Над озером — птицы. И ни одной мертвой тушки на берегу.
Девчонка вскарабкалась в лодку, узел легко развязался. Вера взялась за весла.
Диньк! — монетка упала на пол. Диньк! — другая.
— Это ты балуешься, — сказала Вера утвердительно.
Попутчица мотнула головой. Взметнулась косица с желтой лентой. От воды тянуло холодом, туман густел. Стал таким плотным, что пришлось отложить весла и замереть посреди озера, вглядываясь во мглу.
На носу лодки оказался мужик: мордатый, с маленькими глазками. Заговорил, быстро и нервно, но туман поглотил речь. Дядька заметался по лодке, и стремно стало, что он, такой огромный, настолько бессилен. Вдруг мужик очертя голову кинулся в туман. Не слышно было и «бульк», но она почувствовала, как чужой страх стал гуще. И оказалась в лодке уже не одна. Увидела двух старух, мужчину с серьезным, чиновничьим лицом. Все молчали.
И никто не хотел встречаться с ней взглядом.
Туман, словно приняв жертву, уходил. Вера гребла к тому берегу. Лес обнаружился стылый, зимний, сучья хрустели от стужи. Озеро парило, словно готовилось замерзнуть прямо сейчас.
Лодка причалила. Пассажиры выходили, и ни один не помог другому. Ступали на берег и исчезали. Треск веток под тяжестью чьих-то шагов, осыпавшийся с деревьев снег.
Девочка нетерпеливо заерзала, мол, давай обратно!
— А если я тебя тут оставлю? — спросила Вера.
— Потопнешь, — ответила девочка басом. Мужским басом, который мог бы принадлежать красномордому полнокровному мужику. С усами и обветренной шоферской рожей, как у Виталия.
— Греби давай. Завтра. Все завтра, — сказала девочка.
Первое «завтра» — звонким девичьим голосом, «все» — прокаркала по-старушечьи, очень похоже на директора музея Ядвигу, а последнее «завтра» — таким, как и положено маленькому ребенку.
Это было настолько жутко, что Вера почувствовала горячее и мокрое внизу. Она привалилась к борту. Лодка медленно дрейфовала вдоль белого леса.
Но то, что она увидела в воде, было покруче, чем дите-чревовещатель.
Они действительно шли слоями: красноватый — мужчины, белый — женщины. Глаза оставались закрытыми, и это было чудесно, но как только Вера коснулась рукой воды, открылись как по команде.
Она заорала и отдернула руку.
— Греби, — сказал ребенок с хрипотцой, томным голосом дорогой шлюхи.
Уговаривать не пришлось. К причалу доплыли быстро.
Девочка выкарабкалась из лодки и понеслась по берегу, подпрыгивая, как любой ребенок на солнечном пляже. Только солнца не было. Не было и луны, а с озера повалил туман, густой, словно дым…
Утро мало чем отличалось от вчерашнего. Фокус стоял как мертвый, Виталия не было. Тая хлопотала вокруг Ядвиги.
— Говорит, ей лучше, — успокаивала она. Интересно, кого больше — Веру или саму себя?
Чертово место. Сегодня автолавка приедет. Договориться, подцепить машину на буксир… выбираться хоть как, думала Вера.
За ночь мертвых птиц прибавилось. Галки лежали, раззявив клювы, по всему берегу, словно опавшие, подвяленные морозом листья. Она снимала, удивляясь, как и кто мог быть виной этому. Мертвый лес на том берегу молчал.
Деревеньку на этот раз обходила с другой стороны. Не доходя до домов, наткнулась на поляну. Кресты, таблички. Кладбище, ясен пень, где-то деревня должна хоронить своих. Не жечь же, прах развеивая над озером.
Стертые имена. Кресты. Будто позвал кто: остановилась, глядя на старые могилы. Давно дело было. Лишь один крест поновей. А надгробье завалено осенними листьями, словно весь мусор с погоста отгребали на эту могилу.
Расшевелила листву, очистила холодный камень… Горький Виталий. Горький Сереженька. Дата смерти… месяц назад?!
Холодок пробежал по хребту.
Механик Виталий и румяный Сереженька смотрели на нее. Веселые, как на фото в доме Таисии. Та карточка сохранилась лучше, машинально отметила она.
Две картинки. Одна — на сельском погосте под грудой палых листьев, другая — над кухонным столом сумасшедшей женщины, которая не помнит, живы ее муж с сыном или нет.
Она приложила ладонь к округлой эмалевой карточке, потерла. Может, и вправду ошибка? Под горячей, вспотевшей ладонью фотография быстро теплела. По виду — точно, они. Позавчера эту карточку Вера видела на столе у старухи Ядвиги. Две свечи, фотография, блюдечко молока… Ужин при свечах, вприглядку с покойниками?
И Вера теперь, значит, ждет Виталия Горького, 1969–2014 гг, чтобы он починил ей машину? Прошибло холодным потом.
