, но незнакомый голос взмолился:
– Ради всего святого, не оборачивайтесь!
Катя с Пашкой переглянулись. Недоумение читалось на Пашкином лице. Было понятно, что для него это такая же неожиданность, как и для неё.
– Я слушаю, – сказал Пашка, не оглядываясь, лишь слегка отклонившись.
Катя тоже отклонилась и слегка повернулась к говорившему, словно залюбовалась видами из окна, словно вот это здание, что сейчас проплывало за окном, имело чертовски уникальную архитектуру.
– Вам нельзя идти туда, куда вы едете. Это опасно для неё.
Катя почувствовала, что говоривший кивнул в её сторону.
– Да и для вас, – ощутился кивок в Пашкину сторону, – этот поход ничем хорошим не закончится. Вы свою задачу выполнили, больше вы ему не нужны, – незнакомец выделил голосом слово «ему».
– А вы кто? – спросила Катя. Она услышала в этом голосе что-то человеческое и не смогла удержаться от вопроса.
– Кстати, да. Кто вы и с чего мы должны вам верить? – поддержал её Пашка. Но в отличие от Кати, судя по голосу, он испытывал к незнакомцу враждебность.
– Привет тебе, Пашка, от Павлика Морозова и Юры Гагарина, – произнёс голос. – Не ходите туда! – И добавил: – А мне пора.
Автобус остановился, и пассажиры начали выходить. Пашка с Катей оглянулись, но увидели лишь спину человека с седыми патлами, торчащими в разные стороны, и в сером комбинезоне техслужбы.
Дверь закрылась, и автобус поехал. Катя обернулась к Пашке и увидела, что он потрясён. Он продолжал смотреть на закрывшуюся дверь, хотя там никого не было.
– Паш, ты чего? – тихо спросила Катя. – Ты его знаешь, что ли? Что он такое говорил? Что за опасность?
Но Пашка смотрел на дверь и молчал.
– Да скажи же чего-нибудь? – закричала Катя.
Пашка с усилием отвёл взгляд от двери и обнял Катю за плечи.
– Всё будет хорошо, Катёнок, – сказал он и прижал девушку к себе.
Автобус остановился на остановке. Нужно было выходить, но Пашка не шевелился. Он был словно каменный и только крепче прижимал Катю.
Дверь закрылась, и автобус поехал дальше.
– Всё будет хорошо, Катёнок, всё будет хорошо, – повторил Пашка. Но в его голосе уверенности не было совсем.
Немного погодя Пашка чуть слышно добавил:
– Только бы чип снова не…
Катя не поняла, про что Пашка говорит, но переспрашивать не стала.
ретеллинг Булгаков «Мастер и Маргарита», Громыко «Космоолухи»
Автор: Ирен Адлер
Персонажи: команда «Космического Мозгоеда» и соратники Воланда
джен, юмор, ангст
PG-13
Предупреждения: каноническая смерть персонажа
Краткое содержание: Падла просыпается на чужом корабле и осознает, что вчера был не прав, запивая «плазму» «коктейлем Молотова».
Если бы Паше, известному как Падла, сказали на следующее утро: «Падла, если ты не отдаешь сто единиц, тебя пристрелят!» — Паша ответил бы, держась за голову: «А хрен с вами, стреляйте. Нет у меня денег!»
Какие сто единиц? Да ему опохмелиться не на что! А если из дома выйдет, то попадет под разводной ключ или ботинок первого же контрабандиста или кобайкера. К тому же его тошнило. И тошнота эта была связана с мяуканьем мерзкой белой кошки.
Паша пытался что-то припомнить, но припоминался какой-то рыжий и наглый, который напрашивался в гости. Этот рыжий говорил, что обязательно к Паше придет и чего-то там ему навесит. А Паша говорил: «Нет, нет, не надо! Меня не будет дома». А рыжий гнул свое: «А я вот возьму и приду». Но кто был этот рыжий и почему он обещал прийти, Паша решительно не знал и даже не мог понять, где он находится.
Чтобы по крайней мере установить это последнее, Паша приоткрыл один глаз. В полутьме что-то мерцало. Ага, это сенсоры на пульте. Значит, он на корабле. Вот понять бы еще — на каком?
Он обнаружил, что лежит на розовом диванчике. Это уже непорядок. Не было у него на катере розового диванчика.
Паша застонал и повернулся на бок. Он вспомнил, что пил с Боксером, который вроде как напросился к нему в попутчики. Надо бы его позвать, попросить таблетку отрезвина. Да нет у него никакого отрезвина, и пирамидона нет, и даже яда.
На корабле царила тишина. Только где-то в машинном гудели маршевые двигатели. Паша пошевелил пальцами ног и обнаружил, что он в ботинках. Провел ладонью по бедру — и не смог определить, есть ли штаны в наличии или нет. Разлепив веки, Паша увидел свое отражение в натертой до блеска колонне, разделяющей пультогостиную на два смежных помещения. В этой колонне он отражался в виде маленького, всклокоченного двуногого существа, явно ведущего свое происхождение от самых низших приматов. А рядом с колонной он увидел сидящего на стуле человека в капитанской фуражке.
Паша в изумлении уставился на неизвестного. Наконец этот неизвестный прервал молчание и хорошо поставленным командирским голосом произнес:
— С добрым утром, симпатичнейший Павел Николаевич!
Снова пауза. Преодолевая головокружение, Паша выговорил:
— Где я?
Голос у него сорвался. Первое слово получилось скрипучим, второе — сиплым. Незнакомец дружелюбно усмехнулся.
— На борту «Космического мозгоеда», конечно. Вот уже сутки как вы подписали с нами контракт.
Паша нащупал свою рубашку и натянул ее через голову.
— Простите на борту… кого? И как ваша фамилия?
Незнакомец сочувственно улыбнулся.
— Как? Вы и фамилию мою забыли?
Паша попытался встать, но под ногами у него начал разверзаться вакуум. Он проваливался туда со свистом. Глаза лопались и вытекали.
— Эх, дорогой вы наш Павел Николаевич, —заговорил незнакомец, — отрезвин вам не поможет. И пирамидон тоже. Следуйте старому доброму правилу космодесантников. Лечите «плазму» «колевкой». Единственное, что вернет вас к жизни, это стакан интендантского самогона и разогретый сухпаек.
Паша хорошо знал по опыту — если не хочешь, чтобы набили морду, надо признаваться сразу. Если и после признанию набьют, то несильно.
— Вчера я немножечко…
— Да не оправдывайтесь, — сказал незнакомец и указал на стол.
На столе уже стояла запотевшая бутылка «колевки», огурцы в пятилитровой банке, макароны по-флотски в огромной дымящейся сковородке, гора свежеиспеченных блинчиков и банка сгущенки. Накрыто было чисто и умело. Незнакомец плеснул полкружки самогона и подал Паше.
— А вы? — проскрипел Падла.
— С удовольствием!
Незнакомец щедро наполнил себе стакан и одним духом проглотил, не поморщившись. Паша с опаской отпил из своего. Выловил из банки огурец. Он был пузатый, кривой, в пупырышках.
— А вы что ж… закусить?
— Мы, космодесантники, после первой не закусываем.
И вот «колевка» оказала свое обычное, вдохновляющее действие — захотелось купить корабль и отправится за базой Альянса или на Медузу, освобождать пленников. Стал вырисовываться и вчерашний вечер.
