Норт стоял и улыбался, прижимая меня к себе, и, поглаживая мою руку. Я ощущала его тревогу, но выглядел он абсолютно спокойным. Дальше, усиленный магически, мужской голос объявил об открытии двести семьдесят шестых Мертвых Игр. Еще несколько минут нашим командам давали бодрые напутствия и желали удачи.
Команда противника выглядела не менее озадаченной, чем мы. Может, не ждали, что мы придем порталом так скоро, а может, не ждали совсем. Интересно, а кто еще в сговоре с отступниками? Трое парней в черных кожаных плащах с серебристыми отворотами явно знали чуть больше, чем нам бы хотелось. Их капитан Люсио Сайко был явно напряжен и готовил что-то очень энергоемкое. Я опасалась, толком не зная, чего можно ждать от песчаного демона, но автоматически стала готовиться выставить щит Астрагены. Что не прилетело бы — оно ударится о щит, и атака капитана вернется к нему самому.
Магически усиленный голос еще раз пожелал нам честной битвы, затем объявил о фактическом начале боя. Я все еще ждала фразы «Во имя Некроса!» — как-то поздно спохватилась, что мы теперь не единственное здесь учебное заведение. Дастел внимательно посмотрел на меня, нежно поцеловал. Я, понимая, что веду себя, как особа истеричная, схватила его за плечи и не хотела отпускать.
Он нежно погладил меня, освобождаясь, и, успокаивая, сказал, что всё будет хорошо. — Это единственный бой, Рия. И всё для тебя закончится — больше ни на какие Мертвые игры я тебя не отправлю. Запру в своем родовом замке, и близко не подпущу ни к зомби, ни к горелке с артефактами. И наши ночи будут для тебя куда более длинными интересными, чем дни.
Я была на все согласна. Но интуиция вопила о том, что мы что-то упустили, о какой-то неизбежной опасности. Хотелось предупредить, удержать. Сердце сжималось как-то судорожно, и воздух обжигал при каждом вдохе.
Норт и Дан перегруппировались в треугольник Касерра. Я, как слабый маг, была оставлена позади, а парни отошли вперед. Норт был справа, Дан слева. Я бы хотела еще перекинуться парой мыслей с Нортом. Но времени уже не было. Наша нежить стояла в линию перед нами, не закрывая обзор. Гобби тоже заметно нервничал, пару раз пытался показать мне что-то жестами, но переставал, понимая, что сейчас все взгляды прикованы к нам.
Внезапно арена изменилась. Вокруг появились кривые низкорослые деревья, рваные кошмарные кусты, по земле тянулась сиреневая дымка, слева виднелись горы, я даже заметила там опасное шевеление. Как и обещал Гаэр-аш, здесь были местные, не подчиненные нам умертвия. Над Нортом и Даном заблестели полупрозрачные щиты. Парни прикрывали и себя, и меня. Я наблюдала за другой командой.
Гобби решил избрать себе противником оборотня и спокойно двинулся в его сторону, подбирая по дороге камни. Коготь полетел к сонму Акса. В этот миг вместо одного сонма появилось целых пять его полных копий. Я плохо знаю этих древних редчайших монстров — копии являются фантомными, или имеют все физические и магические свойства оригинала?
Грон хрипло зарычал, приветствуя Яду. Наша ящерка, хоть и была неробкого десятка, казалась совсем крохотной и безобидной, по сравнению с этим монстром, его развитыми мышцами и огромной крокодильей зубастой пастью. Яда ударила сотней фиолетовых молний, Грон по кличке Шадхи чуть затормозил, поморщился, и совсем лениво отмахнувшись, двинулся к ней.
В бой пошли некроманты: Дан ударил Кетана Дадежа синим огнем Дакелона, затем продолжил атаку ударом Экордаша. Норт бил по оставшимся участникам команды — Люсио Сайко и Тадэо Норву арканом Дакрой. Это должно было причинить им физический вред и лишить как минимум половины резерва разом. Мне было странно наблюдать за тем, как живые некроманты посылают друг в друга магические атаки. Краем сознания я успела порадоваться, что магия должна принести пользу Гобби.
Но тут выдал свою заготовку капитан Мората — Люсио Сайко. Первый атакующий удар, видно было, что на него очень полагается вся команда, потому как до этого они лишь защищались. Из рук песчаного демона вырвалась волна тьмы. Очень похожая на тьму, но, приглядевшись, я поняла, что это скорее черный песок.
Все это счастье полетело прямо на меня, сметая щиты. В этот момент я услышала голос Норта: он предлагал использовать клин Адархи. Я среагировала, приготовив еще два плетения — танарс и истхан. Но в этот миг поняла, что клин не сработал. Не помогла и Итхарна — рассеивающая волна пламени прошла насквозь эту тьму песка, не задев.
Я вспомнила Эдвина, который кричал мне, подсказывая во время тренировочного боя с Гаэр-ашем. Что придумал бы всегда собранный, суровый и бесстрашный Харн? Руки и голова сработали сами, и я создала за долю секунды аркан двенадцать «Энг» — простое заклинание отброски. Оно сработало — песок отлетел на пару метров, давая мне еще мгновение для продумывания плана.
Мимо пронесся Гобби, я бросила ему в помощь шар Ойсцвейга, который тут же был кинут в оборотня. Я еще успела заметить, что тому явно подпалило оскаленную морду и всю левую половину туловища. Раздался крик-вопль. Наша боевая нежить теснила противника, парни еле успевали отбиваться от заклятий некромантов, но им это вполне удавалось. Команда была занята. А на меня снова двигалась волна тьмы.
Я коснулась, будто невзначай, браслета на правой руке. Скелетики на шарнирной основе звякнули, а волна превратилась в хаос, затем снова сформировалась уже в полномасштабное инферно! Не помогло! Контроль силен. Странно, ведь на представлении команд Сайко не мог его контролировать вообще!
Тогда я хотела применить единственное и безотказное средство каждого некроманта, которое мне всегда удавалось лучше всего, а именно: бежать со всех ног! Но в голове раздался голос Гаэр-аша. Он приказал невозможное: «Остановись и успокойся!». Я решила, что ректор, как более опытный, что-то особенное знает об этой атаке, поэтому встала, широко глядя на это страшное буйство магии и песка.
Волна налетела на меня, сбила с ног, песчинки миллионом маленьких лезвий коснулись всех открытых участков кожи, я закрыла глаза вовремя, но почувствовала, что даже это не спасает! Я просто лежала, погребенная под этим живым курганом.
«Что мне делать?! Что мне делать?!» — кричала я мысленно.
Гаэр-аш ответил с задержкой и как-то очень грустно: «Теперь тебе, Риаллин, надо только лежать. После того, как Некрос проиграет, я отвечаю за уборку и безопасность арены. Ты, никем не замеченная, покинешь место битвы».
Что?! До меня только сейчас стало доходить. Он все это подстроил!
Единственная удачная атака Мората пришлась на меня, и я лежу, не подавая признаков жизни! Я попыталась крикнуть. Безрезультатно! Попыталась встать, но меня не слушалась ни одна клеточка моего тела — снова был взят полный контроль! Проклятое плешивым сгнившим гоблином кольцо! Я пыталась двинуть пальцами, но даже это мне не удавалось. Паника! Сильнейшая тихая паника овладела мной. Я затаилась и всем своим существом пыталась уловить отголоски боя. Как там ребята? Только бы не натворили глупостей из-за моего провала.
Почему Гаэр-аш сказал, что заберет меня, когда они проиграют?!
И тут до меня дошло. Как-то совсем не к месту вспомнилась фраза домовихи: «Вижу, больше жизни любишь сокровище свое, надышаться не можешь. А сможешь ли удержать?..». Что случится, если Норт решит, будто я погибла?! Может ли Дастел совершить необдуманный поступок? Да! Не так страшно, если он загорится. Темные лорды не запрещены законами наших королевств, но если он, обезумев, решит не беречь себя?!
Я изо всех сил попыталась пошевелить хоть чем-нибудь. Ничего не удавалось. Я пыталась не слушать успокаивающих и жестоких бесчувственных фраз Гаэр-аша. Не думать о нем. Я хочу увидеть бой. Просто увидеть! Убрать эту тьму даже не песка, а какой-то противной копошащейся микро-нежити! Насекомые! Я не могла ничего сделать! Истерика накатила с удвоенной силой, когда я услышала на арене крики.
Тьма на миг разошлась, и я увидела Норта, который сжигал Люсио Сайко. Голыми руками сжигал. Ревел и кричал капитан команды Мората. Можно было успокоиться, но прямо из груди песчаного демона вырвались огромные острые железные клинки, похожие скорее на лапы паука по количеству и суставчатой системе. Они медленно и неотвратимо развернулись к стоящему так близко от них Норту и ударили, проткнув тело насквозь, ударили прямо в грудь. Дастел мог отпрыгнуть, или использовать призывную плеть, чтобы отбить этот удар. Но Норт ничего не сделал! Он просто стоял неестественно прямо, чуть качнулся и упал на одно колено, продолжая сжигать Люсио Сайко. Обменивая жизнь на жизнь.
Что происходило со мной — не описать словами! Я ругалась, кричала, проклинала ректора. Я пыталась хоть как-то освободиться. Слезы наворачивались и текли бы нескончаемым потоком, но даже этого меня лишили, держа абсолютный контроль. Если бы Норт знал, что я жива! Если бы хотел жить и побеждать!
Неужели, я действительно такой важный стимул к победе, единственная цель? Он же будущий король! У него таких как я, влюбленных глупых девиц будет еще тьма! Что же он делает?! Отпустите меня! Отпустите!!! Нервы не выдержали. В этот момент я просто потеряла сознание!
***
И вот, я снова сижу на огромном камне, согретом осенним солнцем. Рядом сидит дядя Тадор и, грустно улыбаясь, смотрит на меня. Черная трубка с черепом, у которого глаза всегда светились темно-зеленым, а дым выходил из раззявленной пасти, тоже смотрела на меня. Трубка определенно была живая.
Я кинулась к дяде Тадору, обняла его и просто ревела много и долго. Он бережно поглаживал меня по спине, приговаривая: «Ты особенная, моя девочка. Помни об этом! Ты — особенная. Ты все сможешь. Ты станешь свободной. У тебя все получится». — А что, если я больше не хочу быть свободной, дядя Тадор? Что, если я впервые по-настоящему полюбила, а он из-за меня сейчас там умирает?! Как мне спасти Норта? Как мне стать настолько сильной, чтобы никто не мог помешать мне?!
Дядя Тадор внимательно посмотрел на меня. Чуть шершавым стариковским пальцем вытер мои щеки и потрепал рукой по макушке. — Вот ты и стала взрослой, Рия. Теперь я уверен, что ты сможешь контролировать то, что спрятано в тебе.
Когда-то твой отец был среди тех, кто убил моего брата. Ты была еще совсем маленькой, и я долго не хотел тебе всего рассказывать, боялся, что ты возненавидишь меня. Твой отец, как и Гаэр-Аш, Советник Дагас и Тарн были внесены в список мести. В нашем ордене убийств не прощают и к мести относятся серьезно. Жестокий орден — жестокие законы. Вечные убивали всю семью, нападавшего. Своего же милосердного члена убивал сам орден. Либо ты мстишь, либо орден мстит вместо тебя. Это было вполне логично, учитывая то, сколько длится наша жизнь: дети вырастали и тоже хотели ответить кровью на кровь. Когда мстить некому, то орден в безопасности.
Из-за меня умер Гран Кен Эриар. Он был сильным магом. Когда я, отступая, обрушил скалу, то Эриар ценой своей жизни успел спасти остальных участников группы. С этого момента я стал уважать его настолько, насколько мог уважать погибшего врага.
Не сразу я приехал к тебе. Прошло время.
Еще издали направил заклинание Марэха Эграхан — мгновенная смерть. Я не хотел смотреть, как мучается малое дитя, не хотел убивать, но так предписывали правила.
Каково же было удивление, когда я увидел рядом твои глаза. Ты подошла ко мне и спросила, нужна ли мне помощь. У тебя в руках была простая деревянная кукла, какая может быть у любого деревенского ребенка. Обычная, с виду самодельная, кукла, но делал ее не твой отец, и обычной она лишь казалась. Гран Кен Эриар, уезжая, защитил свою единственную дочь, подарив очень сильный артефакт. Ты пока не умирала от моего заклинания, но смерть должна была растянуться на несколько месяцев. Тяжелая и мучительная неминуемая смерть.
Я вмиг понял, какую непростительную и жестокую вещь совершил. Я увидел доброту и беззащитность в твоих глазах. С порога к тебе кинулся высокий черноволосый неприятный мужчина, что-то крича, он звал тебя домой, употребляя не самые приятные выражения. Я понял, что после смерти отца мать снова была вынуждена выйти замуж, а с отчимом тебе живется плохо. Я уже знал, что твоя мама умерла. В какую-то долю секунды все решилось. Ты спросила, являюсь ли я другом твоего отца, и облегченно вздохнула, когда я тебя увел от твоего отчима.
