Катя и Пашка стояли на крыше девятиэтажки на Красноармейском проспекте. А внизу простирался город, расщеплённый надвое. Один: Барнаул – столица мира. Другой: Барнеаполь – дыра дырой. Ездили трамваи, автобусы, машины. Спешили по своим делам люди. В столице мира работало метро, и люди спускались в переходы, а потом выходили наверх на другом конце города. А в Барнеаполе метро не было и не предвиделось. И люди стояли на трамвайных и автобусных остановках, а потом тряслись через весь город или с тоской торчали в пробках. В Барнауле небо было голубое и улицы чистые, а в Барнеаполе шли кислотные дожди, а улицы были завалены мусором. И отсутствовали общественные туалеты.
Эти два таких разных города существовали в одной точке пространства и в одно время. Многие люди не замечали, что города два. Кто-то жил в Барнауле, кто-то в Барнеаполе. Люди встречались, разговаривали и не понимали друг друга.
Пашка заботливо обнимал Катю за плечи, а она смотрела на город и молчала. А город пел! Звенели трамваи, гомонили прохожие, гудели авто, чирикали воробьи, гулили голуби. Город вздыхал, улыбался, хмурился… Город жил.
Катя коротко глянула на Пашку. Он сразу же отозвался на это её небольшое движение и ободряюще сжал плечи. Катя улыбнулась и прильнула к любимому. Но через минуту в её фигуре снова появилось напряжение, а во взгляде – тревога.
– И как мы будем жить? – спросила она.
Пашка нежно поцеловал её макушку, а потом зарылся в мягкие волосы, вдохнул их запах и улыбнулся.
– Мы… будем жить, – ответил он.
Катя стояла, слушала город, ощущала его. Город жил в ней. Вот такой – расщеплённый. И только от неё, от её выбора зависело, что она увидит вокруг: Барнаул или Барнеаполь.
«Я хоть понимаю, что происходит… – подумала Катя. – А как другие живут? Они ведь не знают!»
От этих мыслей Катя поёжилась.
– Замёрзла? – сразу же отреагировал Пашка. – Может, пойдём домой?
Катя улыбнулась ему, и солнечный луч прорезал накатившие было тучи, заиграл, возвращая городу краски. «Как хорошо, что ты у меня есть!» – подумала она. А вслух сказала:
– Пойдём.
Герцогиня отослала первую статс-даму к принцессе Конде, чтобы переговорить с фрейлиной наедине.
— Она так никуда и не отлучалась? – в сотый раз задала свой вопрос Клотильда.
— Нет, — мрачно ответила Дельфина.
За Анастази негласно приглядывали, когда она покидала Аласонский дворец или Конфлан. Дельфина приставила к ней двух своих людей, двух пройдох, поднаторевших в воровстве, подлоге и лжесвидетельстве.
Но Клотильда почти не рассчитывала на успех. Анастази уже знает о шпионах и великодушно позволяет за собой следить, потешаясь над неловкостью этих филеров. Она не пыталась скрыться или утаить свои намерения. Напротив, действовала с вызовом, напоказ. А на Дельфину поглядывала с откровенным презрением.
Но сама Дельфина держалась с удивительным самообладанием, сберегая лепесток мстительного пламени, как невольный свидетель преступления, чей острый взгляд сулит неожиданный барыш.
Клотильда заметила в её бесцветных глазах тёмную искру, которую фрейлина поспешила спрятать, как осторожный игрок свой последний козырь. Она не спешила предъявлять свой козырь, ждала вопросов, наводящих пояснений.
«И эта играет в заговор, — с раздражением подумала герцогиня. – Цену себе набивает. Но что же ей известно?»
— Что ж, — протянула она с самым безразличным видом, — если у вас ничего нет, не смею вас больше задерживать. Может быть, ваши люди недостаточно опытны и проворны? Или пренебрегают службой? Тогда замените их. Гоните их в шею.
Уверенность Дельфины немедленно дала течь, как проколотый рыбий пузырь.
— Те двое, что следуют за мадам де Санталь, в самом деле пока не находят ничего ценного и необъяснимого в её перемещениях. Она строго исполняет свои обязанности и не замечена с кем-либо подозрительным, чьё присутствие она не смогла бы внятно оправдать.
— Ох, Дельфина, кто в вашем понимании может быть обозначен как персона подозрительная или благонадежная? Да я назову вам с дюжину имён, кого почтенный парижский буржуа украсит именно этим эпитетом — подозрительный, но тем не менее, мадам де Санталь с этими господами встречается и делает это по моему поручению. Подозрительность – категория зыбкая, почти недоказуемая. Вам бы следовало придерживаться определений более строгих.
Рыбий пузырь уже залипал с одного бока, увязая в складках, но Дельфина не сдавалась. Она всё ещё держалась на плаву, загребая невидимым плавником.
— Суждения вашего высочества, как и всегда, лишены изъяна. Возможно, моё природное косноязычие сослужило мне дурную службу, но обстоятельства таковы, что я вынуждена вступиться за своих соглядатаев, ибо их старания не заслуживают столь несправедливых упреков. Если их усилия до настоящего момента бесплодны, в том не их вина.
— Другими словами, вам нечего мне сказать. У вас ничего нет.
Дельфина вскинула голову. В игру вступил козырь.
— Не совсем так, — робко возразила она. – Ничего нет от двух соглядатаев в Париже. Но есть от других.
— От кого?
— От конюха.
— От конюха?! А этому что известно?
— Лошадь. В конюшне вашего высочества появилась лошадь из Ангулемской конюшни.
Клотильда уставилась на свою фрейлину в полном недоумении.
— Какая ещё лошадь? В конюшне десятки лошадей.
— Верховая лошадь, — еще тише добавила Дельфина. – Мадам де Санталь приехала на ней из Ангулема.
Недоумение и раздражение возрастали. Клотильда готова была взорваться.
— И что с того? – прошипела она.
— Мадам де Санталь не ездит верхом. Никогда. Она всегда берёт экипаж, если отправляется за пределы Парижа. А в городе ходит пешком или пользуется портшезом. В Ангулем она отправилась в экипаже. За кучера был этот, как его, её телохранитель, бывший пекарь. Но вернулась с верховой лошадью, которую одолжила у вашего наместника.
Клотильда по-прежнему ничего не понимала. Но не произнесла ни слова. Дельфина продолжала, обретая уверенность.
— Как и ваше высочество, я поначалу не приняла появление этой лошади во внимание. Я даже и не знала о ней, пока старший конюх не посетовал на скупость мэтра Бенедикта, ибо взятые на постой животные изводят слишком много овса. Мадам де Санталь поставила лошадь в конюшню, но не распорядилась относительно фуража. Вот я и поинтересовалась, что за лошадь такая. Сама кобыла ничего не стоит. Так, обыкновенная полукровка. Но я задалась вопросом, зачем кобыла ей понадобилась, если вернулась она, как и уехала, в экипаже. Зачем ей было одалживать в Ангулеме лошадь? Не было ли у неё намерения совершить прогулку верхом? Но ради удовольствия она этого делать не будет, ибо верховую езду терпеть не может, а сделает во имя крайней необходимости, тайной встречи или заговора.
Глаза Дельфины уже сверкали. Даже обтянутые сухой бледной кожей скулы порозовели.
