Неделю спустя Азирафель сел за стол и написал об Эдеме.
Это было странное время – первые дни Творения. Все тогда было сияющим, новым и красочным, и безупречный Эдем – прекрасней, чем когда-либо были Небеса. Вот, чему их Отец действительно посвящал все Свое время – Земле. Он подарил ей несравненную пышность и разнообразие природы и живых существ, больших и малых, которое никогда не переставало поражать. Надо всем этим он развернул звезды и все чудеса космоса, мерцающие с бархата темноты и глядящие на Эдем внизу.
Эдем был на Земле, разумеется: как некоторые говорили, в самом центре Творения. Азирафель в те дни был херувимом и работал под началом архангела Иофиила, защищая и охраняя Землю и Небеса. Поначалу сторожить Эдем не было нужды – создания Земли были свободны гулять, где им вздумается, потому как никакое зло ещё не пробралось в мир, и Бездна ещё пустовала.
Потом один серафим начал высказывать недовольства. Его называли Денница, и он говорил, что их Отец был неправ в том, что поставил ангелов служить человечеству. Азирафель слышал его выступление однажды, стоя позади взволнованной толпы, но его это не особенно увлекло. Ему было не интересно бунтовать против своего Отца, во-первых, а во-вторых, ему очень даже нравились люди. Адам отличался редкостным благородством души, а Ева была добрейшим и самым преданным существом. Их нельзя было назвать особенно сообразительными, но их помыслы были чисты, и они могли стать умными, что было недоступно другим животным.
В скором времени Люцифер перетянул двух других серафимов на свою сторону – ангелов, которых назовут Вельзевулом и Мефистофелем после Падения – и его речи стали более дерзкими. Он выступал против их отца, и дошёл даже до того, что угрожал безопасности Эдема и беззащитных людей в нем. Архангелы, которые ещё оставались верными, встревожились, и у Эдема были поставлены первые стражи – по одному у каждых врат, быстро сооружённых у четырёх сторон света. Пост у Восточных Врат, конечно же, достался Азирафелю.
Азирафель ещё никогда ничего не охранял, и его быстро утомило это занятие. Он не присутствовал, когда половина Небес Пала, но это было и необязательно. Он чувствовал это: чувствовал агонию тысяч своих братьев и сестёр, когда Отец лишил их Своей милости.
Их боль была острой, как клинок и жгла так же сильно, как огненный меч в его руке. И внезапно Азирафель почувствовал большую благодарность за то, что ему все-таки была поручена эта скучная должность стражника.
Потом изящный, почти радугой переливающийся чёрный змей подполз к нему и небрежно заговорил о погоде.
Вскоре после этого Азирафель отдал свой огненный меч.
Змей появился вновь спустя некоторое время и казался слегка потрясённым и, если можно так выразиться, чуточку одиноким.
Азирафель почувствовал, что после этого повествование замерло: он уже написал о своей следующей встрече с Кроули через сто лет или около того. Он припомнил, как писал об этих событиях в прошлый раз, когда его память подвела его настолько, что он не мог вспомнить ни единого мига в ослепительном Саду. Вместо этого Кроули рассказывал эту историю ему, а Азирафель послушно записывал ее. Она включала довольно подробное описание искушения Евы, о котором Азирафель, на самом деле раньше слышал только обобщенные рассказы, большинство из них – из вторых, третьих и даже четвёртых уст. Ему казалось не очень уместным расспрашивать, а Кроули всегда избегал этой темы или давал какой-нибудь общий ответ, когда Азирафель об этом заговаривал.
Но Азирафель помнил также и другой, слегка отличающийся, но поразительно честный рассказ об этих событиях, услышанный опять же из уст самого Кроули. Потому что в те последние мучительные месяцы смертной жизни Азирафеля Кроули все-таки, наконец, признался во всем. Он рассказал о своём Падении, о том, как он «скатился по наклонной», о том, что он пережил в Саду – обо всем.
В настоящем Азирафелю потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы припомнить тот рассказ. Он заметил, что ему всегда требовалось некоторое время, чтобы вспомнить вещи, которые он узнал или пережил, когда его человеческая память распадалась, – но в итоге он справлялся.
Как бывало всегда, когда Азирафель думал о чём-то, что случилось в те годы, он ощутил тяжелое чувство вины, которое опустилось ему на плечи, словно камень. Кроули рассказал ему правду о теме, настолько глубоко личной, что он почти не упоминал о ней при Азирафеле за шесть тысяч лет, – а Азирафель забыл все через час.
Иногда он действительно ненавидел себя, ненавидел то, что болезнь сделала с ним. Одно дело было умереть смертью человека, пусть даже медленной, но совсем другое – обречь Кроули на множество таких ужасных лет.
Это был ещё один из множества примеров того, как он недооценивал Кроули.
И он знал, что это было правдой, потому что теперь, когда он действительно внимательно смотрел, он видел, что Кроули совсем не был в порядке. Он вёл себя так, будто все было нормально, занимаясь повседневными делами и пытаясь отвлечься, но всякий раз, когда он бывал один в комнате, он застывал неподвижно на одном месте, и его рука часто сама собой поднималась, чтобы дотронуться до шарфа на шее. Азирафель ещё не видел, чтобы он его снимал: он даже спал в нем и, похоже, склонялся к тому, чтобы вместо душа освежаться с помощью чуда. Но Кроули предпринимал продуманные усилия, чтобы держаться и жить дальше, даже если ему придётся делать это в одиночку. И хоть Азирафель знал, что Кроули, вероятно, был бы рад обнаружить, что Азирафель на самом деле не канул в небытие, это больше не представлялось возможным вариантом развития событий.
