Болото зимой все равно болото.
Поэтому первое ощущение по выходе из Шага — запах. Тот непередаваемый запах сырости, перегнивших листьев и мхов, от которого щекочет в горле, и странного голубого воздуха — «горючего дыма». Говорят, при длительном вдыхании он может быть опасен… впрочем, здесь хватает иных угроз.
Пало мягко скользнул в сторону, под защиту группки чахлых здешних деревьев, и осмотрелся. Итак, болото. Обширное. На мерки вокруг — рыже-бурая неровная поверхность, усеянная пятнами темной воды и черными щетками невысоких деревьев. Ожидаемо. Справа — невысокий холм, широкий и довольно бугристый. Тоже ожидаемо. Ах, нет, неожиданно — это не просто бугры, а похоже… хм, похоже на развалины каких-то строений. И даже вроде как из белого камня — материала весьма и весьма дорогого. Такой камень не обычный известняк, такой не теряет белизны даже столетия спустя. И это на забытом всеми богами болоте, вдалеке от людных мест? Мягко говоря, необычно. Понятно, отчего Гэрвину стало так любопытно — при более благоприятных обстоятельствах Пало обязательно исследовал бы эти постройки на болотном острове. Но сейчас обстоятельства далеко не благоприятны…
Итак, сарай из камня и три домика?
Имеются. Вот они… Вот это длинное вытянутое, весьма кривое и неуклюжее сооружение — это, несомненно, искомый сарай. Три кособоких строения — домиками их можно назвать весьма условно — есть. Вот они, в небольшой ложбинке меж развалин.
А вот и стража.
Как и говорили Эвки с Ветерком — сидят в «гнезде», нелепой надстройке на одной из крыш…
Воздух позади знакомо дрогнул и дохнул холодом в спину. Прибыла следующая тройка. Хорошо их Вида выучил — точный Шаг, прямо по данным координатам, без ошибок по высоте, и притом ни шелеста, ни хлопка, ни прочих эффектов — признаков неудачного переноса…
Прибывшие шустро сместились в сторону.
И еще раз. И снова…
Чахлая рощица с трудом укрывала всех «диверсантов», так что после проверки на сторожевые чары тройки стали аккуратно перемещаться под защиту развалин, поближе к сараюшкам, скапливаясь для атаки. Когда последняя группа вышагнула из переноса, на истоптанном пятачке осталась только тройка прикрытия.
Остальные рассредоточились.
Пало застыл за камнем неподалеку от драконофермы. Со своего места он очень неплохо видел и дверь сарая, и крышу с гнездом охраны. Судя по разговору, где ругательства в адрес «мерзавцев, дрыхнущих в тепле, пока мы тут мерзнем и даже без бутылки» и «распроклятую беглую тварь, унесшую куда-то свой распроклятый драконий хвост»», то и дело мешались с проскакивающими числами, охранники занимались подсчетом прибылей и убытков. Поистине увлекательное занятие. За таким не только про обязанности по охране забудешь — за таким, пожалуй, закипание болота пропустишь!
Вот и хорошо.
Так, все на месте, похоже. Почтенный Миусс, Эвки, Ветерок, Гэрвин, его приятель Коготь, Ерина Архиповна… так, а где еще одна команда «дичков»? Та, которую ведет помощник главы, Сауссли? А, вот она, у самых дверей сарая…. Незаметная, как и сам помощник.
Светлые маски и пятнистая одежда удачно сливались с сухой травой и немногочисленными островками снега, но ощущения вызывали странное.
Все было странно. И несработанная пока команда, и действия без привычного точного расчета по минутам и деталям. И сама цель. Рука уже охотилась на неправильных торговцев драконьими ингредиентами, в конце концов, это тоже нарушение Заветов. И боевые Знаки при этом применять — у преступивших было меньше сил и магии — но заметно больше желания подготовить для противников какой-нибудь особо пакостный сюрприз. Всякое бывало. Но впервые при этом ставилась цель спасти драконов…
Что ж, как говорят на землях восхода, ступив на дорогу, поздно искать обходную тропу. Будь что будет.
И вельхо плавно повернул запястье, направляя на «гнездо» активированный сонный знак.
Богиня времени уронила со своих волос еще одну из бесконечных капель. Капля летела к земле долго-долго…
Золотой извив сонного Знака протаял из-под кожи и поплыл к «гнезду»…
Двадцать восемь человек молча проводили его глазами, пригнувшись в своих ненадежных укрытиях…
..из губ вырвалось и растаяло облачко пара…
..хрустнул снег под чьей-то ногой…
..Ерина Архиповна, угадываемая только по своей необычной повязке, сжала в руке что-то слабо блеснувшее в лунном свете.
..приподнялась над камнем чья-то пятнистая фигура, готовя руки…
..что-то лениво-негромко хлюпнуло в болотной глубине, забулькало, выпуская пузыри газа…
Пало впился взглядом в «гнездо». Сейчас. Сейчас… если он только не ошибся с выцеливанием…
В этот миг капля наконец долетела до земли.
..и знак аккуратно-точно-мягко влетел в щель между навесом и защитным барьером, мгновенно исчезнув из вида. Короткий вскрик, тут же перешедший в сдавленный стон — и тишина, тишина, которая лучше всего показала: расчет был точен, и знак сработал.
Пало перевел дыхание, чуть подождал. Был в его жизни нехороший случай, в пиратском поселке. Отчего-то в тех местах на берегу Пяти Бухт, все время заводились морские разбойники. Как ядовитая плесень. Как проклятие. Пиратов постоянно ловили, на несколько месяцев-лет они пропадали, корабли радостно возвращались на привычные пути, и тут снова появлялись желающие поживиться на чужом труде. И снова Рука, подтягивая рукава, отправлялась на основательно надоевший берег и опять чистила основательно надоевшие поселки.
В тот раз они залегли у очередного такого безымянного поселка. Тогда он тоже снимал стражу и не справился. Кто-то уцелевший поднял тревогу, пираты, еще не успевшие напиться своего «особого пива» повыскакивали из хижин, и тихое проникновение стало шумным штурмом. Пираты встретили магов стрелами, сетями и каменными ловушками, полилась кровь. Рука чуть не потеряла двоих и перешла на Знаки широкого поражения, кидая атакующие уже не по точкам, а по площадям. Потом оказалось, что один из караульщиков именно в момент наложение Знака отлучился. Пиратов, конечно, повязали, но свои ошибки Пало дважды не повторял. И теперь всегда проверял, «всех ли птенчиков накрыло»…
Сейчас, похоже, всех.
Первый этап прошел успешно.
Теперь второй.
Команды бесшумно переместились к дверям. Слабо промелькнуло золото — проверка дверей на чары — похоже, успешная. По крайней мере, на «своей» двери Пало никаких чар не обнаружил. Даже простой ловушки не было. Если не считать за таковую дикий храп, из-за которого других звуков просто не стало слышно.
Знак «Исс» на дверь — чтобы ни шороха, ни скрипа. Сонное — за дверь, по всей комнатушке, чтобы приложить всех разом. Еще одно сонное, для гарантии. Связывающее. Ох и вонь… грязью несет, кровью, нестиранной одеждой. Почему преступившие всегда живут в таком мусоре? Словно отказываясь от Законов о порядке, они хотят отказаться от всех человеческих законов и уложений. Мысль промелькнула и исчезла, Пало ступил за порог. Несколько шагов внутрь, проверить действие знаков. Дышать пореже (хорошо, маска защищает, без нее, наверное, вывернуло бы). Не думать об этом. Проверить запасные помещения — кладовку и что-то вроде примитивной умывальни (ох и грязь тут развели господа нелегалы).
Никого не пропустили. Отлично.
Назад, к дверям.
За порог, на свежий воздух. Запах мха и газа от старого болота кажется сладким и чистым…
И запирающее на двери. С этими все. Что бы ни было, они не проснутся раньше полудня.
Что у остальных?
Второй дом — дверь полуоткрыта, на пороге пятнистая фигура, поднимает руку, успокаивающий жест. Здесь тоже все правильно.
Третий… третий почему-то долго нет никого…
И в этот момент все летит к дракону под хвост.
Пен-рит (флор. — ***) 1. Тело, лишенное души; по легенде п-р были созданы Темными силами Орса, чтобы восстановить его власть в обитаемой части мира, утерянную после восстания богов (см. легенды докосмических народов Флоры, «герой Альенэни», «Шторм»). П-р — бесстрашные воины, преданные хозяину. 2. Продукт п-р трансформации.
Пен-рит трансформация — возвращение биологического объекта в состояние генетической нормы согласно заданным параметрам. П-р трансформация позволяет бороться со всеми известными болезнями, восстанавливает утерянные органы и поврежденные конечности. Возможна только на взрослом материале. Проходит в два этапа. Первый — восстановление механических и химических повреждений. Второй этап — трансформация нервной системы. Основная причина того, что технология не используется повсеместно — то, что преобразованию подвергаются все клетки, в том числе — кора головного мозга. Результатом этого является полное стирание всех видов памяти, замедление психических процессов. П-р трансформация используется только на Флоре, для решения демографической проблемы, однако известна в других мирах Солнечной уже не менее ста лет.
Большой энциклопедический словарь слов-заимствований,
Флора, «Альенна», 314 г. к. в.
Осень. Время воспоминаний. Гашу окурок, откидываю шторы. За ними дождь, окно стало рябым от брызг. Прижимаюсь к стеклу горячим лбом, и слушаю, как он барабанит о подоконник.
Я пропустила контрольное время, значит, сейчас со мной свяжется куратор, и снова начнет брюзжать о том, о чем я не хочу слушать.
Что трансформация — это не больно.
Что пен-рит — это здоровые, нормальные люди. Что жить в любом случае лучше, чем умирать, и что я просто не имею права отказываться.
Моего куратора легко понять. Как же, такой эксперимент псу под хвост. Впрочем, я несправедлива. Гилоис ведет меня с самого начала, все эти три с лишним года. Успел по-своему привязаться. Да и мне он давно не чужой человек.
В одно не верю — что он не видит, сколько в его речах фальши.
Мой сосед — завершивший трансформацию пен-рит. Я вижу его каждый день, я с ним разговариваю, потому что больше не с кем, и другого примера не нужно, чтобы понять, чем я буду через месяц, если соглашусь на второй этап.
Мой сосед улыбается, хихикает и говорит о погоде с интонациями впавшей в детство старушки. Мы очень с ним похожи, словно брат и сестра. Мы высокие и стройные, у нас одинаковые, светло-голубые глаза. И светлые волосы. Он завершил трансформацию год и три месяца тому назад. Его сделали из клона. А меня…
Меня еще не доделали.
Гилоис ждет, что я им все же дам добровольное согласие. Надеется, что усилившаяся боль и страх, в конце концов, сделают свое дело. На выходе получится пен-рит, существо милое, глупое, лишенное памяти. Меня будут учить ходить и говорить, одеваться и пользоваться ложкой…
От этой мысли хочется или самой удавиться или удавить кого-нибудь. Димыч, тебя. Охотно верю, что ты не хотел ничего плохого, когда передавал мое умирающее тельце местным эскулапам. Может быть, тебя даже обманули, не предупредили о последствиях. Но почему, черт побери, ты ни разу не попытался меня найти? Почему не явился сюда, в поселок пен-рит, чтобы посмотреть мне в глаза и сказать, что это действительно так?
Куратор не вышел на связь, я плюнула, решила почитать чего-нибудь, или даже совершить подвиг, прогуляться вокруг коттеджа. С костылями и компенсирующим нагрузки поясом это вполне выполнимо. Вот только дождь не заканчивается.
Было время, когда я не верила, что трансформация совсем «съедает личность», и злилась просто потому, что больно, что осень, что на улицу ни ногой. А теперь не осталось сил даже злиться.
Куратор говорит, что я малодушная дура. Может и так. Но я имею право бояться. Я не клон, и я не анацефал. Мне проще учинить акт суицида, чем допустить, что это я буду ходить с идиотской улыбкой на лице, играть в кубики с картинками и рожать в год по дитю, как крольчиха, не понимая, что происходит, зачем и почему.
Время отсрочки вышло, надо что-то решать. Но сегодня я еще могу думать о чем-то кроме постоянной боли, так что можно потянуть чуть-чуть. Вдруг что-то изменится. Ведь трансформацией на Флоре занимаются уже пятьдесят лет. Не может быть, чтобы не придумали какой-нибудь способ… выход.
Гилоис в ответ на мои осторожные вопросы только по-отечески качает головой и объясняет, что мне нечего бояться. Что не было случая, когда от трансформации кто-то умер. Делает вид, что не понимает причину моего страха.
Саша Лингина, бывший капитан исследовательского космического корабля «Корунд», доживает последние дни в изолированном поселке на далекой колониальной планете в одиночестве и безвестности. Она — невольная жертва эксперимента местных эскулапов, которым удалось отложить неминуемое на несколько лет. Но что с того, если ей не дозволено никакой связи ни с кем из прежних знакомых, и каждый шаг – только под чутким наблюдением опытных кураторов? И все-таки в самом конце судьба подбрасывает ей на порог две такие же пропащие души: сильно простуженного и потрепанного молодого человека и девочку лет десяти. Саша пытается им помочь и сама того не подозревая, кардинально меняет собственное будущее.Внимание, герои курят. Так что, смотрите сами, читать ли столь аморальный текст.2008г
Все доводы, что приводит рассудок, безупречны. Подобно верному и здравомыслящему советнику, рассудок указывает путь из замкнутого круга противоречий. Рассудок, как отчаянный миротворец, пытается развести две армии, спасти от разрушения осаждаемый город. Осаждённые предлагают условия перемирия, даже союза, но другая сторона, осаждающая, отвергает мир, она полагается только на силу и многочисленность войска.
Когда Клотильда обращала свой мысленный взор к той стороне, что противодействовала рассудку, к той части самой себя, что отвергала возможность компромисса, она видела нечто вроде живой чешуйчатой горы, которая возвышалась на столбообразных когтистых лапах, от упрямства и ярости глубоко вросших в каменистую почву.