Так, случайно и глупо, я испортил твою жизнь, но нашел истинную дочь себе. Орден не узнал о моем промахе. А у меня оставалась маленькая возможность исправить то, что натворил, используя старые припасы, захваченные еще до того, как вечных выгнали за эксперименты с кровью из Темной империи.
Я долго подбирал те или иные варианты, подготавливая тебя, отпаивая капля за каплей ядом калхора. Я учил тебя тому, что сам умею, я рассказывал сказки. Просто воспитывал, наплевав на условности. Мою единственную родную душу — маленькую одинокую девочку, сильно обиженную миром, судьбой и мной лично.
Из мастерской брата удалось вынести несколько ценных экземпляров. Одна колба, всегда находясь в стазисе, была освещена — брат говорил, что это кровь самой богини Тьмы. Ее пленили, изучали, ее кровь обладала чудесными свойствами, одно из которых было — устойчивость к магии вечных. Ну, какой богине, скажи, страшна наша магия? Но одна эта кровь просто выжгла бы тебя. Твой темный источник, унаследованный от отца, был довольно силен, но постепенно таял из-за действия заклинания. Я предположил, что ты скоро совершенно выгоришь. Поэтому надо было создать этакий кровавый предохранитель.
И снова удача — у меня были три последние капли крови сильнейшего мага смерти Шагриуса. Он убивал много наших, вернулся победителем домой, но попал в нашу засаду. Такая ценная кровь — такая подходящая. Но смешать было сложно, а концентрация убила бы тебя, тогда я разработал особый ритуал, в котором требовалось обручальное кольцо лордов королевской крови. Особая защитная магия спасла бы твою жизнь во время изменения крови, а за третий компонент я взял кровь свою — таким образом, я действительно стал твоим кровным отцом. Ты — самая особенная девушка на свете! Второй такой не было, и быть не может. Тебе станет подвластна магия смерти. А твоя кровь располагает к себе как неживых, так и живых.
Из-за пропажи всего на одну ночь обручального кольца рода Гаэр-аш, пострадала еще одна бедная невинная девочка. Морская ведьма, с которой мы были приятелями — невеста молодого наследника трона. Одно событие тянуло за собой другое — как по заклятой цепочке. Тебя нашли, заперли в академии Сирилла. Я не смог увезти тебя.
После смерти часть меня осталась здесь. Я тоже защищаю тебя, я всегда помогу тебе, когда ты в смертельной опасности. А мой добрый друг, Тадор показал на трубку, в которой я, к своему удивлению, опознала нежить — именно того самого мага смерти — поможет тебе обучиться новой магии. Прости меня, моя бедная девочка, столько бед и опасностей в твоей жизни из-за меня. И только сейчас я прямо могу поговорить об этом и попросить прощения. — Всё хорошо, дядя Тадор. Ты действительно стал для меня единственным родным и любимым человеком, который по-настоящему любил меня и обо мне заботился… Теперь единственным… Вспомнила я то, что сейчас происходило на арене.
— Не куксить нос! Как-то по-доброму проворчала трубка, сверкнув глазами. — В магии смерти самое главное — это эмоции. Почему нас боялись все? Потому, что нам не надо учить заклинания и плетения — мы одной чистой силой и своим разумом горы сворачиваем. Мы испокон веков сотрудничали со светлыми эльфами и защищали людей от нахлынувших порождений бездны. Доброе сердце и желание справедливости — вот, что может очень повредить твоим коварным врагам. Просто поверь мне. Теперь, когда ты окончательно выгорела, и кровь активирована — ты уже не слабое звено, Рия!
— А почему же магов смерти запретили? И как вас убили? — все-таки спросила я, — почему я не могу использовать магию смерти сейчас на арене? Почему власти Седьмого королевства, так нуждающиеся в помощи против вечных, запретили этот вид магии?
— А никто ее не запрещал, милая. Мы, знаешь ли, очень древние. Кто-то состарился и умер — не бессмертные все же. Кого-то коварно заманили вечные. Ну, а о детях многие как-то задуматься не успели. Наша магия в крови, Риюшка. Мы защищаем жизнь, жизнь — это всего лишь вторая сторона монеты, на первой — смерть. Смерть — это только начало. Начало новой жизни. Ты поняла, что делать?
Я кивнула. И тут же оказалась снова под толщей живых, прижимающих меня к земле песчинок-жучков. Микро-нежить, специально выращенная, да еще в таких количествах — кто-то очень основательно подготовился. И заранее.
Видимо, когда я потеряла сознание, Гаэр-аш на время забыл о моем контроле, увлеченный битвой. В том, что он, как минимум, контролирует этих жучков, а, как максимум, и игроков противоположной команды, я была уже уверена. Вот вам и честные игры! Не думая больше ни о чем, чтобы не проколоться, я аккуратно сняла кольцо Норта и стала основательно выжимать им со своего пальца кольцо ректора. Дело шло медленно, но верно. Когда Гаэр-аш понял — было уже поздно.
Ни капли не таясь, я сжала управление жучками в свою ладонь. Для виду сплела распад по методу Гавара. Жучки вмиг упали и, смявшись, с хрустом загорелись. Я, вся заляпанная с ног до головы своей кровью, кинулась к Норту.
Он был еще жив. «Всё будет хорошо, любимый» — одними мыслями сказала ему, обнимая и поддерживая. Поискала Дана. Он отбивался от этих же проклятых жуков. Послала в его сторону простенькое заклинание Энориуса, а сама перехватила жуков и сожгла. Дан, тоже весь в крови, благодарно улыбнулся и поковылял к нам. А я пыталась понять, почему не сработали эльтаимы, почему Норт так сильно ранен?
Наша нежить упорно добивала противника. Гобби прицельно метал камни в оборотня, пока шерстяным же закусывала гешьтьяра. Гоблин оглянулся, увидел меня, с облегчением вздохнул — показал на безымянный палец, явно спрашивая. Я кивнула. Через минуту раздался звук окончания боя. Нас признали победителями.
Из команды противника не выжил никто.
Тут же подбежали целители, подхватили едва живого Норта, оторвав от меня, и унесли. Я поглядела на трибуну, где должен был находиться ректор — его не было.
Ко мне бежали оба Рханэ, по дороге что-то обсуждая.
— Вы знали, что Гаэр-аш в сговоре с отступниками, Рия? — обратился министр.
— Нет. Но, поверьте мне, я сама его лично убью. — Сказала я, полностью уверенная в своих словах.
— А отлеживаться половину боя — удивительная тактика! — это уже Танаэш пытается разрядить обстановку. — Не беспокойтесь, Норта доставили в академию, с ним лучшие целители. Сейчас мы с вами тоже поедем туда. Если вы согласитесь принять наше предложение и проживать до конца игр под нашей крышей.
Я попыталась грустно улыбнуться. И молча кивнула. На слова не хватало сил — просто разревусь в голос. Так кончился мой первый смертельный бой. И, судя по состоянию Норта, следующий бой будет без его участия…
Мечтал о стакане яблочного сока весь день. Или хотя бы о стакане воды. В офисе было прохладно, но вездесущий песок скрипел на зубах, сушил рот.
Джет Дага составлял отчеты.
Сегодня он особенно остро ненавидел родную державу. Потому что только она может так ненавязчиво и добродушно показать человеку его истинное место.
То, что держава виновна в сложившейся ситуации куда меньше самого господина Даги, не играло никакой роли: о себе он тоже был не лучшего мнения.
А что, собственно говоря, вы хотели, господин наблюдатель центра Тордоса? Должность, связанную с оперативной работой? Или может, вовсе возвращения прежних времен? Когда Земля — не в другой части галактики, а прямо под ногами. Когда рядом друзья, Марта жива, и ждет тебя дома, а будущее кажется огромным и желанным?
Трудно ждать от новой работы чудес. Особенно, если точно знаешь, за какие заслуги тебе эту работу предоставили.
Твои отчеты никто не прочитает. Зачем? За всю историю колонии здесь не случилось ни одной стычки с коренным населением.
Тебя никто не будет искать. Некому. Давно и прочно никому ты не нужен.
Джет накручивал себя по привычке — старые беды давно уже казались далекими и неострыми, а новых бед не случалось уже года три, даже три с половиной.
Поднялся, подошел к окну. Что окно — одно название. Узкая такая бойница. Если работаешь ночью, то ее можно приоткрыть, и тогда прохладный воздух с улицы проникнет в помещение вместе с городским шумом и новой порцией песка. Но по ночам на Руте не работают даже полицейские: слишком уж все здесь тихо и мирно. Ночью полагается спать.
Бойница расположена точно над крышей аварийной стоянки. За ней вдали — ремонтные мастерские и частные дома довоенной постройки, приземистые и куполообразные.
Инспектор Гус, скрепя сердце, выделил наблюдателю, прилетевшему с Земли, приличный кабинет, а бывшее начальство расщедрилось на отдельный коттедж. И вот уже две недели Джет пытается свыкнуться с мыслью, что он сюда — надолго. Что эта жизнь теперь — его.
Распаковывайте подарочек…
Дело за малым. Надо как-то исхитриться полюбить этот зачуханный, провинциальный, прожаренный до самого скелета медвежий угол. Этих благостных старушек и полусонных полицейских. Свыкнуться с пропыленным насквозь общественным транспортом, кондиционерами по цене золотого прииска, ленивыми змеями, греющимися на обочинах, как у себя дома. С чахлыми кустами и колючими деревьями, не дающими тени.
Со звездой Интерпола Мелиссой Робсон.
Так мир обретает стабильность и простоту. Пустоту.
Джет хмуро улыбнулся. Ничто его на этой планете не держит. И нет никого, ради кого стоило бы начинать все с начала. И остается одно — плыть по течению, не хватаясь за весла. Куда прибьет. Тоже своего рода философия.
И ведь он честно пытался сменить обстановку, специальность, имя и планету. Толку-то. Год на Визире в качестве судебного сканера, и вот результат: обстановку ему на этот раз сменили принудительно. «Вот тебе схема сектора. Выбирай!». Рута? Атом? Где здесь самая глухая из всех глухих дыр?
А добрый Майк, монстр конспирации, помнится, намекал: «Езжай на Руту. Помнишь, ты спрашивал про парня из нашей конторы? Ну вот, есть намек, что он там».
Спрашивать-то Джет спрашивал. Но как найти на чужой планете человека, о котором не знаешь ничего, даже имени? Известно только, что три с половиной года тому назад работал этот человек во втором отделе Бюро космических исследований Флорианской ветки. О, если бы он и продолжал там работать! Но нет. Рута добилась автономии и здесь нет представителей БКоИ. Ни первого, ни второго отдела.
Джет почти сразу понял, что искать бессмысленно. Парень из конторы Майка мог жить в самой Руте. В столице автономии — Бэсте. В любом из поселков. Мог даже, чем черт не шутит, кочевать с кхорби.
Да и так ли это важно, прошло три года.
Три года прошло.
Ничего не изменишь.
Все на сегодня. Пора.
Дежурный на входе даже не взглянул ему в след. Погруженный в виртуальность, как в сон, он не заметил бы, даже если бы мимо строем промаршировала колонна боевых роботов.
Счастливый разморенный край, нескончаемая сиеста. Запах выпечки из буфета, фильтры на окнах, застывшее время. Здесь придется жить. Долго. Всегда.
Тут нечего делать. Тут отлаженный поколениями поселковый быт, фермерская ярмарка, праздник Основания и дармовые кормежки для пустынников, организованные муниципалитетом за счет дотаций от Транспортной корпорации.
Всех развлечений — музей истории планеты, несколько модных дискотек и женский клуб.
Правда, есть еще пустынные сафари. Но они привлекают только туристов. Местные в пустыню не лезут. Зачем бы им? У них и дома песка полно.
И все-таки, все-таки… Рута — хорошее место. Не для того, чтобы жить, для того, чтобы прятаться. Даже если прячешься от самого себя. Потому что все равно вернуть ничего нельзя. И вернуться нельзя. А уж объявлять маленькую личную войну тем, кто однажды не выполнил свою работу как надо…
До дома от центрального офиса полиции всего два квартала.
Местный житель никогда не стал бы ради такой мелочи выкатывать авто. Но Джету успела опостылеть постоянная жара. А в машине — кондиционеры и шумовые фильтры. И ни малейшего признака вездесущего песка.
Автокар конструкции Болли «Мустанг», серебристый и гладкий, самая последняя модель, вырулил из гаража по беззвучной команде владельца. Не кар — мечта и путешественника и городского жителя. Лучшее, что можно приобрести в дюжине не самых отсталых миров зоны Визиря.
Джет Дага успел за хоть и короткую, но яркую карьеру, скопить, по рутанским меркам, приличное состояние. Деньги нужны были, чтобы построить дом, в котором им с Мартой было бы хорошо и уютно. Дом у реки так и остался невоплощенной мечтой: не для кого стало воплощать…
Половина той суммы ушла на приобретение кара.
От борта машины веяло прохладой.
На окнах фильтр — зимнее серебро. В салоне легкий хвойный аромат. Джет врубил виртуальный контроль, и не спеша, красуясь, вывел машину на центральную улицу.
