Вокруг крошечной поляны, на которой происходит что-то странное, не вписывающееся в каждодневные будни жителей леса, царит незримое движение – тревожно шуршат обитатели мышиной норы, вырытой у корней разлапистого дуба; чья-то острая мордочка высовывается из травы и вновь скрывается; сова пикирует на ветку дерева и издает предупредительное уханье.
Половинчатая выщербленная луна выскальзывает из-за облаков, осветив фигуры двух человек – один медленно будто нехотя работает лопатой, вгрызаясь во влажную почву, второй стоит неподвижно, нацелив на первого дробовик.
Детектив-инспектор Энтони Дж. Кроули прерывает свое занятие, опирается на лопату, утирает пот со лба и невольно морщится, прикоснувшись к ноющим ребрам слева, одно, или два из которых наверняка сломаны. Страшилки о том, что сломанное ребро может проткнуть легкое, если его не зафиксировать, услышанные на курсе оказания первой помощи еще в полицейской школе, не должны нынче его волновать по той простой причине, что в самом скором времени его уже ничто волновать не будет. У мертвых вообще довольно устойчивая нервная система.
Между тем моментом, когда он из-за собственной неосторожности получил удар по затылку, и нынешним прошло около двенадцати часов. Большую часть этого времени Кроули провел в отключке, очнувшись в фургончике-рефрижераторе в компании замороженных мясных туш. Судя по степени дезориентации, к удару по голове добавили какой-то наркотик. Фургончик находился в движении, направляясь явно за пределы Тэдфилда и, поразмыслив, детектив-инспектор решил, что ничего хорошего это ему не сулит. Однако, раз его руки были свободны, значит похититель не ожидал его столь скорого пробуждения, это давало определенные надежды. Рано или поздно они остановятся и дверь откроется, а дальше все зависит от госпожи Удачи и от него самого.
План внезапной атаки провалился – подвели одревеневшие от холода конечности и удар увесистым, покрытым изморосью свиным окороком получился смазанным, он лишь слегка ошеломил похитителя. Последующая короткая потасовка с вооруженным противником, который был вдобавок вдвое крупнее, закончилась для Кроули полным фиаско.
— Если ты надеешься потянуть время, то напрасно, – произносит человек с дробовиком, — мы тут совершенно одни, шансы, что кто-то придет тебе на помощь нулевые. Давай, закругляйся.
Кроули криво усмехается. Почему все всегда так торопятся? Начальство хочет побыстрее закрыть дело, подростки хотят поскорее обзавестись удостоверением личности, чтобы пуститься во все тяжкие, все хотят по-быстрому разобраться с рутинными делами и предаться блаженному безделью. Почему никто не ценит каждый глоток воздуха, каждую минуту жизни? Просто, наверное, мало кому довелось копать свою собственную могилу. Занятие, заставляющее ценить элементарные человеческие радости.
Опираясь локтями о древко, Кроули глядит снизу вверх на Мартина Мэггота, ощущая нешуточную досаду – а он ведь так и не разгадает загадку этого человека. Можно лишь строить предположения пока жив. Больше всего это похоже на раздвоение личности, ибо надо быть по-настоящему великим актером, чтобы так сыграть – безобидный парень с интеллектом и уровнем развития ребенка и человек, нацеливший на Кроули оружие, это, определенно, разные люди. Взгляд, мимика, манеры – все другое. И этот второй, кажется, искренне верит в то, что делает. Скверно. При таком уровне упоротости воздействовать убеждением, внушением, или страхом практически бесполезно.
— Ну, я не то чтобы жду помощи, просто мне смысла торопиться нет, сам понимаешь. И напоследок хочется все же получить ответ на вопрос – зачем ты это делаешь? Бессмысленное жестокое убийство…
Мартин резко дергает уголком рта, потом его лицо каменеет.
— Бессмысленное, вот что ты об этом думаешь. Тебе не понять. Большинство людей слепы, они не видят то, что скрыто под внешней стороной этого мира. Они не видят Зло в чистом виде, как вижу его я. Ричард Пимси был Злом. Если бы я его не уничтожил, то вскоре он проявил бы себя – изнасиловал бы и убил ребенка.
Кроули раздумчиво кивает.
— В твоих словах есть смысл, судя по тому, что мне удалось раскопать на этого типа. Он не из тех жертв, об участи которых сожалеешь. Но, в конце концов, если ты подозреваешь кого-то в склонности к педофилии, можно заявить в полицию, а не потрошить как курицу у церковного алтаря.
Мартин пренебрежительно хмыкает.
— Полиция… Полиция приезжает когда Зло уже свершилось и пытается наказать виновного, чаще всего безуспешно. Я уничтожаю Зло до того, как кто-то пострадает. Тэдфилд под моей защитой. У меня нет никакого желания тебя убивать, но я не могу позволить тебе разрушить все, что я создавал годами. Я сделал это место настолько безопасным, насколько это вообще возможно.
Кроули вздыхает, ерошит свою растрепанную шевелюру. Как он и опасался – убеждение Мэггота в своей правоте сродни религиозному фанатизму. А значит у него нет шансов. Даже его тела не найдут – судя по канистре с бензином, которую захватил с собой Мартин, от него останется закопанная глубоко в землю груда обгоревших костей.
Что там Эзра говорил про надежду? Надежда на загробную жизнь ему бы не помешала. Но увы — детектив-инспектор один из тех людей, которые в трудную минуту предпочитают твердо стоять на ногах, а не падать на колени. И когда просто до чертиков страшно, вот как сейчас, смотреть своим страхам в глаза. Да и нельзя уверовать вот так вот, по щелчку пальцев, даже если бы пастору Феллу удалось обратить его в христианство, он все равно постоянно сомневался бы.
Эзра… Интересно, он будет скучать, или вскоре забудет их внезапную встречу? Для лица духовного все люди будто призраки, а все привязанности нечто эфемерное. Или нет? Отчего он вел себя с момента встречи так, словно ничего между ними не изменилось, словно он пронес некие чувства к своему непутевому соседу по комнате через все эти годы?
Что-то сжимается внутри, комом подкатывает к горлу. У Кроули ведь так и не нашлось за двадцать с лишним лет привязанности достаточно сильной, чтобы вытеснить первую юношескую влюбленность. Было бы здорово увидеть Эзру напоследок, впитать частичку его неистребимого идеализма, его теплоты, может быть капельку веры…
— Добрый вечер, Мартин, инспектор.
Кроули вздрагивает всем телом, едва не выронив из рук лопату; Мэггот резко оборачивается к внезапному визитеру, нацелив оружие уже на него.
Пастор Фелл чуть приподнимает уголки губ, укоризненно качает головой.
— Ты, верно, плохо слушал мою воскресную проповедь, Мартин. Иначе ты бы понял, что насилие невозможно победить насилием. А убийство невинного человека увеличивает концентрацию Зла в мире, а не помогает с ним бороться.
— Черт вас принес, отче, — бормочет Мэггот сквозь зубы, передергивая затвор дробовика. – Вы тут совсем некстати.
Кроули леденеет внутри, поудобнее перехватывает лопату, взмолившись про себя тому, в кого так и не уверовал, чтобы успеть отвлечь чертова психа прежде чем он выстрелит в Эзру.
Пастора же, кажется, ничуть не беспокоит нацеленный ему в грудь ствол, он делает шаг вперед, улыбается шире.
— Ты ошибаешься, Мартин. Это не Сатана направлял меня сюда, а Господь. Иначе как бы я вас нашел? И опусти оружие, будь добр. Все твои попытки замести следы с помощью еще одного убийства смысла не имеют. — Эзра поднимает руку, демонстрируя смартфон с красным огоньком включенной камеры. – Я записал все. Все что ты говорил. И запись уже отправлена в полицию.
На лице Мэггота отражается мучительное колебание, продлившееся несколько секунд, а следом звучит хриплый голос сержанта Шедвелла, показавшийся Кроули самым мелодичным звуком, какой он только слышал.
— Всем стоять, полиция!
Безусловно, для Шедвелла, готовящегося в следующем году подать в отставку в связи с уходом на пенсию, это звездный час — вооруженный Глоком, единственной единицей огнестрельного оружия в участке, он выглядит весьма героически, мадам Трейси бы оценила, вне всякого сомнения.
Пока Ньют Пульцифер надевает наручники на Мэггота, который предпочел-таки бросить дробовик, ноги Кроули внезапно ему отказывают и он опускается на колени прямо на дно ямы. И почти в ту же секунду ощущает руки на своих плечах.
Эзра торопливо ощупывает его, бормоча что-то под нос, потом притягивает ближе, утыкает носом куда-то себе в шею, гладит по спине.
— Боже, как же я перепугался!
Кроули отстраняется, вглядываясь в его лицо. Оно и вправду белее мела, губы дрожат. А ведь еще минуту назад пастор казался образчиком хладнокровия, достойным героев боевика. Стоит отдать должное его умению владеть собой.
Кроули поднимает руку, проводит по щеке Фелла, стирая пятнышко грязи возле уха, произносит с глубокой убежденностью.
— Я не позволил бы причинить тебе вред. Ни за что на свете.
— Дорогой мой, я боялся за тебя! Ты даже не представляешь… Чудо Господне помогло разыскать вас посреди леса, ночью. Я боялся… так боялся что снова тебя потеряю.
Кроули отводит руку от его лица, и та бессильно падает вдоль тела.
— Но тогда… Тогда ты не испугался меня потерять. Когда уехал и не оставил записку.
Он видит, как расширяются глаза напротив.
— Я ведь… Я оставил записку. Попросил мать передать ее тебе, она потом сказала, что передала. Думал, ты не связался со мной потому что пожалел о том, что нас связывало и решил оставить все в прошлом. Неужели…?
Отец Марво достаточно нагляделся на знатных кающихся смиренниц. И знал, что это смирение мало чего стоит.
— Что вам угодно, дочь моя? – как можно почтительней, с отеческой мягкостью осведомился кюре.
— Вы отец Марво? – ответила вопросом на вопрос служанка. Голос у неё был неприятно скрипучим.
— Да, я отец Марво, милостью Господа уже двадцать восемь лет кюре в этом благословенном приходе.
— У меня для вас письмо.