Чудовище было таким огромным, что сдвинуть его с места, заставить сделать шаг не смог бы даже архангел Михаил со всем небесным воинством. Чешуя чудовища блистала, как самый крепкий отполированный доспех. И в доспехе не было ни трещины, ни вмятины, ни другого изъяна. Стрелы и копья тыкались в эту броню, будто беспомощное котята.
И это чудовище обитало в ней. Возможно, это чудовище и была она сама.
Голов у чудовища было по меньшей мере три: гордыня, самолюбие и тщеславие. А рассудок, будто карлик с игрушечным мечом, подпрыгивал где-то у пятки дракона, пытаясь пощекотать или оцарапать.
Нет, она не могла уступить. Уступить — означало отогнать чудовище, набросить стальные удила на три огнедышащие морды, а рассудку, этому карлику, позволить вцепиться в загривок. Нет, она не могла уступить, не могла унизить себя. В её жилах текла королевская кровь. Она лишится права носить титул принцессы, если уступит безродному.
Но что-то она должна сделать. Должен быть выход. За ней следовала Дельфина. В нескольких шагах — двое конюших. Они не могли слышать их разговор, поэтому Клотильда позволила себе высказать мысли вслух, совершенно не рассчитывая на ответ.
— Как сломать мальчишку и в то же время сохранить в целости его кости?
Она обращалась скорее к самой себе, чем к придворной даме.
— Голод, холод, одиночество. Его этим не запугаешь. Он вырос в монастырском приюте, где всегда не хватало дров, а еда была скудной и постной. Почти как в тюрьме. К тому же, его воспитал упрямый, фанатичный старик, который заразил его аскезой, как неаполитанской хворью. Мальчишка помешан на своём страхе перед геенной огненной. Он воображает себя отроком Даниилом при дворе Навуходоносора. Может быть, Анастази и права. Жаль, если в конце концов, придется последовать её совету.
Клотильда покосилась на Дельфину, будто ждала ответа. Чего ей вовсе не требовалось. Но та сочла необходимым вступить в разговор.
— Если вашему высочеству будет угодно меня выслушать, то я позволила бы себе высказать некоторые соображения.
— Да неужели! (У неё есть соображения?) Говори.
— Отвечая на ваш вопрос, который я невольно подслушала, тот, что касался целостности костей, то осмелюсь заметить, что существуют средства, когда кости остаются целы, а еретик признает свои заблуждения и раскаивается.
— Кожа тоже должна оставаться целой, — сдерживая раздражение, ответила герцогиня. Как же она всё-таки глупа, эта злобная дурнушка.
— Так в моё определение «кости» входят все телесные составляющие, без исключения. Отцы-инквизиторы далеко не всегда прибегают к помощи клещей или клиньев. Они бывают порой милосердны.
Дельфина произнесла последние слова с какой-то странной, почти сладострастной мечтательностью, отчего у герцогини по спине пробежала дрожь.
— Так говори же.
— Бдение, — быстро проговорила Дельфина.
— Что за бдение?
— Это пытка так называется. «Бдение». Тело жертвы остается в неприкосновенности, кости, кожа, ногти. Но жертву лишают сна. Вашему высочеству хорошо известно, что с пищей и водой каждый смертный нуждается в сне и что бессонница — один из самых мучительных недугов.
Клотильда взглянула на придворную даму с интересом.
— Предлагаешь лишить его сна?
— Я всего лишь излагаю свои скромные соображения, — с поклоном ответила Дельфина.
До конца прогулки они более не обменялись ни словом.
Герцогиня размышляла. Предложение Дельфины было не лишено смысла. Любой человек нуждается в пище, воде и отдыхе. Эти природные потребности поддерживают в каждом двуногом жизнь. Лиши его пищи, и он умрёт через сорок дней, воды – через пять.
А если лишить сна? Умрёт ли он? Она знала, что бессонница в самом деле мучительна, ибо в её жизни бывали такие дни и ночи, когда она, из-за болезни или тревоги, не могла уснуть. Это выматывало, лишало способности мыслить. Тело становилось непослушным и вялым. Пальцы, кисти рук наливались свинцом.
Но она не спала только сутки, к началу следующей ночи она пребывала уже в таком изнеможении, что падала и засыпала. А если не спать две ночи, три или четыре?
Герцогиня невольно поёжилась. Нет, она не хотела испытывать нечто подобное. Это должно быть очень мучительно. Он будет страдать, но его кости останутся целы и ущерб будет невелик. Будет достаточно позволить ему уснуть.
Не окажется ли это воздействием на его рассудок? Вздор! Его рассудок устоял даже в тот день, когда её лошади тащили по мостовой труп его отца, оставляя копытами кровавые отпечатки. Рассудок этого юноши крепок.
Впрочем, почему её это беспокоит? Она рассуждает, будто всё это всерьёз. Мальчик затеял с ней игру. Он хочет быть победителем. Он вовсе не отстаивает добродетель, он повышает ставки. Пусть играет дальше. Сам решит, когда ему остановиться. Далеко не зайдёт.
Она поручила своему прево месье Жилю устроить этот маленький инквизиторский подиум. Приставить к узнику стражей, которые не позволят ему уснуть. Стражи будут сменяться каждые четыре часа, чтобы не заснуть самим. Пусть помещение будет тёплым и просторным, чтобы пленник мог двигаться. Так он быстрей устанет.
И пусть ему будет тепло. Потому, что она не хотела, чтобы он простудился. Его тело — это артефакт, священная реликвия. Пусть страдают разум, душа и воля. Пусть он терзается мыслями и воспоминаниями. В этой просторной комнате ему нечем будет себя занять. Его будут изводить праздность и скука.
Но он не сможет найти спасения в дремоте. В комнате не будет ни тюфяка, ни соломы. Ему позволено будет только сесть на короткое время. Но стражи будут зорко следить, чтобы он не вздумал прислониться к стене, чтобы забыться. Ему вообще не позволят закрыть глаза. Не жестоко ли это?
Но он всегда может прекратить пытку. Ему достаточно будет произнести одно слово, и всё кончится. Пусть признает себя тем, кто он есть, подданным. Пусть займёт подобающее ему место и не пытается подняться выше.
Причина всех его страданий — его упрямство, его нежелание смириться. Когда он это поймёт, всё изменится.
Разве не повелел Господь повиноваться? Разве не благословил Он царя? Разве не помазал Саула, поставив его владыкой над Израилем? Да и сам народ пожелал верховной власти. Так сказано в Писании, а, следовательно, исходит от Бога.
В первые часы, когда внезапно произошла перемена участи, когда его освободили от цепей и вместо тесного холодного каземата оставили в просторной почти пустой комнате, наедине с тремя молчаливыми стражами, Геро ничего не мог понять.
Герцогиня распорядилась докладывать ей обо всём, что происходит внизу, в малейших подробностях. В её покои поднимался один из трех надзирателей, кто приглядывал за узником, самый смышлёный. Этот страж отвечал на все её вопросы. И герцогиня с легкостью воспроизводила картину происходящего в собственном воображении. Ей легко было представить первые минуты его замешательства, его недоумения и тревоги.
Вот он строит предположения, изучает находящихся в помещении людей. Кто они? Тюремщики, палачи или такие же узники? Он пытается задавать вопросы. Но встречает молчание. Его как будто не замечают. Его не слышат. Герцогиня по этому поводу так же дала самые строгие указания — чтобы с ним не вступали ни в какие разговоры, ничего ему не объясняли.
Поэтому её прево Жиль выбрал самых немногословных. Это должно было усилить тревогу узника. Пока Жиль не объяснит ему, что его приказано держать там без сна, пока он, Геро, не изменит своего решения.
Время шло. Помимо воли герцогиню не оставляли видения. Она пыталась занять себя привычными делами, совещанием с секретарем и казначеем, рассмотреть жалобу и даже принять посетителей, двух местных баронов с женами, но легче ей не стало. Она пыталась вникнуть в смысл произносимых во время беседы реплик, но мысленно она видела Геро, который метался по огромной клетке, не находя себе места. Да ему там и не было места.
После того, как сменилась первая стража, она знала, что он беспрестанно ходил от одной стены к другой и даже, как показалось надсмотрщику, считал шаги. Других занятий у него не было. Его живой ум, жадный до наук и впечатлений, стал таким же узником, запертым в черепной коробке, как сарацинский демон в медной лампе. Ни строчки со скрытым смыслом, ни латинского стиха, ни столбика цифр.
Мысли, будто сор на ветру, несутся в холодном, пыльном водовороте. Он не способен совладать с ними, они как свора маленьких кровожадных хищников, несут в себе пророчества возможных последствий. Чтобы удержать их и ослабить действие укусов, он считает шаги. Простой ряд цифр удерживает его от безумия, сглаживает вакханалию.
Но сколько он выдержит? Когда упадет без сил?
Он уже знает, на что обречён, поставлен в известность. Он уже понимает, что стражей не обмануть, что ему не позволят задремать, прислонившись к стене. Он не желает обнаружить слабость. Когда одолевает дурнота, головокружение, он падает на колени, но вновь поднимается и продолжает свой путь. Медленно, почти на ощупь, едва переставляя ноги. Он даже не желает воспользоваться единственной поблажкой и сесть на скамеечку для молитв, которую ему оставили.
Оливье спустился вниз, чтобы осмотреть узника после первого обморока, сказал, что у пленника сильно отекли ступни и голени от того, что он слишком долго оставался на ногах.
Он потерял сознание на третьи сутки. Оливье привел его в чувство, но подняться он уже не смог. Руки и ноги перестали слушаться. Стражам теперь приходилось его держать, встряхивать, громко окликать и даже обливать водой, чтобы он не впал в дремотное забытьё.
Он снова теряет сознание. Но этот раз Оливье возвращается встревоженным и настаивает, чтобы пленнику дали передохнуть. Оказывается, обморок затянулся. Оливье с трудом удалось вернуть его к жизни, пульс едва прослушивался.
Она почувствовала неясное облегчение. Она сама ловила себя на том, что равномерно двигается из угла в угол, будто повторяет движения за ним.
Зачем он упорствует? Зачем? Если это игра, то ставки поднялись выше некуда. Она уже не сомневается в его ценности, исключительности. Он уже не просто слуга, он уже фаворит, уже обладает влиянием и полномочиями. Он уже выиграл.
Зачем же он продолжает? Зачем продолжает она? Чего она добивается?
Когда через несколько часов пытку возобновили, он стал быстро терять силы. Его уже не держали, его приковали к железному кольцу.
Она чувствовала, что проигрывает, что поражение неизбежно, но утыкалась в свою чешуйчатую гору и приходила в ярость. Отступить — означало унизиться, явить слабость. Мужчина, безродный, не может быть победителем. Ослепнув от бешенства и какой-то неизбывной боли, она приказала лишить его на сутки воды. Потом будто сама впала в забытье.
Свечи давно погасли. Она сидела в кабинете, обхватив голову руками. За окном шумел ветер, и ветка муторно, назойливо царапала стекло. Звук проникал под кожу, как ржавое лезвие. Этот звук стал походить на чей-то скрипучий насмешливый голос.
Этот голос говорил:
— Он тебе не достанется. Он достанется мне.
И тихий надсадный смешок. Она не понимала, кто это говорит. Да и говорит ли.
Это скрежет мёртвой ветки по стеклу. Вечер раскачивает дерево, и ветка елозит по свинцовому переплету.
Ей подыгрывает выбитая непогодой и временем черепичная бляшка. Ветер цепляет её, как подсохшую корку на ране, бросает, и она позвякивает, глухо отбивая слоги. А ветка скрипит, как старое перо по дешевой бумаге. Выводит слова.
«Он тебе не достанется. Он достанется мне».
В дверь кто-то вошел. Крадучись, но без стука. Шорох кружев. Следовательно, женщина. Анастази. Остановилась в темноте и сказала:
— Он умирает.
В её всегда холодном, без тональности и мелодий голосе не то слезы, не то подавленный стон.
— Умирает, — повторила она ещё глуше. – Позвольте мне сделать это. Пусть умрёт без мучений. Он не заслуживает мучений. Он ни в чём не виноват.
И тогда герцогиня догадалась, чей насмешливый, скрипучий голос она слышала за окном. Это была смерть.
Она уже явилась за своей добычей. И теперь насмехалась над неудачливой соперницей, которая предпочла холодное чешуйчатое чудовище тёплому, юному и прекрасному телу. В перекрестье серебряных лучей ей предстала худая старуха в чёрном балахоне. Морщинистая, пятнистая кожа обтягивала кости, обращая лицо в оскаленный смеющийся череп. Но впалые щёки старухи были покрыты толстым слоем белил, а поверх белил аляписто багровели румяна.
На седых нечесаных волосах старухи подобие венца. Она принарядилась, будто невеста. Её костлявая хваткая рука простерта. Она тянет её к темноволосому юноше.
Юноша поднимает голову, и герцогиня узнает красивое, бледное лицо. Обведенные тенями, запавшие глаза смотрят с немым укором.
«Мой!» — хохочет старуха. «Мой!» Костлявая рука тянется, чтобы коснуться бледного лица.
— Нет!
Герцогиня произнесла это вслух.
— Прошу прощения?.. — Анастази подошла ближе. – Что вы сказали?
— Пусть всё прекратят. Пусть немедленно всё прекратят. К чёрту! К чёрту! Скажи ему, что я согласна.
— Скажите ему это сами, — ответила Анастази, бесшумно выскальзывая за дверь.
Снова в настоящем.
Тодд разглядывал свой список контактов. Их было всего шесть. Аманда была в списке второй. Остальные пять были по порядку: его новым начальником, его прежним начальником, его почившим домовладельцем, девушкой, с которой он познакомился пару месяцев назад и чей телефон оказался выдуманным, и пиццерией поблизости.