Поэтому Азирафель поступил единственно разумным образом, которым мог поступить: он решил смириться с мыслью о том, что Кроули не придёт.
Он просто не мог вечно существовать, день ото дня ожидая того, что Кроули догадается обо всем в любой момент: так же как Кроули не мог существовать с мыслью о том, что Азирафель все ещё жив. Если Кроули смирился со своей трагедией, то и Азирафель смирится со своим одиночеством. Может быть, Кроули все-таки узнает – конечно же, он узнает, в конечном итоге – но тогда может уже быть слишком поздно.
Кто знал, насколько хватит привязанности Кроули? Азирафель не собирался торопиться недооценивать своего друга снова, но он знал, как знает всякий, как время способно изменять сердце. Может быть, если Кроули действительно потребуются годы, чтобы обо всем догадаться, то он разлюбит Азирафеля и не захочет снова влюбляться в него. И, хотя это была мысль, леденящая сердце, Азирафелю придётся это принять.
И потом, всегда оставалась проблема, заключавшаяся в том, что Азирафель все-таки был мертв. Его воображаемый Берт был прав, когда сказал, что у Кроули не было причин оставаться с ним. Его небеса были в лучшем случае бледным подобием Земли, лишенным искры новизны, которая делала ее таким прекрасным и восхитительным местом. Именно это Кроули на самом деле и любил больше всего в Земле и ее жителях, Азирафель это знал. И это было то, чего его воображаемый Сохо и Мидфартинг просто не могли дать.
Но, может быть, для Кроули это будет не важно, или, может быть, они с Кроули что-нибудь придумают. У них это здорово получалось.
Так или иначе, Азирафель смирился.
Или, по крайней мере, попытался.
Он внёс последние изменения и примечания в дневники, перечитав все собрание в последний раз, на этот раз – в хронологической последовательности. Мысленно он прошёлся по всей своей жизни, в которой столь многое было переплетено с жизнью Кроули. Он смеялся над хорошими временами и плакал над плохими, и, заканчивая каждый дневник, он аккуратно ставил его обратно на полку. Он в последний раз проводил пальцем вдоль каждого гибкого кожаного корешка, когда дочитывал соответствующий том, и говорил себе, что это конец этой книги. Он позволил себе эту последнюю прогулку по своим воспоминаниям, в последний раз вспомнил все, чем Кроули был для него.
И, когда он закончил, он оставил все дневники на полке и ушёл.
Спустя три дня он вернулся и остановился, неотрывно глядя на одинаковые чёрные корешки. Он не позволил себе достать дневники с полки, но он все равно был не в силах помешать своим мыслям возвращаться к содержанию книг.
Он пытался как-то эмоционально отделить себя от Кроули, но стряхнуть с себя чувство неоконченного дела было невозможно. Все «я должен был сделать» по-прежнему нависали над ним, и он знал, что в каком-то смысле они будут преследовать его вечно.
Но, возможно, был один камень у него на сердце, который он мог сбросить.
Поэтому Азирафель пошёл на особые уступки себе, достав Эдемский дневник с полки, и обратившись к последней странице, которую он заполнил. Он не нашёл в себе сил как следует закончить том, просто завершил последний абзац, оставив часть страницы пустой и ожидающей продолжения истории. Здесь Азирафель поднёс ручку к бумаге и написал то, что ему никогда не хватало смелости сказать при жизни.
Он сказал Кроули, что любит его. Это был относительно короткий абзац, в целом – просто пара небольших предложений, освещающих факты так просто, что Кроули никоим образом не смог бы неправильно понять его слова. Он не просил у Кроули ответного признания в его чувствах и не пытался внушить ему чувство вины за что-то. Он просто выложил это, едва убедив себя не написать следом абзац с извинениями. Он больше не стыдился своих чувств, и уж точно не этого.
Если бы Кроули когда-нибудь догадался, что Азирафель на самом деле не умер, если бы он нашёл время навестить его и захотел прочесть переписанные дневники полностью, до самого первого и в то же время последнего тома… Что ж. Если он будет достаточно дорог Кроули, что он прочтет их все, тогда он заслуживал знать, что Азирафель к нему чувствовал. Или, скорее, Азирафель заслуживал того, чтобы сказать ему об этом.
Азирафель устал от этого странноватого танца «любит-не-любит», устал от неопределённости. В каком-то смысле действительно было не важно, чувствовал ли себя Кроули достаточно удобно, чтобы словесно или даже мысленно ответить ему взаимностью, поскольку он уже доказал всё своими поступками. Но Азирафель не собирался больше притворяться и скрывать свои чувства ради самообмана Кроули.
Азирафель знал, что он, возможно, недостаточно смел, чтобы сказать это Кроули напрямую, особенно в лицо, знал, что те же разумные доводы, которые убеждали его молчать всю жизнь, вернутся и будут преследовать его. Поэтому вместо этого он написал своё признание, чтобы Кроули сам нашёл его. Кроули мог делать, что хотел с этой информацией, но, по крайней мере, она будет высказана.
В течение долгого времени Азирафель смотрел вниз на дневник и своё аккуратно записанное и ясное как день признание в любви. Потом он написал простое «конец» и закрыл дневник. Он убрал его назад на полку, корешок к корешку с точно такими же остальными томами, которые все были тщательно переписаны и отредактированы. Они были готовы для Кроули, если и когда он придёт.