С равноценным высокомерием, что таилось под густой вуалью её госпожи, некрасивая служанка развязала кружевной мешочек, притороченный к её поясу, вытащила запечатанный тёмным воском прямоугольник и протянула священнику.
Какого же было удивление отца Марво, когда вытесненные на воске буквы сложились в девиз семейства Гонди: «Non sine labore». Поспешно распечатав послание, отец Марво обнаружил подпись архиепископа Парижского.
«Дорогой друг» — писал Жан Франсуа Гонди — «памятуя о ваших прежних заслугах и вашей неизменной преданности нашим друзьям и делу их во имя Святой Католической церкви, я обращаюсь к вам, как к своему собрату по вере и служению с просьбой оказать своё особое покровительство благородной даме, впавшей в немилость по несправедливому оговору и недоразумению. Эта дама вынуждена спешно покинуть Париж, дабы спасти свою жизнь, и укрыться в провинции в полной безвестности. Будучи не в праве открыть вам её подлинное имя, я рассчитываю на вашу скромность, а также на сопутствующую ей деликатность. Представляю вашу гостью под именем мадам Корбель, большего открыть не могу, ибо подлинное имя этой дамы сулит вам скорее неисчислимые несчастья, чем милости. Прошу вас предоставить приют этой даме и её верной служанке в вашем доме на некоторое время, пока несправедливость в столице остаётся в силе.
Во искупление доставленных вам тревог и возможной опасности, посылаю вам тысячу ливров в качестве пожертвований.
Преданный вам Жан-Франсуа Гонди».
Отец Марво стоял, как громом поражённый. Архиепископ Парижский называется его, — его, деревенского кюре в засаленной, протёршейся сутане! – своим другом! Обращается к нему едва ли не заискивающе! И посылает тысячу ливров.
Кюре в изумлении взглянул на стоявшую перед ним женщину с водянистыми, злыми глазами. В её руках уже возник туго набитый мешочек.
Несколько минут спустя лошади уже стояли в маленькой конюшне.
Когда-то отец Марво ездил на старой кобыле, но, после того, как лошадь околела, другой лошадью не обзавёлся, ибо подагра не позволяла садиться в седло.
В конюшне провалилась крыша, но лакей, прибывший с дамами в качестве кучера, взялся за устранение ветхого навеса и починку покосившихся денников.
Дорожный экипаж отогнали на пустырь за церквушкой. Отец Марво всё ещё был в каком-то полусне, будто участвовал в некой карнавальной мистерии, где его дом, всегда такой тихий, был выбран в качестве сцены.
Спальня в доме была одна, к ней примыкала столовая и крошечный кабинет, где кюре хранил свои молитвенники и труды отцов церкви. Была ещё летняя кухонька, где приходящая из деревни крестьянка готовила ему постные обеды.
В зимнее время еду ему доставляли из ближайшего трактира и частенько из Лизиньи. Сердобольная хозяйка, воцарившаяся там, не обделяла своими милостями старого священника.
Отец Марво лихорадочно соображал, как ему следует распорядиться комнатами, следуя просьбе архиепископа. Но голову он ломал недолго, за него всё решила расторопная служанка, которая двигалась бесшумно, но с деловитостью захватчика в крепости.
— Госпожа займет вашу спальню, — распорядилась служанка. – Я буду спать в столовой, а вам, святой отец, придётся удовольствоваться кабинетом. Я прикажу лакею перенести туда вашу кушетку.
Отец Марво только кивнул в ответ.
Из кладовой извлекли побитую молью кушетку, узкую и бугристую, будто её терзал ревматизм, из чемоданов, притороченных на запятках кареты, возникли простыни тончайшего голландского полотна.
Ветхий полог, в паутине и мышиных гнездах, был снят и заменен на кисейные складки. Тюфяк с кровати был сослан в кабинет вместо с бывшей подушкой и пыльным покрывалом.
Служанка продолжала сновать по дому, преображая его из пристанища пустынника в жилище молодой женщины. Её хозяйка за время этой экспансии не произнесла ни слова.
После того, как было прочитано письмо, она прошла в столовую и села у окна, выходившего в сад, и оставалась в полной неподвижности, пока служанка следовала своим обязанностям.
Вуаль на лице дамы по-прежнему была опущена.
Отец Марво, когда его мысли немного прояснились и умерили свой бег, судорожно пытался предположить, что за таинственная особа воспользовалась его невольным гостеприимством. То, что особа из самых знатных, он не усомнился.
Ему хватило одного взгляда на её величественную, отрешенную неподвижность. Ей не требовалось говорить, называть свой титул. От неё исходило сияние превосходства и власти.
Отец Марво даже испытал нечто похожее на страх. Холод скользнул между лопаток, сходный с тем ознобом, что проскальзывал в подсердечную полость под аркебузным залпом. Лучше ему не знать её имени, и даже лица не видеть.
Когда день уже клонился к закату, все хлопоты были завершены. Служанка извлекла из экипажа последнее, что оставалось: плетёный короб с запасом провизии.
Видимо, знатная путешественница готовилась ко всем возможным неожиданностям. В коробе оказалось несколько бутылок вина, холодная дичь, тонко нарезанный сыр, засахаренные фрукты, печенье с орехами, персики и гроздь чёрно-синего винограда.
Там же хранились расшитые золотом салфетки и серебряная посуда.
Служанка с неугомонной расторопностью расставила угощение на столе, разлила вино и знаком предложила священнику сесть.
Старик уже едва держался на ногах от волнения и усталости. Он принял приглашение, робко примостившись на краю шаткого табурета.
Служанка, завершив композицию на столе и окинув серебряные приборы пристальным взглядом, отступила и встала за креслом своей хозяйки. Казалось, что она передала дар движения этой неподвижной фигуре.
Будто им дозволялось пользоваться этим заклинанием поочередно, ибо на двоих волшебного зелья или порошка не хватало.
Госпожа шевельнулась в своём кресле. Медленно разомкнула сцепленные пальцы, залитые шелковистой лайкой, поднесла руки к лицу и откинула вуаль.
Отец Марво, наконец, увидел её лицо. И невольно содрогнулся. По спине вновь заскользила тающая льдинка, оставляя противный мокрый послед. Открывшееся ему лицо было не только прекрасно, но и пугающе.
Черты лица безупречны, выскоблены, отточены, отполированы природой. Волоски в тонких, чуть изогнутых бровях взращены по строгой математической договорённости, с той же строгостью загибались черные ресницы на молочно-белых, полуопущенных веках. Скулы сходились к нежному, твёрдому подбородку точёным овалом, рот хранил капризную, но притягательную молчаливость божества. А глаза…
Под этим взглядом несчастный кюре рухнул бы на колени без угроз и приказаний. Она смотрела на него. Смотрела из-под своих ровных век, из-под чёрных загнутых ресниц, из-под невидимого забрала своего величия и неуловимого презрения, которое скрывалось между строк её терпимости и долга.
Отец Марво мог бы поклясться, что она видит не только его опалённое солнцем лицо, его лысеющий череп и носогубные складки, она видит его мысли, его страхи, его прошлое и даже будущее.
Этим взглядом она будто отперла шкатулку с тайной, даже стыдной, перепиской, извлекла несколько пожелтевших страниц, содержание коих вгоняет в краску самого автора, и небрежно их читает, читает с какой-то высокомерной скукой, словно все эти тайны, хранимые в пыльном убежище без окон и дверей, уже давно ей известны.
Вот сейчас она заглянет на следующую страницу, убедится в собственной правоте и презрительно ссыплет рассыпавшиеся свитки в урну.
К счастью, длилось это недолго. Дама перевела взгляд на что-то неживое, за спиной отца Марво.
— Надеюсь, святой отец, что просьба, высказанная господином Гонди, не окажется для вас столь уж обременительной, — произнесла дама.
Её голос был под стать ее взгляду. Проникающий и порабощающий.
— Со своей стороны, — продолжала она, — обещаю вам непродолжительность ожидающих вас забот, а также мою благодарность, которая не останется брошенным словом, но выразится тяжестью металла в цифрах.
Отец Марво хотел было поклониться, но дама чуть заметно качнула головой, запрещая бесцельные, льстивые метания.
— Как видите, святой отец, я вдова и по некоторым неблагоприятным причинам вынуждена скрываться. Вы в праве требовать у меня объяснений. Почему именно здесь? Разве в самом Париже и его предместьях недостаточно тайных, монастырских келий, где женщина, потерявшая того, кто обязан был бы вступится за её доброе имя, может обрести спасение? Их достаточно, святой отец. Но я прибыла сюда. И то письмо, которое вручила вам моя фрейлина, адресовано именно вам, а не кому-то другому. Сам архиепископ Парижский дал мне эту рекомендацию.
Отец Марво слушал её с возрастающим изумлением.
— Дочь моя… сударыня, — забормотал он, не зная, как к ней обращаться. Сан священника давал ему определенные привилегии, уравнивая все сословия до однородных грешников, «рабов Господа», но язык не поворачивался обращаться к этой особе, к этому сгустку величия, так незатейливо.
«Дочь моя» звучало почти оскорбительно.
— Су… сударыня, мадам, ваша светлость, я безмерно польщен. Я… я готов служить вам. Мой долг, как пастыря заблудших, обращать слух свой к самой тихой и ничтожной жалобе…
Он умолк под её взглядом.
— Обращайтесь ко мне мадам Корбель. Большего вам знать не следует. Мне нужна ваша помощь, но особого беспокойства вам это не доставит. Вам всего лишь предстоит сохранить эту маленькую тайну, тайну моего присутствия.
Она помолчала. Даже взгляд опустила.
Служанка тем временем ожила. Ловко открыла тёмную пузатую бутылку и налила немного вина в серебряный кубок. Дама тронула кубок свой тонкой рукой, поднесла к губам и сделала глоток.
Таким образом, она выразила не то смущение, не то волнение.
— Его преосвященство архиепископ заверил меня, что здесь, в этом благословенном приходе я смогу на некоторое время обрести покой и безопасность, ибо здесь, на мое счастье, нет никого, кто мог бы узнать меня в лицо и указать путь врагам моим к обретённому убежищу. Церковь испокон веков обладала привилегией предоставлять свое покровительство гонимым и оклеветанным. Пришел и мой черед воспользоваться этим покровительством. Но для большей уверенности я выбрала храм, наиболее удалённый от взглядов любопытствующих и алчных. Мне требуется время, чтобы душа моя обрела покой.
