Пискнул замок на входной двери, сообщая о гостях. Запасной ключ есть только у Гилоиса, так что и это наверняка он. Да и кто сюда полетит по доброй воле? Мы никому не нужны. Наша биологическая роль почти выполнена. К тому же нормальные люди к таким как мы испытывают отнюдь не теплые чувства. Брезгливость, приправленную любопытством — да, возможно. Недоверие — наверняка. Но в большинстве они просто равнодушны.
Я не знаю, как встретили бы меня свои — там, за пределами атмосферы. Но там умирать мне было бы легче. Наверное…
А связи с внешним миром все равно нет. Только выход на местную локалку, да и тот под жестким контролем куратора.
В гостиной затопали. Я доплелась до арки-выхода, выглянула наружу.
Ого.
Следом за Гилоисом ко мне ввалились оперативники Службы порядка и контроля, — это местный аналог полиции. А потом вошли еще несколько человек — в штатском.
Гилоис незаметно коснулся губ — тихо!
Я в ответ опустила ресницы. Лаборатория, к которой относимся мы с куратором, считается секретной. Я — уникальный экспериментальный материал. Как ни крути, а раньше никто не пробовал проводить пен-рит трансформацию на разумном человеке с нормальной памятью. Гилоис говорит, что если у них все получится, лабораторию начнут осаждать желающие принять участие в эксперименте. Может и так. Я не достаточно себе представляю обстановку на Флоре, чтобы спорить. И в любом случае не желаю быть объектом для любопытства.
По знаку одного из людей в штатском споки разбежались по коттеджу. Остались только мой куратор и их старший. Это слышно по интонациям, когда человек привык командовать.
Гилоис повернулся ко мне и нарочито медленно произнес:
— Не волнуйся. Они уйдут. Им нужно осмотреть дом.
Человек в штатском обернулся ко мне и отрывисто спросил:
— Здесь никого не было? В поселке чужих не появлялось?
Как когда-то учил Гилоис, я широко улыбнулась и чуть приоткрыла рот. Если бы во рту не пересохло, ей богу, пустила бы слюну струйкой, пусть полюбуются.
Куратор обрадовался, пояснил:
— Она не завершила трансформацию. Так что вряд ли сможет ответить на ваши вопросы…
Тот поморщился:
— Зачем вы их до сих пор штампуете? И так в городе, куда ни плюнь, везде это…
— Наука не стоит на месте. Ничего, вот увидите, скоро все изменится!
Пятьдесят лет назад на Флоре случилась эпидемия, выкосившая треть населения планеты. Из переживших болезнь тридцать процентов или около того стали бесплодны. Тогда технология пен-рит трансформации казалась панацеей. Ведь у трансформов рождаются нормальные, здоровые дети. Сначала, правда, ставка была сделана на клонирование. Но либо купленное оборудование оказалось дефектным, либо спешка повлияла на результат. Эксперимент не удался. А пен-рит трансформация — куда надежней, и как оказалось, проще технически. Но прошло много лет. Сейчас все иначе.
Демографическая картина приближается к тому, что было перед эпидемией. Кажется, программа пен-рит находится на грани свертывания. Но пока она еще не закрыта.
Вернулись споки, как и следовало ожидать, ни с чем.
Недолго посовещались, их старший вышел с кем-то на связь. Я поняла из контекста, что они отправляются прочесывать этот участок леса.
Наконец, мы остались наедине с Гилоисом. Он виновато пожал плечами, потер лысеющую макушку и ответил на мой незаданный вопрос:
— Тут, недалеко, убили пресс-секретаря министра финансов. При каких-то темных обстоятельствах. Споки землю роют, на них контора давит. Вообще, обстановка какая-то неспокойная… может, тебя в город забрать?
— Заберите.
Гилоис качнул большой головой:
— Пожалуй, нет. Слишком далеко от лаборатории.
Где лаборатория, я не знаю. Очнулась уже здесь, в этом поселке.
Куратор еще час посидел, взял пробу крови, поспрашивал о самочувствии и удалился.
Я осталась на кухне. Это самое уютное место в доме. И здесь лучше всего слышно, как стучат о подоконник капли.
В те часы я ненавидела всех и все. Вот только период, когда битая посуда и расколотый об пол бытовые приборы приносили облегчение, прошел еще в прошлом году. Жду. Чего — сама не знаю. И с каждым днем все трудней принять решение. Прав Гилоис — малодушная дура я и есть…
Просидела до сумерек, прокуривая обновленные легкие. Жаль, спиртного нет. Куратор пресекает любые попытки обзавестись чем-нибудь алкогольным. Раньше я плевала на это с высокого забора. Раньше, когда могла позволить себе поездку в город. Теперь такая поездка кажется героическим поступком.
Когда в дверь позвонили, я решила, что это сосед. Он любит вечерком зайти, поговорить о чем-нибудь важном. О том, что дождь — это плохо, например. Самое большее, на что я могу рассчитывать — рекламщики. Но и они появляются здесь раз в полгода. И в этом полугодии уже были…
После третьего звонка все же дотянулась до костылей, поползла вниз.
Не глядя, открыла, пожалела.
Человек за дверью был обтрепан, небрит и его слегка качало. При нем — девочка лет семи, тоже одетая кое-как.
Урод, мог бы пойти работать, или в распределительный центр, так ведь нет. Я думала, таких на этой планете уже извели, как класс. Все же индустриальный мир, хоть и с проблемами.
— Я милостыню не подаю, — буркнула и закрыла дверь. Почти. Потому что из-за двери услышала девочкин голос:
— Пошли отсюда! Здесь нет людей…
Ну, что же. И вправду — нет.
Я все же сползала на кухню, забрала из хлебницы буханку, понесла попрошайкам. А что было делать?
Но когда открыла дверь, мизансцена поменялась. Бродяга лежал в глубоком обмороке на ступеньках, девчушка хлопотала рядом.
Еще не хватало, подумала я. Сосед может увидеть и донести. А потом доказывай давешним спокам, что я не верблюд. Дураку ясно, что эта парочка имеет отношение к их сегодняшнему появлению в моем доме. Можно, конечно, вынести как-то тяжелое тело на улицу, на попечение блеклой осени. Но я не в том состоянии, чтобы проделывать такие физические упражнения. Оставалось одно. Затащить непрошенного гостя в квартиру.
…Как выяснилось в процессе, бродяга не притворялся…
— Он три дня не ел, — всхлипнула девочка, когда мы с ней втащили и погрузили моего непрошенного гостя на диван в гостиной.
