С востока шел пылевой шторм. Крыша дребезжала, песок шлифовал ударопрочные стекла. Ветер, хоть и стремился, не мог войти и кричал обидные слова сквозь дрянную шумоизоляцию. Спалось ужасно. Я мерз, но идти включать котел было лень. Жидкое одеяло не грело, но спасало от обжигающего холода, который уж точно пощекочет мне ребра, стоит вылезти из кровати. Вот и ворочался с боку на бок, не в силах заснуть.
А потом все изменилось. Ранним утром — еще и солнце не взошло — начался акт творения.
Меня било и рвало, затем я плавал на волнах страсти и блаженства. Все это приятно пахло керосином, я растворялся в нем, потому что всем известно: керосин — хороший растворитель. Сознание блуждало по лабиринтам чьей-то, возможно, даже моей, души.
Настало утро, и оказалось, что я сделал даже не один, а целых два гроба. Значит, в ближайшие сутки умрет не один, а два человека. Вот напасть!
Прежде чем узнать имена бедолаг, я выпил травяного настоя. Это практически ритуал: видишь сделанный в припадке гроб — выпей настоя. И только успокоившись, принимайся за выяснения. Я поднял крышку первого гроба и под крышкой нашел имя — Мэр Даль. Что ж, старый друг, видать, зажился ты на этом свете.
Так уж вышло, что мне досталась полезная мутация: я предсказываю смерти людей, изготавливая им гробы. Именные. Происходит это так: я сплю, со мной случается припадок, душа отправляется вверх по реке керосинового блаженства, а наутро оказывается, что я сделал гроб. И подписал его маркером. Само собой, надпись я стираю, чтобы родные усопшего не подумали лишнего. Например, что я знал об этой смерти заранее, но предупредить забыл, хотя часто так и есть: не хочется огласки. Как показывает практика, предсказателям живется так себе: их рубят топором, они умирают от подагры или слепнут к чертям. Лучше уж я буду молча делать две вещи — гробы и лицо кирпичом. Дар у меня наследственный, а предсказание сбывается в течение суток. И, раз я сделал гробик своему другу Мэру, значит, он точно откинет копыта еще до завтрашнего рассвета. Если, конечно, я не помешаю.
Так, ладно, что там со вторым?
Второй оказался безымянным.
— Этого не может быть, — уверенно заявил я, но гроб не ответил.
Он стоял и буквально бросал вызов своей чистотой. Я обшарил его, прошерстил каждый сантиметр, но надписи не нашел.
Ха! Может, все дело в маркере? Он хоть и реликвия семейная, но мог же войлочный кончик засохнуть? Мог ведь я оставить его случайно открытым? Сдернув колпачок, я лихо мазнул по руке и с негодованием уставился на жирную черную полосу.
Ага.
Не в кончике дело.
Ритуал был нарушен: я приложился к травяному настою еще пару раз.
Итак, я сделал безымянный гроб. Что из этого следует? Что кто-то не дождется от меня шанса на спасение и умрет сегодня-завтра? Не велика трагедия, на самом деле. Пару раз в месяц я делаю гробы бедолагам, которые работают в руднике, так что их смерть не предотвратить. Гробовщик быстро мирится со смертью незнакомцев.
Другое дело — Мэр. За него точно стоит побороться.
Когда спасаешь жизни, это не проходит незамеченным. Меня не носят на руках толпы поклонников, просто провидение, понимая, что тебе не все равно, старается в меру сил помогать. Вот и сейчас, не успел я толком подумать, как именно мне спасать Мэра, в дверь постучали.
Как был — полуголой пожилой обезьяной — я пошел открывать. В наши дни минута промедления может стать решающей для того, кто снаружи. После хим-ядерной переделки мир стал чертовски неуютным. За дверью переминался в ожидании пыхтящий гигант с красными эполетами и золотистым шлемом. Как ни увижу скафандр штурмовика-конфедерациста, так в дрожь и бросает. Щиток слегка приоткрылся, явив мне старчески-прозрачные водянистые глаза.
