Иван открыл глаза и потряс головой. Закрыл. Но открыв их, снова увидел перед собой всю ту же могильную сырую холодную тьму. Он вытянул руки, и сразу острая боль, пронзила затёкшее от неудобной позы тело. Парень охнул и интенсивно зашевелился, выкидывая остатки бессознательной мути из головы. Потом ощупал себя и убедился, что разбитый лоб и локоть не находятся в критическом состоянии.
— Эй, — попытался громко крикнуть он, но из горла вырвался какой-то глухой сипящий звук, который быстро угас. Набрав побольше стылого воздуха, он повторил. — Эй, кто-нибудь? Папа! Папа, ты где? Дима-а-а-а…
В ответ прямо перед ним зажглись две яркие красные точки, напомнившие лазерный прицел автомата из «экшн», или глаза одинокого вампира, жаждущего горячей и свежей людской крови.
— Я тут, — услышал он знакомый голос.
— Где? Ты видишь эти точки?
— Я тут. Это у меня зрение ночное включено. — Последовал лаконичный ответ.
— Где мы?
— Не могу определить пока. Мы находимся в карстовой пещере, приблизительно в пятидесяти метрах от поверхности земли. Связи здесь нет. Однако, есть вода, какое-то подземное озеро.
— А сколько времени мы здесь находимся?
— Около десяти минут.
— А Папа, папа где?
— Его с нами не было. В последнюю минуту перед перемещением он стоял напротив и, видимо, остался в Гебекли Тепе.
— А нас далеко унесло?
— Судя по времени перемещения, да.
— А мистер Рихтенгден?
— Справа от тебя в двух метрах. Пока без сознания.
Наконец, зашевелился и, кряхтя, поднялся, Хенрик.
Со всей осторожностью внезапно ослепших и боящихся потерять друг друга людей, они, под руководством всевидящего Димона, соединили руки и, выстроившись в живую цепь, медленно побрели за пытающимся определить направление киборгом.
Он молча шёл, не обращая внимания на темноту и отчаяние, поселившееся в душе его спутников. Дима был одержим единственной мыслью — найти выход и проложить маршрут до того момента, как его возможности исчезнут вместе с быстро падающей энергией бездумно сжигаемой на работу своего оптического имплантного преобразователя. Для полноценной оценки пути требовалась высокая концентрация излучения, в полной темноте, и Дима сжигал и сжигал килокалории из своего тела…
Через час отряд приноровился идти друг за другом. Мужчины, в полной тишине, нарушаемой только звуком капели с потолка и тихим шелестом близкой и незримой для них воды находящегося рядом водоёма, без истерик и ненужных обсуждений, шли по скользким камням осторожной походкой бывалых следопытов.
Наконец, спустя три бесконечных часа, когда силы были на исходе, и хотелось разжать руки и упасть, дав остальным уйти, оставшись в этой кромешной мгле вечной могилы навсегда, людям показалось, что стало немного светлее. Будто в мире беспросветной ночи кто-то всемогущий прибавил серой тональности в потустороннем мире, полном мрака и тишины.
Впереди шумно перевёл дыхание Дима.
— Мы находимся в семи метрах под поверхностью земли недалеко от города Вальядолид, полуостров Юкатан, Мексика.
— Чичен Ица, — благоговейным шёпотом произнёс Хенрик.
— Млять! — Сообщил миру Иван.
***
Глубокий подземный водоём мерцал фосфоресцирующим планктоном, освещая светом мертвецов уходящее вверх циклопическое сооружение. Огромная пирамида господствовала в Великой пещере. Подняв голову вверх, друзья увидели теряющуюся в бесконечном далёком далеке вершину, словно опоясанную каменной стеной, куполом спускающимся вниз к основанию и исчезающую в темноте.
— Мы у подножия самой древней части пирамиды Кукулькана. Только в начале двадцатого века выяснили, что древние майя строили пирамиды по типу русской матрёшки. А в 2006 году после проведения трёхмерной электротермографии, обнаружили эту — третью, самую маленькую. У подножия которой мы сейчас и находимся, — сообщил Хенрик.
Дима тихо перевел. Ваня пожал плечами.
Измученным парням было всё равно. Первый сжёг весь свой запас и страдал от голода, у второго немилосердно болела рука, и он, с большой долей вероятности, подозревал перелом.
Они передохнули и молча полезли вверх по скользким высоким ступеням, покрытым противным на ощупь мхом и слизью. Дима замыкал, страхуя. В момент очередной передышки Иван услышал смачное чавканье. Оглянувшись, парень увидел что-то шевелящее толстым белым полупрозрачным телом, исчезающее во рту собрата…
— Эээ, — начал было он.
— Спелеофауна, — констатировал немец. — «Gymnomus». Богаты белком.
Но Ванька встрепенулся и, охнув от резкой боли в руке, всё же спустился на две ступеньки вниз, спрашивая:
— Ты чо, совсем своими кибергизированными мозгами в тундру поехал? Мы здесь, что месяц на прогулке? Я тоже жрать хочу, но дерьмо не жру! — в этот момент он очень напоминал отца…
— Мне надо. Двадцать процентов. Энергия. Пополнить. Не запрещай, — услышал он сквозь ускорившееся чавканье.
Наконец, они оказались на верхней площадке у тёмного и мрачного входа в широкую арку. Справа и слева, в сумраке вечной ночи, какими-то отдельными мазками появлялись и исчезали барельефы птиц, ягуаров, людей — но эти тайны не интересовали сейчас даже Хенрика, ни разу не снявшего с шеи свой фотоаппарат. Он огляделся и между прочим заметил:
— А ведь каменная кладка стен сложена из идеально составленных блоков. Я могу биться об заклад, что в зазоры между ними не всунуть не то что нож, лезвие бритвы!
— Угу, бейся,— прошептал Иван. — На спор, с «Gymnomus», богатыми белком…
***
В ожидании скорого освобождения из каменного плена, Хенрик при помощи Димы, преобразовал видеокамеру в небольшой, но мощный фонарь, и теперь, слезящиеся от непривычно резкого света мощной лампы глаза, медленно округлялись от увиденного…
Внутри пирамиды приключенцы обнаружили несколько небольших помещений. В третьем, самом удаленном, находился каменный нефритовый трон по форме напоминающий лежащего ягуара. Вокруг него россыпью булыжников валялись изумруды, размером от крупной жемчужины до куриного яйца… За троном возвышалась фигура человека, держащего на вытянутых руках каменное блюдо из вулканического камня. На блюде, поблескивая неокисленным временем и сыростью сплавом титана лежал зарядник. Недостающая деталь бластера…
После непродолжительного молчания, Хенрик, с уверенностью лектора в из Голубой залы Стокгольмской ратуши, ( там вручаются Нобелевские премии), произнёс:
— Сейчас обогнув Чак Моол, мы перейдём во вторую пирамиду и затем окажемся через переходы на вершине Кукулькана в самом центре Чечен Ица.
— Запомни, сын! Главная проблема умных людей в том, что они думают, что другие тоже думают! — сообщил Иван, а Дима обернулся, проверить, нет ли рядом Андрея Дмитриевича.
Ванька оказался очень убедительным!
Хенрик вздохнул и повторил:
— В настоящее время исследована только первая пирамида «матрёшки» и частично вторая. Во второй в 1930 году в одной из комнат был обнаружен каменный трон в виде ягуара, выкрашенный в оранжевый цвет. Глаза, пятна, когти были искусно сделаны из нефрита. Данное произведение искусства хранится в музее. Считается, что на нем сидел сам Топильцин Кетцалькоатль.
— Ну это… китаец, — констатировал, несмотря на усталость и больную руку, оппонент.
За стоящим Чаком выхода не было. Но рассмотрев стену подробно, Дима решил, что кладку не закрепляли, а просто закладывали.
Через полчаса совместных усилий первый камень зашатался и упал. Впереди было пусто, тепло и сумрачно. Мрак подземелья рассеялся.
Хенрик умоляюще посмотрел на ребят и попросил:
— Вы отдохните, а мне бы часик, ещё побродить…
— Камней наберите, — рекомендовал голосом руководителя районной прокуратуры Ванька. — Димон, пойди тоже. Мелкие только бери. И не много. Не жадничай, а то заметут…
Профессор удивленно уставился на говорившего и быстро, каким-то извиняющимся тоном начал объяснять:
— Нет, нет, Вы неправильно поняли, это великое событие, открытие мирового уровня, я должен всё заснять…
— Это Вы всё неправильно поняли, мистер Рихгтенден. Молчать нам надо, в тряпочку, до скончания веков. Посодют… Дим, проводи следопыта, и мелкие берите!
Он таскал и бочки с вином и чугунные заготовки для кузнечных цехов. Ночевал там, где позволят владельцы товара.
Кто-то советовал ему пойти к вербовщикам. С его силищей он мог таскать ядра и пушки, но Жан-Пьер, несмотря на свою устрашающую внешность, на огромные кулачищи и черты лица Полифема, был удивительно незлобив и, случалось, вылавливал из Сены котят, которых бросили в воду уличные мальчишки.
Он тащил мешок с баржи по мосткам, когда вдруг заметил стоявшую у причала молодую темноволосую женщину. Женщина была одета хорошо, даже лучше, чем жены и дочери купцов, которых замечал Жан-Пьер на набережной.
Внезапно эта женщина сделала ему знак. Он скинул мешок на груду остальных и только тогда приблизился. В чертах её узкого, некрасивого, но выразительного лица было что-то неуловимо знакомое. Заметив его недоумение, женщина сказала:
— Ты дал мне когда-то хлеба. И ничего за это не взял. Я помню добро так же, как и зло.
Эту женщину звали Анастази де Санталь.
С тех пор Жан-Пьер состоял при конюшнях её высочества герцогини Ангулемской. В его обязанности входило следить за исправностью экипажей и сбруи, а также за порядком в погребах и на кухне.
Подчинялся Жан-Пьер непосредственно первой статс-даме и служил своеобразным силовым фактором, если той требовалось подавление бунта или пьяных беспорядков. За всё время их знакомства они обменялись не более, чем десятком односложных слов. Говорить не требовалось.
Для сложных приказов и поручений Жан-Пьер был слишком неразвит, а для исполнения простых хватало знаков и жестов. Он понимал свою благодетельницу, как понимает хозяина сторожевой пёс. И обязанности он исполнял весьма схожие – сопровождал Анастази в поездках за пределы столицы, а также и в прогулках по Парижу, если эти прогулки предполагали посещение мест опасных даже для неё, завсегдатая и знатока подобных мест.
Как обычно, Анастази выбрала его для поездки в Ангулем. Жан-Пьер правил утомлённой четвёркой.
В Конфлане у Анастази была пожилая неразговорчивая горничная, которую она брала с собой в Париж или Ангулем. Но в эту поездку Анастази взяла в спутницы Жюльмет, оставшуюся не у дел после того, как в замке не стало Геро.
Жюльмет чувствовала себя не менее потерянной, чем сама придворная дама, и даже отчасти виноватой. Анастази не раз заставала её плачущей, размазывающей слёзы по лицу, шепчущей, что она «не доглядела».
Анастази, не опровергая и не соглашаясь, невозмутимо ожидала исхода приступа и отправляла Жюльмет с каким-нибудь поручением.
Она стала доверять ей больше работы в собственных апартаментах и назначила единоличной смотрительницей за её обувью и бельём, несмотря на то, что и того и другого у Анастази, напрочь лишённой щёгольства и расточительности, было исчезающе мало.
Жюльмет приступила к новым обязанностям рьяно, но очень скоро впала в тоску и плаксивость.
Анастази взяла её с собой, ибо Жюльмет была одной из тех, кто оставался бы у его смертного одра до последнего вздоха, если бы он умер в замке. Жюльмет была из тех, кто без боязни говорил о нём и вспоминал.
Вероятно, если бы Геро был в самом деле мёртв, придворная дама не вынесла бы этого ковыряния в могиле и велела бы Жюльмет замолчать, а то и вовсе повелела бы идти пешком или ехать на запятках, но Геро был жив и сожаления горничной, которой Анастази позволила говорить, не тревожили её.
Скорее наоборот, Анастази испытывала странное удовлетворение от того, что рядом с ней находится человеческое существо столь искренне и преданно любящее.
