5
Андрей с трудом отделался от Даши у дверей подъезда. Та смотрела преданными собачьими глазами и никак не хотела уходить. Только сурово рыкнув, шрамовник заставил девушку убежать вверх по лестнице. Кажется, на площадке второго этажа она разревелась.
Шрамовник остановился посреди двора и посмотрел на часы. Можно было еще успеть заскочить к Вике — та жила недалеко. Однако идти не хотелось. Опять пятиминутные ласки и скомканное прощание. Вика плакать не будет, это точно, только вот приходить к ней с пустыми руками Андрей не привык. Да и не при параде. Андрей провел рукой по щеке. Пальцы кольнула щетина. Он не брился уже дня три. Утром будили звонками и вызывали в управление, требовали вносить в рапорт бесконечные мелкие поправки. Что-то им там не по душе пришлось в его последнем деле. Шрамовник недовольно поскреб подбородок. Если взять такси, можно успеть к Гагарычу. Там старомодно и просто, там подают отличный кофе в маленьких чашках, и притом работает последняя в Москве цирюльня. Там можно позволить себе расслабиться и хотя бы час-полтора ни о чем не думать. Андрей потянулся так, что хрустнули суставы, и решительно зашагал к въездной арке.
В кафе было пустовато — середина рабочего дня. Со стен глянцевито улыбались фотографии черных саксофонистов. Андрей миновал стойку бара и прошел в комнату, где среди зеркал и высоких кожаных кресел хозяйничал сам Гагарыч. Из динамиков лился знойный джаз. Поговаривали, что сам хозяин некоторое время подвизался в джаз-банде, но неудачно. Длинноносый, рыжеватый и веснущатый, он уже спешил навстречу Андрею.
— Какие люди!
Лошадиное лицо Гагарыча расплылось в улыбке.
— Что будем делать? Стрижка, бритье? Вам, Андрей Дмитриевич, не мешало бы подстричься.
— Побрей пока, а потом видно будет. И попроси там кофе сварить, у меня от этой духоты глаза слипаются.
— Да, жара страшная. Адская жара. Я бывал в Лос-Анджелесе, так вот даже там не так жарко.
Гагарыч мигнул расторопному пареньку-помощнику, а сам уже ловко взбивал пену в чашечке. Брил он по-старинному, преострыми опасными бритвами. Распаривал кожу на щеках собственным травяным настоем, и одеколон у него был тоже свой, сделанный на заказ. Андрею нравился тонкий запах пены, ее нежное пощипывание, нравилось откидывать голову в кресле, подставляя горло под лезвие. Это создавало иллюзию беспомощности, полной беззащитности и зависимости от руки мастера. Расслабляющая, приятная иллюзия.
— И в Алжире жары такой не было, и в Марокко, — продолжал болтать Гагарыч. — Только в Монголии на Халхин-Голе, в первое военное лето — вот тогда была такая же жара, у танков броня горела, и пить хотелось ужасно.
Гагарыч был слегка чокнутым — по крайней мере, его воспоминания наводили на такую мысль. Сам он утверждал, что родился двенадцатого апреля, в День Космонавтики, но какого года, точно припомнить не мог. Возможно, поэтому клиентов в маленькой цирюльне всегда было немного. А вот Андрей любил Гагарыча и доверял ему, как мало кому доверял.
— Мы, помнится, заходили тогда на «курносом» на позиции японцев…
Паренек-подмастерье притащил кофе. Андрей втянул горьковатый аромат и прикрыл глаза. Под ухом гундосил Гагарыч, щеки горели в предвкушении одеколона, и вяло, медленно вращались под потолком лопасти вентилятора. Монетка-монетка крутилась на столе, где-то гудел вертолет, и Митька улыбался из песочницы ощеренным мертвым ртом. Андрей вздрогнул и проснулся.
— Ай, — взвизгнул Гагарыч, отдергивая бритву.
На лезвии темнела капелька крови.