Господи, до чего же он жалок.
Его палец замер над именем Аманды.
Она просила его позвонить, но что именно он должен был рассказать ей? Привет, Аманда. Как выяснилось, никакое это не свидание. Как выяснилось, Дирк просто расследует дело. Он частный детектив, я тебе говорил? Так или иначе, ты порадуешься, узнав, что я выставил себя на посмешище. Полагаю, ты заблуждалась насчет Дирка.
Если подумать, он мог бы понять и раньше. Как только они зашли в аквариум, Дирк тут же принялся озираться. Наверняка он позвал с собой Тодда только ради прикрытия. В конце концов, Тодд так кстати ему подвернулся, так кстати им интересовался — так почему было этим не воспользоваться? Тодд даже не знал, что хуже: что он позволил себе поверить в интерес со стороны Дирка или что он был настолько неосторожен, что позволил причинить себе боль.
Аманда сейчас сказала бы ему, что он чересчур драматизирует, так что он отложил телефон подальше. Сейчас ему нужно было не это. Ему было нужно жить дальше. Забыть о невыносимо привлекательных британских детективах с их нелепыми куртками и сосредоточиться на переезде Аманды к нему.
Ему было нужно наладить свою жизнь.
Возможно, начать стоило с телефона. Тодд дотянулся до него, балансируя на самом краю дивана. Сперва он удалил номер своего старого начальника, сделав это с неким удовлетворением. Следующим был его почивший домовладелец, и удаление его имени принесло неожиданное облегчение. Наконец, он удалил выдуманный номер, мысленно извинившись перед той девушкой, к которой он тогда пристал в переполненном баре. После секундного колебания он удалил и номер пиццерии, и теперь в списке контактов остались лишь номера Аманды и Альфредо. Палец Тодда снова оказался над именем Аманды.
Он не успел позвонить Аманде, так как его прервал резкий стук в дверь. Тодд подскочил, телефон выпал из рук на колени. Нахмурившись, Тодд пристально посмотрел на дверь, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть.
Он не знал никого из соседей, Дориан был всё так же мёртв, а Аманда сперва позвонила бы. Оставался лишь разносчик пиццы, который ошибся адресом — такое иногда случалось. При этой мысли в животе забурчало. Отложив телефон на журнальный столик, он поднялся с дивана и подошёл к двери.
Бросив быстрый взгляд в дверной глазок, Тодд потерял дар речи. Он отшатнулся назад, но тут же снова прижался лицом к двери, чтобы посмотреть снова. За дверью стоял Дирк Джентли собственной персоной.
Любопытство взяло верх над обидой. Тодд распахнул дверь.
— Какого чёрта? — спросил он.
— Тодд, привет! — сказал Дирк с ясной улыбкой, не слишком подходящей к ситуации. Тодд в замешательстве смотрел на него.
— Как… Какого… Какого чёрта? — удалось повторить ему.
— Если ты дашь мне минутку, я тебе всё объясню, — ответил Дирк, уже не настолько уверенный в себе. Тодд моргнул.
— Зачем ты пришёл? Нет, стой, откуда ты вообще знаешь, где я живу?
Пожалуй, второй вопрос был поважнее. Дирк в ответ глянул на Тодда так, будто ожидал от него большей сообразительности. Тодд стиснул зубы.
— Я же частный детектив, Тодд. Я этим и занимаюсь.
Тодд замешкался с ответом. Напротив открылась дверь его соседки миссис Джин, пожилой женщины, которая как-то раз поймала Тодда на краже её субботней газеты. Она выглянула в коридор, и Дирк широко ей улыбнулся. Тодд, не раздумывая, схватил Дирка за куртку и втащил в квартиру.
— Так вот в чём дело? — спросил Тодд, выпустив Дирка и отступив от него так, чтобы расстояние между ними не было неприлично маленьким. — Так ты… следишь за мной?
На лице Дирка появилось недоумение.
— С чего бы мне следить за тобой? — спросил он. Тодду уже придушить его хотелось.
— А я знаю? Ты явился ко мне на работу, едва я туда устроился, весь следующий месяц околачивался поблизости, потом пригласил меня в аквариум лишь потому, что это нужно для твоего расследования?
— Да нет. Не поэтому…
Тодд вздохнул. Будто ему было мало этого дурацкого вечера.
— Что тебе тут нужно, Дирк?
— Я пришёл к тебе, — со всей искренностью сказал Дирк. Тодд сжал двумя пальцами переносицу. — Ты расстроился, — продолжил Дирк с вопросительной интонацией, как будто он не знал точно, не был уверен. — И я не понял, что случилось, и подумал, вдруг ты сердишься на меня, и я…
Тодд не выдержал и рассмеялся. Он не хотел этого, но в его записной книжке было лишь два контакта, а Дирк переживал, не сердится ли Тодд на него.
— Я на тебя не сержусь, я на тебя… не знаю, что я на тебя, — сказал Тодд, заметив неприкрытую боль во взгляде Дирка и отчаянно жалея об этом. — Может быть, я на себя самого сержусь. Не знаю. Наверное, мне просто показалось… Вообще знаешь, не важно. Всё нормально.
— Ничего не нормально, — ответил Дирк с такой интонацией, что Тодд растерялся ещё больше.
Тут до него дошло, что они так и стоят посреди гостиной, и что Тодд всё ещё не знает, как Дирк его нашёл. Как и то, зачем Дирк пришёл сюда и зачем вообще пригласил его в аквариум.
— Ты хоть… нашёл того чувака? — спросил он, не зная, что ещё сказать.
Дирк ответил не сразу. Вместо этого он склонил голову набок и прищурился. Тодд смешался под его пристальным взглядом.
— Нет, и кстати, я понятия не имел, что он там будет. Ничего такого я не планировал.
Тодд даже не знал, лучше ему от этой новости или хуже.
— Кто он такой? — вполне резонно спросил Тодд. Дирк пожал плечами.
— Не знаю.
— Ты не знаешь? — вот теперь Тодд опять злился. Дирк был невозможным человеком, совершавшим бессмысленные поступки.
— Без понятия, — подтвердил Дирк. — Но ты видел, как он удирал? Так подозрительно. Тут наверняка есть связь.
Как Тодд уже понял, Дирк был эксцентричным. Ну или сумасшедшим. Может быть, придурковатым. И обычно Тодду это нравилось. Но сейчас он снова хотел придушить Дирка.
— Связь? С чем? — спросил он, точно не зная, хочет ли услышать ответ.
— Со всем. Всё взаимосвязано, Тодд.
Тодд решил, что этого просто не может быть. Наверное, он уснул, и ему всё это снится, что совсем не странно после самого унизительного вечера в его жизни. Он не хотел продолжать этот разговор, но…
— О чём ты вообще?
Дирк растерянно всплеснул руками. Кажется, Тодд ещё никогда не видел Дирка… в таком отчаянии — именно это слово пришло ему на ум. Это его тронуло.
— Этим я и занимаюсь, Тодд. Я нахожу связи. Так я и веду свои расследования. Я не планировал, что мы столкнёмся с тем мужчиной, кем бы он ни был, но как только я его увидел, я понял, что мне нужно догнать его. Прости, пожалуйста, что тебе пришлось в этом участвовать, но ты помог мне обнаружить важную зацепку.
Следить за ходом мысли Дирка было всё равно что пытаться посмотреть фильм на иностранном языке без субтитров. Он мог понять некоторые повороты сюжета, но большая часть происходящего оставалась для него неведомой.
— Всё равно не… И что было зацепкой?
— Ничего! — сказал Дирк с таким видом, будто теперь всё должно стать ясным. Наверное, как раз так и сходят с ума.
— Ничего? — всё же переспросил Тодд.
— Всё взаимосвязано, Тодд, — повторил Дирк. — Ничего тоже взаимосвязано.
Тодд подумал, что Дирк в самом деле сумасшедший. Ну вот, прошёл какой-то месяц, и Тодд влюбился в психа.
— Ты говоришь какую-то фигню, просто чтобы сказать какую-то фигню? Я… Чего ты хочешь?
Тодд понял, что время идёт, хотя если бы это было свидание, то оно могло затянуться и подольше. Но он совсем не так представлял себе их свидание. Дирк смотрел на него с умоляющим выражением лица. Пожалуй, лишь поэтому Тодд не вышвырнул его за дверь.
— Я хочу… Я хотел, чтобы мы… — Дирк погрустнел, отчаяние в его голосе сменилось на растерянность. Тодд сдался.
— Так значит, мы случайно натолкнулись на того чувака. И я был нужен не для отвлекающего манёвра в твоём расследовании.
— Да, — сказал Дирк. — Конечно же, нет.
Тодду хотелось поверить. Так хотелось! Хотя ещё больше ему хотелось притвориться, что этого вечера вообще не было, и предложить Дирку поесть, потому что сначала он именно это и собирался сделать.
— Может, мы… — выдохнул Тодд. Дирк так и стоял посреди его гостиной, всматриваясь в Тодда. И как ни странно, Тодду это казалось совершенно нормальным, хотя и не было таковым. — Может, мы закажем пиццу? — он по-прежнему был голоден. А ещё это помогло бы ему немного прийти в себя.
Улыбка, озарившая лицо Дирка, была просто ослепительной. Тодд слишком поздно сообразил, что удалил телефон пиццерии.
~*~
— И что, часто с тобой такое бывает? — спросил Тодд. Дирк поразмыслил над ответом.
Сказать да было слишком очевидным, тем более, что он так и не понимал, сколько он может рассказать нынешнему Тодду. Он даже не был уверен, что ему стоит сидеть там вместе с этим Тоддом, инструкций для таких случаев не предусмотрено. Впрочем, пиццу они с Тоддом ели постоянно. Собственно, так они обычно и проводили свободное время: Тодд устраивался на одном краю дивана, Дирк — на другом, между ними на журнальном столике располагалась коробка с пиццей и два мерзких американских пива. И если честно, такие моменты были лучшими в его жизни. Он только сейчас понял, как же ему их не хватало.
— Ну, это… издержки профессии, — в итоге ответил Дирк.
Тодд рассмеялся, тепло и уют заполнили пространство между ними, и Дирк больше ни о чём не мог думать. Он знал, что должен заниматься расследованием, хотя бы рассказать о произошедшем Фаре, ведь тот мужчина в аквариуме несомненно как-то связан с делом, но у Тодда было так славно, диван был таким удобным, а пицца настолько вкусной, что он не мог заставить себя сдвинуться с места. Было так легко представить, что всё в порядке, что нынешний Тодд — это его Тодд, и что не нужно никаких расследований, чтобы вернуть его обратно.
— Если честно, я себя чувствую немного глупо, — сказал Тодд, покачав головой. На его стороне столика стояла пустая пивная бутылка. У него в руке была вторая, из которой он успел выпить примерно половину. Он заметно успокоился после доставки еды. — Да что и говорить, я почти всегда веду себя как идиот.
— Никакой ты не идиот, — сказал Дирк, не успев себя остановить. — Я считаю, ты просто замечательный, — добавил он, окончательно потеряв контроль над своей речью. На другом краю дивана Тодд изумлённо распахнул глаза.
Он ещё с полминуты смотрел на Дирка, прежде чем отвернуться. Дирка поразил румянец, появившийся на щеках Тодда. Это было смутное напоминание о том, что перед ним не его Тодд. Его Тодд никогда не краснел, во всяком случае, из-за Дирка.
Дирк потянулся за новым кусочком пиццы.
Теперь ему стало видно окно, на подоконнике были расставлены фотографии. Дирк заметил незнакомую фотографию: на ней был не кто иной, как Аманда, смотревшая вдаль, будто фотограф подловил её в момент задумчивости. Это могла бы быть замечательная фотография молодой женщины, если бы не отблеск боли в её глазах.
Тодд, по-видимому, проследив за взглядом Дирка, хмыкнул.
— Это моя сестра, — пояснил он, будто испугался, что Дирк подумает иначе. Дирк посмотрел внимательно.
— Да? — спросил он.
Такие разговоры он любил. Он любил их здесь, потому что мог узнать что-то новое для разгадки дела, но он любил их и в своей временной линии, потому что раньше ему некому было довериться и никто не спешил довериться ему. И когда это произошло с Тоддом, он получил подтверждение тому, что у него наконец-то есть друг.
— Это Аманда, — сказал Тодд. — Она классная. Я сейчас уговариваю её переехать сюда, ну я имею в виду, в город.
— А сейчас она где? — спросил Дирк, и так уже зная ответ.
— В Шорлайне, — ответил Тодд. — Это на север отсюда, но там мало что есть, и она мало куда ходит, так что…
Тодд умолк, и Дирк отлично понимал, что сидит, наклонившись вперёд и внимательно слушая в надежде выяснить, из-за чего нынешний Тодд так отличается от известного ему. Он уже знал его достаточно хорошо, и мог понять, когда тот собирался поделиться чем-то очень личным. То, как Тодд замолчал, будто решая, продолжать или нет, немедленно привлекло внимание Дирка. Дирк оставался неподвижным, смотрел и ждал. Тодд не разочаровал его.
— Несколько лет назад… Вообще-то уже больше, чем несколько. Аманда попала в автокатастрофу. Случился пожар. В общем, когда её смогли вытащить, четырнадцать процентов поверхности её тела были покрыты ожогами третьей степени… В основном руки. Ей смогли сделать пересадку кожи, но всё равно остались шрамы, и нервные волокна не везде восстановились. Мы так и…
Тодд взмахнул рукой, Дирку лишь оставалось додумывать оставшееся самому. Из газетных вырезок и полицейского рапорта он и так знал о произошедшем, но рассказ Тодда был более реалистичным. А ещё он подтверждал отсутствие парарибулита.
— Как хорошо, что у неё есть такой брат, как ты. Ей повезло, — сказал Дирк.