За две недели он так и не привык называть старенький коттедж домом. Старался, а не получалось. Даже разложил вещи по полкам в шкафу и обзавелся системой быстрой доставки. Все равно относился к этому жилью, как к номеру в гостинице, съемному углу, у которого есть другой, настоящий хозяин.
На пол в гостиной из оконных щелей нагнало песка. Целый маленький бархан. Джет подошел, поворошил его ногой, и оставил в покое. Какая разница?
Вошел в кухню, нацедил стакан сока. Яблочного. Сок пах чем угодно, только не яблоками. На Руте вряд ли найдется еще хотя бы пара человек, которые пробовали натуральный яблочный сок.
Допил без удовольствия.
Можно по пальцам одной руки сосчитать людей, с которыми Джет познакомился за две недели пребывания на планете. Все — по работе. И конечно, ни с кем из них у него не завязалось даже слабых приятельских отношений.
Разве только мисс Робсон…
Но у звезды Интерпола был к Джету совершенно понятный и простой интерес: она заподозрила, что Солнечная прислала его сюда, в том числе, и для контроля над ее деятельностью. Мелисса очень хочет покинуть Руту. Считает, и не без оснований, что в этом сонном царстве карьеру не сделаешь.
Она поначалу надеялась, что Джет поможет ей в реализации амбициозных планов.
А потом, когда оказалось, что не поможет, разозлилась, разобиделась, и теперь всячески демонстрирует презрение. А встречаются они часто — кабинеты-то напротив…
Джет подумал, и решил найти в окрестностях питейное заведение, изучить ассортимент тамошних напитков. Экскурсию в кабак он запланировал еще на первый вечер по прибытии, но она все откладывалась по независящим обстоятельствам. А вот теперь, кажется, самое время.
Несмотря на жару.
Джет вернул на голову только что снятый белый пробковый шлем и направился к выходу. Однако не успел он переступить через порог, как завибрировал браслет, сообщая о вызове. Ругнулся, но в сеть вышел, благо для простых переговоров не требуется подключение визуального канала.
По ушам прокатился далекий шорох кондиционера. Знакомый голос сказал:
— господин Дага! Простите мою невежливость, вы сейчас свободны?
— Здравствуйте инспектор. Что-то случилось?
Инспектор Гус мог просто маяться от безделья и отсутствия собеседника.
— Ну… как вам сказать? На нашем участке все, как обычно. Клара, эта дура из третьего квартала, собралась рожать раньше времени… а вместо медиков вызвала моих ребят. В последний момент успели доставить, так сказать… что еще? А, старик Лучиан помер, но этому давно пора. Ну, что еще…
Джет терпеливо подождал, выпутается ли инспектор из собственной речи, но не выдержал и все-таки спросил:
— Инспектор! Вы хотели мне что-то предложить.
— О, господин Дага… не сочтите за труд… тут по вашей специальности…
— По которой?
Неужели кто-то обидел пустынника? Или пустынник-кхорби обсчитал кого-нибудь из туристов на ярмарке? О худшем думать не хотелось.
— Ну… вы же это… — Гус перешел на шепот, — вы же сканер… а нам надо снять показания. А Киннер, раздолбай, вчера так погулял, что спит дома, собака. Никак его не поднять… а если и поднимем. Он нам такого насканирует… а дело-то деликатное. Серьезное дело…
— Хорошо. Я приеду.
Каким образом на Руте стало известно, что наблюдатель центра Тордоса имеет действующую лицензию судебного сканера, о том знает только бывшее начальство Джета. Хорошо еще, о первой его специальности никто не просветил местных полицейских. Всполошились бы, наверное.
Было время, Джет Дага возглавлял группу в отделе внутренних расследований ВКС Солнечной. Недолго это длилось, правда. А может, и хорошо, что недолго.
Но и без того… ничего хорошего. Почему-то здесь, в провинции, к судебным сканерам относятся с особенным придыханием. С опаской. Несколько имплантатов и сенсоров, невидимых внешне и не ощутимых в обычной жизни, могут сделать из человека изгоя. Даже на Визире все иначе было. Проще.
Что же, придется вернуться в офис…
Глухая провинция, задворки обитаемого космоса… место, где жизнь ленива и обыденна, но где так удобно прятаться от самого себя. Джет Дага после гибели жены перебрался на Руту, чтобы не видеть прежних знакомых и не отвечать на неудобные вопросы. У него необременительная работа, безобидное начальство, коттедж почти в центре и огромная пустота в сердце. Но скоро все изменится. Впереди у Джета долгое путешествие по Рутанской пустыне, встреча коренными ее обитателями, стычки с бандитами. Впереди – непростая битва с боевым подразделением Федерации Свободных Миров за рутанский космопорт, и еще более серьезная – с тенями собственного прошлого. 2009
Как он изменился! Держится почти непринуждённо. Он больше не узник, уныло замыкающий круг в тюремном дворе, он свободный человек, обременённый лишь благородным долгом родителя. Движения его плавны, размеренны, он сначала подхватывает девочку на руки, затем отпускает, позволяет ей пройти по светлой гравиевой дорожке. Сам остаётся в расслабленной готовности взрослого заботливого зверя, который разрешает шалости своим щенкам.
Герцогиня не слышала, что он говорил и как, но, когда в солнечных просветах возникали фигуры отца и дочери, ей удавалось разглядеть его лицо. Преображенное, радостное и тревожное одновременно. Он весь был сосредоточен на маленькой косолапой девочке, которая ковыляла среди розовых кустов, время от времени пытаясь дотянуться до цветка или бутона. Но когда это происходило, Геро бережно отстранял маленькую ручку, чтобы уберечь её от шипов.
Он был там целиком, в этом непритязательном действии, поглощённый и увлечённый, ушедший от своей действительности и будущности, истинно счастливый. На какое-то мгновение он будто почувствовал её подглядывание, замедлил шаг и обернулся. Даже за тенью беспокойства упорной предрассветной звездой мерцала улыбка. Сколько было на этом лице нежности и заботы!
Малая толика этой нежности послужила бы утешением любой женщине. «Негоже забирать хлеб у детей и бросать собакам… и собаки едят крошки, которые падают со стола хозяев…» почему-то вспомнилось ей, и она содрогнулась.
Они бродили по цветнику меж высаженных в узоры розовых кустов. Умело манипулируя многочисленными оттенками, от предрассветного до багрово-пурпурного, садовник её высочества создал своеобразную летопись благородных перерождений. Каждая полоса цвета символизировала не то час рождённого и умирающего дня, ни то год брошенной на землю жизни.
Из её окна это сразу бросалось в глаза, и герцогиня часто задавалась вопросом: а какой из этих оттенков соответствует её нынешней зрелости, смеет ли она претендовать на палитру светлых, ещё разбавленных молоком, полутонов, или ей пора перевести свой взгляд дальше, к мазкам более насыщенным, предзакатным.
И как ей выбрать свой цвет, чтобы не ошибиться: по количеству лет, по яркости чувств, по свежести впечатлений, по интенсивности надежд. И не находила различий. Для неё символом послужит вечно зелёный остролист, чьи тёмно-зелёные листья в зимний холод обманчиво блестят, но в действительности ранят жёстким кожистым краем.
Вряд ли Геро разгадывал символы. Он смотрел на свою дочь. А когда девочка стала уставать от беготни по дорожкам, взял её на руки. Она, вероятно, заснула, и он свернул в тенистую аллею.
Там герцогиня уже не могла отчетливо разглядеть, продолжает ли он улыбаться или радость на его лице уже сменилась недобрым предчувствием. Мелькнул женский силуэт в тёмном одеянии без украшений. Анастази.
Герцогиня оглянулась на часовой циферблат. Так и есть, два часа истекли. Герцогиня подумала, что ещё несколько минут — и всё будет кончено. Сухопарая ханжа примет свою внучку, и под договором будет поставлена точка.
Клотильда чувствовала себя, как заёмщик, готовый внести ключевую сумму по закладной, чтобы обрести едва не утерянное, но чудом обретённое имущество. Она хотела как можно скорее ощутить себя владелицей этого имущества, вкусить сладость обладания.
Но заключительный акт торжища вышел неприятно шумным.
Герцогиня спустилась из кабинета на галерею над просторным залом, где на стенах были развешаны охотничьи трофеи. Не из пристрастия к охоте, а как дань моде.
Этот зал с кабаньими и оленьими головами находился сразу за парадной дверью, и Геро должен был пересечь этот зал, чтобы выйти на мощёный двор к ожидающему экипажу. Вот он появился, рядом с ним Анастази, как тень или страж. Рядом с экипажем стояла желтолицая дама. Герцогиня видела её узкий как прорезь рот. Дама держалась так прямо, будто сквозь позвоночник ей протолкнули стальную спицу. Спицы покороче, молотом согнутые в дуги, пошли на её ребра, плечи и кисти.
Она неотрывно смотрела в лицо бывшего зятя, и утопленные в морщины глазки горели ненавистью. Когда он приблизился, она разомкнула свой щелевидный рот и начала говорить. Но ей навстречу сразу шагнула Анастази, отразив плевок ненависти.
Геро был бледен, по всей видимости, его глубоко ранили брошенные обвинения, но он сохранил бережную твёрдость движений, когда передавал женщине спящую дочь.
Анастази сразу стала теснить старуху, чтобы сократить тягостную сцену, и сама герцогиня за высокой рамой с облегчением вздохнула, когда кучер подхлестнул лошадей. Колёса загремели по брусчатке. Но этот звук будто громовой раскат, будто голос гневного железнобокого демона, разбудил девочку, и она закричала.
Герцогиня услышала её жалобный плач, пронизавший стены и тяжелые портьеры. Она, в своем укрытии, далёкая, равнодушная, болезненно вздрогнула, а Геро живой молнией сорвался с места, совершив бросок, как обезумевший зверь, гонимый инстинктом. Он бросился вслед за экипажем, уже набиравшим скорость.
Но его схватили прежде, чем он успел сделать несколько шагов. Два дюжих лакея, предусмотрительно следовавших за ним, заломили ему за спину руки. Геро сражался, как затравленный волк со сворой собак. Отчаяние придало ему сил. На помощь двум лакеям поспешил третий.
Герцогиня чувствовала злобную досаду и давление в висках. Вновь насилие, тяжёлая возня, боль. Его вновь ломают, ставят на колени и бьют под рёбра.
Герцогиня отвернулась. Она тяжело дышала и сердце бешено колотилось. Явление необычное, ибо она с детства не отличалась чувствительностью. На её глазах разъярённая толпа волочила по мостовой обезображенный труп маршала д’Анкра, с балкона ратуши она наблюдала казнь заговорщиков на Гревской площади, в садах Фонтенбло она видела жестокую схватку на мечах, когда кровь липла багровыми комками к ненасытной стали.
В Париже она видела стихийный бунт черни, слышала чавкающий звук опустившейся на чей-то затылок алебарды, участвовала в травле оленей, рассматривала бьющуюся в агонии лошадь, чьи потроха тянул за собой раненый кабан. Она видела достаточно смертей и крови, и не знала дрожи брезгливого страха, не испытывала дурноты. Она знала, что мир отвратительно, неприглядно жесток, и кровавое месиво из отрубленных пальцев и кишок это вечная его составляющая, естественная изнанка.
Но эта возня во дворе, треск ткани и хриплый стон вдруг оглушили её.
Она не хотела, чтобы он страдал, не хотела, что с его локтей и колен вновь была содрана кожа, не хотела, чтобы он вновь испытывал боль, вновь был унижен.
К счастью, когда она осмелилась вернуться к окну, внизу всё уже было кончено.
В тот день он не спустился в парк после обеда, как делал все предшествующие дни. Герцогиня испытывала соблазн расспросить Анастази, когда та явилась за каким-то распоряжением вслед за секретарем, но пресекла порыв на вдохе. Какое ей, собственно, дело?
Она и так чрезмерно снисходительна. Для такого, как он, безродного, нищего, к тому же запятнавшего себя преступлением, и десятой доли милостей хватило бы с избытком. И герцогиня не задала ни одного вопроса. Хотя Анастази сверлила её настойчивым взглядом.
И Клотильда понимала её без слов. Придворная дама предлагала отсрочить взимание долга. «Не сегодня» — говорили её темные глаза. И рациональная часть её сознания соглашалась.
Благоразумней было бы оставить Геро в покое до завтра или даже… навсегда.
Но поступить так означало окончательно утратить все свои преимущества, лишиться статуса государыни и обратиться в служанку. Последуй она совету, и ей уже не найти весомых различий между собой, принцессой крови, и какой-нибудь влюбленной простушкой, пребывающей в плену страсти. Нет, она не позволит себе так низко пасть. Она предъявит вексель к оплате незамедлительно.
Герцогиня не настаивала, как в первый раз, на его участии в ужине и на посещении её спальни. Она посетит его сама. Сделать шаг навстречу и лишний раз явить своё великодушие. В её апартаментах он будет чувствовать себя неловко.
Ещё свежа память о постигшей их неудаче, об обещании, которое она дала и не сдержала, и о том, что за этим последовало — заточении, пытке и беспамятстве. Она не хотела, чтобы он об этом вспоминал, чтобы оглядывался и видел те же высокомерные портреты, ту же тяжеловесную, подавляющую роскошь и ту огромную кровать под многоярусным балдахином, которая имела сходством с алтарем в языческом храме.