— Ну что ж вы так, Андрей Дмитриевич? Еще бы чуть–чуть — и порезал бы вас. Головку-то держать надо.
— Задремал, — виновато сказал Андрей.
Гагарыч уже прижег ранку одеколоном и махал над лицом Андрея полотенцем.
— Заклеивать не буду — некрасиво получится. Ну, все, неосторожный вы мой человек. Пейте кофе, а то заснете так, и бах — под машину. А я пока за геликоном схожу.
Андрей улыбнулся. Когда-то у него был друг, Виктор. Они учились вместе в школе. Сейчас тот стал довольно известным художником, но в былые времена, еще до того, как Андрей пошел работать в СКР, они часто собирались в мастерской у Виктора. Пили пиво и трепались ни о чем. Однажды заговорили о гениях, и Виктор сказал: «Вот, Андрюха, все говорят: талант, талант. Талант не бережется, талант разбрасывает себя. И правда, талантливые люди начинают черпать из себя смолоду. Им кажется, у таланта нету дна, они спешат поделиться. И часто, чаще, чем кажется, вычерпывают все досуха. А маленький человек, серенький — он не черпает, он все копит. Копит, всю жизнь копит, а жизнь у него горькая, трудная, и много всякого скапливается. И вот однажды он возьмется за перо или за смычок, и как выплеснет все это! И сразу понятно — гений. А он не гений. Он просто много успел скопить»
Гагарыч писал симфонию. Он писал ее много лет, дольше, чем Андрей его знал. Последние несколько месяцев цирюльник все намекал, осторожно, ненавязчиво. Наконец Андрей понял, что Гагарыч хочет, чтобы его послушали. И обещал выслушать. Похоже, тот наконец решился.
«А что, — весело подумал Андрей, — вдруг и вправду — копил в себе человек, копил, и сейчас выплеснет в мир такое, что никому и не снилось».
Гагарыч вернулся, опутанный геликоном. Геликон был похож на сияющую золотую змею, и раструб ее казался змеиным зевом, пожирающим особенно робкого и смиренного кролика. Гагарыч протер лысину, пригладил жидкие рыжие волосы, набрал в грудь воздуха и заиграл. Из зева вырвались жалкие, сипящие звуки, в которых с трудом угадывалась мелодия. Звуки бурлили и клокотали под потолком, Гагарыч отчаянно раздувал щеки — и под этот печальный рев Андрей неожиданно осознал, что его поездка и впрямь ничем хорошим не кончится.
6
СКР занимала бывшее здание Университета на Моховой. Десять лет назад желтые корпуса выгорели почти дотла, и приунывшие журналисты переехали на Воробьевы Горы. А спустя несколько месяцев старое здание засияло новенькой краской, а у ворот появилась незаметная будка. У входа было налеплено десятка два разноцветных вывесок, начиная от «Мострансконторы» и кончая «АОО «Клубничка». И среди них притулилась одна, не самая яркая. На ней значилось «СКР, Московский филиал». Под надписью были указаны часы работы. Человек со стороны предположил бы, что контора СКР занимает две, от силы три комнаты где-нибудь в левом крыле. Что ламповые плафоны там засижены мухами, а на столе секретарши, между телефоном и тюбиком с помадой, видны несмываемые кофейные полукружья. Человек со стороны ошибся бы. СКР — СКАР, давно и прочно прозванная москвичами «Орденом Шрама», — занимала все здание, включая четыре подвальных этажа. Остальные вывески были фальшивками. А человека со стороны и близко бы не подпустил охранник, дежурящий в незаметной будке у ворот.
Андрей подмахнул на выходе пропуск, сбежал по ступеням крыльца и пошел к своей серой служебной иномарке. Та была припаркована на противоположной стороне улицы на частной стоянке. У парковочного автомата, прислонившись к нему спиной и неловко скособочившись, стоял Печник. Рядом валялся мешок. Дежурный, прохаживающийся за турникетом, то и дело поглядывал на мусорщика, но гнать отчего-то не гнал. Андрей остановился, побрякивая ключами.
