Это случилось во второй месяц зимы, очень холодной ночью, когда казалось, что даже звезды примерзли к небу – не отдерешь. В покоях принца было, напротив, жарко и очень душно, пахло сгоревшими поленьями – слуги хорошо постарались, камин полыхал, как адский костер. У Исли по вискам и под волосами струился пот, рубаха прилипла к спине, но сейчас он просто не мог ничего с этим сделать – не тогда, когда его член был в Ригальдо, а руки сжимали крепкий зад.
Перед этим они снова подрались. Исли получил в ухо крепким кулаком, а сам, озлившись, надавал своему дорогому супругу пощечин так, что у того щеки запылали, как алые зимние яблоки. Потом была непродолжительная схватка, в которой победил тот, кто тяжелее и сильнее, а потом Исли нагнул Ригальдо над кроватью и, наскоро смазав себя, вошел. Он трахал королевича размашисто, не щадя и толком не раздев, только задрав ему на голову рубаху. Им обоим было неудобно и жарко. Спина Ригальдо лоснилась от пота, на пояснице блестели капли.
За дверью бормотал серый монах.
Исли привычно насаживал Ригальдо на себя и почему-то думал больше о жалобах сенешаля, о том, что воины-вестфьордцы жрут, как захватчики, и что надо ввести в замке жесткую экономию, чтобы дотянуть на имеющихся припасах до весны…
Ригальдо вдруг издал странный звук, и Исли отвлекся от своих королевских дум в пользу более насущного. И изумился до того, что даже перестал двигаться.
Стоящий на четвереньках Ригальдо в этот раз вовсе не терпел, сцепив зубы. Заведя руку под живот, он резкими частыми движениями дрочил себе и при этом дышал с короткими злыми всхлипами. Исли, как зачарованный, смотрел, как ходит его рука, а Ригальдо, почувствовав, что он остановился, сжался на члене, напрягся и вдруг подался бедрами назад. Ладони у Исли повлажнели от волнения, заскользили по его коже, он навалился Ригальдо на спину и обхватил одной рукой поперек груди, а другой накрыл его кулак. Пальцы коснулись упругой набухшей головки, гладкой и влажной, и Исли приоткрыл рот: мальчик правда был возбужден, он пытался добиться удовлетворения, и Исли сжал толкнувшуюся ему в ладонь плоть.
Ригальдо замер, а потом коротко, беспомощно застонал. На пальцы Исли толчками выплескивалось теплое липкое семя, а он едва дышал, забыв даже про себя, про свой стоящий член.
А дальше случилось то, чего он не ожидал.
Ригальдо опустил голову. Посмотрел на испачканное одеяло под собой. И хрипло засмеялся, все громче и громче, каким-то неестественным, очень высоким смехом. Он даже не заметил, что Исли вышел из него – так и продолжал хохотать, а глаза у него были совершенно безумные. Исли встряхнул его, потом дал пощечину. Ничего из этого не возымело действия, и Исли наконец испугался по-настоящему.
Ригальдо выглядел потерявшим рассудок.
За стеной бормотал упрямый монах. И, глубоко вдохнув, Исли прошел к двери, как был – разгоряченным, в растрепанной и сбившейся одежде, с не заправленным в штаны хозяйством, – и сделал то, что уже давно было нужно: спустил брата Константина с лестницы.
Потом он вернулся к Ригальдо, прижал к себе его мокрую голову и принялся укачивать, как ребенка. Тот содрогался всем телом, отпихивал Исли, и далеко не сразу удалось добиться от него хоть какой-то членораздельной речи.
– Я не хочу, – задыхаясь, сказал Ригальдо. – Не хочу, чтобы так…
Исли его понимал. То, что происходило между ними все это время, и правда могло свести с ума кого угодно.
Вся грязь, вся мерзость того, как он поступал с этим мальчиком, вдруг собралась, вскипела и выплеснулась, как это насильно выдавленное семя, испачкавшее его руку.
Исли прижался лбом к темени Ригальдо и сказал:
– Значит, не будем.