Я проснулась от того, что кто-то нежно провел костяшками пальцев по моей щеке. Это был Норт. Сонно улыбнулась ему. Глянула в окно — на улице был морозный зимний рассвет. Невольно простонала- то ли от его нежного утреннего поцелуя, то ли от осознания, что скоро явится Эдвин, и будет очередная тренировка. Истязание перед боем.
Могла ли я когда-нибудь предположить, что переведусь со спокойного факультета артефакторики на факультет некромантии в самом Некросе, что выиграю Мертвые игры, что судьба познакомит меня с Нортом, первым наследником престола, а также суровым воином Эдвином и могучим некромантом Данном, а затем забросит в Сандар — столицу Седьмого королевства на Королевские же Мертвые игры — без правил, без жалости и безо всякой возможности проиграть?! Нет! Никогда бы не подумала!
А пока Норт прилег рядом со мной, обнял и промурлыкал, что я его сокровище, и ему очень-очень повезло с такой невестой.
Наша помолвка все больше и больше переставала быть фиктивной.
Я вспомнила, как всё начиналось, как он почти полгода назад с распухшим носом и восковой нашлепкой на нем, совершенно уверенно сказал, что я — его невеста. Вспомнила, как перевел меня на нынешний факультет. Вспомнила даже то, как он заблокировал Рика, уберегая меня от необдуманных действий; как мы с Дастелом, забыв обо всем, жадно целовались в ванной (а я была в одном полотенце); как Норт поддержал после выгорания, обещая поделиться своей магией; как помог выпить крови и стать магом смерти; вспомнила и то, как он искренне просил прощения за измену, хотя не был мне ничего должен.
Норт Дастел — давно перестал быть мне чужим. Он потихоньку, даже сам не осознав этого, приручал меня к себе. Я почти забыла свой ужас при виде мужчин, забыла страх, охватывавший меня каждый раз, когда обнимали и пытались поцеловать. Отчим, конечно, испортил мне жизнь. Я раньше никогда не думала, что выйду замуж, или просто полюблю кого-то. Да, сначала был Рик, но, возможно, и он не был бы мне тем хорошим другом, каким я его запомнила, если бы не Норт! Дастел защищал мою честь от меня же самой.
Ну, какой бы мне парой стал Рик? Я бы решила поехать на Игры и оживить Гобби, а Рика бы взял в плен Гаэр-Аш, и я, марионеткой, выполняла бы все приказы ректора ради сохранения жизни Рика? А смог бы Рик меня тогда вытащить из спальни Гаер-аша, подставив ему синяк под глазом? Конечно, нет! А теперь Тарн был далеко. Он был жив, раз я видела его на балу, а значит, ему ничего не угрожало. А мне было очень хорошо рядом с моим любимым сильным мужчиной, который меня защищал, решал мои проблемы, ограждал от неприятностей, и заставлял весь мир с собой считаться, не отдавая меня ни ректору, ни Танаэшу, ни самому королю!
Норт — это мужчина, который открыл мне самой, кто я есть на самом деле: узнал о моем титуле, о подвохах в наследстве, о скрытых талантах артефактора, о домогательствах отчима, о Гобби, который теперь Габриэль.
Норт Дастел научил меня быть гордой, давать отпор, не стесняться комплиментов и всегда быть уверенной в нем. Он научил меня доверять и открывать сердце для близких и друзей. Он заставил почувствовать себя частью команды. Он принял меня такой, какая я есть — настоящей. Я знаю, что между нами проскользнула девушка, но как только Норт понял, что у него есть надежда на взаимность со мной — разве я видела еще хоть один повод сомневаться в его верности?
Мы лежали и обнимались. Было так тепло и уютно. Он, голый на половину, волновал и будоражил! Весь горячий, близкий и такой нереальный. Может, так только и бывает, когда не знаешь, позволит ли судьба прожить еще денек вместе, или даже, выживешь ли сегодня к вечеру. Ощущение хрупкого мимолетного счастья. Хочется, чтобы этот миг никогда не кончался, хочется не просто обнимать дорогого тебе человека, а прижать его всего к себе и не отпускать. Пусть даже объятья станут совершенно неприличными, ночнушка в конец упадет со второго плеча, а его рука двинется еще и еще выше по бедру. Хочется тепла.
Норт хрипло шепчет, что я совершенно свожу его с ума. Его губы исследуют мою шею, мои плечи, спускаются все ниже на те, два бугорка, что ждут его губ, как горы своих покорителей. Он щекочет самые кончики языком и губами. Это совершенно неприлично! Но мне нравится, и я вся изгибаюсь ему навстречу.
Дастел бормочет мне на ушко всякие неприличности и приятности. Я, не в силах, оставить это без ответа! Вот сейчас получит! И я притягиваю его к себе еще ближе. Целую, отдаваясь нахлынувшим желаниям. Он касается, обнаженной наполовину, меня своим голым торсом. Дыхание Дастела становится прерывистым и неровным. Он оказывается сверху, совершенно не переживая о том, что лежит между моих коленей. Или переживая. Даже очень переживая! Его руки гладят внутреннюю часть бедер, будто они здесь полноправные хозяева, поднимаясь все выше и выше. Стон. Такой откровенный и выдающий все мои желания с головой!
— Ты — сокровище мое. Как же мы дотерпим до свадьбы, родная? — говорит, целуя и нежно покусывая мою грудь, Норт. — И куда только страх девался у моей скромницы? Может, спрятался вот здесь? Ммм?
— Только не здесь, дорогой. Там я никаким страхам трогать не позволю! Ннне… Ммм…мымым — мои губы просто сминают поцелуем. Его руки без стыда исследуют на мягкость крохотный кусочек моего белья. Как же оно мешает нам обоим! Хочется тепла. Хочется почувствовать себя желанной, любимой, живой! Хочется забыть обо всех приличиях и по капельке отведать запретного приятного.
Вдруг Норт садится и просто опускает меня к себе на колени. Мои ноги обхватывают парня. Я чувствую, как его мужское естество желает меня. Я сижу сверху. Страшно представить на чем, но как же мне это нравится! Норт двигает мня вверх и вниз. Я скольжу, но мы пока еще держимся рамок неженатых людей. Как же это мне нравится!
Дальше сложно объяснить мое поведение, не иначе как спросонок плохо осознаваемой реальностью событий, но я вдруг тронула единственную пуговку на его единственной детали одежды. Брюки соскальзывают, а мы остаемся сидеть и просто радоваться неимоверно касаниям друг друга. Это совсем не страшно. Это очень страшно! Еще секунда, и мы просто перестанем быть фиктивными обрученными.
Я пытаюсь отстраниться. Но вдруг понимаю, что Норту уже не до меня. Начинается очередной приступ трансформации. Ох, и трудная же у нас будет семейная жизнь, если до этого дойдет! Дастел просто поправляет съехавшую и спущенную сорочку, и просит: «Полежи со мной, Рия.». И мы, с трудом успокаиваясь, просто лежим, шумно дыша, и, обнимая друг друга.
— Все будет хорошо — говорит Норт. — Я люблю тебя, мое сокровище!
Я немного помолчала, будто примеряя на языке новую слишком откровенную для меня, застенчивой, фразу и отвечаю ему совсем тихим шепотом: « Я тоже… Я тоже тебя люблю. Да. Люблю, Норт…». Потом еще больше заливаюсь краской, вспоминая, что мы сейчас делали… В памяти всплывают девицы во время представления команд, кричавшие ему, тайному королю сердец Некроса, о своей любви. Чем же я отличаюсь?
— Ты — мое счастье, ты — вся жизнь! — отвечает, целуя меня в нос, Норт.
Я запустила пальцы в его отросшие за ночь густые волосы, вглядываясь в черные с фиолетовым отливом глаза, и утонула в них. Я изо всех сил пыталась запечатлеть этот самый момент в своей памяти, когда мы лежим, глядим друг на друга с любовью, когда Норт меня обнимает и прижимает к себе, а я этого не боюсь и очень даже хочу. И счастье разливается по моему сознанию, и волна особой пикантной нежности щекочет все тело.
В дверь постучали. Вошел Эдвин. Немного смутился, постарался не смотреть на нас в упор, разглядывая рисунок на ковре, преувеличенно-бодро поздоровался и велел идти на завтрак. Тренировку Эдвин отменил, мотивируя тем, что сегодня нас и так хорошо потренируют, а мой резерв почти пуст.
Когда я собиралась в ванную, зашел Гобби, протянул мне клочок бумаги, где значилось: «В столице нашли двух учеников отступников — они готовили покушение на вашу команду. Один остался на свободе». Я тронула бумагу и провалилась куда-то. Я услышала странный разговор на языке вечных, смутно поняла, что собираются подложить ловушку у самых ворот арены перед боем, чтобы нашу команду накрыло, и мы не вышли на битву.
Ловушка планировалась магической, взрывная волна — большой, а чтобы подпитать ее, хотели выпить парочку ведьм. Я слушала два голоса в полной тьме и боялась даже вздохнуть.
Очнулась от того, что Норт меня тряс за плечи и звал. Видимо решил, что я упала в обморок или астрально перенеслась как в тот раз. Рядом стоит Гобби с округлившимися глазами. Поднимаюсь, успокаиваю и ребят, и сама себя. Что же это было? Успела как раз умыться, расчесаться и надеть костюм для предстоящего боя, как услышала, усиленный магически, голос ректора, который срочно требовал собраться в столовой. Там же нас ждал министр Рханэ. Он сказал, что из нашего поместья был зафиксирован случай астрального перемещения, характерный энергопотокам оступников.
Я удивилась — что за потоки такие? Потом вспомнила, что проваливалась во тьму, посмотрела на Норта — не выдаст? Норт молчал, лишь приобнял меня за плечи. Министр Рханэ хотел допросить нас всех, и мы тогда точно остались бы без завтрака, но его привлек к себе ректор и сказал, что, возможно, паника бессмысленна, это был канал связи его и сердца Некроса. Никаких перемещений.
Я удивленно посмотрела на них, но решилась и подошла к самому сильному некроманту Седьмого королевства, прося всего минутку его драгоценного внимания.
Стоило мне посмотреть на ректора, как голову вжало в плечи, однако он не смог ни остановить меня, ни подойти послушать наш разговор — вмешались ребята с вопросами о методах связи. Я, молча, протянула Рханэ записку Гобби. Он вчитался, округлил глаза. Я продолжила шепотом, вспомнив описание ловушки и план на подпитку от ведьм. Рханэ не сказал ни слова, внимательно глянул на меня еще раз и мгновенно ушел быстрым шагом. Через полчаса министр вернулся и велел показать ему нашу нежить. Я точно не знаю, что и как он смотрел, но с собой увез нашего бедного Культяпку в клетке.
