Клотильда прибыла в особняк епископа к восьми часам вечера. Она помнила, что назначила свидание на двенадцать. Она и тревожилась, и предвкушала.
Ей предстояло пережить скучнейший ужин в компании матрон, среди которых была престарелая мадам де Бельгард, знавшая Генриха Четвертого ещё королем Наваррским, и желчная графиня де Булонь, чьи нравственные воззрения строго соответствовали заветам апостола Павла.
Истинный брак, по её скромному разумению, должен был совершаться по взаимной неприязни, чтобы всю последующую супружескую жизнь преодолевать эту неприязнь, сглатывать рвотный позыв и таким почтенным образом спасать свою душу. А брак по взаимной склонности приравнивался ею к прелюбодеянию. Удовольствие от ласк мужчины означало гибель души, а желание этих ласк – одержимость демоном.
Во время ужина Клотильда поспешила согласиться с очередной сентенцией старой дамы и даже процитировала пару строк из послания апостола к коринфянам: «Незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом…»
Речь за ужином шла о девочках-сиротах, плодах незаконной любви, а также о девушках, согрешивших по бедности и неведению. Всех этих девиц принимали в приюте Кающейся Магдалины и наставляли на путь истинный. Наряды и украшения были строжайше запрещены, дабы не вводить в соблазн. Воспитанницы носили бесформенные полумонашеские робы, волосы скрывали под безразмерными чепцами и целый день занимались рукоделием: подрубали простыни и скатерти, покрывали незатейливой вышивкой нижние юбки богатых и благочестивых горожанок.
Одна из сестер-надсмотрщиц читала заунывным голосом откровения Святого Иоанна, житие Екатерины Сиенской или Франсуазы Бретонской.
Слушая неторопливый разговор престарелых ханжей, Клотильда испытывала странное удовлетворение. Знали бы они, эти поборницы нравственности, в чём истинный мотив её благочестия!
Хотелось бы ей видеть их жёлтые иссохшие лица, когда она обронит вольное замечание о сладости отвергаемого ими греха, о тёплой бархатистой коже, о шелковистых прядях, скользнувших сквозь пальцы, о длинных ресницах, и губах, сухих от волнения, нежных и покорных, губах, которых она через пару часов коснется.
Как же она презирала этих святош, этих лицемерок, играющих в добродетель. Их души черны как сажа, а грехи так тяжелы, что немедленно потянут их вниз, в адскую бездну.
Час приближался. Клотильда уже сыграла приступ недомогания, и отец Мартин был счастлив предоставить в её распоряжение парадный епископский альков, где стены с потрескавшейся штукатуркой были обиты бархатом, а пол устлан коврами.
Сам епископ никогда не ночевал там, предпочитая узкую полупустую келью рядом с кабинетом. Этот парадный покой время от времени становился пристанищем знатных пилигримов. Там останавливался посланник папы Урбана и провёл пару ночей сам Венсан де Поль перед поездкой в владения Гонди. Теперь настала очередь королевской дочери провести ночь в святой обители и мистически причаститься. Прочие благородные дамы уже покинули дом, после того, как приняли благословение и приложились к епископскому перстню.
Сопровождала герцогиню вторая придворная дама, Дельфина. Эта последняя не беспокоила госпожу дерзкими вопросами. Её не терзали сомнения и не мучила совесть. Ибо происходила она из той породы людей, которые свято верят в непогрешимость своих господ и в установленный миропорядок, где сильный попирает слабого, а слабый, в свою очередь, ищет выгод от служения сильному.
Семья была бедной, но благородной. Скудное наследство досталось старшему брату, а младшие дети разбрелись по стране в поисках куска хлеба. Средний брат подался в солдаты, младший – в священники.
Дельфина уродилась дурнушкой, и единственный супруг для такой невесты был родом из Иудеи и давным-давно пребывал на небесах. Клотильда как-то заметила, что как мужчина наш Спаситель удивительно непривередлив и даже неразборчив.
Однако честолюбивую бесприданницу мистический брак не прельстил, и она уговорила одну из престарелых родственниц взять её в Париж. Там девушка проявила такую беспринципную ловкость и настойчивость, так умело балансировала между услужливостью и вымогательством, так успешно оказывала самые неблаговидные услуги, что своим дарованием привлекла внимание самой герцогини Ангулемской, которая славилась своим талантом распознать злобный, изощренный ум.
Герцогиня ценила Дельфину за её способность расставлять самые тонкие силки, без колебаний исполнять самые отвратительные приказы, виртуозно лгать, распускать слухи, клеветать, злословить, подглядывать и доносить. К тому же, Дельфина была до крайности мстительна, удобна и незаменима, как разбойничий нож.