«У неё, оказывается, и кровь наличествует» — с удивлением резюмировала герцогиня. Она уже избавилась от раздражения и слушала Дельфину с возрастающим вниманием.
— И что же вы предприняли? Допросили лошадь? – не смогла она удержаться от насмешки.
Но Дельфина и бровью не повела. Рыбий пузырь уже надувался. Он уже раздулся до неестественных размеров и превзошел в грандиозности свою обладательницу.
— Увы, если бы такое было возможно, обладать даром понимать четвероногих тварей. Это значительно облегчило бы мою задачу, но даром таким я не обладаю, и потому воспользовалась языком человеческим.
— Это как же? Неужели разговорили кучера?
— Это ещё более невыполнимая задача. Я бы с большим успехом добилась ответов от лошади. Да и та старая горничная скорее даст себя изрезать на куски, чем произнесет хотя бы слово.
— Какая горничная?
Дельфина окончательно осмелела. Выпрямилась, расправила плечи.
— Да то косоглазое страшилище, которое вы некогда к нему приставили. Горничная Жюльмет.
— Ах эта… Так она теперь горничная Анастази? Несколько я помню, она и горничных терпеть не может. Одевается сама. Допускает их в свои комнаты по крайней необходимости. Собрать грязное бельё и комья пыли по углам. И вдруг горничная!
— Его горничная, — многозначительно добавила Дельфина.
Клотильда вздохнула.
— Вот в этом, пожалуй, я не усматриваю ничего удивительного. Пожалуй, вы правы, утверждая, что это, как вы выразились, косоглазое страшилище даст себя убить, чем выдаст свою нынешнюю госпожу, а вместо с ней и своего бывшего господина, я подобно вам, не сомневаюсь. Тогда никого не остаётся. Чьим же языком воспользовались вы?
— Мне пришлось затратить на это гораздо больше времени, чем я рассчитывала. Вот почему я докладываю об этом только сейчас, ибо мой лазутчик вернулся только вчера.
— Ещё один лазутчик? А его куда вы посылали?
— Я отправила его проделать тот же путь из Ангулема в Париж и расспросить на всех постоялых дворах, где останавливалась мадам де Санталь со своей свитой. Внешность у всех троих довольно приметная, не правда ли? Их должны были запомнить.
— Но это же всё равно, что искать бусину на дне реки!
— Не совсем. На той дороге через Пуатье придорожных гостиниц не так уж много. К тому же, мне всё же удалось выяснить, что возвращались они через Орсей и Шартр. Старуха Жюльмет не сочла это нужным скрывать. Она страшно важничает, что первая статс-дама держит её при своей особе, и потому болтает без умолку. Она перечислила все гостиницы, где они давали отдых лошадям. И назвала постоялый двор в Орсее. Мой человек побывал там.
Дельфина сделала многозначительную паузу. Клотильда ждала. Что-то горячее, жгучее подкатило к сердцу.
— Мадам де Санталь на том постоялом дворе не было.
— Что с того? Они могли поехать другой дорогой, через Орлеан.
— Нет, нет, они ехали именно этой дорогой, которую я указала. Видели карету и её слуг. Осмелюсь напомнить о внешности этих слуг. Их видели и запомнили. А мадам де Санталь появилась позже, почти сутки спустя.
Клотильда склонила голову набок. Потерянные сутки Анастази не внушали ей основательных подозрений. Придворная дама, исполняя данные ей щекотливые поручения, отсутствовала гораздо дольше и по возвращении предъявляла своей высокопоставленной покровительнице краткое резюме исполняемого, а не подробности.
И Клотильда была ей за это благодарна. Средства достижения цели были ей неинтересны. Какая важность в том, что Анастази оставила своих слуг и где-то пребывала без хозяйского присмотра?
На ней по-прежнему лежало немало обязанностей, она держала в своих худых, цепких пальцах немало долгосрочных интриг. Ей не нужны были свидетели, и это правильно.
Даже такие свидетели, коих, по утверждению Дельфины, предпочитают судьбу разделанных на прилавке свиных туш. Но Дельфина и не собиралась сдаваться.
— Я позволила себе продолжить следствие и прежде всего задалась вопросом, где мадам де Санталь могла покинуть своих спутников.
Клотильда усмехнулась.
— Да где угодно!
— Не совсем так, — робко ответила бледная фрейлина. – Королевство его августейшего величества бесспорно велико, но и у него есть очертания и границы, а также обозначенные на карте дороги. Я посмотрела на эту карту. Мой человек установил, что их видели в Пон-Эврар, а оттуда дорога на Париж одна и единственный перекресток там, где дорога сворачивает на Эври. Я подумала, что шансов очень мало, ибо она могла свернуть и раньше, поехать напрямик через поля, но я всё же поручила проверить и ту дорогу.
Дельфина вновь затянула паузу, и Клотильда заметила торжествующий огонек в её глазах.
Неужели эта снулая рыба оказалась права?
— Её видели на той дороге, — шёпотом произнесла Дельфина. – Она останавливалась на постоялом дворе в Бри-ле-Комт, чтобы напоить лошадь. Ту самую, из Ангулема. Её потому и запомнили, что она ехала верхом совершенно одна! Много ли на свете отыщется женщин, кто осмелится путешествовать в одиночестве по сельским дорогам?
Клотильда кивнула. Если Анастази пыталась сохранить какую-то тайну и с этой целью избавилась от двух свидетелей, то, оставшись в одиночестве на дороге, допустила ошибку. Вместо двух свидетелей приобрела целую дюжину.
— Куда же она направлялась?
— Она спрашивала дорогу на Лизиньи.
— Куда?! На Лизиньи? Но это же… , — Клотильда порылась в памяти, — это поместье герцогов де Шеврез. Какого черта ей там понадобилось? Тем более, что сама герцогиня находится в Туре. Она в ссылке, ей запрещено возвращаться в Париж. Она что же сбежала? Что же это получается? Анастази без моего ведома, ввязалась в эту интригу?
— Поместье вот уже больше года не принадлежит Шеврез. Его продали за долги.
Клотильда в изумлении уставилась на фрейлину.
— Я ничего не знаю об этом. Шеврез разорена?
— Это случилось после того скандала с королевой, помните, когда Анна упала, споткнувшись, и потеряла ребёнка. Тогда король распорядился выслать герцогиню в первый раз. Герцогиня тогда тратила деньги своего мужа, одаривая королевских фаворитов и канцлера. Даже Ришелье что-то перепало. Но это не помогло. Она была выслана, а поместье заложено. Когда пришел срок его выкупа, герцог де Шеврез денег не дал, не дал и его брат, принц Конти. И тогда поместье было продано. Эту историю герцогиня тщательно скрывает, вот почему о продаже любимого поместья ничего не известно.
— А кто купил Лизиньи?
— Я не совсем уверена, но, кажется, банкирский дом Галли из Сиены.
— Что?!
Клотильда вскочила. От резкого движения несколько документов с её стола вспорхнули, как осенние листья. Дельфина отшатнулась.
— Повторите, — с шипением потребовала герцогиня. – Кто купил поместье?
— Банкирский дом Галли.
Рыбий пузырь, до того справно придававший форму костлявому тельцу с выпирающими рёбрами, внезапно сдулся, и Дельфина вся сжалась, усохла до рыбьей подсушенной шкурки.
Клотильда сделала несколько быстрых шагов по кабинету. На фрейлину она не смотрела.