Казалось, излияния Жюльмет искупали молчание самой Анастази, которая не могла позволить себе ни оплакивать, ни торжествовать. Жюльмет в какой-то степени стала её глазами, исторгающими слёзы, и памятью, хранящей множество дорогих мелочей, каких самой придворной даме видеть не довелось.
Как никак она видела Геро каждый день, видела, как заботливая мать видит своего взрослого сына, о котором по мере сил заботится. Она видела его утром, едва проснувшимся, или вечером, когда стелила ему постель.
Она видела его вдохновлённым, увлечённым делом, или, напротив, погружённым в невесёлую праздность узника.
Она видела его полуодетым, растрёпанным, хмурым, подавленным, больным, раздражённым, уставшим, впавшим в отчаяние или полным надежд. Чаще, конечно, отчаявшимся.
Но она видела его и ожидающим дочь на Рождество, она даже помогала ему украшать фигурки волхвов: сшила им плащи из обрывка господского платья. Она видела его мальчишескую улыбку, когда он вовлекал её в свой рождественский заговор.
В какой-то степени Жюльмет знала его гораздо лучше, чем Анастази, и провела с ним гораздо больше времени.
Этой немолодой и некрасивой женщине не приходилось прятаться или притворяться. Она обладала великим преимуществом непосредственности, каким обладает, возможно, одна лишь мать.
И те чувства, что она испытывала, наиболее близки именно к материнским.
— Как сердце-то разрывалось, — доверительно признавалась Жюльмет. – Вся извелася, думавши. Да куда уж такой глупой, как я? Как бы порадовать молодого господина. Уж больно горько было смотреть. А и не придумывается ничего. Голова-то старая и глупая.
И Жюльмет глубоко вздыхала.
— А радость-то была, когда улыбался. Ой, тогда и не насмотришься на него. Только бы и смотрела, вот только бы и смотрела. А какой ласковый, обходительный, слова грубого не скажет. И только на «вы», будто я дама какая. А какая я дама? И не дама вовсе. Из простых. А он мне – сударыня, будьте так добры… Будьте так любезны. Даже когда разобью что или испорчу. Вот было такое. Чернильницу опрокинула. Руки старые, больные. На столе хотела прибрать. Он там бумаги свои оставил, а я только в стопочку хотела, в сторонку… чернильницу передвинуть. Тяжеленная чернильница, бронзовая, из рук выскользнула и бумаги те залила. Он там записи какие-то делал, рисунки, фигуры… Я же читать не умею, не обучена. Не пойму ничего. Испугалась. Стою, ни жива, ни мертва. Вот, думаю, и погонят меня на старости лет. А куда ж я пойду? Некуда мне идти. Он стоит в дверях и смотрит на залитые бумаги. А глаза грустные… Потом на меня глянул. И вздохнул только. «Ничего, говорит. Я ещё сделаю». Вот и всё. Другой бы на его месте башмаком бы в меня кинул. Или чернильницей. А он, сердечный, постоял на пороге и ушёл.
И Жюльмет вновь хлюпала носом.
Анастази молчала. Она уже жалела, что взяла эту плакальщицу с собой. Или не велела ей молчать.
Чем больше Жюльмет добавляла подробностей, тем тоскливей становилось на сердце. В каждой из этих подробностей, в каждой из этих мелочей она видела Геро.
А это происшествие с чернильницей стало последней каплей. Она так ясно представила его, глядящего на залитый чернилами стол, на погубленные рисунки, на испорченные чертежи, что тоска по нему затянулась как петля. Она уже закашлялась.
Она хотела его увидеть. Она бы всё отдала, чтобы его увидеть. И она могла его увидеть.
Этот приступ случился с ней у развилки. Одна дорога уходила на восток, к Эври, вторая – на север к Орсей и далее в Париж. Та, что сворачивала направо могла привести её к нему, а вторая уводила от него навсегда.
С той минуты, как она убедилась, что Геро спасён, Анастази запрещала себе думать об этом. Геро для неё потерян. Она сама когда-то отказалась от него, отвергла дар судьбы.
Отвергла не то из страха, не то из ненависти к себе, сочтя себя недостойной его любви. Не имело смысла сожалеть об упущенном. Нашлась другая женщина, более решительная и смелая.
Эта женщина рискнула и одержала победу. Жанет д’Анжу, княгиня Каррачиолли, рисковала гораздо большим по сравнению с безвестной и безродной Анастази де Санталь.
Жанет поставила на карту всё, что имела — своё имя, свою репутацию и саму жизнь. Как бы впоследствии не сложились обстоятельства, ей не удастся сохранить своё инкогнито, она не сможет раствориться без следа в людских волнах, как могла бы это сделать Анастази.
Если эта история когда-нибудь обретёт известность, Жанет придётся вступить в схватку не только с Клотильдой, которая не простит ей посягательств на свою собственность, но и со всем прочим миром, со всем королевским двором, со всеми знатными фамилиями, со всеми высокородными ханжами, которые ополчатся против неё за вопиющее пренебрежение сословными догмами, за презрение к своей благородной касте.
Жанет, конечно, бастард, её герб перечёркнут, но это нисколько не умаляет её ценности, как принцессы, ибо она и со стороны матери происходит из благородного анжуйского рода д’Антраг, а её дядя, граф Овернский, последний Валуа.
Вот и получается, что Жанет запятнала своим отступничеством две королевские династии.
Жанет умна, она понимает. Она действует не из ребяческого легкомыслия, не из подростковой шалости, когда подрастающая девочка бежит из дома, желая досадить родителям. Жанет всё знает о возможных последствиях.
И всё же она рискует, она не боится. Там, где она, Анастази более нет места, как гаснущей звезде рядом с восходящим солнцем.
Утратившая свой шанс должна довольствоваться малым, как неудачливый игрок в игорном доме. Не решившись увеличить ставку, этот игрок теперь собирает медяки, которые его удачливые соперники уронили под стол.
Такими медяками для Анастази стали просьбы Жанет о помощи в поиске детей. Сначала Марии, а потом и того мальчика, Максимилиана.
Косвенно, но Анастази всё ещё принимает участие в жизни Геро. Она ещё не окончательно отчуждена, как выражаются стряпчие. Но ей нельзя его видеть. Ни сейчас, ни потом, как бы не распорядилась судьба. Анастази должна его забыть.
Пусть он живет где-то далеко, счастливым и свободным. Избавленный от воспоминаний и прошлого.
Пожалуй, будь он мёртв, ей было бы легче. Она скорбела бы, не таясь.
Возможно, она бы решилась на месть. Это послужило бы ей утешением. Кому? Да тому же Оливье! Этот коновал так мучил его своим ланцетом. Оливье обрек его на эту жалкую смерть.
Да, Анастази начала бы с лекаря. Потом была бы Дельфина.
О, уж эту она бы не пощадила! Разве не Дельфина была там, в доме епископа, когда умерла Мадлен? Разве не Дельфина позаимствовала у инквизиторов пытку «Бдение»? И разве не Дельфина скрипучим шёпотом стращала герцогиню, когда стало известно, что болезнь Геро очень напоминает оспу? Да и все прочие её доносы, шпионство, клевету, её зависть, её ненависть к Геро.
Не осталась бы безнаказанной и ханжа Аджани. Уж с этой Анастази свела бы счёты. А кто ещё?
Если уж быть до конца последовательной, то у Геро было больше друзей, чем врагов. Вот только друзья были нерешительные, трусливые были друзья, а враги могущественные.
Оставалась только герцогиня. Что сделала бы Анастази с ней?
Оливье и Дельфина — всего лишь жалкие исполнители, главный вдохновитель и движитель она, Клотильда Ангулемская. Ей незачем жить. Или пусть живёт?
Жизнь её сейчас пуста, как выскобленный медный горшок, и звенит так же.
Смерть была бы для неё избавлением. Погибшая во цвете лет, она стала бы едва ли не мученицей. За упокой её души молился бы целый монастырь, гудел бы орган, курился ладан. Мессы следовали бы одна за другой, а лет через пятьдесят её бы канонизировали. Еще одна Дева Франции.
Ну уж нет, пусть сохнет, стареет и сходит с ума. Что ей там видится? Старуха в венке из померанца? Приходит к ней по вечерам и ведёт беседы? Вот пусть и беседует с ней дальше. А смерть – это слишком просто.
Но рассуждать о жизни или смерти, когда у неё есть тайна?
Ей легко подарить жизнь своей госпоже, когда Геро на самом деле жив. А будь он мёртв? Его смерть излечила бы её от смертельной болезни – от любви.
Когда возлюбленный мёртв, любят память о нём, любят прошлое и не посягают на будущее. А если он жив? Он досягаем, его можно увидеть, издалека, тайком, им можно любоваться, можно тайно приобщиться, стать зрителем, хранителем. А если подобраться поближе, можно услышать его голос.
Нет, Анастази не покажется ему на глаза, ей не нужна его признательность, его благодарность. Ей бы только оказаться поблизости, убедиться в том, что он есть, что он по-прежнему ходит по земле и своим существованием оправдывает существование этой земли.
Невыносимый соблазн. Зачем она позволила болтать этой глупой Жюльмет? Зачем позволила себе вспомнить? А тут ещё эта дорога в Эври.
Анастази взглянула на указатель. Стрелка указывала вниз, в ад.
Она не устояла. Соблазн был слишком велик. Она поступила, как поступает пьяница, некоторое время назад принявший решение покончить со своим пагубным влечением.
Через неделю после свадьбы Ригальдо попытался бежать. Все эти дни он проходил такой тихий и понурый, что Исли всерьез опасался, как бы не стать до срока вдовцом. По замку ползли слухи: мальчишка сломался с одного раза, некрепким оказался королевский щенок. Воины Исли тишком шутили между собой: командир и государь заездил «химеру» до смерти. Как бы драгоценная кровь Норфлара не выхлебала чернил от тоски.
Прилюдно шутить опасались: Исли травлю запретил. Надо быть совсем говном, чтобы так обращаться с человеком, с которым тебя поженили. Но за закрытыми дверьми и в галереях все равно шуршало, как эхо в колодце. Ригальдо, который взял манеру приходить в какую-нибудь галерею и неподвижно сидеть там, конечно, слышал эти шепотки.
Исли его в эти дни не трогал – честно говоря, он плохо представлял, как теперь должна складываться их жизнь. Ему и не до того было – Вестфлар, его новое королевство, вел себя как любой младенец: вспучивался нерешенными проблемами, гремел угрозами и не давал родителю спать. Исли каждый день навещал своего «высокого пленника», но Ригальдо в его присутствии смотрел под ноги и отвечал только «да» и «нет», и Исли тоже не знал, о чем с ним теперь говорить.
Всю эту кротость как рукой сняло, когда солдаты, сторожившие подземелье, изловили Ригальдо в пещере, как крысу – он пытался уйти знакомой дорогой, по руслу горной реки. Было ясно, что это не спонтанный порыв: принц оказался собран в дорогу и вооружен. Когда его окружили, на тюремщиков обрушился бурный поток ненависти. Рассказывали: Ригальдо дрался, как лев, а когда его все-таки скрутили – принялся орать, поливая конвоиров грязью.
Когда его приволокли к Исли, тому тоже пришлось выслушать о себе много нелестного. Они находились в ставших весьма просторными покоях прежнего короля: Исли велел порубить и вынести отсюда громоздкую кровать с балдахином. Оглядываясь по сторонам, Ригальдо честил его грабителем и вором. Его глаза бешено сверкали, и помирать он явно не собирался.
– А что так скромно, ваше величество? – спросил он, презрительно кривя губы. – Или вестфьордским королям более привычно спать в стойле, укрывшись попоной?..
Исли, дождавшись, пока за стражей закроются двери, скрестил руки на груди.
– Нет, просто брезгую ложиться в постель после вашего батюшки, – честно ответил он. – Мало ли, чем он тут занимался, когда не расчленял подданных.
Ригальдо сердито посмотрел на него, но, видимо, ему было нечего возразить. Поэтому он тряхнул волосами и с вызовом выпалил:
– Я все равно убегу!
– Попытайтесь, – Исли пожал плечами. – Кузнецы в городе уже получили заказ на крепкую решетку. Ее вмуруют в расщелину в скале, перегородив подземную реку. Теперь никто не войдет и не выйдет из замка этой дорогой.