В то же время герцогиня её презирала. Она знала, как дёшево стоит её преданность и с какой лёгкостью эта особа с овечьим профилем совершит предательство, если монолит могущества её высочества внезапно треснет. Она будет первой крысой, которая сбежит с тонущего корабля, не раз напоминала себе Клотильда. А вот Анастази без колебаний отправится за своей принцессой в ссылку или в тюрьму.
Тем не менее, в дом епископа с герцогиней отправилась Дельфина.
Возможно, герцогиня опасалась, что Анастази может в последний момент расстроить свидание. Закричит «Пожар!» или разыграет покушение. Герцогиня слишком хорошо знала свою первую статс-даму.
Анастази больше не пыталась с ней спорить, все последующие три дня она угрюмо молчала, произнося фразы лишь необходимые по этикету. Однако, это молчание вовсе не означало, что она смирилась. Она не смирилась. Она ждала только подходящего часа, чтобы начать атаку.
Дельфина знала, что её хозяйка затевает любовное приключение. Сама она была не охотница до подобных забав, но рьяно способствовала хозяйским причудам, как будто посредством сводничества переживала всё это сама. Из-за своей внешности, вялой и тусклой, будто природа пожалела для неё красок, Дельфина была невидима для мужских глаз. Если к ней и проявляли интерес, то из откровенной корысти, ибо её близость к сестре короля искупала отсутствие женственности.
Брови и ресницы у неё были редкие, волосы жидкие, мышиного цвета, и молодость её будто подернулась ранней патиной с белёсыми разводами.
Во многом Дельфина была полной противоположностью Анастази, но в одном они неизменно сходились: обе ненавидели мужчин, одна за пренебрежение, а вторая – за излишнее внимание. Обе тайно торжествовали, когда их красавица герцогиня растирала в кровавую пыль ещё одно неосторожное сердце. Новый избранник был красив, а это был лишний повод возрадоваться его грядущей участи.
Клотильду слегка позабавило, с каким старанием её придворная дама расчесывала ей волосы и помогала переодеться. Верная служанка снаряжает самоотверженную Юдифь на свидание с Олоферном. Ещё бы меч наточила.
Но Клотильда не возьмет с собой меч. Сегодня он ей не нужен. Она не собирается рубить голову будущего любовника или вырывать сердце. Она будет наслаждаться.
Целых три дня она позволяла себе мечтать. Безоглядно, с упоением. Ей даже не мешали косые взгляды Анастази и та смутная опасность, которая висела, как облачко над горизонтом. Все это выдумки! Фантазии! Ревнивые фантазии. Бедняжка Анастази слегка увлеклась. Трудно её винить. Этот юноша так красив. Непростительно. Почти неправдоподобно. Воплощение соблазна и погибели. И так умело скрывает. Так ловко играет в неведение. Ах, негодник!
Герцогиня вышла из парадных покоев и направилась к лестнице, ведущей в библиотеку. Этот путь с потайным фонарём уже не один раз проделала Дельфина, убедившись, что в коридоре и на лестнице их никто не встретит. Теперь она шла впереди, настороженно оглядываясь и прислушиваясь.
Герцогиня беззаботно ступала следом. Давно она не чувствовала себя так хорошо. По коже будто искорки пробегали, а тело стало лёгким, упругим и будто светящимся изнутри.
Если бы много лет назад, подобно дочери привратника или юной цветочнице с улицы Лагарп, она пережила первую, трепетную влюблённость, она бы сразу узнала эти искорки и эту лёгкость. Она бы услышала шелест многочисленных крыльев, прозрачных и сияющих.
Но в её жизни не было предрассветных волнений юности, она не засыпала на влажных от слёз подушках, не прислушивалась, с колотящимся сердцем, не изнывала в неизвестности, не ждала известий и не надеялась. Для неё юность обернулась тяжеловесным расчётом, который стёр в пыль её детские мечты. Из короткого душного детства она сразу перекатилась в рассудочную взрослость, оставив в забвении страну мечтаний. Её женственности не суждено было расцвести, её сразу залили воском и поместили под стеклянный колпак.
И вот она по прошествии стольких лет что-то чувствовала, что-то неведомое, то, что не поддавалось рассудку. Это было тоньше, деликатней, чем встревоженная чувственность, неуловимей и приятней, чем нетерпение.
Это был трепет жизни, её зов, её движение. Ей нравилось это ощущение. Она чувствовала себя внезапно помолодевшей, повернувшей время вспять. Еще наивной и доверчивой.
Она давно забыла, какой была в юности, в свои пятнадцать лет. Вычеркнула все промахи и ошибки, заблуждения и надежды, чтобы стать неуязвимой. И в усердии своем лишила себя всякой радости бытия. Цветы утратили свой аромат, а еда – горечь и сладость.