Откуда они такие взялись, я тогда не знала. Планета Флора, на которой я волею Димыча и Судьбы оказалась, это вполне цивилизованный мир, по стандартам Солнечной, конечно, отсталый, но все-таки нет тут совсем уж нищих людей. Бывают и социальные пособия, и специальные приюты, и распределители, где можно найти себе пусть тяжелую и грязную, но оплачиваемую работу. А эти двое мне на шею вывалились как из дурного анекдота, как из сказки. А может, всего-навсего, не с кем было поговорить, и осень подкинула мне вымоленного «хоть кого-то».
Девочка, едва заполучив кусок хлеба и стакан кефира, забилась в угол комнаты и принялась тихонько жевать. Я решила ее до времени не беспокоить. Бродяга на поверку оказался молодым человеком, может, постарше меня, а может и мой ровесник. Только осунувшийся, откровенно грязный, и, повторюсь, в обмороке.
Следовало бы выдворить их, как только парень придет в себя. Но я решила: спасать, так спасать. Может, зачтется мне потом, на худосочных здешних небесах. Хотя, говорят, на этой планете потусторонние силы обитают где-то под землей.
Так даже лучше.
Мой космос, тот, что моя память, к здешней обители богов отношения не имеет. И значит, скоро снова продолжится наш бесконечный спор о праве быть рядом. Спор, похоже, окончательно мной проигранный.
Девочка, перекусив, заснула. Ее спутник долго не желал приходить в себя, а когда все же очнулся и выглянул в окно, увидел там тьму зарождающейся ночи.
— Нам надо уходить, — сообщил он мне хрипло, видимо, горло у него было то ли надсажено, то ли простужено.
На стандартном космическом он говорил почти без провинциального акцента, который обычно свойственен жителям периферии.
— Куда?
— Я благодарю вас за Ючи, она хоть немного отдохнула. И за себя. Но идти нам действительно надо.
Значит, девочку зовут Ючи. Красиво. Здесь вообще красивые имена.
— Куда вы торопитесь?
Он помолчал, словно собираясь с мыслями, с трудом принял вертикальное положение, но тут же закашлялся, снова упал на спинку дивана. Обморок. Куда уж ему куда-то идти…
— Нас ищут. Вам стоит об этом знать. Я не думаю, что…
— Вы и вправду не думаете., — осадила я ущербного на голову гостя. — Отсюда выбраться можно только флаером. Вокруг леса километров на двадцать. Если сейчас уйдете, вообще можете завтра не выйти к жилью!
— Надо идти… — прошептал бродяга и предпринял попытку встать.
И я с тоской подумала, что наличие гостей в моем доме, видимо, должно быть тайной даже для куратора. Но с текущими проблемами разберемся потом, так я себе сказала, и на всякий случай пощупала лоб гостю. У того был жар. Это я ему и сообщила. На что получила ответ на чистом русском:
— Будто я сам не знаю!
Так. Докатилась. Нищий эмигрант на мою голову. Обхохочешься.
— Ну, так слушай, что умная тетя говорит, — ответила я на том же языке. — Завтра потопаете, куда душа прикажет. А сегодня будете отдыхать.
Гость, судя по выражению его лица, удивился мало. Собственно, лик его на какой-то момент отобразил мудрое слово «однако!», на чем все и закончилось.
За бытовыми мелочами я почти забыла о своих болячках. Надо же, гости. У меня. Пусть странные, пусть бродяги, пусть хоть кто. Зато живые люди. Сосед не в счет. Сосед пен-рит.
Эмигранту я постелила в гостиной, на диване. Для Ючи устроила кровать из нескольких стульев в кабинете. Стулья даже связала между собой, чтобы они не разъехались ночью в разные стороны.
За окнами к тому моменту мелкая морось переросла в настоящий ливень.
Мне удалось немного расспросить бродягу. Каждое слово приходилось вытягивать словно клещами. Но мне ли не справиться. Последние три года круг моего общения составляли куратор да сосед.
Парня звали Игорь, на планете он полулегально, и на данный момент за ним охотятся местные то ли бандиты, то ли политики, потому как что-то он про них знает такое, чего знать никому не положено. И не просто знает, а владеет документами. Вернее, ключом к виртуальному хранилищу, где эти документы ждут публикации.
Ночь я провела, воюя со своей ущербной инфосетью, пытаясь по косвенным данным понять, что за птицы сегодня влетели в мое окно.
Нашла странное, верней всего, мало относящееся к делу.
1. Официальных иммигрантов из Солнечной по имени Игорь на планете трое. Ни один не подходит, ни по возрасту, ни по статусу (все работают в столице на солидных должностях).
2. Четыре дня назад в пятидесяти километрах от моего уединенного жилища случился большой пожар в распределительном центре. Погибло четверо детей и двое взрослых.
3. Среди работников всех посольств иных держав нашелся один Егор пятидесяти двух лет.
4. Ючи Ламиэни числится среди погибших в распределительном центре.
5. Во всепланетный розыск на данный момент объявлены девятнадцать человек, все с местными именами или прозвищами.
6. В разное время на планете жили, но покинули ее, еще шесть человек по имени Игорь, Егор, Георгий.
7. На планете умерли два Игоря. Один двадцать лет назад, другой — в нынешнем году.
Сначала я хотела запросить подробную информацию об этом последнем Игоре, но передумала. Если куратор контролирует мои действия, он сильно удивится. И я для отвода глаз несколько раз провела запросы по самым разным именам. В том числе и по-своему. Выяснилось, что я скончалась в день, когда меня доставили на планету. Стало понятно, почему Димыч, да все наши, так ни разу и не навестили меня здесь. Очевидно, им выдали соответствующий документ. Проходимцы. Причем, и те, и другие.
Просмотрела инфу о десятке самых разных эмигрантах-покойниках. В том числе и о том, который меня интересовал. В свете собственной безвременной кончины он, понятное дело, стал меня интересовать еще больше. Как только планшет выдал мне снимок, я поняла, что попала в точку. И вспомнила даже, что знаю этого Игоря, верней, слышала о нем.
По специальности он судовой врач. Ходил на каком-то старом грузовике в дальней периферии. В прошлом году случился большой скандал, в центре которого оказалось его имя, я запомнила, потому что периферия относится к нашей координационной ветке, а русских здесь работает не так уж и много. Скандал, кажется, был связан с распространением новой болезни. Эх, знала б я раньше, что в один прекрасный день этот товарищ завалится ко мне в гости, внимательней читала бы новости.
Зато доподлинно известно, что полгода назад Игорь Седых здесь мирно скончался и был похоронен. А в гостиной у меня спит привидение. Обыкновенное, тривиальное привидение. Только простуженное очень. И еще одно маленькое привидение дрыхнет в двух шагах от стационарного терминала, загородившись от света сгибом худого локтя.