— Не может быть! Не может быть! Таких совпадений не бывает. Я не верю в совпадения. Сапфир – Галли, и поместье – тоже Галли.
Она быстро обернулась к Дельфине. Глянула страшно, как разгневанное божество.
— Кто живет в поместье?
— Я… я не знаю.
— Так узнайте, черт бы вас побрал! Если Анастази туда ездила, следовательно, там кто-то живёт. Ибо сам банкир там вряд ли поселится. Это обычная деятельность банкирского дома – скупать по дешевке заложенные поместья, а затем продавать их за двойную цену. Но Галли, Галли… Почему Галли? Я вновь слышу это имя. Но как Геро может быть связан с итальянским банком?
— Я не знаю, — жалобно проблеяла Дельфина.
Клотильда обнаружила, что произносит свои мысли вслух. Она даже схватила фрейлину за плечи и немилосердно встряхнула.
Вернувшись к действительности, Клотильда отпрянула и украдкой вытерла ладони о корсаж.
Медленно вдохнула и закрыла глаза. Под веками плясали пятна. Радужные, бесформенные. Они меняли свой цвет, подчиняясь ударам сердца. Удар – тёмно-бордовый, удар – лиловый, удар – ярко-синий.
— Вы отлично справляетесь, Дельфина, — произнесла герцогиня уже своим обычным голосом. – Признаться, я и не ожидала, что вы проявите такие чудеса сообразительности. Поистине, зависть великий вдохновитель. Узнайте, кому принадлежит поместье, и кто там обитает.
Дельфина поклонилась.
Не чувствую ничего, только вижу и слышу. Слышу, как затихает и останавливается главное сердце. Второе пока работает. Всё, как год назад, только не больно. Ручейка под носом нет, значит точно умру.
Не от яда, так от жажды. Глупо. Почему не больно? Сломал позвоночник, или яд действует? Какая теперь разница. Сколько мне осталось? Десять минут? Сутки? Неделя? Если умру от яда, то не больше часа. Время подводить итоги.
Справится Сэм с моей задачей? Двенадцатилетний мальчишка, который неделю назад научился читать по слогам. Смешно.
Чёрт, ну не один же он там! Завтра главный компьютер заработает. Сэм знает, что делать, компьютер знает, как. Пусть хоть гаремы грабит, только бы справился. Не будет он до завтра ждать. Сегодня же пойдёт Лиру спасать. Он во всех играх — оруженосец леди Тэрибл, я же видел.
Вот Лира бы справилась. Чтоб за меня отомстить. Чтоб от всех церкачей мокрого места не осталось. Нет, не справится она. Горячая, дров наломает.
Тита надо. Тит, Лира и Сэм. Только вместе. Тит в деревне, Лира в плену, Сэм тоже скоро или погибнет, или попадется. Значит, провал. Полный.
Что без меня компьютеры смогут сделать? Разработают месторождение, закончат ремонт базы, и всё. Где строить вторую базу, я не сказал, значит, строить не будут. Через десять лет киберы законсервируют базу ещё на тысячу лет. И всё.
Если появится следующий дракон, ему придется пробивать стальную дверь полуметровой толщины. И жить на балконе.
Не будет он жить на балконе, там холодно. Значит, тупик. Вот и второе сердце бьётся все слабее. Почему я до сих пор не умер, я же не дышу. Может, перепонками крыльев кислород усваиваю? Да у меня же только одна осталась.
Что это хлюпает? Шаги? Точно. Кто-то идёт. Тот церкач, ведущий, хотел получить мой череп. Вот удивится, когда увидит на месте нижний клык. Почувствую я что-нибудь, когда будут отрезать голову, или нет?
В поле зрения появляется человек. Тот самый, который стрелял из арбалета. Мокрый по пояс. Осторожно подходит и несколько раз тыкает мечом в нос. Слышу, но ничего не чувствую. Даже не могу сфокусировать на нём глаза. Но на церкача он не похож. Скорее, оруженосец какого-то рыцаря. Машет ладонью перед левым глазом.
Потом обходит меня кругом. Пытается приподнять морду за верхний клык. Клык с чмокающим звуком выворачивается из челюсти и остаётся у него в руке. Не чувствую никакой боли. Человек удивлённо смотрит на зуб, потом вытирает об траву и прячет в мешок. Стаскивает с дерева перепонку, расстилает на траве, извлекает стрелу и сворачивает, как одеяло. Потом достаёт меч и идёт ко мне.
Когда отходит, вижу, что укладывает в мешок мои уши. Уходит. На глаза медленно течет густая, коричневая кровь. Ничего не вижу. В ушах появляется звон.
Пришла пора сказать всем: «Прощайте». Как меня зовут? Как же меня зовут?
Прихожу в себя от боли. Темнота и боль. Волнами. В такт дыханию. Я дышу! Зачем? Так было хорошо. Теперь буду умирать от жажды. Долго-долго. Вечность. Так уже было, но там был ручей.
Почему мне не везёт? Почему тот гад не отрубил мне голову? Надо что-то делать. Не могу терпеть такую муку. Надо решить логическую задачу. Какую? Только что знал. Дурак, ясно же, как сделать, чтобы было не больно. Хоть бы минутную передышку. Я бы придумал.
Не могу думать. Знаю! Надо умереть. Как? Не могу. Тогда надо вырубиться. От боли. Это могу. Только, чтоб с первого раза. На второй духа не хватит.
И-и-и раз! Резко пытаюсь вскочить, и тут же проваливаюсь в бездонный чёрный колодец…
Перед глазами цветные пятна. Дышу. Больно, но терпимо. Хочется пить. Пока просто хочется. Потом будет очень хотеться, потом невыносимо хотеться, потом будет всё равно.
Всё уже было. Давно, год назад. Целую жизнь назад. Почему же я не умер? Потому, что упал на дерево и сорвал перепонку вместе со стрелой. А того яда, который уже проник в организм, не хватило. Я на островке на болоте. Тут только четыре дерева на пятьсот метров вокруг, я помню. Надо же, как не повезло. Теперь буду умирать от жажды всю жизнь.
До воды двадцать метров в любую сторону, а я умру. Надежд создателей не оправдал. Не знаю, какие у них были надежды, но не оправдал. Лиру не спас. Заработал всеобщую ненависть в деревне. Лючии спину сломал. Смерть неудачника. Скорей бы.
Попробую гипноз. Я устал. Я очень устал. Я хочу спать. Я засыпаю…
Теперь очень хочется пить. Долго моргаю, чтобы очистить глаза от засохшей крови. Очистил. Утро. Нет, вечер. Какая разница. Спать.
Я устал. Я очень устал…
Пить. Если вытянуть крыло вперед, то, когда пойдет дождь, вода по перепонке будет стекать в рот. Какое крыло? На левом я лежу, на правом нет перепонки. Жаль, такая идея пропала. Какая разница, дождя всё равно нет.
Он сдержал слово.
Все оставшиеся недели зимы Исли не приходил в спальню Ригальдо, а когда ему надо было поговорить с супругом, посылал за ним слуг.
Ригальдо сперва не верил, что он настроен серьезно. Исли видел это по его косым взглядам, по напряженной спине, по синякам, залегшим под глазами – Ригальдо плохо спал. Наверняка прислушивался по ночам, не раздадутся ли шаги на лестнице.