— Дожидаешься?
— Возьми меня с собой, — без выражения сказал Печник. — Возьми, пригожусь.
— Ты как, в багаже у меня полетишь?
— Возьми.
— Вот упрямая бестия, — пробормотал Андрей.
Он скормил автомату мелочь и, обогнув турникет, распахнул пассажирскую дверцу.
— Давай садись.
Печник подобрал мешок, и, слегка прихрамывая, пошел к машине.
7
Сильно трясло. Андрею до этого приходилось летать на вертолете, но с этим что-то было не так. Рев двигателя то и дело срывался в скрипучий вой, и тогда старый КА-32 ощутимо дергало. Печник, сидящий рядом, на скачки вовсе не обращал внимания. Он закрыл глаза и, похоже, спал — не выпуская при этом мешок.
Андрей сорвал наушники и склонился к сопровождавшему их лейтенанту.
— Чего трясет так?
— А?
— Трясет чего? — проорал Андрей.
— Над горами летим, — завопил в ответ лейтенант. — К тому же Граница. Дыры.
— Чего?
— Воздух разреженный, говорю. Как на большой высоте.
Андрей кивнул и снова нацепил заглушки. Вой стал потише. Внизу разворачивалась горная цепь. Солнце уже зашло, но последние розовые лучи пробивались из-за хребта, и тем темнее на их фоне казались ущелья и низкие предгорья.
Лейтенант открыл рот и прокричал что-то. Андрей освободил одно ухо.
— А?
— Садимся сейчас. Скажи своему калмыку, чтобы бошку под винт не совал.
Печник приоткрыл черный глаз. В ту же секунду вертолет ухнул вниз. Двигатель отчаянно взревел, но тут же выправился, и КА-32 грохнулся на узкую площадку. У Андрея клацнули зубы, и он чуть не прикусил язык.
— Пилоты, блин!
Лейтенант уже выскочил и, пригибаясь, побежал к палаткам. Андрей выпрыгнул за ним. Под ногами хрустнул мелкий щебень, и обдало сильным ветром. Вжав голову в плечи, он оглянулся на Печника. Тот не спеша поднял мешок и боком сполз к дверце. В кабине матерился летчик. На краю поля хлопал конус, и над лагерем бешено и потерянно метались прожекторные лучи.
— Ваше удостоверение я вижу, и не суйте мне его под нос. А это кто?
Полковник в артиллерийских погонах дернул щекой в сторону Печника. Тот стоял, потупившись и теребя мешок. Под потолком палатки мигал фонарь «летучая мышь». Задняя стенка полоскалась — похоже, недостаточно растянули и поленились исправлять. В предбаннике орал в телефон связник.
— Вы понимаете, что я вас обоих должен арестовать и отправить в штаб округа? Притаскиваете черт знает кого, без документов. А потом жалуетесь: ах, военные нас обидели, ах, наши полномочия. Так?
Последнее было сказано на полтона тише. Андрей решил, что полковник Разинцев из тех начальников, которые успокаиваются, хорошенько наорав на подчиненных. Вот и сейчас военный смягчился и посмотрел на Андрея почти милостиво:
— Ну, что вы молчите?
— СКР не отчитывается перед армией. Ни перед вами, полковник, ни перед штабом округа. Я взял с собой специалиста, потому что считаю, что его присутствие может оказаться полезным и даже необходимым.
— Специалиста?
Полковник всмотрелся в одноглазое, будто сведенное судорогой лицо. Глаза у него расширились, и он даже чуть попятился. Андрей подумал, что не зря про армейских ходят скверные анекдоты. Бедняга и вправду суеверен.
— Вы хотите сказать, он…
— Нет, он не ыырк, конечно.
Показалось, или артиллерист действительно вздохнул с облегчением?
