Первый посетитель уже занял своё привычное место у окна. Это был пожилой эмигрант, напоминающий разбитый корабль, потасканный по многочисленным гаваням и, наконец, пришвартованный к чужому берегу, усталый и невозмутимый. Он мог сидеть здесь весь вечер, до самого закрытия. Хорошо, если не засыпал, потому как, проснувшись, не сразу соображал, где находится. Правда, не буянил, платил безоговорочно, извлекал из кармана мятые купюры и, не считая, кидал их на стол. Ни разу не ошибся в свою пользу, но выглядел при этом как-то очень потерянно и жалко. A Поль считал, что в его заведении посетители должны обретать если не счастье, то хотя бы присутствие духа. Поль как-то предложил старику открыть кредитный счёт, как постоянному клиенту, но тот отказался, заявив, что не любит быть должным, даже недолго, даже бармену.
Ближе к семи пришла Виктория. Она всегда приходила рано, любила разыграться до прихода основной толпы, выпить пару рюмок коньяка и войти в благодушно-творческое расположение духа, при котором регги вылетает из-под пальцев лёгкой тропической птицей, описывает круг под потолком, и растворяется в клубах сигаретного дыма. Главное, чтобы Виктория не перебрала. Иначе на смену гавайским ритмам Боба Марли и Пита Тоша, придёт беззаботный «Маргариттавиль» Джимми Баффета, следом за ним — присыпанный коксом ранний блюз Рэя Чарльза, а в конце шатающейся походкой, задевая мебель на своем пути, ввалится благоухающий бурбоном авангардный джаз Тома Уэйтса, неровный, перебитый речитативами, словно пытающийся убедить слушателей, что во всём виноват пьяный рояль. После чего Виктория последний раз пройдётся по клавишам, утопит окурок в недопитом коньяке и, покачивая полными бёдрами, отправится искать очередного любителя послушать нехитрую прозу жизни из уст стареющей, подвыпившей, но всё ещё красивой женщины. Поль много раз грозился её уволить, но знал, что не сделает этого. Она тоже знала. У Виктории были золотые руки, которые переставали дрожать, едва она садилась за инструмент.
Поль хорошо помнил, как эти руки расстёгивали его рубашку, скользили по груди, по спине, обжигали кожу электрическим разрядом прикосновения. Помнил, как задыхаясь от собственного желания, набрасывался на Викторию голодным зверем, катился вместе с ней в пропасть, на самом дне которой, наконец, обретал блаженный покой. Это было давно, лет двадцать назад. А может, и больше. Тогда не было Поля Сезанна — владельца сети баров «Сезанн» в Сан-Франциско, а был Пашка Сазонов — непризнанный талант с большими амбициями, свободный художник, специализирующийся на этикетках, карикатурах, поддельных ксивах и краденых картинах известных мастеров. Была Вика, молодая виртуозная пианистка, получившая приглашение в Парижскую национальную консерваторию, по тем застойным советским временам — событие более чем фантастическое. Что связывало таких разных людей, кроме двух пар золотых рук? Да, в общем-то, ничего особенного. Общий двор, куда выходил десяток знакомых окон, вишня, едва поспевшая и уже ободранная местной шпаной, разбитые коленки и локти, запах майской сирени, первый поцелуй, второй, третий, и долгие бессонные ночи, наполненные наивными мечтами о так и не наступившем будущем.
Ещё Поль помнил, как нежные Викины руки извлекали девятимиллиметровую пулю из его простреленного предплечья пинцетом, смоченным водкой, как зашивали рану шёлковой нитью, как его рвало при виде собственной крови, а Вика — ничего, словно всю жизнь занималась тем, что штопала раны проходимцам, находящимся во всесоюзном розыске. А ещё Поль помнил, как на его глазах тонкие Викины пальчики — мизинец и безымянный, тот, на который она так и не надела кольцо, были грубо сломаны его, Поля, подельником из-за каких-то давно утёкших в песок денег, и он не мог этому помешать. Помнил, как сильно он хотел тогда сдохнуть, и как ненавидел себя за то, что не сдох. С тех пор прошло очень много лет. Поль сменил страну, имя, фамилию, исправно платил налоги и парковал машину в строго отведенных для этого местах. Но Вика так никогда и не выступила ни в Московской филармонии, ни в Карнеги-Холле. Она играла в барах блюз и джаз, и регги, и даже иногда этюды Шопена, и делала вид, что ей абсолютно не интересно, где сегодня ночует Поль.