В Черном замке невозможно было что-нибудь скрыть. Всего через пару недель тишком поползли слухи. Кто-то мстительно шикнул: «Королевич, похоже, по швам треснул». Кто-то усмехнулся в кулак: «Забрюхател!»
Когда эти слухи достигли ушей Ригальдо, результат вышел неожиданным: тот воспрянул. Его плечи развернулись, подбородок вновь поднялся, мальчик перестал походить на озлобившегося звереныша и ощутимо успокоился – насколько это было возможно в его положении. Однако он старательно избегал сталкиваться с Исли вне официальных приемов, и тот не мог его за это винить. Они никак не обсуждали решение Исли, не говорили даже, насколько временная эта мера. Исли просто не трогал своего мужа, и тот был ему благодарен за это.
Недели шли. Исли погрузился в государственные заботы, Ригальдо слонялся по замку: ел, спал, скучал. Он мог по целому дню провести в библиотеке. Исли немного опасался, что он замерзнет в холодном помещении, но Ригальдо и вправду оказался «живучим», как сказал Финиан.
В конце зимы Исли впервые позволил Ригальдо покинуть замок – настало время снова «кормить» трясину. Ритуал мало чем отличался от того, который прошел осенью.
Когда возвращались, окруженные охранниками, чуть было не случилась неприятная история: в деревне, которую они проезжали, под копыта коней выметнулся ребенок.
Он был совсем маленьким, этот бесстрашный клоп. И он бежал навстречу отряду, подняв руки, как будто к родной матери. Каким-то чудом миновав идущих рысью коней охраны, он подлетел к Ригальдо. Тот осадил коня на скаку, поднял на дыбы. Жеребец махал передними ногами в воздухе, а Ригальдо, напрягая руки, не давал ему опуститься, чудом не падая из седла.
– Дядя! – кричал мальчишка, светясь от счастья. – Дядя, я тута!
Жеребец отступал на задних ногах, хрипя и кося глазами, с удил летела пена.
К счастью, подоспела курица-мать. Ахнув, она подхватила свое чадо. Жеребец тяжело опустился, а один из солдат принялся охаживать дурищу плетью – чтобы смотрела лучше за недорослем. Она повалилась на колени, согнула спину, причитая, а ребенок так и тянул руки к Ригальдо и улыбался бледной голодной мордашкой.
После происшествия Ригальдо был рассеян, молчалив и снова пропадал в библиотеке. А спустя два дня Исли заметил, как он пытается подманить кухонного кота, и подумал: он просто очень одинок, мой мальчик, он настолько ужасающе одинок, у него нет ни друзей, ни близких в целом свете. Неудивительно, что его взволновал протянувший к нему руки ребенок какой-то крестьянки.
*
Однажды сенешаль, кланяясь, спросил, как будет угодно поступить с портретами принцесс, которые скопились в замке еще при прежнем короле. Исли стало любопытно, и он пошел за лордом-распорядителем до маленькой угловой комнатки, в которой разложили вытащенные из кладовой гобелены.
С полотнищ на Исли чинно смотрели девицы в нарядных одеждах – с золотыми, черными, рыжими косами. Шитье придворных мастериц выглядело настоящим чудом, хотя и не особенно достоверным. Некоторые из этих незамужних принцесс были ровесницами Исли – он точно это знал. Но в чем-то Ригальдо был прав: на портретах все они были достаточно пригожи, чтобы вызывать интерес. Хотя, конечно, больший интерес в таком браке всегда вызывает политическая выгода.
Он внимательно разглядывал девушек на портретах. Любая из них могла в итоге оказаться невестой Ригальдо, и если бы король-паук не тянул так с выбором партии, Исли мог встретить своего юного королевича, когда тот был бы уже повенчан с такой же юной женой.
Думать об этом было странно.
– Некоторые из них весьма милы, – произнес у него за спиной голос Антейна. Тот осторожно обошел Исли и приблизился к гобеленам. – Вот эта, например, третья дочь государя Эльдфельда. Или вот эта – она до сих пор не замужем, я узнавал. Или вот та – если вашему величеству прискучили брюнетки.
Намек в последней фразе был достаточно прямым. Исли покосился на своего побратима и советника:
– Моему величеству по душе, чтобы друзья не совали нос в мою постель.
– О да, конечно, – Антейн потупился. – Должно быть, поэтому все в замке знают, что ваше величество коротает ночи в одиночестве.
– А как иначе, – Исли твердо взглянул ему в глаза. – Ведь идет пост. Разве король не должен быть примером для подданных в очищении души и тела?
– Да, в самом деле, – тонкие брови Антейна сошлись на переносице. – А то при дворе поговаривают, что сыну тирана уж больно привольно живется. В то время как ваше величество вынуждены расхлебывать все последствия этого недальновидного соглашения…
– Какие последствия? – хмуро сказал Исли. – Мы с принцем норфларским обвенчаны перед богами – и смирно несем свою ношу.
– Но принц норфларский не родит вашему величеству сыновей, – голос Антейна был печален. – Я с самого начала думал, что этот дерзкий брак может стать серьезной проблемой.
– Тут нечего пока думать, – Исли перевернул гобелен с синеокой принцессой Эльдфельда лицом вниз. – Сейчас у меня есть новорожденное детище – Вестфлар. Ему принадлежит и мое сердце, и силы. Детей настрогать несложно и позже, друг мой, в нашем роду мужчины до глубоких седин сохраняли плодовитость.
– Все так, как вы говорите, ваше величество, – поклонился Антейн. – При условии, что ваше здоровье окажется крепче здоровья принца Норфлара. Потому что иначе любая рана на войне или охоте может стать роковой, и ваш род на вас и прервется. И тогда стервятники и захватчики разгромят и растащат Вестфлар, потому что у вас не окажется законного наследника.
Исли сжал губы. Все так. Его взгляд упал на очередной гобелен. Чернокосая принцесса улыбалась, кротко сложив руки.
Он овладел Ригальдо в брачную ночь, а после насильственно подчинил себе его тело, но это мужское, крепкое, живучее тело не могло понести, сколько бы раз Исли ни наполнял его своим семенем. И это к счастью, внезапно подумал Исли, чувствуя, как на лбу выступает пот. Был бы Ригальдо принцессой – с него сталось бы спрыгнуть с крыши, только бы не рожать от врага сыновей.
Иногда – чаще под утро, когда он просыпался с железно стоящим членом – в голове Исли начинали бродить смутные мысли о том, что, может быть, терпением и лаской он мог бы вновь покорить мальчика. Сжимая себя под одеялом, он закрывал глаза и представлял разные глупости. Может, это весна так на него действовала. Может, вынужденный пост.
– Я думаю, мы оставим этот разговор для других времен, – сказал Исли. – Однако он напомнил мне кое о чем. Из Вестфьорда со мной прибыло много холостых воинов, которые имеют в этих краях только то, что я дал им по праву раздела добычи. После поста я начну заключать браки между своими людьми и дочерьми норфларских лордов. Пора двум королевствам объединиться не только на бумаге.