— О да, разумеется, дочь моя, сударыня, здесь вас никто не потревожит, — с жаром подтвердил отец Марво. – Мои прихожане люди простые, невежественные, живут непритязательно и далеки в помыслах своих от суеты мирской.
— Я знаю, что к вам в храм приходят живущие поблизости крестьяне, — мягко добавила она, — за исключением, пожалуй, обитателей Лизиньи. Как мне помнится, поместье принадлежит, — она сделала паузу, — герцогу де Шеврез, или я ошибаюсь?
— Нет, нет, сударыня, не ошибаетесь, поместье действительно было собственностью герцога, а когда он женился на вдове господина де Люиня, то преподнес этот замок своей жене в качестве свадебного подарка. Мне это хорошо известно, ибо я не раз бывал там в качестве исповедника и в качестве гостя. Герцогиня всегда посылала за мной, когда ей требовался совет. Да, она не гнушалась обращаться за советом к сельскому кюре! – с гордостью заключил священник.
На его гостью имя герцогини де Шеврез не произвело ни малейшего впечатления. Она скорее испытала мимолетный приступ нетерпения.
— Насколько мне известно, — произнесла она, — поместье с некоторых пор пустует. Супруга герцога оказалась особой легкомысленной и расточительной, впала в немилость, и поместье пошло с молотка.
— В этом, сударыня, вы правы, поместье продано, но оно не пустует!
— Вот как? – гостья изобразила лёгкое беспокойство. – Но господин архиепископ уверил меня, что здесь я избегну опасности быть узнанной, встретить кого-либо осведомлённого или даже вовлечённого в интригу.
— Об этом не тревожьтесь, сударыня. Особа, которой принадлежит поместье, так же далека от столичных интриг, как я далёк от папского престола.
— Кто же это? – Гостья выгнула брови.
— О, эта особа почтенная и достойная, но происхождения самого безобидного. Зовут её Мишель Бенуа, она родом из Нормандии, простолюдинка.
— Каким же образом ей удалось стать хозяйкой поместья?
— Это подарок её молочной дочери!
— А молочная дочь это…
— Это княгиня Карачиолли, известная как Жанет д’Анжу.
Однажды в полночь тоскливо, пока я размышлял, слабый и усталый,
За многие странные и любопытные объёмы забыты знания —
Пока я кивнул, чуть не вздремнув, внезапно пришёл постукивание…
Эдгар По. Ворон. Перевод гугла
А вот я сейчас себе птичек включил в ю-тубе.
Всё-таки – соловьи… это… Это как упасть после работы на мягкий диван и читать, как наш родной попаданец нагнул всех средневековых королей разом… Хорошо соловей поёт… Прямо ощущаешь, как расправляются плечи, как улыбка захватывает на лице всё новые территории, и кажется, что улыбаются уже даже уши…
И вдруг, в общем и стройном щебете, раздаётся звук соседского перфоратора…
Итак. Продолжаем изучать того, несчастного соловья, который пытается петь что-то своё, новое.
Держим в голове, что это именно тот соловей, которого постоянно мучают мысли:
«А зачем я это делаю?»
«А то ли я пишу?»
«А почему меня не читают?»
«А, может, закрыть страницу на фиг?!!!!!!!!!!!!!!!..»
И всё потому, что соловей этот пытается идти в разрез с собственной биологией. Не хочет петь только для привлечения самок (самцов) и заявления своих прав на кусок реальности.
Он, понимаешь ли, понял что-то своё в этом мире.
Биология и что-то маленькое, едва народившееся, человечье, – вступают в противоречия.
Ах, как бы любили меня в издательствах, если бы я приносил туда что-то в духе тех людей, которые сидят в этих издательствах…
Чтобы я писал так, как они примерно видят свою часть территории жанрового романа.
Ах, как бы и мне хотелось прислать Прашкевичу примерно такой же роман, который мог бы написать сам Прашкевич, только немного хуже или слегка на другом материале… А Минакову – роман, который мог бы написать сам Минаков, но… сами понимаете уже, да? Ах, как бы меня встретили, как бы меня печатали…
Да, я мог бы и сейчас писать боярку, или создавать «крепкое фэнези», или что-нибудь ещё…
Мог бы. В теории
Но – по факту – не могу.
Почему?
А вы умеете варить макароны?
Вижу, что улыбаетесь: да кто ж их варить не умеет?
Особенно чисто, светло и снисходительно улыбаются сейчас писательницы.
Кажется, что от них прямо-таки пахнет при этом горячей плитой, иронией и варёными макаронами.
Мол, ну, да, да… видали мы, как ваш брат, писатель, чего-то там умеет….
Сначала он лезет в интернет за рецептом, потом ищет в том же интернете сайт с секундомером, чтобы не переварить макароны. Они же должны получиться al dente? Ну вы понимаете? Чтобы чуть-чуть твёрденькие внутри. (Такая дрянь, между нами, но всем нравится).
Потом он забывает посолить воду, и прыгает над кастрюлей, держа в руках солонку и лавируя между брызгами…
Потом он бухает макароны, с облегчением садится за ноутбук, ведь времени сразу становится куча, можно подредактировать ту сцену, где… И забывает перемешать. А через пять минут начинает с ожесточением отдирать это своё «al dente» от дна ложкой.
Потом он вываливает всё, что получилось, в дуршлаг и ставит стекать над раковиной. Потом роняет всё это в раковину. Снова ставит, уже над чашкой.
Потом вываливает в другую чашку. В кастрюлю – просто не догадывается.
Полчаса суеты, гора грязной посуды и…. суперблюдо! (Якобы по рецепту).
В минусе дуршлаг, кастрюля две ложки, четыре вилки и две большие чашки.
«Да если бы я так готовила, понадобилось бы две посудомоечных машины, – думает писательница. – Нам что нужно, чтобы сварить макароны? Кастрюля да ложка».
Ну, да, согласен: у писательниц всё это выглядит немножко иначе.
Я всегда с восхищением слежу, как они сливают воду из кастрюли с макаронами, слегка сдвинув крышку и ловко прижав ее полотенцем.
И вот через эту щёлочку, из 3-литровой кастрюли с кипящими макаронами запросто сливается вода. Легко и небрежно, безо всякой рисовки.
Но разница наша – не в моём отсутствии практики. (Да, я – счастливчик, меня дома регулярно кормят, а один я ем только мясо. Я его даже не всегда жарю. Иногда достаю из морозилки, стругаю любимым ножом и ем. И даже не солю).
Но разница, опять же, не в этом.
Разница – в автоматизме. Писательница (так же, как и макаронно-продвинутый писатель) варит макароны «на автомате».
Закипела вода: посолила – засыпала – помешала – ещё помешала – слила воду – положила масло. Извольте жрать, пожалуйста.
Она – не думает. В ней даже секундомер срабатывает автоматически! Она эти макароны варит практически с закрытыми глазами.
Иное дело я. Я начинаю думать. Потому что удобного штампа у меня в голове под это дело – просто нет.
А вот что бы посмотреть, трудная ли эта задача: сварить макароны, если штампа/алгоритма нет, можно заставить ребёнка лет семи первый раз в жизни варить макароны. Попробуйте, это весело.
Но вот тут уже становится понятно, что дело это непростое. Ну или попробуйте мужика заставить, которого всегда кормили жена и мама. Тоже весело.
Будет смешно. И будет малопродуктивно, верно?
А где тут новое?
А вот когда вы будете проделывать все эти садистские вещи над своими знакомыми или домочадцами, к вам может внезапно прийти мысль – а надо ли промывать макароны холодной водой? Ведь когда-то в детстве мама… Д-аааа?
И возникает вопрос: а зачем?
И это уже пошла мыслительная деятельность.
И мы с вами сейчас перешли Рубикон – отделили действия на автомате от мышления.
И даже посмотрели, как мышление возникает вдруг на совершенно пустом месте.
Не понятно пока, куда я клоню, да? Я постараюсь вырулить.
Вы поняли, как вы сумели отделить мышление от скольжения по штампованной плоскости привычных действий? Сумеете объяснить?
Что произошло? Мысли о макаронах, эксперименты с макаронами. И вдруг…
Мы стимулировали память, поднимали ассоциативные связи в своём мозгу, все эти макаронно-специализированные аксоны… И что-то вдруг родилось в вашем мозге, случилось.
«А зачем промывают макароны? – подумали вы. – Чтобы не слиплись? Так можно же положить масла…»
И вот тут мысль вдруг идёт дальше. Вы вспоминаете, что раньше макароны были сплошь из мягких сортов пшеницы, они склеивались при варке от обилия крахмала. От него-то, от крахмала, их и пытались отмыть!!!
Но и это ещё не всё. Оказывается, если подумать ещё немного… Макароны-то, если их резко не остудить в холодной воде – они же продолжают сами себя варить!..
Вот прямо, как мы с вами, да? Прочитав что-то обидное или цепляющее, мы начинаем варить себя сами в этом эмоциональном бульоне.Уже даже не важно, что нас зацепило – а макароны в башке всё варятся и варятся.А ведь казалось бы: аффтар! Слей воду! Но нужного штампа-регламента-привычки для такого поведения с собственными мыслями-макаронами у нас нет.
Вот теперь я ещё раз спрошу вас: умеете ли вы варить макароны?
Я вот учусь, учусь…)
И вот перед нами уже тот писатель, кто один раз познал удовольствие открытия крошечной истины… Он открыл её только для себя, дело-то известное (с макаронами), и всё равно он чувствует себя пьяным и добрым.
А потом это пройдёт, и он ощутит себя ещё большим идиотом, чем раньше.
Потому что всё. Он вступил на грабли познания.
Теперь ему скучна привычная соловьиная песня.
Ведь если ты вдруг вырос на 2 сантиметра, их назад в тело не упихаешь. И не отрежешь, вровень с ушами.
Ты познал магию творчества, Остап. Остапа теперь несёт…
Куда?
А кто знает наверняка?
Кому-то повезёт, и его новое станет модным.
Кто-то умрет, не имея возможности купить себе ботинки. Угадайте, кто?
И в чём тут, спросите, экология?