Дельфина остановилась у самых дверей скриптория и вопросительно взглянула на хозяйку. Фонарь в её руке чуть покачивался, будто высказывал затаённые сомнения. Герцогиня перехватила стальную цепь и вдела пальцы в кольцо. Фонарь оттягивал руку. Лепесток пламени трепетал с наигранной кротостью.
— Оставайтесь здесь, — произнесла герцогиня.
Мгновение она колебалась. А если он ослушался и не придёт?
Эта мысль впервые посетила её. Прежде она не сомневалась, не возникало даже полупрозрачной тени. Она слишком верила в собственное могущество и в тщеславие мужчины. Мужчина слишком слаб, похотлив и корыстен.
Она толкнула дверь и огляделась. Конечно же он здесь. Как она могла сомневаться? Вот он, прячется в тени. Возможно, он здесь уже давно, от нетерпения перепутал время, боялся опоздать и вызвать немилость.
Герцогиня приблизилась к тому огромному столу на отекших, с продольными трещинами, ногах. За этим столом она увидела его впервые, немного встрёпанного, с покрасневшими после бессонной ночи глазами.
Стол был почти пуст. Аккуратная стопка бумаги и связка перьев. Клотильда водрузила фонарь почти в середину. Оранжевый лепесток, почуяв одобрение, подрос в своей колбе, и круг света стал расползаться.
Геро оставался за пределами этого круга, свет растекался и поглощался тьмой у самых его ног. Но всё же она успела заметить, как за тёмной прядью блеснули отразившие пламя глаза и тут же погасли. Он стал похож на зверя, которого факельная облава загнала в лесную чащу. Он не пытался приблизиться. Ждал знака.
Герцогиня мысленно одобрила его нерешительность. Действует правильно. Знает своё место. Она его выбрала и позвала сюда, и за ней остается право продолжения.
Убедившись, что он без её знака не двинется с места, она поманила его в освещённый круг. Сейчас станет ясно, что он на самом деле чувствует. И достаточно ли опытен в такого рода встречах.
Если стремительно бросится к её ногам, упадёт на колени и будет что-то бессвязно шептать, глядя на неё влажно и проникновенно, это будет означать, что опыт у него есть. Кто-то из благородных дам, таких же знатных благотворительниц, как и она сама, уже дал ему предварительный урок, уже научил тонкостям куртуазного обращения.
А если он будет неуклюж и дерзок, попытается сразу схватить её, то это означает, что она, герцогиня, в нём ошиблась, и что он не загадочный юный книжник с ясным и мудрым взглядом, а самоуверенный простолюдин.
Но Геро не сделал ни того, ни другого. Он вошёл в круг света, будто преодолевая некую преграду, протискивался сквозь вязкую и прозрачную стену, переходя из одной ипостаси мира в другую, испытывая при этом опасение и неловкость. И снова был далеко, снова застыл в ожидании. Теперь она могла его разглядеть. Ей кажется, или он с их последней встречи немного осунулся? Или это так падает свет?
Возможно, за эти три дня он мало спал, работал здесь, за этим столом или принимал участие в школярской пирушке. Но черты лица у него заострились. И взгляд тревожный. Он старается держаться уверенно, прямо, но заметно взволнован. Волнение исходит от него, будто сияние.
Герцогиня подавила улыбку. Как же он взволнован! Натянут, как струна. Это хорошо. Это означает, что он не настолько избалован женским вниманием, как ей прежде казалось. И никакой знатной наставницы у него нет. Она будет первой.
Герцогиня повторила свой манящий жест. И он, поколебавшись, сделал ещё шаг.
Теперь он совсем близко. На расстоянии вытянутой руки. Вновь бросил взгляд сквозь спутанную прядь и сразу опустил глаза. Дыхания почти не слышно.
Это волнение передалось ей теми же горящими искорками, которые вновь запрыгали по коже. Воздух сгустился и наполнился не то восторгом, не то ужасом. Он вновь осмелился взглянуть на неё с каким-то приглушенным вызовом. Горло судорожно дернулось.
Она видела, как двигается горловой хрящ под тонкой, нежной кожей, и не смогла вынести искушения. С той минуты, как она переложила свое намерение в слова и назначила время, она испытывала зудящую необходимость прикоснуться к нему, повторить краткий и заманчивый опыт. Она как будто подцепила эфирную болезнь, когда сгребла и спутала его волосы.
Её кожа на ладонях оказалась заражённой и требовала облегчения от зуда.
Так пьяница жаждет вина, чревоугодник – изысканных блюд, а заядлый дуэлянт – победы. Блаженство, изведанное однажды, становится навязчивой приманкой, единственной оправданной целью.
0
0