Пусть он чувствует себя уверенней и свободней там, где уже привык находить стол и ночлег. Даже комната в придорожной гостинице через пару проведенных там ночей обращается в подобие домашнего очага.
К тому же, комната проста, без пугающей роскоши, удобна и достаточно уютна. За время пребывания в замке он привык к ней и считал своим убежищем.
Этот вечер будет искуплением того, злосчастного, когда он её отверг, оттолкнул. Она как будто возвращалась в тот сумеречный час, вычеркивая из летописи росчерки своих ошибок. На самом деле ничего не было, она поступила мудро, исполнив его просьбу немедленно, и теперь она по праву насладится плодами своей разумности и великодушия.
Время текло вспять. Геро предупреждён, причёсан, одет. На нём уже один из тех камзолов, которые были заказаны у парижского портного. Геро безупречно элегантен, но герцогиню слегка покоробил цвет. Чёрный, траурный. И даже обильное серебряное шитьё, ворох кружев, сияние батиста в прорезях рукавов бессильны были соперничать с глубиной черного бархата.
Ужина на столе уже нет, только привезённые из Прованса фрукты и вино. Бутылка была откупорена, и один бокал стоял у самого края стола. Он выпил сам или его заставили, чтобы вернуть румянец скулам и блеск глазам. Глаза у него действительно блестят. Хорошо бы от волнения, а не от лихорадки.
Когда она вошла, Геро стоял посреди комнаты прямо перед дверью и выглядел так, будто провёл в этой неподвижности несколько часов, как часовой на посту, безропотный раб военного устава. Лицо почти непроницаемо, но все же заметна печаль, тень утренний страданий. Под прядью, скатившейся на лоб, скорбная морщинка. Он склонил голову, когда она вошла, но шага навстречу не сделал. Только ждал.
Он более не владел преимуществом выбора, он оставлял право ей. Герцогиня села в кресло, стоявшее у камина, и вдруг почувствовала неловкость. Она хотела бы поговорить с ним, как делала это во все предшествующие встречи, хотела услышать его голос, ибо в последний раз она слышала его, когда уведомила о своей капитуляции. Он тогда спросил, смеет ли он увидеться с дочерью. И с тех пор она видела его только издалека, облик едва различала, не говоря уже о голосе.
Но о чём ей с ним говорить? Обещать? Угрожать? И зачем говорить? Со слугами не говорят. Им отдают приказы.
Откинувшись в кресле, она небрежно протянула руку довольно низко, как это делают епископы и кардиналы, чтобы кающийся или проситель был вынужден опуститься на колени. Геро всё понял правильно. Он тут же опустился на колени и прижался губами к вытянутой руке.
Поцелуй был формальный, холодный. Но он не отрывал губ, выдерживая какую-то неизвестную условность. Или ожидал дальнейших приказаний. Но всё же поднял голову, вопросительно взглянул.
Тогда она взяла его за подбородок и притянула к себе, чтобы заглянуть в лицо. Печальное лицо, с теми же скорбными штрихами, которые она заметила у него спящего. Губы плотно сжаты. И всё же она не могла отвести взгляда от этих губ. Она помнила их вкус и так долго о них мечтала. Она вправе попробовать их снова. Но не спешила.
Вглядывалась в это лицо, искала отблеск того солнечного сияния, что заметила утром. Тогда, всего несколько часов назад, не было этих скорбных складочек. Была только порывистая тревожная радость. И глаза блестели по-другому, без вина и лихорадки.
Он был несчастен. Это было очевидно и не требовало доказательств. Но почему?
Она чувствовала раздражение. Разве она не выполнила все его условия? Он увиделся с дочерью, уверился в её безопасном будущем. Его бывшая теща — существо отвратительное и презренное, но она заботится о девочке, ибо девочка её родная внучка. В чём же опять причина его печали?
Её раздражение, а вместе с ним и желание, всё нарастали. Эта печаль была препятствием эфемерным, дразнящим, она разжигала азарт, жажду победы. Или он так увлечён своей ролью мученика, что верит в подлинность чувств?
А может быть, то известный приём — вызвать жалость, размягчить знатную любовницу, сделать её податливой и управляемой?
Женщины охотно верят в печальные глаза и тихие вздохи. Для них мужская грусть — сладкий нектар. Опытному соблазнителю и придумывать ничего не приходится. Нет необходимости в подвигах, в пылких речах, клятвах и уговорах. Достаточно вот так кротко потупиться, чуть свести брови, чтобы вызвать эту ниточку скорби, замкнуться в молчании, вместо связных фраз несколько раз вздохнуть, а затем возвести к потолку затуманенный взгляд.
Но все эти уловки хороши для добродетельной жены стряпчего или дочери старого судьи. К тому же, предпринятая игра всегда так наивна. Герцогиня всегда удивлялась той упорной слепоте, которая внезапно поражала вполне благоразумных и проницательных женщин. Она не видит или не желает видеть этой жалкой мистерии?
Но она сама никогда не принадлежала к числу тех дам, что верят в это притворство. Да и зачем Геро к нему прибегать? Он несчастен не ради цели, а по причине ей совершенно неясной.
Из упрямства? Из особенностей характера, который так и не разгадан? Пусть так.
Она от своего не отступит. Она желает его, он принадлежит ей. Как и всякой женщине, ей бы хотелось, чтобы все происходило несколько иначе, не хотелось приказывать, направлять или настаивать. Хотелось сосредоточиться на собственных ощущениях.
Но позволит ли он ей такую роскошь?
Когда Фаре было около пятнадцати, Патрик Спринг начал доверять ей заботу о Лидии. Нянек у Лидии и так было предостаточно, а работа Фары заключалась в том, чтобы везде сопровождать пятилетнюю девочку, куда бы она ни отправлялась. Присматривать за ней, постоянно обеспечивать её безопасность. Фара относилась к этой обязанности очень серьёзно.
Через три года, когда Лидия мечтала получить письмо из Хогвартса, Фара мечтала об учёбе в академии ФБР, как в сериале «Квантико». Всё свободное время Фара посвящала изучению тактики, рукопашной борьбы, оружия, шпионажа… словом, всё и вся, что могло помочь в достижении её целей.
Она никогда не планировала заменить Лидии Патрика, но почитала за честь, что именно её он выбрал на эту роль. Вряд ли она когда-нибудь смогла бы простить себя за то, что не оказалась рядом в день его гибели, даже зная, что это была временная петля. Её единственным утешением был тот факт, что они смогли спасти Лидию.
Которая теперь больше не существовала.
Когда она предложила Дирку основать детективное агентство, она думала, что поступает так в соответствии с пожеланием Лидии. Но как выяснилось, на самом деле она хотела загладить вину за свой провал, за неспособность обеспечить безопасность Патрика Спринга.
Того самого Патрика Спринга, который был Захарией Уэббом и умер в 1903 году, так никогда и не совершив никаких путешествий во времени.
От этих размышлений у неё начинала болеть голова.
Она не обманывала, сообщая Дирку о том, что не нашла никаких упоминаний о себе в этой вселенной. Судя по всему, в этой вселенной она действительно не существовала. Но если бы она сказала, что это вынужденное пребывание в другой временной линии её ничуть не раздражает, это было бы ложью.
— Ты точно никого из них не узнаёшь? — спросила Фара.
Дирк через её плечо разглядывал размещённые на сайте аквариума фотографии работников.
— Вряд ли он там работал, — сказал Дирк. С этими словами он выпрямился и пошёл за своей курткой, висевшей на спинке стула. Фара резко обернулась на него.
— Куда ты собрался? — спросила она.
Дирк застыл, его рука замерла над курткой.
— Никуда? — сказал он. Врать он совершенно не умел.
Закрыв ноутбук, она развернулась вместе со стулом, откинувшись на спинку, так что теперь они были лицом друг к другу. Приподняв одну бровь, Фара скрестила руки на груди. Дирк сдался.
— Я не собирался встречаться с Тоддом, — сказал он так, будто сам в это верил. Фара знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, как он ищет лазейки. Может, он и не собирался непосредственно в музыкальный магазин, но если он окажется в том районе…
— Дирк, — сказала она. — Мы вроде это уже обсудили.
Выражение лица Дирка стало несколько насмешливым.
— Его там вообще нет. Он по субботам не работает, — сказал Дирк, как будто это тут же должно было успокоить Фару. Она снова взглянула на него и не отводила взгляд до тех пор, пока Дирк не убрал руку от куртки. Удовлетворённая этим, Фара снова повернулась к ноутбуку.
— Я знаю, что ещё не время, — сказала она, — но мне кажется, нам нужно вернуться в аквариум. Даже если он там не работает, сейчас это лучшая зацепка.
— Сегодня? — ошарашенно спросил Дирк. — Я… не могу. Мне нужно вовремя вернуться, чтобы… — стиснув зубы, Фара снова развернулась к Дирку. От этого разговора у неё начинала голова идти кругом. Об этом они тоже уже говорили. Никуда он не пойдёт.
— Дирк…
— Мне нужно пойти, — сказал Дирк, и Фару поразило отчаяние в его голосе. — К тому же, там будет Аманда. Это идеальная возможность получить дополнительные сведения. И это не свидание. Это просто… совместный досуг.
Ей хотелось спорить. Объяснить до полной ясности, что он не может туда пойти. Но услышав имя Аманды, она почувствовала, как к лицу приливает кровь. Дирк, только что отчаянно жестикулировавший, замер. Он склонил голову на бок, с неприкрытым беспокойством глядя на Фару.
— Фара, ты что…
— Всё нормально, — сказала она, сомневаясь в том, что хоть кто-то из них поверил в эти слова. Дирк неуверенно шагнул к ней, будто пытаясь решиться на что-то.
— Вообще-то, — сказал он так тихо, что Фара с трудом расслышала, — ты могла бы пойти со мной. Вдруг это тот прорыв, который мы ищем, а ты ведь знаешь Аманду куда лучше, чем я. А если она — центр искажений? Вдруг это с её помощью можно всё исправить?
Она понимала, зачем он это делает, но его манипуляции были нелепы. Впрочем, она бы соврала, сказав, будто не хочет увидеть Аманду. Будто не хочет увидеть её с того дня, как провела час в такси возле её дома. Она так хотела поверить в то, что он прав. Отчаянно хотела.
— Дирк… Но это же… Вряд ли… Я имею в виду, будет только хуже… А ты и так уже по краю ходишь. Мне кажется, не стоит… То есть, нам нужно просто…
— Просто что? — сказал Дирк, и она не смогла припомнить, чтобы раньше слышала в его голосе такое разочарование. — Очень жаль, — сказал он секундой позже. — Мы и так провели два дня, мотаясь по городу, и что же? Семь мест, в которых что-то изменилось, а мы с первого раза это не заметили? Наверное, это важно, но к разгадке нас это никак не приблизило. И знаешь, я не говорю, что это будет легко. И даже не гарантирую, что это принесёт пользу. Но если ничто другое всё равно не сработало, то что мы теряем? Может, ты и права. Может, я ослеплён своими чувствами к Тодду. Но что, если именно это поможет нам вернуться домой? Что, если без этого мы навечно тут застрянем? Что тогда?
Он смотрел на неё, и его глаза слегка блестели от выступивших, но так и не пролившихся слёз.
— Можешь пойти со мной, можешь не ходить, но я всё равно пойду, — закончил он.
В этот момент она поняла, что готова поменять своё решение. Дирк и так пойдёт туда, хоть с ней, хоть без неё. Он уже говорил ей, что вселенная обычно приводит его туда, куда ему нужно попасть, и она неоднократно в этом убеждалась. И несмотря на то, что его способности тут не работали, ей даже сейчас стоило поверить в то, что он знает, что делает. А ещё больше она хотела, чтобы он оказался прав.
— Ладно, я пойду с тобой, но если это будет впустую, ты пообещаешь мне, что полностью прекратишь с ним все контакты.
— Ну конечно, — сказал Дирк, широко улыбаясь Фаре. Она ему не поверила — вряд ли и он сам в это поверил — но решила согласиться и на это, уже лучше, чем ничего.
~*~
— Там темно или не очень? — спросила Аманда из-за закрытой двери спальни. Тодд стоял на одной ноге, прислонившись плечами к стене, колено другой ноги он согнул и упирался в стену ступнёй.
— Ну так… средне, — ответил он. Дверь распахнулась. В дверном проёме показалась Аманда, из-под её рукавов длиной до запястья извивались причудливо переплетённые шрамы.
— Достаточно темно, чтобы так пойти, или лучше рукава подлиннее? — спросила она. Тодд ощутил ком в горле.
— Я считаю, что ты нормально выглядишь и так. Даже хорошо выглядишь, — сказал он. Аманда взглянула на него и вернулась обратно в комнату, дверь снова закрылась.
Тодд перенёс вес на другую ногу и продолжал ждать.