Дело было на Карнавале. Припомнилось, как ему деньги пообещали. Большие деньги. Он воображал эти деньги и плыл в одуряющем бриллиантовом тумане. Откуда-то выплыла мысль о теще, завещавшей ему стулья. При чем тут стулья, Паша не понял. Помнил только, что он потрошил эти стулья, а из них лезли тентакли, а последний оказался пустым. И так стало тоскливо, что хотелось выть. И тогда он выпил. В том баре, где смотрели гонки.
Одним словом, день высветился. Вот только этот рыжий так и остался неразъясненным. Он опять напрашивался в гости и что-то твердил про 243 покойника.
Незнакомец в капитанской фуражке взглянул тяжело и значительно.
— Вы вспомнили мою фамилию?
Паша выдал свою самую униженную улыбку.
— Я вижу, что после «плазмы» вы пили «Молотова». Ну нельзя же так! Это же вещи несовместимые! Вчерашний и сегодняшний день. Устаревшая комбинация.
— Нельзя это оставить между нами?
— Разумеется! Космодесантники держат слово. Но за Боксера я ручаться не могу.
Паша подскочил.
— А вы знаете Боксера?
— Конечно! Он первый приперся на наш корабль, подписал контракт, но с условием, что мы подождем вас. Я хотел ему отказать, потому что с первого взгляда видно, что это мошенник, хам, сволочь и шулер.
«Точно!» — восхитился мысленно Падла этим кратким описанием. Да, да, он помнит Боксера. Тот ему наливал. Кажется, утешал даже. Говорил, что ничего страшного, что все там будем. Где?
И все-таки на душе было тревожно. Зияла в памяти Падлы настоящая черная дыра. Кто этот в капитанской фуражке?
— Профессор Во… Тьфу ты, Станислав Федотыч Петухов, — веско сказал незнакомец. И начал свой рассказ.
Вчера на этом самом Карнавале Паша разыскал его в баре и предложил выгодный контракт. Он платит капитану 1000 единиц, а капитан доставляет его в указанное место. В какое точно, Паша еще не знает, но это выяснится очень скоро. «Аннушка» уже пролила масло и зарядила станнер.
Капитан предложил для начала уточнить место назначения, потому что предстоит делать трассу. В этом время появился Боксер и показал капитану какую-то карту с крестиками и ноликами. Капитан посмотрел, кивнул и подписал контракт. А потом все погрузились и полетели. Боксер приволок Пашу на корабль и уложил спать. Пытался добудиться, но не смог.
— А позвольте взглянуть на контракт? — проскулил Паша.
Куда же это они летят? И где Боксер?
— Пожалуйста, пожалуйста…
Все было правильно. И контракт, и Пашина подпись. И стоимость перевозки — 1000 единиц. Откуда у него, у Паши, тысяча единиц? Он же на днях пятерку до следующего ограбления клянчил. А тут целая штука! И кроме того, расписка, что этот самый профессор Во… то есть капитан Петухов эту тысячу уже получил! Чтобы он, Паша, отдал деньги вперед?
«Да что же это такое?! Что со мной творится?» — подумал несчастный падальщик. «Я заболел? Я стал честным человеком? Я живу на одну зарплату?»
— Можно мне… выйти?
Капитан любезно кивнул. Паша выбежал из пультогостиной в коридор. Где-то тут должен быть скотина Боксер, который ему этот контракт и подсунул.
Паша брел вдоль ряда дверей. Их почему-то было много. Очень много. На одной из них было написано «Боксер» и сургучная печать на веревке. Паша остановился как вкопанный. Что это значит? Что это за вонючий кусок с буквами? Паша дрожащий рукой взял печать и прочел: «Доставлен по месту вечной прописки». Что еще за вечная прописка? Что здесь вообще творится? Паша отыскал санузел и поплескал в лицо водой.
В коридоре ему под ноги попалась белая кошка.
— Мряу! — возопила кошка и полоснула Пашу когтями.
— Боксер! Хватит шутить. Что еще тут за кошка шляется?
— Вы не беспокойтесь, Павел Николаевич, эта кошка моя. А Боксера тут нет. Он уже… сошел.
Паша вернулся в пультогостиную и застыл на пороге.
В пультогостиной капитан пребывал уже не один. На другом табурете сидел здоровый черноволосый парень в клетчатой бандане. В глазу у парня поблескивал монокль. За столом расположился невысокий полный, благодушного вида, человечек с фонендоскопом на шее. Видимо, доктор. Доктор орудовал ножом и вилкой, нагружая в развернутый блинчик паюсную икру. Перед доктором стояла бутылка дорогого коньяка. С другой стороны стола обнаружилась девушка в костюме медсестры. На плече у нее вместо попугая сидела плешивая трехглазая крыса.
Паша ухватился за колонну. «Вот как, оказывается, сходят с ума!»
— А чему вы удивляетесь, дражайший Павел Николаевич? — осведомился Станислав Федотыч. — Не могу же я вести корабль один. Это моя команда.
Тут на колени девушки вскочила кошка и потянулась за стаканом. Паша начал медленно сползать по стене.
— Мы взялись доставить вас до назначенного места, чтобы лично убедиться, что вы уже оттуда не выберетесь. Скоро мы от вас избавимся. Потому что на этом корабле вы явно лишний.
— Да какой он Павел Николаевич? — вмешался брюнет в клетчатом. — Падла он. Свинья. В «Матушке Крольчихе» не заплатил. В галамаркете порножурнальчик спер. На Кр-Шерии кр-шноров распугал. В баре за чужой счет пил. Нашего Алексея в рабство продал. Хотя это я бы ему простил… Но все равно! Делать ничего не умеет и даже в пиратстве ничего не смыслит. И Казаку очки втирал! Вот!
— Мур-р-р мыр-р мяу… меня пнул! — наябедничала кошка.
И тут случилось такое, от чего Паша окончательно сполз на пол. Прямо из иллюминатора в пультогостиную шагнул худощавый рыжий парень с горящими красными глазами. Этот новый сразу вступил в разговор.
— Я вообще не понимаю, как этот ХУ-объект попал к нам в пассажиры. Он такой же пассажир, как я стоматолог!
—Ты не похож на стоматолога, Дэн, — заметил доктор.
— А я про что? — И, повернувшись к капитану, добавил: — Мессир Станислав Федотыч, разрешите выкинуть его к чертям в шлюз!
— Действуй, — разрешил капитан.
— Приказ принят к исполнению.
Рыжий ухватил Пашу за шиворот и поволок. Впереди разверзлась черная бездна. Паша пытался ухватиться за створку, удержаться, но поскользнулся и полетел вниз.
***
Станислав Федотыч снял фуражку и вытер лоб.
— Чтоб я еще раз взял заказ от этой компании «Харон и Ко»!
Парень в клетчатой бандане достал из-под пилотского пульта пачку чипсов.
— Ну а че, прикольно же! И платят хорошо.
А рыжий демон-убийца ничего не сказал. Взял со стола банку сгущенки и отщипнул жестяной край.
— За сотрудничество!