— Тебе письмо, — прогудел Джером, наш почтальон. Ходят легенды, что настоящий голос Джерома ласков и мягок, но звук из скафандра просачивается через древние речевые модули. А голым нашего почтальона не видали уже лет десять, а то и двадцать. Мир таков, что единожды оказавшись в безопасности, пусть относительной, стремишься там и остаться. Джером стремится изо всех сил. Думаю, он даже дома не снимает скафандр. Только отдавая почту, слегка приоткрывает щиток, чтобы мы поняли: это он, а не какой-нибудь заезжий конфедерацци.
— Спасибо.
Джером кивнул, захлопнул щиток и ушел, не предложив расписаться в квитанции, за что я был чертовски благодарен. Письмо оказалось от Мэра. Он приглашал сыграть в покер вечерком. Говорил ведь, само провидение помогает!
***
Легкий прочный комбез, пусть слегка запятнанный, позволит добраться живым в гости к другу и украсит любую вечеринку. В качестве презента я прихватил последнюю бутылку импортного вина. А завершающим штрихом к образу денди решил сделать близнецов Сэма и Фишера. Только полный идиот спасает жизни в одиночку. Чем больше народу — тем больше шансов, поэтому первым делом я двинул к ним.
Не знаю, чем там молодежь в наши дни занимается по вечерам, но близнецы в подвале стреляли по мишеням. Едва я вошел, они тут же без вопросов собрались. Хорошие ребята. Их после прошлой зачистки оставил отряд конфедерацистов. Наш городок пострадал меньше соседнего, в котором убили вообще всех. У нас в живых осталось десятеро. Уже потом, когда прибыли переселенцы и шахтеры, отстроили заново город. А тогда, сразу после зачистки — дымящиеся руины, воронки, стеклянные лужи напалма… И десять человек. Им конфедерацци и всучили двух пятилеток. Нет, я не жалуюсь, ребята мне жизнь спасли, просто такое детство не могло на них не повлиять. Они преданы городу и готовы умереть за его благополучие. Вот такой веселой компанией мы и явились.
— Ты зачем притащил детей? — проскрипел Мэр. — Совсем крыша на старости поехала?
Это наш любимый Мэр Даль. Кстати, Мэр — это и имя, и должность. Его мать назвала так сыночка из экономии. Тогда у нас за регистрацию новых членов общины приходилось платить, причем побуквенно за каждое имя. Что-нибудь модное и звучное вроде «Брюс» или «Кэмпбелл» могли позволить себе только толстосумы или конфедерацисты. Мой-то папаша справил мне имя хорошее, а вот Мэру не свезло. Впрочем, когда город отстраивали заново, люди подумали: какого черта у нас два мэра — мэр и Мэр? Что за путаница, пусть будет один! К моему удивлению, повеса Даль оказался неплохим городским главой. Первым же, кстати, делом он упразднил плату за регистрацию.
— Этим детям четвертый десяточек, — буркнул я. — Впусти нас уже!
И он пустил, конечно, но осудил.
Как выяснилось, мы пришли последними. За круглым карточным столом уже сидели священник Кожаное Весло, Перекати Поле — наша местная журналистка — и… Анжела. Да-да, именно она. Выглядит, будто ей по-прежнему двадцать, а не кхе-кхе-десят; бледность — даже не аристократическая, а истинно королевская; тонкие, подлые, но красивой формы губы; глаза, вызывающие дрожь даже спустя много лет. Вот и теперь вызвали. Увидев ее, я застыл от неожиданности. Хотя, чего удивляться, солнце ведь село, а она — свободная женщина и может ходить, куда хочет.
Энжи ничего не сказала мне, даже не кивнула. Отец Весло учтиво поздоровался, зато сволочная журналистка не пожалела слов:
— А вот и наша престарелая звезда! Как дела, как здоровье?
И тут же в сторону Мэра:
— Ты почему не сказал, что его позовешь? Я бы блокнотов побольше взяла.
И опять мне.
— Ну, что расскажет наш Дон Жуан? Сколько женских сердец планируешь разбить?
— За свое не переживай, — заявил я и уселся рядом с ней. — Бабушек обхожу стороной.
Перекати скривилась, но промолчала, зато Весло неодобрительно покачал головой.
— Угомонитесь, — сказал Мэр. — Все и так прекрасно все знают. Не первый год знакомы.
Не первый — это уж точно.
— Давайте уже играть.
Ох уж этот ее голос с легкой хрипотцой! Бр-р-р! По коже побежали мурашки.
