Слепая душа топчется, спотыкается, цепляется за углы и неровности, падает в канаву, бьётся лбом в глухие стены и запертые двери.
Эта душа не научилась видеть. Эта душа будто слепой среди столов, ломящихся от самых изысканных яств. Чтобы достичь этих столов, душе предстоит преодолеть несколько препятствий.
Зрячий легко их обходит, а слепец путается и сбивает ноги. Душа голодает.
Ей не идут впрок шпигованный окорок и вяленый олений бок, её жажду не утоляет малага и кларет. Душа требует той пищи, которую вкусила в доме Отца своего небесного, божественной амброзии, солнечного мёда, звездной росы.
Но обладатель этой души отмахивается от молящего шёпота, как нерадивая мать отмахивается от младенческого крика. Живущий на земле не обучен понимать язык души, как не обучен добывать необходимую ей пищу.
Этот шепот души он глушит пьяными криками и оружейным бряцаньем. Он набивает свой желудок нежнейшим паштетом и фазаньей грудинкой, он слепит глаза свои блеском драгоценностей, он пытается умилостивить душу властью и почестями, но, потерпев неудачу, прибегает к средству палаческому: он зашивает своей душе рот и воском заливает глаза. Его душа медленно умирает в пустоте.
Но бывает, что приходит некто и освобождает душу от оков, извлекает её из заточения и дает напиться волшебного напитка.
Есть малое число счастливцев или, напротив, несчастных, кто со временем не забывает дорогу к божественному источнику или обладает тем редким навыком собирать звёздную росу и находить солнечный мёд.
Многие из них уходят в пустыню, чтобы сохранить свой дар в неприкосновенности, и делятся им лишь с избранными, с теми, кто предпочитает научиться, а не пользоваться чужими трудами.
А есть те, кто по наивности, по жертвенности, по вдохновению свыше готовы научить каждого, кто пожелает.
Геро из числа этих вторых. Он не хранит свою тайну за семью печатями, он готов быть наставником, проводником, готов указать путь к источнику, готов сам принести воды из этого источника. Он щедр, как умеет быть щедр человек истинно богатый, не ухвативший золотой слиток, а владеющий на правах возлюбленного или ребёнка целым миром.
Он вправе брать из этого мира сколько угодно сокровищ, чтобы одаривать, чтобы исцелять, но беда в том, что, когда он приходит со своими дарами, его попросту грабят.
Его сажают в клетку, на длинную цепь, как невольника в золотом руднике, чтобы он день и ночь таскал божественное золото для своих хозяев. Его обирают до нитки, отнимают всё до крупицы, оставляя в изнеможении, истощённого и поруганного, пренебрегая его ценностью и неповторимостью. И тогда он вынужден собирать первые крохи для себя, чтобы выжить, чтобы не позволить душе оскудеть и озлобиться, превратиться в такого же голодного грабителя с запавшими щеками.
До сих пор ему это удавалось. Он выжил. Выжил потому, что поделился своим искусством с ней, с Анастази, вытащил кляп из забитой глотки её души.
Выходил эту душу, как погибающую в капкане лисицу с перебитыми лапами. Душа её возрождалась болезненно, оживала, как омертвевшая на морозе рука, с ломотой и покалыванием, но лапы этой лисы срослись криво, душа хромала.
Анастази вздохнула и вновь смахнула набежавшую под веком слезу. Теперь он обучает своему искусству Марию. И того мальчика, Максимилиана.
Собственно, в том и состоит родительский долг – обучить новорождённую душу находить себе светоносное пропитание и баловать её десертом из вдохновения.
Анастази вновь увидела Марию. Она в очередной раз возвращалась за данью. В отличие от отца девочка выглядела очень нарядной.
В её наряде явно наличествовал переизбыток лент, кружев, блёсток и вышивок. В этом блеске незримо присутствовала Жанет.
Незаконнорожденная принцесса, тяготеющая к ярким нарядам, — Анастази помнила её шитый золотом красный плащ, подбитый лисьим мехом, и платье изумрудного шёлка, — не могла отказать себе в удовольствии принарядить девочку.
И подарки, как свидетельствовало платьице Марии, выбрала на свой расточительный вкус. Мария, очевидно, нисколько не возражала.
Временами, даже в разгар игры, она вдруг останавливалась, трогала кружева и ленточки, разглаживала складки и с упоением кружилась. Маленькая женщина, послушная природе.