Теперь, решил Азирафель, ему оставалось только ждать и обрести тем временем такое чувство успокоения и завершенности, какое получится.
Это было легче сказать, чем сделать.
В итоге Азирафель проводил неумеренно много времени просто наблюдая за Кроули в зеркале. Что, вероятно, ничем не помогало, но, если, чтобы обрести покой, ему нужно было оставить Кроули – даже образ Кроули в зеркале – хоть ненадолго, Азирафелю это не подходило. Он уже оставил Кроули однажды, и он не собирался делать этого снова – никогда.
И у Кроули, похоже, дела уже шли не очень. Зима начинала всерьёз устанавливаться на Земле, хотя небеса Азирафеля оставались вечно солнечными и тёплыми. Со сменой сезонов Кроули, похоже, вернулся к тому же полукоматозному состоянию, в котором он пребывал в первый месяц с чем-то сразу после смерти Азирафеля. Он больше времени проводил, сидя или свернувшись калачиком на диване, и не выходил из дома, заключив себя в крошечное пространство их коттеджа. Он все ещё ел спорадически – это не слишком изменилось – но теперь он ел ещё более маленькими порциями, иногда едва притрагивался к чему-то, прежде чем сдаться.
Азирафель заметил, что он, кроме того, плохо спал: Кроули засиживался допоздна, но потом просыпался очень рано, по всей видимости, от каких-то кошмаров. Это стало довольно регулярно происходить с ними обоими с тех пор, как они стали регулярно спать, но иногда Кроули просто плакал в подушку после пробуждения, вместо того чтобы перевернуться на другой бок и снова уснуть, и у Азирафеля не было сомнений в том, о чем могли быть эти сны.
Было сложно определить точно, какой день был на Земле, потому что Азирафель не знал, какого числа он умер, и все равно не особенно следил за сменой дней, а Кроули нечасто проходил мимо календаря, чтобы помочь ему. Ему удалось, однако, определить, что был примерно конец декабря, если можно было судить по количеству рождественских украшений в Мидфартинге. У всех в деревне было радостное и праздничное настроение, все предвкушали удовольствие от выходных на работе. То есть все, кроме Кроули, который, казалось, только ещё больше впадал в депрессию по мере того, как все чаще видел счастливых деревенских жителей.
Азирафель не мог винить его: он слишком хорошо знал, что это будет первое Рождество более чем за две тысячи лет, которое Кроули проведёт один.
Кроули, должно быть, думал примерно о том же, потому что, когда двадцать пятое наконец подошло, он не потрудился выползти из постели до полудня. Он сходил в туалет, потом на кухню, и даже дошёл до того, что засунул хлеб в тостер, но потом забрался на диван и не шевелился большую часть дня. В районе обеда он поковылял назад в кухню, где как будто с некоторым удивлением обнаружил два остывших тоста в тостере. Он пожевал один, видимо, потерял аппетит в процессе и выбросил остатки.
Он вернулся на диван, натянул одеяло на плечи и обернул руку неизменным клетчатым шарфом.
Азирафель, тем временем, проводил Рождество, сидя в одиночестве в своём кресле и глядя в зеркало. У него самого аппетит колебался между тем, что он поедал все, что попадалось под руку, несмотря на то, что у еды был слегка неправильный привкус, и тем, что он почти совсем ничего не ел. К счастью, похоже, он мог больше не волноваться об углеводах, как и все бессмертные: Азирафель ни терял, ни набирал вес.
На самом деле, насколько он мог судить, он физически ни капли не изменился с тех пор, как оказался здесь, что, в свою очередь, означало, что в основном он выглядел, примерно как пятнадцать лет назад. Единственной разницей было то, что он так и продолжал носить очки, которыми обзавёлся в Мидфартинге, даже несмотря на то, что его идеальное зрение теперь вернулось к нему вместе с памятью. Его лицо, кроме того, по-видимому решило сохранить все улыбчивые морщинки, но убрать глубокие следы переживаний на переносице.
Кроули, напротив, становился все более изможденным и осунувшимся с каждым днём. Азирафель по меньшей мере неделю не видел, чтобы он улыбался, даже слегка.
Когда наступил вечер, Азирафель открыл бутылку вина, которую он добыл за несколько дней до этого у своего воображаемого Берта. Несколько недель назад он совершенно случайно обнаружил, что в его небесном коттедже имелось несколько бутылок того же марочного вина, которое они с Кроули всегда пили вместе на Рождество, но Азирафель не смог заставить себя к ним притронуться. Так что вместо этого он пошёл к Берту и убедил его продать ему что-нибудь. Даже воображаемое вино лучше, чем ничего, решил Азирафель, и, по крайней мере, так он не будет чувствовать себя настолько виноватым в том, что из-за него их рождественская традиция была нарушена.
Азирафель пересел на своё обычное место на диване, и только он налил два бокала и поставил бокал Кроули на пол рядом с собой, когда Кроули в зеркале поднялся с дивана.
Азирафель нахмурился, глядя в зеркало на то, как Кроули поковылял к двери, и, лишь когда он открыл ее, обнаружив за ней Берта, Азирафель понял, что бармен, должно быть, стучал.
Берт держал бутылку вина, и после недолгого разговора Кроули впустил его в дом.