Собеседник оскалился в напряженной улыбке и протянул руку с бокалом, слегка наклоняя его в сторону Джеймса. Джеймс улыбнулся в ответ такой же быстрой и хищной улыбкой и почти беззвучно коснулся чужого бокала краем своего. И подумал, что сейчас истинное исполнение ритуала было бы, пожалуй, куда как уместнее такой вот его имитации: когда-то обычай чокаться (вернее, с силой сдвигать кубки или кружки, чтобы часть вина переплескивалась в тару сотрапезника), придумали те, кто не доверял сидящим с ними за одним столом и боялся быть ими отравленным. Мало ли чего хозяин мог подсыпать в гостевой кубок — или гость в хозяйский, пока пирующий отвернулся? А так — вы стукнулись кубками, жидкость в них частично смешалась, и вроде как можно уже и не так сильно опасаться.
Можно начинать потихоньку доверять друг другу.
Джеймс пригубил шипучее вино (содержание алкоголя 6%, букет приятный, отдает корицей и медом) и аккуратно отставил бокал на столик. Он не собирался доверять сидящему напротив него человеку. Впрочем, и тот ему тоже не доверял и врал аж на 76% с мелочью, любо дорого. И это было вполне нормально: Джеймса бы скорее насторожило, прояви представитель контрабандистов неуместную искренность.
Представитель не представлял из себя ничего особенного: маленький, толстоватенький, лысоватенький (а может, просто хорошо эпилированный), с тонкими усиками. Черты его лица неуловимо плавились и словно бы ускользали от любых попыток их запомнить и классифицировать: наверняка тоже воспользовался гель-маской. Что тоже совершенно нормальное поведение при первой встрече непонятно с кем, но существенно осложняет работу этого непонятно кого, если он полицейский. Запоминались только усики. И это значило, что усики наверняка были фальшивыми.
Двадцать минут осторожного прощупывания с обеих сторон. Завуалированные до почти полной непроницаемости предложения. Намеки, похожие на шутки, и шутки, более всего напоминающие угрозы. Взаимооценивания и приглядывания. И по-прежнему — сомнения и нервозное недоверие.
Джеймс уже начал подумывать, что сегодня ничего так и не произойдет и они вот-вот разойдутся, когда перехватил короткий сигнал, пришедший на комм собеседника. Расшифровать его не удалось, да и вряд ли он поддавался расшифровке, слишком коротким был и не напоминал пакет данных. Скорее, подтверждающий (или отрицающий) пинг.
Представитель на миг замер, а потом заметно расслабился и одним глотком допил остававшееся в бокале вино и посмотрел на Джеймса уже не так нервно, улыбнулся даже вполне нормально. Похоже, получил одобрение от наблюдавшего за ходом встречи начальства (наблюдали по удаленке, хотя никаких обменов данными, кроме вот этого одиночного пинга, Джеймс не отследил, но ни один Bond не способен перекрыть абсолютно все диапазоны, а вот повышенное внимание кого-то в зале не заметить — это уже шалишь, с этим бы даже DEX справился).
— Полагаю, — сказал представитель, перекрывая так кстати усилившуюся музыку, — что о деталях нам лучше поговорить в более спокойном месте?
— Вы здешний, вам виднее, — протянул Джеймс, старательно изображая неудачные попытки скрыть тягучий леразийский акцент.
Представитель кивнул и поднялся, проведя карточкой по ридер-панели в центре столика («Я угощаю!»). К выходу они шли уверенной походкой законопослушных приличных граждан, чья деловая встреча за ленчем собирается плавно перетечь в такое же деловое общение в более приспособленной для этого обстановке. На сидящую на угловым столиком у окна Риту Джеймс даже не взглянул, хотя и отметил краем глаза ало-оранжевое пятно. Рита профессионал и сразу за ними не бросится, тем более что на улице дежурят Степан и Пабло. Все шло по плану.
Даже когда на площадке перед ресторанчиком представитель не свернул к стоянке флайеров, а двумя кликами вызвал дежурное такси с автопилотом, Джеймс все еще оставался в этом уверен. В конце концов, он сам по себе уже следящее и фиксирующее устройство, зачем ему какие-то дополнительные гаджеты? Растерянный Степан, застывший на противоположной стороне улочки, его тоже скорее повеселил. Грязная работа для киборгов, ребята! Все продолжает идти по плану, хотя сам план и несколько поменялся.
Если бы Джеймс задержался у выхода из ресторана еще минуты на две — он, пожалуй, слегка подрастерял бы эту свою уверенность. Но дверца флайера уже захлопнулась за ним, отрезая уличный шум (и тем более — звуки, доносившиеся из обеденного зала).
***
Вернуться в номер Кокусик не захотел. На предложение погулять ответил презрительно сморщенным носом: «По такой жаре? Нюсик, ты что, смерти моей хочешь?». Со своей отбивной он расправился уже давно и даже любимое мороженое досмаковал, заполировав кофейным наперстком — вот тоже, ну что за глупость с этими выпендрежными порцайками? Кофе должно быть много, в большом полулитровом стакане, бумажном и с крышкой! А иначе какой в нем толк?
Нюсик предполагала, что после десерта ее мучения в ресторане кончатся, так или иначе. И начнется или вполне себе достойный послеобеденный отдых в номере под кондишеном, или же новые мучения — на пляже или другом где угодно, куда ее благоверный согласится переместить свою тушку из ресторана.
Но вышло иначе: Кокусик никуда не желал перемещаться. «Ну Нюсичек, ну здесь же так хорошо! Прохладно, и музыка приятная, и вкусности разные заказать можно. Хочешь вкусностей, Нюсичек?»
Нюсик терпеть не могла, когда ее называли Нюсичком. И вкусностей не хотела. Нюсик хотела свалить уже отсюда хоть куда-нибудь, и как можно быстрее.
Но Кокусик заказал еще пятьдесят коньяка. И лимончик. И что-то фруктовое, на палочке — наверное, для нее, хотя она и не просила. Одна радость: официант на этот раз был мужчиной. Симпатичным. Молодым. Не стой Нюсик на страже семейного счастья (вернее, не ложись на этом страже костьми) — он бы ее вполне мог бы и заинтересовать. А так… «Не время, брат: война…»
Тяжелое это дело — стоять на страже. Нюсик даже всхлипнула, так ей себя жалко стало.
И заказала еще бутылку вина. На этот раз розового. Это показалось ей прекрасной идеей. Не потому, что Нюсик хотела нажраться или вкус понравился. Просто Кокусик не одобрял. Всегда! Относился осудительно… осуждательно. К такому вот. Всему этому то есть. То есть сам-то очень даже. Вот и сейчас. Коньячок у него, бокал красивый, толстое стекло. А она чтобы нет. И обычно она таки нет. А сегодня таки да! То есть должен понять намек. Что женщина пьяна и все такое. Такое вот. В номер увести надо и там озаботиться. Подкомфортить. И вообще. Уложить на защиту стража семейных ценностей. Костьми.
Но Кокусик в этот раз намека не понял. так и остался сидеть, кивнул лишь благожелательно. Словно все в полном порядке. И он не возражает.
Нюсик нахмурилась и сделала солидный глоток. Вино приятным холодком прошлось по горлу, оставив во рту странноватый цветочный привкус.
Кокусик вел себя странно. А все странное было подозрительно. И опасно.
Еще сильнее нахмурившись, Нюсик сунула правую руку в свой авангардный ридикюльчик и нащупала прохладную ребристую рукоятку пистолета. Стиснула ее в ладони и сразу же ощутила прилив уверенности.
Вот так-то! Знай наших! Нюсик вам не какой-то слизняк! Нюсик бдит! Нюсик на страже! Нюсика голыми руками не проведешь!