Кроме того, я разжилась последними новостями и сплетнями этого и сопредельных миров. Запомнилось почему-то не очень правдоподобное сообщение международного агентства. Якобы Федерация Свободных Миров заигралась экспериментами с психо-ментальным воздействием, в результате чего было полностью уничтожено население искусственного спутника, на котором размещался секретный исследовательский центр. Неправдоподобно и зловеще: дураку понятно, супротив кого гведи копят военную мощь — десятилетней выдержки проигранная компания покоя не дает. Впрочем, наверное, враки…
Утром я обнаружила себя за столом, спящей на рабочей планшетке. Из окна лился неприветливый день, барабанили о карниз капли.
Стало зябко. Как там мои гости?
Планшет все еще демонстрировал результаты вчерашних трудов, желтовато помаргивала из-под распечаток активными контактами. Я смахнула бумажки в корзину, свернула каналы виртуальности, и взглянула на самодельную кровать в углу кабинета. Девочка была там, спала. Видимо, намучилась за предыдущие дни.
Что же, примем рабочую версию, что гости мои убежали с пожара и заблудились в лесу. Что там Игорь вчера говорил про компромат на бандитов?
Едва спустившись на первый этаж, я поняла, что малой кровью работы по спасению заблудившейся парочки не обойдутся. Похоже, у эмигранта моего температура не думает спадать. И это уже серьезно.
И еще одна мысль меня посетила: доктор, приди в себя, поставь диагноз, пропиши таблетки и микстурки. А я попробую их где-нибудь достать. Чтобы не светить тебя перед куратором, съезжу в город. В городе есть аптека. А в моей аптечке очень много сильных обезболивающих, и совсем нет жаропонижающих средств.
Оценила ситуацию и потащилась на кухню за чистой тряпочкой и тазиком холодной воды. Будем лечить героя прадедовскими методами. Пока он не придет в себя и чего-нибудь себе не пропишет.
Заросший неровной щетиной, мокрый от пота, гость производил печальное впечатление. Я провела у его постели полчаса, смачивая тряпочку и укладывая ее на лоб страдальцу, и саму себя представляла героической медсестрой в горячей точке. А по пути в аптеку надо будет прикупить пациенту бритвенный комплект…
Потом из кабинета спустилась Ючи, встрепанная маленькая девочка в клетчатом платье, вчера прикупленном специально для нее. Платье оказалось великовато.
Она мне робко кивнула и замерла на лестнице.
— Умойся, — распорядилась я, потому что ребенок был в явном ступоре. Она бы так и день простояла.
Потом я сообразила, что нужно идти на кухню и готовить завтрак. На троих. Я давно уже не завтракаю, обходясь утренней чашкой чая. Но наличие в доме двух голодных ртов ко многому обязывает. Может, пусть ребенок сам все сготовит? Она вроде сообразительная… нет. Напутает чего-нибудь. Сама. Сама-сама.
Кряхтя, потянулась к костылям. Костыли эти, рудимент Флорианской медицины, мне подарил куратор. Он смешно назвал их — ходулями. Прижилось. Когда же это закончится? Больное красивое тело, ничего общего не имеющее с моим, иногда просто скручивает непонятной, вяжущей, отовсюду идущей болью.
Меж тем я знаю, после трансформации боль исчезнет, все станет по-другому. Появится милая кукла с белыми локонами и остаточной памятью о чем-то хорошем.
Сама операция давно отработана, так что трансформация стоит не дорого. Дороже обходится последующая адаптация. За полвека население уже привыкло к таким, как я. Инфраструктуры социума потихоньку приспособились к нынешнему положению дел.
У меня особый статус, меня они терпят, потому как иномирянка, да еще в полном сознании. Если бы не это, куратор мой стимулировал бы окончательную трансформацию еще в прошлом году.
Он, кажется, привезался ко мне. А может, просто привык. Называет Сашей. Я в своем-то мире под другим именем жила. А здесь с легкой подачи Димыча, который мою анкету заполнял, все стали называть вариациями на тему «Саня», «Саша», «Сашка». Почему-то в этом мире имя оказалось довольно распространенным среди потомков поселенцев.
Когда полуфабрикаты уже разогревались в «умной печке», а хлебцы были вывалены в отдельную тарелку, я побрела звать Ючи к столу. Оказалось, девочка уже умылась и заменила меня на стульчике возле больного. Сидит, ножками болтает и щебечет тихонько.
Прислушалась.
— …еще мы в зоопарке были, и папа рассказывал про разных зверей. Самый смешной зверь, это заяц с Земли. У него такие большие уши, умрешь. Ни у кого таких ушей больше нет. А ты видел зайца? А еще у нас дома был открытый доступ во внешнюю сеть. А здесь только локалка. Честно. Я ночью видела. Она чего-то там такое делала, а я смотрела. Она странная, правда?
Я странная? Да нет, господа покойнички, все мы странные, все мы мертвые! А-а-а-а! Одна нам дорога!
От внезапного приступа чувства черного юмора поднялось настроение.
Игорь увидел, что я подсматриваю с кухни, оборвал детские излияния:
— Она не странная, а очень хорошая. Она нас приютила. Доброе утро.
— Привет. Кстати, меня Саша зовут. Игорь, ты как, в состоянии подняться к завтраку?
— Встану.
Я взяла Ючи за руку и отвела ее к столу, где уже раскрылись дверцы моей автоматической кухни и три порции запеканки с сыром только ждали, дымясь, когда их начнут есть.
Первое, что мой ушибленный на голову эмигрант увидел, войдя в кухню, это не вкусная еда, а забытая мной пачка сигарет на подоконнике. Его взгляд впился в пачку кинжалом, и стало ясно, что ничего он больше вокруг не видит. Бесформенный спортивный костюм висел на нем что тряпочка на швабре. Ладно, раз в сознании, сам закажет себе чего-нибудь, чтобы к лицу шло. Я подвинула ему пачку и получила в ответ кривую улыбку, долженствую означать благодарность.
За столом гости мои не знали как себя вести, куда девать руки и как начать светскую беседу. Дошло до того, что Ючи разлила сок на пол. Неужели я такая страшная?
Чего бы у них спросить? Нет, спросить есть о чем, но о таких вещах не стоит за завтраком. А может, ну его? Пусть идет, как идет. Сейчас перекусят, поблагодарят, соберутся быстро-быстро, и поминай, как звали. Не взирая на жар и возможное по нынешним погодам воспаление легких. Уйдут, я останусь. Теперь уже точно навсегда. Не выйду на связь с куратором, разобью терминал, До последнего оха-вздоха буду пялиться в окно на здешнюю серебряную осень, с черно-красными стволами и полупрозрачной облетающей листвой цвета небеленого льна… брр!