А может, не они?.. Ошибка? Как бы узнать. Не спрашивать же Таю, в самом деле…
Уходя, нарочно громко хрустела сучьями. Ветки хлестали по щекам, не покидало ощущение взгляда за спиной. В сердцах ломанулась коротким путем — вот же деревенька, тут, сквозь сосны крыши виднеются.
Почти у выхода из леса провалилась ногой в трясину. По колено с разлету — хлоп. Второй ногой — чавк! Плюхнулась на живот, уцепилась — сперва за вереск, потом за ветку покрепче, запоздало понимая, что телефон в заднем кармане вымок наверняка…
Чувство чужого взгляда стало невыносимым, аж взвыла, представив, что вот сейчас кто-то крепкой пятерней макнет ее в жижу. Поползла, барахтаясь, подвывая, подтянулась на руках… Несколько минут лежала на земле, приходя в себя. Ветки вереска лезли в нос. Прочихалась и встала.
Тая, увидев гостью, изменилась в лице. Всплеснула руками, мигом нагрела воды, притащила таз, полотенце. Отмываясь, Вера бурчала под нос, что пора валить из этой деревни, от этих болот, и чем скорее, тем лучше. Обнаружила, что синий любимый шарф потерялся, и, видно, мокнет теперь на болоте. И мобильнику от сырости пришел кирдык.
Переодевшись, сидя на кухне с кружкой чая, она осторожно задала вопрос.
— Конечно, не они, — застенчиво улыбнулась Тая. — Как вы напугались, должно быть, прости господи. Близнец. Близнец моего Виталика, Витя, светлая ему память. И сынок, мы в один год с Машей рожали, — она всхлипнула.
— Но… там Виталий написано, — сказала Вера, чувствуя себя идиоткой и кляня за досужее любопытство.
— Витенька, — сказала Тая, и слезы закапали. — Виталик так переживал. Вы меня простите… ну зачем вам это все?! — щеки ее затряслись.
— Извините…
Паршиво Вера себя чувствовала. Никогда общий язык не умела с людьми находить.
Тихо, без скрипа, открылась дверь. В комнату вошел усатый дядька, с ним — щекастый малыш, очень похожий на Таю.
— Здравствуйте, — сказала им Вера.
Ей не ответили.
Тая повернулась, увидела их и опустилась на стул, будто ноги ей отказали. Улыбнулась, будто не веря, а слезы продолжали капать — кап да кап.
Чувствуя странное головокружение, Вера увидела, что косые лучи невысокого солнца, казалось, просвечивают сквозь белокурую голову мальчика.
— Сереженька, — суетилась хозяйка, — Виталичек. А я жду-жду… садитесь, родные… — говорила быстро, словно заговаривая себя, улыбалась, а слезы все капали, капали, а двое молча прошли через комнату, молча сели за стол, не глядя на Веру и не отвечая на причитания.
— Спасибо, — прошептала Тая одними губами. Ей, Вере.
За что? Что происходит?
Стоп. Собраться. Мне нехорошо, спокойно сказала себе Вера. Вода в озере… воздух. Да.
— Мне надо на воздух. Простите, — стеклянным голосом сказала она.
Ей не ответили.
Медленно, на выход, огибая стол, заметив в окно, как переваливается на ухабах желтая автолавка. Пойти подышать, не спрашивая у Виталия про машину. Не думать, почему ей кажется, что комод с салфеткой, плетеной в технике «фриволите», прекрасно виден через его крепкую фигуру. Если уболтать водителя, возможно, ее дотянут на тросе до шоссе, или, чем черт не шутит, водила автолавки сам сможет оживить ее жестянку. Главное, не коснуться двоих, что сидят за столом, потому что, она чувствует, нужно пройти мимо, аккуратно прикрыть за собою дверь, иначе всю ее логику, опыт и храбрость пожрет вместе с мозгом маленький зубастый зверек песец.
Вышла из дома. Чертовщина осталась за захлопнутой дверью. Воздух, небо, деревня, все на местах. Скоро все кончится: пробы, озеро, сумасшедшая Тая. Горожанам вреден лесной воздух, вот что. Сладострастно втянуть носом выхлоп из глушака — как рукой наваждение снимет.
Быстрым шагом двинулась в сторону автолавки, но тут в животе кольнуло. И еще раз. А потом прихватило по полной: аж скрутило пополам. В туалет надо было срочно. Это вода… это болото… эти отвратительные глюки. Накатила тошнота.
Она рванула к дому, но пройти мимо тех даже сейчас было выше ее сил. Понеслась к музейному крыльцу, а в глазах плыло. Едва успела добежать до сортира. Там полчаса выворачивалась наизнанку.
Вышла, шатаясь от изнеможения, и в коридоре, в открытую дверь комнаты Ядвиги увидела, как в окне, у которого привычно застыла карга, желтый автобус автолавки бодро трусит по дороге из деревни прочь…
В комнате, шатаясь, добрела до кровати и рухнула.
0
0