А в том, что если вы изучили весь этот бред про соловьёв и макароны, плющить от того, что вы уже не соловей, вас тоже конечно будет… Но вы хотя бы поймёте почему. И, возможно, постараетесь хотя бы иногда чуть-чуть больше беречь себя, любимого.
Зачем?
А вдруг завтра за макаронами обнаружится что-то действительно очешуенное, доброе, вечное?
А вдруг вы Пушкин?
Кто не варил макароны, тот и не пьёт шампанского.
Но больно местами, да. Видимо надо учиться пользоваться прихваткой…
Что дальше?
А дальше поговорим о том, как выживать в мире соловьёв-певцов соловью-мыслителю и почему в тексте должно быть не больше 2% новых слов.
___________________
Кстати!
Пришла Марина и просветила меня по поводу полезности макарон. Почитайте, кому интересно)
https://doctor-kovalkov.livejournal.com/19902.html
— Вы слышали, святые отцы, — обращается ведущий к окружающим. – В первый раз нас только слегка пошлёпают по попе. Предлагаю остаться и посмотреть. Меня так давно никто не шлёпал…
— Это как, единственный результат вашей хвалёной тактики трусливой вежливости, брат Теофил?
— Не только, брат Варфоломей, не только. Кстати, именно вы спугнули девочку. Я освобождаю вас от участия в следующих переговорах. А сейчас давайте по свежим следам сравним впечатления. Брат Амадей, будьте добры, возьмите на себя обязанности секретаря. Как вы думаете, почему к вам она обращалась на «вы», а остальным «тыкала»?
— Ну, во-первых, я обаятельный.
— Спорный аргумент, но интересный. А во-вторых?
— А во-вторых, из тех, с кем она разговаривала, я единственный не из Литмундского монастыря. Если на вас, братья-разбойники, у неё зуб, то я чист как снег горных вершин.
— Как же она это узнала? Вы считаете, что она покопалась у вас в мозгах?
— Я этого не говорил. Напротив, опыт показывает, что для чтения мыслей почему-то нужен взгляд глаза в глаза. Как вы рассказывали, дракон тоже требовал смотреть в глаза.
— Действительно… В следующий раз нужно будет надеть затемнённые очки или рыцарские шлемы с закрытым забралом. Кстати, ёжику она в глаза не смотрела.
— Она не читала его мыслей, она диктовала ему свою волю. Что, по-моему, ещё опасней. Да и лейтенант оба приказа выполнил точно и без промедления. Вы не боитесь, брат Теофил, что она отшлёпает вас руками одного из нас?
— Предпочел бы изящную девичью ручку, а не лапу брата Варфоломея.
— Не ошибитесь, брат. Не далее, как два дня назад, она вызвала на бой до смерти сэра Блудвила и вышибла из седла. Потом, в пешем поединке, отобрала у него меч голыми руками.
— Мне кажется, братья, нам нужно серьёзно отнестись к её угрозе убить магистра. Из трёх человек, посягнувших на её права, двое уже мертвы.
— Отнюдь, брат Амадей. Сэр Блудвил жив, чего нельзя сказать о его жене. Видимо, девочке нравятся обаятельные мужчины.
— Бред! Вздор и бред! Кого вы испугались? Малолетку с дрессированным ёжиком? Мне смешно вас слушать! Умные люди, а попались на детские фокусы. Чем она вас околдовала? Разве мы не используем условные сигналы? Достаточно человека с зоркими глазами, или самой плохой подзорной трубы, двух-трёх условных жестов, и вот разгадка всех её способностей!
— Вам вредно много есть, брат Исаак. На вас плохо подействовал бутерброд. Или дракон нам всем приснился? Если да, то чей зуб лежит у меня на столе? Но главное не в этом. До костра это была обычная напуганная девчонка. Сейчас за ней чувствуется сила. Вы обратили внимание на мешки под глазами? Она очень много работала и очень мало спала в последний месяц. Причём, с удовольствием работала. Она же просто светится счастьем. И плевать ей на нас. Подумаешь, десять на одного! Согласитесь, не самый обычный стиль поведения даже для леди. Эти перемены произошли за три с половиной месяца, два из которых она, предположительно, провела в Замке Повелителей. Тезисы её программы, между прочим, совпадают с политикой Повелителей, если верить старым записям.
— И как объяснить два зафиксированных случая чтения мыслей?
— А что слышно о драконе, брат Теофил?
— Никто не знает. Оруженосец сэра Деттервиля сбил его отравленной стрелой влёт, как утку. Дней двадцать туша валялась на болоте. Потом исчезла. Осталась кучка выбитых зубов, куча драконьего дерьма, кострище и множество человеческих следов. Что интересно, вместе с драконом исчез селянин Тит Болтун. Приёмный отец и воспитатель леди Лиры.
— Упустили ящерку.
— Вы правы, брат Амадей, прозевали и упустили. Каюсь, плохо работаем.
— Леди Лира, Тит Болтун, Сэм. Кто ещё? У них есть родственники?
— Дьявольщина! Сэм, его родители! Вы трижды правы, брат Амадей. Инерция мышления! Мы всё ещё считали его жертвой дракона. Думаю, его родным не повредит неделя-другая за монастырской стеной. Подведём итоги, братья. Ситуация прояснилась. Леди Деттервиль, в девичестве Тэрибл, представляет собой силу. Обидно, но враждебную нам силу, в чём виноваты мы сами. Насколько велика эта сила, мы узнаем сегодня-завтра, если останемся здесь. В настоящий момент сила эта – сотня вооруженных людей в замке, девчонка с неординарными способностями и один летающий дракон. Дракон живуч, но смертен. Во всяком случае, отравленные стрелы надолго выбивают его из колеи. Кто хочет добавить?
— Кроме девчонки есть ещё мальчишка Сэм, старик селянин и замок сэра Блудвила.
— Дополнение принято. Теперь всё? Тогда укрепляем лагерь, отправляем людей за родными мальчишки и ждём лёгкого наказания. Если лёгкое наказание покажется нам… гм… не очень лёгким, изменим тактику. За работу, братья. Как говорит наш магистр, не откладывай на завтра то, что совсем не собираешься делать.
Связываюсь с инженерной базой. Вертолёт готов, идет погрузка. Надо поздравить Лиру и начинать операцию. Беру рацию.
— Лира, ты золото! Ты сама не представляешь, какое ты чудо!
— Коша, они же так просто не уйдут!
— Вот именно! Ты предупредила, они не послушались. Теперь мы на полном законном основании отправим их к черту на кулички.
— Куда?
— Далеко-далеко, за синие горы, за глубокие реки.
— А если они вернутся?
— Обязательно вернутся! Тихими и послушными. Надеюсь… Предупреди своих людей, что я прилечу, когда стемнеет. Пусть все, кроме часовых, отдохнут. Ночью у нас будет много работы. Сама тоже отдохни. Конец связи.
Лёгкой рысцой следую на инженерную базу. Погрузка уже закончена. Киберы выстроились у грузового люка. Загоняю их внутрь, залезаю в кабину. Надеваю наушники, включаю электрику, связь, систему навигации, компьютер. Кстати, очень неплохой комп, шестьдесят четыре процессора.
Наушники оживают, слышу, как Тит о чём-то беседует с Сэмом. Включаю автопилот и приказываю отогнать машину на вертолётную площадку. Машина приподнимается на стрекозиных ногах и бодро шлепает в туннель. Тот самый, пятикилометровый, восьмиметрового диаметра, выходящий в глухое горное ущелье. Голос Сэма в наушниках становится все глуше и вскоре совсем исчезает. Горная порода экранирует радиоволны. Странно, почему в Замке такого не было? Надо бы дать вертолёту имя. Пусть Лира придумает.
Конец туннеля. Через прозрачный потолок вижу, как лопасти двух соосных винтов занимают рабочее положение. Выключаю автопилот и лихо взлетаю.
Нет, всё-таки тренажёр не даёт реального представления о машине. Связываюсь с компьютером инженерной базы и заказываю вторую такую машину. Потом вызываю Тита. Он сообщает, что отряд для захвата родных Сэма уже выехал. Сообщает номера ёжиков, которые его сопровождают.
Мой компьютер тут же выводит на экран карту с их координатами. Выбираю точку перехвата, ложусь на курс и перевожу винты в малошумящий режим. Когда всадники выезжают в открытое поле, резко увеличиваю скорость, догоняю их и открываю вентили баллонов с усыпляющим газом.
Через минуту на дороге лежат восемь спящих человек и двенадцать лошадей. Сажаю вертолёт, принимаю стакан противоядия, заедаю лосиным окороком. Жду на всякий случай пять минут, выхожу и выпускаю киберов.
Киберы загружают спящих церкачей в салон, пристегивают к койкам. Лошадей не трогаем. Поднимаю машину и беру курс в горы. Вижу на экране компьютера, как светящиеся точки ёжиков возвращаются к замку Деттервилей. Разгоняю машину до максимальной скорости – двести восемьдесят километров в час. Немного, конечно, но для такой пузатой конструкции — в самый раз. Перелетаю горный хребет, нахожу подходящую полянку километрах в десяти от какой-то деревеньки и сажусь.
Киберы проворно берутся за разгрузку оборудования и материалов. Потом устанавливают надувной ангар защитного цвета. Через двадцать минут цех по производству пенопластовых колыбелек длиной полтора метра готов. В первые восемь укладываю спящих церкачей, загоняю всех киберов, кроме двух, в салон и взлетаю. Предстоит выбрать место для базы N2.
Наконец, нахожу почти вертикальную стену в пятидесяти километрах по прямой от Замка. Выгружаю киберов с сейсмолокационной аппаратурой.
Осталось последнее небольшое дело, и можно вплотную заняться церкачами. Поднимаюсь на четыре тысячи метров, выбираю горный пик и зависаю над его вершиной. В полу грузового отсека открывается люк, и на тросе спускается ретранслятор. Очень симпатичный двухтонный восьминогий паучок. Как только достиг поверхности, принялся очищать вершину от снега и льда, чтобы закрепиться на скальном грунте. Потом развернул панели солнечных батарей и антенны.
Главный компьютер Замка тут же сообщил, что связь с киберами по ту сторону хребта установлена.
Теперь, через четыре-пять месяцев, будет создана вторая база. Даже если никого из нас не останется в живых. Даже если она никому не будет нужна.