Так «весело» мы провели утро перед боем. Настроения ни у кого не было. Особенно разозленным был Гаэр-Аш, который с артефактно-умным драконом куда-то ходил и постоянно получал срочные записки с нетопырями.
Пришло время выходить. А у дверей нас ждала ведьма с черной метлой. Ее суровое обеспокоенное лицо нас не очень обрадовало. Она как-то разительно отличалась от остальных наивных восторженно-глупеньких ведьм. — Благодать Никаноровна — представилась она, затем махнула рукой, и в шаге от нас загорелось сине-голубое кольцо пламени размером чуть больше человеческого роста. Я внимательно посмотрела на портал. Уж очень оттенок сине-голубой с черными всполохами похож на огонь Норта и Гаэр-аша, а также ту огненную стену, что создавал сам Герон Четвертый. — Благодать Никаноровна, а у всех темных лордов огонь синий? — Спросила я с самым наивным видом. И тут поняла, какую глупость сказала. Она же ведьмочка. И тут портал. Значит ли, что она тоже не человек? Определенно. Если она не родня королевской семье, то из Темной Империи! Настоящая леди из темной империи, свободная, сильная и огненная. Стоит ли раздражать ее вопросами? — А тут у многих есть огонь? — В свою очередь удивилась она.
Я не могла разболтать чужую тайну. Всем известно про короля. Или не всем… Но про Норта и Гаэр-аша никто знать не должен. Что ответить странной незнакомке?
— В истории нашего семейства был, скажем так, не очень приятный случай, — сказал Норт, — Около ста пятидесяти — ста шестидесяти лет назад… Мы предполагаем, что предком нашим был сын темного лорда. Иногда кровь просыпается, появляется неконтролируемый огонь. Иногда мужчины обретали умение открывать порталы, как наш король Герон Четвертый. Но часто трансформация заканчивалась превращением в неуправляемого монстра. Такие уже не выживали. Риа, вероятно, хотела поинтересоваться, не сможете ли вы как-нибудь принять наше предложение и посетить нас за обедом. Нам было бы очень приятно и полезно пообщаться с леди, осведомленной в вопросах огненной крови. Если это вас не затруднит. — Норт был, как всегда, вежлив и тактичен. Но глаза Благодати Никаноровны всё равно стали круглыми и удивленными.
Она внимательно осмотрела Норта с головы до ног, будто сверяя еще раз что-то в своих мыслях. Еле заметно кивнула. Норт тоже кивнул — не очень понятно: то ли подтверждая, что просит ведьму придти в гости, то ли соглашаясь с тем, что именно его беспокоит проснувшаяся кровь. Задумчиво бормоча обрывки полученных данных, она показала нам на открытый портал.
И нашу команду, вместе с оставшимися умертвиями, практически втолкнули в кольцо огня, а вышли мы уже на арене. Эдвина странная ведьма забрала с собой, а мы стояли напротив команды Мората, ожидая начала боя. Я запоздало сообразила, что щит Эдвин мне поставить не успел.
Южная Империя, дорога вдоль приграничной реки
13-14 Петуха 606 года Соленого озера
Гвардеец, застрявший в рядовых, хромой художник «он не старик, ему всего пятьдесят», и бездарная девчонка, чьим главным достоинством можно было считать упрямство. И смелость, конечно. С Сикисом давно не спорили те, кто ниже его.
Идеальная команда. Отвратительная. Сикис не понимал, как согласился на это, на миг даже всерьез предположил, что его зачаровали, лишь бы скорей убрался, но тут же отмел это предположение. Распознать вмешательство он бы сумел, даже если бы не смог ему сопротивляться.
Пожалуй, дело было в словах девчонки о том, что они хотят работать и в опыте художника. За ними не придется присматривать и беречь свою спину, по крайней мере, не больше обычного. Это был серьезный аргумент.
Сикис покосился на напарников, с которыми делил легкую повозку. Девчонка вызвалась править и теперь, устроившись на передней обрешетке, ворковала с козами. Вряд ли те слышали тихий голос, но шли хорошо, ровно. Художник сел рядом с Сикисом, достал стопку бумаги и графитовую палочку, но не рисовал, смотрел на плоский горизонт, где быстро темнеющее небо сходилось с черным краем пустыни. Давно не выезжал из Цитадели? Впрочем, неудивительно, кому нужен хромой миражист.
Молчание утомляло. Причем, судя по всему, неуютно было только Сикису, и это быстро начало злить.
— Вы подписали контракт, но мы не представлялись, — сказал он, когда последние отсветы большого солнца растаяли в синеве. — Сикис Одиночка, рядовой особой гвардии Императора. Мне поручено найти гвардейца, которого со вчерашнего вечера никто не видел. Теперь — нам поручено.
— Отектей Миражист, художник, шедевр «Плащ теней», — представился по всей форме маг. — С вечера, значит, в трактире, в бараке, или в его доме?
— В его доме. Улица Церен, на краю купеческого района.
Увидел, как судорожно выпрямился маг, словно пытаясь удержаться от болезненного стона. Нахмурился, но спросить не успел — вступила девчонка.
— Эш. Просто Эш, из кочевников, умею охотиться с птицей и луком, немножко лекарка. А почему знают, что он не выходил из дома? За ним разве следили?
Сикис ущипнул нижнюю губу, прищурился.
— Мне об этом не говорили, но это возможно. Спросим, когда приедем.
— У того, кто дал задание? — голос Отектея был ровным, но все равно захотелось ударить. Понятно же, что к канцелярше с таким идти нельзя!
— В бараках и трактире. О прошедших заданиях говорить разрешается.
— Это могут посчитать проваленным.
Да, этот маг в самом деле работал на гвардию. Сикис кивнул на неловко вытянутую поперек повозки ногу:
— Последствия такого провала?
— Причина, — сдержанно отозвался маг. Даже не дернулся, странная у него выдержка.
Спросить, что у него связано с императрицей Церен? И, возможно, лишиться весьма небесполезного союзника — даже по паре фраз понятно, что толк от него будет далеко не только в смысле миражей, которые Сикис пока не представлял, куда приткнуть.
Он предпочел вернуться к прошлому вопросу.
— Если наблюдатель провалился, то можно будет проследить, кто исчез. Если его еще не выпустили после допросов, попросим присутствия у канцелярии. У нас связанное задание, имеем право. Если выпустили — о провалах тоже рассказывают.
Рискованный план. Очень рискованный, из тех, что могут стоить слишком дорого.
— Можно начать с дома пропавшего, — предложил маг, с явным усилием сгибая ногу. — В него заходили?
Сикис понятия не имел. Мало информации, много ограничений. Но он хотел пробиться сквозь нависший над ним невидимый потолок. А значит, он будет рисковать.
***там же
Работа. Отектей не мог сказать, что скучал по ней, да и опыта поиска, расследования, а не простой погони, у него было мало. Но он смотрел вдаль, туда, где ночь поглотила ровную линию пустыни, и губы вздрагивали в непривычной гримасе.
Он так редко улыбался в эти годы? Выходило, что так.
Было странно. Он сам выбрал Империю, когда его изгнали из племени за прорезавшийся дар, не передумал, когда пришел в приграничный город и узнал о войне юного тогда Императора с затеявшими переворот магами, и не передумал второй раз, когда восставших казнили, а прочим велели явиться в Цитадель и не покидать ее впредь.
Он был уверен, что крыша над головой, еда и знания стоят свободы. Разве что-то изменилось?
Пустые размышления.
Он помассировал колено, в которое всегда отдавалась боль, переменил позу. Подвел итог:
— Сейчас к дому пропавшего, утром в гвардейский трактир и бараки.
— Сейчас в бараки, переночуем там, — изменил план гвардеец. — Работать надо со свежей головой. К тому же одного договора мало, нужно взять у коменданта куртки и копии задания. Особенно тебе. Иначе, если разделимся…
— Меня ждут оковы и невольничьи бараки до выяснения обстоятельств, — кивнул Отектей. Что ждет гвардейца, без прямого приказа вытащившего мага из Цитадели и не обеспечившего постоянное наблюдение, уточнять не следовало.
На козлах вздохнула Эш, поежилась.
— Холодно!
Ветер дул с реки, принося запах тины и освежающую после дневной жары прохладу. Кому могло прийти в голову жаловаться на это? Разве что девчонке, до сих пор разгуливающей босиком и вместо имперских халатов одевающейся в жилетку, вязаную из дикого льна и увешанную костяными бусинами. Хорошо хоть шаровары носила нормальные.
— Оденься, — со смешком посоветовал Сикис, очевидно думавший примерно то же самое. — Станет теплей.
— Ну ты же обещал куртку, — Эш оглянулась, блеснули в улыбке зубы. — С перышками! Я лучше ее дождусь.
Отектей бросил взгляд на гвардейца, но того, похоже, не оскорбил внезапный переход на «ты». Сидел, пощипывал губу, глядя над спинами коз на возвышающиеся стены столицы.
— Давай направо, — велел перед перекрестком с объездной дорогой. — Быстрей воссоединишься со своими перышками.
Город. Ночью он спал, жили лишь трущобы, в которых не стоило появляться даже гвардейцу и магу. Или — тем более им. Здесь соблюдали закон перед лицом десятка патрульных, но два человека легко стали бы добычей стервятников. Сикис разумно предпочел ворота, открывающиеся на склады. Дорога, ведущая в одному из гвардейских бараков, оттуда была прямая.
Повозку оставили козлятнику, Отектей следом за гвардейцем и девчонкой вошел в высокий проем. Сколько лет прошло, двадцать пять? Кто жив из тех, с кем ему довелось работать? Тогда он был молодым миражистом, во время обеда показывавшим гвардейским магам тысячу вариаций своего шедевра. Теперь он хромой и старый, плащ теней давно известен всем и сила уникального творения выветрилась от многих повторений.
Птичьим чудом живой, дважды птичьим чудом здесь.
Засыпать на жесткой койке барака, когда над ним возилась девчонка, а неподалеку тихо обсуждали чужое дело, оказалось до обидного сложно.
***магреспублика Илата, город Илата
14 Петуха 606 года Соленого озера
Для начала Эдвард отправился в трактир — у стены, но недалеко от реки, а значит, и от главной дороги. Будет слишком глупо, если его ограбят в местных трущобах.
