Проснулась утром. Продрыхла часов пятнадцать, к счастью, без снов. Удивилась, обнаружив, что укрыта пледом. Встала, борясь с ломотой во всём теле.
Из зеркала глянула та ещё красотка. Под глазами мешки, голова трещит, ногти… маникюрша в обморок упадёт.
Что мы имеем? Связи нет, машина в минусе. Пропал Снупи, сгинул на болотах…
Всё ещё мутило. Открыла пакет со злаками и отбросила: толстенькие желтые червячки копошились среди семян. Её опять чуть не вывернуло. Благо, нечем.
Доигралась. Пищевое отравление, до глюков и просранной, во всех смыслах, возможности сбежать от деревенских красот с автолавкой.
По-домашнему гудели с кухни голоса. Пошатываясь, с туманом в глазах, она выползла на кухню. Сияющая Тая вертела в допотопной мясорубке фарш. Сговорились, что ли? Акция «соблазны вегетарианца»? Красномордый, широкий в плечах Виталий весело приветствовал Веру. Вчерашний глюк уже не казался прозрачным. Если потыкать палочкой… наверняка получишь в лобешник. И ощутимо.
— Что-то бледненькая вы, — засуетилась Тая.
— Ничего страшного, — промямлила Вера.
— Жена говорит, с машиной у вас беда? — спросил Виталий. — Хотите, посмотрю? Понимаю кое-чего, — он подмигнул, — и возьму недорого!
Вера кивнула. Её вдруг отпустило: от ясного утра, тёплых домашних запахов, добродушного гудения большого дядьки, от одного взгляда которого, видно было, любой тарантас вставал во фрунт и ехал быстро и надежно. Может даже, с экономией топлива.
Вошел мальчик. Лицо у Таи было счастливое, словно самое большое сокровище только что досталось ей.
Как она его любит, подумала Вера. И впервые не добавила «детёныш», «отпрыск». Просто: она его любит. И почувствовала себя лишней. Была в этих троих такая потребность побыть семьёй, что она встала и вышла, цапнув кружку пахучего мятного чая. Мало ли какие у них дела и разговоры.
Семья…
Не «самка», «самец» и «отродье» — а семья. Её коллеги — отъявленные зоолюбы из тех, кто называет собак человеческими именами: Тимоша, Федя, Алёшенька, под «семьёй» подразумевали собачьи стаи. А тут человечья. Какая разница?
Устроилась на крылечке. Махнула рукой деду Потапу, который с утра пораньше куда-то целеустремленно ковылял. Старик в ответ взмахнул лыжной палкой — аналогом трости. На озеро, что ли, собрался? — праздно подумала Вера. Представила деда в допотопном полосатом трико, бодро приседающего перед заплывом. Но Потап свернул к парадному музейному крыльцу. А, это он Ядвигу навестить… ну-ну. Поймав себя на расслабленной, деревенской истоме, удивилась: ассимилирирует, что ли? Вот что понос животворящий делает!
Пастораль была дивная. Прозрачное до голубизны небо, хрустящий, как яблоко антоновка, воздух, кипень жёлтых листьев, подсвеченных тёплым медовым солнцем. И чай — жижа правильная…
Грохот хлопнувшей двери взорвал идиллию. Дед стоял на крыльце и отчаянно махал руками. Физиономия была испуганной, голова тряслась.
Вера бросилась к нему:
— Что?!
— Беда, — сказал старик. Стянул кепку, вытер покрытый испариной лоб:
— Ядвига-то… того… помирает, — слезы покатились по сморщенным щекам.
…Глаза музейной смотрительницы были открыты. Что я тут делаю, тоскливо подумала Вера. Но скользнула мысль, что потом, дома, позже, она вспомнит всю эту историю в подробностях и не без удовольствия.
Глаза Ядвиги открылись шире. Она посмотрела на Веру и сказала:
— Детка… Ты…
Голова поникла, мышцы дряблой шеи её не держали.
Они с дедом осторожно прикрыли дверь, на цыпочках вышли, спустились на улицу.
С чёрного хода, вытирая руки о фартук, бежала Тая. Со скалкой — забыла положить, да так и неслась, словно карикатурная жена на разборку с мужем.
Вера обнаружила, что не чувствует ничего. Волна ленивого спокойствия накрыла её. Три старухи ковыляли от своих избушек. Почуяли, что ли? сами близко от смерти ходят… Сегодня ей машину починят. Ядвигу третьего дня похоронят, но уже без неё. Ну и что?..
Над лесом кружили птицы. Белые чайки, черные галки.
Что за наваждение! Соберись. Врача же надо, полицию. В райцентр ехать: тут-то Фокус и пригодится.
— Я могу съездить, вызывать… кого надо, если Виталий починит… — голос у Веры дрогнул. «Я могу» вышло нормальным, «съездить» — хрипло, а последнее слово ушло в дискант.
Все посмотрели на неё, так, будто только что увидели. Шутовское войско: тройка старух, скрюченный Потап, а в стороне Тая с семьей. Её лицо всё равно светилось. Как она любит своих.
Старухи жадно разглядывали Веру. Одна прошамкала:
— Ну?
— Всё, — развел руками Потап. — Отмучилась.
— Что сказала? — спросила другая.
— Ты. Говорит, детка, — процитировал дед. И показал на Веру: — она.
Все лица повернулись к ней.
— Я уезжаю, — сказала Вера. — Могу за доктором….
— Понимаете, Вера, — мягко ответил кто-то. — Извините. Вы никуда не уедете.
Что-то тяжелое опустилось на макушку, и наступила тьма.
0
0