Аманда вышла ещё через десять минут, и на этот раз на ней была полупрозрачная блузка с такими длинными рукавами, что из-под них были едва видны кончики её пальцев. Она проследовала в коридор, покрутилась в притворном пируэте, и вопросительно взглянула на Тодда. Тот не удержался и фыркнул.
— Ну спасибо, — сказала Аманда, совершенно не обидевшись.
— Нет, ты отлично выглядишь. Ну то есть, не мне об этом говорить, но ты выглядишь очень… по-барному.
— По-барному? — переспросила Аманда, приподнимая бровь. Тодд пожал плечами. Она рассмеялась. — Ага, ну ладно, вот приедем к тебе, и я тебе подберу одежду, чтобы ты выглядел по-свиданному.
Тодд не удержался и улыбнулся, небольшая нервозность, с которой он проснулся поутру, теперь сменялась предвкушением. Снова улыбнувшись Аманде, он поднял её сумку, и они направились к выходу.
Обуться и одеться было несложно, но когда Тодд открыл дверь, Аманда замешкалась. Снаружи на обочине их поджидало такси с уже заведённым двигателем. Страшно подумать, какой счёт предъявит таксист.
— Ты справишься, — сказал Тодд Аманде. Та перевела взгляд с машины на Тодда, замерев в нерешительности. Тодд протянул ей руку и ободряюще улыбнулся. — Ну правда, всё будет в порядке. Ты приняла таблетки от повышенной тревожности. У тебя с собой обезболивающее. Сейчас быстро дойдём до машины, а потом быстро доедем ко мне, вот и всё.
Несмотря на её уверения, что она очень хочет познакомиться с Дирком, ей было нелегко, и Тодд об этом знал. И всё же он осторожно увлёк её вперёд — не подталкивая, а скорее, помогая преодолеть внутреннее сопротивление. Она сделала неуверенный шаг вперёд, и потом ещё один, и вот они уже стояли снаружи. Аманда вздохнула с облегчением.
— Ну вот, — подбодрил её Тодд.
— Просто небольшая поездка, — сказала она, и Тодд не мог понять, пытается она вселить уверенность в него или в саму себя.
— Небольшая поездка, — всё же подтвердил он.
Разумеется, она была сравнительно небольшой, и при удачной дороге занимала минут тридцать. Он вместе с Амандой забрался на заднее сиденье, водитель удивлённо посмотрел на них через зеркало заднего вида. Он дождался, пока они пристегнутся, и выехал на дорогу. Аманда смотрела в окно на скрывающийся вдалеке дом.
Он не смог вспомнить, когда они последний раз вот так вместе, на заднем сиденье, ездили в автомобиле. Когда они были маленькими, Аманда без конца заваливала его вопросами и просила поиграть с ней, хватала его вещи липкими ручонками. Сейчас она сидела неподвижно, схватившись за край сиденья побелевшими от напряжения пальцами. Как только дом скрылся из вида, она устремила взгляд вперёд, уставившись на спинку переднего сиденья так, будто оно вот-вот откроет перед ней все тайны вселенной. Тодд откашлялся.
— Я пытаюсь определиться, надеть чёрно-синюю клетчатую рубашку или просто футболку. Или надеть рубашку на футболку, — сказал он, пытаясь отвлечь её. Аманда взглянула на него.
— Что? — переспросила она.
— Надеть сегодня вечером, — уточнил он. Аманда моргнула.
Это сразу подействовало, её напряжение стало спадать на глазах. Руки, сжимавшие край сиденья, расслабились, и Аманда положила их на колено.
— Даже не думай надеть футболку с «Мексиканскими похоронами», — заявила она. Тодд нахмурился. Учитывая, что примерно половина его гардероба состояла из футболок с группой, он совершенно не мог понять, что с ними может быть не так.
— А почему? — спросил он.
— Потому что ты уже надевал куртку с «Мексиканскими похоронами», дурачок.
Такова логика Аманды, и учитывая, что из них двоих это у него вечером будет свидание, он уже хотел оспорить её мнение. Его остановила улыбка Аманды. Похоже, теперь она по-настоящему расслабилась, он давно её такой не видел.
— Может, наденешь голубую на пуговицах? — предложила она.
— Она была на мне во вторник, когда мы с ним столкнулись у дома мёртвого чувака, — сказал Тодд.
Аманда повернулась к Тодду и уставилась на него огромными глазами.
— Ну самого мёртвого чувака в том доме не было, — пояснил Тодд. — Я помогал Альфредо собирать пластинки, которые владелец дома отдал нам на реализацию. А возле дома столкнулся с Дирком.
— Серьёзно? Как странно. Ты просто встретился с ним возле дома какого-то чувака? Типа случайно?
Тодд пожал плечами.
— Вроде да, — он был так рад этой неожиданной встрече, что совсем об этом не подумал. — Он был там по работе, и к тому же, не один. Не знаю, с сотрудницей, или партнёром, или… кто она там ему.
Кем бы она ни была, встрече с Тоддом она явно не обрадовалась, и Тодд всё ещё не был уверен, хочет ли он знать причину.
— Всё равно я вчера весь день проторчал в подсобке, сортируя пластинки того мёртвого парня, так что я могу снова надеть рубашку в жёлто-зелёную клетку, в которой был.
Они уже въехали в город, такси приближалось к месту их назначения. Тодд перевёл взгляд с Аманды на счётчик. Разумеется, сумма была непомерной.
— Постой-ка, давай вернёмся к тому, что ты случайно встретился с этим британцем, по которому уже несколько недель сохнешь, возле дома какого-то неизвестного чувака?
Тодд не знал, что на это ответить. Он не считал это чем-то удивительным. Может, чуточку странным, но совпадения происходили постоянно. Это не значит, что есть какая-то связь. И это точно не значит, что Дирк был там из-за него. Это была просто случайность.
Так он и сказал, не обращая внимания на её недоверчивый взгляд и доставая кошелёк — такси уже тормозило возле его дома.
После оплаты квартиры, покупки продуктов к приезду Аманды и поездки на такси Тодд официально мог считаться банкротом, не считая денег, которые он приберёг на вечер. Он изо всех сил старался не кривиться, отдавая водителю почти последние наличные. Таксист закатил глаза, оценив размер чаевых. Тодд не стал обращать на это внимание, и помог Аманде выбраться из машины.
— Ого, у тебя так чисто! — сказала Аманда, когда они наконец добрались до квартиры. Тодд хотел было поспорить, но тут же вспомнил, как выглядела его квартира, когда Аманда была у него в гостях в прошлый раз.
— Я даже постель для тебя перестелил, — сказал Тодд, указывая на кровать. Другие подушка и одеяло лежали свёрнутыми на краю дивана.
— Так всё-таки, почему ты хочешь, чтобы я переехала сюда? — спросила Аманда. Она прошлась туда-сюда, провела ладонью по спинке дивана.
— Ну да, места тут не очень много, но если мы продадим дом, мы сможем позволить себе квартиру с двумя спальнями.
Аманда уже была на кухне, и задумчиво водила пальцами по стойке. Похоже, что увиденное ей понравилось, так как она взглянула на кончики пальцев и кивнула сама себе. Оперевшись локтями на стойку, она уставилась на Тодда через проём в стене.
— У Дирка же есть квартира, да? — ни с того ни с сего спросила она. Тодд нахмурился.
— Ну… да, наверное, но при чём тут он?
Аманда выразительно посмотрела на него. Деликатностью она никогда не отличалась.
— Мне кажется, ты несколько опережаешь события, — сказал Тодд, уже понимая, что теперь он только об этом и будет думать ночь напролёт. Интересно, какая квартира у Дирка? Наверняка какая-то клёвая, куда лучше, чем квартира Тодда. И там точно есть настоящая кровать, а остальная мебель куплена не по объявлению.
Впрочем, Дирку в гостях у Тодда было вполне комфортно. Он вообще ни слова не сказал о квартире Тодда, будто ему всё было совершенно знакомо, будто он уже тут бывал. И если подумать, это было даже более странно, чем их внезапная встреча у дома того мёртвого чувака.
Аманда уже закончила ревизию холодильника Тодда и вернулась в гостиную с двумя банками пива, снисходительно посмотрев на Тодда.
— Я это вот к чему, — сказала она, протягивая ему банку с пивом. — Если сегодня всё пойдёт, как надо… Не думай, что ты теперь должен отказываться от его предложений.
Он внезапно осознал, что Аманда и правда рядом с ним. Что она стоит в его гостиной и дразнит его, как в детстве. Тодд тряхнул головой, открыл пиво и молча отсалютовал ей банкой, прежде чем сделать первый глоток. До прихода Дирка у них было ещё три часа. Три часа, чтобы Аманда освоилась с идеей переезда к нему. Три часа, чтобы она подобрала ему подходящий наряд.
~*~
— Нет, я не могу, — сказала Фара, застыв в шаге от ступенек, ведущих в здание Риджли. Дирк, который уже стоял у двери, обернулся к ней.
— Можешь, я в этом уверен, — ответил он. Оставив дверь, он спустился ей навстречу и протянул руку. — Тут всего девять ступенек, за ними дверь, а потом небольшая лестница, и ты уже там, — сказал он и сам взял её за руку, когда стало ясно, что она его брать за руку не собирается. Фара посмотрела на него едва ли не с мольбой во взгляде.
— Может, нам лучше просто…
— Никоим образом, — прервал её Дирк. Не для того они приехали на другой конец города, чтобы развернуться и уйти. К тому же, Дирка ждал Тодд. — Фара, ты же сама сказала, — начал он, потихоньку увлекая её за собой. — Нас с тобой не существует в этой вселенной, и выходит, весьма вероятно, что мы заменили самих себя. А что если это и остальных касается? Вдруг эти Аманда и Тодд и есть наши Аманда и Тодд, просто они нас не помнят?
Он понятия не имел, правда ли это, но прошлой ночью, когда его одолевали сомнения, он сказал себе, что всё было именно так, и если честно, сам начал в это верить. Похоже, что и Фару это убедило, она перестала в нерешительности мяться и поднялась по ступенькам к двери.
— Она и есть Аманда, — пробормотала Фара вполголоса, и Дирк понял, что она говорила это себе, а не ему.
— Да, она и есть, — всё-таки ответил он, побуждая её сделать следующий шаг.
А потом ещё, и ещё, и ещё, пока они не оказались внутри здания.
Добиться того, чтобы Фара поднималась по лестнице, оказалось проще. Дирк в большей степени направлял её, чем тащил, уверенность Фары крепла с каждым шагом. Вскоре они уже стояли у двери Тодда, Дирк приготовился постучать, и Фара всё меньше выглядела так, будто вот-вот сбежит.
Дирк постучал в дверь, и Тодд почти сразу открыл.
— Дирк, привет, — сказал он, широко улыбнувшись. Дирк улыбнулся в ответ, только теперь заметив серую рубашку, застёгнутую сверху донизу. Волосы Тодда были зачёсаны, и Дирк ещё ни разу не видел, чтобы Тодд выглядел настолько безупречно. От этого зрелища у Дирка дух захватывало, он был просто потрясён.
Но тут улыбка Тодда померкла. Дирк проследил за его взглядом и обнаружил стоящую за своим правым плечом Фару. Та стояла, сцепив зубы, и всматривалась вглубь квартиры.
— Эээ, — протянул Тодд.
— Да, прости. Как я мог вас не познакомить! Тодд, это Фара; Фара, это Тодд.
— Ладно, привет, — сказал Тодд одновременно смущённо и с удивлением. Дирк нахмурился. Он что-то не так понял о планах на вечер? Он нарушил какое-то американское правило вежливости?
— Это ничего, что я?..
— Что? А, нет, всё нормально, — сказал Тодд. Он отступил в сторону, пропуская Дирка внутрь. Фара последовала за ним, и когда они оба оказались в прихожей, Тодд закрыл дверь.
— Аманда скоро… — сказал он и взмахнул рукой в сторону ванной, когда Дирк и Фара обернулись к нему. Его подозрительный взгляд в направлении Фары, который заметил Дирк, то, как он себя вёл в целом, сильно напоминало Тодда в первые дни их знакомства.
— Может, вам принести что-то выпить? — спросил Тодд.
— Простую воду, — сказала Фара, прежде чем Дирк успел ответить. Взгляд Тодда снова скользнул к Фаре. Он коротко кивнул и повернулся к Дирку.
— Пожалуй, я помогу тебе, — сказал Дирк, чем заслужил сразу два изумлённых взгляда. Дирк указал в сторону кухни, Тодд мигнул. Посмотрел на Фару, и лишь потом согласно кивнул Дирку. Тяжесть взгляда Фары преследовала их на пути к кухне.
Если хорошо подумать, вполне возможно, что он напрасно взял с собой Фару.
— Ты как вообще? — спросил Дирк, пока Тодд доставал из холодильника бутылку воды. Тодд шагнул к шкафчику за стаканом.
— Что? Да нормально я. А ты как?
Он наполнил стакан, не глядя на Дирка. Дирк нахмурился. Он мог бы и догадаться, особенно после того вечера на диване, что всё будет не так-то просто.
— Я сделал что-то не так? — снова попытался Дирк. Тодд поставил стакан с водой на стойку и повернулся к холодильнику.