Что такое ссора? Это столкновение двух и более точек зрения, абсолютно исключающих друг друга в том виде, в котором они заявлены. Ссора очень похожа на регби. Толпа народа в больших шлемах, сквозь которые они едва ли видят землю под своими ногами, не говоря уже о чувствах других, о каких-то рамках. И вот эта практически слепая, абсолютно глухая толпа бегает по кругу, пытаясь обнаружить какой-нибудь выход. Стоит ли говорить, что это все бессмысленно? Если да, то прочитайте предыдущее предложение с утвердительной интонацией. Ситуация изменится, только если кто-нибудь из них снимет свой шлем и оглядится по сторонам, попытается понять остальных и увидит, что заветная дверь на самом деле на другом конце поля. И тогда возникнет совсем другая проблема — заставить хоть кого-то поднять и свою голову тоже. Или уйти одному, забыв о всем случившемся как о страшном сне.
Ссора у действительно близких людей протекает совсем по-другому. Здесь не будет слишком резких движений с хлопаньем дверьми и уходом в ночь без оглядки. Слова, иногда грубые, конечно, срываются в порыве и запале, но за каждое из них потом так стыдно и больно, будто воткнул этот самый нож себе же в грудь. Печаль в любимых глазах напротив, дрожащий голос и побелевшие от обиды губы — все это потом преследует изо дня в день, терзая сердце, а мысль, что причина такого выражения лица — собственная глупость, бьет с разворота по голове тяжелой грязной лопатой. Любимый человек, конечно, не ведёт счета — сколько раз его обидели, сколько сделали больно. У него нет большой тетради с датами и смыслом ссоры. Он, возможно, даже не будет помнить о случившемся через несколько месяцев, улыбаться снова светло и радостно, а в глазах, около самого зрачка, не будет отпечатка обиды. Но ты сам будешь об этом прекрасно помнить.
Когда они ссорятся, в доме мерцает свет. Конечно, возможно все дело в слабой и неисправной проводке, до которой до сих пор не дошли ни ангельские, ни демонические руки. Но то же самое происходило и в городе, в квартире Кроули, когда самые тяжелые и грубые разговоры сопровождались взрывами лампочек в коридоре. Ноутбук демона страдает сильнее всего. Не то чтобы он очень уж много времени проводит за этим железным монстром, но им нужны деньги, и приходится прикладывать силы. Когда по экрану проходит рябь, Кроули уже знает — его ангел зол. Вернее, недоволен и возмущён. Ангельские приступы злости сопровождаются, обычно, ураганом, стеной воды за окном и пожарами. Природные пожары знаете? Ну-ну… Ругаются они обычно долго, по любому, даже мало-мальски незначительному поводу. Из-за штор в гостиной, их цвета и длины, из-за цвета чехлов в салон Бентли, из-за сорта вина на ужин. Они беззлобно рычат друг на друга, занимаясь попутно какими-то тягомотными домашними делами. Расходятся спать они в разные части дома, слишком гордые, чтобы признать свою неправоту. Но на тумбочке около кровати ангела всегда неведомым образом появляется дымящаяся чашка с горячим какао, а в комнате демона поднимается температура, потому что с утра снова окно осталось открытым, и вечером в дом напустили прохлады. Посреди ночи сонный змей, щуря свои удивительные глаза, пройдёт в спальню и рухнет на кровать. Ангел даже не вздрогнет, потому что ни секунды не спал, а только терпеливо ждал. Они давно разучились спать поодиночке, что-то тревожное дрожит в груди, если к плечу не прижимается холодный нос, а ноги не с кем переплести. Он повернётся и обнимет чужую руку своими, прижимаясь к мерно вздымающейся груди. Иногда демон, у которого выдался слишком тяжелый и нервный день, не приходит долго, тогда ангел тихо крадётся в гостевую комнату, где стоит узкий и жесткий диван. Тихо шуршит по полу мягкими тапками, а в дверях сталкивается с возлюбленным, который все-таки услышал чужие шаги. Демон берет обнаруженного диверсанта за руку и ведёт в комнату. Они укладываются на неудобный диван, вытягиваются вдоль тел друг друга и мгновенно засыпают.
Когда входная дверь хлопнула, Кроули стоял на высокой стремянке, на самой верхней ступеньке. В руке у него был валик, с которого на газеты внизу падали большие зеленые капли жидких обоев. Он надеялся, что успеет закончить хотя бы с одной стеной к возвращению ангела, но слишком засиделся во дворе под палящим горячим солнцем, поворачиваясь то одним гладким чешуйчатым боком, то другим. Азирафаэль ходил в деревню внизу холма, на котором они жили, чтобы обменять немного цветов на продукты, заглянуть в местную церковь и поиграть с детьми, которые не чаяли в нем души, подкрадывались к отдаленному дому в ожидании сладостей или подарков, но поспешно уносили ноги, если на крыльце появлялся сердитый мужчина в солнечных очках.
— Кроули! — разочарованно замер в дверях Азирафаэль, положив свою ладонь на светлое дерево. — Ох, мы же говорили, что стены не могут быть такого цвета!.. Это слишком похоже…
— Мы говорили о том, что они не могут быть синими, — отозвался демон, оставляя на стене длинную ровную зеленую полоску. — Однако, смотри! Целое ведро с синей краской!
— Я взял его на всякий случай, — защищаясь, ангел зашёл в комнату, где пахло растворителем и свежей краской. К его обуви мгновенно начали липнуть газеты, пропитавшиеся разноцветными пятнами. — Но я же не начал красить этим цветом втихаря!
— Я подумал, что тебе просто нужно увидеть, как это будет, — стекла чёрных очков сверкнули на солнце, а ощущение было, что это засияли довольные глаза Кроули цвета чистейшего янтаря. — Брось, ангел, всего одна стена.
— Кажется, мы решили, что нужно искать компромисс, — выразительные брови изогнулись печально, будто это было самое болезненное предательство за все шесть тысяч лет. — Зачем мы заказали кремовую, персиковую и лавандовую краску?
— Не знаю, это ты заказал, — отозвался Кроули, оставляя ещё одну полосу рядом с первой. — Ну вот, смотри, как прекрасно.
— Ничего прекрасного я не вижу, — с досадой сказал ангел, запрокидывая голову. — Я в эту комнату даже заходить не буду…
— О, отлично, — демон показался из-за ручки стремянки, его губы растянулись в довольной ухмылке. — Значит, я смогу перевезти сюда свои цветы из города.
— Так вот, в чем все дело! — Азирафаэль ахнул возмущенно. — Тебе хочется отвоевать эту комнату, поэтому ты делаешь все, чтобы меня отвадить?!
— Ну… Я же демон, не забыл? — Кроули попытался эффектно дернуть головой, красуясь перед сердитым любовником, но стремянка покачнулась и ведро с краской, так ненадежно пристроенное сбоку, сорвалось с крючка. — Ангел!
Но он сделать ничего не успел. На прекрасную, немного дурную и заумную светловолосую голову вылилась вся оставшаяся там краска. Ангел успел только зажмуриться и немного втянуть голову в плечи, уворачиваясь от ведра. Он задохнулся от того, какой холодной была субстанция. От неожиданности за его спиной распахнулись белоснежные махровые крылья, на которых тут же осела вся грязь в комнате, включая яркую краску. Зеленые капли стекали по его лицу, пачкали светлый пиджак и самую любимую летнюю рубашку с жёстким воротником. Азирафаэль стал похож на слегка объевшуюся русалочку из ближайшего озера. По крайней мере, его взгляд, полный жажды мести, был очень красноречивым. Кроули посмотрел на валик в своей руке, ещё раз вниз, и спрыгнул, игнорируя ступеньки.