Азирафель понял, почему Берт пришёл, и почувствовал, как внутри у него что-то странным образом сжалось. С одной стороны, он был рад, что Кроули не проведёт Рождество совсем один, пусть даже с ним будет не он, но с другой стороны, он осознал, что беспричинно зол на Берта за то, что он навязывается, когда это было совсем не его дело.
В зеркале Кроули и Берт немного поговорили, пока Берт открывал вино.
Азирафель грустно перевёл взгляд на бокал вина в своей руке. Вероятно, это Азирафелю придётся проводить это Рождество в одиночестве, поскольку Кроули его компания явно будет не нужна.
Азирафель проглотил ком в горле вместе с глотком вина.
Кроули оставил Берта на некоторое время и пошёл в кухню. Он открыл один из шкафчиков, и Азирафель осознал с тяжелым чувством, что он пришёл достать. Рука Кроули была в каких-то сантиметрах от двух одинаковых стаканов для вина, когда он помедлил.
Азирафель с трудом сглотнул, крепче сжав свой собственный бокал, и опустил взгляд на его близнеца на полу. Это были те же самые винные бокалы, разумеется, с той же самой полки на небесах Азирафеля. Их винные бокалы.
Кроули стоял там долгое время, кончики его пальцев отражались в изгибе стекла, а потом он, наконец, взял бокалы с полки и вернулся к Берту.
Азирафель, чувствуя себя совершенно так, будто ему нашли замену, сделал большой глоток вина.
Кроули и Берт уселись за обеденным столом и начали пить и разговаривать.
Азирафелю было видно, что их губы шевелились, но он не мог разобрать ни слова из того, что говорилось. Он печально посмотрел вниз на свой бокал и подумал, что ещё никогда не чувствовал себя так далеко от Кроули, как в этот момент.
Кроули и Берт продолжали разговаривать, а Азирафель осушил свой бокал, вновь наполнил его и вновь осушил.
Ночь тянулась мимо, и Азирафель постепенно все больше откидывался на изголовье дивана, чувствуя жжение в уголках глаз и проводя пальцами по изображению Кроули в зеркале снова и снова, как будто он думал, что сможет дотянуться до него через стекло. Он вспоминал все их прошлые рождественские встречи, все их глупые маленькие споры или ностальгические беседы, даже те, что были ближе к концу, когда Азирафель мог совсем недолго поговорить, прежде чем засыпал на плече у Кроули.
И вот он сидел и смотрел, как Кроули ведёт один из таких разговоров с Бертом, и размышлял с каким-то мучительным интересом, что они обсуждали. Отчасти он коварно желал, чтобы Берт оказался плохим собеседником и чтобы Кроули совсем не нравилось с ним разговаривать. Берт был всего лишь человеком, в конце концов, а некоторые шутки можно было понять, только если ты сам был там, при их появлении, а там, в данном случае, было Древними Шумерами. Это были их шутки, его и Кроули, так же как это были их стаканы и их рождественская традиция, и Азирафелю было ненавистно думать о том, что всего того, что было их, не стало, осталось только моё и его, обреченное больше никогда не соединиться.
В зеркале щеки Кроули покраснели, он сорвался и заплакал. Берт, как мог, пытался его утешить, но Кроули лишь продолжал цепляться рукой за шарф на шее.
Этот жест мог бы утешить Азирафеля, если бы он не начал плакать сам немногим ранее – он зарыдал по-настоящему, потому что это, почувствовал он с ужасающей поразительной уверенностью, было началом конца. Больше не будет совместного Рождества – никогда, никогда не будет одинаковых винных бокалов: с этих пор останется лишь Азирафель – запертый в своём воображаемом раю, обреченный наблюдать, как Кроули учится жить без него.
Азирафель допил бутылку вина и решил, что ему повезло, что у него не было сейчас его магии, потому что иначе бутылка не осталась бы пустой надолго. Он все ещё чувствовал боль в груди, горевшую, как ожог, не приглушенную алкоголем. Бокал, который он налил для Кроули, все ещё стоял нетронутым на полу, как, разумеется, только и могло быть. Азирафель планировал оставить его Кроули, но, учитывая, что Кроули не трудился ждать его, он тоже больше не видел причин делать это. Азирафель осушил бокал Кроули, а затем свернулся в уголке дивана, вцепившись в зеркало и не замечая слез, струившихся по его щекам.
Кроули и Берт вели себя довольно дружелюбно, и Кроули подвинулся поближе к бармену, почти настойчиво дергая его за рукав, и уронил голову ему на плечо.
«Раньше это был я», – вспомнил Азирафель, ощутив болезненный укол. – «Там был я когда-то».
Кроули вцепился в рукав Берта и уткнулся головой в плечо бармена.
Глаза Азирафеля горели от слез, и ему пришлось отвести взгляд, моргая и стирая слезы рукавом.
Когда он снова посмотрел в зеркало, неровно и хрипло дыша, Берт высвободился из рук Кроули и пошёл к дивану. Кроули остался один – плакать, сидя за столом, подперев голову одной рукой и обхватив бутылку – другой.
Несмотря на то, что ранее Азирафель сердился на Берта за то, что тот заменил его, теперь он почувствовал иррациональную вспышку досады, оттого что Берт недостаточно хорошо выполняет его роль. Кроули, пьяный и рыдающий не когда-нибудь, а в Рождество, казался таким безнадёжно одиноким, а Берт взял и растянулся на диване, чтобы вздремнуть.