— Что? Да нет, ты что, я… — Тодд закрыл холодильник, в руках у него были две банки с пивом.
— Мне не стоило приводить сюда Фару?
Тодд замер, и это было неоспоримым признаком, что Дирк на верном пути. Так что он молча и неподвижно наблюдал, как Тодд повернулся к нему и протянул ему банку. Дирк отставил её на стойку, где уже стоял стакан для Фары.
— Нет, ничего. Просто я… не очень понимаю, кто она вообще.
Дирк расслабился. На этот вопрос он вполне мог ответить.
— Она моя… вообще-то отличный вопрос, кто она мне. Кажется, мы никогда не пытались придумать название. Телохранитель? Сотрудник безопасности? О, боец специального назначения!
Тодд прищурился во время этого разъяснения. Теперь он смотрел на Дирка такими глазами, будто перед ним был какой-то другой человек. Он дважды открывал рот, чтобы сказать что-то, но снова закрывал его. Наконец, он спросил:
— Разве тебе нужен телохранитель?
Дирк тут же понял, какой вывод Тодд только что сделал.
— О, нет, я позвал её не поэтому, — может, он несколько неестественно засмеялся, но это можно списать на пиво, которое он так ещё и не открыл. — Просто подумал… Ну, может, она поладит с твоей сестрой, всё-таки вчетвером как-то лучше, чем когда кто-то чувствует себя третьим лишним.
Реакция Тодда была непередаваемой. Будто кто-то перерезал натягивающие его струны, и напряжение покинуло его тело. Его взгляд стал мягким, а на лице появилось то же выражение, как в тот вечер на диване. Сердце Дирка колотилось где-то в горле. Тодд снова улыбался той широкой улыбкой, которой встретил Дирка у двери, и Дирка накрыло внезапным осознанием того, что он влюблён в Тодда. Что он влюблён во всех Тоддов. И что бы он там ни говорил Фаре, присутствие Аманды не имеет никакого отношения к истинным причинам того, почему он пришёл туда.
Может, ему стоило бы посильнее переживать из-за этого, но его не слишком это беспокоило.
— Я… — только и успел сказать он, когда его внимание привлёк пронзительный вопль, донёсшийся из комнаты. Тодд немедленно бросился туда, позабыв воду, налитую для Фары.
Дирк последовал за ним и обнаружил Аманду, которая сбивчиво приносила извинения. Фара во все глаза смотрела на девушку, Аманда отвечала тем же. Она уставилась на Фару так, будто видела призрака. Во взгляде Фары на Аманду чудилось страдание.
— Аманда, ты в порядке? — спросил Тодд. Аманда взглянула на брата.
— Прости, я не хотела… Просто… — она снова посмотрела на Фару. — Наверное, ты меня не помнишь. Мы с тобой… вроде бы в больнице лежали в одной палате. У тебя тогда… нога была сломана.
Глаза Фары стали ещё больше, хоть это и казалось невозможным.
— Я сломала ногу в семнадцать лет. В трёх местах. Пришлось вставлять спицы, но….
— Ох блин, как же круто! А ты меня даже не узнаёшь, наверное. Я была вся в повязках. Это… Я Аманда.
Теперь и Тодд вытаращился на Фару, а Дирк понятия не имел, что делать с этими новыми данными. Он был уверен, что Фара не понимает, о чём говорит Аманда, но наверняка сейчас соврёт и скажет, что вспомнила. И поскольку Аманда продолжала в деталях рассказывать историю их давнего знакомства, он решил, что всё пройдёт благополучно.
И было весьма вероятно, что Аманда крайне важна для их дела.
~*~
За пять лет до этого.
Однажды он познакомился с одним человеком. С мужчиной, который заставил доктора Колридж прикусить её язычок. Если бы ему тогда сказали имя того мужчины, он бы всё равно его уже позабыл.
Его имя значения не имело, но вот его слова Эмершан не забывал никогда. Те слова и сейчас были с ним.
«Большинство людей, — сказал он, — просто камешки, закопавшиеся в ил на дне реки. Поток мироздания течёт над ними, но они его едва замечают. Но некоторые люди не камешки, а листья. Они плывут в воде, позволяя потоку нести их туда, где им нужно оказаться».
Потом он посмотрел в глаза Эмершану и спросил, кем Эмершан считает себя: камнем или листом. Эмершану тогда было почти семнадцать, и он промолчал, но про себя беспечно подумал: «Я плотина, и вода течёт туда, куда я скажу».
Это было не совсем так. Поток вовсе не был просто потоком. Скорее, он был целой речной системой. Приток за притоком сливались вместе, бесконечные ручьи проливались из бесчисленных родников, и всё соединялось в общий поток. Представить себе всю эту систему было невероятно сложно. В свои семнадцать он мог представить один приток. К двадцати двум он уже мог существенно больше.
К двадцати двум он мог сменить направление потока.
Но если перенаправить один поток, это мало повлияет на всю систему. И точно не прекратит существование доктора Колдридж, а именно этого Эмершан хотел больше всего.
Он ненавидел Колдридж примерно в той же степени, в какой ненавидел метафоры.
Сейчас она пристально глядела на него, возле неё стояли два её подчинённых.
— Тебе стоило бы хорошенько постараться, чтобы избавиться от всего этого, — сказала она, указывая на по-спартански суровое убранство его комнаты. Они немного улучшили его условия, но это не поменяло его отношения к ним.
— Я не хочу носить этот капюшон, — сказал ей Эмершан. Она держала его на вытянутой руке, его серебристая ткань отражала свет потолочных ламп. Таким же материалом были обиты стены в его комнате. Эмершан знал, что это для экранирования. Причин доверять друг другу у них не было.
— Куда мы? — спросил Эмершан, когда понял, что доктор Колридж не уступит. Он не мог припомнить, чтобы когда-то покидал это здание. Если за его пределами и существовало ещё что-то, то Эмершан ничего об этом не знал.
— На экскурсию, — сказала доктор Колридж с притворной улыбкой. Когда ему было одиннадцать, эта улыбка напугала бы его. В двадцать два он лишь ответил точно такой же.
В двадцать два он надел тот капюшон.
Посылку доставили вечером.
Чуть слышно звякнул колокольчик у входа, и настенный экран показал псоглавца, переминающегося с лапы на лапу перед дверью. Цветастая кепка службы доставки то и дело сползала с острых собачьих ушей, придавая посыльному залихватский и вместе с тем глуповатый вид.
В длинных обезьяньих руках посыльный крепко держал весьма увесистую на первый взгляд коробку, сплошь заклеенную пёстрыми марками и обильно покрытую разноцветными штемпелями.
— Лис! — взревел Тадам, едва взглянув на экран. — Лис! Это она! Её доставили! Скорее, Лис!
Он бросился отпирать замок, слыша, как по дому перестуком острых копытец раскатывается частая дробь шагов спешащей на его зов жены. Его руки дрожали от волнения, и замок всё не поддавался. Вибриссы дрожали в нетерпении, бакенбарды топорщились, круглые уши прижимались к лобастой голове, а утробный рык рвался из горла, разбиваясь о так и норовящие оскалиться клыки. Тадам чувствовал, как хлещет по ногам хвост — несомненный признак сильнейшего возбуждения, охватившего всё его существо. Чёрно-рыжая шерсть на руках поднялась дыбом, спутав рисунок полос.
Прежде, чем он сумел открыть дверь, Лис оказалась рядом. Он почувствовал жар её учащенного дыхания на своей шее, а мгновение спустя его уха коснулся горячий и влажный язычок супруги.
Лис волновалась ничуть не меньше его самого.
Долгие месяцы ожидания подошли к концу.
Посыльный радостно оскалился им навстречу слюнявой пастью, приветственно вывалив язык и радостно помахивая хвостом.
— Чета Гойцовых? — приветливо спросил он. Получив утвердительный ответ, посыльный торжественно вручил Тадаму коробку. Она и впрямь оказалась тяжёлой.
— Распишитесь, сударыня. — Из перекинутой через плечо сумки появился планшет со световым пером, и Лис дрожащей рукой вывела закорючку их фамилии в нужной графе.
Глаза её блестели от едва сдерживаемых слёз радости.
— Поздравляю вас с пополнением, — учтиво откозырял курьер, и Тадам смог лишь благодарно кивнуть ему в ответ. Дар речи на время оставил его, в горле пересохло, и он мог лишь глупо улыбаться, чувствуя, как черты лица посыльного подозрительно расплываются перед его взглядом.
Курьер улыбнулся напоследок, пустив длинную нитку слюны с вислых черных губ, вскочил на служебный скутер и укатил прочь, поднимая в воздух золотые вороха опавшей листвы.
И только тогда Тадам понял, что тоже плачет от счастья.
* * *
Коробка была полна противоперегрузочной пластипены. Её спиральные завитки прыснули во все стороны, стоило вскрыть предохранительные печати, и в гостиной начался почти настоящий снегопад. Не дожидаясь его окончания, Тадам и Лис нетерпеливо склонились над коробкой.
Там, в уютном гнёздышке из пены лежал округлый серебристый контейнер.
— Какой маленький… — прошептала Лис над ухом у Тадама.
— Так и должно быть, — прошептал он в ответ.
Он никак не мог решиться прикоснуться к нему. Такое чудо…
Контейнер вздрогнул и шевельнулся на своем ложе. Тогда Тадам протянул руку и почувствовал открытой ладонью исходящее от шара тепло.
Жена обняла его сзади и тихо рассмеялась, уткнувшись в его широкую спину.
— Наш… — услышал он.
— Да, — отозвался он и взял контейнер в руки. Взял осторожно, словно хрупкую драгоценность.
Это и была самая большая драгоценность на свете.
Тадам стоял посреди гостиной в вихре кружащихся хлопьев ненастоящего снега, держа на руках упруго пульсирующий горячий шар. Лис накрыла его руки своими. Глаза её сияли.
Тадам чувствовал, что счастлив.
* * *
Этой ночью они не занимались любовью. Просто лежали на супружеском ложе, заворожено глядя на пришедшее по почте чудо, которое жемчужно сияло в лучах заглянувшей в окно луны, покоясь на шелке простыней между ними.
По поверхности шара ритмично пробегали волны ряби, и если прислушаться, можно было различить частые негромкие удары: тук-тук-тук-тук…
В тишине ночи в их доме билось новое крошечное сердце.
Затаив дыхание, супруги вслушивались в его стук.
* * *
Утро разбудило Тадама, коснувшись его щеки теплыми щупальцами лучей. Открыв глаза, он встретился взглядом с женой. Лис, нагая, склонялась над серебряным шаром, опираясь на локти и колени. Одна из пар её сосцов касалась гладкой поверхности шара, скрываясь в ней без чёткой границы между живой плотью и полупроницаемой мембраной скорлупы яйца. Шар издавал негромкие сосущие звуки. Глаза Лис возбужденно горели, розовый язычок то и дело облизывал пересохшие губы, а остававшиеся свободными пары сосцов потемнели и напряглись.
Нежно и осторожно Тадам взял её сзади, держась за ветви рогов и подстраивая свои движения под первобытную дикость ритма кормления. Рыча и оставляя в страсти следы когтей на изогнувшейся в экстазе спине жены и её покатых боках, он чувствовал себя неизмеримо более животным, чем когда-либо ранее за всю свою жизнь, и знал наверняка, что его любимая чувствует то же, что и он сам. В конце их вздохи, стоны и возгласы слились в единую мелодию, подчиненную тактам удовольствия сосущего груди малыша, и они насытились друг другом одновременно — все трое.
Потом они долго лежали, обнимая друг друга, и каждый из них согревал теплом своего тела сонно урчащий плод их взаимной любви.
Начиналась новая жизнь.
* * *
В суете первых месяцев отцовства Тадам едва не пропустил день, когда треснула разбитая ударом изнутри скорлупа.
Неделя за неделей пролетали так быстро, что он не успевал замечать течение мимолетных дней. Работы прибавилось — хотя состав семьи увеличился формально лишь на треть, её потребности возросли вдвое. Лис была всецело поглощена ребёнком. Она не оставляла его одного ни на минуту и не сводила глаз с прочной оболочки яйца, словно силясь рассмотреть за её матовой поверхностью родные черты.
— Как ты думаешь, любимый. На кого из нас он будет похож больше? — спрашивала она мужа по десятку раз за день.
— На тебя, — отвечал Тадам, видя, как лицо жены освещается счастьем после каждого такого его ответа. Он знал, что это не может быть правдой, но любил делать свою женщину счастливее. Иногда для этого было достаточно совсем немногого — как и на этот раз.
Они нечасто появлялись теперь вместе на людях — гораздо реже, чем обычно, и даже реже, чем в период беременности Лис, которая ужасно стеснялась своей погрузневшей фигуры и практически перестала покидать дом до того момента, когда пришел наконец её срок. Лис боялась простудить малыша, и все попытки объяснить ей, что внутри сверхпрочной оболочки их дитя находится в совершеннейшей безопасности до той самой поры, пока не окрепнет достаточно для того, чтобы от неё освободиться, натыкались на категорическое «нет» с её стороны.