— Игорь, ты в курсе, что у тебя температура?
Он посмотрел на меня изучающе, но ответил:
— В курсе, разумеется. Результат простуды, плюс вынужденный пост, плюс марш-бросок по мокрому лесу.
Я кивнула:
— Да, в последние дни дождь по ночам.
— А мы в первую ночь в заброшенном поселке были. В старинном! Там дома круглые! — сообщила Ючи.
В бывшем санатории. Здесь когда-то была курортная зона. Но когда население в столице колонии и в ближайших крупных поселках сократилось, стало не модно отдыхать в окрестных лесах. Слишком далеко от дома, чтобы приехать на выходные и слишком близко, чтобы проводить здесь отпуск. Зато здесь рай для таких как я. Медленно ходящих, не способных на автономное существование убогих. Для пен-рит. В период трансформации и адаптации.
— Зато водопровод работает, и крыша не течет, — усмехнулся Игорь. — Я бы там и подольше задержался. Но у нас совсем не было еды. И я боялся, что в поселке нас быстрее найдут.
— Зато там были ягоды, — не согласилась Ючи, — лварки. Только они уже сморщенные. Но сладкие.
— Да, конечно. — Игорь посерьезнел,- Саша. Я думаю, мы вам достаточно уже надоели… И так целая ночь…
— Ючи,- сказала я,- если хочешь, можешь слазить в городскую сеть. Там есть игры. Знаешь, как включить планшет?
Девочка укоризненно посмотрела на нас,- мол, что здесь непонятного? — и побрела наверх, в кабинет.
Мы с Игорем одновременно потянулись к пачке, но он оказался проворней. Я пожала плечами, открыла форточку. Минуту, наверное, курили молча, потом он заметил, переходя на русский:
— Не спрашивай, Саша. Не хватало еще тебя втянуть.
— Я в последнее время испытываю настоятельное желание во что-нибудь втянуться. Просто таки не желание, а необходимость. Кроме того, будет обидно, если ты в результате все же скончаешься от гриппа.
— Я уже умер, — сообщил мне мой таинственный гость, хотел удивить, надо полагать.
— Все мы уже умерли, — невозмутимо озвучила я недавно пришедшую в голову мысль. — Все мы привидения.
— Я серьезно…
— Так и я серьезно. Я вот умерла три года назад. Ты — где-то полгода тому. Ючи усопла на этой неделе.
— Понятно.
Я заметила: если Игорю что-то не нравится, он смешно прикусывает край губы.
— Я вчера просмотрела новости за неделю. Что поделать, любопытство, это одна из моих самых сильных черт. Меня заинтересовал только сюжет о распределителе, сгоревшем пять дней назад в пятидесяти километрах отсюда. Больше вам бежать было неоткуда.
— Почему же? В окрестностях есть еще долговая тюрьма, закрытая химическая фабрика, а может, еще что-нибудь…
— Ючи Ламиэни официально погибла на пожаре. Ючи, мне кажется, довольно редкое имя.
— Значит, был пожар и Ючи там погибла. Это плохо… очень и очень плохо.
— Слушай, может, расскажешь по порядку?
— По порядку будет долго.
— Я не спешу.
— Зато я спешу.
— Ладно. Давай хоть в общих чертах, может, удастся что-нибудь придумать.
— Если совсем коротко… прошлой зимой погиб… ла… одна женщина. Она работала здесь в Службе порядка и контроля. В процессе одного расследования она наткнулась на документы, которые в состоянии серьезно повлиять на внутреннюю политику планеты. Среди прочего ее особенно зацепили детские бордели, скрытые за вполне легальными социальными распределителями. Она копнула глубже, и в результате скончалась до приезда медиков к месту катастрофы флаера. Но она оставила мне ключ от виртуального хранилища, куда поместила все, что удалось накопать. Я читал это, Саш. Мерзость и грязь. Что дальше, нетрудно догадаться. За четыре неполных месяца меня проверяли раз шесть. Вплоть до обысков, до чистки контактов… вот тогда я и умер. Ребята в клинике, где я работал, организовали мне полноценную, полностью документированную кончину. Зато воскрес один из местных неизлечимых, более-менее подходящий по возрасту. Я уже привык отзываться на Ивьера.
Игорь прикурил вторую сигарету от первой, затянулся.
— Начал новую жизнь со столичного центра социальной поддержки. Там оказалось все чисто и легально. Проработал день на каком-то заводе. Специалистом по утилизации бытовых и технических отходов. Сбежал. Прошел еще три распределителя. Где-то поработал даже, чтобы статус не поменять. Потом попал вот в этот самый центр, где, ты говоришь, пожар был. Пожара мы не видели. Я на второй день понял — то самое. Там было что-то вроде интерната для детей с патологиями развития. Здесь много детей почему-то живет не в семье…
Дети пен-рит. Пен-рит редко создают семьи, чаще всего их детей либо усыновляют, либо, особенно если те родились с каким-нибудь отклонением, воспитывают в интернатах.
— …и вот к этому интернату по вечерам подлетали примечательные машины. Не каждый день, но все равно часто. Красивые дорогие машины.
Некстати вспомнилось, что у Игоря жар, что у него, если не грипп, то сильная простуда, что курить в такой ситуации уже третью сигарету ну никак нельзя. Он не смотрел на меня, смотрел в запотевшее окно. Что уж он там видел… подозреваю, те самые дорогие машины. Поименно.
— А Ючи? — решилась спросить я.
— Ючи… Был вечер. Того самого дня. Я наблюдал за прилетом очередных гостей. Она выскочила прямо мне под ноги, из задней двери. В интернате она недавно… кто-то пьяный погнался за ней в коридоре, она успела вывернуться, выскочила на улицу. А там я. Испугалась, залезла с перепугу в кусты. Там кусты высокие, между корпусами. А этот, который погнался, за ней выбежал. Вот и попал под раздачу. Искренне надеюсь, что он больше не встанет.
Помолчали.
— Почему ты решил, что вас ищут?
— В первый день флаеры над лесом круги наматывали. Да и потом, неизвестно ведь, что это был за парень, которого я приложил. Может, важная какая-нибудь шишка.
— Игорь, может, все же ляжешь? На тебя смотреть страшно.
— Как-нибудь… Ну что, Саша. Послушала историю? Понравилось?
— Не скажу, чтобы очень. — Я сделала вид, что не заметила выпада. Пусть злится, имеет право. — Хочу тебя обрадовать: наш поселок уже обыскивали. Самым тщательным образом. И у меня есть причины сомневаться, что споки сюда вернутся.
— Что за причины?
— Поселок. В лесу. Двадцать восемь домов по две парадные. Изолированный. Не охраняемый.