Раньше, когда она была моложе, Вика могла пропасть надолго. Поль неизбежно находил её в каких-то притонах, вытаскивал из изъеденных клопами постелей дальнобойщиков, встречал у дверей дешёвых мотелей, откуда она выходила усталая, разбитая, обдолбанная наркотой, иногда еле живая. Виктория швырялась в Поля словами, из которых самым приличным было “подонок”. Да, Вика, я знаю, я сломал твою жизнь. Иди умойся, а я пока сварю кофе.
Несколько лет назад один богатый турист влюбился в неё по уши и хотел увезти с собой то ли в Австралию, то ли в Новую Зеландию, в общем, далеко. Поль надеялся, что она согласится. Но она отказалась.
Вика прошла за стойку, лениво чмокнула Поля в щеку, и уже собиралась идти к своему инструменту, но Поль удержал её.
— Похозяйничай за меня пять минут. Я сейчас вернусь.
— Без проблем, — повела плечами Виктория, — дедуля что пьёт? Как обычно?
— Да, — ответил Поль, — смешай ему «Кровавую звезду» за счёт заведения. Что-то у дедули слишком печальный вид сегодня.
«Кровавая звезда» — фирменный напиток баров «Сезанн», включала в себя смесь ликёра «Кампари”, бренди и вишнёвого сиропа.
Туалет располагался справа по коридору. По дороге Поль достал из кармана пузырёк с таблетками, открутил, не глядя высыпал на ладонь и отправил в рот. Таблетки давно не помогали. В медицину Поль всё равно не верил. Почему-то в памяти всплывал далёкий армейский товарищ Серёга, с которым они вместе служили на Черноморском флоте. Серёга был сыном деревенского священника, в своё время сосланного по политической куда-то под Красноярск. Таким образом, Серёга родился настоящим сибиряком. А вот каким образом настоящий сибиряк, сын настоящего священника, подцепил настоящий триппер, оставалось загадкой. Впрочем, для Поля загадка была слишком проста. Ибо он подцепил нехорошую болезнь в то же увольнение и с того же адреса.
Серёга наотрез отказывался лечиться. Нёс ахинею о том, что все болезни исцеляются словом Божьим, включая трипак.
— Какое к лешему, слово? — недоумевал Поль, тогда ещё — Пашка Сазонов, — я поссать нормально не могу, а ты мне ерунду впариваешь!
Серёга доставал из кармана маленькую книжечку, с которой не расставался никогда.
— Надо читать «Отче наш» когда более всего приспичит. И вот когда закончишь читать, уже как бы и легче.
Поль в ответ усмехался:
— А твой боженька не обидится, что ты к нему в такой не слишком святой момент взываешь?
На полном серьёзе Серёга листал свою книжечку и совал её товарищу под нос:
— Вот тут написано: «Из теснин к тебе взываю».
Поль, который в жизни не прочёл ни одной книги, вглядывался в мелкий шрифт, делал суровое лицо и, стараясь не расхохотаться, отвечал:
— Кайся, раб Божий, Сергей. Ибо «теснины» и «параша» — не есть одно и то же.
Это, конечно, не какой-то примитивный гонококк, но чем чёрт не шутит, подумал Поль, расстёгивая ширинку и зажмуривая глаза. Острая боль пронзила насквозь.
— Отче наш, иже еси на небесах…
Боль стала невыносимой, слёзы выступили на ресницах одновременно с медленными каплями, упавшими в унитаз.
Поль открыл глаза. В мутной воде плавал красный сгусток крови, по форме напоминающий звезду.
— Твою мать, — прошептал Поль и прислонился к стене.