А Жанет, беззастенчиво пользуясь своими возможностями, обольщает маленькую кокетку. Геро остаётся только безмолвно наблюдать за этим обольщением. И даже страдать от невозможности самому стать добрым гением для юной красотки.
Какие чувства в действительности испытывает Жанет к этой девочке, к дочери её умершей соперницы?
В народе испокон веков ходят мрачные сказки о падчерице и злой мачехе. В одной из них мачеха обращает дочь своего мужа в служанку, которая спит у очага в золе.
В другой – отправляет в лес на съедение волкам, в третьей – угощает отравленным яблоком. Ревнивая супруга Юпитера послала к младенцу Гераклу двух ядовитых змей.
А саму Жанет королева Мария Медичи сослала в далёкое итальянское княжество. Возможно ли, чтобы Жанет не носила в себе ту же болезнь?
Клотильда была поражена этой болезнью до мозга костей, эта болезнь пустила гнойные метастазы в её рассудок и мысли. Она рассматривала девочку не иначе, как соперницу, ибо та была плотью и кровью другой женщины, более удачливой.
У Клотильда не хватило мудрости воспользоваться девочкой, как орудием. А Жанет эту возможность не упустила.
Она засыпает девочку подарками, не пытается соперничать, действует, как умный политик, предпочитающий подкуп и переговоры самой победоносной войне.
Знает ли об этом Геро? Понимает ли?
Он выглядит таким счастливым, таким беззаботным. Он так чувствителен к притворству и распознал бы обман…
Что с того, что Мария дочь другой женщины? Жанет может питать к ней искреннюю привязанность.
Сама Анастази вряд ли смогла бы полюбить Марию как дочь, но ради Геро, ради его спокойствия, она бы сделала всё, чтобы девочка не чувствовала себя обделённой, чтобы не было того мучительного выбора, который вынудила его делать Клотильда: она или я. Жанет это, к счастью, понимает.
Есть ещё этот мальчик. Максимилиан.
Это и вовсе загадка. Геро не смирился с потерей сына? Возможно, когда-то он мечтал, как станет наставником и учителем своей маленькой копии. И эта погубленная мечта до сих пор терзает его.
Быть отцом – его истинное предназначение. Учить, наставлять, заботиться, защищать, вести за собой, взращивать, разрешать сомнения, отвечать на вопросы — вот для чего он был когда-то создан.
Господь возложил на него часть своих забот. И Геро безропотно исполняет завет.
Как исполняет свой завет художник или скульптор, но в отличии от последнего, он извлекает из глыбы мрамора не мёртвую фигуру, пусть и поразительного совершенства, он извлекает из глыбы невежества душу.
Он учит эту душу познавать, как некогда учил Марию ходить. И первые корявые буквы, который тот мальчик, далекий от него по крови, вывел на грифельной доске, сравнимы для Геро-наставника с первыми цветами, выращенными на первозданной суше.
Анастази резко встала и отошла. Липпо в это время возился у верстака.
— Я хочу уйти, — произнесла она глухо, пряча лицо.
Липпо, не задавая вопросов, отложил в сторону мешочки, куда пересыпал перетёртые в порошок травы. Он задал ей только один вопрос, когда уже выводил её за пределы поместья на дорогу.
— Что мне передать её высочеству?
Вопрос правомерный.
Жанет должна знать, кто побывал в её доме. Анастази сомневалась, что подобная новость её обрадует, и самое меньшее, что может сделать придворная дама, чтобы сгладить возможную досаду, это как можно быстрее признаться в содеянном.
— Передайте её высочеству, что я приношу ей свои извинения, ибо позволила себе этот тайный визит, не испросив на то её позволения. Если она пожелает лично выслушать мои объяснения, то я готова встретиться с ней в любое указанное ею время. Она знает, как меня найти. И ещё, — помолчав, добавила она, — прошу вас, не говорите никому, кроме её высочества, что видели меня. Он… Ему лучше не знать.
— Даю вам слово, сеньора, — тихо сказал лекарь, помогая страннице взобраться на лошадь.
Кобылка за время пребывания в конюшне успела передохнуть и наесться распаренного овса. Анастази пустила её рысцой, рассчитывая к вечеру прибыть в Орсей.