Во взгляде Тодда была благодарность и какая-то нежность, будто ещё никто никогда не говорил ему, что он хороший брат. Как будто никто никогда не говорил ему что-то приятное. Дирку было ясно, что Тодд рассказал ему не всё — хотя если бы он не знал Тодда так хорошо, то вряд ли смог бы это понять — но при этом у Дирка сложилось впечатление, что Тодд никому столько не рассказывал уже очень давно.
— У меня нет ни братьев, ни сестёр, — признался Дирк, ощущая, что должен ответить откровенностью на откровенность. Его Тодд это и так знал. Но не нынешний. — Я единственный ребёнок в семье. Довольно одинокий, особенно после того, как мои родители… ну…
Вообще-то он не хотел рассказывать о своих родителях — даже своему Тодду — но упомянуть о них сейчас было уместно, Тодд заметно подался вперёд.
— Сколько тебе тогда было? — спросил он.
— Одиннадцать, — ответил Дирк, пытаясь понять, стоит ли откровенничать дальше. Он не знал наверняка, но вроде бы в этой вселенной «Чёрное крыло» не появлялось.
— Сочувствую… Ну то есть, я знаю, каково это и как это хреново, так что… мне очень жаль.
Дирк не был знаком с родителями Тодда, и, учитывая все обстоятельства, ничего странного в этом не было. Но иногда ему было интересно, какие они. А ещё ему казалось, что было бы здорово, если бы в его жизни был кто-то, кто захотел бы познакомить его со своими родителями.
— А тебе сколько было? — спросил Дирк, повторяя недавний вопрос Тодда. Выражение лица Тодда стало печальным.
— Двадцать три, — ответил он. — Они… они были в той же машине, с Амандой.
Дирк о стольком хотел его расспросить! Столько всего выяснить. Но зная Тодда — своего Тодда — уже почти год, Дирк понимал, что нельзя заходить слишком далеко. Так что он мягко улыбнулся Тодду, наблюдая, как тот отставил в сторону своё пиво и замер, будто в нерешительности. А после придвинулся немного ближе к Дирку.
Его Тодд не сделал бы ничего подобного, и Дирк на мгновение смутился, пока его не озарила вспышка интуиции, сразу же всё прояснившая.
Господи, ну надо же было быть таким идиотом!
И к тому же, отвратительным человеком, потому что он явно кое-что не заметил раньше в нынешнем Тодде — интересно, а на его Тодда это тоже распространялось? Ведь это могло быть важным. Дирк поразмыслил, но так ни к чему и не пришёл. В любом случае, сейчас у него был выбор. Он мог остаться, и пусть Тодд придвигается к нему ещё ближе, пусть случится то, к чему всё и шло, потому что, если быть честным перед самим собой, Дирк хотел этого больше всего на свете. Или же он мог удержаться, рискуя причинить боль нынешнему Тодду, но если он останется, то его Тодду будет потом ещё больнее.
Бестолковый Дирк, вечно он влюбляется в каждого Тодда Бротцмана.
— Тодд, — сказал Дирк серьёзно. Тодд замер. Между ними ещё оставалась пара футов, но это расстояние казалось вполне преодолимым. Всё тело Дирка гудело от нерастраченной энергии.
— Я… я хотел принести ещё пива. Ты хочешь? — спросил Тодд, и в его голосе снова чувствовалось напряжение. Он так быстро поднялся, что Дирк был готов убедить себя в совершенно ошибочной интерпретации его поведения. Но Тодд избегал его взгляда, и Дирк заключил, что понял всё верно.
— Хотел бы, но пожалуй, не стоит, — сказал Дирк, и это было правдой лишь наполовину. Он действительно не хотел пива, и он действительно хотел остаться с Тоддом.
Стоя возле дивана, Тодд смотрел в кухню, и Дирк знал, что там на стене висят часы.
— Да, пожалуй, уже поздновато, — сказал Тодд.
Не так уж и поздно было, хотя Дирк не отличался хорошим чувством времени. И всё же, это была отсрочка, и он знал, что должен ею воспользоваться и заставить себя отказаться от того, чего ему очень хотелось.
Он так и не мог понять, права ли его интуиция, но рисковать было опасно.
Дирк поднялся с дивана. Тодд смотрел на него так, будто ему не по себе и он не знает, как себя вести. Дирк всё отдал бы за возможность набраться опыта в подобных вопросах, только бы узнать, как помочь Тодду почувствовать себя более раскованно.
Вот с его Тоддом таких проблем не было. Его Тодд просто сказал бы, что хватит болтать и пора спать. Его Тодд запросто мог уснуть посреди разговора, и Дирку оставалось лишь укрыть его одеялом и тихонько покинуть квартиру. Его Тодд мог выставить его за дверь со смущённой улыбкой и пообещать, что утром они продолжат с того же момента, где остановились.
Его Тодд вряд ли собрался бы поцеловать Дирка.
— Наверное, стоит как-нибудь повторить, — сказал Дирк, точно зная, что обычно так и говорят.
Это была подходящая фраза, Тодд заметно расслабился, услышав её, и мягко улыбнулся.
— Вообще-то, — начал он, снова нервничая так же, как тогда, когда он сдвигался на диване в сторону Дирка. Дирк замер, едва дыша в ожидании продолжения. В этот момент было так легко представить, что это его Тодд. Что это один и тот же человек. — Аманда… моя сестра собирается приехать в эту субботу. Я хотел сходить с ней куда-нибудь. Если ты решишь присоединиться, будет круто.
— Я с удовольствием! — ответил Дирк, не успев себя остановить. Хотя если подумать, это была кошмарная идея, и Фара была права — ему и правда нужно было воздержаться от отношений с Тоддом. Но перспектива увидеть Аманду, понять её место в этом уравнении… Это не было предчувствием, но все его инстинкты убеждали, что нужно согласиться.
— Ну отлично! Супер! — сказал Тодд. Дирк не мог определиться, что сделать дальше.
Нужно было идти. Он точно это знал. Стоит ему остаться, и он непременно наделает глупостей, например, обо всём расскажет Тодду и предложит остаться навсегда в этой вселенной, потому что тут у Тодда нет парарибулита, а у Дирка есть шанс на отношения с ним.
— Тогда до субботы, — сказал Дирк, направляясь к двери. Тодд остановил его на полпути.
— У меня даже нет твоего номера, — сказал он, подходя гораздо ближе, чем прежде. Дирку потребовалась пара секунд, чтобы понять, о чём он.
— О, у меня не… — как же объяснить, что его телефон тут не работает, агентство не подписывалось на межпространственные тарифы. — У меня ещё мой старый британский номер, — придумал он. — Всё никак его не поменяю.
Тодд сдался.
— Ну ладно, тогда не…
— Я могу тебе его продиктовать, — сказал Дирк, несколько беспокоясь о том, на кого попадёт Тодд, позвонив на этот номер. — Но я даже не ношу его с собой. Роуминг дорогой, и вообще. Давай лучше я тебя встречу. Если ты скажешь, где и во сколько. Или давай я зайду сюда? Можно опять в семь.
В этих отчаянных попытках убедить Тодда, что всё в порядке, Дирк понял, что делает ровно то, что Фара просила его не делать. Как раз то, что он только что пообещал себе не делать. И ещё он понял, что когда-нибудь ему придётся объяснять всё это другому Тодду — своему — и Дирк сильно переживал насчёт того, чем закончатся эти объяснения.
Только вот сейчас нынешний Тодд смотрел на Дирка, и улыбался, и был так близко, что Дирк легко мог бы склониться к нему и…
Пробормотав слова прощания и обещания новой встречи, Дирк заставил себя выйти. В коридоре он прислонился к стене, чтобы перевести дух. Единственное, что его утешало, это острая уверенность в том, что Тодд сейчас занят примерно тем же.
Чёрт, во что он опять впутался? И точно ли он хочет выпутываться? У нынешнего Тодда был шанс на счастливую жизнь. На жизнь без парарибулита. На жизнь, в которой есть его сестра. Какое Дирк имел право отнимать у него эту жизнь?
— Вот хрень, — пробормотал он по дороге на улицу. Должно быть, Фара его просто убьёт.
~*~
За пять, почти шесть недель до этого, плюс два дня.
Дирк осматривал улицу со стороны водительского сиденья, уверенный, что Тодд делает то же самое со своей, пассажирской, стороны. Выбором машины он был не слишком доволен — он хотел спортивную тачку, желательно, ярко-жёлтую. Тодд убедил его остановиться на модели подешевле, это была «Киа Рио» скучного красного цвета.
— Ну правда, Дирк, Фара нас убьёт, — Тодд никак не мог перестать нудеть насчёт этой машины.
— В поток мироздания общественный транспорт не ходит, — сказал ему Дирк, полагая, что аренда машины для дела вполне оправдана.
Да так и было. Расходы возьмёт на себя их клиент, кем бы он ни был. И Дирк был уверен, что они узнают это, как только разберутся, что вообще является предметом их расследования.
— Мне любопытно, — поинтересовался Тодд, — сколько машин ты взял в аренду и не вернул?
Дирк насмешливо взглянул на Тодда.
— Вообще-то всего одну, и ту я не то чтобы не вернул, а поменялся с поваром на джип, помнишь?
— Ага, помню. И как потерял джип, тоже помню. ЦРУ в этот раз не станет тебя прикрывать, если и с этой машиной произойдёт нечто подобное.
Повинуясь необъяснимому импульсу, он свернул на перекрёстке направо и лишь после этого ответил.
— Разве не для этого нам нужна страховка?
Он скорее почувствовал, чем увидел направленный на него взгляд Тодда.
— Ну да. Но она действует, только если ты не нарушаешь правила и условия её использования. А за последние… — он покосился на свои часы, — три часа ты нарушил правил двенадцать.
Дирк поразмыслил над его словами. Вполне возможно, что Тодд был прав.
— Ты такой практичный, ты знаешь? — сказал Дирк, на этот раз резко сворачивая влево. Тодд схватился одной рукой за переднюю панель, а второй — за дверь, чтобы не завалиться вбок. Дирк тут же снова свернул направо.
— Ну кому-то из нас надо быть практичным, — пробормотал Тодд. Дирк не удержался и улыбнулся.
— Ты совершенно прав, — сказал он. — Поэтому я ещё больше рад тому, что мы познакомились, хотя конечно, я и так был рад. Это просто невероятно — быть знакомым с таким человеком, как ты, Тодд Бротцман.
Если бы он не поворачивал опять направо, он мог и не заметить, как Тодд качнул головой в ответ на комплимент, и как кончик его носа непривычно покраснел. Дирк постарался запечатлеть в памяти это зрелище, а потом резко затормозил. Где бы они ни были, они приехали в нужное место.
Тодд вышел из машины следом за Дирком и очутился в тесном узеньком переулке, зажатом между приземистыми зданиями промышленного вида. Дирк понятия не имел, где они. Он уже достаточно долго пожил в Сиэтле, чтобы ориентироваться в нём, но при расследовании большинства дел он перемещался по велениям инстинкта, что точного знания города не требовало. А сюда автобусы вообще вряд ли ходили.
— Ничего себе, — сказал Тодд. Дирк пошёл за ним вдоль вереницы припаркованных напротив грубо разрисованной стены машин. Вместе они уставились на прыгающего через обруч дельфина, нарисованного по шаблону на штукатурке. — Но как ты…
— Да ладно, Тодд, не смотри на меня так. Я просто ехал по навигатору.
Продолжая стоять рядом, Тодд взглянул на Дирка раздражённо и недоверчиво.
— Ты ввёл в навигатор какую-то фигню. Он выдал ошибку и построил какой-то маршрут, и мы приехали сюда. Я… хотя знаешь, забей. Не хочу об этом знать.
С этими словами он вынул свой телефон, и, когда Дирк раскрыл рот, чтобы вставить хоть слово, Тодд уже фотографировал картинку. Дирк ожидал, что Тодд сфотографирует и само здание — это был уже четвёртый найденный ими дельфин, но вместо этого Тодд убрал телефон и склонил голову набок, рассматривая рисунок.
— В чём дело? — спросил Дирк. Тодд дотянулся до изображения и провёл по нижнему краю обруча большим пальцем, размазывая краску. Палец почернел.
— Ой, — сказал Дирк, оборачиваясь.
Казалось, разом произошло множество событий. Тодд беспомощно размахивал рукой, из которой выпал телефон. Дальше по улице с парковки выехал белый фургон. Он оказался на углу одновременно с почтовым грузовиком, водитель которого рассматривал что-то у себя на коленях и не заметил фургон. Автомобили столкнулись. Задняя дверь фургона распахнулась, вроде бы случайно. Мужчина в синем комбинезоне выпал наружу, его руки были связаны, а голову закрывал капюшон.
Он упал на землю, его взгляд — или то, что Дирк принял за взгляд — метнулся вокруг и тут же выхватил Дирка и Тодда. Тодд упал на колени, вскрикнув от боли. Ещё один фургон появился на противоположном конце улицы. Не отрываясь от наблюдения за происходящим, Дирк достал из нагрудного кармана таблетки Тодда.
— Тодд, — позвал Дирк, опускаясь на колени рядом с ним. Он уже много раз видел приступы Тодда и отлично знал, что нужно делать. Снова позвав Тодда по имени, Дирк осторожно взял его за вторую руку, не ту, которой Тодд неловко размахивал. Второй фургон развернулся, запирая человека в комбинезоне между грузовиком и обоими фургонами. Из задней двери первого фургона выскочил ещё один человек. Он поднял что-то, подозрительно похожее на пистолет, и направил его на человека в комбинезоне. Дирк затаил дыхание. Он вложил одну таблетку в руку Тодда, которую продолжал держать, и помог Тодду донести таблетку до рта. Тодд раскусил её.
— Тодд, всё хорошо, — снова и снова повторял Дирк, а в это время из второго фургона возник третий человек, подступая к человеку в комбинезоне сзади — тому пришлось сдаться, он поднял руки за голову и опустился на колени. Третий мужчина воткнул что-то в его бок. Судя по отсутствию крови, это был не нож, а шприц. Человек в комбинезоне повалился на землю. Тот, что был с пистолетом, предъявил водителю грузовика что-то вроде значка, и указал ему оставаться в грузовике, пока третий мужчина волоком затаскивал человека в комбинезоне во второй фургон.