Солнце бесшумно погружалось в прохладные воды залива, напоследок разбрасывая золото по влажным спинам морских львов, облюбовавших тридцать девятый пирс “Рыбацкой пристани”. Разношерстная толпа волнами перекатывалась по шумным улицам от одной двери к другой, рассыпалась на мелкие бусинки и вновь собиралась в единый поток, сливающийся с запахами морского побережья и звуками бесконечной живой музыки.
Бар “Сезанн” располагался не в самом оживлённом месте, спрятанный в глухом переулке, где отыскать его могли только те, кто знали, что ищут, или же случайные прохожие, заблудившиеся в незнакомом городе.
Вечер шёл своим чередом, медленно перетекая в ночь. Люди приходили, уходили. Виктория выжимала из клавиш максимум и пела хриплым, прокуренным, до боли родным голосом:
— Hit the road, Jack, and don’t cha come back, no more, no more, no more…
У Виктории выходило не хуже, чем когда-то у Марджи Хернандез. И, как всегда, нашёлся захмелевший любитель живого караоке, который во всю глотку подпевал:
— Well, if you say so, I just have to pack my things and go…
“Девушка у пианино” кисти известного импрессиониста неодобрительно поглядывала из позолоченной рамы на стене.
Беспокойство возникло вдруг, неожиданно. Словно холодная ладонь прикоснулась к горячей коже и стянула тонкие струны нервов в узел солнечного сплетения.
К стойке подошёл человек, и Поль почувствовал, как напрягаются мышцы, а рука непроизвольно тянется к спрятанной на одной из нижних полок бейсбольной бите. Инстинкт, не подчиняющийся логике.
— Стало быть, ты — художник, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс посетитель.
— Если вы про автора этой картины при входе, то он уже лет сто как на том свете,- ответил Поль.
— У тебя есть большой толстый шанс к нему присоединиться.
Поль в этом не сомневался. Прошлое продолжало охотиться за ним, настигало в самые неподходящие моменты, грозилось раздавить, но в последний момент выпускало, предупреждая: “Я вернусь”.
— Тобой интересуется серьёзный заказчик, — продолжал человек.
— И что же он будет заказывать? — усмехнулся Поль. — Bиски с содовой? Или “Кровавую звезду”?
— Вот здесь — адрес. Кровавые звезды посыпятся у тебя из глаз, если не придёшь.
Поль не шелохнулся.
— Или у неё из глаз.
Виктория уже была основательно пьяна и, Поль не сомневался, успела вдохнуть белую дорожку кокаина.
— Don’t care if you do, it’s understood
You ain’t got no money, you ain’t no good…
Сколько раз уже это повторялось?
— No more, no more, no more, no more…Hit the road, Jack…
Регги, джаз, блюз, рок…Когда же этот рок оставит нас в покое? От него невозможно укрыться, его невозможно подкупить. Прежде, чем подумать логически и трезво оценить свои шансы, Поль нащупал деревянную рукоять биты. И опоздал. Он всегда опаздывал. В прошлый раз пуля попала ему между глаз, оставив аккуратное отверстие. В позапрошлый раз удар кастета пришелся точно в висок, вызвав кровоизлияние. До этого Поля дважды сбивала машина, трижды его топили в холодных водах Тихого океана и даже однажды закатали в бетон. Поль ждал, когда метастазы окончательно сожрут его мозг. Может, этим, наконец, всё закончится? Или он опять проснётся здесь, за барной стойкой, в пустом тёмном помещении. Виктория с опухшими глазами и следами плохо смытой косметики видя, что он открыл глаза, начнет выговаривать:
— Опять нажрался? Я вместо тебя кассу закрывала. Неужели так сложно не вести себя, как свинья? Ты сколько выпил?
— Нисколько, — отвечал Поль.
Это была правда. С тех пор, как он умер в первый раз, Поль не взял в рот ни грамма спиртного. Когда он понял, что никто не замечает его смерти, Поль перестал удивляться чему-либо. Но постоянное ожидание конца было мучительным. То раз в месяц, то раз в год Поль чувствовал его приближение, ощущение это ни с чем не мог спутать и неизбежное был не в силах предотвратить.
0
0