— Ну и шуточки у вас… Ладно. Я вам доверяю, но в случае чего вы за него отвечаете. Забирайте вашего специалиста. Операция начинается в шесть утра, в пять тридцать сбор на наблюдательном пункте. Лейтенант Суворов вам покажет. До этого постарайтесь не путаться под ногами и не вздумайте распоряжаться…
— Я знаю свои полномочия.
— Вот-вот. И отлично. Эй! Суворов!
Он обернулся в сторону предбанника. Полог вздернулся, и под него поднырнул давешний лейтенант.
— Покажите этим двоим, что и как.
Он снова глянул на Андрея:
— Палаток лишних у нас нет, так что переночуете в кухонной. Заодно поужинаете. Что-нибудь еще вам от меня надо?
Андрей замялся на секунду, затем сделал Печнику знак выйти. Полковник кивнул лейтенанту, и тот вывел контрабандиста, старательно опустив полог.
— Что?
Андрей поморщился.
— Мне сообщили, что вы собираетесь вскрыть Границу.
— И?
— Как вы хотите это сделать?
Полковник моргнул, а потом ухмыльнулся. Его верхняя губа вытянулась, придав ему поразительное сходство с лошадью.
— Ваше начальство вам не сообщило?
Андрей покачал головой.
— Мне сказали, что дадут ориентировку на месте.
— Завтра. В пять тридцать утра.
В голосе полковника звучало чувство глубокого удовлетворения. Когда Андрей выходил, тот еще улыбался.
Полевая кухня была холодна, как айсберг. Дежурные убрались в палатку и, несмотря на увещевания лейтенанта Суворова, заявили, что никакого ужина для уполномоченных из Москвы у них нет. Кончилось это тем, что лейтенант наорал на повара, и тот неохотно выдал буханку черствого хлеба. Костер задувало ледяным ветром. Андрей дрожал, съежившись под одолженной у Суворова плащ-палаткой. Печник, казалось, не чувствовал холода. Лейтенант отошел куда-то и вернулся с котелком чуть теплого чая.
— Можно разогреть, — предложил он, нацепил котелок на длинную ветку и поднял над костром.
Печник, не говоря ни слова, развязал мешок. Оттуда показалась бутылка водки, колбаса, несколько длинных огурцов и знаменитые, так и не опробованные Андреем лепешки.
— О, да вы богато живете! — восхитился лейтенант.
На вид ему было лет двадцать, и на его курносом, незагорелом лице смешно оттопыривались пухлые детские губы. Печник порылся еще и вытащил пластиковые стаканы. Лейтенант быстро разлил водку.
— Ну, за здоровье… Как вас, уважаемый?
Он поднял свой стакан и улыбнулся Печнику. Андрей не ожидал, что тот ответит, но мусорщик приветливо кивнул:
— Рахмад Акмамбекович.
— Рахмад Акмамбекович, твое здоровье.
Не чокаясь, выпили. Андрей ощутил, как водка огнем прокатилась по пищеводу и взорвалась в желудке маленькой бомбой. Только тут он сообразил, что, кроме трех чашек чая и Гагарычева кофе с бисквитом, ничего с утра не ел. Поспешно потянулся к лепешке, уже чувствуя, как ударяет в голову хмель.
Печник разделывался с ужином не спеша, обстоятельно. Лейтенант жадно откусывал куски колбасы, жевал хлеб, роняя крошки на острые камни.
— Нежирно вас тут кормят, солдатик, — покачал головой Печник. — Вижу, совсем ты голодный.
Суворов опрокинул второй стакан, утерся рукавом.
— Да уже неделю тут стоим, ни тыр, ни пыр. Говорят, какие-то части из Кажганды подгоняют.
Андрей насторожился. Отложил лепешку, отставил едва початый стакан.
— Из Кажганды? А кто у нас там стоит?
— Вроде пехтура. И эти… чурки. Ой, ты извини, батя.
Он виновато взглянул на Печника. Тот махнул рукой, ничего, мол.
