Он, конечно, виноват. Но он — не виноват. Не виноват Никитин в том, что кобель. С природой не поспоришь. Никитин и слабый пол испытывают друг к другу неразделенные чувства. Даже Клавка его, как с другой бабой застукает, то сперва по фейсу настучит, а через девять месяцев уже следующую девчонку рожает. Провал операции «поход налево», бросок через бедро об радиатор центрального отопления, чемодан перед закрытой дверью, неделя холостяцкого загула, цветы, слабое женское сердце, «Клавочка-Димочка», девять месяцев, дочь. Еще одна. Жена, три дочери, теща. Чем больше в доме женщин, тем сильнее толкает бес мозолистое ребро. Замкнутый круг.
Но я-то здесь причем? Каким боком меня касаются страсти-мордасти четы Никитиных? Почему из-за лилового уха и присыпанного крахмалом фингала должен накрываться тазом чужой выходной?
— Хорош, нечего сказать, — начальник закончил разглядывать хохлому Димкиной физиономии, покачал головой и сочувственно поинтересовался: — Чем это она тебя так? Трактором переехала?
— Лучше бы трактором! — ввернул я. — Уборки меньше!
Все в автопарке знали, что Димкина Клавка мастер спорта по самбо, и что перед каждым секосом, в результате которого на свет появляется новая Таня, Маша, Вера, Никитин выкидывает на свалку разбитую мебель.
— Да чего вы? — зашмыгал Димка разбитым носом. — Я в этот раз совсем ни при чем…
— Угу, — тут же согласился начальник, — и в прошлый раз был ни при чем. И в позапрошлый…
— И когда женился на Клавке, — напомнил я, — ты тоже был ни при чем!
Никитина я не жалел. Весь парк наблюдал за выражением Клавкиного лица, когда девица прилюдно повисла у Димки на шее. Сам-то я не видел, но ребята рассказывали. Это каким надо быть отморозком, чтобы изменять мастеру спорта по самбо у нее на глазах?
— Вот что я тебе скажу, Никитин! — с ударением на фамилию заключил начальник. — В рейс с нынешней рожей можешь пойти только одним путем!
— Каким, Виктор Семенович? — с надеждой посмотрел на него Димка поверх фингала.
— Через мой холодеющий труп! — взорвался Семеныч, грохнув кулаком по конторке. — Знал же, стервец, чем твои шуры-муры заканчиваются, так нет же — прямо перед женой лобызания устроил! И не ври мне! Сам видел!
— Да она сама…, — начал, было, Димка, но Семеныч махнул на него рукой.
— Да иди ты… Сама…
— Антонов, — усталым голосом обратился ко мне начальник. — Выручай, а? Ведь никто кроме вас двоих эту «Борзую» водить не умеет! А у нас заказ! Корпоративный выезд, чистый нал…
— Виктор Семенович, — подобрался я, услыхав волшебное слово, — ничего не получится! У меня театр завтра. Утренник. Дочери обещал!
— Ну, хочешь, я вам билеты в цирк организую? Вместо утренника…
— Да ты что, Семеныч? — испугался я. — Моя бывшая мне самому цирк устроит! На две недели ребенка лишит!
— А давай я ей позвоню, а? — не сдавался начальник.
— Не вопрос, звони! — подыграл я, вытаскивая мобильник. — Только помни, что Катьке мороженное и газировку нельзя. От первого у нее диатез, а от второго — газики могут образоваться. Мамаша тебе этого не простит.
— Что значит — не простит? — изумился Семеныч.
— То и значит, что раз я в рейс ухожу, то Катерину на утренник сам поведешь, — объяснил я и потянулся в боковой карман. — Я тебе сейчас контрамарочки выдам…Где-то они у меня тут были…
— Какая же ты сволочь, Антонов! — укорил меня Виктор Семенович. — Ведь знаешь, что по воскресеньям у нас с Колькой рыбалка!