Ригальдо смотрел на него с перекошенным лицом. Это было даже приятно – видеть живое выражение после той постной рожи, которой он «радовал» Исли целую неделю.
Мальчишка, очевидно, тяжело переживал свою неудачу, и ему требовалось выплеснуть обиду. Увидев в углу стойку с оружием, он просиял и бросился к ней.
Исли не стал звать стражу. Он даже позволил Ригальдо вытащить первый попавшийся клинок, а сам отошел к постели и взял с нее свой меч в ножнах. В таком полувоенном положении, в котором находилось его новое королевство, Исли не ложился спать без оружия под рукой.
– Ригальдо, вы сильно себя переоцениваете, – сказал он с сожалением, плавно обходя мальчика. – Вы пока не настолько хороши, чтобы меня победить.
– Если вы так говорите, значит, вы плохо учили меня, – тот вскинул подбородок и попятился, следя за движениями Исли. – Я сам виноват. Стоило попросить отца пригласить известного фехтовальщика, а не доверяться первому встречному бродяге с болот.
– Стоило, – кивнул Исли и отразил внезапную атаку. Мальчишка приложил изрядно сил, чтобы его заболтать. Все, чего он добился – того, что в Исли начали понемногу тлеть искры прежнего недоброго интереса. Уж больно раскрасневшийся Ригальдо был красив.
Стража, конечно, ворвалась на лязг железа. Исли рыкнул, и солдаты неохотно убрались.
Ригальдо еще несколько раз яростно налетал на Исли и разбивался о его оборону, как волна о камни, а потом Исли спровоцировал его обманной стойкой «ключ» и «закрутил». Ригальдо споткнулся о сбившийся ковер, Исли сделал ему подножку и, когда тот рухнул на пол, быстро разоружил.
– Я предлагаю отправиться ужинать, – серьезно сказал он, протягивая Ригальдо руку, чтобы помочь ему подняться с пола. – Вместе, как и подобает обвенчанным супругам. Хватит уже таиться по углам и замышлять всякие глупости. Вам никуда не деться из Черного замка, так покажите, черт побери, его обитателям, что значит «королевское самообладание».
Вместо ответа Ригальдо в него плюнул. Слюна попала Исли на щеку.
Он медленно вытер ее:
– Я смотрю, норфларским королям идут змеиные повадки: плеваться ядом и заползать в подземные норы при опасности.
– Я не избегаю опасности, – хрипло сказал Ригальдо.
– Хорошо, – кивнул Исли. – Значит, когда я, отужинав, поднимусь к вам в башню, вы встретите меня с твердым сердцем… как следует вымытый и смазанный маслом.
Ригальдо отчаянно вспыхнул, потом побледнел, но Исли уже не слушал его протестов: он позвал стражу и приказал отвести принца в спальню, а сам отправился ужинать. Ел молча, не отвечая на шутки побратимов, и щедро прикладывался к вину. За столом сидели в теплых одеждах, едва ли не в шубах. Холод стоял неимоверный. Как здесь вообще выживают в такие морозы?..
К Ригальдо он в эту ночь так и не поднялся, и наградой ему стал исполненный пронзительно-чистой ненависти взгляд принца, когда они в следующий раз встретились.
А еще через три дня Ригальдо предпринял вторую попытку, забравшись в телегу приехавшего в замок мясника, и когда его со смехом выволокли наружу – гляньте-ка, какая тут лисичка притворилась мертвой, – Исли засучил рукава и честно собрался отходить своего королевича ремнем.
Но, едва представив, как зажимает между колен Ригальдо и задирает тунику над его белой спиной, он испытал такое, что из глаз чуть не посыпались искры. Исли сказал:
– Идите к себе, ваше высочество.
Ригальдо, помятый и изрядно замызганный от встречи с мясниковым товаром, дернул плечом и посмотрел недоверчиво.
– Идите-идите, – подбодрил его Исли.
Ночью он без предупреждения ввалился к Ригальдо. Тот читал у камина при тусклом свете углей – ему опять не оставили ни одной свечи. При виде Исли он вскочил на ноги, а на его лице отразились понимание и паника. Ригальдо явно хотел что-то сказать, пытался отойти в дальний угол, но Исли опередил его и мягко толкнул на постель.
Возвращаем 2007-й и вспоминаем Упячку вместе с нами.
Голос Разума: Ну хоть школота сейчас отсеется, ШМЕЛЕ И КРАБЕ!!!!!!!!!1 ПЫЫЫЫЩЩЩЩЩЩЩЬ!!!1 ПЫЩЩЩЩЩЩЬ!!1
Белая Моль: Вдруг из маминой из спальни ОЛОЛО ПЫЩЬ-ПЫЩЬ РИАЛЬНЕ !11адын
Матушка Даниила: А ТЫ ПРОБОВАЛ ЛИЗАТЬ ОТКТАЭДР????777???
Голос Эксперта: В ОНОТОЛЕЯ ЖИЛЕТ ВЛЕЗЕТ СТОПИЦОТ ДИСКЕТ !11
Голос Разума: ПЫЩ ПЫЩ ОЛОЛО Я ВОДИТЕЛЬ НЛО
Ольга Дубова: потс попЯчеН, ОНОТОЛе ТеШитсЯ!
Толстолобик Толстолобик: ПОТС ЗОХВАЧЕН ПЕПЯКОВОЕНАМИ ОНОТОЛЕ, ПОТС НА ГЛАГНЕ АДЫН1!!! ЗАРЕЖАЕИ ПЕПЯКУ!!!1111 РАЗУПЛАТНЯЕМ УГ!!!111 УГ ПОПЯЧСЯ ПОПЯЧСЯ!!!!!!! ПЫЩЬ ПЫЩЬ
Белая Моль: ВОЕНЕ! РАСЧЕХЛЯЕМ ЛУЧЕМЁТЫ! ВОРУЙ УБИВАЙ! ЧАКЕ ПЯЧИТ УГ GSOMMM GSOMMMMMM!!!!!11111адынадын ЫЖСЛОЕ!!!
Голос Эксперта: ЖМЯЧНЕ ПИПЯКОВОИН РАЗНЕСЕТ ТВОЕ ХЛЕБЛЕ!!!111 ПЯЧЬСЯ ОЛОЛО!!1!
Голос Разума: ОНОТОЛЕ ОТАКЕ, ПЫЩЬ-ПЫЩЬ, ЩАЧЛО ПОПЯЧЬСЯ ПОПЯЧЬСЯ! ОНОТОЛЭ ТЕБЯ ПОКАРАЕТ !!!1
Голос Разума: ОНОТОЛЕ КАРАЕ И ТЕШИТСЯ, ТЕШИТСЯ И КАРАЕ!!!1111
Белая Моль: я вижу вы сильны в онотолице
Голос Разума: ВОЕНЕ НА ГЛАГНЕ ПЯЧУТ УГ ВОЕНЕ ЗНАЮТ ЧТО УГ НЕ ДРУГ
Голос Эксперта: УГ НЕ ПРОЙДЕТ!!!АДЫН1!
Толстолобик Толстолобик: Аж прослезился.
Белая Моль: Ох, помню, на первом курсе, одна из первых лекций по матану, весь поток что-то усердно пишет, гробовую тишину в аудитории разрывает крик с заднего ряда:»ПЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЩЪЪЪЪЪЪ!!!!!!!!!!»
Голос Эксперта: Ушла эпоха
Голос Разума: Это было искусство внатури ололо какгрица
Толстолобик Толстолобик: 1 Доллар США = 27 рублей РФ! раз раз раз.
Голос Эксперта: Я идиот! Убейте меня, кто нибудь!
Матушка Даниила: Почитала тред, прослезилася, всем по бокалу за мой счёт.
Ольга Дубова: Капец,неужели я такая старая
Белая Моль: Как же быстро летит время
Eva 404: объясните плес что здесь происходит
Толстолобик Толстолобик: это псто для стариков, дайте нам спокойно поплакать по ушедшей славе армии Онотоле
Ольга Дубова: Прям с удовольствием комментарии прочла J ностальгия)))
Роман Пятница: Я потерял 20 поинтов IQ только в попытке прочесть это
Лексей Тургенев: в чем прикол ахахахаххахахахах. Объясните
Голос Разума: кто-то создал гифку со странными надписями, но народу это зашло и появился культ упячки и даже целый язык. А Анатолий Вассерман стал местным богом, поэтому и говорят – Онотолэ.
Голос Эксперта: Этим кем-то был юзер unab0mber с лепры.
Роман Пятница: Хрена вам в 2007-ом башню рвало о_О
Голос Разума: Роман, у меня до сих пор башню рвёт
Белая Моль: Роман, да, это тебе не конченая постирония
Матушка Даниила: как вспомню аж слеза наворачивается,эх были времена!
Голос Эксперта: Упячка в сердце навсегда. ОЛОЛО пыщь-пыщь!
Голос Эксперта: была такая группа хакеров, группы взламывала в вк, страницы, спамила этим человечком и фотками вассермана
Роман Пятница: JJJ огонь идея
Eva 404: объясните, в чем суть?
Матушка Даниила: Eva, просто у тебя мало пепяки. А если серьёзно, то комментарии хорошо иллюстрируют суть. Её нет.
Лексей Тургенев: интернет треды 2007!? да это не олды!? это сапиенсы верхнего неолита
Матушка Даниила: ОЛОЛОЭ %ЮЗЕРНЕЙМ% СМОТРИ КОТОФ И НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ!!11111
Голос Эксперта: не котоф а котэ
Матушка Даниила: котэ — это единственное число)
Голос Эксперта: да щас
Матушка Даниила: сердечко в груди так и поёт
Голос Эксперта: ММММММ ИЗЫЫЫЫК КОТЭ — МОКРЭ, ВЛАЖНЭ СКЖВЛЯЧНЕ
Голос Разума: 100500 комментов и ни одного длиннокота?!111 Я идиот, убейте меня кто-нибудь!!111
Белая Моль:
Белая Моль:
Белая Моль:
Белая Моль:
Белая Моль:
Белая Моль:
Матушка Даниила: кто-то должен был это сделать
Ольга Дубова: BCEM nPuBeT B eToM 4aTuKe
Белая Моль: всем пис в этом чате
Толстолобик Толстолобик: Всем кискам – пис, всем пискам – кис J
Матушка Даниила: Ты ЧиВо ТаКаЯ БуКа? (олды поймут)
Толстолобик Толстолобик: Пожалуйста, не пишите/говорите «олды». Употребляйте слово «олдовые». А то Чистякову, Бутусову и уже, да, Васильеву больно от ваших букв. Это слово вместе со всем слэнгом хипповским (вот бы неплохо на «Меле» статью опубликовать!) появилось в СССР, когда лохматыя рокеры цепляли из английских песен слова и делали из них фразеологизмы. Как-то:
Олдовый — древний (Д. Гайдук — «Про олдовых людей»)
Джордж — грузин
Найтовать — ночевать (У ДДТ есть)
Герла — чо объяснять
Пипл — люди, тусовка
Флэт — квартира
И тому подобное. И ещё. В понятие «вписка» никада не вкладывалось отрицательного смысла. На вписках были такие вещи, но вписка, это просто флэт чтобы понайтовать. А не мероприятие.
Толстолобик Толстолобик: Когда я слышу/вижу «олды», у меня ажна всё кипит. Олды — это какие-то оборотни или тролли. Про них забыл Толкиен напейсать. Олд звучит ещё тупее. А олдовый — это «какой», вот он такой — олдовый. Это только одна из характеристик. А олды — это кто вы по жизни. Ну вы ж не всегда ими были.
Толстолобик Толстолобик: Ох, как я не люблю это слово. Больше я не люблю только «такжесама»
Белая Моль: словам свойственно менять значение и форму со временем. Пытаться бороться с этим бесполезно
Толстолобик Толстолобик: Проклятье, и то верно.