С победным видом оглядев ресторанный зал, Нюсик вдруг осознала, что ее подозрения были вовсе не беспочвенными: она увидела гнусную криминальную дрянь. Разлучницу и покусительницу. Прямо здесь. На пороге, можно сказать, семейного убежища!
Но как? Выследила? Нет, не выследила! Все намного хуже!
Нюсик сразу все поняла, и так ясно, словно перед ней вдруг вспыхнул прожектор. Бедный обманутый Кокусик на самом деле оказался предателем. Потому что это ведь именно он сообщил мерзкой гарпии координаты встречи! Конечно он, кто же еще? Некому. Потому-то и тянул так, и из ресторана уходить не желал. И перемигивался с этой дрянью за спиной у законной жены! Наверняка обо всем уже доперемигивались-договорились, и думают, что Нюсик ничего не узнает! И эта дрянь уже к выходу топает. чтобы там, потом, ночью, когда Нюсик уснет… Думает, что Нюсик ее не узнает! И еще и красное платье напялила, тварь! Знает. что Кокусик такие любит!
Нет, конечно, Кокусик все равно обманутый и бедный, и она его обязательно простит. Но потом. Не сразу.
После того, как разберется с мерзкой гадиной.
— Марго! — заорала Нюсик вне себя от ярости, выворачиваясь из-за стола и стряхивая с правой руки сумочку. — Стой, дрянь!
Дрянь вздрогнула и обернулась. И Нюсик успела выстрелить в нее дважды, прежде чем опомнившийся Кокусик выбил у нее из руки дамский пистолетик. И с мрачным удовлетворением увидеть, как среди взвизгов и паники оседает на пол мерзкая дрянь, прижимая руки к груди, Нюсик тоже успела.
И порадоваться, что не зря брала уроки стрельбы у того пожилого зануды из Санта-Бич: теперь Нюсик могла быть твердо уверена, что не промахнулась.
В субботу Нина почти полдня прождала Веру – потом попыталась ей позвонить, но безрезультатно, звонок Борису тоже был без ответа. Только Лёня ответил, что Борис Арсенович пригласил Веру отдохнуть на маленький остров в субтропической зоне планеты, чему Нина немало удивилась, так как никогда не замечала, чтобы этот солидный профессор увлекался студентками.
Слетала на острова без неё, но с Василием, проведала Дею, отвезла Варда в деревню и передала Доброхоту, как старшему брату Некраса, права управления на него (третий уровень, как обычно), и полетела на Жемчужный остров.
Первым делом зашла в домик бывшего егеря и посмотрела, как обосновался Некрас. Вот если бы не Вера… ещё бы никого не допустила постороннего к ребятам! Но… это сделать необходимо, киборгов становится всё больше, и контроль местного человека лишним не будет. А Некрас к тому же гидролог – и сможет научить кого-нибудь из ребят следить за уровнем воды в озёрах и протоках.
Потом зашла в жилой модуль, и Фрида сама показала и мастерские, и теплицы, и даже небольшой новый инкубатор в курятнике. Рядом с модулем был вспахан огород, чуть дальше – поля под ячмень и рожь, в раскрытом ангаре видны были три флайера и с десяток скутеров, в двух загонах бегали козы… киборги были заняты работой, хорошо одеты, сыты и здоровы… и было так хорошо и спокойно, что появилась мысль бросить нахрен весь музей с его дрязгами и переселиться сюда.
Но… рано это делать, рано. В музее ещё остались киборги, которых можно выкупить… когда вернётся Илзе с экспедицией из Кедрова.
***
Экспедиция вернулась тридцатого мая в полдесятого утра, разъярённая Илзе сразу заперлась в своем кабинете, чтобы проораться — студентка-практикантка, которую она взяла с собой на хутор, умудрилась при подлёте к городу позвонить в офис DEX-company, и крайне наглый дексист с надписью на бейдже «Константин Сорокин» в компании полицейского встретил музейный флайер у ворот музея, переподчинил Тришу и увёз!
И вот эта студентка – мало того, что ничего не смыслит в полевой работе, так ещё и в походе не была ни разу даже в школе, и Тридцать Третьему пришлось её несколько раз вытаскивать из реки, когда по её вине перевернулась лодка и утонула половина снаряжения (новый голографический аппарат, дорогущая видеокамера, ноутбук со сменными аккумуляторами), и пару раз вытащил из болота, куда она полезла за цветочком… потом он с дерева её снимал, куда она от пчёл сиганула… — имела наглость позвонить с её видеофона! И куда? Дексистам! В городской офис!
Илзе и не подозревала о причине этого. Киборг вёл себя строго по программе проводника с хорошей ИЛ-кой, шедеврально созданной гением Райво! – и Илзе даже в голову не приходило, что в экспедициях Триша был самим собой, и что ссылка на программу была только прикрытием.
Уже приближаясь к городу, Триша поймал Инфранет и, подключившись, стал скидывать в облако Василия отснятые материалы – но о наличии облака Илзе даже не подозревала. DEX замер, его глаза остекленели – и Гэла вдруг поняла, что этот парень, с которым она флиртовала, которого пыталась завлечь и даже давала возможность себя спасать – всего лишь кибер!
Она чувствовала себя оскорблённой! – мало того, что её, дочь замминистра культуры Аркадии-5, отправили на практику на провинциальную планету, да ещё не в столицу планеты, так ещё пришлось ехать в экспедицию в несусветную дать, там заставили далеко идти пешком с рюкзаком (флайер пришлось оставить за пять километров от хутора и далее двигаться на лодке – иначе Пасечник не стал бы с такими гостями даже разговаривать!), да ещё и проводник кибером оказался!
Когда флайер с участниками экспедиции приблизился к музею, Триша успел не только скинуть в облако Василию всё отснятое, но и скинуть Нине на видеофон запись звонка Гэлы дексистам и встречу с Костей – и Нина, просмотрев запись, рванула к своему флайеру, приказав своим ребятам запереться и никого не впускать.
— И если что… я так далеко в хранилище, что звонка не слышу…
Вася кинулся за ней следом, сел на место пилота, и флайер сорвался с места. При подлёте к офису DEX-company Нина приняла звонок от Лёни, и он пообещал встретить её в салоне: «…начал форматировать, и только тогда понял, что кибер музейный! Потому и позвонил… все базовые настройки и ИЛ-ка сохранены.»
Велев Васе оставаться внутри флайера и быть на связи, Нина пару раз вдохнула-выдохнула, чтобы выровнять дыхание, и вошла внутрь.
***
Когда Илзе высказала студентке всё, что о ней думает, Гэла молча демонстративно достала свой видеофон и набрала номер отца. На выдернутом и увеличенном вирт-экране появилось лицо совершенно заспанного мужчины средних лет, и Гэла, не здороваясь, начала высказывать ему, как её оскорбили:
— …а я ему такая сказала… а он такой… и вот я… а она такая…
— Здравствуй, Илзе… давно не виделись. Как там моя? Успешно попрактиковалась?
— Привет, Андрэ… да как тебе сказать… утопила половину снаряжения, переколотила у Пасечника половину горшков с мёдом, потом нашему DEX’у пришлось её спасать… — уже уставшая, но ещё не отошедшая от случившегося Илзе говорила со всей язвительностью, на которую была способна:
— И ты знаешь ли, что она сделала? Сдала дексистам киборга-проводника! Того самого, который её спасал! А в нём все… ну просто все материалы по экспедиции! В смысле – голо- и видео… пришлось на него снимать… всё отснято на киборга!!! А она его сдала!!!