Дыхание Тодда восстановилось, его рука перестала дрожать. Задняя дверь первого фургона захлопнулась, и оба фургона уехали с места происшествия, оставив лишь почтовый грузовик.
— Удар током, да? — спросил Дирк. Такие галлюцинации были чаще всего. Тодд кивнул.
— Хорошо, что только в одной руке на этот раз.
— Ещё болит? — страшнее всего обычно было самое начало приступа, но таблетки действовали медленно, и боль утихала постепенно, иногда на это уходил целый час.
— Нормально, — сказал Тодд, хотя Дирк понимал, что это не так. Продолжая стоять над Тоддом, он обернулся и посмотрел на водителя грузовика, пытающегося оценить ущерб, нанесённый столкновением. Он сомневался, что Тодд заметил хоть что-то из произошедшего. Теперь он думал, не могло ли ему всё это привидеться.
— Ладно, пойдём тогда обратно в машину.
Лишь несколько раз Тодд позволял Дирку помочь ему подняться на ноги. Это был один из таких случаев. Он тяжело навалился на Дирка, и был пугающе горячим. Дирку стоило усилий никак не отреагировать на это, и, когда они добрались до машины, у Дирка было что-то вроде головокружения. Водитель грузовика вынул телефон и яростно жестикулировал, разговаривая по нему. Дирк помог Тодду забраться в машину, и убедившись, что с ним всё в порядке, вернулся к зданию, чтобы поднять телефон Тодда. Экран каким-то чудом уцелел, но корпус был поцарапан, а на углу появился скол. Набрав пароль, Дирк сделал ещё несколько снимков и вернулся к машине.
Тодд более-менее пришёл в норму, пока ждал в машине.
— Держи, — сказал Дирк, протягивая телефон. Тодд посмотрел на него так, будто он в любой момент может взорваться. Тогда Дирк положил его на приборную доску.
— К Роуди или домой? — спросил Дирк. Тодд откинулся на спинку сиденья.
— Домой, — ответил он.
Вбив адрес Тодда в навигатор, Дирк пустился в обратный путь.
У меня в соседней квартире живёт амёба с жёлтыми волосиками на пузике. Так я вам скажу: они бесцветные. А вы уж никому не передавайте. Они ей страшно нравятся. Как только лето началось — она с балкона не выползает. Загар пытается приобрести и форму, а то в тапочки уже не влазит. С таким пузиком никто бы не был рад, если бы влазила. Пузико миленькое, честно сказать, даже очень миленькое. А положа руку на пульс — так и вообще огого. Это на мой скромный вкус. Я самец амёбы, настоящее мачо, уж я в этом знаю толк.
Так вот: нафига ей эти жёлтые волосики на пузике сдались? Я ж и так из тапочек готов выпрыгнуть, как её вижу. Но они бесцветные, я вам клянусь. А с этим новым кремом «под загар» — они ещё в два раза бесцветнее. Я ей говорю:
— Инфузория Андревна, вот честное слово, прямо вам говорю, положа руку на…
А она перебивает и не даёт досказать:
— А вот не надо мне ваших честных слов! Вы бы мне лучше бульончику в бутылочке, да и крем для загара заканчивается.
Конечно, заканчивается, с таким-то пузиком. Но мачо — это не только тапочки и интерес к даме. Мачо — это ещё и умение держать дистанцию на минимуме. Одна ложноножка здесь — другая там.
— Пжалте, вот ваш крем за ради загара, а вот и бутылочка. И кстати, с двумя соломинками, если вы не против.
Как же — против? С таким-то мачо. Поздно, милочка. Теперь мы — сообщающиеся сосуды через соломинку.
Я — необычное мачо. У меня есть вкус. Не только к крепким напиткам или, допустим, к соседкам. (Какая соседка? Стенку-то снесли.) У меня есть вкус к прекрасному. Так вот, таких волосиков, как у Инфузории Андреевны на пузике, в природе больше не сыщешь.
А она на солнышке жмурится, так бы и залапал всю и съел бы. Да куда уж больше? Сижу, любуюсь, смотрю как на пузичке у неё волосики золотятся.
Всё это, конечно, хорошо — балкон, бульон, соломинки. Но чего-то не хватает. Интиму. Поманил её в спальню. Не идёт. Передвинул бутылочку — не идёт. Начал шептать страстные гадости — отмахнулась, как от мухи. Пришлось ползти в магазин за новым монитором. Ну там уж я ей показал свою коллекцию аниме. И на интернет подсадил. Теперь вот играем с ней. Не всё же только вирусам. Она в монитор, а я — то на монитор, а то на неё. Хороша, зараза! И волосики у неё на пузике не жёлтые, а золотистые прямо какие-то при свете монитора…
Кто сказал «бесцветные»? Я сказал? А в рыло не хочешь?!
2. ДУХОВНАЯ ПИЩА
Если вы думаете, что мачо — значит дурак, то я вам скажу: «Ха!» Мы с вами живём в разных измерениях и мыслим разными категориями.
Хотя, может, и встречаются дураки. Мне выяснять некогда. Как увижу, кто на Инфузории Андревны пузико заглядывается — сразу в лоб. А коэффициент интеллекта при сотрясении не принято спрашивать.
Кстати о тапочках. Не знаю, зачем их изобрели, но это не оружие. Точно вам говорю. То, что в тапочках прячется — может быть оружием, но сами тапочки — розовые пушистые и с бантиками — летят в меня один за другим и радуют душу.
— В доме нет ни крошки духовной пищи! Идите в библиотеку немедленно!
А я что? Не знаю, как пройти в библиотеку, что ли? Одна ложноножка здесь — другая там! Подвиг во имя прекрасной дамы? — да запросто. Взял у охранника рупор и рявкнул на всю библиотеку:
— А сейчас! Только в нашей библиотеке! Ради всей бесконечности любовного чувства, меня переполняющего! Подвиг во имя прекрасной дамы! — Для вас, о моя несравненнейшая Инфузория Андревна! За ваши золотистые волосики!
Упал и отжался два раза.
А? Каково?
Книжки в меня так и полетели. Только успевай собирать. Набрал две корзины духовной пищи, принёс:
— Кушайте, обожаемая!
Да и сам через соломинку приобщился.
3. Я — ПАРАНОИК
Приобщился к классике. Травка зеленеет. Солнышко блестит. Посмотрел блог новостей о погоде. Красота. И температура воды в реке. Значит, и река есть. У меня интуиция.
— А что, наилюбезнейшая? — не зафигачить ли нам пикничок на травке да под солнышком?
Пикничок, так пикничок. Что надо — сварил. Остальное порезал и зажарил. Бутылочку с бульончиком прихватил, крем для загара и обожаемую с книжкой.
Прибыли. Расположились. Солнышко блестит. Загорает над книжкой. Охраняю от мух.
— Ах, если б вы знали, какие гадости мне вам хочется говорить!
Заинтересовалась.
— Я — не поэт. Но за точность цитирования не ручаюсь. В общем, что-то типа…
Как мне не стыдно? А не пойти ли мне?..
А я без проблем. Одна ложноножка здесь — другая там. Сходил. Принёс две мороженки.
Всё понял.
— Кто этот тип в кепочке?
— Это ваш друг? А я ваше животное? А вы просто друзья? А я параноик?
Упал два раза. Один раз отжался. Хотел передислоцироваться с речки на балкон, но не смог разглядеть дорогу из-за примочки. Нежнейшая забота обо мне привела к полному растеканию организма в кисель. Пикник стал завершающей деталью картины неземного блаженства.
— Ах, Инфузория Андревна, что вы со мной делаете…
Взял себя в руки:
— А теперь я должен вам что-то сказать серьёзное, кроме шуток. Я вас очень люблю. Очень-преочень.
Имеет смысл бывать в общественных местах.
Чудесное утро. Девочки немного сонные, но веселые. Миу осваивается, перестала выглядеть запуганным зверьком. Марта сообщила, что к вечеру со Стасом соберут первый монитор для котов. У меня большие планы насчет этих мониторов. Но советую первым делом собрать не монитор, а компьютерный проектор. Картинка на мониторе более сочная, но большой просто в машину не войдет.
В машине Миу тоже освоилась. Ничуть не боится, и всю дорогу
расспрашивала Линду, сколько соли люди едят. Как я понял, Линда вчера в очередной раз разыграла Шурртха.
А, нет. Разговор — о системе терморегулирования организма. Прратты не потеют. Зато научились как-то очень эффективно сбрасывать тепло через дыхание.
Прилетели раньше, чем обычно, гости еще не собрались. Но нас
встречают самые важные лица Дворца во главе с самим Владыкой. Шурртх чем-то озабочен. Похоже, решил мне дверцу открыть.
Точно озабочен. Только не мной, а Миу.
— Чем вы вчера напугали Шурртха? — вполголоса спрашиваю у Линды.
— Миу спрятала хвост, будто отрублен. И надела самый страшный ошейник с кольцом для цепи, — оглянувшись, сообщает девушка. — Шурртха вчера чуть кондратий не хватил.
— Вижу, у вас хорошее настроение, — встречает нас Владыка.
— Линда вчера была в гостях у Шурртха. Взяла с собой Миу. И они разыграли бедного, — вкратце пересказываю историю, чуть сместив акценты на Линду. Владыка смеется, подзывает рабыню, разворачивает к себе спиной и, шутливо браня, треплет за уши.
— Таки, сохранила хвостик.
Миу смущается. Надо помочь девочке.
— Мой друг, я не застал войны с рыжими. Не заработал мечом и кровью право рубить им хвосты. Да и как можно губить такую красоту? Миу обещала вечером показать мне танец живота.
— Может, не будем дожидаться вечера? — Владыка теряет интерес к рабыне и оборачивается ко мне.
— Может, и не будем… — я вопросительно смотрю на Миу.
— Рабыня всегда готова, — бормочет бедная, совсем смутившись. Даже ушки прижала.
— У меня сегодня тоже есть, чем развлечь гостей, — сообщает Владыка по дороге в присутственный зал. Занимаем места, положенные по этикету. Гости на своих местах. Бренчит какой-то струнный инструмент, высокий голос с переливами тянет мелодию. Значит, Владыка просто хотел встретить нас без лишних свидетелей.
Владыка хлопает в ладоши, и в зал вводят напуганного… судя по
костюму, купца средней руки.
— Садись, уважаемый, и расскажи всем, что вчера видел, — владыка плавным движением руки указал купцу почетное место на возвышении. Рабыня тут же поставила перед ним поднос с напитками и яствами. Купец затравленно огляделся.
— Смелее. Мы все внимаем тебе, — подбодрил Владыка.
— Прошу простить меня за грубую речь, — начал купец. — Вчера я
возвращался в город из Харрнаба, где был по торговым делам. Путь неблизкий, два перехода. Но я торопился и решил пройти его за день. Оседлал самого быстрого сарфаха и отправился с первыми лучами солнца. Но путь был долог, сарфах устал и ночь встретила меня в пустыне. Можно было остановиться и
переждать темноту в песках, но я доверился умному животному.
И тут случилось это. Я увидел вдалеке два пылающих глаза. Они быстро приближались. Я остановил сарфаха и отправил просьбу звездам сохранить мою жизнь. А в ответ услышал девичий смех. Признаюсь, был напуган. Но чудище с огненными глазами не причинило мне ни малейшего вреда. Напротив, оно вежливо поздоровалось со мной, пожелало мне всяческих благ и сказало, что вскоре я прибуду в город.
Так и случилось. Не прошло и четверти стражи, как я ехал по улицам города. Вот то, что я хотел сказать.
— Что ты думаешь об этом, уважаемый, — спросил купца Владыка.
— Я думаю, что вел себя недостойно. Даже не ответил на приветствие. Теперь чудище может обидеться и не будет столь добро к путникам.
— Ты сказал, уважаемый, что его глаза светились. Опиши, что еще ты рассмотрел.
— Глаза! Они были огромны и ослепляющи. Меж ними было вот столько! — он развел руки чуть шире плеч. — Я сидел на сарфахе, и глаза были на уровне моей груди. Их свет меня ослепил, и больше я ничего не видел. Но голос чудища мог принадлежать молодой красивой девушке. Я думаю, чудище было молодо и по-своему красиво.
— Хозяин, он нас с Линдой вчера встретил, — зашептала Миу мне на ухо.
— Точно? — спросил я Линду.
— Точней некуда. Встретились на самом выходе из города. Миу с ним поздоровалась. Но потом я сразу погасила фары и поднялась на сто метров.
— Тогда шепни об этом Владыке, — посоветовал я. Линда поднялась, семенящими шажками приблизилась к Владыке и долго с ним шепталась, пока гости мучили вопросами купца.
Когда Линда вернулась на место, Владыка хлопнул в ладоши. Наступила тишина.
— Одну историю мы выслушали. Теперь выслушаем вторую. Миу, чудище мое, выйди вперед и расскажи, чему ты вчера была свидетелем, — велел Владыка. Миу прижала ушки и вышла вперед. Владыка усадил ее между собой и купцом.
— Глупая рабыня не знает, с чего начать.
— Начни с того, где вы провели вчера вечер.
— Госпожа Линда вчера посетила дом господина Шурртха, чтоб
познакомиться с его семьей и наложницами. Госпожа взяла с собой бестолковую рабыню. Господин Шурртх встретил госпожу Линду с почетом и уважением. Застолье проходило интересно, бестолковая рабыня развлекала хозяев танцами и рассказами. Из-за бестолковой рабыни госпожа засиделась в гостях до темноты, и назад мы выехали уже ночью. Чтоб не сбиться с дороги, госпожа
зажгла два ярких фонаря. Это такие специальные дорожные фонари, фары называются. Чтоб глаза седокам не слепили, у них за огоньком зеркало вроде плошки.