Белая Моль: Помню, когда эта дичь только начала появляться, я единственная в классе подхватила эту волну и чувствовала себя элитой. Мне казалось, что тролл фейс и онотоле – тема с глубоким смыслом для избранных. А потом пыталась делать на сайте всемайкиточкару значки с упячкой, предвкушала их появление у себя на школьном рюкзаке, но идея так и не была воплощена, потому что я жила на Сахалине, и значки с материка до меня доехали бы только к 2019. А ещё засирала паблики и сообщества тупых девок, которые мне не нравились, лицом онотоле. Все альбомы и стену (если она была открытая) забивала им и всякой хней, написанной капсом, и девки злились. Упячка в принципе тоже шла в ход. Вообще был на тот период какой-то опупенный способ взлома пабликов, когда в разделе видео появлялась масса непонятных одинаковых видеороликов, а альбомы как раз были забиты лицом онотоле. Но делалось это все явно не вручную. Как правило, после такого взлома паблик уже не функционировал. Я же не обладала этими навыками, поэтому вручную заливала картинки в альбомы))) Но удалить их было легко.
Голос Разума: Это был скрипт для флуда с ключами, которые имели челики с инвайтами на глагне, и еще некоторые группы имели такой тематики софт и ддосеры, бруты и тд. Тогда у вк была говно защита и куча багов, админов групп взламывать было легко, а еще некоторые по предлогом помочь раскрутить группу попадали в админку, и когда создатель уходил, инвайтили друзей на админки и уничтожали группы. Еще были всякие KSB, NOD, bio_s, aksb.. Веселые были времена. Для простого народа ещё была запилена прога, генерирующая длинные нечитаемые тексты для попячивания УГ) там были кнопочки на разные темы, можно было ввести что-то своё и получить упячную версию, можно было просто задать количество символов и метнуть лучи поноса в объект.
Голос Разума: Не думал, что настанет такой момент, когда, ты произнесёшь «адын адын ололо пыщ пыщ» и всем будет ясно что ты не школота
Около семи часов вечера Нине позвонила Вера и попросила о встрече:
— …но так, чтоб без киборгов… и без посторонних… если возможно. Привезу «семёрку». Этот DEX… как бы сказать… не совсем исправен… но Борис Арсенович приказал отдать его Вам… за небольшую доплату.
— И без киборгов? Тогда кафе… но там есть посторонние… дома у меня только Динара, и она не болтлива… заходи сейчас. А «семёрку»… я позвоню Ратмиру, он заберёт. Ему нужнее… пока он летит, поговорим. Чаю попьём.
Вера появилась через четверть часа и с порога спросила:
— А Вы знаете… что этот Ваш Хельги… бракованный?
— Почему ты так решила? Он ни в чём не был замечен, исправный киборг… что он такого сделал? Кстати, киборг с тобой? Посади пока на диван, пусть хоть мультики посмотрит… Кузя, включи ему… да хоть про поросёнка Фунтика, все серии подряд, потом включи… что-нибудь про зверюшек. И позвони Ратмиру. Передай сообщение… — и надиктовала текст, который следовало отправить на остров. После этого приказала Динаре сначала накормить гостя, а потом собрать на кухне лёгкий ужин для двух человек.
Удивлённая Вера приказала кибер-парню зайти в сначала на кухню и взять у Динары банку кормосмеси, потом дала второй уровень Нине, а после кормления приказала перейти в гостиную, сесть на диван и смотреть мультфильмы. После этого вернулась к Нине на кухню и странно тихо, словно стараясь, чтобы никто не смог подслушать, сказала:
— Он… Хельги… кинулся на этого… аспиранта без приказа! Я всё думала, что же здесь не так… и поняла! Приказа меня спасать не было! Он сам… понимаете! Сам!
— И поэтому ты считаешь его… бракованным? – уточнила Нина, наливая чай Вере. — Он исправен. И он тебя спас. Как бы тебе это объяснить?.. Ты веришь в разумность… ну, например, собак?
— Собак? – переспросила Вера. — Это инстинкты и рефлексы только… как и у киборгов… разума у них точно нет… а при чем здесь собаки?
— Вот представь… если взять двух собак одной породы и возраста, одну после выполнения работы хвалить и подкармливать, а вторую – бить. Как они будут работать? Первая будет стараться исполнять приказы как можно лучше и будет пытаться предугадать желание хозяина. А вторая – будет искать лазейку в приказе, чтобы не выполнять его. Не так ли?
— Так… но это животное…
— А киборг всё-таки на основе человека сделан. И при всей своей машинности киборг в состоянии отличить человека, который кормит, от человека, который бьёт. Обычный исправный киборг без приказа ничего делать не будет… как и обученная собака… но, если хозяин хвалит и подкармливает после выполнения приказа, будет выработан рефлекс. Типа – сделал хорошо — получи вкусняшку… но у киборга импланты, и показать хозяину, что он готов для него сделать всё, что будет приказано, он не может, и реакции типа виляния хвостом у собаки не даст. Но… постепенно образуется обратная связь. Чтобы получить вкусняшку, надо что-то сделать, что может понравиться хозяину… Вот Хельги и постарался… приказа держать гостя не было, как я понимаю. Но не было и приказа стоять и не шевелиться, так? Возможно, у него уже есть приказ задерживать любого незнакомого человека… Это заповедник, и здесь любой незнакомец по умолчанию считается браконьером… теоретически. И потому Хельги его задержал. Ты уже, наверно, знаешь его историю… мне Хельги подарил Борис… на Новый год… и ты уже наверняка знаешь, кем он мне приходится… Борис мой бывший муж. А Хельги было три месяца, и он был уже у шестого хозяина… и у него же и сорвался… отказался сдирать кожу с Irien’а. Этот киборг тоже у меня… Авиэль. Озерной эльф… ты его тоже видела… в доме. Хельги был отдан в рыболовецкую артель, он там и сейчас… но на время нереста и запрета на лов привезен помогать в строительстве мостов между островами. Теперь он, как та первая собака из примера… старается выслужиться, чтобы получить похвалу или вкусняшку. И всё. Он хороший парень… и добрый. И работа матроса-моториста ему явно нравится.
О том, что в заповеднике могут поставить киборгу программу на задержание незнакомца, Вера как-то сразу не подумала… а ведь Хельги мог просто отработать отсроченный приказ! И она уже более уверенно стала отвечать Нине:
— Как что-то может нравиться… или не нравиться… киборгу? Это машина! Как Вы не понимаете!
— У этой машины человеческое тело, — начала объяснять Нина, стараясь донести свою мысль как можно точнее. И при этом не забывая, что Вера всё-таки сотрудник DEX-company: — И человеческий мозг… и иногда этот мозг… как бы поточнее выразиться?.. просыпается, что ли… Киборг может чувствовать боль, страх, голод… и реагировать на раздражители не только набором программ.
— А срывы? Их же срывает!
— И опять о собаках… то есть… на примере собак… так нагляднее. Знаешь ли ты, что 99% нападений собак на людей происходит по вине людей? Помнишь последний случай? На окраине Серебрянки собака порвала пятилетнюю девочку. Собаку после этого отправили на лабораторный стол и на усыпление. Хозяин оштрафован. Ребёнок в реанимации. Жалко кого в первую очередь? Вот так сходу?
— Ребёнка… конечно! – мгновенно ответила Вера.
— А как на самом деле было? Собака с приказом «охранять!» лежит на крыльце хозяйского дома за двумя заборами и на цепи. Ребёнок, идя мимо, захотела «просто погладить собачку!»… и пролезла через два… два забора!.. к собаке. И та отработала задержание при проникновении на охраняемую территорию. Только отработан данный приказ! И всё! Собака всего лишь выполнила приказ! В пять лет мозги должны быть у ребёнка… и его родителей. Научить ребёнка не трогать чужих собак возможно. Намного легче, чем научить собаку не трогать чужих детей. Эта девочка вырастет, родные ей внушат, что собака сама на неё напала, и она в школу будет ходить с палкой и бить встречных собак, которые именно поэтому и будут на неё рычать… потом будет внушать своим детям, что все собаки опасны и их нельзя содержать в городе, и её дети станут охотниками на собак… точно так же обстоит с отношением людей к киборгам. Если ребёнок… или подросток, проходя мимо охраняющего дом киборга, будет швырять в него камни или палки, то киборг в целях уберечь хозяйское имущество… то есть, себя… от повреждения может поймать этого подростка и задержать до прихода хозяина. Этот подросток начнёт ненавидеть и этого киборга, а потом и всех остальных киборгов, совершенно не думая, что именно он первым кинул камень!
— Наверное… в чём-то Вы правы… но… киборг не собака, и срывы киборгов страшнее… и намного.
— Срывы? Полгода назад… не помню где, но это неважно… пьяный мужик натравливал ротвейлера на детей на детской площадке… в СМИ даже несколько передач сделали. Приехали полицейские, пса застрелили… причем, не с одного раза и на глазах у детей, приехали несколько «скорых» и часть детей увезли… получается, только выполнявший приказ пёс убит, а его хозяин просто оштрафован. Причём, через неделю после случившегося он купил щенка той же породы. И ничего с ним не сделать! СМИ шумели-шумели, добились того, чтобы мужик оплатил лечение всех детей, но… щенка у него не забрали и срок ему дали условный… так как никто из детей не умер.
— А где были «живые» в это время? Неужели не вмешались?
— Митинговали где-то в центре города… а туда явились, когда пёс уже был убит. Срывы киборгов в большинстве случаев происходят аналогично… киборг отрабатывает идиотский приказ пьяного или обкуренного хозяина. Виноватым объявляется киборг… которого если не убивают сразу, то привозят в лабораторию и убивают медленно и в пытках. Иногда киборг пытается сопротивляться такому приказу… и его убивают ещё скорее.
— Но есть же по-настоящему сорванные и опасные киборги! И для этого есть ликвидаторы… они спасают людей!
— Видишь ли… домашнюю болонку убить намного проще, чем бойцового пса… от рук охотников за собаками больше всего погибает такс, спаниелей, болонок и той-терьеров… и раскидывать отраву проще, чем отслеживать одну крупную полудикую собаку. А то, что отравлены будут домашние смирные любимцы, так называемых дог-хантеров не волнует… в большинстве случаев, к сожалению. Точно так же и с ликвидаторами… видишь ли, убить Mary-сиделку у инвалида намного проще, чем озлобленного DEX’а на заброшенной стройке. И многие именно этим и занимаются… а потом расписывают журналистам, как опасен Mary из дома напротив…
— Но не у нас! Борис дорожит репутацией! – воскликнула Вера. – У нас нет срывов!
Нина заметила, что Вера назвала начальника только по имени, но ничего не сказала об этом.
Пришёл Ратмир, и с согласия Нины Вера передала ему «семёрку» с первым уровнем:
— …кличку сам придумаешь. Оплата в течение трёх лет…
— Оплата? А разве мне Борис его не подарил? В зачет за причинённый ущерб?
— И за сданную ему информацию? Это так. Но… «семёрка» всё-таки машина очень дорогая… поэтому… за треть обычной стоимости.
— Тогда… Ратмир, ты сома поймать сможешь? Альфиане очень уважают копчёное мясо сома… и это мясо у них очень дорого ценится. Так что… два или три пойманных сома, сданных на реализацию… или организация рыбалки на сома для группы альфиан… и киборг твой. Сможешь за одно лето – хорошо, а растянешь на два года… тоже неплохо.
Ратмир согласился, дал киборгу имя Самсон, попрощался и улетел.
Вера просидела у Нины за разговорами до позднего вечера, и ушла только к ночи. Нина на прощание сказала:
— Можешь приходить в любое время… но… не против, если я дам тебе совет?
— Да… а какой? О киборгах?
— О них. Ты, насколько я знаю, теперь работаешь тестировщиком в филиале. И будешь проверять всех привезённых киборгов. Не убивай их… без очень крайней необходимости. Сначала узнай, как с этим киборгом обращался хозяин… и его друзья и соседи. В 99% случаев срывов виноваты люди… и это прискорбно. Даже самого бракованного можно пристроить… в деревни, например. И если киборг не годится для охраны в городе, то он сможет охранять поля или коров в деревне. Или шить, готовить, сенокосить, вязать носки… кружева плести на продажу. Туристы купят.
— Или Вам продавать?
— Или мне продавать. Да. Я сейчас достаточно зарабатываю… и могу время от времени покупать списанных киборгов. И смогу их устроить на работу и проживание.
— Я подумаю. И… спасибо. До свиданья.
— До встречи.