— Давайте, — обрадовался Весло, и мы дали.
Старинная люстра — только у одного Мэра была такая — отбрасывала на стены изящный параноидальный узор. Свечи, которых в комнате было в достатке, плясали под дудку сквозняка. Цигареты дымили, нервы плавились.
Святому отцу, как обычно, не доставало выдержки. Он легко пасовал даже на удачных комбинациях. Перекати играла хорошо, но слишком опрометчиво. Мэр предпочитал выжидать — самая опасная тактика. Сэм ставил наобум, а вот Фишер играл сосредоточенно. Трудно было угадать, что происходит в его голове. В какой-то момент остались только мы с Анжелой. Она повысила, я уравнял. У меня была вшивая пара королев, я блефовал, и она знала, что я блефую. Обстановка накалилась, и первым не выдержал Мэр:
— Пора выпить.
Он встал, шагнул к серванту. Это и спасло меня от полного разгрома.
Раздалось дребезжащее мяуканье, пыль на шкафу взметнулась, а потом из нее соткался мимикот. Тварь, мимикрирующая под что угодно и что угодно жрущая. Мявкнув еще раз, она кинулась на Мэра.
Вот он — момент истины!
Я не успел, рефлексы уж не те. Вроде тело и рванулось вперед — помочь, спасти — да ум одернул. Мол, неча скрипучими костями соваться, только все испортишь. Зато успел Фишер. Взвыл ионный револьвер, и мимикот обратился в пыль. И ошметки. И кровь, конечно, тоже.
Глаза Энжи странно полыхнули и погасли, будто кто-то внутри зрачков развел и тут же затушил мощный костер. Никогда такого за ней не замечал.
В тишине прозвучал мой голос:
— Ну, Мэр, все еще недоволен, что я привел детей?
— Иди ты, — отозвался Мэр, и краска вернулась на его лицо. — Вот иди ты!
Я, кряхтя, поднялся, отряхнулся.
— Да и правда, пойду. Домой пора.
— Это всего лишь мимикот, — дрожащим голосом сказала Перекати. — В штаны наложил?
— Ага, — согласился я. — На мне ж комбез, просто так не вытряхнешь.
Перекати только выругалась, а Весло перекрестился.
— Староват я для такого, — сказал я. — Не провожайте.
Сэм вопросительно посмотрел на меня, но я мотнул головой. Пусть лучше здесь остаются, а то вдруг мимикот тут не один.
Но в холле меня догнала Анжела. Я, не оборачиваясь, узнал ее шаги.
— По-прежнему играешь в героя? — спросила она.
Когда я говорил, что ни одна живая душа не знает о моем увлечении, то не имел в виду Анжелу. По разным причинам. Хотел было ответить резко, но понял, что в ее голосе нет насмешки. Медленно повернулся.
— Здравствуй, Энжи.
— Не знаю, — сказала она, — почему даже спустя столько лет твой дурацкий крестовый поход меня до сих пор…
— Возбуждает? — спросил я, заранее готовясь к скандалу, но охнул — Анжела кинулась и прижалась ко мне.
— Не хочешь переехать? — шепнула она.
В который раз.
— Хочу, — выдохнул я.
— Подожди здесь, — сказала она и отступила. Забежала обратно в комнату, шумно чмокнула каждого в щеку, и мы покинули этот дом. Держась за руки, дошли до заветного перекрестка и поспешили каждый к себе. Она — приводить свое гнездышко в порядок, а я опрометью похромал домой за чемоданом.
***
Мама, бывало, говорила: если что потерял, ищи под диваном или за шкафом. Увидев Энжи, я потерял покой, но ни под диваном, ни за шкафом его не нашел. Еще до того, как она стала бледнее смерти, до того, как превратилась в изящное чудовище, я влюбился как мальчишка, хотя именно мальчишкой я и был. В тот же день я признался ей в любви, и она ответила: «Что, и ты тоже?» Сначала я оскорбился, подумав, что до меня успели признаться все остальные наши парни, но она имела в виду другое. Да, с выражением мыслей у нее беда, как у любой женщины. Мы стали парой, и жили долго и счастливо, целых три месяца. Я делал гробы и спасал людей от смерти, а она мне помогала. А потом в город пришла армия конфедерацци и сожгла его к чертям. Оказалось, среди жителей тишайше буйствовала механо-оспа, и из пятисот человек двести пятьдесят были автоматонами. И никто не догадывался, пока не явились конфедерацци со своими псами-ищейками. Не так страшна механо-оспа, как искореняющая ее армия. Из этой заварухи мы все вышли несколько другими. С тех пор наши отношения напоминают синусоиду. Я переезжаю к Анжеле, потом мы ссоримся, и она меня выгоняет. Но я всегда жду следующего раза, поэтому держу чемодан наготове.