— И что?
— Вы что, даже не видели табличку у въезда? Здесь реабилитационный комплекс пен-рит. Слышал такое слово? Здесь в каждом домике по две квартиры, в каждой квартире по одному человеку. По одной прямоходящей особи, которая учится жить человеческой жизнью под недремлющим оком мудрого и терпеливого куратора. И если кто-нибудь из них и не догадается донести о вас в СПК, то уж точно догадается куратор, которому будет доложено наверняка. И все твои хваленые преследователи прекрасно знают, как обстоят дела, и ни один из них сюда не сунется повторно по доброй воле хотя бы из чувства брезгливости.
— Саша, ты…
Я прикусила губу. Не привыкла рассказывать о себе. Не хочу. Не сейчас, потому что если ты сейчас спросишь, я не буду врать, а сложить два и два не такое трудное дело. Пожалуйста, не спрашивай. Окажись недогадливым тупицей, подумай, что это не твое дело, промолчи. Ну, зачем я все утро пыталась шутить о смерти. Почему я не догадалась, что разговор может свернуть на эту дорожку?
— Прости идиота, — услышала я совсем не то, чего ожидала. И не успела ничего сообразить. Он как-то очень осторожно меня обнял, словно я — младшая сестренка, которую обидели на дворе.
Ну вот, Саня. Смотри, ты еще, оказывается, не совсем скончалась. Слезы и сопли. Прекрати немедленно, дуреха. Прекрати, что люди подумают!
Стоим на кухне обнявшись, вцепившись друг в дружку, а каждый хватается за свою соломинку. Что было бы, если бы я их вчера выставила?
— Ты чего извиняешься, — выдавила я, наконец, хоть одну членораздельную фразу.
— Потому что и в самом деле идиот: свои беды на первом плане. А что вокруг происходит…
— А у тебя температура.
— А знаю.
— Я не могу отсюда заказать тебе лекарства и одежду. Напиши, что нужно. Ты же врач. Слетаю в город, привезу.
Он ничего не ответил, но выразительно посмотрел на костыли.
— Ничего. Я иногда совершаю такие вылазки. В моем положении хуже всего, что из дому особенно никуда не выйдешь. Так что, давай, пиши бумажку за вас двоих…
— Саша, раз уж ты решила лететь. В городе есть дело поважней моих таблеток. Я обещал Ючи отыскать ее отца. Она знает адрес и номер терминала. Но раз ты говоришь, что девочка в списке погибших, то, боюсь, справиться с этой задачей будет трудновато.
— Давай проверим. Но сначала я поговорю с куратором. Скоро плановый сеанс, но мы же не будем дожидаться, пока милейший Гилоис решит связаться со мной сам?
Потом, когда они восстановили последовательность событий, стало понятно, что совпало сразу несколько неудачных обстоятельств. Первое — домики они атаковали одновременно, поэтому группа, ворвавшаяся в третий, действовала так же, как все. И, когда маги поняли, что в помещении пусто, то просто вышли обратно, собираясь предупредить об этом. Но не успели.
Второе — во время налета и похищения драконыша обоих свидетелей появления вельхо Гэрвин и Ветерок нечаянно спровадили к богам. Так что обитатели «фермы» остались в неведении насчет явления чужаков, а гибель своих списали на беглого, как они подумали, драконыша. И именно обитателям третьего дома выпал жребий поискать этого беглого на просторах болот.
Третье: просторы эти были столь широки (а заодно глубоки и небезопасны), что искатели занимались своим полезным делом очень недолго. Отлично понимая, что шансов отыскать беглеца у них крайне мало (летать кровавая тварь не могла, крылья всем тварюшкам ломали на совесть, но утопиться им назло была вполне в силах, а искать место этого утопления можно было до сошествия в мир всех Пяти богов разом), горе-охотнички зашли в ближайший лесок и отлично провели время за разожженным костерком и горсточкой глюшь-травы. Ну а на пьяную голову план действий составился сам собой: проверить пару самых гиблых мест болота, и, если кровавая тварь не была так любезна оставить там следы своего утопления, обустроить данные следы самим. И не надо больше шастать в мороз по этому гадскому болоту, осуши его боги… Потоп дракон и потоп, делать нечего. Не доставать же его из болота? Фыр, бывший вельхо, исполнявший в их банде роль мага, идею поддержал. Ему тоже хотелось в тепло и не хотелось шляться по болоту.
И четвертое: искатели драконов очень неудачно подгадали с временем. Ушли они вечером, когда из города еще не отправили разведку. А вернулись на рассвете, как раз во время ограбления…
И самое плохое: у них было чем встретить незваных гостей.
Сначала это был просто вскрик — короткий, недоумевающий.. Потом — мелькнувшие где-то справа, на грани видимости, темные фигуры.
Пало с тревогой отметил, что в сарае, где держали драконышей, загорелся свет… но он успел только повернуть голову.
В следующий миг дикий грохот словно дубиной ударил по ушам. Земля рванулась из-под ног и ударила в лицо.
Свет померк.
Позже, опять-таки позже, он узнает, что ему и еще одному «налетчику» отчаянно не повезло — они оказались слишком близко к месту с вложенным в почву «Эксплози». Зачем полоумный отступник сделал несколько таких по периметру фермы, уже не спросишь, но, узрев чужаков, он активировал сразу все.
Пало сшибло с ног, приложило головой и плечом о мерзлую землю, на краткий миг он, похоже, потерял сознание. Впрочем, оно быстро вернулось — вместе с чудовищной головной болью и гулом в ушах. Сквозь гул пробивались крики и драконье рычание.
— …жие! Тревога! Чужие!
— Бей их!
— Ыхрррр…
— Желтые!
— Рассредоточились!
— Пало, живой?
Вельхо с трудом перевернулся набок, приподнялся… с волос посыпалась земля, по виску и щеке что-то текло, теплое и холодное вперемешку. Кровь? Талый снег? Болотная жижа? Проморгался..
Ночь стала белым днем, остров залило белое пламя — свет запитанных солнцем драконьих чешуек. Ну да, здесь, на драконьей ферме не было недостатка в материале для светильников. Развороченная земля исходила дымом и паром, растревоженное болото глухо ворчало, и вонь горючего газа забивала глотку и нос, мешая дышать…
— Все живы? — собственный голос отдался в черепе удвоенным гулом, и в этом гуле чуть не потонуло ответное:
— У парней все правильно. Тебя сильней всех приложило
Встревоженное лицо-маска Эвки Беригу качалось перед глазами, то и дело расплываясь. К горлу подкатила тошнота. Да уж, приложило.
— А эти?
— Залегли. Кидаются сетями, но как-то не очень решительно.