— Ангел… — осторожно позвал демон, кусая губы, чтобы не смеяться. — Я… Ну, то есть… Ты очень…
Чужие глаза напротив совсем не были полны печали. Они потемнели на несколько тонов, становясь почти такого же цвета, как желанная краска ангела. С кончика носа и подбородка вниз срывались маленькие зеленые капли. Азирафаэль провёл чистым куском пиджака по глазам и рту, убирая лишнюю краску.
— По крайней мере, теперь мне нечем красить… — попытался ещё раз разрушить неприятную тишину Кроули, но уловил едва заметное движение любовника: пальцы сложились для щелчка. — Ангел, не вздумай!
Демон развернулся и бросился к окну, надеясь выскочить туда, но ему в спину прилетела банка из-под синей краски. Она ударила точно между лопатками, туда, где росли чувствительные крылья. А когда два огромных чёрных крыла распахнулись, она открылась и выплеснулась точно на перья. Кроули зашипел, поднимая сильно плечи к ушам. Крайние перья его влезли в тару на полу, где была разведена белая краска для подоконника. Низкое рычание вырвалось у него из груди, посылая мурашки по чужому телу. Он очень медленно обернулся, снимая одним движением мешающиеся очки.
— Ну что же, мне тоже, — Азирафаэль развёл руки в стороны. — Вернёмся к компромиссу?
Демон зло сплюнул в сторону и бросился вперёд, обрушивая одной рукой стремянку, которая мешала ему добраться до обнаглевшего ангела. Тот в свою очередь протянул руки, вплетая грязные пальцы в чужие мягкие волосы. Кроули от этого ещё больше задрожал, но теперь уже от прострелившего его тело удовольствия. Их губы столкнулись в яростном поцелуе, в борьбе за инициативу. Демон чувствовал ядовитый химический вкус краски, оседавший на собственных губах и подбородке, но не мог остановиться. Его крылья вздрогнули, когда Азирафаэль провёл языком по чувствительному нежному небу, и снесли открытую банку с кремовой краской для двери. Грохот на мгновение оглушил их.
Азирафаэль одной рукой скользнул по худым плечам, под руку и зарылся пальцами в перья на спине демона. Кроули запрокинул голову, открывая доступ к своей шее, застонал и тут же почувствовал прикосновение горячих губ к адамову яблоку. Их через секунду сменил язык, оставляющий длинные влажные следы до самой челюсти. Азирафаэль толкнул обалдевшего от такой интимной ласки демона к стене, прижимая спиной. Большие угольные крылья практически доставали от одного конца стены до другого, отпечатываясь на белой поверхности.
Они очень медленно сползли на пол, освобождая друг друга от лишней одежды. Дорогая рубашка Кроули лежала в большой луже краски, а жилетка Азирафаэля пропиталась растворителем. От их ладоней на стене позади оставались красочные следы, демон весь перепачкался в зеленой краске, не в силах перестать целовать любимые губы. Оторвался ненадолго только тогда, когда ангел опустился на него до самого конца, принимая целиком, глубже, чем обычно. Разноцветные крылья за его спиной распахнулись и дернулись вверх, орошая каплями самых разных цветов и потолок, и пустую стену напротив, и ни в чем не виноватую дверь. Даже на окно попало несколько кремовых. Кроули водил по его груди, размазывая синий цвет вперемешку с зеленым, обводил напряженные соски и царапнул выступающие ключицы. Колени Азирафаэля скользили по разлитой на полу краске, он цеплялся то за чужие плечи, то за стену точно над головой, добавляя компрометирующих следов, то за услужливо подставленные крылья.
После они полусидели прямо у многострадальной стены. Демон обнимал разомлевшего и осоловевшего слегка ангела, целуя прямо в зеленые волосы. Тот в свою очередь водил пальцами по подтянутому животу, рисуя синим цветом звезды и зигзаги и обводя ребра.
— Ну, как тебе компромисс? — задумчиво наклонил голову Кроули, осматривая преобразившуюся комнату.
Азирафаэль проследил за его взглядом лениво, не торопясь отрываться от приятного занятия. Потом сел немного ровнее и скептически прищурил один глаз.
— Я думаю… Что нам надо ещё раз все обсудить… — Кроули было обидно, что он не может увидеть такой чудесный румянец на его щеках, но прикушенные в смущении губы все же согрели его чёрную демоническую душу.
— Несколько, — серьезно сказал демон, перекатываясь и устраиваясь между чужих ног и обжигая дыханием такое чувствительное место, где тоже обнаружились следы вездесущей краски. — Для полной уверенности…
В дальнем углу словно по-волшебству появились несколько банок с теми цветами, которых явно им не хватало.
Гениальная идея принадлежала ТИКу Свермишелю. Суисс сначала настаивал на прямой передаче информации, и будь что будет. Но я возразил, что у землян присутствие в сознании чужих голосов считается душевной болезнью. И когда Свермишель заикнулся о создании визуальной иллюзии, в уста которой можно было бы «вложить» послание, мы все уцепились за идею. Наведённый мыслеобраз выглядит точь-в-точь как сенсовизорная голограмма. Кого Николаю и слушать, как не любимых персонажей?
Однако вместо понимания и готовности к сотрудничеству Николай демонстрировал тревогу и смятение.
Свермишель, слушавший мысли землянина, отрапортовал, что тот считает ситуацию выше своего понимания.
— Совсем тупой, что ли?! — возмутился ШИК.
— Давайте упрощать, — предложил я.
— Кто-нибудь пониже категорией! Поговорите с ним!– бросил ШИК в пространство.
Ребята вильнули хвостами и через пару минут притащили за лапы бывшего ТИКа Фьюста. Задание Фьюст, казалось, понял, и даже оживился. Почему он смоделировал именно зомби, никто из нас не знал и знать не хотел. Упаси меня все космические силы от того, чтобы оказаться в голове у ТИКа Фьюста. Главное, что в результате Николай наконец принял позывные Центра. Осталось только заставить его их набрать.
ШИК вошел в раж.
— Вызвать весь состав! Будем продолжать ментальную бомбардировку!
И вновь рванулся в бой в образе Федора…
— ШИК?
Мы все обернулись. Рыжая мордочка диспетчерши Хвентли почему-то была бледно-рыжей.
— Шеф, сенсоры сигналят. Неопознанное судно идет на стыковку со станцией.
***
Сенсовизор не выключался. Невозможно было даже убрать звук. Наконец я не выдержал — не в силах больше слушать вопли голограмм, отшвырнул бесполезный пульт и рванул в коридор. Схожу на камбуз, освежусь чем-нибудь, тогда соображу, что делать дальше.
Но и через сто метров в ушах по-прежнему гремело: «Набери позывные!!!»
Да что же это такое?!
Я обернулся. Голограммы, держась на почтительном расстоянии, толпой шагали следом за мной, скандируя свой призыв.
Не добежав до камбуза, я метнулся в ближайшую кладовую, с размаху захлопнул дверь и подпёр её для надёжности ящиком с запасными блоками питания для синтезатора. Потом плюхнулся на пол, обхватил голову руками и завыл.
***
— Он воет, шеф…
— Слышу, — огрызнулся Суисс. — Всё равно продолжайте! Он должен вызвать спецподразделение! В конце концов, кто здесь долбаный охранник? Тупица!