Ночь была темна и тиха. Госпожа правила, а бестолковая рабыня
пыталась развлечь ее беседой. Мы шутили и смеялись, а над нами мерцали звезды.
За городом мы встретили путника на сарфахе. Госпожа случайно ослепила его светом наших фонарей, он даже прикрыл глаза рукой. Чтоб не сердился на нас, бестолковая рабыня поздоровалась с ним, пожелала ему удачи во всех делах и добавила, что город совсем близко. И мы поехали дальше. Вот, наверно, и все, что бестолковая рабыня должна рассказать
почтенной публике. Рабыня еще раз просит прощения у путника за то, что мы ослепили его ярким светом.
Миу прижала ушки, свела брови домиком и жалобно посмотрела на купца. Волна пофыркивания гостей переросла в громовой хохот.
— Сядь на место, ночное чудище, — велел Владыка, когда смех стих.
— Хотя, постой. У кого-нибудь вопросы к чудищу есть?
— Не скажет ли уважаемое чудище, что за фонари принял путник за глаза чудовища?
— Миу, сходи к машине, попроси у Петра самый мощный электрический фонарь, — велел я. Интересно, откуда она узнала, как фары устроены?
Миу взглянула на Владыку, тот кивнул, и девушка пулей выскочила за дверь.
Я на всякий случай нажал сигнальную кнопку на поясе, привлекая внимание Петра, и сказал Линде:
— Сейчас Петр даст Миу электрический фонарь, а ты покажешь, как он работает.
Слова предназначались не Линде, а Петру, чтоб ввести его в курс дела.
Миу вернулась очень быстро, с двумя мощными фонарями в охапке. Взяла в каждую руку по фонарю, включила и обвела лучами зал.
— Это и есть те самые глаза чудовища? — спросил кто-то из середины зала.
— Нет, господин. Это другие, похожие. Те остались дома. Бестолковой рабыне кажется, те светили ярче.
— Ночью любой фонарь кажется ярче. Садись, ночное чудище,
— усмехнулся Владыка.
Я забрал у Миу фонари и преподнес их в подарок Владыке. Владыка тут же подарил один купцу, подозвал управляющего, велел добавить к подарку халат и кошель, накормить на кухне и отправить с почетом домой.
В перерыв перед обедом мы с Владыкой вышли из Дворца и направились к саду. Миу, как и положено по этикету, следовала на три шага позади нас. Петр вышел из машины и помахал мне рукой. Об этом мы с ним договорились еще перед отлетом.
— Прошу меня простить, друг мой, но должен отлучиться на несколько минут. Петр хочет мне что-то сказать. Миу, развлеки Владыку рассказом или беседой. Если что — ты знаешь, как меня позвать.
— Я подожду в беседке. В той самой, — улыбнулся мне Владыка.
В машине Петр затемнил стекла и купол, переключил телеметрию ошейника Миу с дисплея очков на большой экран и включил звук. Поле экрана разделилось на девять окон, восемь показывали видео с камер ошейника, на девятом, центральном, мелькала цифирь — координаты, расстояние, направление, скорость и какие-то медицинские параметры. Пульс и кислород
были мне понятны, остальные — темный лес.
— … не обижает тебя? — услышали мы конец фразы.
— Что ты, папа. Он самый-самый-самый лучший хозяин! Я столько раз провинилась — хоть бы раз подзатыльник дал. Пожурит, да еще утешит. Комнату мне дал. Большущую! У них маленьких комнат просто нет.
— Работать много заставляет?
Миу на секунду задумалась.
Много, пап. Но ты не думай, не больше чем других. И работа легкая. Самая тяжелая была, когда я воду для фонтана таскала. Но это я сама, никто не приказывал. Они все много работают. А я помогаю. Господин Мухтар учится готовить наши блюда. Без меня ему никак. Госпожа Марта узнала, что мы и люди по-разному видим краски мира. Я и ей помогаю. Иначе кто ей скажет, как мы видим. Пап, ты не поверишь, у нас радуга ярче! Господину
Стасу рассказываю о нашей жизни. А когда караван в оазисе остановился, я хозяина сопровождала. Он же просто одевается. Не поймешь, бедный он или богатый. А с ним я в богатых нарядах и дорогом ошейнике! Сразу видно, не просто богатый, а очень богатый и уважаемый господин! Да, папа, караванщик
меня узнал. В тот раз видел во Дворце и запомнил.
— Малышка моя, ты счастлива?
Миу опять выпала из реальности. На этот раз — надолго.
— Пока нет, пап. На меня обрушилось столько нового… Я еще не нашла себя в новой жизни. Но я буду счастлива, иначе просто быть не может. Они меня признали, это главное, правда? Видишь, хвостик сохранила.
— А что скажешь о Марте, рыжая?
— Госпожа Марта очень добра к бестолковой рабыне, — отозвалась Миу совсем другим тоном, чем пару секунд назад. — Глупая рабыня думает, что она целительница.
— Что-то случилось, — встрепенулся Петр, подался вперед, наклонился к экрану и увеличил громкость.
— Они подходят к беседке, а в кустах прячется охранник, — успокоил я. И действительно, на экране за поворотом аллеи показалась беседка. А Владыка опять свернул с дорожки в кусты. На этот раз застать охранника врасплох не удалось. Тот присел на одно колено, склонил голову и ударил себя кулаком в грудь.
— Молодец, — похвалил Владыка. — На днях я приказал наказать одного стража, ты знаешь его?
— Да, Владыка!
— Иди и передай ему, что прощен.
— Сделаю! Как только сдам пост.
— Сейчас иди. Это приказ.
— Сделаю! — стражник снова ударил себя кулаком в грудь, развернулся и потрусил неторопливым бегом ко Дворцу.
— Пап, колокольчики в уши — это жестоко, — заметила Миу.
— Зато как он сегодня обрадуется! — улыбнулся Фаррам.
— Папа, я провинилась. Я рассказала хозяину, чья я дочь. Мне нет
прощения.
— Ты сама сказала, или он спросил?
— Он спросил, я ответила.
— Тогда твоей вины нет. Ты не имеешь права лгать хозяину. Больше никому не говорила?
— Больше никому. Линда тоже спрашивала, но я сказала, что не имею права ответить. А хозяин запретил ей настаивать. Только я думаю, люди уже догадались. Они очень умные, пап. Господин Мухтар за ночь выучил наш язык.
— Ты шутишь, дочь!
— Честно, пап! А потом весь день жаловался, что голова болит.
— Поразительно. Твой хозяин сказал, что ты знаешь, как его позвать.
— У меня ошейник с прибамбасами. Если в нужном месте нажать и говорить, он меня услышит.
— Покажи, как ты это делаешь?
Ладошка закрыла одну из видеокамер ошейника.
— Господин мой, Владыка ждет тебя, — произнесла Миу напряженным голосом. Петр протянул мне микрофон.
— Слышу тебя, хорошая моя, — отдаю микрофон Петру и выхожу из машины.
— Папа, ты слышал? Хозяин сказал, что я хорошая, — последнее, что слышу, закрывая дверцу.
Когда подхожу к беседке, запыхавшийся стражник уже на своем посту. А Миу исполняет перед Владыкой танец живота.
— Красиво! А хвостик-то хвостик! Линда от зависти умрет, — говорю я. — у нее-то хвостика нет.
Миу смущенно прижимает ушки.
После перерыва — легкий перекус. Что интересно — как говорила Миу, завтрак, обед и ужин во Дворце всегда в одно и то же время. А перекусы — в разное. Есть какие-то сложные правила, в которых учитывается, что было на завтрак, что будет на обед, погода на улице, настроение Владыки. Но нужно родиться во Дворце, чтоб в них разобраться.
Где-то на балкончике под потолком тренькает музыкант. Рабыни
разносят на подносах блюда. Миу вскакивает и присоединяется к ним. Через минуту появляется в дверях с подносом. Ушки торчком и улыбка во весь рот.
Пошушукалась с подругами, сразу понятно. Обслуживает только нас с Линдой. Нет, еще и Шурртха.
Серая рабыня в изящном ошейнике с золотым узором по черному металлу наполняет бокал Владыки и передает кувшин Миу. Вино — как кристалл рубина. Прозрачно и игристо. Любуюсь игрой света в бокале и делаю крупный глоток.
Все импланты взвывают разом. В вине яд. А я расслабился, идиот, нарушил технику безопасности. Первый глоток должен быть маленьким. Теперь вся надежда на кибер-симбиота.
Отставляю бокал и накрываю ладонями кубки Линды и Шурртха.
— Не пей, — хриплым голосом говорю Владыке. — Плохое вино. У нас с тобой животы заболят, а остальные умереть могут.
Владыка понимает с полуслова. Трижды хлопает в ладоши. У всех дверей, перекрывая проход, замирают по четыре воина. Стражники цепочкой просачиваются в зал и бегом занимают позиции вдоль стены с окнами. У каждого лук, стрела наложена на тетиву. Но стрелы пока смотрят в пол.
В зале гробовая тишина. Из коридора слышны команды и топот подкованных сапог. Петр уже в курсе, разворачивает в машине медицину. Симбиот сообщает, что его запаса реагентов недостаточно для синтеза нужной дозы антидота и нейтрализации всего яда. Грустно…
— Миу, сбегай к машине, принеси целебное молоко, — громко и резко произношу я. — Быстро!
Миу, все еще с кувшином в руке, бросается к двери. Стражники не пропускают. Но Владыка кивает, и двое скрываются за дверью вместе с ней.
Владыка поднимает бокал и задумчиво любуется игрой света на гранях хрусталя.
— Выпей из моего кубка, — неожиданно приказывает серой рабыне. Та падает на колени, хвост проходит между ног и прижимается к брюху.
— Ну!
— Я сейчас, я выпью, — лепечет рабыня, на коленях приближаясь к Владыке.
— Не пей! — командую я.
— Почему? — удивляется Владыка.
— Твоя рабыня наполняла твой кубок. Моя рабыня наполняла мой кубок. Если твоя рабыня выпьет, моя тоже должна будет выпить. А я не хочу терять свою рабыню.
— Не пей, — подтверждает мой приказ Владыка.
Вбегает стражник, шепчет что-то на ухо Владыке. Появляется Миу с черной сумкой в руке. Другой рукой тащит за локоть запыхавшегося стражника. Достаю из сумки флакон геля. Он белый и густой как сметана. Этим и заканчивается сходство с молокопродуктами. Выпиваю весь. Симбиот выпускает
манипуляторы и активно перемешивает гель с содержимым желудка. Это неприятно, а временами больно. Но скоро гель слегка вспенится и застынет тогда будет еще хуже. А о том, что предстоит в ближайшие двое суток, лучше не думать.
Снимаю куртку, расстегиваю и поднимаю к плечу рукав, пристегиваю двумя широкими ремешками на трицепс черную коробочку биотеха. Повторяю процедуру на другой руке. Тут же чувствую серию болезненных уколов. Застегиваю рукава и надеваю куртку. Зал, затаив дыгание, следит за моими действиями. Даже Владыка. Даже воины у стен.
Через некоторое время слышу доклад от импланта, что буду жить. Мелочь, но до чего приятно!
Петр уже разобрался в обстановке, поднял в воздух стайку
разведчиков-орнитоптеров и докладывает, что от Дворца в сторону пустыни удаляется один всадник. Быстро удаляется…
Я сиплым голосом пересказываю новости Владыке. Он приказывает страже догнать и вернуть неизвестного. Дублирую приказ Петру. Петр поднимает машину и устремляется в погоню.
Мне нехорошо. Не знаю, какой коктейль вкололи биотехи и симбиот, но гель начал пениться и застывать, а симбиот борется за сохранение подвижности манипуляторов. Хорошо то, что гелевая масса впитала и зафиксировала в себе бОльшую часть яда. Плохо то, что меньшая часть — во мне. Что меня банально пучит. Что скоро гель застынет и у меня в желудке будет камень размером и формой с сам желудок. Ну, не камень, так кусок пенопласта… Что в этом застывающем камне сейчас ворочается симбиот. И это больно. Хотя, по идее, обезболивающее он должен был вколоть первым делом.
Линда смотрит на меня, передергивается и морщится. Вспоминаю, что ни в какую не хотела соглашаться на подсадку кибер-симбиота. Нужно будет заглянуть в ее личное дело. Похоже, через что-то подобное она проходила. Когда успела? Стажерка ведь. Первый раз на контакте.
А стажерка тем временем отодвигает подальше бокал с отравленным вином и начинает есть. Нет, не есть, а жрать. Будто неделю не кормлена. Теперь все смотрят на нее.
— Вкусно? — с грустным вздохом по-русски спрашиваю я.
— Не знаю. Наверно. Это от нервов, — отзывается она.
По примеру Линды некоторые гости начинают вяло ковыряться в блюдах. Напряжение слегка спадает. На имплант приходит доклад Петра. Он остановил всадника и выбил из седла. Точнее, того сбросил скакун, когда Петр пару раз бибикнул. Теперь корпусом машины теснит супостата в сторону Дворца.
Вообще, у машины есть два мощных манипулятора под днищем. Но лучше их пока не демонстрировать.
— Петр остановил неизвестного, — докладываю я Владыке.
— Ты слышишь его отсюда? — удивляется он.
— Да, слышу.
— Как свою рабыню?
— Да, как рабыню.
— Замечательно, мой друг. Передай Петру, что изменник нужен мне живым.
На секунду поднимаю глаза к потолку.
— Петр сказал: «Сделаю».
Краем глаза замечаю, что лучники перестали выцеливать Миу и Шурртха, сосредоточив внимание на других гостях. Петр докладывает, что видит всадников.
— Хорошо. Передай им беглеца. Только предупреди, Владыка приказал живым! — громко и четко говорю я и делаю вид, что спохватился. — Простите, это я не вам.