Ставни дома Энжи были плотно забиты, кое-где даже заварены. Ни капли солнца в дом, что логично, если ты кровосос со стажем в десятилетия.
Мутантом ее сделали конфедерацци. Один солдатик не устоял перед ее красотой и помимо поруганной чести оставил еще и кровососный вирус. С тех пор Анжела без человеческой крови не прожила и дня. Стала врачом, лечила всех без разбору, а кровь ей давали в благодарность. Как-то приехали крепко сбитые молодцы, стащили с телеги несколько ржавых канистр и сказали, что отныне сами будут возить ей кровь. Но и лечить она будет только их клиентов. Старик Жупел разошелся, принялся лупить молодцов клюкой, но ионная картечь его заткнула. Да так успешно, что потом пришлось чуть не веником в гроб сметать. Ну, а Энжи зарычала и утащила молодцев в дом. Крови ей хватило на неделю, а то и на две.
Я позвонил в дверь, она тотчас распахнулась, насколько вообще применимо к этим шлюзовым дверям понятие «тотчас».
— Заходи, — хрипло сказала Энжи и втащила меня внутрь — в запах мандаринов. Не знаю, почему, но ее дом пах именно так. Одежды на ней было не так уж и много, и я посчитал это хорошим знаком. Она выглядела обычно: бледность, ночная рубашка, заляпанная кровью, и золоченые часы на шее — ее личная ценность. Как-то раз она пошла в душ, забыв их на столике, а я не удержался и рассмотрел. Оказалось, что часовая стрелка отломана, соскоблены все цифры и деления. Я так удивился, что даже забыл сделать вид, что ничего не трогал. За это она меня тогда и выставила за дверь.
В другой раз, гораздо позже, я пришел к ней переезжать с вином. Да, достал вино, а это чертовски трудно. Но месяц был урожайный — много людей умерло от взрыва в руднике, я заработал незаживающую мозоль на руке, но всех обеспечил гробами. Не бесплатно, конечно. В итоге денег хватило на ящик хорошей выпивки. В общем, я пришел к ней с вином, мы его уговорили, и она рассказала, что часы — это специальная такая вещь, чтобы не поддаваться внушению. Анжела где-то услышала, что настоящая душевная боль длится всего 15 секунд — все остальное иллюзия. Обижалась Энжи часто. При разговорах со мной она всегда косилась одним взглядом на часы.
Мы не виделись довольно давно, поэтому и кончилось все быстро. Десять минут стонов, копошений, вздохов, потом еще пять — попыток вымотаться из проклятых простыней. А дальше — тишина, заполненная бешеным стуком сердец и рассматриванием потолка. Который стоило бы побелить, кстати. Если не выгонит, завтра займусь обязательно.
В такие моменты у нас принято курить. Даже пепельница специальная имеется. Я подарил Анжеле эту вазу черт знает когда. Отец нашел ее на кладбище, копая место под новую могилу. Это была настоящая древность с какими-то нарисованными голыми человечками. Лак помутнел, но все еще поблескивал. Может быть, когда-то в нее ставили цветы. Но с цветами теперь у нас напряженка, а с цигаретами — порядок.
— Наверняка, со стороны это выглядело мерзко, — довольным голосом прошелестела Энжи. Ее почему-то всегда забавляли такие вещи.
— Ну, — сказал я, — не всем же трахаться очаровательно.
— Не всем, — соглашается Анжела, и мы снова молчим.
Тишина, потолок, цигаретный дым и ваза со смешными голыми человечками. Потом Анжела встала и пошла в душ, а я уснул. Чтоб не дать ей возможности закатить скандал и выгнать меня в холодный, ветреный мир.