У Клотильды забилось сердце.
— Так перстень не пропал?
— Нет, — торопливо подтвердил лекарь. За дни пребывания в лечебнице он высох, как забытый в паутине комар. – Брат Арман подтвердил, что камень оставался на руке господина Геро. Монах даже принял некоторые меры, как человек крайне благочестивый, давший обет не касаться дьявольских игрушек. Он позаботился о том, чтобы никто не видел перстня, повернул его камнем внутрь и прикрыл больного плащом. Он сказал, что не допустил бы такого греха, как воровство у того, кто умирает в беспамятстве. Пусть бы даже этот камень и отправился бы в безымянную могилу.
— Что же дальше? – поторопила Клотильда.
— А далее явился некий долговязый субъект и забрал его.
— Камень?
— И камень и господина Геро. По словам монаха, тот, последний, то есть, господин Геро, ещё дышал.
— Что за долговязый субъект?
— Тут монах мало что помнит. Он перекинулся с незнакомцем всего десятком слов, ибо торопился к другим недужным, зимой городская лечебница всегда переполнена.
— Так он его не запомнил?
— Монаху показалось, что долговязый тоже врач, во всяком случае, он знал латинское имя оспы. И говорил тот человек с акцентом, с каким точно, монах определить не смог, но акцент был южным, певучим и мягким.
— Что же сделал долговязый?
— Монах сказал, что незнакомец явился не случайно. Ему было известно, кого следует искать. Монах показал ему всех новоприбывших за ближайшую ночь. И незнакомец сразу же узнал господина Геро.
— Следовательно, — протянула Клотильда, откидываясь в кресле, — этот долговязый пришелец знал его в лицо. А на свете не так много иностранцев, кто был с ним знаком. За последние несколько лет Геро не встречался ни с кем, о ком бы я не знала. Может быть, это был кто-то из его прошлого?
Оливье развел руками.
— Более монах ничего не смог сообщить. Только то, что незнакомец нанял тележку у зеленщика и увёз больного.
— У зеленщика? А если найти того зеленщика?
Лекарь взглянул на неё почти с ужасом.
Найти зеленщика в Париже! Проще было бы заходить в каждый дом вдоль набережных и задавать вопросы.
Но Клотильда уже сама отказалась от этой мысли. Зачем искать какого-то торговца зеленью, который может быть задавлен в утренней толчее у ворот Сен-Мартен, если есть камень?
Камень – это путеводная звезда, это сияющий во тьме факел, это указующий перст. Сапфир не потерян, он по-прежнему на руке Геро, на его прекрасной руке. А это значит…
Это значит, что старуха не безумна! Геро жив! Жив!
Он спасён неким долговязым незнакомцем, говорящим с южным акцентом. Гасконцем, пьемонтцем, провансальцем, испанцем, итальянцем?
Это не так уж и важно. Иностранный выговор – примета, и значительная.
Камень Геро хранить не будет, избавится от него при первой возможности. Этот камень ему враг, но, обращённый в деньги, может искупить свою вину.
Геро приходил за дочерью. Ему нужны деньги. Жизнь нуждается в деньгах.
А старуха больше не сможет её мучить! Да и прежде только блажила, блефовала, облекая в одежды призрака смутные страхи. Да и сама старуха с её померанцевым венком — только выдумка, страшная фантазия.
Разум цепляет ещё в детстве дурное искусство облекать фантазии в плоть, ткать из залежалых теней неведомые образы, оживлять их сквозняком из-под двери и окрашивать лунной желтизной. До старости это искусство неискоренимо, только совершенствуется, становится утончённым, напыщенным, добывая пропитание в образовании и муках совести.
Она стала очередной жертвой этого пагубного искусства, пристрастившись к нему с болезненным удовольствием. Ей нравилось терзать себя, будто в этом состоял очистительный обряд, ритуал искупления.
Но всё уже в прошлом. Ей больше не понадобится дурманить себя, вдыхать призрачный дым, подобно курильщикам опиума.
Она увидит Геро живым! Одна из заброшенных удочек уже задёргалась.
Вскоре дёрнулась и вторая.
Иначе и быть не могло. Камень был слишком ярок, слишком могуществен, чтобы оставаться в неподвижности где-то в илистом омуте. Даже брошенный туда, он должен был притянуть любопытного, алчного ныряльщика, ибо такие камни голодают и тускнеют без обожания и поклонения.