— А ведь верно…, — вспомнила сволочь внутри меня, — у вас же самого есть сын…
И тут же весело решила проблему:
— Тогда все отменяется! В смысле — корпоратив, чистый нал и все такое! Я дочери утренник обещал, ты — сыну рыбалку.
— Никитин, а ты чего здесь отсвечиваешь? — неожиданно развернулся Семеныч к понурому Димке. — Пшел вон! Чтобы я тебя неделю в автопарке не видел!
— Да как же это, Семеныч? — плаксиво начал Димка. — Нет у меня денег неделю за свой счет болтаться!
— Черт с тобой! — сжалился начальник. — Пойдешь в ремзону гайки солидолом смазывать. Хоть какой прок с тебя выйдет. Запишем по среднему. Дуй давай!
— Спасибо, Виктор Семенович! — крикнул обрадованный Димка и выскочил за дверь кабинета.
Начальник отсутствующим взором посмотрел в окно и сделал мне предложение.
— Десять процентов.
***
Спустя пять минут, выторговав себе пятнадцать процентов чистого, хотя и левого, нала, я покинул кабинет. Забрал в конторе путевые листы и прочую волокиту и только собрался идти к гаражу, как наткнулся на Димку.
— Алексей, — загородил он мне дорогу, — Мне в этот рейс позарез нужно. Не хочу домой возвращаться…
— А чего тебе возвращаться, спи в ремонтной. Там и душ есть, и туалет. И даже топчан. Все удобства, живи — не хочу.
Я попытался пройти его напрямик, но Никитин словно прирос к асфальту.
— Не пущу! — завопил он, растопыривая руки. — Я этот заказ три месяца ждал! Понимаешь?
Чего это он так разволновался? Я выхватил из стопки заказ, пробежал глазами и, осознав ситуацию, треснул всей документацией по самому больному месту. В смысле — по Димкиной голове. Она у него точно больная.
— Да ты через три минуты коньки отбросишь с такими пассажирами! — заорал я, надвигаясь на него подобно карающей Немезиде. — От гидроудара. Который сразу после спермотоксикоза. А у тебя жена! Дети! Теща, наконец!
Листок заказа гласил: « …корпоративный выезд на турбазу «Долгое» представителей чирлидерского клуба «Новые амазонки». Представляете? Фингал с ушами еще не прижились, а губу уже раскатал!
— Чем у тебя так воняет? — осведомился я, дотащив Димку до цели и открыв дверь автобуса. По тону моего голоса Никитин понял, что все кончено и «Серая гончая» уйдет без него.
— Воняет? — прогудел он убитым голосом.- Не знаю. Может, конфетами? Представителей области на кондитерский комбинат возили.
— Чего не проветрил? — укорил я.
— Да проветривал. Наверное, кто-то подарки забыл.
Мы отправились бродить по салону, искать забытые «подарки». И вскоре нашли.
— Забирай! — милостиво уступил я, вытаскивая из-под сиденья 11В объемный пакет кило на шесть. — Клавке по одной будешь скармливать, глядишь, и простит через год-полтора!
— Сволочь ты, Антонов! — устало, безо всякой злобы попрощался со мной выдохшийся Никитин, беря пакет. — Чтобы ты себе левое колено расшиб!
— Жене мое нижайшее! — крикнул я, закрывая рычагом входную дверь. Та с хрустом перерубила Димкин ответ пополам, и в уши попало только «Да пошел ты на…»
***
Умели, умели раньше делать технику! Два яруса, серебристо-серые борта с летящим барбосом породы гончих, автобус Дженерал Моторс образца девятьсот пятьдесят седьмого года имел официальное название «Сценикрузер», что в переводе означает «Театрал — бродяга».
Понятное дело, что никто из шоферюг не желал кататься на «Театрале», чтобы не выслушивать вечное «Куда уехал цирк? Он был еще вчера!», а потому на вопрос — «Что за пепелац?» мы отвечали небрежно: «Серая гончая!», чем вызывали определенное к себе уважение.
