Мне нравится смотреть на спящего Шеврина. Во время сна непобедимый дракон превращается во всего лишь мальчишку — расслабленного, спокойного, милого, порой ласково улыбающегося. Сейчас же ему снится что-то тяжелое, возможно битва, вон как рукой дергает и едва не сбрасывает меня ногой. И хвост с острым наконечником выглядывает из-под одеяла. Такой странный, немножко смешной, немножко грозный дракон. Я ласково щелкаю его пальцем по носу и Шеврин успокаивается, вдруг хватает мою руку, подкладывает себе под щеку и как-то беззащитно улыбается. Кошмар почти убран…
Вспоминаю, как мы очень медленно налаживали контакт. Все началось с вышитых рубашек. Очень уж драконам приглянулось мое кустарное творчество. Все попытки объяснить, что швея из меня поганая, привели только к еще большим просьбам типа:
— Вышей и эту рубашечку, ну пожаалуйстааа…
И глаза такие просительно-умильные, как у кота из Шрека. Вот как тут не вышить? А ведь законодателем этой моды стал Шеврин, первым увидев выгоду в вышитых рубашках. Потом присоединился Шеат, за ним потянулись золотые, а дальше уже все семейство требовало себе рубашечку или футболочку с вышивкой. Все равно с какой, лишь бы я шила.
Так и повелось. Я помню один занятный разговор с Шеврином, когда он притащил мне еще пару рубашек и несколько катушек цветных ниток. Я тогда еще спросила, зачем им все эти рубашки, они ведь могут создать себе какие угодно с какими хочешь узорами, вышивками, наклейками, да хоть с голым чертом верхом на ведьме… но нет.
— Солнце, ты сама не понимаешь, что ты создаешь! — улыбается Шеврин белоснежной улыбкой, сгребая меня в охапку. А потом еще и кусает за шею для острастки. Мол, вышивай, а то хуже будет.
— И что я такое создаю? — комкаю в руках две рубашки — серую и черную. Нос мой невольно упирается в грудь черного дракона. В аккурат в вышитого мною же маленького смешного голубого дракончика с раскрытой пастью.
— Это же настоящие артефакты! — вскидывает руки к небу Шеврин, будто у себя на лекции поражается тупостью очередного студента. — Это и защита, и легкое исцеление, и вот даже… ну, скажем так… — он замялся, — пусть будет сильнейшая привязанность. Вот посмотри, как светится.
Я послушно отстраняюсь и смотрю на вышитого драконыша. Великие боги, но это ведь просто узор из ниток! Когда я делала это, я даже не сумела нарисовать дракона, просто создала рисунок на рубашке… А он… ему нравится. Что поделать… И ведь когда я вышиваю, мне действительно хочется, чтобы они были здоровы, защищены от всяких напастей и чтобы знали, что я… дорожу ими. Еще не люблю, но уже и не брошу. Если только не…
Я отмахнулась от дурацких воспоминаний и погладила свободной рукой густую черную шевелюру, выбившуюся из сплетенной вечером косы. Дракон выпустил мою руку, разметался на кровати, благополучно облапил правой рукой бедро Шиэс, левой — ногу Шеата, решил, что так и надо и снова затих. Смешной он.
Качаю головой, рассматривая живописную компанию, сбоку завозился Шэль, учуявший, что я не сплю. Почему-то не спится, хоть плачь. Может как раз для того, чтобы посмотреть на спящего Шеврина, грозу подушек? А может, чтобы погладить снова увидевшего кошмар Лэта? Или почесать за ушком Шиэс, опять затискавшую чей-то хвост. В мешанине народу не разобрать, где чьи части тела. Вот так и сижу.
Они на самом деле уже стали мне родными. Настолько родными, что я порой скучаю, когда их нет рядом. Они все, даже неугомонный Хэль. Кстати, где эта обезьяна? Я оглянулась — сверх дрых на Ольчике, беззастенчиво облапив зеленого бедолагу и закинув на друга ногу. Ну вот такая компания. За ними примостился уставший за день Тэвлин, которому придурковатые студенты не дают выспаться в преподавательской общаге. Вот и приходит демиург к нам ночевать, ведь мы не устраиваем пирушек и не взрываем петарды в три часа ночи.
И все они — мои. А я — их. С утра вон невозможно нормально умыться, пока со всеми лично не поздороваешься. При чем драконы обыкновенным «добрым утром» не ограничиваются. Они обязательно или лизнут, или куснут, или обнимут, или же все вместе и сразу. Некоторые еще и поцелуют, чтоб наверняка. А их слюна почему-то в плазму не впитывается, зато очень противно стягивает кожу. Вот и приходится переживать пару ритуалов умывания и приветствия каждое утро. Но это… такие мелочи, если честно, по сравнению с тем, что они все живы, вполне вменяемы и даже… ну может быть… немножечко счастливы…
Я не знаю, счастливы ли они, живя в таком большом гнезде. Но я знаю одно — они стали настолько родными, настолько близкими мне… такими… нужными, я бы сказала. Вот даже мысли разбегаются. У меня никогда не было этих теплых чувств, я не могу их описать даже. Вот это ощущение родства и… необходимости? Кажется, так. Они мне необходимы.
Шеврин чуть приоткрывает мутные от сна глаза, секунду внимательно всматривается в мое лицо, а после рывком поднимается и обнимает меня до хруста. Даже плечи немного сплющиваются.
— Скажи, то, что я сейчас увидел — правда? — я потрясенно молчу. И что же он там увидел, бедняга? Мою всклокоченную от сна голову?
— Смотря, что ты увидел. Если жрущую кошку-фамильяра, то это правда. Вон она, ночной зверь, лопает вторую миску, куда только лезет…
Я кошусь на кошку, кошка — на меня, в нервном мурке слышится что-то вроде «отстаньте» и фамильяр продолжает свой ночной пир. Завелась на мою голову…
— Нет, с кошкой все в порядке, — отмахнулся Шеврин. — А с тобой… Я надеюсь, правда.
Крепкие руки чуть ослабляют хватку, я удобнее поворачиваюсь, стараясь не придавить раскинувшего руки серебряного и чей-то выпущенный на свободу слегка помятый хвост. Дракон склоняет голову и тонкие клыки впиваются в кожу шеи, легко прокусывают сдавшуюся без сопротивления плазму, погружаются внутрь. С чего бы это? Он раньше никогда так не грыз капитально. Плазма же реагирует на вторжение вполне спокойно, привыкшая к постоянным кусаниям, как к знаку внимания. Подумаешь, не рассчитал. Везет Шеврину. Пока что везет.
Но расчет все же был. Дракон смерти приподнимает голову, извлекая длинные клыки, улыбается странной, полубезумной улыбкой, похожей на оскал в мерцающем свете настенных часов. Плазма медленно затягивает две ранки, будто ожидая, пока Шеврин повторит укус в то же место. Ну так что все это значит, в конце концов?
Мое грозящее вылиться в разборки возмущение он заткнул ладонью, просто толкнув меня в общую кучу и положив мне на голову подушку.
— Спи, все вопросы потом.
Я прикрыла глаза, ощущая тепло спящих рядом тел, чью-то руку, привычно нашарившую меня, кажется, это Шиэс, судя по шершавому маникюру… ладно, потом, так потом.