Петр сообщает, что задержанный не в том душевном состоянии, чтоб оказать сопротивление властям. Что это какой-то мелкий дворцовый чиновник. Как образно говорит Стас, старший помощник младшего дворника. По его данным, устроился во Дворец недавно, но до нашего появления. То есть, атака была направлена не против нас.
Как только машина и отряд всадников возвращаются, поднимаюсь и говорю, что вынужден покинуть собрание.
— Ты хорошо себя чувствуешь, мой друг? — интересуется Владыка.
— Увы, меня ждут долгие часы в комнате уединения, — с притворным вздохом развожу я руками. — Плохое вино — забористая штука.
По залу проносится волна фырканья, заменяющего у прраттов смешки. Комната уединенных размышлений — иносказание, заменяющее наше слово “туалет». Хочу создать у прраттов представление о поразительной нечувствительности пришельцев к ядам.
— Я провожу тебя, друг мой, — поднимается со своего места Фаррам.
И называет еще несколько имен. Названные образуют группу провожающих. Линда, оглянувшись, возвращается за Шурртхом, хватает его за локоть, поднимает и толкает к выходу, прикрывая на всякий случай своей спиной. Обнаглев, Миу точно так же выталкивает в коридор серую рабыню. Стражи в растерянности. Связываться с рабыней, ошейник которой стоит больше твоего
заработка за десять лет — это может стоить не карьеры, но жизни.
— Думаю… Нет, просто уверен, вино предназначалось тебе, друг мой, — сообщаю Фарраму, пока мы идем по коридору.
— Я тоже так думаю. Через час мы точно будем знать. Скажи, друг мой, твоя жизнь точно вне опасности?
— Меня ждут два-три очень тяжелых дня. Но потом все придет в норму.
— Может, сейчас не время… Но скажи, я могу научиться говорить и слышать на расстоянии, как ты?
— Это просто. Мы используем… В вашем языке нет такого слова.
Скажем, амулет. Да, очень сложный и хитрый амулет. Миу носит свой в ошейнике. Завтра Линда привезет тебе несколько и объяснит, как ими пользоваться. Ты сможешь раздать их самым верным друзьям.
Выходим во двор. Владыка и свита останавливаются на лестнице, а мы с Линдой идем к машине. Так, а Миу где? Оглядываюсь.
Миу чуть ли не силой тянет до смерти перепуганную рабыню к Владыке. Обе плюхаются на колени у его ног, и Миу что-то торопливо говорит. Потом вскакивает и бегом спешит к нам. Распахивает мне дверцу, оббегает машину и шустро влезает с другой стороны на свое законное место — между мной и
Линдой. Линда садится последней, захлопывает дверцу. Петр рвет с места так, что перегрузка вжимает меня в сиденье. Девушки взвизгивают и тут же начинают шептаться. Чуть ли не в полный голос.
— Представляешь, я на малую долю стражи вышла, а Владыка чуть Кррину к предкам не отправил! Если самых верных рабынь травить будут, то кто останется?
— Кстати, о ядах, — оборачивается к нам Петр. — Миу принесла
образец, я залил в анализатор. Летальная доза — три миллилитра. Смерть через несколько часов. Влад, ты сколько принял?
— В десять раз больше, — нехотя сознаюсь я. Без симбиота умер бы в течение получаса.
Садимся. Марта уже ждет нас на крыльце. Быстрым шагом проходим в медотсек. Скидываю куртку, обнажаюсь до пояса и ложусь на стол малого диагноста. Одного взгляда на столик Марты хватает, чтоб по коже побежали мурашки.
— Марта, я тебе нужен? В смысле, в сознании.
— Нет, наверно. У тебя в пищеводе зонд будет, все равно говорить не сможешь.
— Тогда давай общий наркоз. И разбуди завтра утром.
Марта без слов протягивает мне черную дыхательную маску. Прижимаю к лицу и считаю вздохи. Как проходят такие операции, знаю. Сейчас мне в пищевод вставят толстый шланг, и киберхирург на конце этого шланга будет отрезать маленькие кусочки от куска того пенопласта, в который превратился гель. Кусок пенопласта большой — больше двух литров, а кусочки маленькие. Поэтому вся процедура займет около двух суток. С перерывами. Первая задача
киберхирурга — пробить сквозной тоннель от входа до выхода из желудка, чтоб я мог пить и есть жидкие кашки. Вторая — освободить из плена кибер-симбиота. Дальше они будут работать вдвоем. Чтоб не порезали ненароком стенки желудка, за киберами будет внимательно следить система трехмерного мониторинга.
Но главная проблема в том, что гель-пенопласт растворил и впитал в себя верхний слой эпителия стенок желудка. И намертво приклеился к тому, что осталось. Считается, что поверхностный слой все равно пропитался ядом и отравлен. Так что лучше от него избавиться. А риск получить язву… Язва лучше, чем смерть. В крайнем случае, можно новый желудок вырастить. Этот гель — лекарство не для тех случаев, когда можно отделаться легким
испугом. И отслаиваться с отмирающими клетками будет около недели.
Следить, чтоб куски впитавшего в себя яд пенопласта не ушли из желудка в кишечник — задача симбиота.
В идеале лучше всего было бы проспать несколько суток до полного выздоровления. Но не могу себе это позволить. Ситуация обострилась. Покушение на Владыку — это серьезно. Удачное покушение перечеркнуло бы весь наш труд.
Просыпаюсь рано утром. Вижу заплаканную мордочку Миу и серьезную Марту. Из впечатлений — отлежал всю спину. Зонд Марта вынула, но я подключен к искусственной почке и еще какому-то шкафчику.
— Выпей, — Марта протягивает полулитровую мензурку с чем-то по цвету напоминающим чай. По вкусу — тоже. Но какая-то химия присутствует.
— Могу принести поесть, но лучше потерпи. За двое суток еще никто от голода не помирал, — советует Марта.
— Много киберы наковыряли?
— Процентов тридцать, — сверившись с экраном, сообщает Марта.
— Маловато будет. Тогда зови Линду, — усаживаюсь на ложе и глажу Миу по головке. — Ты чего такая невеселая?
— Страшно, — Миу на секунду прижимает ушки и слабо улыбается.
— Это мне страшно. Поэтому и сплю, чтоб не бояться.
Миу как кошка бодает меня головой в подмышку. Ну, кошка и есть. Только большая. Чешу ее за ушком, пока не добиваюсь мурлыкания.
Вбегает радостная, растрепанная Линда.
— Пациент живой?
— Пациент скорее жив, чем мертв.
— Это Миу благодари. Она догадалась взять образец яда. А я ушами прохлопала. Марта для тебя сварила персональный антидот, под твой нестандартный организм.
— Это почему мой организм нестандартный? — напрягаю пресс и бицепсы.
Но Линду сложно сбить.
— Значит, яд нестандартный! Кстати, если приучать организм к яду гомеопатическими дозами, организм выработает иммунитет. Так древние делали. Попробуем? Яда много, целый кувшин!
— Без меня! И не забудьте приготовить лопату и вырыть ямки.
— Какие ямки?
— Ваши тушки закапывать.
Дурачимся минут пять, потом начинаю подробный инструктаж. Главная задача Линды на сегодня — передать Фарраму рации и обучить ими пользоваться. Перед этим — распределить номера и настроить рации друг на друга. Чтоб пользоваться было не сложнее, чем сотовым коммуникатором. На вопросы обо мне говорить, что восемь раз за стражу бегаю в комнату уединенных размышлений и очень ругаюсь. И чтоб Миу рассказала то же самое рабыням на кухне.
— Шеф, пожалей малышку, — возмущается Марта. — Она всю ночь возле тебя просидела. Дай поспать человеку.
— Дал бы, да нельзя. Линде по протоколу эскорт нужен. Стаса бы
послать, но он при Дворце не представлен. Петр не в том статусе. Так что, кроме Миу некому. Да, Линда, Шурртху тоже рацию дай.
Миу прижимает ушки, а Линда смущается.
— Так. Чего я не знаю?
— У Шурртха уже есть рация. Я подумала, вдруг он с Миу поговорить захочет.
Бардак! Почему я последним узнаю?
— Его рацию тоже перенастрой на общую сеть.
Девушки убежали завтракать, а я вновь укладываюсь на ложе пыток.
Марта подает мне маску. Десять вдохов — и проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь за полчаса до возвращения девушек. В общем и целом они с заданием справились. Конечно, не обошлось без мелкого хулиганства. Линда, выйдя из машины, замогильным голосом произнесла: «Сегодня я голос своего Владыки!» И захихикала, глядя на ошарашенные лица встречающих.
Впрочем, так даже лучше. Дворцовые сделали правильный вывод, что раз шутит, значит, все нормально. Сонный вид Миу тоже сработал на легенду. На кухне решили, что я всю ночь мешал Миу спать.
Вбегают радостные девушки, докладывают, что задание выполнено. Линда демонстрирует написанный каллиграфическим почерком Миу первый в этом мире телефонный справочник. Разумеется, на языке прраттов. Хвалю обеих и даю задание загнать справочник в компьютер, дополнив имена званиями и должностями. Размножить и раздать абонентам. Шрифтов и
клавиатуры прраттов пока нет, поэтому заодно переведут на русский. Стас тоже доволен. Сеть контролируется нами, все разговоры оседают в памяти компьютеров. Многие тайны Дворца вскоре будут нам известны. Впрочем, абонентам об этом лучше не знать.
Линда просит разрешения научить Шурртха водить байк.
— Начни с Миу, — говорю я и задумываюсь, не сделал ли я глупость. Уж больно много энтузиазма у обеих.
— Девочки, тихо! Это не все. Летать разрешаю только в темное время суток, чтоб никто не видел. А в населенных пунктах подниматься не выше полуметра от земли и двигаться не быстрее скакуна, идущего рысью.
— Есть, шеф! Летать потише и пониже! — рапортует Линда, бросив
ладонь к виску.
— К пустой голове руку не прикладывают, — выгоняю обеих из медотсека.
На следующее утро просыпаюсь, уже отключенный от аппаратуры. Миу, свернувшись калачиком и накрывшись легким одеялом, спит на подвижном столе томографа. По стеночке бреду в туалет. Выхожу заново родившимся человеком. Подхватываю Миу на руки и несу в свою комнату. Девочка тихо мурлыкает, не открывая глаз. Такая теплая, нежная, доверчивая как котенок.
Хочется прижать к себе, зарыться носом в ее мех, вдохнуть запах. Э-э, а я что делаю? Стоп, кажется, вхожу в штопор…
Укладываю на кровать, укутываю одеялом.
— Спи, милая, — глажу по головке, по шелковистой шерстке.
Просыпается чувство голода. Спешу в столовую. На автомате тыкаю
в меню кнопки «завтрак», «Влад». Как бы не так… Во весь экран загорается
сообщение: «Шеф, есть будешь то, что я скажу.» И подпись — Марта. Ну что
ж… Вхожу под именем Стаса, заказываю черный хлеб и стакан молока.
Получаю… тарелку чего-то даже на вид малосъедобного.
На кухню вбегают девушки.
— Успели, — хихикает Марта. Оборачиваюсь к ним с тарелкой в руках.
— Что это, Бэрримор? — басит Линда.
— Овсянка, сэ-э-эр, — пищит Марта.
— Сговорились, — делаю вывод я.
— Шеф, тебе на самом деле нельзя есть всякую гадость, — серьезно
говорит Марта.
— Овсянку можно?
— Овсянку можно!
— А манную кашу?
— Манную можно! — забирает у меня овсянку, отправляет в утилизатор.
— Только сахару побольше. В нем калории.
Получаю тарелку манной каши. Почему-то ее меню слушается. В качестве
бонуса добавляет какие-то хрустящие сухарики.
Вбегает свежая, умытая и причесанная Миу. Бойко набирает на пульте
заказ — два стакана молока с рогаликами. Указывает пальцем на мою тарелку.
— А мне это можно?
Марта с Линдой переглядываются и задумываются.
— Вроде, ничего непроверенного нет, — высказывается Линда.
— Попробуй, только немного, — разрешает Марта и объясняет, как
получить от киберкока манную кашу.
Миу долго смакует первую ложку, а потом уминает порцию быстрее
меня.
— Вкусно. Сладко! — запивает молоком.
— Сладко?! — в один голос восклицают девушки. Линда бросается к пульту, вызывает на экран рецепт.
— Можешь не смотреть, она на сахаре, а не на сахарине, — останавливает ее Марта. — Шеф, Миу сейчас запьянеет. В таком состоянии нельзя лететь на контакт.
— Может, попробовать антиал? — робко спрашивает Линда.
— Не тестировали, — вздыхает Марта. — Не яд, конечно, но может не подействовать.
— Шеф, я Шурртху позвоню, он меня в пустыне встретит. Тогда я буду не одна, — предлагает Линда.
— Не лучший вариант, — отвергаю я. — Звони Владыке и скажи, что
сегодня не прилетишь. У нас праздник по случаю моего выздоровления.
— О! это стоит отметить! — восклицает Мухтар, вошедший в комнату и услышавший последнюю фразу. Линда прыскает в ладошку.
Входят Петр и Стас. Мухтар сообщает им о празднике. Бурное ликование!
Говорить после этого, что произошла ошибка поздно и нетактично. Ну что ж, будет праздник.
Мухтар разливает по бокалам красное вино, а парни штампуют шашлыки.
— То самое! — гордо сообщает Мухтар. — Только без яда. Вчера полдня синтезатор настраивал.
Девушки деликатно делят между собой мою порцию шашлыка. На освободившуюся тарелку Марта кладет сухарики.
— Вино можешь пить, — утешает Марта. — А мясо тебе пока нечем
переваривать.
Миу получает стакан сока.
Звучит первый тост. Естественно, за мое здоровье.
После смены лень ехать домой. Мать, наверное, ещё на работе. Но если и нет — последние пару лет мы живём словно в разных вселенных. Она у меня карьеристка, а я у неё — разгильдяйка. Вот, если бы отец был с нами… Нет, сейчас дома мне точно нечего делать!