А то, что у этого камня есть душа, есть даже зачатки разума, Клотильда не сомневалась. За несколько столетий люди одарили его душой. Все камни такого ранга рано или поздно обретают души. Ибо познают слишком много страстей, разрушают множество жизней, разбивают множество сердец. Капли крови должны впитываться и прорастать, одушевляя мёртвую субстанцию. А сапфиру, в конце концов, станет скучно. И он пожелает вернуться либо к ней, либо к самому Геро.
Казначей робко маячил у двери. Все та же ноша отверженного на согбенной спине. Скорбь богоизбранного народа.
Клотильда вполголоса беседовала с отцом Раймоном из аббатства Клюни. Они стояли в нише окна. Взгляд принцессы был благочестиво опущен.
В нише соседнего окна темнел силуэт Анастази. Ещё одна фрейлина, миловидней и моложе, кормила маленькую собачку в плетёной, шёлковой корзинке — очередной подарок королевы-матери.
Герцогиня заметила вошедшего казначея. В ответ на её взгляд тот раболепно склонил голову. Что-то мелькнуло в тёмных глазах сынов авраамовых.
— Долг наш помогать заблудшим, — медоточиво бубнил священник, перебирая чётки, — прощать, отпускать грехи, принимать их покаянные молитвы и указывать путь, вести к спасению. Кто же укажет путь тем несчастным, кто уже рождён во грехе и грехом вскормлен? Кто избавит их души от посягательств дьявола?
Монах выпрашивал аббатство в Ла Курон под Ангулемом. Клотильда рассчитывала обойтись скромным пожертвованием. Явление казначея произошло своевременно, как на сцене, согласно сюжету.
— Ваше святое рвение несомненно заслуживает награды, отец мой, — смиренно произнесла Клотильда. – Мой христианский долг способствовать вашим устремлениям, ибо руководимы вы духом святым и жертвуете собой ради погибших, ради их избавления от вечных мук и адского пламени. Мой же вклад совершается средствами земными, далёкими от истинной благодати.
С этими словами она покинула монаха и сделала знак казначею приблизиться.
Момент подходящий. И монах, и наблюдавшая за ней Анастази сочтут, что она желает распорядиться относительно пожертвований. К тому же, месье Бенедикт держал в руках свою приходно-расходную книгу, кожаный массивный фолиант, где на железных скрепах держались веленевые листы, аккуратно расчерченные и разграфлённые.
Казначей с поклоном приблизился и раскрыл книгу. Будто цыганка карты раскинула, гадая на суженого.
— Не желает ли ваше высочество взглянуть…
— Нет, не желаю. Вы же здесь не за этим. Говорите. Узнали что-нибудь?
И метнула тревожный взгляд на неподвижную Анастази. Не освоила ли придворная дама искусство читать по губам?
Месье Бенедикт снова поклонился, но книгу не закрыл.
— Как и было велено, я провёл некоторые изыскания, — начал он.
— И что же?
— В квартале Тампль проживает некий господин Эспада, уроженец Андалузии. Его предки процветали ещё при мавританских правителях, граня алмазы и сапфиры. В Париже господин Эспада занят больше скупкой и оценкой. По слухам, он единственный, кто обладает даром с первого взгляда отличить камень от самой искусной подделки, а также установить его происхождение по высверку и чистоте граней. Все известные парижские золотых дел мастера считают необходимым прибегать к его помощи и советам.
— Это очень занимательно, месье Бенедикт. Но что же с нашим делом?
— Я не имею чести состоять в близких друзьях господина Эспады, ибо он человек крайне замкнутый, я бы сказал, чрезмерно подозрительный, но вот его племянник…
По лицу её высочества скользнула тень. Казначей понял, что следует поторопиться.
— Так его племянник дружен с моим кузеном и даже помышляет о женитьбе на его дочери. Он служит у Эспада подмастерьем и третьего дня видел в доме некого банкира, по выговору итальянца, точнее тосканца.
— В Париже их немало. И что с того?
— Этот банкир просил оценить камень. Сапфир, огранённый ещё по древней варварской методе, ступенчатым прямоугольником. Оправа для камня простая, без излишеств, из белого золота.
— Этот… ваш племянник видел камень?
— Увы, нет. Он слышал отрывок разговора. Да и тому особого значения не придал, ибо у знаменитого дядюшки бывает немало состоятельных господ с подобными просьбами. А этот банкир, — с почтением зашептал месье Бенедикт, — был один из самых состоятельных. Поговаривают, кредитор самого герцога Тосканского и… и…
— Говорите.