– Ты… ты не… не смей бросать его, слышишь меня? – сердито прохрипел Азирафель в зеркало, в то время как Кроули допил бутылку. – Ты останешься с ним до самого, блин, конца… ты никогда… я никогда… Я здесь…
В зеркале Кроули, видимо, осознал, что Берт ушёл, потому что он, шатаясь, поковылял к дивану. Он как будто бы что-то бормотал и одной рукой потянулся к шарфу, но промахнулся. Он добрался до изножья дивана и уставился вниз на него, по-видимому, не сразу осознав присутствие Берта, а потом поковылял к передней части дивана.
Азирафель моргнул и снова отвернулся. Он достаточно много раз просыпался после ночных попоек с Кроули и находил у себя под боком свернувшегося демона, поэтому он знал, что не захочет видеть, как Кроули попытается найти такого же приюта у Берта.
К счастью, Кроули лишь, пошатываясь, опустился на пол, прислонившись спиной к дивану. Прежде чем глаза Кроули закрылись, он потянул за конец клетчатого шарфа, сжав в руке то, что было ближе всего к рождественскому подарку из вещей, когда-либо подаренных ему Азирафелем.
~~***~~
Когда Азирафель проснулся, он понял, что силы бороться у него совершенно иссякли. Последний лучик надежды на то, что Кроули в любой момент догадается и появится у него на пороге, наконец покинул его. Его идея о том, чтобы как-нибудь передать Кроули послание, было изначально несколько фантастичной. Этого не случится – ни сейчас, ни, вероятно, никогда.
Поэтому он встал, стёр засохшие дорожки слез со щёк и пошёл обратно в свой книжный магазин в Сохо.
Он долгое время просто глядел на внушительных размеров гору книг, карт и свитков, скопившуюся на столе. Он старался изо всех сил. Изо всех, черт возьми, сил.
Он не знал, зачем тратил время.
Азирафель поднял верхнюю книгу из ближайшей стопки и отнёс ее назад на ее место в магазине. А потом он сделал то же самое со следующей книгой, и со следующей, и со следующей, пока стол не остался пустым, каким он его когда-то обнаружил.
Потом, поскольку Азирафель хотел с ним попрощаться, он пошёл в парк Сент-Джеймс.
Был ясный и солнечный день, как и тогда, когда он был здесь давным-давно со своим воображаемым Кроули, однако теперь Азирафель был один. Он не потрудился купить хлеба для уток, просто сел на одну из скамеек и стал смотреть на воду.
Он ничего не говорил – ему и не нужно было. Он лишь сидел там, с сухими глазами, а потом ушёл и вернулся в свой книжный магазин. Оттуда он переместился в коттедж, сел и задумался без особенного интереса, что ему теперь оставалось делать до конца вечности.
~~***~~
На следующий день Кроули покинул Мидфартинг. Если бы Азирафелю требовалось дальнейшее подтверждение того, что Кроули усиленно пытался оставить его позади, он его получил. Кроули оставил дом, который они делили с Азирафелем восемнадцать лет, и не для того, чтобы вернуться в свою квартиру в Мэйфэйр или книжный магазин Азирафеля. Вместо этого он поехал не куда-нибудь, а в Ботсвану.
Надо признать, что Азирафель несколько часов смотрел на то, как Кроули садится на самолёт, а потом уныло глядит на спинку сиденья впереди себя (он даже не позаботился о том, чтобы полететь первым классом), прежде чем осознал, что Кроули делал именно то, что он сам сделал несколько недель назад: он искал место, которое не напоминало бы ему об Азирафеле.
Кроули съездил в Ботсвану и Парагвай, в Америку и Лаос, а Азирафель сидел на диване и наблюдал за ним.
Внешне Кроули, казалось, был в порядке. Он ходил в разные места, пробовал блюда и спал. Он причесывался, когда вставал с постели, поправлял свои манжеты и надевал солнечные очки. Он казался целиком и полностью тем же демоном, с которым Азирафель провёл последние шесть тысячелетий – но чего-то не хватало.
Азирафелю понадобилась пара дней, чтобы понять, что не хватало любви демона к человечеству. Кроули всегда с готовностью общался с людьми и восхищался их изобретениями, исследовал все многочисленные вторичные акты Творения.
Но сейчас, хотя он впервые за долгое время был в местах, совершенно новых и свежих для него, они, казалось, его не трогали. Он ходил повсюду, как и всегда, но потом останавливался где-нибудь и просто смотрел на что-нибудь, стоя так неподвижно и тихо, что Азирафель знал, что он может думать только об одном.
И потом был ещё шарф. Это было единственное изменение в гардеробе Кроули, и он, похоже необычайно много о нем думал. Иногда, когда на него находило подобное тихое наваждение, он подносил одну руку к шее, вплетая пальцы в складки шарфа.
Азирафель разговаривал с ним иногда, когда он так затихал, и представлял, что Кроули его слушает. Он всегда говорил Кроули, что он на Небесах, а потом рассказывал какую-нибудь историю об их злоключениях, с болью припоминая, как Кроули когда-то делал то же самое для него.
Все больше и больше Азирафель чувствовал, что у него иссяк интерес к чему-либо, кроме сидения на диване с зеркалом на коленях. У него снова пропал аппетит, и даже чай утратил для него какую-либо привлекательность. В груди поселилось тяжелое чувство, и оно никогда не проходило.
Изредка Берт или Харпер, или кто-нибудь из остальных воображаемых жителей его деревни оказывался у его дверей и предлагал ему что-нибудь: кремовые пирожные, или алкоголь, или свою компанию, – но Азирафель всегда игнорировал их, пока они не уходили. Он не нуждался в воображаемых утешителях.