— Наши части и местные. Учения какие-то собираются проводить, черт-те что. А у меня дружок на аэродроме в Кажганде механиком. Так, говорит, им тоже пришла разнарядка: к утру шестого все перебрать, самолеты заправить и ждать приказа. Значит, еще и авиацию подключили.
Недоброе предчувствие, мучившее Андрея весь день, пробудилось и царапнуло под ребрами.
— Зачем авиацию?
— А хрен их знает. Над Границей не полетаешь. Собирались еще неделю назад эвакуироваться, а тут — нате, пожалуйста. Дружок мой уже губу раскатал. Думал, пока суть да дело, смотается в увольнительную к себе в Рязань. Нет, запрягли всех. Масштабные, бля, учения всех родов войск. В жопу пусть себе засунут эти масштабные.
Парнишка стремительно хмелел. Он снова потянулся к бутылке. Там уже плескалось на самом донышке.
— Слышь, — лейтенант обернулся к Андрею и хитро сощурился, — а чего вы с батей вообще здесь? Ты извини, брат, но я у полкана твой пропуск подглядел. Ты же из этих… люди в штатском. Шрамовник, да?
Андрей не смотрел на паренька. Стряхнув с колен крошки, он встал и пошел за палатку. Там гора скатывалась вниз двухсотметровым обрывом. Весь их лагерь примостился на неширокой полке между пропастью и скальной стеной, уходящей вверх и вверх, к седловине перевала. Долина под горой была погружена во тьму, лишь чуть серел серпантин ведущей к перевалу дороги. И там, внизу, в черноте, помаргивали светляки. Огни пехотного лагеря? Для чего загнали в эту щель между горой и Границей не сто, не двести человек — судя по ярким точкам, не меньше двух, а то и трех полков. Дай бог, чтобы не целая дивизия жалась в долине. Зачем?
Сзади зашелестели падающие с тропы камешки и послышались неровные шаги. Голос с легким восточным акцентом спросил:
— Ну что, Андрей Дмитрич, уже догадались? Или подсказать?
Андрей поддел носком ботинка скальный осколок, столкнул его в пропасть. По камням внизу застучало.
— Был один такой умный человек, — продолжил голос, — а, может, и не очень умный. Звали его то ли Иваном, то ли Йонаханом, то ли вообще Павлом, и написал он одну книжку. Эту книжку очень любят у вас на Моховой.
Недоброе предчувствие взвыло во весь голос. Андрей так резко крутанулся, что чуть не потерял равновесие. На секунду представилось, как, раскинув руки, его тело валится на острые камни внизу. Потом видение смыло волной ярости.
— Они собираются их всех угробить? Открыть Границу кровью? Они что, спятили?! Это же безумие!
— Ну почему же?
В темноте шрамовник не мог сказать наверняка, но, кажется, Печник улыбался.
— Это вовсе не безумие. Это просто одна из теорий. Наверное, вам не раз говорил ваш профессор… Георгий Петрович, кажется? Если на Границе пролить очень много человеческой крови, она разомкнется. Это пробовали проделать уже не раз. Но никто до сих пор не думал, что понадобится столько крови.
Он кивнул на долину. Андрей ошалело вглядывался в спокойное скуластое лицо.
— Кто вы такой, Печник? Кто вы, черт побери, такой?
Печник пожал плечами.
— Я простой мусорщик. Не забирайте в голову. Пойдемте лучше чай пить.
— Мне надо поговорить с полковником.
— Не надо.
Но Андрей уже шагал к лагерю.
На сей раз полковник орал так, что «летучая мышь» под потолком выплясывала дикую пляску, а часовой то и дело норовил заглянуть вовнутрь. Когда ушастая, наголо выбритая голова в очередной раз скрылась за пологом, полковник перевел дух и громко зашипел:
— Вы думаете, мне это нравится? Думаете, я тут чем-то распоряжаюсь? Да вы что, идиот? Я бы и сам всех по домам распустил, первый бы сбежал отсюда, только бы меня и видели. Не могу. Приказ. И у вас приказ. И, между прочим, у вас там все знают и все одобрили.