— И вашей августейшей матушки.
— Вот как. Таких немного. Этот ваш племянник назвал имя?
— Галли. Сеньор Галли из Сиены. Глава банковского дома «Галли и Перуджино». В Париже чуть больше года. Прибыл из Неаполя.
— Галли, — задумчиво протянула Клотильда. – Это имя мне знакомо. Его упоминала моя мать. Кажется, намеревалась занять ещё денег. Впрочем, это неважно. Он не упоминал, откуда у него сапфир? Камень продали? Заложили?
— Дон Эспада никогда не задаёт подобных вопросов своим клиентам. Бывает, что они рассказывают сами, прикладывая к драгоценностям душераздирающие подробности. Но банкир вряд ли был откровенен. Он просил только оценить.
— Пусть так. По крайней мере известно имя нынешнего владельца, известно местонахождение камня, а всё прочее уже не требует чрезмерных трудов.
— Не прикажет ли ваше высочество начать переговоры о выкупе? Ибо по закону камень всё ещё принадлежит вам.
— Нет, рано. Не стоит беспокоить сеньора Галли. Вы прекрасно потрудились, мэтр Бенедикт, и заслуживаете награды. Я подумаю, как вознаградить вас наиболее достойно.
Первая статс-дама по-прежнему не сводила с неё глаз.
Герцогиня чувствовала её взгляд, чувствовала давящее, сверлящее в самом виске.
Анастази может ошибаться в подоплеке, но она не ошибается в предчувствии, в предсказании. Она знает, что происходит нечто для неё запретное, что впервые за много лет она выведена за круг, ей завязали глаза и окружили глумливым молчанием.
У неё нет улик, нет схваченных за руку подельников, но у неё безошибочный звериный нюх. Ей достаточно поглубже вдохнуть, и в нос ударит кислый аромат грязной тайны, зловоние притворства. Вот почему она так смотрит. Она слишком опытна, слишком умна.
Как старый охотник, она умеет распутывать закольцованный след. Не овладела ли она искусством читать мысли?
За своё лицо Клотильда могла быть спокойна. Но за физиономию Дельфины она бы не поручилась. Эта выцветшая моль, отягощённая непомерным самолюбием, не откажет себе в мелком удовольствии бросить в сторону Анастази торжествующий взгляд. И даже сложить припухлости и неровности своего лица в торжествующую гримасу.
Для Анастази этого будет достаточно. Она возьмёт след.
Клотильда повернулась к Анастази спиной. Пусть сверлит затылок. А ей нужно подумать.
Как сапфир мог попасть к банкиру? Не к ростовщику, не к скупщику краденого, не к ювелиру, а именно к банкиру, и не простому, а к одному из самых влиятельных, того, кто кредитует особ королевской крови.
Почему бы нет, собственно? Геро мог предложить сапфир первому встречному ювелиру, и мошенник не преминул его обмануть. Дал ему тысячу ливров за бриллиант стоимостью в пятьдесят.
Геро об истинной цене догадывается, ибо знает кому перстень принадлежал прежде, но настаивать на своём и не подумает. Поспешит избавиться.
Да и деньги нужны. С ним теперь дочь. Они скрываются, вероятно, попытаются уехать из Франции.
Нет сомнений в том, что люди, похитившие его из Отель-Дьё, вряд ли обладают достаточными средствами, иначе ему бы не пришлось продавать сапфир.
Или Геро не желает оставаться в должниках. Он продал камень. А покупатель, оценив добычу, перепродал камень банкиру.
Теперь банкир желает знать настоящую цену. Она могла бы предъявить свои права. Тому, что сапфир её собственность, есть немало свидетельств. Сама королева-мать.
К тому же есть официальная опись имущества казнённого маршала д’Анкра и его супруги Элеоноры Галигай, и так же список того, что из имущества стало собственностью членов королевской фамилии.
Камень был подарком матери по случаю рождения сына. Камень упомянут и в талмуде казначея. Получить сапфир обратно труда не составит.
Законно предположить, что, узнай банкир имя его владелицы, он бы поспешил вернуть перстень, ибо не упустил бы случая заручиться благосклонностью принцессы крови.
Но банкир ничего не знает. Вернуть камень – цель малозначимая. Собственно, камень уже возвращён. Истинная цель — выследить того, кто этот камень продал, выследить Геро.
Анастази всё ещё смотрела.
«Она знает, — в который раз подумала Клотильда, — знает. Следует расспросить Дельфину».
0
0