Наш пепелац долгие годы трудился на американских капиталистов, прежде чем попасть в Германию, а там быть выкупленным охочим до автоэкзотики руководством и начать свою Российскую автокарьеру. Я вам так скажу: «Бродягу», откатавшего без малого семь миллионов километров по скоростным автострадам, нисколько не смутили ни наши дороги, ни дураки. Ему было совершенно наплевать на обе национальные особенности. Два дизеля, лишенная синхронизаторов коробка, неубиваемая пневмоподвеска и межсервисный интервал в пятьдесят тысяч километров — Катькины внуки своих детей катать будут!
Конечно, за все хорошее надо платить. Димка не зря возжелал разбить мое левое колено. Знаете, что такое коробка без синхронизации? Это двойной выжим педали сцепления при каждом переключении и танец с бубнами для исполнения заднего хода. Могучая пружина сцепления так накачивает ногу, что к концу рейса можно смело перешивать левую штанину на два размера больше. Вот поэтому и пятнадцать процентов!
Ворота открылись, я прокачал дьявольски тугую педаль и величаво тронулся в путь.
***
Парадную клуба «Новые амазонки», делившего помещение краеведческого музея еще с пятком заведений, видно издалека. Мимо кучки девчонок, чьи стройные ножки росли прямо из-под коротеньких юбок, проехал бы только слепой. Я эффектно осадил «Серую гончую» возле самой рыжей красавицы и повернул рычаг двери.
И даже успел изобразить коронную улыбку и воскликнуть — «Эх-прокачу!», прежде чем вход перегородила еще одна дверь. Вся из себя квадратная, метр девяносто по диагонали, и весом под центнер.
— Я те «прокачу»! — гаркнула дверь басом Жоры Полунина. — Хорош скалиться, документы показывай!
С Жоркой, охранником «Новых Амазонок», лучше не спорить. Это такой псих, что совершенно не понимает никаких шуток, а потому я молча протянул ему кипу бумаг.
— А где Димка? Я думал, сегодня его смена.
— Клавка застукала. С бабой. Опять.
— От дурак! Чего ему в семье не живется?
— Когда можно загружаться? — спросили сзади.
— Здравствуйте, Павел Васильевич! Вы уже пять минут назад могли загрузиться.
— Багажник откройте, пожалуйста, — попросил руководитель клуба. — Тот, который сзади.
— Как раз задний открыть не могу, — отрезал я, — У меня ключа нет, он у Никитина на шее висит. Вместо распятья.
— Послушайте, Алексей, ваши шутки совершенно неуместны. В прошлый раз, когда мы выезжали на пикник, мой баул был полностью забит пылью и…
— Не надо волноваться, вас здесь всего пятнадцать человек на сорок пять посадочных мест. Смело заносите вещи в салон!
— Алексей, видите ли, тут такое дело, — интимным полушепотом начал объяснять Павел Васильевич, — дорога не близкая и я опасаюсь, как бы девочки не начали злоупотреблять алкоголем…
— Во время поездки распитие спиртных напитков запрещено! — строго указал я на жестяную табличку с правилами пользования туалетной кабинкой. Ее привинтили туда еще в Германии, и крупно выведенное «Ахтунг» вполне могло запретить всякие дринки на борту.
В ответ Павел Васильевич страдальчески махнул рукой и крикнул забытым девчонкам:
— Заходим, барышни!
***
«Серая гончая» урча и мягко покачиваясь вылетела на пригородное шоссе. И раньше чем я добрался до четвертой передачи, за спиной началась грандиозная пьянка.
Виски мешалось с пивом и разбавлялось воплями пополам с эсэмэсками. «Вы где?» «Бухаем!» «И как?» «Ваще!». А-ха-ха-ха!
Рыжая девица, я украдкой подглядывал в салонное зеркало, так как очень неравнодушен к рыжей породе, бесстрашно присасывалась к пивной бутылке после каждой опрокинутой по назначению стопки. После пятого опрокидывания мне стало грустно, и я мысленно задернул зеркало траурной тканью. О, времена. О, нравы…