Сколько он, выходит, был в плавании, полгода? Да, полгода хватит. Налить всем, мол, гулять изволю с заработка, подсесть за самый шумный столик… Хороший план, если он собирается напиться, плохой для дела. Он должен нуждаться в деньгах, а не сорить ими. Корабль затонул? Да щас, кто ж ему поверит! Такие новости мигом разносят и обсасывают до последней косточки. Ладно, придумает на ходу.
Письма должны были разослать еще днем. Нужно добыть одно, волшебный пропуск в отдельный кабинет «Золотого гуся», и все будет тип-топ! Но у кого сейчас сушью проклятое письмо? Кому его принесли? Если с авансом, то вызнать можно запросто — легко пришедшие деньги просто обязаны тут же пропить всем миром, чтобы дело хорошо пошло. Слушай внимательней, мигом разберешься, где гуляют без явного повода.
Хотя зная заказчика… Нет, он не станет деньгами разбрасываться. Написал, небось, такую цифру, что у любого глаза на лоб полезут, да и все.
Эдвард знал местных — почешут в затылке от несусветной суммы и не пойдут никуда. Подозрительно мол. И встреча в расфуфыренном Гусе, это ж через весь город переться, да косо ни на кого не посмотри, по пути территории скольки, трех банд минимум? Куда ни кинь, или Крысы с Мясниками по пути окажутся, или Колесники с Домовыми, да еще мелкая шушера. Для пришлых наемников расклад примерно тот же.
Перекупить такой мутный заказ раз плюнуть. Надо только знать, у кого перекупать.
Одернул подол коротковатой куртки, приласкал то, что выглядело костяной рукоятью ножа, спрятавшегося в широком чехле.
Ну, помогай нам птицы. Хорошо, недавно с Эми О’Келли пил, самые свежие озерные байки да собственный язык доведут до любого письма.
— Хэй, народ! Что нынче наливают в славной Илате?
Двустворчатые двери хлопнули за спиной, Эдвард огляделся. Вот троица ночных бабочек, работы не ищут, отдыхают в свое удовольствие, одна даже с лютней. Вот компания грузчиков, ночью не стесняющихся использовать силу по менее мирному назначению. А вот то, что нужно — разномастная компания за столом щетинилась оружием.
— Сидр, хей, — весело отозвалась заричанка с длинной косой и не менее длинным мечом. — На вашем краю озера лучшего не найти!
Эдвард счел ответ поводом подсесть, заметил, что погодка самое то для яблок, следующий урожай небось будет не хуже прошлого. Фыркнула рейнарка с хитрой железкой на запястье, в которой она ковырялась, словно в крысиных внутренностях.
— Сразу видно, ты эти яблоки только в сидре видишь. На юге, говорят, сушь опять. Птицам под хвост пойдут нынешние яблоки.
— Ай, Винка, ты хуже вороны, — отмахнулся красавчик-цергиец. — У кого сушь, у пустынников? В Империи месяц назад еще были полные колодцы, а сюда все равно только через год-два докатится.
Эдвард пригляделся к черному костюму и едва не присвистнул. Это вам не самоучка с железкой, а настоящий наемник из гильдии. Такой пригвоздит твою ладонь к столу раньше, чем к перу потянешься.
Сидр был далеко не лучшим в городе, но для трущоб в самом деле неплохим. За болтовней опустела первая кружка, за байкой о встрече с береговыми и «честным» дележом груза заричанского стекла — вторая.
— Так что сижу я на мели, как рак дурацкий, — подытожил Эдвард. Заричанка понимающе хлопнула по плечу, пигалица-рейнарка нацелила свою железку.
— Перебирайся к нам. Будущее за механизмами, выучишься шестеренки одна к другой прилаживать — не пропадешь.
Эдвард выставил вперед огромные ладони, повертел, точно впервые видел.
— Думаешь, подойду?
Фыркнул цергиец, откинулся на стену.
— Хочешь, дело продам? Хорошо платят, но не по моему профилю, а ты парень… интересный.
— Упаси птицы, чтоб я тебе интересным показался! — с чувством отозвался Эдвард.
Засмеялись все, включая убийцу. Тот вынул из-за пазухи плотный бежевый конверт, взмахнул им.
— Камней у тебя нет? Тогда полсотни даров.
— Шутишь? Откуда у меня полсотни, едва десяток с четвертью наскребу!
— Меньше тридцати не интересно.
— Да даже если я пояс развяжу, и двадцатки не наберется!
— Развязывай.
Пришлось в самом деле вставать, снимать сначала тонкий ременной пояс с тощим кошелем, а потом на имперский манер намотанный поперек пуза кушак. Получилось, когда все вытряхнули, двадцать два дара с тремя четвертями.
Цергиец отложил четвертушку, хозяйственно сгреб остальное, пересчитал еще раз. Толкнул по столу письмо.
— Хэй, илатец, куплю за тридцатку, — внезапно вклинилась заричанка. Эдвард помотал головой, засовывая письмо поглубже за пазуху.
— Не в деньгах счастье, а в удаче. Чую, тут она, аж сердце греет.
— Подмышку она тебе греет!
Светлокосая заричанка до странного напоминала Меган. Было бы больше денег, Эдвард наверняка уболтал бы ее разделить если не ночь, так утро, но на четвертушку не разгуляешься. Разве что еще по кружке заказать, за удачу и во имя примирения, благо сидр тут стоил меньше десятой части дара. Еще и сдача осталась: трактирщик не пожадничал, отдал все, правда, не обрезками илатских даров, а заричанскими цветными бусинами. Небось наемница расплачивалась.
Кутить до утра не хотелось, но было надо. К тому же письмо обещало аванс, хоть и только по приходу в «Гуся», а значит, следовало прогудеть имеющиеся остатки денег.
Когда Эдвард на втором восходе явился в каналы, его здорово качало, от распахнутой рубахи разило уже даже не сидром, а дешевой бражкой из очистков. Куртка с надорванным рукавом болталась на плечах, полупустая бутылка отлично довершала образ.
— Вам назначено?
Серьезная девушка в ливрее загородила резную дверь, не смущаясь бандитского вида посетителя.
— Угу, — он полез под рубашку справа, затем слева. Хлопнул себя по лбу, запустил руку за пояс штанов сзади. Извлеченное на свет письмо оказалось изрядно пожеванным. — К этому, к Ямбу, вот!
Девушка внимательно изучила сломанную и покрошившуюся печать, но не отодвинулась.
— Со своим нельзя.
Эдвард поглядел на бутылку, словно на предавшую возлюбленную, запрокинул голову, допивая последние глотки. Половина пролилась на подбородок, потекла темными полосами по без того пострадавшей рубашке.
— Все!
Конечно, просто так его в зал «Золотого гуся» не пустили — девушка вызвала подавальщика, тот проводил прямо к кабинету.
Похоже, он припозднился: в полутемной комнатке уже сидел не только господин, подписавшийся Ямбом, но и еще пара наемниц.
Надо сказать, весьма странных.
***там же
Если бы не Джейн, Обри давно бы встала и ушла. К птичьей бабушке дурацкий заказ со всей его секретностью, к ней же сушью взятого богача! Сидит тут, такой большой, плечистый и рыжий, в черном шелке с белыми кружевами — не то в трауре, не то шикует, не то все сразу. Еще и пряниками хрустит, фу ты ну ты! В трущобах такие пряники даже в дни соловья не купишь, разве что десятком семей скинуться, чтобы каждому ребенку с ноготок досталось.
Хорошо, Джейн сидела рядом, держала за руку. Старшая портниха, хоть и появлялась в мастерской раз в пять дней, а то и реже, слыла не просто умницей, а чуть ли не ведьмой, и на памяти Обри не ошибалась ни разу. Если Джейн, едва взглянув на письмо, сказала, что надо идти, значит, правда надо.
К тому же богач, с какой-то стати подписавшийся Ямбом, словно она дура набитая и не знает, что такого ни имени, ни фамилии нет, намекнул на Сида. Обри специально пришла раньше назначенного, но вытрясти из расфуфыренного господина, откуда и что он знает, не вышло.
Если бы не Джейн, Обри бы ему глаза выцарапала, наверное, за эти недомолвки. А так ничего, проглотила спокойное «Если вы займетесь этим делом, то, полагаю, все узнаете сами».
Кажется, Ямб тоже уже был не рад, что написал ей, хотя терпел вопросы, как умный кот детские тисканья. Но от следующего наемника даже у него лицо переменилось. И то — пьянь подзаборная, драная куртка, рубашка в пятнах, воняет канавой.
— Здрасьте всем! Ты Ямб, что ли? Звиняй, я контрактик твой перекупил, последние гроши отдал, ух. Че делать-то? А то секретный ты, жуть!
Обри прищурилась, подалась вперед. Врет! Одежда воняет, тут без обмана, а взгляд ничуть не пьяный! И говорит, ишь какую речь выдал, никакие запинки с охами не спасут.
Но хорошо врет. Обри знала — то, что видит и слышит она, другие не замечают. Вот даже Джейн смотрит презрительно, отодвинувшись от плюхнувшегося рядом наемника, и не видит, что он играет.
Дверь каморки открылась еще раз, на последнее место сел…
— Монах? — это они с наемником сказали хором.
Мужчина в хламиде и с рваными шрамами на щеке кивнул. На голове у него сидел ястреб под колпачком, цеплялся когтями за толстую не то шапку, не то кольцо, как у расфуфыренных дам, не то тюрбан, как у имперских торговцев. Интересно, следы на морде тоже от его когтей?
Наемник сунул лапу в стоящую на столе миску с непонятными мелкими шариками, закинул в рот сразу горсть.
— Будем считать, все в сборе, — решил Ямб. Голос у него был под стать внешности: низкий, звучный. — Ваша задача узнать, кто ограбил дом О’Флаэрти две недели назад, О’Хили пять дней назад и О’Герман позавчера, и связано ли это с переделом территорий у банд вдоль западной стены.
— Хэй, папаша, не так быстро! — поднял руки глиняный пьяница. — Придержи козочек, что ли. Мы еще даже как кого зовут не знаем. Я вот — Эдвард, наемник, бабник, пьянь. Может, девчонки не захотят с таким, как я работать.
— Обри, — она сморщила нос. — Портниха из трущоб. Мне плевать, с кем работать.
— Джейн, — негромко продолжила подруга. — Тоже портниха. Если вы думаете так же хорошо, как пьете, меня все устраивает.
Монах вынул из мешочка на поясе замызганный лист и писчую палочку, черкнул что-то. Обри сердито нахмурилась.