— Всему своё время, — строго говорила она, и взгляд её оленьих глаз был полон укора. В конце концов Тадам смирился. Однако ему постоянно приходилось пресекать попытки жены сломя голову, — сейчас же, немедленно! — в лучших традициях чисто женской логики кинуться за одеждами для их чада в ближайший магазин товаров для новорожденных. Доходило до ссор, основным — и единственным работающим наверняка — аргументом со стороны Тадама было то, что не стоит приобретать одежду для малыша хотя бы до той поры, пока его пол не будет точно определен.
А какой может быть пол у биокерамического яйца, скорлупа которого прочнее камня?
Супруге же, поглощенной заботой об их совместном ребёнке, совершенно ни к чему знать правду об их действительном финансовом положении.
Тадам считал себя хорошим мужем, свято оберегающим свою женщину от всех опасностей жизни — включая опасность разочарования в нем самом.
Он надеялся также, что станет не менее образцовым отцом — ведь беречь покой ребёнка должно оказаться гораздо более простым делом, чем утаивать часть правды от его матери. Не так ли?
А что может быть проще, чем обмануть ребёнка, если уж научился обманывать его мать?
Все эти перспективы казались сейчас весьма отдаленными, и Тадам постепенно втянулся в ритм новой жизни, зарабатывая свои невеликие деньги, целуя жену по возвращении домой и выслушивая от неё очередное предположение относительно пола их драгоценного отпрыска.
Жизнь шла своим чередом, не оставляя времени на созерцание её стремительного течения.
Однако сегодня все изменилось — вновь.
— Милый, милый! — встретил его на пороге задыхающийся крик жены. Ворвавшись в детскую комнату — с обоями в паровозиках, плюшевых медведах и мультипликационных мышатах, а как иначе? — Тадам понял, что она плачет от счастья.
Лис в последнее время часто плакала, по причине и без, и по тональности и громкости её рыданий Тадам давно научился различать уровни депрессии, в которую она погружалась под гнетом забот.
Она протянула ему навстречу сложенные лодочкой ладони, в которых покоилось яйцо.
— Видишь? Ты видишь?…
По гладкому боку яйца змеилась трещина. В следующий миг новый удар изнутри сделал её шире.
Потом следовали ещё удары. Один за одним.
* * *
— Что ты видишь, любовь моя? — спросила его шепотом Лис.
— Я думаю, что то же, что и ты, ангел мой, — шепотом ответил Тадам.
— По-моему, это ухо, — сказала Лис после минуты, потраченной на тщательное разглядывание того, что лежало сейчас в половинке расколотой сферы, которую она держала в руках.
— Определенно, ухо, — согласился с ней муж.
— Как ты думаешь, оно нас слышит? — спросила Лис, разглядывая содержимое яйца со всех сторон.
— Надеюсь, что да, — ответил Тадам. — Если ты — только ухо, то со стороны судьбы крайне цинично лишить тебя ещё и слуха.
— Э-эй! — Лис помахала уху, а потом рассмеялась и расплакалась одновременно. — Мы любим тебя, малыш!
Глядя на неё, Тадам тоже помахал уху рукой.
— Кстати, козелок у него точно твой! — сказал он жене и улыбнулся в ответ вспыхнувшему в ее глазах счастью.
Тут ухо заплакало, и его пришлось кормить грудью, чтобы оно успокоилось.
В доме напряженное радостное возбуждение. Марта велела привести себя в порядок и одеться по-парадному. А сама принялась проверять свой ящик, к которому шлем привязан. Что значит «одеться по-парадному» я не поняла, но на всякий случай прошлась по телу чуть влажной щеткой и надела новые темные шальвары из дымчатой ткани. Подумав, сменила ошейник на самый дорогой.
Когда вернулась в страшную комнату, Марта делала вид, что чем-то занята, а Мухтар снимал ее на видео. Но тут же переключился на меня. Потом сам сел проверять настройки ящика, время от времени перебрасываясь с Мартой словами, которые не только выговорить сложно, но даже ошейник не мог перевести.
Забежал Стас. И тоже сел проверять настройки ящика. А Мухтар вновь схватил камеру. Марта повела меня в ванную мочить голову. Мухтар — за нами. Что-то у него в кадр не попало, пришлось мне совать голову под струю еще раз.
Стас сказал, что настройки в норме и убежал. Я села в кресло,
привычно поджала уши, и Марта надела шлем.
— Улыбнись и скажи что-нибудь для истории, — попросил Мухтар.
— Неужели бестолковая стажерка попала в историю? — улыбнулась я в объектив. — Даже немного боязно.
На самом деле я волновалась все сильнее. И Марта это заметила.
— Не будем тянуть, — сказала она. — Миу, расслабься, закрой глаза и постарайся задремать. Начинаем.
— Комментируй для истории, — попросил Мухтар.
— Проверка состояния реципиента — прошла. Проверка статуса реципиента — прошла. Проверка информационного файла — прошла. Включен водитель альфа-ритма. Есть отклик. Сейчас придется минуту-другую подождать.
Неужели я буду понимать все эти слова, когда открою глаза?
— Все готово. Пускаю запись. Запись пошла.
Я ничего не почувствовала. Разве что голова стала тяжелой и глаза начали слипаться.
— Миу, как себя чувствуешь? — голос Мухтара.
— Спать захотелось.
— Это нормально, — успокоила Марта. — Половина записи прошла.
Сейчас усну и вывалюсь из кресла. Марта рассердится, что не дождалась конца записи.
— Две трети записано… Три четверти… Четыре пятых…
Странно, спать резко расхотелось. В голове словно чешется что-то.
— Конец записи. Можешь открывать глаза. Как себя чувствуешь?
— В голове чешется.
— Рановато что-то, — прокомментировал Мухтар. — Обычно первую четверть часа никаких неприятных ощущений. Снимаем шлем?
— Подожди. Сейчас очень важная информация о мозге реципиента идет. Миу, сейчас я дам снотворное, ты ляжешь на кушетку и попытаешься уснуть. Скоро наступит тот неприятный период, о котором мы вчера говорили. Сумеешь его проспать — будет тебе счастье.
Мухтар поставил камеру на столик, чтоб смотрела на нас, пододвинул мне кушетку и даже помог лечь. Марта вдруг вскочила, подбежала к шкафчику, начала торопливо перебирать пузырьки. Подбежала ко мне, сунула в руку стакан воды. В другой ладони лодочкой поднесла мне четыре розовые таблетки.
— Это снотворное. Одну разжуй, остальные глотай.
Я слизнула с ее ладошки таблетки, сделала как приказано. А рука-то дрожит.
— Что случилось? — обеспокоился Мухтар.
— Посмотри на экран, — хрипло ответила Марта. Мухтар каким-то
быстрым, звериным движением переместился к экрану.
— Госпожа, что случилось?
— Постарайся уснуть, Миу. Как можно быстрее. Если не уснешь, будет больно. Тебе обязательно нужно заснуть.
Я сделала как велено. Попробовала устроить поудобнее голову в шлеме, закрыла глаза и расслабилась. Чесотка в голове усилилась до такой степени, что превратилась в боль. Голоса людей бубнят непонятное, кажутся то тихими, то громкими до боли.
— Тридцать процентов — это валидны или не читаются?
— Валидны.
— Черт! Где же мы так промахнулись? А какой прогноз?
— Двадцать пять-тридцать часов. Максимум боли по шкале Ферта — за двести единиц, если по человеческим меркам. Как у прраттов — неизвестно.
— Черт, черт, черт! В чем мы промахнулись? Я напрягу Стаса, пусть роет, а ты оповести Влада.
Хозяин предупреждал вчера, что будет больно. Но Марта испугалась, у нее даже руки трясутся. Мухтар приказал хозяина из Дворца вызвать. Это зачем? Со мной проститься? Я не хочу умирать!
— Марта, — позвала я. — Я умру?
— Что ты, маленькая. И не думай об этом.
— А зачем хозяина зовете?
— Миу, прости меня, если можешь. Но тебе будет не больно, а очень больно. Это я виновата.
Она еще что-то говорила, про чрезвычайное происшествие, о котором положено оповещать начальника, но меня захлестнула волна боли, и я крепко зажмурилась. Почему это случилось со мной? Ведь так хорошо было. Мне оглушительно везло раз за разом…
Удача. Я исчерпала свой запас удачи, вот что со мной случилось. Слишком многое просила у звезд. По любому пустяку. Старый учитель говорил, что всего должно быть поровну. Радости и горя, боли и удовольствия. Я нарушила равновесие. В последние дни думала только о себе. Как бы хвостик сохранить, как бы хорошее место в доме занять, как бы хозяину в доверие
втереться… Теперь — расплата.
— Я была плохой рабыней, — с отчаянием прошептала я. — Я была
скверной, мерзкой, гадкой рабыней. Я исправлюсь, честное-пречестное
Она кривится в недоброй улыбке, пока из клеток вытаскивают здоровенного мастифа и питбуля с множеством шрамов. Псы рычат и царапают когтями цемент.
Спай щурится и пристально смотрит Королеве прямо в глаза.
— Идёт, — наконец произносит он.
Собачники подтаскивают псов к краю ямы.
— А теперь новый бой! — ревёт вожак, и его голос многократно усиливается в колонках. — Бульдозер против Ганнера! И — Спай против Департамента медицины! Делайте ставки!
Зрители шумят и выкрикивают своих фаворитов. Помощники собирают у них мятые купюры.
— Ставлю на шамана! — кричит один из нормов-охранников.
— Ставлю, что задрот провалится! — выкрикивает другой берсерк и бросает купюру в копилку.
— Начали!
Раздаётся гонг. Псы на ринге бешено набрасываются друг на друга.
Спай принимается за работу. По ту сторону ринга он видит глаза Кэйт, что неотрывно смотрят на него из клетки. Ему вдруг вспоминаются студенческие годы, когда они с друзьями наперегонки взламывали камеры наблюдения в женских общагах, а на кону стоял ящик рисового пива.
Спай соединяется с сервером-хранилищем где-то в глубинах Цитадели. Демоны хранилища обнюхивают его, пытаясь понять, кто он и откуда. Чёрт с ними! Сейчас нет времени заморачиваться анонимностью. Всё равно взлом идет из «Живодёрни». Пусть нормы сами потом разбираются со Службой Безопасности — это уже их проблемы.
Бульдозер на ринге мёртвой хваткой цепляется в щеку питбуля. Хорошо, что не в шею — это была бы чистая победа.
Спай кидает эксплойт в зубы одному из демонов. Тот захватывает наживку и… эксплойт взрывается внутри, вынося демону мозг. Сработало! Теперь демон послушен, как дрессированный щенок. Хорошо, что медицинская база не так уж секретна, тут нет защиты высшего уровня. На плечах демона Спай въезжает в открывшееся хранилище.
На ринге питбуль злобно рычит и бьёт лапами, пытаясь сбросить с себя рябую тушу мастифа.
Теперь главное — успеть найти нужную базу. Хлопать каталогами нет времени. Спай набрасывает несколько ключевых слов: а ну, демон, ищи!
Дела у питбуля на ринге идут совсем неважно, Бульдозер заметно тяжелее и не уступает в опыте.
«Ну же, песик! Поживи ещё немножко…» — шепчет про себя Спай, быстро листая результаты, что нарыл демон. Вот это очень похоже на нужное…
Белая Королева встаёт с трона и подходит к краю ямы. Окровавленный питбуль хрипит на цементном полу, но ещё продолжает сопротивляться. Бой на ринге приближается к финалу.
На экране медленно капают проценты. Миллионы профайлов с генетическими портретами горожан утекают в моноблок Спая.
Наконец, питбуль затихает. Собачники спрыгивают на окровавленный пол и начинают разнимать псов.
— Ну, шаман, бой окончен! — Белая Королева нависает над ним, деловито сложив на груди густо татуированные руки.
Спай краем глаза видит, как один из нормов пытается вытащить Кэйт из клетки. Но девчонка вцепилась в прутья и яростно отбивается, силясь достать ботинком в челюсть громилы.
Белая Королева наблюдает эту сцену с язвительной ухмылкой и бросает Спаю:
— Бойкая она у тебя. На ринге будет то ещё зрелище!.. Так что, шаман, есть чем похвастаться?
Спай встаёт и разворачивает моноблок к Королеве:
— А ты сомневалась?
Закачка завершена.
— Ну-ка, найди себя! — Королева недоверчиво смотрит на экран.
Спай вводит имя и тут же находит свою анкету.
— Недурно, — Королева придирчиво изучает профайл на экране. — Девяносто восемь процентов славянской крови? А ты, шаман, редкий экземпляр в наше время! Если б ещё не водился с этими желтопузыми…
— Могу и твою анкету открыть.
— Нет, спасибо. Дай-ка, я сама кое-что поищу. Можешь пока посидеть на моём троне, раз уж ты сегодня победитель.
Королева склоняется над моноблоком, а Спай торжественно шествует через зал. Зрители галдят, требуя свои ставки. Часть из них хорошо наварила на тотализаторе: в победу шамана верили немногие.