Даже кремовые пирожные теперь были не властны прельстить его. Он не мог представить, что ещё когда-нибудь будет наслаждаться чем-то настолько низменным.
Однажды, когда он сидел и наблюдал, как Кроули взбирается по горному хребту к изысканному храму, Азирафель с внезапной паникой осознал, что больше не помнит голоса Кроули.
Он помнил его частично, бледно, и иногда ему удавалось вызвать в памяти короткие фразы, произнесённые Кроули, но он забыл тембр его голоса. У Кроули их было много, разумеется, в разных воплощениях за долгие годы, но этот Азирафель должен был помнить лучше всего. Это был голос Кроули, с которым он нарушал приказы, Кроули, в которого он влюбился, Кроули, за которого он отдал жизнь. Кроули, прекрасный голос которого не смогла сохранить даже отличная память Азирафеля.
Это потрясло Азирафеля сильнее, чем он был готов признать, и он лишь глядел в зеркало и жалел, что все-таки не умер окончательно. Это было бы лучше, думал он, чем сидеть здесь и забывать Кроули снова, глядя на то, как Кроули забывает его.
Он все ещё не видящим взглядом смотрел в зеркало, не совсем различая движущиеся в нем фигуры, когда раздался резкий и властный стук в дверь коттеджа.
Азирафель едва услыхал его, совсем не заинтересовавшись тем, кто это мог быть.
– Нача… Падший! – раздался громкий голос с другой стороны двери, сопровождаемый новым стуком. – Сейчас же открой эту дверь!
Азирафель продолжал таращиться в зеркало. Последовала пауза, бормотание, а затем дверь коттеджа с силой распахнулась и впустила Азраил.
Архангел сделала несколько шагов, проходя в коттедж, прежде чем остановилась. Она казалась рассерженной, гораздо более сердитой, чем тогда, когда приходила к нему в первый раз. В этот раз она больше не проявила интереса к осматриванию его небес – она лишь подошла к Азирафелю и остановилась перед диваном, в ярости глядя на бывшего ангела.
Азирафель не поднимал головы. Она, наконец-то, пришла, чтобы поразить его? Он не возражал.
– Азирафель! – крикнула она. – Ты ослушался меня.
Азирафель не пошевелился.
Азраил шагнула вперёд и, протянув руку, взяла Азирафеля за подбородок, подняв его голову и заставив посмотреть ей в глаза.
– Между небесами свободно расхаживают души, – резко сообщила она. – И ты приложил к этому руку, не так ли?
Азирафель пустыми глазами посмотрел на неё. Ее гнев казался напрасно преувеличенным, совершенно непропорциональным тому, что действительно было важно. Мир подошёл к концу на Рождество – и что с того, что какие-то там души разгуливали без надзора?
– Ну, говори! – потребовала Азраил. У Азирафеля пересохло во рту, но ему все равно было нечего сказать. – Ты покинул свои небеса и перешёл на другие, позволив душам, размещавшимся там, бродить, где им вздумается, – сказала Азраил. – Ты нарушил приказы.
Азирафель снова перевёл взгляд на зеркало, желая, чтобы она просто ушла.
Архангел проследила за его взглядом.
– А это что… – она схватила зеркало и вырвала его у Азирафеля из рук, прежде чем он успел сжать его сильнее.
Азирафель издал непроизвольный протестующий возглас, чувствуя, как что-то шевельнулось у него внутри впервые за несколько недель – искра чего-то, что ещё не умерло.
– Верните его, – сказал он хриплым, давно не использовавшимся голосом.
Азраил шагнула назад, рассматривая свою добычу и хмурясь. Мгновение спустя она, видимо, поняла, что это было, и ее взгляд смягчился.
Бывший ангел Начало с трудом поднялся на ноги.
– Верните его.
Азраил посмотрела на него и, помедлив, вздохнула. Она бросила взгляд на дверь коттеджа, где – запоздало заметил Азирафель – ждали ещё два ангела; один из них вынул меч из ножен.
Азраил снова перевела на него взгляд.
– Это ты выпустил другие души? – спросила она.
Азирафель, не спуская глаз с зеркала, покачал головой.
– Пожалуйста, – сказал он, ломающимся голосом. – Верните его.
Азраил снова вздохнула и протянула ему зеркало.
– Не зацикливайся на том, чего не можешь изменить, – сказала она, а затем повернулась и вышла из коттеджа.
Он услышал, как один из ангелов снаружи спросил что-то приглушённым голосом, и ухватил часть ее ответа: «…не он. Он не в своём уме: похоже, он неделями не выходил из комнаты…»
Азирафель опустился обратно на диван ещё до того, как услыхал хлопанье их крыльев, когда они улетали.
~~***~~
Визит Азраил, однако, сумел немного вернуть Азирафеля к реальности, и он использовал это как ступеньку, чтобы выбраться из депрессии.
Он заставил себя снова начать есть и даже сумел заснуть несколько раз под утро. Кроули всегда был в полном порядке, когда он возвращался к зеркалу: всегда невредимый и такой же, каким Азирафель его оставил.
Кроули продолжал путешествовать по миру, пока, наконец, однажды не перестал. Он сел на самолёт, а, когда вышел из него, то снова оказался в Британии.
На этот раз Азирафель действительно ожидал, что он вернётся в Лондон, но вместо этого Кроули подозвал такси и убедил несчастного водителя отвезти его до самого Мидфартинга.