— Размышляют, не вернуть ли свою собственность?
— Ага.
Пригибаясь, к ним подобрался один из новичков. Неведомая мастерица, шившая ему маску, постаралась от души: даже в безжалостно-четком белом свете желтое лицо казалось живым, только очень спокойным. И почему-то злым
— Сарай заперт! — выдохнул он молодым голосом. — Там внутри — сторож. Грозит, что если мы не уберемся, он все уничтожит. Остай Пало, он и правда может?
— Гнусь… — Пало с усилием вдохнул дымный воздух — кажется, один из домиков зацепило, и сейчас там занималась крыша. — Может…
— Но как?
— Если в почву заложили эту пакость, то в сарай тоже могли.
— Но они же живые! — не понял паренек. По маске запрыгали красноватые отблески огня — крыша третьего дома все-таки загорелась.
Они — это драконыши? Паренек — драконовер? Или просто добрый?
— Для этих они — товар.
— Для преступивших все — товар! — взъерошился паренек. — Даже дети. Остай Пало, мы же не уйдем, нет?
Добрый. Они почти все такие. Добровольцы… И, если что, удержать их будет невозможно. Бой есть бой, там нет уверенности, что удастся сберечь их от неожиданного удара. И что делать? А что тут поделаешь!
— Нет, — Пало замолк на миг, переживая укол холода — обезболивающий Знак. — Спасибо, Эвки Беригу.
— Просто Эвки.
Право называть себя близким именем? Сейчас? После трех лет совместной работы, на болоте, во время спасения драконышей. Иногда южане ужасно церемонны! Но спасибо… Эвки…
— О, типы в лесу зашевелились…
— Собираются драться или удирать?
— Без понятия.
— Поможем им принять правильное решение? А потом уже разберемся с этим… думаю, без возможной поддержки он станет не таким наглым.
— О да!
Встать оказалось неимоверно тяжело. Обезболивающее убрало и ощущение «топор в голове» из виска, и еще пару «топоров» из руки и плеча… но перед гулом в ушах и знобкой слабостью оказалось бессильно. Ожидаемо. Не в первый раз.
Итак, что у нас?
Почва в очередной раз дрогнула — в кривую тропку перед сараем врезался кусок бывшей каменной стены. Ренегат-вельхо не терял надежды спугнуть захватчиков. Остров потерял примерно пятую часть своей территории — растревоженное эксплози болото жадно впитало в себя края и сейчас жирно блестело в магическом белом свете. Тень драконьего сарая казалась в этом свете густой, черной и почти живой. И зачем придурочный вельхо-ренегат зажег свет? Без этого у хозяев было куда больше шансов отстоять свой маленький преступный промысел… а так все на виду.
И фигурки преступивших в нечастой щеточке чахлого леса — как на ладони.
«Диверсанты» тоже, но у них положение повыгоднее — дома и сарай-ферма сами по себе неплохое укрытие. И, в обличие от самозваных драконозаводчиков, диверсанты — маги. Пусть и новички. Кстати, о новичках…
Сторожа в городе сначала побаивалась магов Руки. Держалась на расстоянии, почтительно кланялась и норовила испариться с глаз, как только чужаки хоть на миг отведут взгляд. Но после драконьей выходки и появления в городе массы магов-новичков сторожа и маги Руки стали едва ли не лучшими друзьями. А отчего? А оттого, что сторожа, столкнувшись с отпечатками новичков, осознала, чего на самом деле надо бояться: вовсе не опытные, тренированные, умеющие себя контролировать вельхо страшны для окружающих, нет. По-настоящему ужасен может быть только новичок-неумеха, который сначала делает, а потом чешет в затылке и пытается понять, что это такое, как оно получилось и как, во имя Пятерых, его отменить? Причем сил, в отличие от умений, у таких новичков предостаточно. Про один отпечаток, материализованный фантазирующим о любви подростком, сторожа, к примеру, рада была бы забыть… после того как сначала пыталась оный отпечаток арестовать, а потом удирала от него четыре квартала подряд. На диво впечатляющее творение у мальчишки получилось…
А у них тут полно новичков.
Рядом тяжело грохнулась сеть, хищно забилась на земле, судорожно сжимая все, что попало в тиски…
Ну-ну.
Пало оглядел своих и усмехнулся (все равно под маской не видно).
— Развлечемся, парни? Новички, вперед. Эвки, Ветерок, Гэрвин, Коготь — за ними. Щиты на них. Перекрывающие.
— Э-э… остай Пало, а что можно-то?
— Что использовать?
Вельхо приглашающее махнул рукой (примолкшая боль тут же ожила и злобно вгрызлась в плечо, так что интонация получилась на диво искренней):
— А что хотите…
— Ура!!!
— Спасибо, остай Пало!
— Ребята, давай!
Замерший рядом парнишка не сказал ничего. Но глаза в прорезях маски блеснули такой признательностью… С мальчишеской руки сорвалось что-то красновато-серое, клубящееся, но с паучьими дергающимися лапами — и стремительно увеличиваясь в размерах, понеслось в лесок… Следом, визжа и улюлюкая (не видел бы сам — не поверил бы ни за что!) устремился второй дикий отпечаток — нечто вроде безумного ежа на необычно длинных ногах. Передвигалось нечто дикими прыжками и сыпало иглами, как целый отряд лучников. А следом уже набухало грозово-черное облако с просверками молний.
Кажется, щиты новичкам и не понадобятся.
Страшная это все-таки сила — молодежь.
С их-то энтузиазмом и дурной энергией.
Нелегалам-преступившим остается посочувствовать? Хотя они и не такое заслужили.
Ничего, главное, чтоб обрадованные юнцы остров не утопили…
Но это позже.
Пока молодежь под защиткой гоняет преступивших снаружи, займемся тем, кто внутри? Пало развернулся, нащупывая подходящие знаки… и остановился. Ирина Архиповна, сжимая в ладони непонятную блестящую штуковину, направляла руку на дверь. Что делала серо-стальная трубка, было непонятно, но всего через несколько мгновений дверь рухнула.
Из проема, воя и плюясь, вылетел всклокоченный мужчина в лохматой шубе… и тут же упал с ножом в горле.
Помощь Пало не понадобилась.
Ей придётся действовать за двоих. Пока это даже приятно. Это полновластие было как дурман, как вдыхаемый в тайных притонах опиум. Он снова лежал обнажённый на той развёрнутой постели, где она любовалась им спящим.
И по странной иронии, лежал в той же позе брошенной игрушки. Только на этот раз он был в полном сознании. Взволнованный и смущённый. Он преодолевал свой стыд, позволяя на себя смотреть.