Вызываю Лиру и сообщаю, что лечу к ней. Через четверть часа на горизонте показались башни замка Деттервилей. Снижаюсь до десяти метров, передаю управление автопилоту, и описываю вокруг замка Деттервилей правильный круг радиусом три километра, оставляя за хвостом шлейф сонного газа. Теперь ни одно живое существо не сможет выйти из круга. Кроме меня и других, принявших противоядие.
Лечу прямо к замку и приземляюсь во внутреннем дворе. В наступающей темноте с трудом нахожу Лиру и Сэма. Держатся за руки, физиономии у обоих напуганные. Больше — никого. Вылезаю из кабины. Лира издаёт вопль и бросается ко мне. Обнимает мою левую лапу, слёзы в два ручья. Сэм тоже подбегает, физиономия почему-то радостно-виноватая.
Прижимаю крылом Сэма, глажу по спине Лиру, что-то говорю обоим сразу. Потом вспоминаю, что время идёт, облако сонного газа медленно сносит ветром.
— Сэм, пока не поздно, распорядись, чтоб выкатили бочку вина.
Замечаю, что народа вокруг полным-полно. Четыре мужика уже катят заранее приготовленную бочку, ставят на попа, вышибают дно. Достаю из кабины канистру с противоядием, выливаю в бочку, перемешиваю черпаком.
— Люди, слушайте меня! Вы все, мужчины, женщины и дети должны выпить вина из этой бочки. Взрослые — один черпак, дети — пол черпака. Совсем маленькие — один глоток.
Добровольцев не видно. Все знают, какой вкус у этой гадости. Те, кто пил утром, рассказали остальным, приукрасив детали.
— Слушайте меня! С теми, кто не выпьет, будет то же, что с церкачами!
Каждая девочка с самого детства знает, как должна выглядеть ее идеальная свадьба. Во всех мелочах, за исключением разве что количества гостей, да лица избранника. Хотя и там тоже определенно есть пожелания: сначала он выглядит как прекрасный принц или супергерой из последнего просмотренного мультика, потом обретает более реальные черты. И самая независимая и сильная девочка, которая слушает тяжелый рок, открывает дверь с ноги и выбривает восемьдесят процентов волос на своей голове, даже если говорит, что ей это не нужно. Это могут быть и фьорды в Исландии, и жаркая пустыня с верблюдами, и дно древнего озера где-то в пещерах — но каждая девочка в своей голове видит эти картинки. Мальчики эти картинки тоже видят какое-то время, пока репутация среди сверстников не закрывает их своим большим телом. А годам к тридцати пяти эти картинки снова вылезают, выцветшие, облезлые, но встают перед глазами как и раньше. И мальчики хватаются рукой за то место, где у них по-идее должно быть сердце и начинают метаться в поисках, грустные и несчастные.
Для каждого этот удивительный день значит многое, но так сильно отличается. Кому-то хочется большого зала с гостями, чтобы сотни пар глаз смотрели на его счастье, любовались, возможно завидовали. Кому-то достаточно только близких и друзей, с которыми наконец нашлась причина повидаться. У кого-то нет семьи — ее заменяют самые верные друзья, прошедшие вместе с этим счастьем долгий тернистый путь. Они окружают своей искренней любовью, поддерживают и вместе радуются. Кому-то достаточно только любимого человека, его подрагивающей от волнения руки, трепещущих ресниц и блестящих глаз. И больше ничто не имеет значения: ни одежда, ни окружающий мир, ни погода за окном, ни дата. Потому что у них есть собственный мир, спрятанный между телами в момент крепких объятий, куда никому входа нет. Ни друзьям, ни врагам. В этом мире может светить тёплое солнце или идти проливной дождь, там месяцами царствует лето, а потом на несколько дней наступает лютая зима. Но это их мир, уберите прочь свои грязные руки, пожалуйста.
Азирафаэль медленно шагал, выставив перед собой руки. Он шарил в пространстве, но только колыхал воздух. Кроули шёл рядом, краем глаза наблюдая за ним, перехватывал за локоть, если впереди вырастала какая-то преграда, угрожающая здоровью — физическому и ментальному — его ангела. В такие моменты скулы Азирафаэля, наполовину скрытые чёрной тканью, становились очаровательно розовыми. Один раз демон едва не слился с углом дома в страстном поцелуе, засмотревшись на покрасневшие кончики ушей и улыбку, украшающую чужое лицо. Кроули немного не хватало распахнутых от удивления и радости глаз, которые были завязаны его собственными руками, но это мера была временной, а награда будет невероятной, он был уверен. Его взгляд случайно упал на пластмасску от бутылки вина, скрученную в некое подобие кольца, которая была надета на безымянный палец Азирафаэля. Горло сдавило от странной смеси радости, страха и любви.
— У меня возникает ощущение, — спокойно начал Азирафаэль, увеличивая радиус размахивания. — Что ты ведёшь меня на ритуальное сожжение в Ад.
— Абсолютно так, — согласился демон, корректируя направления их движения и поворачивая в переулок. — Я зачем тебя откармливал все эти месяцы?
— Вы будете меня есть? — ослеплённый ангел повернулся на собеседника, интуитивно находя его лицо. — Перья могут застрять в зубах.
— Зато они неповторимо хрустят, — усмехнулся Кроули, легонько хлопнув ладонью между чужими лопатками. — Мы пришли, ангел. Обрети же зрение.
Азирафаэль медленно стянул повязку вверх, сминая светлые пряди. Солнце ослепило на несколько мгновений, поэтому он заморгал быстро, зажмурился и снова заморгал, утирая рукавом слезы в уголках глаз. Первое, что он заметил — умопомрачительный запах чего-то сладкого, ягодного и вкусного. Рот наполнился слюной, требуя срочно погрузить в него источник аромата. Когда зрение полноценно вернулось, ангел увидел большую стеклянную витрину, на которой красовались различные торты и пирожные. Над дверью красовалось изящное «La Forét». Верхние окна были открыты, впуская внутрь свежий летний воздух, взамен одаривая прохожих сводящим с ума запахом выпечки.
— Что..? — растерянно оглянулся на демона Азирафаэль, прижимая к груди измятую чёрную ленту.
— Мы пришли выбирать свадебный торт, — улыбка пыталась растянуть губы Кроули, но он всячески пытался ее удержать. — Все это же ради него. Ради торта. Я все знаю. Тебе нужен не я, а торт.
— Ох, мой дорогой… — брови выразительно изогнулись, выдавая крайнюю степень радости его любимого пернатого.
— Мы зайдем? — Кроули кивнул на дверь.
— Конечно! — широкая улыбка осветила лицо Азирафаэля, и демон подумал, что она ярче всех звезд вместе взятых.
Стоило открыть дверь, как запах стал ещё сильнее. Глаза ангела разбежались, не в силах смотреть одновременно на все стойки с тортами. Они были разбиты и по цветам, и по размерам. Одноярусные, двухъярусные, маленькие, большие. Некоторые были в рост человека, были подвесные на цепочках, украшенных блестящими камнями. Были и те, которые светятся в темноте, и полностью сотворенные из карамели — в форме дворца Снежной Королевы, прозрачные насквозь. Азирафаэль едва ощутимо вздрогнул, когда узкая горячая ладонь коснулась его плеча.
— Ты главное не потеряйся, Алиса, в погоне за белым тортиком, — попросил Кроули, направляя любовника в соседний зал. — Я уже кое-что присмотрел.
Первый торт, к которому они подошли, был трёхъярусным. Покрытый белой сахарной пудрой, он был украшен разнообразными ягодами красного цвета: разрезанными пополам клубничками, брусничками, малиной и вишнями. Но на каждом корже по диаметру, украшенному ягодами, изредка встречались черные ежевики. Алая начинка проступала на коржах, заманивая своим невероятным запахом.
— Чем-то похоже на нас, правда? — хрипло поинтересовался Азирафаэль, приваливаясь своим плечом к чужому.
— Ну, если слегка, — чуть скривился Кроули, находя мягкую ладонь и увлекая к следующему стенду. — Вот этот больше похож.
Взгляд Азирафаэля приклеился к четырёхярусному торту, который ровно пополам разделяла цепочка кроваво-красных роз. Одна половина торта была белоснежной, украшенной кремовыми цветами и жемчужинами, с мелкой кокосовой крошкой, а вторая — шоколадной, с боков коржей стекал темный шоколад, подтеки опускались до следующего уровня, большие коричневые жемчужины опоясывали основной ярус.
— Я бы добавил ещё яблочных долек — и вуаля, — облизнулся демон, обжигая влажным дыханием чужое ухо. — У него, кстати, коржи сделаны как брауни. Ты любишь ведь.
Азирафаэль бросил на него полный любви взгляд и потупился, улыбаясь уголками губ. На загорелой руке огнём горело подобие кольца из белой книжной закладки. Ангел протянул руку и переплел пальцы, не в силах отвести взгляда от контраста их кожи.
Рядом стоял белоснежный четырёхъярусный торт, разрезанный ровно пополам. Каждый корж был украшен золотыми сердечками, разбросанными хаотично по всем частям. В середине каждой половины были съедобные цветы, водопадом спадающие вниз. Разноцветные розы, ромашки, маленькие маки — все они перепутывались между собой, чтобы внизу превратиться в целое цветочное озеро. Демон едва удержался, чтобы не отломить ближайший и не вплести его в мягкие светлые волосы, точно над чувствительным ухом. Вместо этого Кроули прикоснулся к нему губами, сухими и горячими.
На стенде напротив стоял четырехъярусный торт, полностью покрытый чёрной глазурью. Она блестела в свете ярких ламп, слово змеиная чешуя. На самом верхнем маленьком ярусе расположился диковинный красный цветок с широкими, почти огненными лепестками, он опутывал своими тонкими стеблями весь торт, протыкал коржи и вырывался с другой стороны. Маленькие белые кусочки шоколада, рассыпанные по чёрной глазури напоминали яркие звёзды на ночном небе. Сахарная белоснежная пудра соединяла их в галактики, таинственные и загадочные. Азирафаэль, заворожённый ими, почувствовал, как демон обнял его со спины, соединяя на груди загорелые руки, и прижался своей щекой к щеке возлюбленного. Они стояли и размерено дышали в унисон, осознавая, что впервые за шесть тысяч лет они имеют друг на друга право. Они так долго плутали в этой пучине разногласий, недопониманий, предубеждений и страха. А теперь — вот они, счастливые и любящие друг друга, просто потому что иначе и быть не могло.