— А для тех, кто не умеет читать?
— Бродячий монах Ястреб, — сказал за него Ямб. — Немой. А вы, госпожа Обри…
— Не госпожа!
— …не госпожа Обри, — да он каменный, что ли?! — умеете читать, насколько мне известно.
Она зыркнула исподлобья, спросила прямо:
— Откуда?
— Было кому научить, — так же спокойно ответил Ямб. — А вы не из тех, кто упускает возможности. Остальное узнаете сами, если возьметесь за дело.
— Как вы сказали, — иногда стоит стиснуть зубы и тоже изобразить статую. — Как вы и сказали, я не упускаю возможностей.
— Хэй-хэй, помедленней! — Замахал руками Эдвард, едва не снеся стоящую на столе вазочку. — Аванс дайте для начала. А то задачу изложили и все, гуляйте? Так не пойдет!
Его многословие очень хотелось заткнуть, но тут наемник был прав. Деньги — это важно. Очень важно, тем более для трущоб.
Аванса им выдали три, конечно. Обри пересыпала половину из своего в кошель Джейн — все равно ведь на одно дело пойдут, да и без нее Обри денег точно не дождалась бы. Так что все честно.
— А на карманные расходы?
Ямб внимательно посмотрел на наглеющего наемника.
— Входит в гонорар. Двести даров, согласитесь, достаточная сумма.
Птицы, она была не просто достаточной, она была несусветной! Пока дали шестьдесят, но Обри и таких денег раньше в руках не держала.
По крайней мере, честно заработанных и только своих не держала. И уже не подержит. Без Сида…
Дернула головой и встала первой.
— Все ясно, деньги получили. Пошли работать.
Дом О’Флаэрти, две недели назад…
Вот же сушь!
Вот бывает: зайдёшь на АТ, глянешь: а у тебя горит значок нового комментария.
И первая мысль: а вдруг гадость написали?
Есть те, кого хлебом не корми, только пиши ему по три раза на день: «Автор идиот!» Этот «кто-то» – негативных отзывов ждёт, как манны небесной.
Но многих напрягает даже само «окошечко» ещё неизвестного коммента.
Что делать? Можно выждать и не открывать коммент сразу. Подождать, пока гормональная реакция закончится.
Вот то, неприятное, что вы испытываете – всего лишь выброс кортизола и адреналина. Стресс, понимаешь, у организма. Реакция на раздражитель.
Через какое-то время это пройдёт само собой.
А ещё стресс можно наблюдать.
Это помогает разорвать в голове цепочку раздражитель-реакция на него.
Что значит – наблюдать? Это значит – отслеживать, как именно проявляется стресс физически.
Вытяните руку, проверьте – рука дрожит или нет?
А вторая?
А как именно дрожит? Сколько колебаний в минуту?
Включите секундомер и посчитайте.
Проверьте температуру тела – она у вас на почве стресса поднимается или падает? Вот прямо возьмите градусник и измерьте.
Можно дополнительно давление померить.
Оцените цвет кожных покровов: вы побледнели или покраснели?
Ещё раз проверьте, дрожат ли руки?
Если вы – очень впечатлительная натура и дрожать так и не перестали – сядьте и подышите. Медленно. С чувством. Вдох на 4 счета – и выдох на 4.
Ну вот и всё.
Теперь можно читать, что вам тут понаписали.
Удачи.
Первый посетитель уже занял своё привычное место у окна. Это был пожилой эмигрант, напоминающий разбитый корабль, потасканный по многочисленным гаваням и, наконец, пришвартованный к чужому берегу, усталый и невозмутимый. Он мог сидеть здесь весь вечер, до самого закрытия. Хорошо, если не засыпал, потому как, проснувшись, не сразу соображал, где находится. Правда, не буянил, платил безоговорочно, извлекал из кармана мятые купюры и, не считая, кидал их на стол. Ни разу не ошибся в свою пользу, но выглядел при этом как-то очень потерянно и жалко. A Поль считал, что в его заведении посетители должны обретать если не счастье, то хотя бы присутствие духа. Поль как-то предложил старику открыть кредитный счёт, как постоянному клиенту, но тот отказался, заявив, что не любит быть должным, даже недолго, даже бармену.
Ближе к семи пришла Виктория. Она всегда приходила рано, любила разыграться до прихода основной толпы, выпить пару рюмок коньяка и войти в благодушно-творческое расположение духа, при котором регги вылетает из-под пальцев лёгкой тропической птицей, описывает круг под потолком, и растворяется в клубах сигаретного дыма. Главное, чтобы Виктория не перебрала. Иначе на смену гавайским ритмам Боба Марли и Пита Тоша, придёт беззаботный «Маргариттавиль» Джимми Баффета, следом за ним — присыпанный коксом ранний блюз Рэя Чарльза, а в конце шатающейся походкой, задевая мебель на своем пути, ввалится благоухающий бурбоном авангардный джаз Тома Уэйтса, неровный, перебитый речитативами, словно пытающийся убедить слушателей, что во всём виноват пьяный рояль. После чего Виктория последний раз пройдётся по клавишам, утопит окурок в недопитом коньяке и, покачивая полными бёдрами, отправится искать очередного любителя послушать нехитрую прозу жизни из уст стареющей, подвыпившей, но всё ещё красивой женщины. Поль много раз грозился её уволить, но знал, что не сделает этого. Она тоже знала. У Виктории были золотые руки, которые переставали дрожать, едва она садилась за инструмент.
Поль хорошо помнил, как эти руки расстёгивали его рубашку, скользили по груди, по спине, обжигали кожу электрическим разрядом прикосновения. Помнил, как задыхаясь от собственного желания, набрасывался на Викторию голодным зверем, катился вместе с ней в пропасть, на самом дне которой, наконец, обретал блаженный покой. Это было давно, лет двадцать назад. А может, и больше. Тогда не было Поля Сезанна — владельца сети баров «Сезанн» в Сан-Франциско, а был Пашка Сазонов — непризнанный талант с большими амбициями, свободный художник, специализирующийся на этикетках, карикатурах, поддельных ксивах и краденых картинах известных мастеров. Была Вика, молодая виртуозная пианистка, получившая приглашение в Парижскую национальную консерваторию, по тем застойным советским временам — событие более чем фантастическое. Что связывало таких разных людей, кроме двух пар золотых рук? Да, в общем-то, ничего особенного. Общий двор, куда выходил десяток знакомых окон, вишня, едва поспевшая и уже ободранная местной шпаной, разбитые коленки и локти, запах майской сирени, первый поцелуй, второй, третий, и долгие бессонные ночи, наполненные наивными мечтами о так и не наступившем будущем.
Ещё Поль помнил, как нежные Викины руки извлекали девятимиллиметровую пулю из его простреленного предплечья пинцетом, смоченным водкой, как зашивали рану шёлковой нитью, как его рвало при виде собственной крови, а Вика — ничего, словно всю жизнь занималась тем, что штопала раны проходимцам, находящимся во всесоюзном розыске. А ещё Поль помнил, как на его глазах тонкие Викины пальчики — мизинец и безымянный, тот, на который она так и не надела кольцо, были грубо сломаны его, Поля, подельником из-за каких-то давно утёкших в песок денег, и он не мог этому помешать. Помнил, как сильно он хотел тогда сдохнуть, и как ненавидел себя за то, что не сдох. С тех пор прошло очень много лет. Поль сменил страну, имя, фамилию, исправно платил налоги и парковал машину в строго отведенных для этого местах. Но Вика так никогда и не выступила ни в Московской филармонии, ни в Карнеги-Холле. Она играла в барах блюз и джаз, и регги, и даже иногда этюды Шопена, и делала вид, что ей абсолютно не интересно, где сегодня ночует Поль.
Раньше, когда она была моложе, Вика могла пропасть надолго. Поль неизбежно находил её в каких-то притонах, вытаскивал из изъеденных клопами постелей дальнобойщиков, встречал у дверей дешёвых мотелей, откуда она выходила усталая, разбитая, обдолбанная наркотой, иногда еле живая. Виктория швырялась в Поля словами, из которых самым приличным было “подонок”. Да, Вика, я знаю, я сломал твою жизнь. Иди умойся, а я пока сварю кофе.
Несколько лет назад один богатый турист влюбился в неё по уши и хотел увезти с собой то ли в Австралию, то ли в Новую Зеландию, в общем, далеко. Поль надеялся, что она согласится. Но она отказалась.
Вика прошла за стойку, лениво чмокнула Поля в щеку, и уже собиралась идти к своему инструменту, но Поль удержал её.
— Похозяйничай за меня пять минут. Я сейчас вернусь.
— Без проблем, — повела плечами Виктория, — дедуля что пьёт? Как обычно?
— Да, — ответил Поль, — смешай ему «Кровавую звезду» за счёт заведения. Что-то у дедули слишком печальный вид сегодня.
«Кровавая звезда» — фирменный напиток баров «Сезанн», включала в себя смесь ликёра «Кампари”, бренди и вишнёвого сиропа.
Туалет располагался справа по коридору. По дороге Поль достал из кармана пузырёк с таблетками, открутил, не глядя высыпал на ладонь и отправил в рот. Таблетки давно не помогали. В медицину Поль всё равно не верил. Почему-то в памяти всплывал далёкий армейский товарищ Серёга, с которым они вместе служили на Черноморском флоте. Серёга был сыном деревенского священника, в своё время сосланного по политической куда-то под Красноярск. Таким образом, Серёга родился настоящим сибиряком. А вот каким образом настоящий сибиряк, сын настоящего священника, подцепил настоящий триппер, оставалось загадкой. Впрочем, для Поля загадка была слишком проста. Ибо он подцепил нехорошую болезнь в то же увольнение и с того же адреса.
Серёга наотрез отказывался лечиться. Нёс ахинею о том, что все болезни исцеляются словом Божьим, включая трипак.
— Какое к лешему, слово? — недоумевал Поль, тогда ещё — Пашка Сазонов, — я поссать нормально не могу, а ты мне ерунду впариваешь!
Серёга доставал из кармана маленькую книжечку, с которой не расставался никогда.
— Надо читать «Отче наш» когда более всего приспичит. И вот когда закончишь читать, уже как бы и легче.
Поль в ответ усмехался:
— А твой боженька не обидится, что ты к нему в такой не слишком святой момент взываешь?
На полном серьёзе Серёга листал свою книжечку и совал её товарищу под нос:
— Вот тут написано: «Из теснин к тебе взываю».