Я еду в «Берлогу». Сворачиваю на Белую и мчусь в сторону вокзала. Сигнальные огни на «Электре» выключены. Теперь я просто неприметный чёрный жокей на вороной лошадке. Не доезжая вокзала, сворачиваю в трущаки.
Трущаки — это не просто трущобы. Громадная промзона тянется на километры вдоль железки. Когда-то, ещё до моего рождения, это была гордость и основа экономики нашего мегаполиса. Но в мире глобальных корпораций ничто не стоит на месте. Где-то заводы открываются, где-то закрываются. Ничего личного — просто бизнес! Сейчас трущаки — это километры заброшенных фабрик и ангаров, где лишь местами теплится жизнь.
Трущаки — земля сквотов. Бомжи, неформалы и прочие неприкаянные души захватывают и селятся тут в пустующих зданиях. Кого здесь только не встретишь — непризнанные художники, мигранты, радикалы, беглые преступники и торговцы дурью. Все, кто не хочет болтаться в центре — под присмотром копов и камер наблюдения. Не знаю, почему власти до сих пор не разогнали это безобразие. Наверное, думают: пусть лучше весь этот беспредел будет в одном месте, чем расползётся по всему городу. Трущаки — территория свободы и анархии. Тут даже днём не встретишь полисмена. И, конечно же, здесь полно тинейджеров, которым, как и мне, не сидится дома по вечерам.
Уже почти стемнело. Ветер гоняет по растрескавшемуся асфальту пластиковые пакеты. В нос бьет коктейль запахов мочи, гашиша, восточных благовоний и отбросов. В железных бочках горит мусор и у этих очагов собираются группки по интересам. Проезжаю мимо растаманов, что пляшут под бумбокс, размахивая дредами. Дальше — кришнаиты поют и раздают сладости. Патлатые парни продают какой-то хлам у обочины. Или, может, это искусство — в сумерках и не разберёшь!.. За ними подонки с разноцветными ирокезами что-то жарят на огне. Фу! Кажется, это была собака… Осторожно объезжаю распростёртые на дороге тела без признаков жизни — напились, наверное, или ещё что похуже.
Несколько угрюмых парней подпирают стену. Бритые виски, мелированные чубы, к кожаным жилетам грубо пришиты собачьи хвосты и меховые воротники. Это нормы или норманцы — агрессивное движение коренных горожан. Лучше держаться подальше: от этих добра не жди, особенно, если им не понравится твой разрез глаз или оттенок кожи. Еду мимо, стараясь не глазеть в их сторону. Что они тут забыли?! Вообще-то, у них база в другом конце трущаков…
Вот и «Берлога». Старое фабричное здание светит издали полу-выбитыми окнами. «Берлога» — любимое место тусовки курьеров. Это наш сквот, наш анти-клуб, наш фриспейс.
Через покосившиеся решётчатые ворота заезжаю в подворотню, распугивая курьеров-малолеток, толпящихся у входа. Большинство из них даже на скутере никогда не сидели, а уже хотят попасть в это легендарное место. Развозят, наверное, левые заказы на роликах. Бегиннеры!
Ставлю «Электру» в стойло — чуть не половина двора заставлена скутерами и байками разных мастей. Дёргаю железную дверь, исписанную ругательствами на всех языках мира, и попадаю внутрь. Мощный индастриал из колонок наваливается на барабанные перепонки. Ну, вот я и дома!
— Йо, Кэйт! Как сама? — кричит мне Роадкилл из-за старых ящиков, сложенных наподобие барной стойки. Махаю ему в ответ, перекрикивать музыку нет желания.
«Берлога» — это не клуб и не бар, тут нет персонала. Тут всё по-домашнему, даже по-семейному. Роадкилл — здоровый лысый детина с добрым лицом — не бармен и не хозяин. Он, так сказать, старший по заведению — организатор и душа «Берлоги». Здесь все его знают и любят, и он тоже любит и знает всех.
Стены «Берлоги» в несколько слоёв расписаны граффити, выбитые стёкла закрыты листами пластика с потёками аэрозольной краски. Курьеры всех возрастов развалились на разношёрстной мебели, притащенной со свалок или наспех сколоченной из бочек, покрышек и старой тары. Ещё несколько этажей выше переделаны для отдыха, творчества или ночлега. В «Берлоге» можно и пожить, если тебе некуда податься.
Кто-то из знакомых замечает и машет мне.
— Кэйт! Погнали завтра на косплейную ретро-пати в стиле панк? — кричит мне Сарвари, девушка с глазами цвета иранской ночи. Если б она не подалась в курьеры, наверное, до сих пор ходила бы в хиджабе.
— Шутишь? — пожимаю плечами. — У меня и костюма нет.
Сарвари смеётся:
— С твоими волосами и комбинезоном тебя и так пустят.
— Да забейте вы на это старьё! — Иван бестактно вламывается в разговор. — Радиоактивный металл — вот музыка будущего! Роадкилл, а ну поставь нам «Расплавленные стержни»!
Роадкилл заодно выполняет и роль местного диджея. Он хитро подмигивает, и колонки наполняет завывание электронных демонов. Резкие сэмплы на фоне хрипят, словно треск дозиметра.
— Заходите сюда! — Иван кидает нам пару флаеров.
На кусках пластика цвета ржавчины голографическими переливами светится: «Рэйдиоэктив Мэтал Пати». Ниже под значком радиации — список групп-участниц: «Дети Чернобыля», «Дюк Нюкем», «4й блок», «Вархедз» и в самом низу, в качестве хедлайнера, крупно: «РАСПЛАВЛЕННЫЕ СТЕРЖНИ».
Тайком рассматриваю смазливое личико Ивана. Модно подстриженные волосы неравномерно выбелены. Хитрые глаза скрываются за гоглами последней модели. Он ничуть не изменился — такой же заносчивый и самоуверенный, как и год назад, когда впервые притащил меня в «Берлогу». Какой же я тогда была дурой!
— Минуту внимания! У меня объявление! — Роадкилл с трудом перекрикивает завывания «Расплавленных стержней». — Я вчера отфильтровал баррель этанола, так что все желающие — подходите, угощайтесь!
Роадкилл грохает на стойку увесистый кег литров на тридцать. Вообще-то биоэтанол пить нельзя. Это горючее для машин, что ещё ездят на двигателях внутреннего сгорания. Со всякими химическими добавками, специально чтоб его не пили. Но ведь это практически чистый рапсовый спирт! На магазинный алкоголь накрутили такой налог, что купить его по карману далеко не каждому. Поэтому в трущаках процветает самогоноварение. Местные бутлегеры делятся на два типа: гонщики и фильтровщики. Гонщики — перегоняют самодельный спирт из доступных материалов. Фильтровщики, вроде Роадкилла, покупают биотопливо и фильтруют его от примесей. Выходит дешевле, чем в супермаркете. У стойки быстро собирается толпа охочих до халявы курьеров. Большинство их них всё равно не могут купить себе магазинный алкоголь ни по цене, ни по возрасту.
— Всем «коктейль Молотова»! Мой личный рецепт! — кричит Роадкилл, перекрывая рёв музыки. — Только не забывайте оставлять добровольные пожертвования, если хотите, чтоб завтра я отфильтровал для вас ещё баррель!
В копилку падают мелкие мятые купюры. Пластиковые стаканы наполняет этанол и дешёвый кофейный сироп, густой и чёрный, словно машинное масло. В пойле никак не меньше половины чистого спирта. Малолетки пытаются тянуть эту адскую смесь маленькими глотками и корчатся в муках. Нубы! Коктейль надо вливать в себя мгновенно, пока рот не взорвался!
Получаю от Роадкилла стаканчик и осушаю одним махом. Несмотря на фильтрацию у коктейля жуткий химический привкус, будто в самом деле пьёшь моторное масло. Огонь разливается по телу, от кофеина и остатков химии сужаются зрачки. Мир вокруг становится ещё темнее и резче. На закуску идут дёшевые рисовые чипсы и соевое печенье. Гадость, конечно, но когда ты среди друзей — кажется, ничего вкуснее нет!
В толпе ко мне незаметно подкатывает Иван.
— Ну, что, детка? Может, вспомним старые времена? — дышит он мне в лицо смесью рапсового перегара и дешёвого табака.
— Отвали! Я тебе не детка! — отталкиваю его.
Нежели Иван надеялся, что я разомлею от глотка коктейля?! Я думала, то, что у нас случилось когда-то на заднем сидении автопилот-такси, было любовью. А оказалось, этот кобель просто хотел пририсовать себе ещё одну победную звёздочку на борту. Коллекционер хренов!
— Китти! Ты чего такая неласковая? — Иван изображает свою коронную ухмылочку. Из-за гоглов, которые он не снимает, никогда не поймёшь, что у него в самом деле на уме.
— Какие-то проблемы, Иван? — сзади внезапно вырастает фигура Ли.
Ли — мой давний друг, мой рыцарь. Он всегда готов прийти на помощь. Но Ли — слишком хороший для меня, слишком правильный. И вообще, после Ивана меня не особо привлекают сверстники.
— Уйди, противный! Ты не в моём вкусе! — Иван, прикалываясь, отталкивает Ли, но видно, как в нём закипает злоба. Всех своих девушек, даже бывших, Иван рассматривает, как свою меченую территорию. Парни толкаются у стойки, хватая друг друга за грудки. Из-за громкой музыки я не слышу, что они кричат, но, похоже, сейчас будет драка. Роадкилл ухмыляется, глядя на потасовку. Если что — в соседнем цехе есть место для дуэлей. Когда надо, «Берлога» может превращаться и в бойцовский клуб. Сарвари пытается утихомирить Ивана. Берегись, подружка! Твоя доброта может вылезти боком…
Эх, зря я выгуляла этих послов… Посол и его команда так впечатлились, что решили отправлять к нам экскурсии из молодняка, чтобы юные падаваны посмотрели на другую вселенную. И вести эти экскурсии предстояло кому? Правильно, мне. Такой зашибенной новостью меня обрадовал Шеврин. Кажись у них с Ольчиком все наладилось, поскольку сверх больше не выглядел побитой собакой, а дракон вполне казался довольным жизнью. Ну хоть у них все хорошо…
От совсем юных дарований я отказалась напрочь, поскольку вынести рядом с собой энное количество детей для меня пока было вершиной подвига. Мне хватало своих приемных с головой. И если при своих я еще как-то держалась и понимала, что они не причинят вреда ни мне, ни кому-либо еще, а нервишки как-то перетерпят (в самом деле, ничего страшного, если тебя закопают в серебряный песок, а на голову нацепят бантик), то на счет чужих никаких гарантий дать не могла. Тем более на счет вершителей из другой вселенной, которые, вполне вероятно, будут вести себя не так, как я привыкла.
Потому взялась только за тамошних студентов. Уже достаточно взрослых, чтобы соображать на счет бедствий с последствиями, и еще достаточно не забитых в плане мировоззрения, чтобы принять нашу вселенную такой, какая она есть.
Другой проблемой было то, что я без понятия, что именно им показывать. Планета — не музей, выставки не проводит. А таскать малышню по скучным и неинтересным местам мне тоже было скучно. А потому первую партию студентов, доставленных мне через три дня после ухода послов, я повела на Приют в клиники. Показывала то, что считала делом своей жизни. Показывала, как осматривают, сканируют и лечат спасенных существ, не обязательно людей. Как делают операции, как вправляют сломанные кости, как пересаживают кожу на местах ожогов. Как борются за жизни тех, кто уже однажды умер.
Для разнообразия еще показала различные отделения, дала почитать правила поведения в клиниках, в особенности соблюдение режима дня и дальнейшего лечения. Мало просто вправить кость на место, если только пациент не демон и не бог. Нужно еще зафиксировать, наложить новомодный дырчатый гипс, давать обезболивающие и лекарственные препараты. И нужно хорошо кормить больного, чтобы телу было с чего регенерировать…
Вершители смотрели на это все с таким удивлением… Кажется, они никогда не видели клиник, не бывали в местах исцеления, не видели страждущих, больных, переживших пытки… это было дико. Я знаю, что у них вселенная намного более благополучная, но чтобы настолько… Неужели у них не бывает катастроф, аварий, взрывов, да хоть бы и извержений вулканов? Или у них там все по часам? Так, завтра в 22.00 взорвется Мегасупервулкан, просьба всем покинуть прилегающую территорию и не забыть документы…
Чет меня занесло. Я смотрела на кучку разноцветных мальчишек и девчонок, обряженных в белые халаты, тапочки и шапочки на цветастых волосах и думала о том, что слишком хорошо — тоже плохо. Вот, живут и даже не знают, что может быть такое. Почти выпотрошенный эльф на лабораторном столе, обожженная ведьма, вытащенная чуть ли не за шкирку из костра, гном, получивший травму в шахте… И все это добро несется в клиники Приюта, ставшие почти полноценными городами.
Вершителей забрали вовремя, в точно назначенную минуту, сразу как только закончилась экскурсия. И я даже облегченно вздохнула, стоило схлопнуться порталу за последней замешкавшейся девчонкой. Эти ребята выглядели так… будто у них полностью перевернулось мировоззрение… И я даже была отчего-то рада, что они увидели другую сторону медали — боль, смерть, новую жизнь, борьбу за жизнь старую…
Конечно, веселые конкурсы, гонки и показуха — это намного приятнее, чем клиника, кровь, боль и страдания… Но если всегда показывать только хорошее… я не уверена, что это полезно. Именно поэтому я просила почти взрослых. Чтобы у них было достаточно мозгов осознать, что не все бывает радужно, но и чтобы от всех этих ужасов на стерильных операционных столах у них не повредились мозги. Да, пожалуй, моим детям будет весело с такой недомамашкой… Хотя уж они-то точно будут видеть все без прикрас. Всю эту жизнь такой, как она есть.