Между вздымающейся грудью демона и расслабленной спиной ангела, тем самым нежным местом, откуда начинали расти хрупкие кремовые крылья — расположился целый мир, дрожащий от нежности и той любви, что пропитывала его целиком. И они готовы были оберегать этот мир всеми способами, как и человечество от Апокалипсиса. Самоотверженно, до последнего вздоха, из последних сил.
— Ну что ж, — выдохнул невесомо Кроули и сверкнул желтыми глазами из-под очков. — А теперь — дегустировать.
Азирафаэль покраснел, закрывая ладонями пылающие щеки, от одной мысли, что сможет попробовать эти сладости.
Кроули в который раз приревновал его к еде.
— А ну стой! — самый горластый перегородил путь, лошадь шарахнулась, повозку ощутимо тряхнуло. Марья недовольно поморщилась — шли себе и шли, чего доколебались? — Что везете?
— А вам какое дело… неуважаемый? — ведьма скривилась, будто откусила кислицу. — Идите себе миром, не мешайте людям ехать…
На тему людей она, конечно, загнула… На данный момент даже Марья себя человеком уже не чувствовала, одни клыки чего стоят… про остальных и речи не идет, они от рождения не люди.
— А ну-ка вылезай, баба, похоже, в этот раз улов у нас будет приличный! — обрадовано крикнул кто-то — в толпе практически одинаковых грязных людишек, загородивших дорогу, выделить смельчака не удалось.
Демон, надвинув на лицо капюшон, молча притаился, а Велена опасливо переглянулась с Фаригором.
— Вы гляньте, сколько мешков! — восхитился кто-то, а воительница вдруг поймала едва не воткнувшуюся ей в плечо стрелу, наконечник которой ощутимо смердел фекалиями. Но беженцы сами всполошились, явно у кого-то при виде чудных желтых глазок сдали нервы!
— Брось меч, нелюдь клятая, все стрелы не поймаешь! — рявкнул тот самый оборванец, что был за предводителя.
Велена тяжко вздохнула, выпуская из рук меч. Неправда. Все летящие в нее стрелы она поймала бы. Но вот Марью она так спасти уже не успеет. И Фаригора тоже.
Демон не отсвечивал.
Ведьма со вздохом посмотрела на ребят и покачала головой. Она могла бы их даже вылечить, не будь те так воинственно настроены. И даже медяшки бы не взяла… А так… что ж, не хотят по-хорошему, будет по-плохому.
Стрелы в колчанах дезертиров стремительно проросли свежими гибкими побегами, скрутив своих жертв. Через пару мгновений к ним присоединились и луки, давая целые пучки густых побегов. Живые растения обвивали своих жертв. Марья знала, что-то, что именно она сейчас сделает, пошатнет чашу весов отнюдь не в ее пользу. Но на кону стояли жизни ее и друзей. Жизни тех, кому она доверяет и кто доверяет ей. А потому она скрепя сердце дала отмашку, и гибкие побеги вонзились в плоть. Раздался злобный вой, часть мужиков попадала на землю, пытаясь выдрать из себя прорастающие прямо в телах ничем не примечательные травы.
— Поехали отсюда к черту! — скомандовала Марья. Она не хотела видеть дело рук своих. И не хотела, чтобы эта зараза разрасталась, потому слегка подкорректировала свои побеги, заставляя их сгнить сразу же, как только тела перестанут подавать признаки жизни. Все это было слишком мерзко… убивать побегами она уже научилась, теперь научила эти побеги питаться человеческой плотью…
Марья уронила голову на руки. Лошадь сорвалась с места и ускорилась, не желая становиться добычей живой травы. Ведьма понимала, что это отребье вполне могло убить, изнасиловать, искалечить не только их, но и простых мирных жителей. А еще понимала, что только что она проходила какое-то дурацкое испытание. Возможно, еще более глупое, чем испытание этого самого Дана, которому ничего не стоило щелкнуть пальцами и обратить дезертиров в прах.
— Марь… Не плачь… — тихо шепнула Велена, подныривая подруге под бок и мягко обнимая за плечи.
Демон вздохнул, покачал головой. Он явно не ожидал, что ведьма выберет настолько радикальный способ разборок с этим сбродом. Фаригор лишь рванул вожжи и стегнул клячу так, что она едва не ушла в галоп.
— Ох-хо… А ведь наверняка что-то случилось, раз беженцы уже так близко!
— Это не беженцы, — грустно вздохнула ведьма, показывая совершенно сухие глаза. — Это дезертиры. Те, кто не захотел воевать, а ищет легкой поживы. Считай такие же разбойники с большой дороги, только выучка получше. Беженцы прошли бы мимо или нормально попросили помощи. Вы видели у них не до конца оторванные нашивки? Да и стрелы с серым оперением — государственные, только не наши.
Ведьма всерьез волновалась за дом. Защита выстоит, даже если ее окружат такие же товарищи, но кто знает, сколько именно она продержится без своей хозяйки. И что происходит в деревне, если там будут толочься эти? Наверняка без очередного смертоубийства не обошлось…
— Нам нужно спешить, — уверенно сжала губы Велена и осторожно похлопала ведьму по плечу, а затем, отстранившись, принялась шнуровать подобие кожаного корсета, с заклепками для защиты живота. Полный наборной доспех она не брала, а пожарная сбруя от всего не спасала, но даже кожаный шлем может уберечь затылок и шею от стрелы. Если демон опять не будет вмешиваться, значит, в какой-то момент ей может случиться закрыть ведьму собой и при этом не умереть, сохранив боеспособность. Пожарный нагрудник под родную куртку охотника на нечисть Велена тоже зашнуровала.
Фаригор одобрительно кивнул, принявшись пересыпать прямо на коленях различные порошки.
— Марь, девочка, мне кажется, нам скоро будет весело. Это не мое, но я с вами, — тихо проговорил он, явно прислушиваясь к чему-то неслышимому. — Я попытаюсь проложить пространство для всей телеги, — проговорил он, и от последних его слов Дан заинтересованно встрепенулся, поворачиваясь всем корпусом в сторону ведуна под ненормальный градусом. А вот это было уже интересно. Ведьмы порталы пробивать не могли, и их игры с пространством были чисто рыночными отношениями с самой природой и ее духами. Одно дело пробить тоннель для себя и кучи нечисти, но протащить с собой четверых существ из плоти и крови (считая лошадь) — это было уже опасно.
— Мы и так скоро подъедем, — невесело улыбнулась Марья, покосившись на небо. Солнце уже приближалось к зениту, почти полдень. Скоро они будут дома. И неизвестно, что там застанут. — Не стоит тратить силы понапрасну. Прошу нас простить, Дан, кажется, эта сделка века сорвется по независящим от нас причинам, — ведьма смотрела на совершенно безразличного демона. Казалось, его больше занимает Фаригор и его попытка открыть портал, чем возможность получить себе в компанию несколько трупов. Да, не хотела бы она жить в мире этих демонов… и с таким правителем.
Вроде как бы они должны быть ему совершенно безразличны, и это естественно. Но вроде как ему же нужно пройти свой дурацкий ритуал, а не всем остальным. Марья и без этого демона почти тридцать лет жила и не умерла, и проживет еще много, если боги позволят. И Велена с Фаригором тоже. А значит, было бы естественно, если бы Дан хотя бы шевельнулся с помощью. Но если ему ничего не нужно… что же, они прекрасно обойдутся и без демона. Велика беда — гонять дезертиров и мародеров из деревни. Справятся. Две ведьмы и воительница как-нибудь разберутся. Марья и так не обольщалась, но все же втайне надеялась на помощь. Ан нет, оказалось, что демон такой же, как и все остальные бравые рыцари. Языком только и горазд трепать. Хотя не сказать, что рассказанное им бесполезно.
— Милая Марья, поверьте, я ни в коем разе не пытался подвергнуть вас опасности, но вам как раз ничего не угрожало, — мягко проговорил он, слегка поводя плечами. — Да, вы мне нужны, и я от своих слов не отказываюсь. Поверьте, я лишь хотел знать ваш подход к делу, — даже в голосе зазвучала улыбка. — Я буду вас защищать потому, что мне так хочется, но если вы хотите от меня помощи для спасения других людей… То с вас будет должок.
— Я имела в виду, что, возможно, мы застанем отнюдь не пасторальную картину по приезде. И вполне вероятно, что я уделю ближайшие сутки лечению деревенских, а не вам, — холодно отчеканила ведьма. — Мне кажется, вы должны знать, что делает дорвавшийся до свободы всяческий сброд, забывший о чести. А именно грабит, насилует и убивает. Всех, кого найдет на своем пути. И мне очень не хочется застать ближайшую к моему дому деревню сожженной…
Ведьма поморщилась. Дорога знакомо петляла, превращаясь из наезженного и обустроенного тракта в сплошные колдоебины, ведущие вглубь леса. Правильно, сначала домой. Потом — в деревню.
Правда, дорога сразу к дому делала крюк, но и открывшееся зрелище вызвало у Фаригора красноречивое «Э», а у Велены тихий мат.
Прямо у домика на обочине валялась небольшая горка трупов в военной форме и толклись давние приключенцы с разбойниками, красноречиво отирающие свое оружие об одежду убитых.
— О, вы вернулись, госпожа ведьма! А у нас тут ересь всякая, в деревне банда резвится, туда пара ушастых побегла… — отчитался главарь, рассматривая тарахтящую повозку.
Марья быстро спрыгнула, не дожидаясь, пока лошадь полностью остановится. Происходящее ей не нравилось от слова вообще.
— Я, конечно, далекий от политики и войны человек… но форма вроде как не наша, — по осмотре умерших заявила она. Насколько ведьма помнила, в их государстве у военных была серо-синяя форма с белыми парадными кителями. А эти были в черной с синими вставками. И если прошлые оборванцы испачкались настолько, что цвета их тряпья разглядеть не удалось, то эти были свеженькими. — И вообще, если наши побеждают, то какого эти делают на нашей земле? Потерялись или намеренно ворвались?