Поль, который в жизни не прочёл ни одной книги, вглядывался в мелкий шрифт, делал суровое лицо и, стараясь не расхохотаться, отвечал:
— Кайся, раб Божий, Сергей. Ибо «теснины» и «параша» — не есть одно и то же.
Это, конечно, не какой-то примитивный гонококк, но чем чёрт не шутит, подумал Поль, расстёгивая ширинку и зажмуривая глаза. Острая боль пронзила насквозь.
— Отче наш, иже еси на небесах…
Боль стала невыносимой, слёзы выступили на ресницах одновременно с медленными каплями, упавшими в унитаз.
Поль открыл глаза. В мутной воде плавал красный сгусток крови, по форме напоминающий звезду.
— Твою мать, — прошептал Поль и прислонился к стене.
Солнце бесшумно погружалось в прохладные воды залива, напоследок разбрасывая золото по влажным спинам морских львов, облюбовавших тридцать девятый пирс “Рыбацкой пристани”. Разношерстная толпа волнами перекатывалась по шумным улицам от одной двери к другой, рассыпалась на мелкие бусинки и вновь собиралась в единый поток, сливающийся с запахами морского побережья и звуками бесконечной живой музыки.
Бар “Сезанн” располагался не в самом оживлённом месте, спрятанный в глухом переулке, где отыскать его могли только те, кто знали, что ищут, или же случайные прохожие, заблудившиеся в незнакомом городе.
Вечер шёл своим чередом, медленно перетекая в ночь. Люди приходили, уходили. Виктория выжимала из клавиш максимум и пела хриплым, прокуренным, до боли родным голосом:
— Hit the road, Jack, and don’t cha come back, no more, no more, no more…
У Виктории выходило не хуже, чем когда-то у Марджи Хернандез. И, как всегда, нашёлся захмелевший любитель живого караоке, который во всю глотку подпевал:
— Well, if you say so, I just have to pack my things and go…
“Девушка у пианино” кисти известного импрессиониста неодобрительно поглядывала из позолоченной рамы на стене.
Беспокойство возникло вдруг, неожиданно. Словно холодная ладонь прикоснулась к горячей коже и стянула тонкие струны нервов в узел солнечного сплетения.
К стойке подошёл человек, и Поль почувствовал, как напрягаются мышцы, а рука непроизвольно тянется к спрятанной на одной из нижних полок бейсбольной бите. Инстинкт, не подчиняющийся логике.
— Стало быть, ты — художник, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс посетитель.
— Если вы про автора этой картины при входе, то он уже лет сто как на том свете,- ответил Поль.
— У тебя есть большой толстый шанс к нему присоединиться.
Поль в этом не сомневался. Прошлое продолжало охотиться за ним, настигало в самые неподходящие моменты, грозилось раздавить, но в последний момент выпускало, предупреждая: “Я вернусь”.
— Тобой интересуется серьёзный заказчик, — продолжал человек.
— И что же он будет заказывать? — усмехнулся Поль. — Bиски с содовой? Или “Кровавую звезду”?
— Вот здесь — адрес. Кровавые звезды посыпятся у тебя из глаз, если не придёшь.
Поль не шелохнулся.
— Или у неё из глаз.
Виктория уже была основательно пьяна и, Поль не сомневался, успела вдохнуть белую дорожку кокаина.
— Don’t care if you do, it’s understood
You ain’t got no money, you ain’t no good…
Сколько раз уже это повторялось?
— No more, no more, no more, no more…Hit the road, Jack…
Регги, джаз, блюз, рок…Когда же этот рок оставит нас в покое? От него невозможно укрыться, его невозможно подкупить. Прежде, чем подумать логически и трезво оценить свои шансы, Поль нащупал деревянную рукоять биты. И опоздал. Он всегда опаздывал. В прошлый раз пуля попала ему между глаз, оставив аккуратное отверстие. В позапрошлый раз удар кастета пришелся точно в висок, вызвав кровоизлияние. До этого Поля дважды сбивала машина, трижды его топили в холодных водах Тихого океана и даже однажды закатали в бетон. Поль ждал, когда метастазы окончательно сожрут его мозг. Может, этим, наконец, всё закончится? Или он опять проснётся здесь, за барной стойкой, в пустом тёмном помещении. Виктория с опухшими глазами и следами плохо смытой косметики видя, что он открыл глаза, начнет выговаривать:
— Опять нажрался? Я вместо тебя кассу закрывала. Неужели так сложно не вести себя, как свинья? Ты сколько выпил?
— Нисколько, — отвечал Поль.
Это была правда. С тех пор, как он умер в первый раз, Поль не взял в рот ни грамма спиртного. Когда он понял, что никто не замечает его смерти, Поль перестал удивляться чему-либо. Но постоянное ожидание конца было мучительным. То раз в месяц, то раз в год Поль чувствовал его приближение, ощущение это ни с чем не мог спутать и неизбежное был не в силах предотвратить.
Встаю по будильнику, ополаскиваюсь под душем, быстро одеваюсь. Миу сладко спит, свернувшись как кошка. Даже будить жалко. Сажусь рядом с ней на корточки и глажу по головке. Девушка сладко потягивается, тоже как кошка, открывает глаза и пугается. Чешу ее за ушком пока не успокаивается.
— Хозяин так добр к своей рабыне. Рабыне стыдно, она проспала.
— Мы скоро летим во Дворец. Хочешь с нами?
— А можно? — обрадовалась как ребенок.
— Можно, — улыбаюсь я. — Будешь изображать во Дворце мою рабыню.
Испугалась. Сжалась, ушки прижала.
— А сейчас Миу кто?
— Сейчас Миу стажер и моя подопечная. Подопечная — это вроде
приемной дочки. Я отвечаю за тебя перед обществом до твоего
совершеннолетия.
— Может рабыня спросить, что будет с ней потом?
— Потом ты станешь взрослой и свободной. Мне бы хотелось, чтоб ты осталась в нашей группе. Но решать тебе самой.
— Рабыня хочет остаться с хозяином.
— Тогда быстро поднимайся, умывайся, переодевайся и идем завтракать.
И запомни на будущее, у нас не принято спать в одежде. Точнее, для спанья есть специальная одежда. Называется пижама. Ну, подробности у Линды расспроси.
Вскочила, потерлась на ходу щекой о мое плечо, засуетилась, скидывая рубашку и шальвары. Одеяло полетело за дверцу кабельного колодца, одежда — комом подмышку.
— Стой! — замерла на полушаге. — После вчерашнего голова не болит?
Прислушалась к себе, наморщив лоб.
— Нет, господин.
— А если вот так помотать?
Покрутила головой, опять прислушалась.
— Нет, господин.
— Это хорошо. Ну, беги.
Когда за ней закрылась дверь, заглянул в кабельный колодец. Ага, Миу превратила его в свой шкафчик. Стенки, трубы и кабели чисто протерты на высоту ее роста. Выше — многолетний слой пыли. Надо девочке выделить место в шкафу.
В столовую вбежала запыхавшаяся, в полупрозрачных шальварах, но без рубашки. Шерстка тщательно вычесана чуть влажной щеткой. Затормозила перед столом, скрестила руки перед грудью, положив ладошки на плечи, поклонилась.
И все это — с кошачьей грацией. Я приглашающе похлопал по сиденью стула рядом с собой.
— Привет, Миу! — жизнерадостно воскликнула Линда. — Ты с киберкоком уже освоилась? Мухтар тебе в меню еще колбаски добавил.
— Рабыня умеет готовить только завтрак хозяину.
— Сейчас покажу, — Линда вскочила, увлекла Миу к раздатчику, и
девушки, сбавив громкость, принялись обсуждать меню. Через минуту Миу вернулась к столу со стаканом молока, рогаликом и солидным куском мяса на тарелке.
— От мяса с молоком не поплохеет? — спросил я.
— Рабыня не знает, — созналась Миу.
— Есть только один способ выяснить, — задорно улыбнулась Линда.
— Так уж и один? — возразила Марта. — Вы, подруги, меня совсем не цените. Соберу побольше информации, закончу модель — и сразу скажу, что можно есть, а что нельзя. Да, Миу, если не боишься, зайди после завтрака ко мне. хочу еще немного твоей крови попросить.
— Рабыня сделает.
— Так что с моделью? — спросил я.
— Основные функции — в течение недели. Сегодня, когда вернетесь, займемся цветовосприятием. Но для полной ясности хорошо бы свежую тушку животного. Или отпрепарированное глазное яблоко.
— Можно рабыне сказать? Рабыня может попросить на кухне голову бурргуны, — подала голос Миу.
— Кто такая бурргуна?
— Это домашний зверь. Мы их выращиваем, а потом едим. Они быстро растут и у них мясо вкусное.
— Нарисовать сможешь? — протянул Миу стило и раскрытый блокнот.
— Шеф, дай поесть человеку! — возмутилась Линда. Но Миу в несколько штрихов набросала силуэт животного, похожего на овцу, и вернула мне блокнот. Я пустил рисунок по рукам. Вообще-то, ожидал рисунка кролика в стиле «палка, палка, огуречик».
— Да у тебя талант, — оценил Стас. Миу смущенно прижала ушки.
— Лин, не забудь пленку, голову завернуть. Миу, надень блузку и
тапочки. Когда будете готовы, жду вас снаружи у машины. Да, Стас, надо посоветоваться. — убрав посуду в мойку, вышел из столовой.
Когда вывел грав из ангара и подогнал к ступеням трапа, на верхней уже сидел Стас.
— Шеф, а не рано? Ошейник только к вечеру будет готов. И она все еще считает себя рабыней.
— Пусть считает. Со временем сама разберется. Хочу показать Фарраму, что его подарок жив, здоров и радуется жизни.
— А он действительно радуется?
— Смотри на ушки и на хвост. Больше не поджимает, как в первый день.
— Линда ей браслет надела, но он дает только мониторинг организма и координаты. Нет видеоканала. Как думаешь, надеть на рабыню диадему, что мы для Марты подготовили, это не слишком?
— В первый день на Марте ее не было, а до второго не дошло. Так что статус украшения котам неизвестен. А в остальном — для них Миу моя рабыня. Что хочу, то на нее и цепляю. На танцовщицах мы видели очень дорогие побрякушки.
Стас протянул мне диадему. Только что в руках ничего не было. Сидел, не двигался. И тенниска с короткими рукавами, из рукава достать не мог. Фокусник…
Вскоре появились Линда с Миу. Миу лижет руку около локтя, у Линды охапка вещей. Ах, да, Миу же кровь сдавала. За девушками выходит Петр с объемистым ящиком термостата-холодильника в руках.