***
К следующему воскресенью Ратмир с DEX’ами привезли с берега озера столько камней, что хватило не только подготовить ложе для бетонных колец на дне, но сделать запас для выкладывания бортиков по краям дорожки. Да и место для строительства Ратмир выбрал очень удачно — в самом узком месте между островами. И поэтому мост был построен всего за полдня – и прилетевшие главный инженер и завхоз были очень довольны и даже согласились подумать над проектом соединения подобными же мостами-дамбами Жемчужного острова с соседними островами.
К полудню прилетели с метеостанции Лина с отцом, Стефан и Игорь. Чуть позже появился местный волхв – светлобородый старик в белой длинной рубахе с вышивкой – поприветствовал собравшихся на праздник, затем внимательно посмотрел на Игоря и стал расспрашивать Лину, помирилась ли она со свекровью и готова ли слушаться киборга, если он станет её мужем.
Получив отрицательный ответ на первый вопрос, волхв проводить обряд отказался, объясняя тем, что киборг по сути своей создан как человек, и потому может душу иметь человеческую, и потому повторная свадьба невозможна… но… вот если киборга усыновят родители погибшего мужа, то будет считаться, что Лина не покидает род, который принял её в замужестве, а выходит за брата мужа, и первый же рождённый ею ребёнок будет принадлежать семье погибшего мужа и восстановит его семя. И вот в этом случае обряд провести возможно.
Шокированная таким заявлением Лина сама позвонила бывшей свекрови, попыталась объяснить, в чём дело, запуталась, и… просто попросила усыновить Irien’а, чтобы иметь возможность выйти за него замуж. Бывшая свекровь, тоже немало шокированная таким заявлением и видя на экране видеофона, сколько людей собралось для проведения обряда, только и спросила, куда ей прилететь для этого и что взять с собой.
Отец Лины сказал ей:
— Собирайся, сейчас сам прилечу! – и тут же взлетел. Вернулся минут через сорок, на переднем сиденье находилась женщина лет шестидесяти на вид с большой корзиной в руках. Лина сама открыла ей дверцу, помогла выйти и провела в дом, где находился Игорь, для проведения обряда усыновления. Туда же направились все остальные.
Вы никогда не задумывались, что значит оставить тот или иной предмет на память? Что мы вкладываем в саму суть этого понятия — на память? Неужели человеческий мозг такой ненадежный, что мы боимся что-то или кого-то забыть? В чем же тогда смысл всех переживаний, если их так легко стирает время? «С глаз долой, из сердца вон» — удивительно точная формулировка. Мы оставляем себе предмет, вещь, запах или форму чего-то, что не хотим выпустить из своего сердца. Можно просто помнить факт произошедшего, точную дату, даже время. Можно помнить хронологию, но ни одна струна в душе не дрогнет от этого. Стоит же в руки попасть фотографии или какому-то предмету, который связывал человека и воспоминание, как сердце разрывается на куски, в голове взрываются фейерверки, руки дрожат, и становится так тяжело дышать, словно без подготовки спрыгнул в ледяное озеро.
Поэтому люди, которые действительно хотят вычеркнуть кого-то или что-то из своей жизни, в первую очередь избавляются от всего, что может напомнить. От вещей, от фотографий, от игрушек, от чашек. Вычищают свою память словно с чистящим средством, до запаха хлорки внутри черепной коробки, до болезненной белизны. Бывало ли, что в толпе по дороге на работу случайно слышится знакомый одеколон, и весь день идёт насмарку, потому что горло не отпускает спазм, слезы душат, и все валится из рук? А ведь это лишь запах… Память умеет по первому требованию доставать из огромного шкафа с тысячью отсеков то самое воспоминание, которое с легкостью уничтожит за несколько секунд даже самого сильного человека.
Но это правило работает и в другую сторону. Есть моменты, которые нам так сильно не хочется забывать. И мы стараемся хранить любое напоминание о них, оберегать, стирать пыль и беречь от любопытных любовников и назойливых друзей. Что-то, что машинально сжимаешь в руке в момент неконтролируемого страха или отчаяния, ища поддержки, которую когда-то обязательно бы получил. Поэтому так больно избавляться от вещей человека, которого больше уже не увидишь. Подсознание бьет тревогу, с красными лампами, с громкими сиренами, потому что боится забыть. Боится утратить эту важную часть души, особую секцию в сердце. Дети цепляются за старые игрушки, найденные в гараже. Женщины — за рубашки и футболки любимых мужчин, за украшения матерей, за засохшие цветы, которые им подарил кто-то во время курортного романа. Мужчины хранят, обычно, что-то небольшое, самое важное: дешевую заколку, оторванную когда-то пуговицу, билет с первого сеанса в кино, самодельное украшение.
Азирафаэль приехал к Кроули так быстро, как позволил ему общественный транспорт. Как назло, за окном безостановочно бушевал ливень, иногда сверкали яркие ослепительные молнии. Дороги быстро превратились в самые настоящие каналы, хоть строй себе гондолу и бери в руки весло. Естественно, в городе тут же образовались длинные пробки, злые водители, обрызганные пешеходы, мокрые с головы до ног, обреченно трясущие утонувшими телефонами. Звонок директора модельного агентства застал владельца книжного магазина врасплох. Азирафаэль только собрался сесть и спокойно разобрать новые поставки книг, сделать каталоги и утащить несколько не особенно популярных домой на почитать, как мобильник взорвался, требуя внимания. Поэтому спустя десять минут он уже спешил к остановке, раскрыв над головой большой чёрный зонт. Ботинки очень быстро промокли, а сам он продрог на сильном ветру.
Энтони хотел забрать его вечером. Он только вернулся после выездных съёмок, поэтому, как обычно, сторговался с Баал на один полноценный выходной после. Парень не хотел терять ни секунды. Начать с самого вечера и наслаждаться обществом своего любовника все отведенные ему 24 часа. Кроули потрясающе умел переключаться между работой и собственной жизнью, абстрагироваться от ненужных мыслей и уделять все своё внимание тому, что делал. Он выключал мобильный телефон дома, с удовольствием готовил для Азирафаэля самые невероятные блюда, помогал таскать тяжелые коробки в магазине, ни на мгновение не вспоминая о крутой модельной карьере. Азирафаэль в принципе имел особый статус в его жизни. Чем бы не был занят Кроули, где бы не находился, с кем бы не разговаривал, стоило ему услышать любимый голос, он мгновенно прерывался и поворачивался на звук, полностью сосредотачиваясь на нуждах и желаниях обладателя. Вельзи только качала головой и пыталась подкупить Азирафаэля, чтобы он помог ей приструнить и приручить капризную и своевольную модель. Естественно, ей никто не помог. Эгоисты проклятые.
Её голос по телефону был напряженным и, честно сказать, напуганным. Она говорила тихо, прикрывая ладонью динамик. По всему выходило, что ситуация вышла из-под контроля. Поэтому, Азирафаэль плюнул на автобус и на такси, упрямо шел пешком, утирая мокрым рукавом пальто лицо. Это никак не помогало, но душу успокаивало. Когда он подошёл к двери в квартиру, она распахнулась сама собой. На пороге стояла директор в строгом чёрном брючном костюме в белую полоску, а в дальней комнате что-то грохотало, было слышно, как ругается Кроули.
— Ну наконец-то, — выдохнула Баал, практически втягивая его в квартиру. — Я пост сдала, ноги моей здесь не будет.
Она принялась застегивать дорогое замшевое пальто с высоким воротом. Большие чёрные пуговицы проскальзывали в отверстия, подгоняемые ловкими пальцами. Азирафаэль опустил на пол свою сумку с наверняка промокшими книгами и отряхнул зонт.
— Что у вас случилось? — мягко спросил он, стараясь скрыть своё волнение. — Самолёт же должен был быть только вечером.
— У нас случилась истерика, — раздражение, которое девушка явно пыталась скрыть или хотя бы удержать внутри, вырывалось из-под контроля. — Бабская истерика.
— Это все твоя вина! — послышалось из комнаты злое и надрывное. — Потому что ты не смотришь, каких придурков нанимаешь на работу!
Азирафаэль обеспокоенно нахмурился, прислушиваясь к шуму в спальне. Кроули редко позволял себе разговаривать в таком тоне с Баал. Они огрызались друг на друга, грызлись иногда, отплевывались, но всегда сохраняли какую-то дистанцию и субординацию. Сейчас же, Энтони был явно не в себе, не контролировал ни интонации, ни слова.
— Что с ним? — мужчина снял с себя пальто и повесил на край высокой двери, чтобы оно хоть немного высохло, хотя все указывало на скорую встречу с мусорной корзиной.
— Он пьяный, он расстроенный, — с каждым словом загибала пальцы Вельзи. — Он взбесившийся. И да, он пьяный.
— Это ты уже говорила, — улыбка против воли вырвалась у Азирафаэля.
— О, я не утрирую, — глаза напротив сверкнули недовольством. — Он сорвал съемку, наорал на группу, уволил несколько человек и устроил погром на студии.
— Зачем? — Азирафаэль не мог поверить своим ушам и соотнести это со своим заботливым и внимательным любовником.
— Он что-то потерял, — вот в этот момент голос Баал стал немного растерянным, видимо, она первый раз столкнулась с подобным. — Как понял, что потерял, просто взбесился. Всю дорогу обратно пил, орал и снова пил. В общем, оставляю все на тебя.
Она на секунду задержала взгляд на собеседнике, после чего взяла его за локти сильными руками, слишком сильными для такой миниатюрной девушки.
— Кроули прав, ты действительно ангел, — кивнула она сама себе и, схватив сумку с ручки двери, направилась на выход. — Пусть придёт в себя несколько дней, а потом жду его с извинениями и объяснениями. И…
Она обернулась на самом пороге.
— Позвони мне потом, скажи хоть, что он потерял… А то ощущение, что или девственность, или ребёнка.
— Что-то вроде… — шепнул сам себе под нос Азирафаэль и медленно выдохнул, прежде чем зайти в комнату.
Все вещи валялись на полу. Включая и несколько разбитых чашек, и рамки с фотографиями, и всякие мелочи вроде украшений и одеколонов. Ящики были выдраны с корнем из комодов, вывернуты и брошены на ковёр. Одна штора печально покачивалась на нескольких кольцах, ободранная сильным движением. На удивление, все вещи Азирафаэля были на месте. Книги лежали ровными стопками, рубашки висели на вешалках, даже отвоеванная бегония была не тронута. Сам виновник переполоха сидел на полу, закрыв локтями голову и согнув ноги. Он был просто комком углов и костей, с торчащим лопатками, с выступающими рёбрами, с острыми коленями. В комнате пахло алкоголем и дымом. Значит, Энтони было так плохо, что он даже нарушил собственное правило — не курить в квартире. Осколки от стекла были опасно близко к босым ногам, телефон с разбитым экраном валялся у противоположной стены. Парень раскачивался вперёд назад, бормоча себе что-то под нос.
— Дорогой мой? — осторожно, будто дикое раненое животное, позвал его Азирафаэль. — Я дома…
Кроули поднял на него воспаленные пьяные глаза. Темную кожу на щеках стягивали дорожки от высохших слез, ресницы слиплись и были похожи на острые шипы. Губы опухли от того, что их постоянно кусали. Азирафаэль вздохнул, впитывая то, что видит. Таким он помнил друга за несколько недель до побега из приюта, разбитым и опустошенным. Энтони ничего не рассказал тогда, только хватал его за руки и тянул к себе. Последнее, что он хотел увидеть — снова подобное выражение лица и болезненно изогнутые губы. На полу валялась пустая бутылка из-под мартини, на ковре осталось несколько небольших пятен.
— Азирафаэль… — хрипло позвал его Кроули, не разжимая хватки побелевших от напряжения пальцев на своих плечах. — Ох, Азирафаэль…
Он попытался встать, но непослушное тело подвело его. Он рухнул обратно, ругаясь грязно и некрасиво. Мужчина подошёл, не обращая внимания на хрустящее под ногами стекло. Аккуратно опустился рядом, убирая с чужого лица влажные алые пряди.
— Ты мне расскажешь, что случилось? — ласково попросил Азирафаэль, наклоняя голову к плечу.
— О, мой ангел… — Кроули крупно вздрогнул. — Я так виноват, я такой идиот. Я потерял то, что ты мне подарил… Кулон, что ты вырезал мне в приюте…
— Того деревянного ангела? — брови Азирафаэля изогнулись удивленно.