После простого заклинания тела погрузились в землю. Опять обряды лечения пойдут насмарку от сильной эманации смерти.
— Может, действительно прорвались? — задумчиво проговорил Фаригор, выбравшись из повозки и рассматривая недавнее побоище. Демон окинул всю картину скучающим взглядом.
— Да случиться могло всякое, — вздохнула Велена, слезая с телеги и бросаясь к калитке. Громко замекали козы, взвыл выпрыгнувший Вовчик с куском бело-синего рукава, взревел Тишка, выпрыгивая на улицу и бросаясь к ведьме на руки с перепуганным мявом.
— Дык часа два назад первые набежали, со стороны деревни пришли, ироды! — вздохнул один из авантюристов, натягивая тетиву на ростовой лук.
— И деревенских жалко, и переться без магии боязно! — развел руками атаман.
— Ладно, сейчас кое-чего сделаем, успокоим зверье и посмотрим, что там.
Марье до одури не хотелось разбираться с козой. Паршивый день был в самом разгаре, русалка наверняка вечером уже не придет, учуяв вернувшуюся хозяйку дома… Завести бы домового, да где ж такую редкость взять… Стоит попробовать хотя бы с фамильяром.
А справившись с козой, она вынесла из дома цветок в небольшом горшочке с водой. Без ведьмы тот явно привял, будто уже собираясь рассыпать лепестки и окончательно увянуть. Зато теперь потихоньку отходил, расправляя листочки.
— Так что, где садить будем? В горшке или на свежей могиле? — не зря же то добро теперь под землей покоится. Марья нервно хихикнула, представляя, что скоро у нее здесь будет целое кладбище под забором. То рыцари друг друга режут, то вражеских солдат, то еще какая дрянь набежит…
— А попробуйте и на могиле, и с общей кровушкой вашей, я уверен, результат будет интересным! — усмехнулся демон, с одобрением глядя на ведьму. А затем, окинув округу задумчивым взглядом, хмыкнул: — Хочешь, могу твою животину в стазис погрузить, ничего ей не сделается. А у тебя и сейчас дел полно, разве нет?
— А потом за это стребуешь как за королевский дворец! — ведьма криво улыбнулась, представляя, как тысячу лет будет драить полы где-нибудь в демонском замке. — Нет уж, пусть орет, — она преспокойно отодвинула возмущающегося кота ногой.
А потом, подумав, все же выбрала жизнь. Смертей и так достаточно, негоже еще и на них наживаться. Потому она отыскала горшок с широким горлом и слегка сколотым краем, уже непригодный для пищи и воды, но валяющийся на всякий случай. Вот случай и наступил. Накопав в огороде земли, Марья попросту сунула в нее цветок и поставила получившееся во дворе. А потом, вымыв руки, взялась за чистый нож.
— Что ж, пей, раз уж ты такая скотинка интересная… — из разрезанной ладони на землю у цветка стали падать крупные капли крови.
Рядом неслышно оказалась Велена, спокойно принимая нож, и тоже полоснула, но по запястью — по венам, чтоб не терять боеспособность ладони. Если кровь ведьмы мерцала легкой прозрачной дымкой, то у Велены она отсвечивала золотистым.
— Отлично, девочки, что теперь скажете? Отдыхаете или думаете, кого-то там еще можно спасти? — осведомился Дан, загадочно улыбаясь.
Марья подумала, что отчего-то очень хочет чем-то прибить демона. Качественно так, чтобы не подкалывал и не нервировал. Она сильно сомневалась, что того не выперли специально из его мира назло врагам. Навряд ли ведьма причинит ему такой уж вред… Но желание стукнуть посильней было достаточно сильным.
И он явно это понял, потому как улыбка стала еще шире.
Она молча перебинтовала ладонь, помогла забинтоваться Велене и спокойно ответила:
— Девочки сейчас поедут в деревню. А мальчики пока могут управиться с животными и разжечь печь. Я уверена, что-нибудь съедобное в доме найдется… — она подмигнула подавившемуся воздухом Фаригору, сгребла свою аптечную сумку и вышла за ворота к оставшейся на дороге повозке.
Ведун почти с ужасом глянул в сторону хлева. Можно было и сразу сказать, если он хоть чем эту ведьму обидел!
Марья улыбнулась и махнула ведуну рукой.
— Поехали, нам может пригодится еще один целитель. Хотя, я надеюсь, что там все обошлось, — а вот демону предполагалось куковать в доме. На пару с вредной козой, уже пытающейся вынести ворота сарая.
Степан Осипович с трудом заставил себя оторвать взгляд от стремительно уменьшающейся планеты и посмотреть вперёд по курсу. А там было на что смотреть — безумный хоровод стальных гигантов разных размера и формы. Откуда-то вице-адмирал знал, что это корабли. И в этот момент до него дошло, что произошла ошибка, что императору требовался адмирал, способный командовать этими эфирными левиафанами, а не морскими судами! Степан Осипович едва не задохнулся от непоправимости этой ошибки.
Он понятия не имел, что в то же время руководитель лаборатории времени распекал трущих кулаками красные от недосыпа глаза подчинённых, один из которых промахнулся от усталости пальцем по сенсору, в результате чего фокус выбора сместился ровно на пятьсот лет, выбрав совсем другого человека. С императором, чтобы предупредить о случившемся, связаться не удалось — переговорив с последним адмиралом из прошлого, он тоже отправился в космос, к месту дислокации основного флота. И что теперь делать, руководитель лаборатории времени не знал.
— Господин вице-адмирал! — показал пальцем куда-то вперёд лейтенант. — Ваш флагман, боевая станция «Петр Великий»!
Перед носом катера странным полураскрытым стальным цветком расцветало нечто непредставимо огромное, усеянное бесчисленными пучками прутьев разного размера. Снова непонятно откуда возникла уверенность, что это — пушки, самые мощные из возможных — гиперорудия. Что значила приставка «гипер», Степан Осипович пока не понимал, но то, что вложенные в память при лечении знания начали проявляться, давало надежду справиться с командованием — до начала сражения осталось меньше получаса, времени переигрывать все попросту не было. А значит, командовать двадцать седьмым флотом всё же придется ему. И вице-адмирал был намерен приложить к этому все свои силы и опыт, невзирая на то, что поле боя сильно отличалось от привычного. Но нервничал он сильно, даже руки подрагивали.
Корабль, который Арефьев почему-то назвал «боевой станцией», приближался. Он действительно напоминал собой полураскрытый лотос, имея, по словам лейтенанта, длину каждого лепестка в полтора километра. Пестиком являлся так называемый главный калибр, орудие невероятной мощи, способное выбивать противника на расстоянии до десяти световых минут. Поначалу Степан Осипович не обратил внимания на то, что понимает столь странные меры длины, а обратив, только покачал головой — знания всплывали исподволь. Он уже знал тактические данные каждого корабля своего флота и не удивлялся им, хотя по меркам его времени они были невероятны. Вице-адмирал испытывал гордость за потомков, сумевших достичь столь многого.
Прямо перед носом катера, подошедшего к ребру одного из лепестков станции, распахнулась диафрагма входной аппарели, и он скользнул внутрь. Арефьев вел машину филигранно, очень надеясь не оплошать в глазах нового командующего. Фамилия Макаров была знакома, но лейтенант никак не мог вспомнить, в каких именно сражениях отличился данный адмирал. Возможно, во время обороны Плутона в 2443-м? Или в битве с американо-французским флотом в 2301-м? Впрочем, потом выяснит, сейчас не до того — впереди сражение, от которого зависит судьба человечества.
Степан Осипович смотрел на всё происходящее широко распахнутыми глазами. Страха не было ни капли, наоборот, он испытывал восторг. Новые знания продолжали разворачиваться в его памяти, и вице-адмирал поражался этому — это насколько же потомки смогли облегчить обучение! Он уже понимал практически всё, что видел вокруг. При взгляде на какой-либо корабль перед глазами разворачивалась таблица его боевых и ходовых характеристик. Единственное, чего он никак не мог понять, это как осуществляется навигация в космическом пространстве.
Катер медленно влетел в ангар, выпустил опоры и встал на них с металлическим лязгом.
— Прибыли, господин вице-адмирал! — доложил Арефьев. — Приношу свои извинения, но полного построения для встречи командующего не выполняли, согласно уставу — подготовка к старту.
— Не суть, — уронил Степан Осипович.
Он легко встал и двинулся за адъютантом к световому кругу, перенесшему их на палубу «Петра Великого». В голове мелькнула мысль, что помнят великого императора, до сих пор помнят.
Командующего действительно встречал только почётный караул и несколько высших офицеров от капитана первого ранга до контр-адмирала. Последний строевым шагом вышел навстречу и доложил:
— Командный состав боевой станции «Петр Великий» для встречи командующего построен. Общего построения не производилось согласно боевому уставу. Докладывал контр-адмирал Лавуазье.
Степан Осипович принял доклад, выслушал приветствие офицеров, отметив про себя, что за прошедшие столетия на флоте многое изменилось, а прежде всего, похоже, неписаные правила. Что ж, ничего удивительного, ждать иного было бы глупо. На уставленный бесчисленными малыми судами ангар он не обратил особого внимания, но если взгляд падал на какое-либо, то в то же мгновение в сознании возникали его тактико-технические характеристики. Это уже не удивляло, вице-адмирал воспринимал свои знания как должное. Радовался только, что они дадут возможность и сражаться, как должно.
И все же при мысли, что совсем скоро ему предстоит командовать не морским, а пространственным флотом, действующим в трех измерениях, становилось несколько не по себе. Но Степан Осипович одергивал себя. Обязан справиться! От этой битвы зависит само существование человечества как такового! А значит каждый должен отдать всё, даже жизнь, если понадобится.
Войдя в туманное зеркало портала, вице-адмирал оказался в командном центре станции. Все его стены представляли собой гигантскую голографическую тактическую сферу, отдельные её части всегда оказывались под руками командующего, включённого в общую сеть флота через мысленную связь. Информация о происходящем подавалась прямо в мозг.