— Это зачем?
— Для бурргуны. А то салон кровью заляпаете.
— Ясно. Поставь термостат на плюс один, чтоб клетки не замерзли, — советую я.
Миу в растерянности топчется у дверцы грава. Рабыне положено проходить в двери последней, но ее место среднее. Как быть? Кладу руки ей на плечи и направляю в салон. Влезая в машину, успевает потереться подбородком об мою руку. Занимает свое место и пристегивается. Мы с Линдой переглядываемся и тоже пристегиваемся.
Когда машина ложится на курс, достаю диадему, показываю Миу.
— Нравится?
— Очень, хозяин.
— Тогда примерь.
Тут возникают проблемы. Диадема рассчитана на человеческую голову, на кошачьей ушки мешают. Смещаем вверх, вниз, выбираем положение, подгибаем дужки. Линда визжит от восторга и хлопает в ладоши.
— Миу, слушай меня внимательно, — начинаю я вводный инструктаж.
— Эта вещь непростая. Она — для таких путешественников, как мы. Пока она на тебе, мы будем знать, где ты находишься, сможем видеть и слышать то же, что и ты. Если ты попадешь в беду, сможем найти тебя и выручить. Сейчас на тебе две таких вещи. Браслет и диадема.
— Так что, если захочешь сбежать от нас, первым делом избавься от них, — влезает Линда. И улыбка во все тридцать два.
— Подожди, Лин. У всех нас есть с собой такие вещи. Когда мы выходим из дома, все, что мы видим и слышим, записывается в доме. Стас тебе эти записи показывал. Ты назвала их кусочками жизни. Но внутри дома эти вещи не действуют. Только снаружи.
Еще правило. Если с тобой произошло что-то такое, что тебе не
хочется показывать другим, идешь к Стасу и говоришь ему, чтоб стер кусок с такого-то по такое-то время.
Миу откровенно испугалась. Не смутилась, а именно испугалась.
— Можно рабыне спросить? Хозяин очень рассердится, если рабыня снимет его подарок?
Я вздохнул, достал коммуникатор и вызвал на связь Стаса.
— Стас, картинку с диадемы Миу принимаешь?
— Сейчас проверю. Да, картинка четкая, запись идет.
— Выключай запись. Миу против.
— Но по инструкции положено…
— Она не прогрессор, контракт не подписывала. И вообще,
несовершеннолетняя аборигенка. На нее наши инструкции не распространяются.
— Есть отключить запись, — рапортует Стас.
— Конец связи, — убираю коммуникатор. — Миу, ты слышала разговор? Теперь это просто украшение.
Сидим, молчим. Настроение у всех испорчено. Размышляю, что за тайны могут быть у рабыни во Дворце, раскрытия которых она так боится? Не хочет быть засланным казачком? Это естественно. Но не те эмоции. Любовник? Нет.
Был бы стыд, конфуз, легкий испуг. Но не ужас.
Отец! Миу боится, что мы узнаем, кто ее отец. Он наверняка захочет перекинуться парой слов с любимой дочерью.
— Такое утро испортили! — не выдерживает Линда. Миу подозрительно шмыгает носом. Удивительно, но мимика котов до мелочей повторяет человеческую. Если точнее, европейскую. У азиатов есть свои особенности.
— Почему — испортили? — делаю вид, что удивляюсь. Протягиваю руку и глажу Миу по головке. — Убедились, что Миу — умная, верная и надежная девушка. Умеет хранить тайны. Ты разве забыла, что ей надо хранить тайну рождения?
— Блин! Я непроходимая дура!
— Ну зачем же так самокритично? Ты учишься.
— Хотелось бы учиться на чужих ошибках. А то все на своих да на
своих, — хмуро сообщает Линда. Миу, сидя между нами, ошарашенно вертит головой. Слезы высохли так и не появившись.
— Господин не сердится на свою рабыню?
— Сержусь, — улыбаюсь я, почесывая ее за ушком. — Но ты поступила правильно.
— Рабыня совсем запуталась.
— Все, хватит. Проехали и забыли, — решает Линда. — Миу, хочешь за твоим хвостом все самцы бегать будут?
— Рабыня хочет, но боится.
— Не бойся и держись поближе к нам! — сбрасывает привязные ремни, чтоб не мешали, расстегивает на Миу блузку и завязывает узлом на животе.
— Вот! То, что надо!
Как всегда, садимся в двадцати шагах от ступеней парадного входа. Как всегда, на ступенях нас встречает Фаррам со свитой. Выхожу из машины первым и приветствую владыку поднятыми руками. За мной выскакивает Миу и низко кланяется, положив ладошки на плечи. Хвостик стоит трубой, значит, все печали и горести позабыты.
Пока мой язык привычно произносит по-восточному пышные приветствия, а глаза скользят по свите, выделяя незнакомцев, Линда и Петр лезут в багажник.
Неторопливо идем во Дворец. Миу семенит за нами, отстав на два шага. Фаррам останавливается и оглядывает ее с головы до ног. Задерживает взгляд на диадеме, ошейнике, браслете, прижатому к груди свертке с тапочками.
— Вижу, ты балуешь рабыню.
— Миу умная девочка. Такую подарком не испортишь, — бросаю я как бы между делом.
— А ошейник все еще старый.
— Дорогой бриллиант требует дорогой оправы. Чтоб изготовить дорогую оправу, нужно время.
— Если Владыка позволит сказать рабыне… — робко подает голос Миу.
— Говори.
— Хозяин заказал рабыне очень дорогой и красивый ошейник. Он будет готов сегодня вечером.
— Миу, иди, поболтай с подругами, — как бы сердито говорю я.
— Слушаюсь, господин, — склоняется она в поклоне и исчезает со
скоростью ветра.
— Так, на чем мы остановились? Я привез две доски для игры в калах.
Одна для нас, на другой Линда будет обучать игре всех желающих.
— Яу-у — из-за поворота коридора доносится вскрик, полный боли. Туда только что ускакала Линда. Она всегда торопится обогнать всех, чтоб занять лучшее место в первом ряду. На лицо Владыки ложится тень. Прибавляем шаг. Трое стражников бегом обгоняют нас.
За поворотом — растерянные стражники, Шурртх и Линда. Ну конечно, кто же еще? Молодежь чуть ли не обнимается. Во всяком случае, держатся за руки.
— Что здесь произошло? — грозно спрашивает Фаррам, но глаза его смеются.
— Шурртх просит таймаут — высоким голосом пищит Линда и колотит левой ладошкой по напряженным пальцам правой, изображая букву «Т».
— Ты уверена, что это он просит? — переспрашивает Владыка,
повторяя ее жест.
— Владыка, вы не поверите. Ее задница отрастила когти! — стонет
Шурртх и в доказательство протягивает правую ладонь с четырьмя ранками.
— Дай залижу, — предлагает Линда.
— Лизать не надо, — останавливаю я. — Наша слюна может вызвать воспаление. Лучше аптечку принеси.
— Но как такое возможно? — удивляется Фаррам.
— А пусть по попе не бьет, — возмущается Линда. — Я думала, тихонько стукнет, уколется и все. А он — со всей силы!
— Я же без когтей, — оправдывается Шурртх.
Только сейчас замечаю, Линда стала шире в бедрах сантиметра на три-четыре.
— Шурртх, я восхищаюсь твоей воинской доблестью, — Фаррам склоняет голову к плечу. — Но расположение дамы не завоевать грубой силой. Если звезде твоего сердца не нравятся знаки внимания, смени их. Придумай что-то новое.
— Слушаюсь, Владыка.
— Заканчиваем таймаут?
— Такова наша воля, — пискнула Линда, спрятав ладошки за спину.
Толпа гостей расступается, пропуская Владыку. Под шелест голосов за спиной, следуем дальше. Слегка сочувствую Шурртху и Линде. Должности шута при дворе у прраттов нет. Но необходимость в ней есть. Больше не сомневаюсь, Владыка дал Шурртху то же задание, что и я Линде — снимать напряжение. Вечером похвалю ее. О заднице, отрастившей когти, теперь
легенды ходить будут.
Рассаживаемся, я раскрываю доску для калаха, достаю мешочек с красными шариками, которые называются камнями. Доска простая — два ряда, один над другим, по шесть лунок. Нижние лунки мои, верхний ряд — соперника.
Справа и слева от рядов — еще по лунке. Это калахи. Справа мой, слева — соперника. Так как соперник сидит напротив меня, для него родной калах тоже справа. Во все лунки, кроме калаха, кладется по шесть камней. Игрок берет камни из любой своей лунки и раскладывает в каждую следующую по кругу (против часовой стрелки) по одному камню. Сначала в свои лунки,
потом — в калах, дальше — в лунки соперника. Калах соперника пропускается. Если ход заканчивается в калахе, игрок получает дополнительный ход. Если ход заканчивается в своей пустой лунке, а в лунке напротив есть камни, игрок забирает эти камни (и свой последний) и складывает в свой калах.
Если игроку нечем ходить (все лунки пусты), оставшиеся камни соперник складывает в свой калах. Выигрывает тот, в калахе которого больше камней.
Играем несколько раз, чтоб запомнились правила. Потом я складываю камни в мешочек и переворачиваю доску. С этой стороны — электронный вариант. Все то же самое, только лунки и шарики — это картинка на экране дисплея. Над лункой и под ней — цифры количества камней в лунке.
Расположены так, чтоб было удобно смотреть обоим игрокам. Если ткнуть в цифру пальцем, все цифры этого ряда меняются с арабских значков на значки прраттов, и наоборот. Чтоб сделать ход, нужно ткнуть в лунку пальцем. Включится простенькая анимация — камни выплывут из лунки и полетят вдоль рядов, раскладываясь по лункам. Ничего заумного, просто
освобождение игрока от ручного труда и от возможности ошибиться. Есть, правда, режим игры с компьютером. Но об этом расскажу потом.
Вся поверхность доски — солнечная батарея. Если не бить молотком и не топтать ногами, лет на двести-триста игрушки хватит. Все ж, изготовлена по нормам оборудования для дальнего космоса.
Передать, в какой восторг пришли коты от новой игры, словами
невозможно. Зал шумел. Несколько писцов на листах пергамента рисовали поле и записывали правила для всех желающих. Впрочем, это было позднее, а вначале зал внимал. Оглянувшись и не обнаружив Линды, я «горячей кнопкой» коммуникатора послал Петру запрос: «Где все?» Ответ пришел голосом на имплант, вживленный в кость возле уха.