Герцогиню не смущала нагота, ни своя, ни чужая, поэтому она не задула свечи. Королевские дочери лишены стыдливости, ибо для них, чья судьба — рожать наследников в присутствии высшей знати, стыд скорее недостаток, чем добродетель.
Жизнь королевы, самая её интимность, безжалостно публична, выставлена на показ, и страдать по таким пустякам, как нескромный взгляд придворного, означает преждевременное выгорание. Спасение королевы или королевской дочери — в полном безразличии и в полном отречении от собственного тела и его тайн.
Но Геро не обменивал своё тело на королевские привилегии. Он старался преодолеть своё смущение. Потому что знал, что настал его черед платить по счетам.
Когда она коснулась его, когда провела рукой вдоль тела, почему-то от самой лодыжки вдоль бедра до самого подбородка, ее раздражение стало спадать. Его тело было таким покорным и тёплым. Оно отзывалось на прикосновение ладони. К ней вновь пришло осознание безраздельной власти надо этим великолепным созданием. Это осознание было пьянящим и ярким.
В первое их свидание она испытывала только желание, а с ним любопытство и азарт. Теперь ей хотелось выиграть, покорить.
В доме епископа она и вовсе чувствовала себя искательницей приключений, великосветской матроной, пожелавшей разнообразить заиндевевшую жизнь. Но теперь в её движениях, ощущениях появилось нечто иное, законное, глубинно свободное. Так, вероятно, чувствует себя наследник, чей скуповатый родитель внезапно умер, оставив прежде гонимому и презираемому отпрыску огромное поместье. Этот наследник с замирающем сердцем следует за почтительным управдомом и повторяет: «Теперь это моё! Это моё! Я здесь полновластный хозяин».
Герцогиня сочла бы себя оскорблённой этим сравнением с наследником, который твердит «моё», касаясь гобеленов, статуй и серебряных приборов, но её мысли и действия указывали на пародийное тождество.
Подобно наследнику, она тоже мысленно повторяла: «Мой! Мой! Наконец-то мой!»
Ей самой казалось, что это только мысли, вернее — одна единственная мысль, многократно умноженная, гонимая по кругу, и что она держит эту мысль в плену сознания, не позволяя вырваться и обрасти словами. Но эта мысль, звенящая, поглотившая и заполонившая, уже давно срывалась с её губ.
Она уже переросла в своей дрожи наследника и больше походила на обезумевшего Шейлока, которому в обладание достался редкой чистоты драгоценный камень. Этот скупец во мраке своей сокровищницы, при тусклом сопереживании крошечной лампы, любуясь своим приобретением, содрогается от страсти. Он трогает безупречные грани, изучает камень на прозрачность, взвешивает на руке, подносит к лицу, прижимается то щекой, то губами и твердит, твердит себе о его стоимости и уникальности. Герцогиня тоже обладала сокровищем.
Ей некуда было спешить. Вся ночь, само время, принадлежало ей. Она могла касаться его, рассматривать, изучать. Касаться то отрывисто, то нежно, то нарочито грубо, то вкрадчиво. Могла затягивать свои ласки и могла обрывать. Собственно, это были не ласки, предназначенные любовнику, а игра ощущений для неё самой. Она доставляла удовольствие самой себе, познавая изгибы и неровности юного тела.
Она тешила свои руки, свои ладони, свои пальцы и свои губы, точно так, как скупец тешит свои глаза чистотой линий и россыпью искр. Она не стремилась к самой кульминации, к ослеплению и восторгу, ибо сам телесный триумф и даже экстаз был ей не особо важен. Это всего лишь бокал вина на десерт, миг летучий и краткий. Она могла пожертвовать этим мигом во имя часов и минут, не таких искрящихся и пьянящих, но полновесно божественных.
Ибо она чувствовала разницу, ту неуловимую грань, что отделяет смертного от бога. Она в эти минуты была богом, существом высшего порядка, распорядителем жизни. Ей принадлежала эта жизнь, этот стук сердца, это дыхание. Она могла изменить их ритм, замедлить и даже остановить. Могла убить, могла осчастливить.
Вот что возносило её к пределу восторга, к чувственному зареву. Чувственные радости без игры тщеславия и гордыни — бледные, жалкие пятна. Истинное сладострастие — это сложная, взрывоопасная смесь из сотни ингредиентов, среди которых телесное единение лишь формальный аккорд. Познала бы она блаженство, если бы не жаждала победы? Если бы не случилось борьбы, противостояния, схватки? Если бы он не был так упрям и невинен?
Она шептала ему какие-то слова, бессвязные, о его молодости и невинности, о том, что кожа его пахнет миндалём и что он достоин награды. Целовала ресницы и веки. Предвкушала, как соскользнёт к его губам, но не спешила.
Само предвкушение было упоительно. И подступала медленно, круг за кругом, обводя контур кончиком языка. Он мог ответить, а мог и переждать с покорностью слуги. Ей было всё равно.
Он принадлежал ей, и она могла повторять свой опыт до бесконечности. Он отвечал без излишней пылкости, но старательно, иногда торопливо. Это был скорее ответ тела, чем отклик души.
Ибо тело обладает зачатками собственной воли и самой природой обучено простым действиям, не требующим сознания. Тело знает, как дышать, как покрываться потом, как вздрагивать, как целовать. Тело знает, как отвечать на призыв женщины, как двигаться, как наступать.
В теле живет жадная до ощущений молодость, играет кровь, набухают вены. Этой молодости безразличны терзания духа. Эта молодость не знает имён и лиц, но эта молодость знает трепет женской плоти, её обнажённую, томную гладкость и её манящие глубины. Мужчина слишком слаб.
Испокон веков он стремится переложить вину за эту слабость на женщину, сделать её виновницей и зачинщицей греха. Он даже мстит женщине за свою плотскую зависимость, за своё нерасторжимое рабство.
Мужчина подается в праведники и мученики, он одевает вериги и удаляется в пустыню, он умерщвляет плоть и читает молитвы, но всё же он остается жалким рабом.
Геро мог сколько угодно играть в страдающего вдовца, в юного праведника, но он был рождён мужчиной, с проклятием плоти. Он мог сколько угодно ненавидеть её, обвинять в смерти жены и старого епископа, мог мечтать о недовершённом деянии, даже лелеять его, мог отвергать её сердцем, мог проклинать и ненавидеть, но жар его крови и оголодавшая молодость заглушали протест его сердца. Он отвечал ей, вопреки своей воле, покорно и страстно. Его руки внезапно обрели требовательную, почти властную жёсткость, и он стиснул её бедра, плотнее привлекая к себе. Смело коснулся груди, сминая, раздавливая, выдохнул хрипло и сладострастно.