Знания о том, как пользоваться командным центром, возникли в сознании своевременно, и Степан Осипович решительно направился к креслу, стоящему на возвышении возле нескольких шарообразных, висящих в воздухе пультов, от которых то и дело уходили по световодам сжатые, ясно различимые потоки данных в виде световых сгустков. Опустившись в кресло, вице-адмирал выдохнул, тихонько выматерился, надеясь, что никто из подчиненных не услышал, и откинулся на спинку. Из неё выдвинулись и слегка заискрились мыслесчитыватели, подключаясь к мозгу командующего. Ему показалось, что на голову навалилось тяжелое ватное облако, а затем восприятие скачком расширилось до пределов, которые он ещё час назад посчитал бы невозможными. Он чувствовал частью своего тела каждый корабль флота, знал о нём всё, вплоть до мелких поломок, которые не успели устранить перед боем.
Степан Осипович восхитился — так командовать? Да это же нечто! Это же такие возможности, что дух захватывало! Вспомнив, как передавались команды во время русско-японской войны, вице-адмирал только вздохнул — ему бы тогда хоть тысячную долю нынешних возможностей…
— Внимание! — раздался в голове Степана Осиповича холодный голос. — Говорит командующий объединенным флотом адмирал Соменко! Передаю общий приказ по флоту! Гиперпереход к орбите Нептуна, на означенные в предварительных такт-указаниях координаты, переданные командующему каждого флота.
Тотчас же ментальный образ кибермозга станции сообщил Степану Осиповичу о поступлении информационного пакета. Он снова не удивился новым знаниям, чувства не отключились, но словно бы отошли в сторону, воспринимались отстраненно. Вице-адмирал тут же продублировал приказ командующего своему флоту. Корабли один за другим начали разгоняться и уходить в гиперпространство. Концепция последнего приводила Степана Осиповича в восхищение — вот же до чего додумались! Перемещаться между далеко отстоящими точками, прокалывая пространство, выходя за его пределы? Придумавший такое учёный однозначно был гением!
Станция сдвинулась с места одной из последних. Пространство словно свернулось вокруг неё, на мгновение восприятие отключилось, показалось, что некая волна прокатилась по нервам. И «Петр Великий» оказался совсем в другом месте. Вокруг него разворачивался в боевые порядки двадцать седьмой флот Земной Империи. Сканеры сообщили, что в двадцати миллиардах километров из гиперпространства начали выходить флоты врага, тоже без промедления выстраиваясь в атакующие клинья.
Степан Осипович не особо понимал, почему было решено встретить ранхов так близко от дома, но осознавал, что сейчас не до того — всему свое время. Выживет — выяснит.
Построение флота не нравилось вице-адмиралу, он сам не мог объяснить почему, но не нравилось. На память пришли собственные тактические наработки, которые так и не довелось испытать на практике — погиб раньше. А что, если перевести их из двухмерной позиции в трехмерную? Не даст ли это дополнительные шансы? Вполне возможно. Задействовав кибермозг, Степан Осипович принялся перерабатывать схему сражения.
Итак, главная задача его флота — не дать ранхам окружить основные силы, зайдя снизу плоскости эклиптики. К счастью, проскользнуть мимо земного флота врагу не удастся — гиперпространство позволит перехватить его раньше, чем он ударит по беззащитной, забитой беженцами Земле. Но как не дать? Силы незваных гостей превышают силы Степана Осиповича почти в полтора раза, да и характеристики их новых кораблей неизвестны. Придётся выяснять на практике, а это жертвы. Тут уж ничего не поделаешь — война есть война.
Повинуясь мысленным приказам командующего, двадцать седьмой флот принялся расходиться в стороны широкими веерами, готовя ловушку. Если всё получится, то вражеский флот удастся заманить в фокус удара главного калибра «Петра Великого». Самоубийственно? Да! Но за спиной женщины и дети, которых нужно защитить любой ценой. А значит придется рискнуть.
В кресле командующего, слегка напрягшись, сидел вице-адмирал русского флота Макаров Степан Осипович и готовился к последнему, возможно, самому последнему сражению в своей жизни. Судьба предоставила ему ещё один шанс напоследок послужить Родине. И он послужит.
Почти незаметная улыбка скользнула по губам вице-адмирала. Он не боялся боли и смерти, он шел в бой во имя всего, что ценил. И ничего уже не имело значения. Выживет — значит выживет. Нет — значит нет.
— К бою! — разнеслась по кораблям флота команда.
Русские люди, как их деды и прадеды, шли умирать, в надежде остановить врага. И победа будет за ними! Ведь их дело правое!
А жизнь — это не так уж и много.
Зато честь — это всё!
Приключения с паразитами продолжались. Собственно, я без понятия, как огромная энергетическая медуза способна превратиться в сравнительно небольшого человечка. Может это что-то сродни превращения из гусеницы в бабочку, может капитальная перестройка телом, но факт остается фактом: сожравший необходимое число миров паразит становится разумным и приобретает человеческий облик.
И все бы ничего, если бы на этом все заканчивалось. Но нет — паразит продолжает жрать. И не абы что, а достаточно мощных существ, чаще всего сверхов или драконов. Я как бы понимаю, что в природе ничто не существует просто так, и эти паразиты тоже для чего-то нужны, но… ведь как-то обидно получается!
Шеврин притащил одного паразита. Хотел, чтобы я сделала его «котиком», так сказать, для тренировки. Но у меня почему-то не вышло. Сидящий на диване скромно потупившийся паренек с курчавыми шатенистыми волосами до плеч и в одежде, чем-то напоминающей эльфийские костюмы, совсем не выглядел паразитом. Скорее очередная потеряшка… Я присмотрелась — как ни странно, тонн дерьма над головой у парня не было. И мне… не хотелось его подчинять. Вообще. Просто не хотелось, мне не был интересен он ни в качества парня, ни как слуга, ни как игрушка… Это… не «котик». А потому нет смысла даже пытаться.
Ментальный щуп прошелся вокруг головы парня и благополучно втянулся обратно. Не мое. Совсем. Просто левый… не человек точно. Но и не паразит. Он не ел никого живого, по крайней мере, в разумном состоянии. Значит не стоит и заставлять. И я протянула парню яблоко. Большое, красное, с желтым золотящимся боком. Пусть пробует есть нормальную еду. И называть его паразитом тоже язык не поворачивается. Ведь не паразитирует ни на ком…
— Как тебя зовут? — я смотрела на шатена, увлеченно хрупающего сочным плодом.
— Дохлый, — чавкнул парень и проглотил огрызок вместе с косточками. Ну и дела…
— Да это не имя, это даже на собачью кличку не похоже… — подаю ему вытащенный из экрана поднос с едой. Вот, пусть пробует местное новшество — гамбургер из полностью натуральных компонентов. И салат из каких-то эльфийских травок. И картошку, и кетчуп, и еще вон какой-то мясной соус соорудили… Расстарались наши повара…
Надо сказать, что повара в столовых не заморачивались — просто ставили рядами подносы на специальных стойках и постепенно наполняли их едой и напитками. Желающие взять что-то через экран теперь не указывали список всего, долго и нудно вынося мозг повару, а просто брали то, что больше всего соответствовало их предпочтениям. Кто-то брал сладости, кто-то тащил комплексный обед на несколько персон, кто-то ограничивался чаем с булочкой, а кому-то хотелось салатику. Вот так на выбор все и стояло. Такое решение намного облегчило работу поваров, чье время было капитально сэкономлено, и так же сэкономило время питающихся — не нужно опять-таки ждать, пока тебе наготовят целый поднос на полноценный ужин, например, пятерых драконов.
— Другого имени у меня нет, — парень нерешительно потянулся к подносу и замер, будто не верил, что это все великолепие дают ему.
— Бери, бери. Хм… с именами у меня запарочка… одного вон Котенком назвала… Но хоть не обиделся. Но это же мое творение. А тебя как назвать?
— Можно и котенком, — чавкнул недопаразит, вгрызаясь в большой гамбургер и пачкая руки кетчупом.
— Не, на котенка ты не тянешь, ты зверек побольше… — задумчиво рассматриваю быстро тающее содержимое подноса. — Может… Рысь? Подходит, вроде.
Коричневый, настороженный, только что ушки не торчат. По идее должно подойти. И шатен соглашается.
— Рысь, так Рысь. А еще есть?
Подаю второй подобный поднос и ретируюсь вон. Завели на свою голову… Рыся. Теперь расхлебываем. Да и называть его паразитом как-то некрасиво уже… Пусть будет политкорректное название — сверх-разрушитель. Вот так-то лучше…
Главное, чтоб и этого в семью не потащили… А то знаю я этот прикол — сначала его Ольчик лечить будет, потом привыкнем к нему, потом уже как-то неловко выгонять, а потом Шеврин психанет и этого до кучи потащит в Храм. Мол, чего это все кровь пили, а он нет? Пусть и он получит свою порцию развеселой семейной жизни…
***
Чуть позже выяснилось, что у нашего сверха-разрушителя была сестра по духу, которую главарь их группировки просто съел. Питаются они подобно синерианам — расплываются, обхватывают жертву и медленно растворяют. Медленно — потому что садисты. Обычно нужно растворять быстро, чтобы жертва ничего не вычудила изнутри…
Но эту мелкую можно было спасти, ведь ни сверхи, ни их антагонисты не умирают просто так. Сверх восстанавливается из своих творений — чем активнее в плане создания сверх, тем больше у него шансов восстановиться после гибели. А эти… паразиты восстанавливаются тогда, когда их хоть кто-то помнит. Рысь помнил еще новенькую девчонку, прожившую в их бандитском обществе всего два дня. И с помощью Шеврина ее удалось вернуть…
— Никогда бы не подумал, что буду воскрешать паразитов, — примерно в таком духе с полчаса ворчал Шеврин после процедуры. Но, кажется, дело того стоило. Заполучить себе двоих сверхов-разрушителей и воспитать их фактически с нуля — дорого стоит. Ведь паразитами они были, когда жрали миры и разумных. Паразитом остается их главарь, собравший вокруг себя всех разумных собратьев и назначивший себя главным. Паразитами остаются те, кто продолжает жрать ради силы, не взирая ни на что.
А эти ребята… Они перешли на новую ступень, эволюционировали в голове. Они отказались жрать разумных, они пошли против системы. Значит, они действительно обрели разум, а не воспользовались стадным инстинктом. И значит, мы действительно получили сверхов-разрушителей, которых можно будет обучить работе в паре со сверхами-создателями, как и демиургов. Неплохие перспективы, правда?