На меня вдруг нашло озарение.
— Подождите, — закричал я ребятам. — Давайте сменим мотивацию!
Я сосредоточился как следует и метнул сквозь бронированную стену кладовки совсем другой набор слов:
«Поломка! Ваш сенсовизор неисправен! Гарантийное обслуживание! Наберите позывные с любого пульта!»
Затаив дыхание, мы смотрели на дверь кладовки. Наконец она приоткрылась, в коридор высунулась взлохмаченная голова Николая. Вновь увидев голограммы, он замер. Мы заставили их приветственно помахать руками, лапами и щупальцами. Николай стремительно выскочил из кладовки и дернул в сторону камбуза.
— За ним! — скомандовал ШИК. — Продолжайте трансляцию! Все вместе, три-четыре!
Мы погнали голограммы за Николаем. Когда до цели оставалось всего полтора десятка шагов, с противоположной стороны в коридор ввалились те, кого мы ждали — бандиты сумели разблокировать защиту главного шлюза.
Минимум полтора десятка профи — тренированных, облитых биобронёй, — застыли напротив нас. Мы инстинктивно прижались к стенам. Нападающие вскинули вживлённые в локти бластеры и открыли огонь по голограммам. Они приняли вышедшие из сенсовизорного поля иллюзии за реальных существ!
Николай тупо смотрел на поток световых пуль. Потом перевёл совершенно обалделый взгляд на киллеров.
— «Палачи с Деймоса»? — пробормотал он себе под нос.
Этот олух решил, что они тоже персонажи сериала!
Я думал, ему конец. Но бандиты обращали гораздо больше внимания на зомби и монстров, чем на Николая — и это был наш шанс. Надо было всего лишь подыграть им.
Стряхнув оцепенение, я дополнил свой персонаж плазмо-базукой и ринулся к землянину. Подкат! Николай рухнул где стоял. Я тоже растянулся во весь рост и успел заметить, что коллеги поняли меня с полуслова — все голограммы теперь сжимали в конечностях оружие и палили кто во что горазд. На заднем плане обрисовался иллюзорный светомет. Позади него залег ультрафиолетоармеец с ярко выраженной мимикой ШИКа Суисса. Вперед с жутким завыванием вырвался зомби, размахивавший окровавленной оторванной ногой, — похоже, ребята так и продолжали таскать за собой Фьюста. Я встал на четвереньки и, собравшись с силами, боднул Николая в задницу, подпихивая к кухне. Откуда-то выскочил Свермишель и тоже толкнул Николая в бок.
— Набери позывные!… — заладили мы.
— Не давай ему встать, угробят! — бросил мне Свермишель.
Я метнулся к ноге Николая, надорвал зубами низ его штанины и зацепил ее за носок космобутса. Николай попробовал встать и рухнул снова. После нескольких падений подряд он, не пытаясь больше подняться на ноги, поспешно пополз в сторону кухни. Мы со Свермишелем прикрывали его с тыла.
Сзади послышались глухие звуки падений — ребята, вероятно, переняли мою тактику влияния на устойчивость противника. Я не оборачивался — пусть ШИК руководит схваткой, на то он и босс.
Доползли, наконец, до кухни. Свермишель, совершив потрясный пробег по стенке, хвостом активировал фотоэлемент. Николай был в таком состоянии, что даже не удивился самооткрывающейся двери. К моей вящей радости, он теперь сам твердил позывные.
Пульт от синтезатора пищи валялся на стуле. Землянин трясущимися руками вцепился в него и защелкал кнопками. Сначала на сигнал отреагировал пищевой агрегат — он замигал лампочками и тихо загудел. А через секунду в моем сознании прозвучал экстренный, сверхтелепатический, в двадцать миллионов ментальных сил сигнал.
Центр принял наш вызов.
***
Я лежу на биокойке в каюте спасательной шлюпки. Койка медленно покачивается, баюкает, нежит. Тишина и покой. Блаженство.
— Как вы думаете, доктор, когда я снова смогу читать? — доносится голос Суисса с соседней койки.
Я не слышу, что отвечает доктор. Мое сознание отдыхает. Никакого сенсовизора. Никаких дурацких сериалов. Только что я получил гипергигантскую дозу витаминов: воспоминания участников Пятого Межпланетного Конгресса супрабиологов. Вдобавок мне постоянно вводят таблицу умножения пятизначных чисел.
Операция успешно закончена. Болваны с бластерами благополучно заключены в камеры Межгалакпола. Николай за самообладание и вовремя посланный сигнал бедствия получил тут же на месте благодарность, а на счёт ему перевели денежную награду. Правда, он, благослови его космос, принял офицеров Межгалакпола за ремонтников сенсовидения, вручную утаскивающих со станции непокорные голограммы, но это уже не моя проблема. Думаю, впрочем, что его психика скоро восстановится — ведь пришедшая в ужас от разрушительного воздействия сенсовизора на наши ментальные способности бригада из Центра полностью отключила пост сотрудника безопасности хранилища идей и фантазий от всех каналов вещания…
Ммммм…. как легко мне далась эта длинная фраза… красота…
И всё бы прекрасно, если бы не это странное чувство, что мы что-то забыли… и я никак не могу вспомнить, что… Неважно… Койка качается, слипаются глаза… спать… спать…
***
Раньше я считал, что те, кто сдаёт гениальные мысли к нам в хранилище, — офигительно умные люди. А теперь думаю, что им просто однажды случайно повезло. Потому что я своё великое открытие именно так и сделал — случайно. Ну кто же мог знать, что если набрать на пульте кухонного синтезатора позывные службы ремонта сенсовизоров, машинка сочинит именно тот рецепт, о котором я мечтал долгие недели и месяцы?
Супер-пойло — лучшее, что случилось со мной в этой жизни после сенсовизора. Вернусь на Землю — запатентую. Оно заменяет и еду и пищу, поэтому я назвал его хлебульк. У него всегда именно такой вкус, которого сейчас хочется. От него не бывает похмелья — можно хлебать двадцать четыре часа в сутки, проверено. И от него всегда отличное настроение. Меня хлебульк ещё ни разу не подвёл, а подопытный хрямзик от него прямо ожил.
Я наткнулся на беднягу во время очередного обхода. Он лежал на спине, лапами кверху, как дохлый жук. Однако дышал и сердце билось. Я притащил его в гостиную и влил в глотку полстакана своего изобретения. Он подпрыгнул чуть не до потолка, потом опять повалился на спину и долго дрыгал задними лапами. Язык на плече, мохнатая рожа светится от счастья. Глядя на него и я развеселился, и тоже тяпнул сто грамм. Только успел подумать, что надо бы приручить этого красавца, как вдруг наконец-то заработал недочиненный ремонтниками сенсовизор. Я бросился искать пульт и упустил хрямзика — он шмыгнул под кресло и я так и не смог его поймать.
Ну и космос с ним. Мне и визора хватает. К тому же передачи стали гораздо интереснее и намного смешнее, чем раньше, особенно сериалы. Персонажи больше не сидят каждый в своём шоу, а ходят друг к другу в гости. И те, что из рекламных пауз, тоже часто с ними тусуются.
Сначала я слегка путался, кто есть кто, потому что все они почему-то стали зомби, но потом разобрался и привык к виду полуразложившейся Барби.