Кроули, похоже, до сих пор был каким-то невозможным образом предан ему. Шарф, который Азирафель связал для него, все ещё был обернут вокруг его шеи, и теперь он возвращался в их когда-то общий дом. Шёл дождь, разумеется, но Кроули, кажется, было лучше в последние несколько дней, и он, видимо, был рад снова оказаться в знакомых местах.
Во-первых, он снова начал улыбаться, и, когда он пошёл в паб поговорить с Бертом, казалось, что ему по-настоящему хорошо.
Было похоже, что Кроули, наконец, смирился.
Азирафелю было не так больно смотреть на Кроули теперь, зная, что он уже не так сильно страдает.
Азирафель также нашёл какое-никакое облегчение, оттого что ему удалось и самому достичь крошечного кусочка смирения – благодаря шарфу, который Кроули всюду брал с собой, когда ездил по всему миру, и осознанию того, что, если он все ещё важен Кроули спустя столько месяцев, он, вероятно, останется важен ему ещё какое-то время.
Берт в зеркале выглядел немного старше и немного мягче. Он улыбнулся и встретил Кроули, с теплотой похлопав его по спине. И Кроули казался как будто благодарным за то, что вернулся из своих странствий. Азирафель задумался, стал ли Мидфартинг, наконец, домом для Кроули, как он стал домом для него.
Деревенские жители позаботятся о Кроули, решил Азирафель, как они заботились о нем раньше. Берт, Харпер и остальные присмотрят за ним, и с Кроули все будет хорошо.
И однажды он, возможно, поймёт, что Азирафель никогда не переставал его ждать.
В зеркале Кроули пришёл домой и, после короткого раздумья, бережно повесил клетчатый шарф на крючок у двери. Он несколько раз с нежностью погладил его, прежде чем подняться наверх.
На следующее утро Азирафель сидел на диване, составляя Кроули компанию, как почти каждый день со дня своей смерти, и смотрел, как Кроули разбирает большую кучу почты на их кухонном столе.
Кто-то, должно быть, постучал, потому что в зеркале Кроули подошёл к двери и открыл ее.
Азирафель изумленно вздрогнул, когда увидел, кто это был: не Берт, не Донни или Харпер, не Оскар или Фэй Апхилл, а Адам Янг.
– А ты что здесь делаешь? – удивлённо пробормотал зеркалу Азирафель.
Кроули, видимо, думал о том же, потому что между ними последовал короткий разговор на пороге, который закончился тем, что улыбка сползла с лица Адама. Кроули, наверное, был с ним резок.
Потом, мгновение спустя, Кроули схватил свой клетчатый шарф оттуда, куда он его повесил возле двери, плотно закутался в него, и вдвоём они вышли на улицу.
Кроули повёл Антихриста по тропе, которая, как Азирафелю было известно, огибала деревню, и он нахмурился, глядя на них в замешательстве.
Они явно что-то обсуждали, и что бы это ни было, это, похоже, огорчало Кроули. Азирафель мог придумать лишь немного обстоятельств, из-за которых Антихристу потребовалось бы прийти поговорить с Кроули лично, и ни одно из них не было благоприятным. Неужели что-то случилось?
Они недалеко ушли, когда Адам протянул руку и положил ладонь на плечо Кроули. Кроули тут же замер, и его глаза в ужасе распахнулись.
Азирафель сам заметно выпрямился и крепко вцепился в край зеркала.
– Что ты… ах ты, мерзавец…
Но, когда Адам убрал руку, Кроули все ещё был невредим. Он казался потрясённым, вообще-то, и, когда Адам пошёл дальше, Кроули последовал за ним.
– Это что ещё такое было?.. – вслух спросил Азирафель. Он и впрямь обзавёлся привычкой разговаривать сам с собой.
Кроули, казалось, уже чуть меньше злился на Адама, когда они продолжили свою прогулку, хотя спустя какое-то время он снова погрузился в уныние и шёл, глядя себе под ноги и пиная камешек на дорожке.
Они поговорили ещё немного, а потом Кроули вдруг резко остановился и обернулся, глядя на Адама в полном изумлении, даже слегка раскрыв рот.
Азирафель почувствовал внезапный, невозможный трепет настоящей надежды. Что если Адам говорил Кроули, где он? У Адама, вероятно, был доступ к такого рода информации, возможно, он даже пришёл к Кроули именно затем, чтобы ее передать, и вот же оно, мелькнуло – знание в глазах Адама, и Азирафель, не в силах проговорить ни слова, задумался, может быть, это и впрямь было причиной, по которой Адам был здесь.
– Пожалуйста, – прошептал Азирафель зеркалу, внезапно абсолютно уверенный в том, что дело было именно в этом. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Он послал лихорадочную, торопливую молитву своему Отцу, просто на случай, если Он слушал, на случай, если это могло помочь: «Пожалуйста, даже если это последнее, что я у Тебя попрошу, дай ему знать. Адам там. Только дай ему знать, пожалуйста, если я когда-нибудь что-нибудь значил для Тебя, если ещё осталась капля милосердия, толика милости, о которой я ещё могу молить…»
В зеркале Кроули и Адам все ещё разговаривали, и на лице Кроули отразилась странная смесь шока, замешательства и надежды. Последнее выражение было необычным для бывшего демона, так давно не виданным, но теперь таким желанным.
– Скажи ему, – призывал Азирафель Адама. – Скажи ему, о, пожалуйста, Кроули, я здесь. Я прямо здесь, я на Небесах…
Он замолк, силясь услышать, что говорилось в зеркале, хотя он никогда не слышал оттуда ни слова, пытаясь, быть может, прочесть по губам.