— Дай мне номера вашего директора и главного дексиста… но… вашего директора у меня номер есть… будет тебе этот кибер. Кстати… я вдовец, ты в разводе… не хочешь ли заняться воспитанием Гэлы сама? Считай это предложением… — и только после этого мужчина перевёл взгляд на изумлённую девушку:
— Гэла, мы с Илзе… то есть, с Илзе Натановной учились вместе… в одном Университете, и даже однокурсники. Я тебя с таким трудом устроил в этот музей! Здесь такие возможности для научной работы! А ты…
И мужчина отключился на глазах удивлённо-возмущённой дочери.
***
Лёня встретил Нину у входа и провёл через весь салон в боковую внутреннюю дверь. Менеджер только посмотрела на гостью и снова уткнулась в планшет. Мелькнула и исчезла мысль о том, что как-то слишком легко её пропустили… менеджер так уверена в безопасности? — два киборга на входе и пара в зале… но всё же… ну просто никакой бдительности!
В кабинете было очень светло и очень тихо. Триша стоял в стенде и уже был весь в небольших ранках, Костя что-то строчил в планшете. Оба в упор уставились на Нину… то есть – Нине так показалось… Триша был жёстко зафиксирован в стенде и голову повернуть не смог бы при всём желании.
Нина обратилась к Косте, как старшему в этом кабинете:
— Вы забрали в музее киборга…
— Это сорванный киборг! И он уже списан, документы уже здесь! – возмутился оскорблённый тестировщик. – Был сигнал, я отреагировал, забрал… всё законно.
— Абсолютно исправного киборга ты забрал! С него даже информацию об экспедиции не сняли! У него такая ИЛ-ка… — Нина снова вдохнула-выдохнула, только чтобы не начать орать… только бы не сорваться… и успеть раньше, чем проорётся Илзе и явится сюда. Ведь чуяло нутро, что надо было выкупить Тришу раньше! И после минутной паузы продолжила:
— Он исправный и очень послушный киборг. Только старый. Произошло недоразумение… ведь месяца не прошло с проверки! Лёня сам проверял всех киборгов в музее! Он исправен! И об этом документы есть! Но… раз уж он здесь, я готова купить его у вас… — от волнения у Нины пересохло горло.
Костя мрачно взглянул на Нину, потом на Лёню и снова на Нину… и, наконец, выдавил из себя:
— Послушный, говорите? Нет… это машина, и он по определению не может быть… послушным… исправным может быть… но послушным? Нет. И не просите. Это из-за Вас маме пришлось уйти на пенсию раньше времени… а могла бы директорствовать ещё долго… так что… я имею полное право на утилизацию бракованной машины, а если не уберётесь, позвоню Борису Арсеновичу.
— Звони! Прямо сейчас и при мне! – терять Нине было уже нечего, пришла злость и решимость идти до конца.
И тут на видеофон Кости пришел звонок:
— Какого такого кибера ты изъял, что мне лично звонит замминистра с Аркадии-5? Нина, а ты что здесь делаешь? Какого хрена?
Костя застыл столбом, а Нина завелась:
— Как раз из-за этого киборга. Он исправен! Борис, поверь мне! Проверка была недавно… и это записано… «Исправен относительно возраста и степени износа»! Он мне нужен! Купить его хочу. Его Илзе в экспедицию брала… — и Нина, как могла, рассказала, что произошло. Борис выслушал. И добавил в разговор Ильяса и Андрэ:
— Что это за кибер такой особенный? Он настолько нужен музею?
— В музее он готовился к списанию. Это его последняя экспедиция, — ответил мрачный Ильяс Ахмедович. – Просто Илзе Натановна не успела скачать с него информацию по поездке… раз уж по вине Гэлы вся аппаратура утонула! А на эту экспедицию она получила грант и обязана отчитаться. Иначе придётся возвращать деньги… почти тридцать тысяч. Теперь Гэла ещё и донесла на него, его забрали… и отформатировали… ну… кибер без этих файлов музею не особо нужен… но он имеет такую ИЛ-ку! Райво писал специально для него… видите ли, этот Пасечник ни с кем другим не хотел разговаривать… а теперь…
Борис слушал не перебивая, Андрэ мрачнел – тридцать тысяч за глупую выходку дочери слишком много! Но решать что-то надо.
Нина, глядя на молчащих мужчин, предложила:
— Продайте его мне… я его отправлю к Пасечнику, и он восстановит все материалы… со временем. Я и хотела его туда пристроить… старику нужен помощник, купить киборга ему дорого, у него ведь почти полсотни ульев и курятник… а так… и ему хорошо, и мне хорошо, и всем… тоже. И мне без разницы, у музея я его куплю или в салоне фирмы-производителя… деньги есть.
— К Пасечнику? Это мысль дельная… там киборг сможет достать утонувшее оборудование… — задумчиво протянул директор музея. — Вряд ли это будет пригодно к работе… но хорошо. Согласен.
Борис усмехнулся:
— Что ж… Константин, оформи возврат проверенной и признанной исправной техники, раз уж DEX прошёл проверку. И извинись. Ильяс, можешь оформить продажу киборга Нине прямо сейчас? Я подпишу. Андрэ, DEX отформатирован… и за утерю данных заплатить придётся… но ты с Ильясом договоришься сам. Нина, вот зачем тебе ещё один киборг? Вся воинственная такая, аж страшно… ладно, забирай… только отвези его прямо сейчас, чтобы здесь не отсвечивал. Леонид, отдай ей киборга… и упаковку кормосмеси от меня лично отнеси ей в багажник.
Костя помрачнел ещё больше, но на виду у таких людей перечить начальству не осмелился, буркнул: «Извините» и выпустил Тришу из стенда. Лёня тут же произвёл смену хозяина и кинул Трише его комбинезон, говоря:
— …там такая ИЛ-ка! Хотел скопировать… это ж шедевр!
— Спасибо тебе. И пока…
Костя осмелился выключить видеофон только тогда, когда Борис прервал связь.
***
Дома Нина показала Трише ванную, дала пять минут ополоснуться и смыть кровь, Вася тем временем подобрал ему одежду из тех запасов, что были куплены ещё для Змея, заказал со срочной доставкой два комма, один из них настроил и подал Трише, потом собрал для него рюкзак, а Нина разогрела вчерашней каши, и дала банку тушёнки:
— Готовить что-то свежее нет времени. Ешь скорее и полетим… кстати, это Кузя… скинь ему свои данные и отчёт о состоянии. Кузя, создай отдельную папку, куда Триша будет скидывать отснятое… Пасечник тебя знает, и примет, как родного.
Триша кивнул и продолжал есть, поглядывая то на Васю, то на Кузю. Первым не выдержал Василий и по внутренней связи сообщил:
/О Лизе все мысли? Будешь посылать видео о себе, тебе пришлю видео о ней. Но только через Кузю. Почему сам не скажешь?
/Потому… к DEX’ам разумным хозяйка привыкла. А что скажет о разумной Mary?
/Не хочешь подставлять. Как хочешь. Но в любом случае связь с ней только через Кузю.