— Линда рядом со мной. Врачует Шурртха. Миу на кухне. Получила две бараньи головы. Нафантазировала, что они с Мартой хотят приготовить какое-то блюдо из мозгов. Да, подарила свои тапочки богато одетой женщине черного окраса. Отношения у них очень теплые. Женщина ей тоже подарила мешочек чего-то непонятного. По звуку — камни, каменные цилиндры. Миу
набрала еще мешок своих вещей. Так, выходит из Дворца с двумя мешками. Кокетничает со стражниками, получает по попе. Идет к нам. Оп-па! Бросила мешки, визжит и бежит к Шурртху… Какого… Ложная тревога. Они, оказывается, друзья. Я испугался, что драку затеяли, а это у них обнималки. В общем, у нас полный порядок. Конец связи.
Пока Фаррам обдумывает ход, размышляю, годятся ли тапочки в качестве подарка богато одетой даме? Изготовлены в восточном стиле, с имитацией золотого шитья. Материалы качественные, с внутренней стороны — эластичные, чтоб обеспечить «разнашивание» по ноге. Вроде, вписываемся. Хотя, какого
черта я волнуюсь? Кто будет ждать от рабыни царского подарка?
О появлении Линды в зале узнаю по волне легкого шума. Оглядываюсь. Да, она была права. Все взгляды провожают не ее, не Шурртха, а Миу. Юная девушка в прозрачных шальварах и завязанной узлом на брюхе рубашке удивительно хороша. Держится скромно, позади всех, смотрит в пол, но мордашка сияет и хвост трубой. Владыка бросает на нее быстрый взгляд и
вновь погружается в игру.
— Значит, если я раскручу тринадцать, я добавлю в твои лунки шесть камней, но потом съем два.
— Два моих и один свой. И еще тот, что попал в калах. Итого — ход
даст четыре камня.
— А если я буду тянуть время…
— То через три хода в моих лунках кончатся камни. И те тринадцать целиком уйдут в твой калах.
— Это как в жизни. Иногда надо нападать, иногда — выжидать. И
противник сам себя погубит.
— У нас есть поговорка: «Сиди спокойно на крыльце своего дома, и мимо тебя пронесут на кладбище труп твоего врага».
— А про «решительно нападать» есть?
— Как не быть? — улыбаюсь я. — «Выйдя из дома, самурай должен убить семь своих врагов». Самурай — это воин. Элитный воин. Так их зовут в одной провинции. Или другая — тоже самурайская. «Не знаешь, что делать, сделай шаг вперед!»
Наступает время обеда. Нам с Линдой и Шурртху прислуживает Миу.
И ей это очень нравится. Все движения исполнены грации, шагает от бедра и вовсю вертит попкой. Не кушанья разносит, а танцует. А как напитки разливает, так это целый спектакль.
После обеда — прогулка по саду. Миу пристраивается на три шага позади меня. Обсуждаем преимущество первого хода в калахе. Неожиданно Владыка разворачивается.
— Ты рассказала своему господину, что через два дня станешь
взрослой? И что это для тебя означает? — спрашивает он Миу.
— Хозяин поручил госпоже Линде обучить рабыню тому, что ей дОлжно знать. Рабыня рассказала госпоже Линде все без утайки, — скромно потупившись, отчитывается Миу.
— Хорошо.
— Миу, иди на кухню, перекуси, — чувствую, Фаррам хочет поговорить о чем-то с глазу на глаз.
— Вы, иноземцы, сильны. Мы не умеем делать летающие машины. И наши мастера не смогут повторить вашу доску с движущимися картинками. Ты, мой друг, говоришь, что хочешь сделать сильными нас. Но если наша провинция станет самой сильной, не захочет ли она взять власть и править соседними?
Польется кровь.
— Все зависит от тебя, мой друг. Ты во главе провинции.
— Сегодня я, завтра другой…
— Когда-то давно в нашем мире придумали очень мощное оружие. За пять минут им можно было уничтожить целый город. И, самое плохое, на сотню лет отравить почву. Самые могучие страны наделали массу этого оружия. Но знаешь что самое удивительное? Его нельзя было применять. Потому что у противника было такое же. В войне стало невозможно победить. Кто бы ни
начал войну, обе страны будут уничтожены. И ветер разнесет яд по всему миру. Пострадают даже те страны, которые не воевали.
— И что же вы сделали?
— Мы не стали применять это оружие. Но придумали так называемую “холодную войну». Это когда война как бы идет, но убитых нет. Целые страны соревнуются, кто сильнее. А еще — Лунная гонка… У вас есть ночное светило — Луна. У нас тоже есть. Наша чуть побольше вашей, но и подальше.
Поэтому выглядит скромнее. Так вот, две самые могучие страны затеяли соревнование, чей гражданин раньше оставит след ноги на Луне. Сил и денег угрохали — не передать. Но фокус в том, что без таких гонок мы жить не можем. Они подстегивают нас к совершенствованию. Без них мы теряем вкус к
жизни, впадаем в застой.
— Подстегивают к совершенствованию… Кто бы мог подумать! Хорошо, но причем тут мы?
— Вот теперь мы подошли к самому главному. Раньше соревновались страны. Но со временем они слились. Все люди объединились в одно большое государство. Тогда это казалось хорошей идеей. Исчезла угроза «горячей» войны.
Но с другой стороны, нам стало не с кем состязаться. В игре должно быть два игрока. И мы решили передать вам все знания и умения, которыми обладаем. Через несколько поколений вы догоните нас, и тогда мы сможем соревноваться на равных!
— Удивительные перспективы. Но хороший купец ничего не дает даром. Что попросите вы?
— Даже затрудняюсь ответить. Вопрос в том, кому это больше нужно. Дело в том, мой друг, что без нашей помощи через пару тысяч лет вы сами научитесь летать между звезд. Как научились мы. С нашей помощью научитесь за сто-двести лет. Мы просто ускорим то, что произойдет само собой без нас. Вопрос — что будет с нами без вас.
— Что может случиться с народом, способным летать от солнца к
солнцу? — не на шутку удивился Фаррам.
— За две тысячи спокойных лет он может устать от жизни.
— А если будет состязаться с моим народом — не устанет?
— Удивительно, правда? Все наоборот. Можно бежать без устали и устать, остановившись. Наши мудрецы говорят, что все дело в цели. Есть цель жизни — есть силы. Нет цели… — я замолчал, подбирая слова.
— Понимаю. В нашей истории две империи погрязли в разврате и
распались, как только у них не осталось врагов. Но что будет потом с нашими народами?
— Постепенно они сольются в один. Наверно, придется искать еще одну цивилизацию, с которой можно состязаться. В любом случае, мы до этого момента не доживем. Оставим потомкам их проблемы.
— Мне надо обдумать твои слова в тиши кабинета, мой друг, — Фаррам задумчиво перевернул камешек носком туфли. — Останешься ли ты на вечерний пир или вернешься в свой дом?
— Не буду мешать твоему уединению, — улыбнулся я. — К тому же, Марта и Миу обещали поразить нас сегодня каким-то новым блюдом.
Итак, событие, которого так долго ждали большевики… Тьфу, любовь к цитатам меня погубит. «А кто не чтит цитат, тот ренегат и гад!» — тоже цитата. Однако, свершилось!
Надо сказать, Дворец Владыки — очень интересное место. Культурный центр. Полного аналога в земной истории не имеет. По утрам в залах Дворца при большом количестве знати идет культурная программа. Играют спектакли приглашенные артисты, художники и скульпторы устраивают выставки, чтецы зачитывают новые стихи, баллады и рассказы, поют знаменитые певцы. В этих
же залах звучат новости со всех концов света.
Получить приглашение на утро во Дворец — огромная честь. Только верхушка знати и важные дипломатические гости имеют постоянный абонемент.
Культурная программа заканчивается обедом. После обеда гости покидают Дворец, стражники отлавливают и вежливо выставляют якобы заблудившихся.
Цель «заблудившихся»… Наложницы и рабыни Дворца отличаются редкой красотой и утонченностью. Достаточно провести ночь во Дворце — хоть в чулане под лестницей, хоть в корзине с грязным бельем в прачечной, чтоб потом годами рассказывать друзьям об их достоинствах. Это мелкое хулиганство — тоже часть культурной традиции. Но после захода солнца посторонним находиться во Дворце запрещено. Начинается следующий этап игры. Стражники сверяются со списком пришедших и ушедших и отлавливают
«ночных кроликов». Они отлично знают все потайные места Дворца. «Кролики», естественно, прячутся и изобретают все новые хитрости. Как я уже говорил, неважно, где ты провел ночь, главное — не «на холодке». «На холодке» — это голышом в железной клетке, подвешенной на улице между двумя столбами.
Полагается без воды и пищи встретить в клетке два рассвета. Потом — свободен… Напиться дают, но одежду и вещи не возвращают. Это — трофеи стражников.
Изредка, в особых случаях, культурная программа продолжается до вечера. Но обычно после обеда во Дворце наступает деловая жизнь. От развлечений переходят к политике и хозяйственной деятельности.
Сегодня я получил первое приглашение остаться на вечер. От первого по этикету следует отказаться. Разумеется, если дело терпит.
— Шеф, ты не поверишь, мама Шурртха была кормилицей Миу! — ошарашила меня Линда, как только грав поднялся в воздух. — Они молочные брат и сестра.
— Серьезно? Как такое могло случиться? — я с удивлением посмотрел на Миу.
— Если рабыне позволят сказать… Господин Трруд, отец Шурртха, тогда был простым стражником. А мама Рритам — никто, обычная домохозяйка.
В то время ее во Дворец не пускали, она жила в Ближних рядах, — начала рассказ Миу, скромно поджав ушки. — Случилось так, что Трруд убил одного прратта. Он был в своем праве. Тот прратт нарушил закон, у дяди Трудда просто выхода не было… Но этот прратт был другом моего отца. И отец, по обычаю, чтоб не подумали, что он размяк, должен был убить того, кто
убил его друга. А потом заплатил бы виру за его смерть. Жизнь простого стражника немного стоит. У дяди Трруда осталось два выхода — бежать с женой и двумя маленькими детьми, одному пять лет, другой — грудничок, или как-то искупить вину. Мне тогда было два дня от роду, и моя мама умерла.
Дядя Трруд склонился перед отцом и сказал, что его жена может стать моей кормилицей. Так он спасал жизнь жены и сыновей. Отец согласился. В тот же день маму Рритам привезли во Дворец. А дядю Трруда отец назначил командиром десятки стражников. Так все враги поняли: отец показал свою волю, а не закрыл глаза на гибель друга. А Шурр, Хорр и Марр мне как братья были. И вообще, — она подозрительно хлюпнула носом, — пока я была
маленькая, никому не было дело до того, что я рыжая.