— Да, — задыхаясь, отозвался Энтони, закрывая ладонями лицо. — Я потерял его, я дал на хранение вещи этой тупой девке, что была ассистенткой. А она его где-то потеряла… Или кто-то его забрал, придурки тупые. Они даже трусы мои готовы украсть…
Азирафаэль сел рядом, касаясь своим плечом чужого, под ногами дробились осколки. Кроули машинально прижался к нему в поисках тепла, замёрзший и обреченный.
— Ты мне его подарил на день рождения, так радовался, что успел… — воспоминания нахлынули на парня, затягивая ядовитые глаза пеленой. — Я же его хранил, каждый раз покрывал лаком… Я отвлёкся всего на пару часов… Азирафаэль, прости меня…
Крупная дрожь вновь сотрясла его тело. Азирафаэль секунду смотрел на него, ничего не говоря, а потом запустил руку в нагрудный карман рубашки и вытащил небольшую подвеску с чёрным шнурком и деревянным ангелом, кривоватым, с распахнутыми крыльями. Он протянул ее вперёд, покачивая из стороны в сторону перед лицом скандалиста.
— Вот этот вот ангел? — очень спокойно спросил он.
Энтони распахнул глаза, впиваясь взглядом в то, что считал утерянным навсегда. Этот ангел — единственное, что не давало ему подохнуть под забором от голода. Он сжимал кулон на своей шее и находил в себе силы пройти ещё несколько сотен шагов. Каждый день он думал про Азирафаэля, вспоминал его добрую улыбку, сияющие глаза, мягкий голос. Этот подарок был практически единственным, что Кроули оставил из прошлой жизни. Кулон и невероятную любовь к своему другу.
— Ты оставил его утром на раковине. Не забрал после душа, — очень аккуратно сказал Азирафаэль, вкладывая свою находку в протянутую дрожащую ладонь. — Я не успел тебе отдать, ты уехал раньше.
— Я… Но я… — Энтони крепко сжал ангела в руке, до боли и содранной кожи на пальцах.
— Я думаю, тебе потом стоит извиниться перед Баал… — Азирафаэль обнял своего любимого человека, привлекая ближе, касаясь губами волос. — Ишь, как распереживался.
— Я тебя ненавижу… — глухо сказал Кроули, вжимаясь лицом в чужую грудь, втягивая носом запах книжных страниц, дождя и чая.
После душа парень сидел завернутый в большое полотенце, пил горячий чай и наблюдал за Азирафаэлем, собирающим с пола мусор и обломки вещей. На сильной шее покачивался лакированный деревянный ангел. Дождь наконец закончился, и робкое солнце выглянуло из-за тучи, будто боялось, что его прогонят прочь. На мгновение Кроули показалось, что он видел два больших, слегка кривоватых крыла за спиной любовника, но облако закрыло свет, и все прошло.
Со следующей съемки Баал каждый раз требовательно протягивала руку и ждала, пока подопечный снимет с шеи простой чёрный шнурок, чтобы лично охранять такое дорогое и важное сокровище. Ей психологическое здоровье Кроули и самой себя было очень дорого.
Что я о нём знаю? Он сделал меня. Прикладная генная инженерия. Конец двадцать первого века и далее. Он сделал стенку. Ну, это совсем просто. Середина двадцатого века, если напрячься. Что я имею на базе?
Аккумуляторы на сверхпроводимости и глупые киберы. Двадцать первый век.
Мебель из кладовки тоже двадцать первого века, но не ясно, чья она, Повелителей или экспериментаторов. Что я имею в результате? Пшик. Мало информации. Может, подготовить резервную базу? Смысла нет, если за мной ведётся наблюдение. Имея технику двадцать первого века, проследить перемещение всех живых и механизмов крупнее бабочки, можно хоть из космоса. Буду держать ушки на макушке и заниматься своим делом. Аминь.
Ещё интересный вариант: вдруг вся эта планета — лабиринт для крысы. Великоват. Ну и что, что великоват? Какая крыса, такой и лабиринт. Вспомнили Повелители грехи молодости, разыскали планету и запустили туда крыску. Ай-кью проверить. Чем не гипотеза?
По масштабу как раз для Повелителей тридцать третьего века. Что-нибудь это меняет? Нет.
Может, для Повелителей это эксперимент, но для меня с Лирой — жизнь, единственная и неповторимая. Только маленький нюансик. Эксперимент могут прервать в любой момент.
К чёрту, все помрём, кто раньше, кто позже.
Еще вариация на ту же тему. Нет никакой планеты, а есть шлем сенсовизора, мощный компьютер и виртуальная реальность. Техника двадцать первого века. Не надо нарушать законы физики, чтоб драконы летали, всё просто, как дважды два.
Нет, не сходится. Что я, целый год в шлеме на кушетке лежу, не ем, не пью, не писаю? Хотя, кормление можно с виртуальной реальностью синхронизировать. Какие слабые места у виртуалки? Люди!
Естественные реакции людей на изменение ситуации и юмор. Не удаются компьютеру человеческие слабости, и всё. Правда, в таких случаях используется параллельный шлем на операторе, корректирующем диалоги, но это вносит задержку. Персонаж сразу становится слегка заторможенным.
Лира на заторможенную не похожа. Какие ещё слабые места? Оператор, который Лиру играет, должен непрерывно в шлеме сидеть. И днём, и ночью. Изображать моего друга, не выходя из образа средневековой девчонки неделями, чтоб, не дай бог, не упомянуть термин двадцать первого века.
Нет, такого и врагу не пожелаешь. Это получится эксперимент над ней, а не надо мной. Значит, вариант отпадает.
Что в остатке? Два нуля и крысиный хвостик. Подводит логика. Хотя, причем тут логика, если фактов нет.
Ладно, вот расконсервирую информационную централь, узнаю, кто такие Повелители, может свяжусь с ними. Одной загадкой станет меньше.
— Лира, знаешь, что это такое?
— Камень.
— Ответ неверный. Это наши глаза и уши. Посмотри на экран.
— Ой, как в зеркале, — сразу начинает прихорашиваться.
— Пора браться за твоего магистра. Не передумала ещё?
— Коша, я же клятву дала. А что, этот камень всё видит и слышит?
— Видит, слышит и сюда передаёт. Ещё ползать умеет. Раскидаем несколько таких камней, узнаем, чем занят магистр. Но давай сразу договоримся. Убить его — твоё право, но, если ты захочешь его мучить, я тебе не друг.
— Я хочу его сначала в темницу посадить на восемь дней, как он меня, а потом убить. Ты не думай, он умрёт лёгкой смертью. Я его из арбалета застрелю.
— Это справедливо. А почему — из арбалета? Я думал, ты захочешь его повесить.
— Я ему так обещала.
— Когда?
— После суда. Я в него ножик кинула, только ножик отскочил. Он под одеждой кольчугу носит. Я сказала, что в следующий раз арбалет возьму.
— Вот почему тебя так в цепи упаковали. Ты мне этого не рассказывала.
— Я тогда ещё тебя не знала. А как мы его ловить будем?
— Без свидетелей и без следов. Выберем момент, когда он один куда-нибудь поедет, подцепим за шкирку и унесём. Пусть одна испуганная лошадь останется.
— Здорово придумано!
В этот момент к Лире подъезжает кибер с синим бантиком.
— Леди Тэрибл, вас хочет видеть человек.
Если кто-то из нас двоих и тормознутый, то это я. Чего я удивился? Наверняка это Тит Болтун с новостями. Спешим с Лирой на балкон. Внизу машет руками Сэм младший. Спускаемся.
— Сэр Дракон, вы извините, но вся деревня знает, что у старосты овца потерялась, и я её у самого Замка нашёл.
Осмысливаю сказанное и медленно зверею. Лира растерянно переводит взгляд с меня на Сэма, но голоса не подаёт. На самом деле изменилась, верно Тит заметил. Тит!
— Сам придумал, или Тит посоветовал?
— Сам.
Смотрю на Лиру и постепенно успокаиваюсь. Очень интересно наблюдать, как она думает. На мордашке написан весь мыслительный процесс. Вот он закончился, и физиономия расплылась в идиотской улыбке.
— Коша, ну что ты злишься, у нас места на тысячу человек хватит. А церкачи ещё больше бояться будут.
— А что обо мне его мать думать будет? А Сэм Гавнюк? А то, что меня вся деревня возненавидит, тебя не трогает? А кто камни-передатчики развозить будет? Один Тит?
Успокоившись, поднимаемся в замок и обсуждаем детали завтрашнего спектакля. Действовать буду строго по легенде. Сначала займусь овцой, потом Сэмом младшим. Сэма я на месте есть не буду, а просто унесу в Замок.
Чтоб не было накладок, даю Сэму два свежеизготовленных маячка-пеленгатора, оформленных под репьи, и пяток булыжников-телепередатчиков. Что может быть естественней, чем репей в овечьей шкуре. Или в кармане у мальчишки.
Один булыжник Сэм должен отдать Титу, остальные — раскидать по деревне.
Лира будет сидеть в экранном зале информационной централи и, если необходимо, корректировать мои действия по рации. Жаль, компьютер централи ещё не ожил. Он, вроде, самый мощный на этой базе. Все детали согласованы.
Отвожу Сэма к деревне, потом настраиваю аппаратуру. На центральном экране пеленгаторы светятся красными точками, телепередатчики — зелёными, моя рация — белой. На боковых — пять картинок с телепередатчиков.
Лира осваивает управление передатчиками и пытается направленными микрофонами подслушать сразу три деревенских разговора. В наушниках и ларингофонах она смотрится очень даже ничего.
Просыпаюсь раньше Лиры. В первый раз. Заглядываю в экранный зал. Деревня ещё спит. Иду на кухню. Лира уже колдует у инфракрасной печи и костит её по-страшному. Автоповар пока не работает, а киберы-ремонтники в гастрономической химии — ни бельмеса.
Наконец, на стол подается первый бифштекс. Именно такой, каким должен быть бифштекс по мнению англичан: обжигающе горячий и абсолютно сырой. Зато четвёртый — пальчики оближешь. К сожалению, мясо в холодильнике быстро кончается. Со вчерашнего ужина оставалось всего килограммов двадцать.
Летим на речку, купаемся. Время приближается к полудню, пора начинать. Надеваю на лапу небольшой ручной пеленгатор, Лира пристегивает к правому рогу рацию, маскирует, проверяем аппаратуру. Всё в порядке. Выделяю Лире в помощь двух киберов. Вряд ли её участие в операции понадобится, но пусть учится. Включаю непрерывную запись и иду на балкон.
Операция началась.
Делаю круг над деревней. Сигнал пеленгатора овцы идет из сарая за домом старосты. Внизу начинается лёгкая паника.
Сажусь перед домом старосты, разворачиваю крылья и, поднатужившись, издаю рёв. Такой, что у самого в ушах звенит. Улица вымирает, только у третьего дома, скрестив руки на груди, стоит мужик. Судя по кожаному фартуку, кузнец. Делаю вид, что принюхиваюсь, иду к сараю, распахиваю ворота.
С потолка свисает освежеванная тушка овцы, рядом — её шкура. Ну до чего народ ушлый пошел, опередили! Разрываю тушу пополам, выдираю из шкуры пеленгатор. Первая часть закончена. Переключаю пеленгатор на Сэма и выхожу из сарая. Сигнал указывает куда-то за огороды.
По плану Сэм должен был драпать в поле. Поднимаюсь в воздух и лечу по пеленгу. Неожиданно, над картофельным полем пеленг меняется на противоположный. Разворачиваюсь и сажусь.
По данным пеленгатора, объект в метре передо мной, но тут только картофельные грядки. Торопливо разрываю землю и откапываю одежду Сэма младшего. Этого только не хватало. Передумал он, что ли? Всю легенду мне поломает.
Неожиданно оживает рация.
— Коша, ты уже разыскал одежду? Теперь лети над дорогой в Литмунд. Сэма дед туда повез. Два часа назад выехали. Мне Тит передал.
Взлетаю, делаю круг над деревней, реву как пикирующий бомбардировщик, и беру курс на Литмунд. Километра через четыре обгоняю скачущего во весь опор всадника. Всадник что-то кричит. Разворачиваюсь и прислушиваюсь.
Человек просит меня вернуться в Замок, не обижать пацана. Ложусь на прежний курс и слышу, от кого я произошел, и как это случилось. Интересная гипотеза межвидового скрещивания. А вдруг так и было? Ага, а высшую математику я тоже на болоте изучал?