Из колонок несётся оглушительный хардкор. Нормы то ли танцуют, то ли толкаются посреди зала. После боёв хочется выплеснуть агрессию в дикой пляске. Моноблок с базой выносят из зала, и Королева не спеша возвращается к трону.
— Надеюсь, теперь я могу забрать свой выигрыш? — спрашивает Спай.
— Осталась лишь небольшая формальность… — лукаво говорит Королева и вдруг страстно впивается в губы Спая. — Думаю, ты не будешь против задержаться тут ещё чуть-чуть?..
Она медленно расстегивает свой кожаный жилет с меховым воротником.
— Только теперь можешь уже так не торопиться… — с улыбкой добавляет она.
— А как же твои вожаки? — уточнят Спай.
— Они подождут. Я глянула их карты — просто свалка генетических отходов! Сплошное разочарование…
Королева задергивает брезентовый полог перед троном и толкает Спая на ложе из собачьих шкур:
— Они у меня теперь вот где! — она поднимает сжатый кулак в кожаной перчатке. — Если кто-то хоть пикнет мне наперекор, я всем расскажу, кем были его предки!..
Посольство серебряных порыскало у нас и ушло ни с чем. Тэвлин вовремя забрал оклемавшихся драконов, а я отдала черного в родной клан. Пусть там между собой разбираются, с чего это серебряные драконы похищают драконов смерти и что именно делают с ними в лабораториях. А наше дело маленькое…
Вообще, с серебряным кланом было намного более сложно, чем с золотым. Если золотой клан теперь направил стопы в сторону развития, торговли и процветания, то у главы серебряного наверняка муляло шило в заду. Иначе я это все объяснить не могу. То они докапывались до клонов Шеата, спасло только так вовремя подоспевшее омоложение «клона», то пытались завести дружбу и жвачку, но не выдержали обилия драконов из других кланов и, кажись, обиделись. Теперь они облазили весь корабль сверху до низу, получили пару раз под зад тряпками от поваров, чтоб в котлы с едой не лезли, и вроде бы даже подуспокоились. Но я сомневаюсь, что это надолго.
Не знаю, что именно они хотели найти, может думали, что мы такие дураки оставлять у себя стыренных драконов рассвета и ночи, может надеялись найти какие-нибудь свидетельства их проживания у нас… Да только ничего не вышло вовсе. Драконы те были сразу отправлены в Приют, а там в палатах такая текучка и столько разного народа находится, что все запахи, ауры и магические следы полностью запутываются. Из Приюта же Тэвлин всех и позабирал, будут теперь жить на его разумной планете и помогать гномам с хозяйством. Уж гномы первые драться не полезут, если их не оскорблять и не унижать.
И не успело свинтить одно посольство, как пригремело второе. На этот раз эльфийское. Эльфов задолбали люди (классическая история), эльфы устали терпеть беспредел, эльфы открыли портал и пошли куда глаза глядят. И пришли к нам. Мне иногда кажется, что само мироздание нас дивно троллит, подсовывая каждый раз что-нибудь эдакое. Впрочем, с ушастыми послами разбираться было намного проще, чем с чешуйчатыми. Сборная солянка из светлых, лесных и темных эльфов всего лишь хотела мирной спокойной жизни, что и получила по договоренности, и была отправлена на Кэрлен.
Самое забавное было уже после посольства. Я благополучно отправила эльфов, местные помогли их обустроить, вроде бы все божески… И я пошла отдыхать, закономерно считая, что два посольства за трое суток — чересчур. Особенно драконье меня заколебало…
Ну и встретила на полпути Шеата с круглыми как здоровые блюдца глазами. Никогда бы не подумала, что драконы могут настолько округлить глаза от удивления.
— Ты чего? — я присела перед драконом, провела ладонью по выбившимся из прически волосам. Мелкий Шеат был настолько умильный, что честное слово, лучше бы и не взрослел! Но это ему будет обидно услышать.
— Там это… — он покосился в сторону коридора, ведущего к нашей комнате. — Шеврин и Ольчик…
— И? — про романтик между этими двумя я знала. Ну и боги с ними… Мне же проще и легче, меньше мозги выносить будут. Но судя по виду Шеата, ему довелось подсмотреть что-то из ряда вон выходящее.
— Я не думал, что они… — серебряный запнулся и как-то неопределенно передернул плечами. Я задумчиво потрепала его по голове.
— Забей. Они взрослые люди, женатые тем более… могут делать все, что захотят, — право слово, большим шоком для меня было бы, если они меня пригласили в свою уютную компанию. А так… чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
— Да просто Шеврин ему ключицу перекусил, — ляпнул Шеат и скуксился.
— А как?.. — я пораженно посмотрела на дракона, потом привстала и обняла эту мелочь. — Как такое возможно? — красочная картина с морем крови и всем таким чет меня не вдохновляла. И плевать, что Ольчик сверх и на нем все заживает быстрее, чем он успеет понять, что произошло… Но ведь это больно и как-то неприятно.
Я поморщилась от таких перспектив. Нет, понятное дело, я догадываюсь, что драконы не милые няшки, но чтобы настолько…
— Он просто не сдерживался, — пояснил Шеат и притиснулся ко мне плечом, подставляя голову для машинальных почесушек. Я пораженно посмотрела на него, представляя эдакие перспективы на себе. Мне, конечно, не грозит смерть от откусывания как-нибудь частей тела, но вот Шеврину будет хреновастенько очень и очень долго…
— Однако… — мысли уходят в какое-то совсем уж дикое русло. Я не хочу так. Я вообще не хочу бояться их. Но я боюсь. Одной мысли о том, что твое тело могут запросто перекусить в порыве страсти достаточно, чтобы захотеть уйти. Полностью. По-настоящему. Навсегда. Я никогда не думала, что драконы могут вытворять такое. Одно дело видеть чешую по телу или перья, ну или даже вылезшие рога, клыки, хвосты… И другое дело — понимать, что этим всем запросто можно кого-то убить.
— А как же ты… ты никогда ничего подобного не делал… — я пытаюсь вспомнить далекое прошлое, но в голове сплошной сумбур и паранойя, громко бьющая в набат. Бежать к чертовой матери! Куда угодно, только подальше. Как можно дальше от маньяков-драконов, всех этих заморочек, интимных предпочтений и всего прочего. Да хоть в космическую пустоту, и там будет лучше, чем здесь…
— У меня тогда был очень хороший контроль, — грустно пояснил Шеат. Я тихо выдохнула, сжав кулаки — на руках выступали когти и мне не хотелось порезать дракона. Ему хватит отрастающего и вечно болящего хвоста, не стоит добавлять проблем.
— Мне… мне нужно идти, — объясняю свой порыв я. И просто ухожу прочь из корабля.
Выход должен быть. Его просто не может не быть. Так убеждала себя я, стоя перед лестницей, ведущей в Храм. Тот самый Храм, который связал нас всех. Я должна узнать, возможен ли развод в принципе. Ведь есть какие-нибудь исключения, ситуации, требующие развода, да банальная нетерпимость друг друга… Да, тяжело признаваться самой себе в том, что они мне все дороги, но я больше так не могу.
Я банально устала. Психически устала, поскольку физически все хорошо. Я просто не выдерживаю такого количества народа, мне дурно от постоянного пусть и невинного физического контакта. Это тяжело — жить с ними и осознавать, что многие вещи меня утомляют, а из-за регулярного утомления начинают раздражать. И порой раздражают настолько, что действительно хочется все бросить. Как сейчас.
Мерно шагая по ступенькам, я размышляла о том, что какой-то выход всегда есть. Браслеты же сняли? Сняли. Так почему нельзя уйти и из этой семьи? Может я сама по себе псих-одиночка, не созданная для семьи? Ну тяжело мне все это переносить и осознавать, что милые и добрые ящеры ни хрена не милые, если речь заходит о чем-то серьезном? Я не хочу однажды проснуться без головы рядом с сошедшим с ума от боли Шеврином или Лэтом только потому, что они захотели меня поцеловать и не сдержались. Я не хочу знать, что из-за меня произошла катастрофа, кто-то нечаянно и без присмотра получил плазму и сдвинулся от боли. И не хочу, чтобы они видели мои фобии. Я устала бояться, устала шарахаться от каждого прикосновения, устала постоянно контролировать руки-ноги-щупы, чтобы не дай боги что-нибудь из этого не оказалось у кого-нибудь во рту… Порой мне хочется просто валяться без никого и без ничего, просто быть куском зеленой дряни, которую никто не попробует на зуб…
Двери Храма открылись медленно и как-то печально торжественно. Как будто Храм знал, зачем я сюда пришла. Да скорее всего и знал, чего там. Просто так сюда не приходят. Внутри была та же пустота и тишина. Мерно горели светильники, мерцая в такт порывам воздуха.
Я замерла на пороге, не совсем понимая, что именно здесь делать. Это не ЗАГС, в котором можно написать заявление. Это Храм, где никого нет. Живой и, скорее всего, разумный Храм. Но тогда стоит попробовать как и с Замком.
— Я хочу развестись, — твердо говорю, но получается как-то жалко, а окончания слов будто исчезают в темноте под сводами… Тихо, спокойно, мерно… И ничего более.
— Я устала… бояться, мучиться, переживать, испытывать себя и их на прочность. Мне нужно уйти. И дать им шанс жить своей жизнью… — тихо говорю в пустоту, роняя слезы. Мне безумно жаль. Действительно жаль, что так вышло. Я не хотела этого брака, но моего мнения, как обычно, не спрашивали. Я не хочу быть обузой, но с каждым разом понимаю, что чем больше я кручусь среди драконов, тем ущербнее себя ощущаю.
На противоположной стене Храма замерцала голубоватая надпись:
«ЭТО НЕВОЗМОЖНО.»
— Почему? — почти выкрикиваю в пустоту и смотрю на стену. Надпись гаснет, стирается, растворяется в камне. Зато на ее месте так же медленно проявляется новая:
«ТВОЕ ТЕЛО ДРУГОЕ. ИЗВЛЕЧЬ КРОВЬ НЕВОЗМОЖНО.»
Медленно опускаюсь на колени, не отрывая взгляда от стены. Осознавать это больно. Так больно, как будто из меня выдирают душу. Я привязана навсегда. Лучше бы были дурацкие никчемные браслеты… Каменные плиты пола холодят колени даже через плотную ткань джинсов. Я сижу и смотрю, как надпись медленно гаснет. Храм вынес свой вердикт. Это конец. Теперь я точно знаю, что до самой смерти буду связана с драконами и сверхами. Со всеми теми, кто стал частью семьи. Сбежать можно и так, но какой смысл, если они все равно придут за мной…
— Я очень плохая жена, — просто говорю в пустоту. Не думаю, что Храму есть до этого дело. — Они не заслужили таких мучений. Они достойны лучших жен, достойны любви, заботы и понимания. Я не могу им всего этого дать…
Стена покрылась новыми глифами:
«МОЖЕШЬ. НО НЕ ХОЧЕШЬ.»
— Должен же быть хоть какой-то выход! — я хватаюсь руками за лицо, цепляю когтями кожу, ощущая, как когти проходят сквозь меня. Я просто жалкий никчемный монстр, кусок дерьма, который не заслужил всего того наилучшего, что мне было дано…
«ОН ЕСТЬ.» — высветилось у меня прямо в голове, не смотря на закрытые глаза и ладони поверх лица. И наступила тьма.
Очнулась я уже за дверью Храма, лежа головой к ступеням. Выбросило меня капитально. В голове бились сумбурные мысли. Я ничего не помнила, что произошло потом. Какая-то каша из мыслей, какие-то обрывки… Да, я пришла в Храм, я что-то спрашивала… что? Не помню… с гудящей головой я медленно сползала по ступеням, не заботясь о своем облике. Все равно никто, кроме Храма не видит меня. А ему до меня дела нет.
С каждой пройденной ступенью каша в голове постепенно укладывалась по полочкам. На середине лестницы я смогла уже принять свой привычный облик и идти как человек, ножками. Под конец я вспомнила все, но мне как отрубило. Развестись с ними? Зачем? Пока ничего дурного не происходит, можно жить. Страшно? А чего страшного в том, что кто-то выпустит когти или не сдержит зубы? Даже люди кусаются и царапаются, что говорить о драконах…
Основной принцип драконьего гнезда — добровольность. Сама дала согласие? Дала. Выпила кровь? Выпила. Могла отказаться и выйти… не могла? Почему? Кто-то связал и приковал к стене священного Храма? Нет? Ну так в чем проблема то?
Эти мысли казались моими и не моими. Странными, чуждыми, страшными и одновременно успокаивающими. Действительно, все сама. Сама накосячила, самой и выгребаться. До конца своих дней.
Вернувшись домой, я притихла, замерев у светильника. Сидеть под торшером в углу было несколько неправильным, но меня почему-то никто не трогал. Как будто знали или чувствовали, что что-то произошло. Только Лимма привычно подсела под бок, словно говоря — я с тобой. И неожиданно для себя я ее просто обняла. Они действительно моя семья. Как бы я себя не пугала и что бы себе не придумывала. Мне с этим жить. И если Храм чуточку поправил мне отсутствующие мозги… что ж, может это и к лучшему. Время покажет.