Вылетели в заповедник почти в одиннадцать… и через полчаса были на Домашнем острове.
Предупреждённый Василием Виктор уже приготовил для Триши байк и мешок с продуктами. Нина посмотрела на своих ребят – как же они повзрослели за это время! Каким был Виктор полгода назад – и какой он сейчас! Разница колоссальная! А каким стал Авель! – подозрительно похож на эльфа и костюмом, и причёской… явно пересмотрел мультфильмов.
И снова обратилась к Трише:
— Твоя жизнь изменилась… даже излишне круто. Теперь ты уже не Тридцать Третий… а Триша. Трифон… значит «роскошный». Но если не нравится, то и это имя можешь сменить. Если захочешь. Лети к Пасечнику. Не теряйся… сообщай о себе. Может быть, со временем я отправлю к тебе какую-нибудь мэрьку в помощь… кстати, там на одном из островов находится метеостанция, а на ней из четырёх киборгов трое моих…
Не замечая, как изменилось выражение лица Триши при упоминании мэрьки, Нина продолжила говорить – о местной погоде и природе, местных обычаях и обрядах… от волнения её несло всё дальше и дальше, но киборги не перебивали и внимательно слушали. И записывали.
Наконец, Василий осторожно напомнил, что ему пора лететь, а им пора возвращаться. И тогда до неё дошло:
— Надо придумать хорошую причину, зачем я сюда прилетела… чтобы объяснить, если остановят на границе…
Виктор молча подошёл к лодке и принес корзину свежевыловленной рыбы и также молча уложил в багажник. После этого вошел в дом и принёс короб копчёного мяса зайцев, заготовленного для себя. Авель и Ворон принесли из дома две коробки с керамикой, Злата принесла меховой жилет, сшитый как раз по размеру Нины.
Приказа на эти действия не было! Они сделали это сами! Это – великое достижение! И надо бы их за это поощрить… но как? Или – не сами, а с подсказки Василия по внутренней связи? Но… какой-то подарок привезти им надо будет.
Авель и Ворон продолжили заполнять флайер продуктами в корзинах… в результате свободные места остались только спереди – два сиденья.
— И ещё… Трифон, ты не теряйся… но вся связь через Кузю… или напрямую мне звони… мой номер помнишь, надеюсь. Если что-то понадобится, чем могу, помогу… но с тебя записи твоей жизни на хуторе. И звони почаще… каждый день утром и вечером.
— Помню. Спасибо… — Триша явно хотел сказать что-то ещё. Но молча закинул на спину рюкзак, пристроил на заднее сиденье мешок, сел на байк, обернулся и снова сказал:
— Спасибо… я буду звонить… каждый день.
И полетел на новое место жительства.
Через пару минут и Нина с Василием сели на свои места в флайере и полетели домой.
Он, конечно, виноват. Но он — не виноват. Не виноват Никитин в том, что кобель. С природой не поспоришь. Никитин и слабый пол испытывают друг к другу неразделенные чувства. Даже Клавка его, как с другой бабой застукает, то сперва по фейсу настучит, а через девять месяцев уже следующую девчонку рожает. Провал операции «поход налево», бросок через бедро об радиатор центрального отопления, чемодан перед закрытой дверью, неделя холостяцкого загула, цветы, слабое женское сердце, «Клавочка-Димочка», девять месяцев, дочь. Еще одна. Жена, три дочери, теща. Чем больше в доме женщин, тем сильнее толкает бес мозолистое ребро. Замкнутый круг.
Но я-то здесь причем? Каким боком меня касаются страсти-мордасти четы Никитиных? Почему из-за лилового уха и присыпанного крахмалом фингала должен накрываться тазом чужой выходной?
— Хорош, нечего сказать, — начальник закончил разглядывать хохлому Димкиной физиономии, покачал головой и сочувственно поинтересовался: — Чем это она тебя так? Трактором переехала?
— Лучше бы трактором! — ввернул я. — Уборки меньше!
Все в автопарке знали, что Димкина Клавка мастер спорта по самбо, и что перед каждым секосом, в результате которого на свет появляется новая Таня, Маша, Вера, Никитин выкидывает на свалку разбитую мебель.
— Да чего вы? — зашмыгал Димка разбитым носом. — Я в этот раз совсем ни при чем…
— Угу, — тут же согласился начальник, — и в прошлый раз был ни при чем. И в позапрошлый…
— И когда женился на Клавке, — напомнил я, — ты тоже был ни при чем!
Никитина я не жалел. Весь парк наблюдал за выражением Клавкиного лица, когда девица прилюдно повисла у Димки на шее. Сам-то я не видел, но ребята рассказывали. Это каким надо быть отморозком, чтобы изменять мастеру спорта по самбо у нее на глазах?
— Вот что я тебе скажу, Никитин! — с ударением на фамилию заключил начальник. — В рейс с нынешней рожей можешь пойти только одним путем!
— Каким, Виктор Семенович? — с надеждой посмотрел на него Димка поверх фингала.
— Через мой холодеющий труп! — взорвался Семеныч, грохнув кулаком по конторке. — Знал же, стервец, чем твои шуры-муры заканчиваются, так нет же — прямо перед женой лобызания устроил! И не ври мне! Сам видел!
— Да она сама…, — начал, было, Димка, но Семеныч махнул на него рукой.
— Да иди ты… Сама…
— Антонов, — усталым голосом обратился ко мне начальник. — Выручай, а? Ведь никто кроме вас двоих эту «Борзую» водить не умеет! А у нас заказ! Корпоративный выезд, чистый нал…
— Виктор Семенович, — подобрался я, услыхав волшебное слово, — ничего не получится! У меня театр завтра. Утренник. Дочери обещал!
— Ну, хочешь, я вам билеты в цирк организую? Вместо утренника…
— Да ты что, Семеныч? — испугался я. — Моя бывшая мне самому цирк устроит! На две недели ребенка лишит!
— А давай я ей позвоню, а? — не сдавался начальник.
— Не вопрос, звони! — подыграл я, вытаскивая мобильник. — Только помни, что Катьке мороженное и газировку нельзя. От первого у нее диатез, а от второго — газики могут образоваться. Мамаша тебе этого не простит.
— Что значит — не простит? — изумился Семеныч.
— То и значит, что раз я в рейс ухожу, то Катерину на утренник сам поведешь, — объяснил я и потянулся в боковой карман. — Я тебе сейчас контрамарочки выдам…Где-то они у меня тут были…
— Какая же ты сволочь, Антонов! — укорил меня Виктор Семенович. — Ведь знаешь, что по воскресеньям у нас с Колькой рыбалка!
— А ведь верно…, — вспомнила сволочь внутри меня, — у вас же самого есть сын…
И тут же весело решила проблему:
— Тогда все отменяется! В смысле — корпоратив, чистый нал и все такое! Я дочери утренник обещал, ты — сыну рыбалку.
— Никитин, а ты чего здесь отсвечиваешь? — неожиданно развернулся Семеныч к понурому Димке. — Пшел вон! Чтобы я тебя неделю в автопарке не видел!
— Да как же это, Семеныч? — плаксиво начал Димка. — Нет у меня денег неделю за свой счет болтаться!
— Черт с тобой! — сжалился начальник. — Пойдешь в ремзону гайки солидолом смазывать. Хоть какой прок с тебя выйдет. Запишем по среднему. Дуй давай!