Отвлекаюсь, не о том думаю. За два часа дед мог увезти Сэма километров на двадцать, если торопился. Если ехал спокойно, то на десять — двенадцать. Поднимаюсь повыше и вижу одинокую телегу, а километрах в двух — отряд всадников, человек сто — сто пятьдесят. Набираю скорость, догоняю телегу.
Старик замечает меня, хлещет лошадь и сворачивает с дороги в поле. Если он успеет добраться до леса, я сяду в галошу. Отряд переходит с рыси на галоп и мчится к нам. Обгоняю лошадь и сажусь перед ней. Лошадь встает на дыбы, выламывает оглобли и убегает. Телега опрокидывается. Старик и Сэм, одетый девчонкой, катятся по земле.
Вторая часть.
Шушурбаном не оказались ни Москва, ни Лондон, ни поднятый три года назад из воды Китеж-град.
Существо отвергло Токио, Рио-де-Жанейро, Пекин.
Отвернулось от Берлина, Цюриха, Венеции.
С сожалением отказалось от Рима, Вены, Нью-Йорка.
Десятки городов — столицы, мегаполисы, провинциальные городки — облетели они, мечась в отчаянии по планете, перебирая географические названия, в тщетной попытке найти Шушурбан.
Его не было нигде.
Ни в памяти бортового компьютера — ни в преданиях местных жителей.
Шушурбан как в воду канул.
Или же и не выходил из нее.
***
В Санкт-Петербурге — который тоже был раскритикован пассажиром — Алиса заскочила в картографическую лавку.
— Послушайте, — тихонько спросила она, оглядываясь — никто не знал, насколько тонок слух у их пассажира, — а что вы знаете о городе Шушурбане?
Хозяин лавки — декорированной по последней моде, а-ля XIX век — задумчиво потер шею. По тому, как под его пальцами забегали тугие комочки, Алиса поняла, что этот весьма похожий на человека господин — вампир.
Вампирами гостей из созвездия Рыб прозвали после того памятного инцидента, когда один из их первых послов, только-только прибывших на Землю с приветственной миссией, самозабвенно впился в шею земного коллеги. Потом-то выяснилось, что это был ужасный конфуз — у «вампиров» там, где у человека кровеносная система, функционировала система пищеварительная, нечто вроде огромного, вытянутого в трубочку и заплетенного в причудливый лабиринт желудка; а акт отведывания, так сказать, непосредственно из горла того, чем собеседник недавно питался, является жестом высшего уважения и доверия. Вспыхнувший конфликт замяли достаточно быстро, а к гостям так и приклеилось прозвище «вампиры».
— Шушурбан… — задумчиво протянул хозяин лавки и пододвинул к Алисе тарелочку с какой-то жижей. Ритуалы, связанные с питанием, были очень важны для вампиров, поэтому Алиса покорно окунула палец в тарелку и быстро облизала, стараясь не думать о микробах, конфликте ингредиентов и прочем.
— Шушурбан, — повторил вампир, присев за прилавок и, судя по звукам, копаясь в каком-то ящике, заполненном бумагами. — Я вас верно понял?
— Возможно, оно произносится не так, — уточнила Алиса. — Чело… существо, которое о нем нас спрашивает, не выговаривает шипящие и свистящие, заменяя их на «шшш». Поэтому может быть и Сусурбан, и Зусурбан, и Шучурбан… попробуйте разные вариации.
— Факториал из шести, — уныло процедили из-под прилавка. — Факториал из шести, не считая еще вариаций местных диалектов!
Алиса согласно вздохнула.
— Тем более, это город — а не планета или астероид — вы же понимаете, что это может быть его неофициальным названием? — вампир, кажется, поставил целью окончательно добить ее.
Алиса снова вздохнула, порылась в карманах, достала банковскую карточку и поднесла ее к терминалу. Тот звонко пикнул.
Поняв намек, хозяин мгновенно выпрямился за прилавком и улыбнулся во все свои сорок четыре острейших зуба.
— У меня немного денег, — грустно пояснила Алиса. — Но все будут ваши.
Вампир глянул на окошко терминала и разочарованно подпер щеку кулаком.
— И эта информация вам так нужна, что вы готовы отдать последнее? Оторвать от сердца ради сомнительных сведений?
Алиса поморщилась — вампиры любили изысканно-вычурные фразы.
— Угу, — кивнула она.
— Ну что ж, — с деланной печалью вздохнул вампир. — Если вы уверены, что ваша игра стоит свеч, я, пожалуй, помогу вам. Его нет.
— Что?
— Его нет. Города Шушурбан нет нигде. Во всяком случае, в известной и картографированной Вселенной.
— Но, может быть… другое название, диалект… вы же сами говорили?
— Моя семья, — горделиво подбоченился вампир, — занимается картами всю жизнь. И на родине, Руупринте — и здесь. Мы владеем самой крупной сетью магазинов и третью картографических фабрик. Все названия, которые когда-либо наносились на бумагу и их аналоги — здесь, — он постучал согнутым пальцем себя по лбу.
Вампиры славились своей памятью, которая передавалась из поколения в поколение в буквальном смысле этого слова. Эти гуманоиды уже рождались подобием маленьких мудрых старичков, обладая знаниями и опытом своих родителей, дедов и прадедов. Даже браки на Руупринте заключались, исходя из целесообразности объединения генетической памяти жениха и невесты.
Поэтому если вампиры чего-то не знали, то этого, действительно, скорее всего, и не существовало в природе.
— Спасибо, — Алиса вставила карточку в терминал. Тот сыто заурчал. — Спасибо.
— Ну? — шепотом спросил Мишка, косясь на пассажира. — Узнала?
Алиса молча смотрела в окно. Они уйдут в такой минус, который им не исправить и за целый месяц. Баллоны уже, скорее всего, практически пусты, а денег на то, чтобы заправить, у них нет. Опять придется идти по друзьям, просить в долг — или же сдаваться на милость банкам…
— Ну? — Мишка с нетерпением толкнул ее в колено.
— Сколько заправки? — спросила Алиса.
— Еще на два прыжка. Точнее, на один — еще же возвращаться надо.
На один… Она прижала горячий лоб к теплому от частых прыжков стеклу. Мишка не будет просить в долг — и так уже они делали это несколько раз. А к банкам тем более на поклон не пойдут.
Скорее всего, это будет их последний прыжок. Уже сегодня такси встанет на вечную стоянку, а через несколько дней уйдет с молотка. Они с Мишкой давно предвидели такой исход, но все равно же, всегда кажется, что подобное произойдет когда-нибудь потом, не сейчас, и даже не завтра…
— Алис? — Мишка начал волноваться.
— Да-да, — кивнула она, стараясь казаться бодрой. — Да-да, сейчас.
Куда же отправиться сейчас? В последний раз? Что выбрать? Какой город? Страну? Материк? Полушарие, в конце концов?
Она закрыла глаза и вбила координаты наугад.
— Вот.
— Думаешь? — с подозрением спросил Мишка.
— Уверена.
***
Она промахнулась.
Судьба, ведущая ее руку, в этот раз толкнула под локоть.
Это были горы.
Не город, даже не деревенька — просто горы. Эверест, Эльбрус, Альпы — Алиса не знала, да и не хотела знать.
Скандал. Неустойка. Позор. И пусть даже им больше в такси не работать — но все равно, стыдно, стыдно, безумно стыдно. Они — а точнее, она — подвели это милое, пусть и такое безобразное существо. Оно всего лишь хотело увидеть красивый город, который по какой-то дурацкой случайности, опечатке, халатности робота-типографа попал в путеводитель по Земле. Оно проделало такой дальний путь, потратило столько сил — и все ради чего? Чтобы проболтаться по планете, пересмотреть кучу не впечатливших его городов — и теперь таращиться на тупые и холодные горы?
Боже, как стыдно!
Хлопнула пассажирская дверь. Существо отправилось смотреть, куда его привезли.
Алиса закрыла лицо руками, не зная, куда деваться. И Мишка, черт, Мишка! Он же тоже поверил ей, когда она вбивала эти координаты… Может быть, надо было ввести что-то другое? Архангельск? Женеву? Недавно найденный город Зет в Мату-Гросу, в конце концов? Черт, она подвела всех! Подвела в последний момент!
Ее дверь открылась.
Алиса продолжала закрывать лицо руками, покачиваясь из стороны в сторону. Это пассажир открыл ее дверь. Разозленный, раздосадованный пассажир. Пусть он сделает то, что должен сделать — наорет, пригрозит судом, все, что угодно…
— Шушурбан… — восхищенно протянули у нее над ухом. — Вшгляните на Шушубан… Не ситите тут…
Алиса вздрогнула и отняла руки от лица. Что?
— Шушурбан, — повторило существо, мелко пульсируя.
Она на негнущихся ногах вышла из такси.
Горы. Просто горы. И ничего больше.
Камень и снег. Небо и эдельвейсы. И больше ничего.
— Но это же… — начала она, и осеклась, когда почувствовала на своем запястье крепкую руку Мишки.
Она оглянулась. Мишка качал головой, произнося лишь одними губами: «Не надо».
— И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер, — вдруг четко и чисто продекламировало существо.
Алиса вздрогнула. По ее спине пробежал холодок.
Их пассажир — нелепый, шамкающий и шепелявящий, бесформенный пассажир — вдруг неуловимо изменился. Он приобрел… нет, не черты и не формы, он так и остался странной текучей массой — но эта масса больше не была ни забавна, ни трогательна. Она была… монументальна. Величественна. Царственна.
Закатное солнце окрасило вершины гор в нежно-розовый цвет — и так же нежно розовело существо. Где-то там, внизу, в долине журчал ручей — и это журчание рождало рябь в чертах их пассажира. Он жил и дышал — да, да, кажется, что дышал! — в ритм с этими горами.
— И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье —
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер…* — мощный глубокий голос разносился над погруженным в молчание миром. И даже когда он затих — эхо в расщелинах еще повторяло строки Кольриджа.
— Кто вы… — в ужасе прошептала Алиса.
— Вшего лишь туришт, — зашепелявило существо. — Обышный туришт. Шамый-шамый обышный туришт.
— Куда вас? — спросил Мишка, почему-то уже догадываясь, каков будет ответ.
И тот был:
— В правительство.
***
— Сегодня, поистине, великий день! — захлебывался от восторга корреспондент видео-новостей. — Судьбоносный, знаменательный, великий…ах да, «великий» я уже говорил… замечательный день! Правительство Земли в союзе с Содружеством планет подписали мирный договор с самым потрясающим, самым невероятным существом, которое только возможно вообразить! Представьте себе ожившую стихию, мыслящую черную дыру, силы природы, сконцентрированные в едином теле, руководимые единым разумом!
— С ума сойти, — покачал головой Мишка, приглушая звук — настолько экзальтированно вопил корреспондент. — С ума сойти. В нашем такси сидело одно из самых могущественных существ в известной Вселенной. Да оно могло одним плевком растворить нас нахрен с машиной и всей стоянкой! А мы-то думали, что сможем его обмануть… А это он нас обманул, подсунув несуществующий город и наблюдая, как мы решим эту задачку!
— Когда его спросили, что же побудило его подписать мирный договор, он ответил… Цитирую: «Красоты вашей планеты и терпеливость ваших таксистов. Я увидел вашу планету и поразился ей. Еще раз прошу прощения за мою маленькую шутку». Я не знаю, что это означает, но, думаю, что это можно сделать девизом таксомоторной службы Земли!
— Вот как всегда, — Мишка выключил телевизор. — Сейчас профсоюз приберет себе всю славу, а нам досталась только шкатулка. А он говорил: «Теньги, теньги…» — передразнил Мишка. — Нет, шкатулка, конечно, красивая, но нам же никто не поверит, кто ее нам оставил в салоне.
— Мишк, а Мишк… — рассеянно сказала Алиса. Она сидела перед приоткрытой шкатулкой и то ли не могла, то ли не решалась откинуть крышку сильнее. — Мишк…
— Что? — Мишка глянул, и слова комом встали у него в горле.