Кроули сказал что-то, как будто не совсем понимая, и Азирафелю показалось, что он увидел своё собственное имя на губах бывшего демона.
Адам терпеливо покачал головой и ответил, махнув рукой, и Азирафель понял, что он что-то объясняет Кроули.
Кроули теперь казался чуть менее растерянным, но все ещё, похоже, не мог осознать то, что Адам ему объяснял. На этот раз Азирафель действительно уловил короткий ответ Кроули: «Ну и?»
Адам ответил, показывая руками что-то, но Кроули только хлопал на него глазами.
– Я здесь, – мягко сказал Азирафель, как будто на этот раз послание могло дойти до адресата. – Я здесь, мой дорогой, я жду тебя.
Адам вздохнул и сказал что-то ещё, и Азирафель догадался, что он сформулировал своё объяснение иначе: так, как, по его мнению, Кроули будет понятнее. И тогда Кроули резко застыл. Он таращился на Адама, который продолжал говорить с улыбкой на лице.
Кроули продолжал смотреть на него с таким видом, будто нечто жизненно важное внезапно открылось ему. А потом совершенно неожиданно на его лице отразилась такая чистая надежда и боязнь поверить, что Азирафель почувствовал, что знает совершенно точно, что было сказано.
– Да! – вскричал Азирафель, пожалуй, чуточку громковато, и вскочил на ноги, не отрывая взгляда от зеркала, так же не в силах поверить. Его руки тряслись так сильно, что он едва мог ровно удерживать драгоценное стекло.
В зеркале Кроули слегка качнулся вперёд, а затем исчез из виду, и Азирафель почти видел его прекрасные чёрные… нет, теперь белые крылья, раскрывающиеся по обе руки от него, когда он бросился вверх и в эфемерный план.
– Да-да-да-да, о, спасибо тебе!
Прежде чем образ Адама успел, мигнув, раствориться в небытии, Азирафель наклонился и поцеловал гладкую поверхность стекла. Ему нужно будет сказать Антихристу более существенное спасибо в следующий раз, когда он увидит его, нужно будет столько раз поблагодарить своего Отца за то, что он сделал ему этот подарок, что в своих молитвах он превзойдет ангелов.
Изображение в зеркале полностью померкло, и Азирафель уже просто смотрел на своё отражение, чувствуя неизмеримое облегчение. Он сможет снова увидеть Кроули, очень скоро, сможет крепко прижать его к себе, сможет заглянуть в его прекрасные золотые глаза и услышать его чудесный голос – да, голос, который Азирафель наполовину забыл, он услышит его вновь…
Азирафель подавил рыдания и крепко прижал зеркало к себе. Он пытался выровнять дыхание, но его сердце колотилось так быстро, что в груди стало больно впервые с момента его смерти, потому что Кроули шёл к нему.
Азирафель заставил себя сделать глубокий вдох и разжать свою железную хватку на рамке зеркала. Вместо этого он поднял его перед собой, критическим взглядом осмотрел своё отражение и нервно провёл рукой по волосам. Он выглядел ужасно.
Он опустил взгляд на себя и смутно осознал, что он к тому же ещё и в пижаме, поскольку махнул рукой на серьёзную одежду уже несколько месяцев назад. Это было просто совершенно неприемлемо, не теперь, когда Кроули шёл к нему!
Азирафель глянул в зеркало ещё раз по привычке, но оно больше не давало ему никаких сведений о том, где находился Кроули: оно могло показывать только людей и места на Земле, и Кроули больше не входил в эту группу. Азирафель поцеловал рамку зеркала в знак благодарности за всё, что оно сделало, и торопливо поставил его на полку рядом с какими-то книгами. Затем он взглянул на старинные часы на стене, заметил время и бросился наверх.
Он переоделся так быстро, как только смог, схватив первый комплект чистой одежды, который он сумел найти и который был бы относительно презентабельным. Потом он взволнованно провёл рукой по волосам и поспешил назад, пытаясь обуздать свои неуправляемые кудри и призвать их хоть к какому-то подобию порядка. В его голове роились вихри мыслей обо всем, что он хотел сказать и показать Кроули, и в то же время он напоминал себе, что ему следует вести себя непринужденнее и по возможности не слишком сильно волновать Кроули.
И было ли у него много времени, чтобы подготовиться?
Как долго Кроули будет его искать? Не попытаются ли другие ангелы остановить его? Позволит ли Азраил ему пройти на небеса и миновать ворота?
Азирафель подвернул рукава рубашки и стал метаться туда-сюда между коттеджем и книжным магазином, не зная, куда прибудет Кроули. Он поправил мебель, рассовал книги по полкам и выбросил пустые бутылки из-под вина в мусорку. Их оказалось больше, чем он думал, и он только-только засунул последнюю из них под раковину, когда раздался неуверенный долгожданный стук в дверь книжного магазина.
Азирафель выпрямился так резко, что непременно ударился бы головой о низ шкафчика, если бы стоял чуть ближе.
«Как быстро», – подумал Азирафель, взглянув на старинные часы, и поспешил из коттеджа в книжный магазин, пытаясь подавить внезапное, возникшее в последнюю секунду волнение из-за того момента, которого он ждал почти целый год.
А потом Азирафель подошёл ко входу, глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться и не в силах поверить, – и открыл дверь.
0
0