Послушничество Оливье в богадельне затянулось. Опальный лекарь отправлялся туда на рассвете и возвращался в темноте. Вид у него был жалкий.
Из придворных, избранных костоправов он вдруг обратился в жалкого медбрата, вынужденного обмывать гнойные язвы нищих. Клотильда запретила ему открывать своё имя и настояла на том, чтобы Оливье выдавал себя за кающегося грешника, посланного духовником спасать свою душу вот таким малоприятным искуплением.
«Это, пожалуй, не так уж и далеко от истины» — думала герцогиня, насмешливо разглядывая «лазутчика».
За время своей опалы и каторжных работ Оливье не узнал ничего утешительного.
Загадки в том нет. Несколько месяцев прошло. Геро отвезли в лечебницу в феврале, а за окном июль. Кто вспомнит одного из десятков, а то и сотен несчастных, доставленных в жару и беспамятстве в самый разгар зимы?
Февраль более щедр на умирающих от голода и холода, чем его предшественник. К февралю все запасы сил и милости Господней истощаются. Геро был всего лишь одним из многих. О нем давно забыли.
Но она не откажется и от призрачного шанса. Кто-то видел его, кто-то о нем позаботился. К тому же…
Как же она могла забыть! Перстень. Огромный сапфир в оправе из белого золота.
В том угаре страха, который охватил её в феврале, она не позаботилась о драгоценности. Сапфир стоит немало. Одного взгляда человека искушенного было бы достаточно, чтобы прикинуть его стоимость.
Сапфир, разумеется, украден. Он может быть украден даже одним из тех смердов, кто вез Геро в лечебницу. Неплохо было бы их допросить.
Будь это рядовое колечко, с топазом или рубином, коих в её шкатулке две дюжины, она бы не беспокоилась.
Но сапфир некогда принадлежал Сулейману Великолепному, был передан в дар императору Карлу Пятому, а уж от него попал к Медичи, которые, по обыкновению, снабжали воюющих государей деньгами и хранили их долговые расписки.
Сапфир стал невыкупленным залогом. От герцога Тосканского он достался племяннице, как часть приданого.
Сначала камень оказался в коллекции Кончини, в качестве награды за «альковные» и бог весть какие услуги, а после смерти авантюриста вновь оказался в распоряжении королевской семьи.
Клотильда получила его, как и мать, королева Мария, в качестве приданого, но никогда не носила, сапфир был слишком велик, ибо предназначался для мужской руки.
Камень обрел пристанище на руке другого фаворита.
Геро, пожалуй, был единственным, кто носил камень, а не прятал его под замком. И его самого камень принял как истинного владельца. Прекрасный камень на прекрасной руке. Жаль, если камень пропал.
С другой стороны, камень — это тоже след. Если Геро выжил и каким-то чудом сохранил камень, то перстень мог послужить единственным достоянием. Предмет, который он сможет продать.
А кто решится купить такую ценную и редкую вещь? Придворным ювелирам этот камень известен. Ювелиры помельче не смогут дать за него настоящую цену.
Впрочем, если Геро оказался в безвыходном положении, то продал перстень, не торгуясь, себе в убыток.
Следует дать поручение дю Тийе заняться ювелирами. Даже если камень украден в лечебнице человеком несведущим, то непременно попадёт к одному из тех мошенников, кто скупает краденное. В Париже этих скупщиков немало, но далеко не все могут позволить себе скупать драгоценности. Об этом знает Анастази…
Она поддерживает связь с тем мрачным, полуночным миром, из которого вышла, а Клотильда всегда поощряла эту связь. Ибо отрицать тот мир, его мрачное могущество — всё равно, что отрицать связь с собственными кишками.
Анастази, снова Анастази.
До сих пор Клотильда старалась держать свои поиски в тайне. У неё не было прямых улик, лишь смутное подозрение, но это подозрение вставало на пути подобно крепостной стене, едва лишь возникала необходимость призвать первую статс-даму в помощники или советники.
Клотильда чувствовала себя, как человек, по загадочным причинам давший обет не пользоваться правой рукой, привязал её за спину и переложил все обязанности на левую.
Разум, слишком привыкший полагаться на безупречного исполнителя, ежеминутно обращается к порабощённой конечности, колеблется в недоумении и с досадой отступает.
Но ей придется продолжать. След перстня зыбок и прозрачен, как мелькнувшая под водой тень.
0
0