Золотое, серебряное, платиновое… Зеленое, красное, синее… Ультрамарин и архиверт… Сотни цветов и оттенков, которые никогда и не появлялись на Земле, сверкали и переливались перед ним. Какие-то из этих камней он видел в новостях, когда рассказывали о самых дорогих лотах шахтерских аукционов, какие-то — в каталогах известных музеев, но большинство было ему совершенно не знакомо.
— Это же… это же… — он хватал воздух ртом, а в мозгу пульсировали цифры, размер которых он даже не мог представить: миллиарды, триллионы, Господи, как страшно-то! — Это все нам?
— Нам, — тихо сказала Алиса. — Он же сказал, что деньги для него не имеют значения…
— Мы же можем… мы же можем… — Мишка чуть не терял сознание от тех картин, что проносились перед его мысленным взором. Особняки, машины, острова… Господи, да на это только тысячная часть уйдет, куда девать все остальное?
— Миш, — вдруг попросила Алиса. — Давай построим Шушурбан.
***
«Еще несколько лет назад в ответ на вопрос «Что вы знаете о Шушурбане?» вы бы недоуменно пожали плечами и оказались бы совершенно правы. Этого города никогда не существовало на Земле — равно как и во всей известной Вселенной. И вот, пять лет назад город со странным и немного смешным с точки зрения одного из земных языков названием стал реальностью. Его основатели — семейная пара, которая пожелала остаться неизвестной — попросили, чтобы в путеводителях он описывался вот так:
«Каждый гость Земли обязан посетить Шушурбан. Этот город по праву может именоваться царем городов — и не только Земли, но и, пожалуй, все известной вселенной. Вечные льды и влажные сферы в едином ансамбле создают величайшее зрелище, не увидав которого, невозможно считать себя знатоком и ценителем красоты. По зеркальной глади плывут кружевные тени, дивные песнопения зовут и манят в чудесные пещеры…»
Как вы понимаете, мы выполнили их просьбу.
И скажем вам, что это действительно величайший город.
Который теперь есть».
Путеводитель по Северо-Западному Сектору, том 35, «Земля»
Окровавленная когтистая рука сжимает шею дракона.
— Ты… — шепчут губы, зеленые когти впиваются в нежную кожу, порождая тонкие красные ручейки на белом. Странно… так… жалко… так… не хочется этого делать, но мои руки действуют сами по себе.
На глаза набежали слезы. Как? Как можно было так поступить (поступать?) с ним… с таким… чуждым… добрым… всепрощающим…
Не знаю. Но рву когтями эту белую тонкую плоть, рассматриваю кровавые потоки… Ощущаю острый металлический запах, рассматриваю свернувшуюся кровь под когтями…
Сон? Кошмар наяву? Память? Убираю руку с черными когтями с плеча Шеата. Меня начинает трясти. Я же только что вполне могла повторить… сделать тоже самое, что и тогда, когда-то давно…
Когти втягиваются внутрь, оставляя вместо себя обычные ровные розовые ногти, короткие и ничем не примечательные. Но трясучка не оставляет. Снова возвращается моя дебильная память, мои огрызки и куски всего того дерьма, которое я заталкиваю как можно глубже внутрь. Но оно все равно всплывает, на то оно и дерьмо.
Шеат все понимает. Он понимает многое, только никогда не говорит и прошлом. Может это и правильно. Зачем вытаскивать наружу всю гадость? Но и на фундаменте из дерьма красивый дом не построишь…
Слезы катятся горохом, заливая лицо. Стараюсь не касаться дракона вообще. Не стоит, меня может в любой момент сорвать, снести крышу… и что я сделаю? Попробую убить его снова? Свалю куда-нибудь? Убьюсь об сверхов? Вариант на свалить идеален, но как тут свалишь, когда тебя обнимают? Теплые руки ласково и крепко держат за плечи.
— Ну чего ты? — тихонько шепчет он. А я стараюсь не касаться его шеи. Такой белой, хрупкой, с нежной кожей, с пульсирующими венками… Стоит только сделать маленький надрез, прокол и красные ручейки потекут вниз. На плечи, грудь, живот… Красивые красные ручейки на бело-серебристом фоне… Проклятье.
Я не хочу этого. Я не хочу его резать. Не хочу причинять боль, мучить, заставлять чувствовать его ничтожеством… Но я помню то, что делала это когда-то. И рада бы не помнить, но оно вылезает само, напоминает мне о моей сути. Сути монстра, убийцы, маньячки. Чем глубже запихивается все прошлое дерьмо, тем более крутые гейзеры вырываются наружу. Но ведь ни что не предвещало…
— Что тут у вас? — Шеврин по-хозяйски пнул дверь (его любимая привычка — соревноваться с автоматикой двери на скорость) и вальяжно зашел в комнату. Но быстро сориентировался и обнял меня сзади. — Ну вот, развела сырость, хватит соплить… Пойдем лучше на тренировку.
— Нет! — нахлынула паника и поглотила меня с головой. Только не тренировка. Только не оружие. Черт знает, что я сделаю сейчас в помешательном состоянии, получив в руки оружие. Убить себя Шеврин не даст, но… Он не дерется с нами в полную силу. Он будет щадить и меня, подначивать, раздражать, пока не вытащит наружу монстра из прошлого, а тогда… тогда будет поздно. Может быть.
— Ну вот зачем ты?.. — Шеат крепче стиснул меня, не давая добраться до глотки, осторожно погладил снова когтистую руку. Так… будто драгоценность. От этого было еще больней и хуже.
Я отстранилась, отпуская серебряного, но выпутаться из цепкой хватки Шеврина было невозможно. Черный держал вроде бы небрежно, одними пальцами, но и освободиться никак нельзя. Будто пережимал какие-то точки, нервы, хотя у меня их нет.
Тем временем Шеат осторожно взял мою правую руку и поднес к губам. Выглядело все настолько интимно, как далеко не каждый секс. Столько ласки, извинения, прощения и какой-то… вот будто святости. Великий святой прощает ничтожную грешницу… И этот взгляд, как взгляд из прошлого, как тогда… Это очень больно, когда он смотрит так, пронзает меня насквозь зелеными, яркими, блестящими глазами, заранее отпускает все грехи и награждает благодатью.
Смотреть больно. Но еще больнее отвести взгляд, не смотреть на него. И я прикрываю веки, давая понять, что все нормально. Это пройдет. Пройдет, как и тысячи всех других событий, как время, как жизнь… Все пройдет. Стоит только расслабиться.
Справа пахнуло чем-то ванильным. Выпечка, корица, изюм… Ольт пожаловал. Учуял мои психи и подошел лечить очередную съехавшую крышу. Как он бедный выдерживает нашу семейку шизиков? Как еще не плюнул на все и не вернулся обратно? А, впрочем, куда обратно? К семье дебильных, помешанных на чистоте крови и на попытках пролезть в совет менталистов-сверхов? Вот не было печали…
Я снова попыталась отстраниться от Шеврина, на что дракон выдал довольно пошлую фразу:
— Слушай, малая, не ерзай по мне, а то сниму с тебя штаны и помогу вылечить хоть одну проблему.
Настроения это, понятное дело не прибавило. Мне захотелось сбежать, чем дальше, тем лучше. Куда-нибудь, где нет опасных драконов, демонов, человеков, где какая-нибудь добренькая раса размножается почкованием и живем в абсолютной невинности.
— Ты думаешь своей дурной башкой, что мелешь? — ласково пропел Ольчик и показал дракону смерти не впечатляющий кулак. По сравнению с лапищами самого Шеврина смотрелось это комично. Шеат хихикнул, но тут же закусил губу. — Еще одна такая фраза и ее рванет. И будешь ты собирать этот корабль по запчастям, а его обитателей по кусочкам. Навоскрешаешься на три жизни вперед!
Сверх спокойно забрал меня из рук Шеврина и ласково положил ладонь мне на лоб.
— А теперь затихли все. Хватит, довыделывались. А ты сегодня спишь со мной, лежать возле этих балбесов тебе противопоказано.
Я хрюкнула сквозь слезы, не зная уже, что тут делать — плакать или смеяться. Теплый зеленоволосый сверх был хрупким, худеньким, но неимоверно приятным по каким-то душевным ощущениям. И пах вкусно, что склонило чашу весов в его пользу.
Ольт подмигнул, от чего его ярко-голубые глаза весело сверкнули.
— Всех вылечу, — буркнул он и утащил меня к кровати. — А вам, товарищи, рекомендую подумать над своим поведением. Возвращение памяти штука очень хреновая, когда-нибудь может и вас так долбануть.
Шеврин буркнул что-то про неженок и ретировался, скорее всего, в свой спортзал, гонять тех несчастных, которые рискнут туда сейчас прийти. И вроде я понимаю, что ничего такого он не сказал, просто пошутил в своей манере, но… порой шутки действительно бывают не к месту. Ляпни он подобное час назад, я бы посмеялась и забыла. Так что действительно стоит выбирать выражения и понимать, когда стоит пошлить, а когда — нет.
Память — хреновая штука. Иногда мне хочется забывать все, как человек. Вот отжил ничем не примечательный день и забыл его нафиг, не заморачиваясь прошлым, ползя в будущее унылой серой каракатицей и не думая ни о чем. Бич всех почти бессмертных — память, тысячелетия, разложенные по полочкам дней, недель, месяцев, лет. Множество важных, лишних, бредовых, ненужных воспоминаний хранится в их головах. И они часто сходят с ума от этого. Мы уже близки к сумасшествию. Очень близки. Всего несколько шагов — и пропасть, ведущая в никуда. Безумных бессмертных уничтожают, не важно, какой они расы, пола и какие у них были достижения, когда они были в адеквате. Это так же верно, как-то, что планеты вращаются вокруг звезд…
— Вот не надо тут, — прочитал мои мысли Ольчик и закинул меня на подушки. — Лежи, отдыхай, а я посмотрю немножко твое прошлое. Совсем немножко. И все будет хорошо.
Теплые губы касаются моего лба. Уютно — вот что можно сказать об этом всем. И я позволяю ему шерстить мою память, без сопротивления, без всяких попыток выгнать из моей головы. Пусть смотрит все. Пусть смотрит память моей матери, бабки, прабабки и так до распоследнего предка-синерианина. Пусть смотрит все, что хочет. Все равно там нет ничего хорошего, в этих дурацких и бесполезных жизнях.
Внезапно картина убийства Шеата появляется перед глазами так явно, будто все происходит здесь и сейчас. Я дернулась, пытаясь контролировать свои руки, но они не слушались меня. Нож… тот самый, небольшой, корявый… когти… Зачем? Не лучше ли было снести ему голову и не издеваться? Кровавые дорожки на белой коже и желто-зеленые всепрощающие глаза…
Омут боли вдруг сменился пониманием. Он сам подставился, сам захотел, чтобы я его тогда убила. Это был лучший выход для него, для меня, для… всех. И он простил. Еще тогда, когда в прошлой жизни стоял на коленях и подставлял беззащитную белоснежную шею. Когда понимал, что у него нет выхода. Шеат все знал, что-то просчитал наперед, что-то просто предугадал. Он умный парень, даром что частенько корчит дурачка или прикидывается валенком. Ему так проще жить.
Глупое болезненное воспоминание сменилось, показав золотистое маленькое облачко в моей окровавленной ладони. А ведь плазма впитала эту кровь. Давно, очень много лет назад. Во мне намного больше драконьей крови, чем я думала.
И воспоминание продолжилось. Я вышла за дверь дома, в котором мы жили… не так уж долго. Снова погрузилась в пучину безумия и пошла искать, кого убить. Наши наблюдатели были довольны. Я… не знаю, может и видела их, но не придала значения, как и почти всему тому, что нельзя было убить или замучить. Недоступные драконы где-нибудь в портале или экране не интересовали меня тогда от слова совсем.
— Мы решим эту проблему, — откуда-то далеко послышался голос Ольчика. Сбоку прижалось что-то мягкое и теплое — Хэль. Я знаю его, помню запах… Попытка открыть глаза и посмотреть на сверхов ничего не дала. Меня мягко толкнули в грудь, и я провалилась куда-то в темноту без сновидений…
Примечания:
Раз уж пошла такая потеха и склероз героини начал снова превращаться в маразм, то все воспоминания для удобства буду лепить в этот же рассказ, выделяя их курсивом. По моему, это вполне божески и не должно настолько раздражать, как бесконечные ссылки куда-то на отдельные фанфики, в которых записаны воспоминания.