— Спасибо, Виктор Семенович! — крикнул обрадованный Димка и выскочил за дверь кабинета.
Начальник отсутствующим взором посмотрел в окно и сделал мне предложение.
— Десять процентов.
***
Спустя пять минут, выторговав себе пятнадцать процентов чистого, хотя и левого, нала, я покинул кабинет. Забрал в конторе путевые листы и прочую волокиту и только собрался идти к гаражу, как наткнулся на Димку.
— Алексей, — загородил он мне дорогу, — Мне в этот рейс позарез нужно. Не хочу домой возвращаться…
— А чего тебе возвращаться, спи в ремонтной. Там и душ есть, и туалет. И даже топчан. Все удобства, живи — не хочу.
Я попытался пройти его напрямик, но Никитин словно прирос к асфальту.
— Не пущу! — завопил он, растопыривая руки. — Я этот заказ три месяца ждал! Понимаешь?
Чего это он так разволновался? Я выхватил из стопки заказ, пробежал глазами и, осознав ситуацию, треснул всей документацией по самому больному месту. В смысле — по Димкиной голове. Она у него точно больная.
— Да ты через три минуты коньки отбросишь с такими пассажирами! — заорал я, надвигаясь на него подобно карающей Немезиде. — От гидроудара. Который сразу после спермотоксикоза. А у тебя жена! Дети! Теща, наконец!
Листок заказа гласил: « …корпоративный выезд на турбазу «Долгое» представителей чирлидерского клуба «Новые амазонки». Представляете? Фингал с ушами еще не прижились, а губу уже раскатал!
— Чем у тебя так воняет? — осведомился я, дотащив Димку до цели и открыв дверь автобуса. По тону моего голоса Никитин понял, что все кончено и «Серая гончая» уйдет без него.
— Воняет? — прогудел он убитым голосом.- Не знаю. Может, конфетами? Представителей области на кондитерский комбинат возили.
— Чего не проветрил? — укорил я.
— Да проветривал. Наверное, кто-то подарки забыл.
Мы отправились бродить по салону, искать забытые «подарки». И вскоре нашли.
— Забирай! — милостиво уступил я, вытаскивая из-под сиденья 11В объемный пакет кило на шесть. — Клавке по одной будешь скармливать, глядишь, и простит через год-полтора!
— Сволочь ты, Антонов! — устало, безо всякой злобы попрощался со мной выдохшийся Никитин, беря пакет. — Чтобы ты себе левое колено расшиб!
— Жене мое нижайшее! — крикнул я, закрывая рычагом входную дверь. Та с хрустом перерубила Димкин ответ пополам, и в уши попало только «Да пошел ты на…»
***
Умели, умели раньше делать технику! Два яруса, серебристо-серые борта с летящим барбосом породы гончих, автобус Дженерал Моторс образца девятьсот пятьдесят седьмого года имел официальное название «Сценикрузер», что в переводе означает «Театрал — бродяга».
Понятное дело, что никто из шоферюг не желал кататься на «Театрале», чтобы не выслушивать вечное «Куда уехал цирк? Он был еще вчера!», а потому на вопрос — «Что за пепелац?» мы отвечали небрежно: «Серая гончая!», чем вызывали определенное к себе уважение.
Наш пепелац долгие годы трудился на американских капиталистов, прежде чем попасть в Германию, а там быть выкупленным охочим до автоэкзотики руководством и начать свою Российскую автокарьеру. Я вам так скажу: «Бродягу», откатавшего без малого семь миллионов километров по скоростным автострадам, нисколько не смутили ни наши дороги, ни дураки. Ему было совершенно наплевать на обе национальные особенности. Два дизеля, лишенная синхронизаторов коробка, неубиваемая пневмоподвеска и межсервисный интервал в пятьдесят тысяч километров — Катькины внуки своих детей катать будут!
Конечно, за все хорошее надо платить. Димка не зря возжелал разбить мое левое колено. Знаете, что такое коробка без синхронизации? Это двойной выжим педали сцепления при каждом переключении и танец с бубнами для исполнения заднего хода. Могучая пружина сцепления так накачивает ногу, что к концу рейса можно смело перешивать левую штанину на два размера больше. Вот поэтому и пятнадцать процентов!
Ворота открылись, я прокачал дьявольски тугую педаль и величаво тронулся в путь.
***
Парадную клуба «Новые амазонки», делившего помещение краеведческого музея еще с пятком заведений, видно издалека. Мимо кучки девчонок, чьи стройные ножки росли прямо из-под коротеньких юбок, проехал бы только слепой. Я эффектно осадил «Серую гончую» возле самой рыжей красавицы и повернул рычаг двери.
И даже успел изобразить коронную улыбку и воскликнуть — «Эх-прокачу!», прежде чем вход перегородила еще одна дверь. Вся из себя квадратная, метр девяносто по диагонали, и весом под центнер.
— Я те «прокачу»! — гаркнула дверь басом Жоры Полунина. — Хорош скалиться, документы показывай!
С Жоркой, охранником «Новых Амазонок», лучше не спорить. Это такой псих, что совершенно не понимает никаких шуток, а потому я молча протянул ему кипу бумаг.
— А где Димка? Я думал, сегодня его смена.
— Клавка застукала. С бабой. Опять.
— От дурак! Чего ему в семье не живется?
— Когда можно загружаться? — спросили сзади.
— Здравствуйте, Павел Васильевич! Вы уже пять минут назад могли загрузиться.
— Багажник откройте, пожалуйста, — попросил руководитель клуба. — Тот, который сзади.
— Как раз задний открыть не могу, — отрезал я, — У меня ключа нет, он у Никитина на шее висит. Вместо распятья.
— Послушайте, Алексей, ваши шутки совершенно неуместны. В прошлый раз, когда мы выезжали на пикник, мой баул был полностью забит пылью и…
— Не надо волноваться, вас здесь всего пятнадцать человек на сорок пять посадочных мест. Смело заносите вещи в салон!
— Алексей, видите ли, тут такое дело, — интимным полушепотом начал объяснять Павел Васильевич, — дорога не близкая и я опасаюсь, как бы девочки не начали злоупотреблять алкоголем…
— Во время поездки распитие спиртных напитков запрещено! — строго указал я на жестяную табличку с правилами пользования туалетной кабинкой. Ее привинтили туда еще в Германии, и крупно выведенное «Ахтунг» вполне могло запретить всякие дринки на борту.
В ответ Павел Васильевич страдальчески махнул рукой и крикнул забытым девчонкам:
— Заходим, барышни!
***
«Серая гончая» урча и мягко покачиваясь вылетела на пригородное шоссе. И раньше чем я добрался до четвертой передачи, за спиной началась грандиозная пьянка.
Виски мешалось с пивом и разбавлялось воплями пополам с эсэмэсками. «Вы где?» «Бухаем!» «И как?» «Ваще!». А-ха-ха-ха!
Рыжая девица, я украдкой подглядывал в салонное зеркало, так как очень неравнодушен к рыжей породе, бесстрашно присасывалась к пивной бутылке после каждой опрокинутой по назначению стопки. После пятого опрокидывания мне стало грустно, и я мысленно задернул зеркало траурной тканью. О, времена. О, нравы…
Я обустраивала вытащенных из черной пустоты граждан, когда нудно зазудел амулет связи. Наши. А наши что-то натворили, поскольку просто так звонить не будут. Даже у Шеврина прошел бзик на счет тотального контроля.