— С отцом удалось поговорить?
Опустив глаза, Миу отрицательно покачала головой.
— Рабыня его видела, но рядом с ним все время кто-то был. Только парой фраз обменялись. Отец спросил, рабыня ответила.
— Досадно. Я старался отослать тебя из зала при любой возможности. Думал, вы сумеете уединиться.
Миу грустно кивнула.
— Рабыня очень благодарна хозяину. Зато я встретилась со всеми остальными! — И тут же испуганно прижала ушки. — Фых. Рабыня подарила туфли маме Рритам. Хозяин накажет рабыню?
— Миу, это твои туфли. Ты ими распоряжаешься. Линда, обучи Миу заказывать вещи.
— Есть мелкая проблема, шеф. Миу еще не знает нашего языка и не умеет читать по-русски.
— Тогда это ложится на тебя. Кстати, что это за история с когтями?
— Ну… Я прикрыла самую ценную часть тела профилированным доспехом с выдвижными шипами. А сверху — два сантиметра пенорола. Кто же знал, что он со всей силы лупить будет?
— Он не сильно поранился? Фых, простите рабыню.
— Надеюсь, нет. Если что — вылечим.
— Шеф, а у тебя как дела?
— Все идет по плану. Заранее разработанному и утвержденному! — Я не мог скрыть гордости в голосе. — Сегодня состоялся очень важный разговор с Владыкой. Подробности — на разборе полетов.
— У нас будут гости, — обернулся Петр. — Караван с запада, со
стороны пустыни. Дойдут до оазиса часа через четыре.
С тех пор, как мы перенесли МОК (Малый Обитаемый Комплекс) к оазису, это первый крупный караван. За весь прошлый год их было всего три. Обычно караваны выходят из пустыни на сто километров южнее и дальше на север двигаются по побережью. Ну что ж, наладим контакт. Это даже хорошо, что слухи о нас разнесутся по всему материку.
Вызываю базу на связь. Откликается Мухтар. И тут же подходит Стас.
— Ну что, племя ленивых домоседов, дождались? У нас будут гости! Разверните вокруг МОКа побольше навесов и удобств до подхода каравана. Задача ясна?
— До чего же не вовремя! Шеф, а может, на пару дней отодвинем МОК в пустыню? — предлагает Стас.
— Нет, Стас. Пора выходить в массы и зарабатывать авторитет. Кстати, об авторитете. Мухтар, сможешь поразить караванщиков шикарным ужином?
— Девять мясных блюд из образцов, привезенных Миу, я в синтезатор заложил. С соусами и подливками пока по нулям. С напитками совсем плохо. Нет образцов.
— Тогда попробуем объединиться с их поварами.
Тут машина резко наклонилась, заходя на посадку, и подняла нос, гася скорость.
— А-а-а, берегись! — я повалился на Миу, впрессовал ее в мягкое
сиденье. Девушка пискнула. Нет, реакция у меня хорошая. Но в левой руке зажат коммуникатор, а правой ухватиться не за что.
— Видишь, малышка, что бывает с теми, кто не привязывается! Я тебя не раздавил? Тебе не больно?
— Рабыне совсем не больно. Даже приятно, — выдала Миу. Линда хихикнула, прикрывшись ладошкой.
Сказать по правде, делать мне на Венере нечего. Зачем туда лететь? За едой и женщинами? Их там, скорей всего, нет. За моральными ценностями? Этого добра и тут с избытком, старых девать некуда, не то чтобы новые искать. Надоело… — я зевнул и поглядел на свой хвост. За последний месяц хвост вырос ещё на пять сантиметров.
Святослав Логинов. Разум
Насекомые отличаются от членистоногих развитым надглоточным ганглием — зародышем будущего головного мозга. Значит, муха умнее паука. Почему же тогда паук ловит и ест мух, а не наоборот?
Вот и верь после этого в силу разума!
Однажды я застала хмурого Эрстена, задумчиво ковырявшего какую-то деталь. Сверх поднял на меня расфокусированный взгляд и даже несколько раз моргнул, пытаясь понять, не примерещилось ли. И такое поведение показалось мне странным.
— Что-то случилось? — я чуть тронула нашего семейного деда за руку, отвлекая от тяжелых раздумий. Тот шумно выдохнул и спросил:
— А ты что, совсем ничего не замечаешь?
— А что так? — я прислушалась к себе. Все наши живы, в мирах относительно спокойно, браслетные мученики тоже живы, здоровы и довольны жизнью. Чего еще надобно-то?
— Как можно состоять в гнезде и ничего не замечать? — почти выкрикнул зеленый сверх, и я чуть сильнее сжала прохладную ладонь.
— Ну это ж я, — пожимаю плечами. — Ты о чем конкретно то говоришь?
— Я тебе говорю о внуке моем безалаберном, дурья твоя башка! Ты видела, что с ним творится? — дед смерил меня тяжелым взглядом синих глаз и грузно уселся в свое любимое кресло.
Я прислушалась к Ольчику. Ну нормально вроде бы. Сыт, здоров, только несколько тоскует о чем-то. Но это было так хорошо замаскированно, что не прислушивайся специально, в жизни не догадаешься.
— Скучно ему у нас, наверное… — протянула я, усаживаясь напротив Эрстена. — Игра закончилась, большинству головы он подлечил. Меня уже Лим лечит, точнее Лим и Лимма. Все нормально.
— Нормально! Да он по этому черному придурку сохнет, уже скоро завянет! — взорвался сверх и тут же умолк, будто выболтал родовую тайну.
Я тихонько подобрала челюсть и задумчиво посмотрела на лакированную ручку кресла. Вот тебе и раз. Любовь нечаянно нагрянет…
— И что им мешает? Они в одном гнезде, могут делать все, что посчитают нужным, — задумчиво тарабаню розовыми ногтями по подлокотнику, мешая сверху уложить туда руку. Это, похоже, у нас с дедом любимое расположение — он восседает в кресле, а я кручусь то справа, то слева, то спереди в лицо заглядываю как нерадивая ученица. Что недалеко от правды.
— То, что они придурки. Оба, — припечатал сверх и задумчиво прикрыл глаза. Несколько минут он молчал, а я боялась подать голос и нарушить ход мыслей сверха. Мои же мысли были не слишком серьезными. Я искренне не понимала, что мешает двоим взрослым существам, абсолютно бисексуальным и состоящим в браке, разобраться со своими чувствами. Моральные установки здесь другие, каких-то особых анатомических препятствий у них нет. Разве что Шеврин обратится в драконью форму, но это уже из разряда садо-мазо, вроде бы никто из них таким не страдает…
— Понимаешь, Ольт боится об этом сказать, — вдруг выдал Эрстен, и я едва не подскочила на месте от неожиданности. — Он боится, что его отвергнут… как в прошлые разы. Менталистов, знаешь ли, не любят… Он же будет чувствовать все: малейшую недомолвку, скрытность, какие-то неполадки в другой душе. И припишет все это на свой счет.
— Мы никогда не говорили ему, что его не любим! — горячо возразила я. — И никто не брезговал им. Среди нас, конечно.
— У него было… много проблем, — туманно выразился сверх. — У нас у всех много проблем. Поэтому… получается так.
— А если… их посадить поговорить? Ничего ж страшного не будет, — я почесала нос и посмотрела на деда. Тот, казалось, обдумывал мои слова. Лоб прорезала глубокая складка. Как бы молодо он не выглядел, древность все же хорошо заметна по поведению и, в особенности, по глазам.
— Попробуй. Вдруг получится, — неожиданно согласился Эрстен и как-то заметно повеселел. Видимо, он действительно чересчур переживал за внука. Хотя… ведь верно. У меня в семье собрался цвет адекватных менталистов, как тут не переживать?
Я же, получив добро от деда, пошла искать нашу сладкую парочку. И выцепила их, как обычно, в Академии. У Шеврина как раз закончились занятия, Ольчик намылился его провожать (Шеат же теперь не в кондиции и выглядит несерьезно). Ну вроде как все понятно. И я пристала за компанию, мол, ужин готов, все дела, ждем вас на очередную порцию релакса.
Парни и согласились. От меня-то они никакой подлянки ведь не ждали… Впрочем, я ж им ничего плохого и не сделала, просто сгребла обоих, накормила до отвала (сытый мужик — добродушный мужик) и умостила на кровати для почесушек. Все остальные, будто что-то учуяв, куда-то испарились. Даже Лимма молча подхватила химероида и вытащила вон.
Дождавшись их ухода, и убедившись, что никто в ближайшее время не собирается покушаться на кровать и комнату в целом, я начала примеряться:
— Парни… тут такое дело… нам бы поговорить надобно.
— Говори, — милостиво согласился Шеврин, балдея от почесываний под моей левой рукой. Справа довольно прижмурился Ольчик.
— Да тут так получается… Не хорошо же друг над другом издеваться, — я чуть потянула дракона за ухо и тот скривился.
— Это ты о чем?
— А о том, что вы тут как бы не чужие друг другу. Вы — семья. Быть может даже больше, чем я с вами. И вас, в отличие от меня, ничего не сдерживает… — я точно так же потянула за ухо и Ольчика. Сверх чуть зарумянился, уже прекрасно поняв, куда я клоню.
— Ну и? — хитро сощурил глаз черный дракон, подставляя шею.
— И! Вот и раздупляйтесь, великие боги, ну поговорите вы уже об этих недоотношениях! — не выдержала я. — Вам же никто не мешает, и вы же знаете, что я только за.
— Хм… — Шеврин подставил второе ухо мне под руку для почесушек. — Тогда и ты поговори с Шиэс. Тоже об отношениях, — мстительно хмыкнул он.
Я пораженно замерла.
— Каких таких отношениях? — вот уж о чем не думала, так не думала. Я как-то даже упустила из виду нашу золотинку.
— Таких же, как и у нас, — припечатал черный дракон и вальяжно потянулся, демонстрируя великолепный пресс под задравшейся рубашкой.
— Да какие там могут быть отношения! — отмахнулась я. — Вот вы лучше поговорите тут, подумайте…
Я осторожно выбралась из цепкой хватки дракона и оставила парней для разговора. А может и не только разговора. Судя по раскрасневшемуся Ольчику, разговор у них будет веселенький. Тоже мне, деловые. Магия, способности, сила… А разбираться в заебушках надо по старинке… словами.