Теперь мне точно не грозит сойти с ума от одиночества.
Мне нравится смотреть на спящего Шеврина. Во время сна непобедимый дракон превращается во всего лишь мальчишку — расслабленного, спокойного, милого, порой ласково улыбающегося. Сейчас же ему снится что-то тяжелое, возможно битва, вон как рукой дергает и едва не сбрасывает меня ногой. И хвост с острым наконечником выглядывает из-под одеяла. Такой странный, немножко смешной, немножко грозный дракон. Я ласково щелкаю его пальцем по носу и Шеврин успокаивается, вдруг хватает мою руку, подкладывает себе под щеку и как-то беззащитно улыбается. Кошмар почти убран…
Вспоминаю, как мы очень медленно налаживали контакт. Все началось с вышитых рубашек. Очень уж драконам приглянулось мое кустарное творчество. Все попытки объяснить, что швея из меня поганая, привели только к еще большим просьбам типа:
— Вышей и эту рубашечку, ну пожаалуйстааа…
И глаза такие просительно-умильные, как у кота из Шрека. Вот как тут не вышить? А ведь законодателем этой моды стал Шеврин, первым увидев выгоду в вышитых рубашках. Потом присоединился Шеат, за ним потянулись золотые, а дальше уже все семейство требовало себе рубашечку или футболочку с вышивкой. Все равно с какой, лишь бы я шила.
Так и повелось. Я помню один занятный разговор с Шеврином, когда он притащил мне еще пару рубашек и несколько катушек цветных ниток. Я тогда еще спросила, зачем им все эти рубашки, они ведь могут создать себе какие угодно с какими хочешь узорами, вышивками, наклейками, да хоть с голым чертом верхом на ведьме… но нет.
— Солнце, ты сама не понимаешь, что ты создаешь! — улыбается Шеврин белоснежной улыбкой, сгребая меня в охапку. А потом еще и кусает за шею для острастки. Мол, вышивай, а то хуже будет.
— И что я такое создаю? — комкаю в руках две рубашки — серую и черную. Нос мой невольно упирается в грудь черного дракона. В аккурат в вышитого мною же маленького смешного голубого дракончика с раскрытой пастью.
— Это же настоящие артефакты! — вскидывает руки к небу Шеврин, будто у себя на лекции поражается тупостью очередного студента. — Это и защита, и легкое исцеление, и вот даже… ну, скажем так… — он замялся, — пусть будет сильнейшая привязанность. Вот посмотри, как светится.
Я послушно отстраняюсь и смотрю на вышитого драконыша. Великие боги, но это ведь просто узор из ниток! Когда я делала это, я даже не сумела нарисовать дракона, просто создала рисунок на рубашке… А он… ему нравится. Что поделать… И ведь когда я вышиваю, мне действительно хочется, чтобы они были здоровы, защищены от всяких напастей и чтобы знали, что я… дорожу ими. Еще не люблю, но уже и не брошу. Если только не…
Я отмахнулась от дурацких воспоминаний и погладила свободной рукой густую черную шевелюру, выбившуюся из сплетенной вечером косы. Дракон выпустил мою руку, разметался на кровати, благополучно облапил правой рукой бедро Шиэс, левой — ногу Шеата, решил, что так и надо и снова затих. Смешной он.
Качаю головой, рассматривая живописную компанию, сбоку завозился Шэль, учуявший, что я не сплю. Почему-то не спится, хоть плачь. Может как раз для того, чтобы посмотреть на спящего Шеврина, грозу подушек? А может, чтобы погладить снова увидевшего кошмар Лэта? Или почесать за ушком Шиэс, опять затискавшую чей-то хвост. В мешанине народу не разобрать, где чьи части тела. Вот так и сижу.
Они на самом деле уже стали мне родными. Настолько родными, что я порой скучаю, когда их нет рядом. Они все, даже неугомонный Хэль. Кстати, где эта обезьяна? Я оглянулась — сверх дрых на Ольчике, беззастенчиво облапив зеленого бедолагу и закинув на друга ногу. Ну вот такая компания. За ними примостился уставший за день Тэвлин, которому придурковатые студенты не дают выспаться в преподавательской общаге. Вот и приходит демиург к нам ночевать, ведь мы не устраиваем пирушек и не взрываем петарды в три часа ночи.
И все они — мои. А я — их. С утра вон невозможно нормально умыться, пока со всеми лично не поздороваешься. При чем драконы обыкновенным «добрым утром» не ограничиваются. Они обязательно или лизнут, или куснут, или обнимут, или же все вместе и сразу. Некоторые еще и поцелуют, чтоб наверняка. А их слюна почему-то в плазму не впитывается, зато очень противно стягивает кожу. Вот и приходится переживать пару ритуалов умывания и приветствия каждое утро. Но это… такие мелочи, если честно, по сравнению с тем, что они все живы, вполне вменяемы и даже… ну может быть… немножечко счастливы…
Я не знаю, счастливы ли они, живя в таком большом гнезде. Но я знаю одно — они стали настолько родными, настолько близкими мне… такими… нужными, я бы сказала. Вот даже мысли разбегаются. У меня никогда не было этих теплых чувств, я не могу их описать даже. Вот это ощущение родства и… необходимости? Кажется, так. Они мне необходимы.
Шеврин чуть приоткрывает мутные от сна глаза, секунду внимательно всматривается в мое лицо, а после рывком поднимается и обнимает меня до хруста. Даже плечи немного сплющиваются.
— Скажи, то, что я сейчас увидел — правда? — я потрясенно молчу. И что же он там увидел, бедняга? Мою всклокоченную от сна голову?
— Смотря, что ты увидел. Если жрущую кошку-фамильяра, то это правда. Вон она, ночной зверь, лопает вторую миску, куда только лезет…
Я кошусь на кошку, кошка — на меня, в нервном мурке слышится что-то вроде «отстаньте» и фамильяр продолжает свой ночной пир. Завелась на мою голову…
— Нет, с кошкой все в порядке, — отмахнулся Шеврин. — А с тобой… Я надеюсь, правда.
Крепкие руки чуть ослабляют хватку, я удобнее поворачиваюсь, стараясь не придавить раскинувшего руки серебряного и чей-то выпущенный на свободу слегка помятый хвост. Дракон склоняет голову и тонкие клыки впиваются в кожу шеи, легко прокусывают сдавшуюся без сопротивления плазму, погружаются внутрь. С чего бы это? Он раньше никогда так не грыз капитально. Плазма же реагирует на вторжение вполне спокойно, привыкшая к постоянным кусаниям, как к знаку внимания. Подумаешь, не рассчитал. Везет Шеврину. Пока что везет.
Но расчет все же был. Дракон смерти приподнимает голову, извлекая длинные клыки, улыбается странной, полубезумной улыбкой, похожей на оскал в мерцающем свете настенных часов. Плазма медленно затягивает две ранки, будто ожидая, пока Шеврин повторит укус в то же место. Ну так что все это значит, в конце концов?
Мое грозящее вылиться в разборки возмущение он заткнул ладонью, просто толкнув меня в общую кучу и положив мне на голову подушку.
— Спи, все вопросы потом.
Я прикрыла глаза, ощущая тепло спящих рядом тел, чью-то руку, привычно нашарившую меня, кажется, это Шиэс, судя по шершавому маникюру… ладно, потом, так потом.