Как оказалось, товарищи тоже шарились по черной пустоте, что-то искали, а нашли параллель и приключения на свою задницу. Вышли в параллель, нарвались на драку какого-то синерианина со сверхами, решили помочь слабейшей стороне и стали лупасить сверхов. Сверхи оказались не дураки, позвали подмогу, наши тоже позвали и началось. Сначала мочалились Шеврин, Шеат, Шиэс и братцы-кролики, потом пришел Ольт, потом приперлась я, прихватив родимого деда — а как без него? За Ольчиком пришел Хэль, эта мелкая обезьяна не упустит возможности подраться. И в итоге образовалась куча мала.
Я взяла на себя недобитого чернявого сверха. Очень уж мне не понравился его взгляд. Он смотрел… да так же, как и «котики» в первую нашу встречу. Презрительно и ненавидя. Ненависть была такая искренняя, даже странно — за что? Я ведь его первый раз вижу. А вся свара началась из-за того, что сверхи почуяли в наших ребятах параллелей и решили прихлопнуть всю шайку сразу. Не получилось.
Две кровавые струи вырвались у чернявого из груди и стали сплетаться, как нити ДНК. Неужели… это я так могу? Перед глазами замелькали какие-то формулы, этого сверха, похоже, по молекуле разобрало и разложило мне для изучения. Чернявый задергался, попытался бросить какое-то заклинание, но его рука повисла, будто сломанная. А я всего лишь отметила это краем глаза. Век живи — век учись. Интересно, сколько еще скрытых способностей таится в этой гибридной тушке?
Спеленаный собственной кровью сверх угрозы не представлял, его сила медленно утекала в никуда, а потому я присоединилась к ребятам в махаче. Несколько бросков тлена, немного порезать ближайшего красненького… Ишь чего захотел — голову Шеата! Не зря серебряный стал чуть в стороне — зашибут ведь, динозавры бессмертные!
Бой закончился как-то сразу. Вот только что мельтешили куски заклинаний, оружие и вспышки огня, а тут раз — и тишина. Я подхватила Шеата под руку и потащила собирать оставшихся. Надо валить отсюда, пока нам не впаяли вмешательство в жизнь параллелей. Хотя… поздно класть голову на рельсы, поезд прошел, точнее сверхи уже свалены. Кто-то вяло вытирал кровавую юшку на лице, кто-то матюгами обещал нас убить. Ой, сколько раз уже обещали. Прыгающий на одном месте Хэль открыл экран в пустоту и впихнул туда матерящегося Шеврина. Я задумчиво подпихнула застрявшего на полпути Дэвиса. Ишь, растет малой — только пару царапин заработал. Хотя, какой он малой? Если считать полный возраст, этот дракон раз в пять старше меня. А может и больше, кто знает, сколько жизней он уже прожил. Но для меня золотой останется малым. Слишком он… скажем так, юный в душе.
Ввалившаяся домой компания приключенцев первым делом кинулась смывать трудовой пот. Вот тут-то и обнаружился сюрприз. Сюрприз был небольшим серебристым куском плазмы — все, что осталось от того синерианина, которому ребята взялись помогать. Беднягу закинули в аквариум с водой — поскольку огрызков нам таскали часто, много и не вовремя, то даже в ванной был загодя запасенный аквариум. Вот и пригодился. Серебристый огрызок довольно активно плавал, а Шеврин ему попозже еще и курицу принес, спасибо хоть запеченную… А то с дракона станется накормить и сырой.
Что мы имеем — драку хрен пойми с какими сверхами не известно из-за чего. По словам Шеврина, сверхи признали в парнях параллели местного Шеата, до кучи прилепили и золотых драконов, хотя они лицами совсем не похожи на Шеата, но у страха глаза велики. Вот и стали лупить, кто чем горазд, лишь бы избавиться от такой головной боли. Головная боль лечиться не пожелала и вдарила всем, что было.
Я же смотрела на аквариум с мелким. Серебристое тельце приняло форму рыбки — самое большее, что смогло сделать, и увлеченно обгрызало заброшенную в аквариум курицу. Вода синерианину не помеха, да и запить есть чем. Спасли на свою голову не пойми, что.
Вечером Шеврин вытащил меня из кресла:
— Пошли, кой-чего посмотришь.
Начало уже интриговало, иду за черным, попутно позвали Шеата тоже на посмотреть. Смотреть мы шли аквариум, переставленный в гостиную и оборудованный для полного удобства нового жильца.
— Ничего не чувствуешь? — ехидно спросил Шеврин и как-то по хозяйски положил мне руку на плечо.
— Хм… ты пахнешь смородиной, — выдала вердикт я, нюхнув подставленную голову.
— Балбеска! — беззлобно буркнул дракон. — Родство с этим вот чувствуешь?
Я внимательно посмотрела на огрызка, уже принявшего форму кособокого котенка и потихоньку приходящего в порядок. Ну что тут чувствовать? Если и есть родство, то седьмая вода на киселе. Ничего особенного. Какой-то малой и все.
— Да не особо. Может ты все перебиваешь? — задумчиво чешу нос.
— Дожился! Я еще ей и мешаю, — дракон фыркнул и отошел. — Дуреха, это параллель твоя!
Скептически смотрю на огрызка в аквариуме. Вот это — моя параллель? Он же был пацаном… Хотя вон у нас Шиэс есть. Живое доказательство, что параллель может быть любого пола. Вытаскиваю малого из аквариума. Котенок особо не прельстился загребущей лапой и тяпнул меня за палец. И это моя параллель? Он же чахлый, как не знаю кто! Впрочем, после такого боя не удивительно. В одиночку лупить троих сверхов, а потом еще и вместе с нами драться против пришедших свежачков… Тут и от меня огрызок останется. Интересно, Шеврин точно так же себя чувствовал, глядя на чахлого тогда еще Шеата? Вполне возможно…
В пацана было впихнуто самое большое яблоко, которое я сумела вытащить. Надо его откормить и поговорить. На ближайшую параллель не похож, из дальних значит… Добрались и туда наши рукожопы-игроки? Я ж просила студента не лезть к нам. Сами вырулимся как-нибудь, он уже помог так, что лучше б и не брался. А параллелей жалко. Мрут, как мухи. Ишь, до чего пацана довели. Осталось плазмы только кота и изображать.
В серебристую тушку впиталось седьмое яблоко. Попутно с другой стороны его пичкал кусочками мяса Шеат. Шеврин с многозначительным видом расселся в кресле, закинул ногу на ногу и наблюдал за нами, как небожитель за своими творениями. Откормленный парень набирал массу стремительно. Котенок рос, превращался в большого серебряного кота, потом распухал, увеличивался, менялся и вскоре перед нами сидел серебристый пацан неопределенного возраста. Ему можно было дать как пятнадцать, так и двадцать пять лет на вид. Человеческих лет, разумеется. Парень покрутил головой, схомячил ближайшую тарелку с салатом и отрастил на голове антенки. Я заржала, рассматривая это чудушко. Напоминает улитку с усиками, ей-богу! Черные глаза пристально уставились на меня. Все равно маловат, надо кормить дальше.
— Пошли отъедаться, столовая ждет, — я подхватила офонаревшего парня под руку и потащила ужинать. Время еще не позднее, еще не все сожрали проглоты наши… А разговор обещает быть интересным.