— Не может быть, — возразил Андрей, понимая, что так оно и есть.
Полковник пропустил это мимо ушей.
— Послушайте, нам бога надо молить, чтобы эта дрянь сюда не добралась. А вы мне тут панику разводите.
— А что же с ребятами в долине? Вы утром просто прикажете открыть огонь по лагерю, сбросите на них пару бомб…
— И прикажу! — снова взорвался полковник. — Прикажу! Мне же приказали, и я прикажу! И вы не будете совать свой нос, будете делать, что вам велено.
Он приблизил лицо к Андрею и снова зашептал:
— Вы что думаете, мне приятно по своим стрелять? Я радость получаю от этой бойни? Да вы знаете, что штаб делал запрос в ваш чертов СКАР. Просили дать нам приютских — все равно им подыхать, так хоть быстро помрут, не на каких-нибудь урановых рудниках. Нет, отказали! Ваша, говорят, операция, вы и расхлебывайте. А у нас этика-эстетика. А похоронки по всем этим мальчишкам кто будет рассылать, вы?!
Андрей подумал, что если бы внизу были дети из приютов, ему пришлось бы пристрелить полковника. И почувствовал недостойное облегчение.
— Ну что, успокоились? — прогудел полковник. — Тогда идите, идите, не мешайте. Мне еще летучку проводить, а я не спал три дня. И никто из офицеров не спал. Идите хоть вы отоспитесь. Завтра нам силы понадобятся. Вдруг она, сука, и впрямь откроется?
Андрей шел от палатки, опустив голову и пиная мелкие камешки. Небо на востоке уже чуть светлело. Он шел и корил себя. Бормотал сквозь зубы: «Что, брат, сдулся? Спекся? А надо ведь было старого хрыча прибить». Можно было, конечно, нагнать сюда газетчиков. Так наверняка поступил бы Митька. Он ведь и сам был из их братии. Верил в силу произнесенного слова. Андрей вытащил мобильник и взглянул на табло. Без четверти пять. Не успеть. Даже если разбудить звонком Левку Первушкина, Митькиного оператора и закадычного друга — все равно не успеть. Пока тот глаза продерет, пока поймет, что к чему, пока дозвонится до редакции… Оставалось только ждать.
У костра Печник допивал чай. Лейтенант Суворов лежал, положив голову на согнутый локоть, и блаженно посапывал. Увидев Андрея, мусорщик выплеснул из второго стакана остатки водки, протер салфеткой и налил мутноватого кипятку.
— Вот, выпей, Андрей-багдасар.
Андрей устало опустился на плащ-палатку и сказал:
— Как вы мне надоели своими ужимками, Печник. Как вы все мне надоели.
Чай, однако, он взял и с отвращением выпил. Горло саднило от крика.
— Хотите, анекдот расскажу, Андрей Дмитрич? — невозмутимо предложил мусорщик.
— Валяйте, — вяло согласился Андрей.
— Приходит ангел смерти к молдованину, к японцу и к русскому. И спрашивает: «Чего бы вам такого из выпивки и закуски принести напоследок, чтоб умирать легче было?» Молдованин попросил вино и мамалыгу, японец сакэ и вареную рыбу, а русский — стакан живой воды и селедку. Ангел все это принес. Молдованин выпил вино, съел мамалыгу и умер. Японец выпил сакэ, съел рыбу и умер. А русский селедку в стакан с живой водой положил, пригорюнился и говорит: «Одни мы с тобой, золотая рыбка, остались!»
Шрамовник угрюмо посмотрел на Печника:
— А смысл в чем?
— А вам еще и смысл нужен?
— Тьфу!
Андрей сплюнул. Отпихнув разметавшегося во сне лейтенанта, он завернулся в плащ-палатку и закрыл глаза.