Миг её торжества был близок. С его губ сорвался стон и как будто слова. Он о чем-то молил. Она поймала этот стон своими губами и языком. Вдохнула и проглотила.
— Мне нравится, когда ты стонешь, — шептала она. – Попроси ещё. Ещё. Моли меня о пощаде.
Услышал ли он? Разобрал ли слова? Ей уже было всё равно. Её постигла «маленькая смерть». С конвульсивным подергиванием рук и ног, с хрипом и удушьем. Выдох стал шершавым и обдирал горло.
Он будто снова душил её, и от его рук, сильных, ласковых, но безжалостных, по телу разливалась невыносимая болезненная сладость. Она скатилась на бок и непроизвольно пнула любовника коленом. Тело не подчинялось. Его сгибала и корчила судорога, даже пальцы на ногах расходились веером. Ей хотелось приподняться, выгнуться дугой и так замереть, ибо в этом положении все поражённые мышцы могли бы оставаться в сладостном напряжении, не расслабляясь и не отпуская мечущийся огонь.
Но огонь всё же угас, а судорога из остро ранящего зигзага обратилась в приятную теплую слабость. Удалось шевельнуть надкушенным языком.
— Ты опасен, мальчик. Ты сводишь с ума.
Она хотела сказать другое. То, что он может стать причиной сладких приступов падучей болезни и что она станет первой женщиной, которая будет этой болезнью поражена. Наслаждение, возведённое в ранг проклятий и боли.
Отдышавшись, она коснулась его лица, ощутила под ладонью влажный от испарины висок. Выразила не то благодарность, не то подспудный ужас. И снова повторила:
— Ты опасен.
И большего произнести была не в силах.
Она засыпала уже без всякого страха, привалившись к нему с безмятежностью бывалой любовницы. Ей что-то снилось, но сны были размытыми, как эхо громовых раскатов.
Затем проснулась от острого желания, которое зарделось в самом её сне через волнующие образы. Она ощущала его присутствие и во сне, а когда очнулась, он был рядом, такой же услужливый и покорный, ещё во власти дремоты, слегка растерянный. Он как-то особенно трогательно, коротко вздохнул, когда она закинула ногу поперек его живота, а её волосы, спутанные и скользкие как змеи, опутали его шею.
Ещё в дремоте, без гнёта разума, он попытался освободиться от этих пут, сдирая с лица удушающие побеги, будто они уже забили ему горло и лёгкие, но быстро опомнился. Сначала послушно замер, осознавая происходящее, как запоздалый участник игры пытается поймать свой ход.
Он снова был старателен и прилежен. Но слишком молчалив и сосредоточен, как упорный работник, а не любовник.
Её царапнула эта молчаливость и даже отстранённость, тем более, что в предрассветных сумерках она уже различала черты его лица, и лицо это было совершенно чужим, далёким, но отогнала сомнение усилием воли, выжгла тем же чувственным огнём, который вновь расходился по жилам. Наслаждение было не таким острым, но более глубинным и продолжительным. Уткнувшись в его плечо, целуя его в шею, в бьющийся голубоватый проток под золотистой кожей, хватая губами его повлажневшие волосы, она испытывала безмерную благодарность.
Это случилось с ней впервые. Она испытывала нечто совершенно отличное от прежних оценок рода человеческого. Она была благодарна смертному, мужчине, безродному. Ей хотелось выразить эту благодарность немедленно, и нанести на полотно бытия жирную несмываемую отметину, соорудить не то клетку, не то ловушку, куда могла бы за этой благодарностью возвращаться.
Такой меткой ей послужил перстень с огромным квадратным сапфиром немыслимой ценности, который она надела ему на палец.
Перстень был ему маловат, ибо подгонялся по её руке, но она дала себе слово немедленно отослать его ювелиру, чтобы Геро мог носить подарок на безымянном пальце левой руки, именно там, где влюбленные и супруги носят обручальные кольца.
Этот перстень тоже станет своего рода символом заключённого ими союза и будет ему напоминать о её щедрости, о будущих милостях и наградах.
Но в то утро, ощутив на коже холод металла, Геро не выразил ничего. Он даже не взглянул на подарок. Он лежал неподвижно, ожидая не то её ухода, не то дальнейших распоряжений. Он не шевельнулся, когда она, прежде чем подняться, потрепала его по щеке, не полюбопытствовал, пока она одевалась, не повернул головы, пока она шла к двери.
Его красивая рука, обнажённая, со ставшими видимыми кровоподтеками, теперь украшенная благородным сапфиром, бывшим некогда частью приданого Элеоноры Аквитанской, безвольно лежала поверх смятых простынь, словно этот камень придавил её своей тяжестью, низведя муки сердца до грубого предмета сделки.
То, что он не пришёл в восторг и глаза не блеснули торжеством, Клотильда объяснила его невежеством.
Этот юноша, рожденный в бедности, не мог оценить доставшийся ему камень. Он никогда не видел ничего сравнимого по красоте и стоимости, поэтому принимал бриллиант за простую стекляшку. За полудрагоценный топаз или горный хрусталь.
Или, напротив, не принимал дар всерьёз. Не верил, что перстень отныне принадлежит ему, и он волен поступать с ним, как ему заблагорассудится. Герцогиня в самом деле не стала бы препятствовать, если бы он на что-то решился. Пусть бы даже пожертвовал монастырю или продал, а деньги роздал нищим.
Она хотела бы, чтобы он вкусил сладость роскоши и познал мощь золота. Но Геро ничего не предпринял. Перстень подогнали по размеру, и он носил его на безымянном пальце левой руки, как и было велено.
— Под цвет твоих глаз, — сказала Клотильда, когда дарила камень в памятное утро.
И часто повторяла, когда властно гладила его по руке и любовалась, как сверкает камень при свете дня или огненных бликов.
Перстень был далеко не единственным подарком. Он только создавал прецедент. После сапфира камней последовало множество, ибо принцесса находила в этом новое, неведомое удовольствие. Она как будто стремилась подчеркнуть ценность своего любовника, оценивая каждую ночь с ним в драгоценный камень.
За сапфиром последовал перстень с алмазом, небольшим, но удивительно чистой воды, в изящной оправе, затем несколько золотых булавок для воротника, украшенных огненными слезами рубина, бесчисленное количество золотых цепочек, аграфов для плаща, пряжек для туфель и шляпы.
Она досадовала, что выбор её ограничен. Дарить драгоценности мужчине – благодарность ущербная, однобокая. Для мужчины истинным вознаграждением являются почести, титул, завидная должность, ключ от города или корона. Ему нужны внешние атрибуты деятельности. Драгоценности — это игрушки женщин.
Это для женщин их разновидности и формы бесконечны. А что уместно подарить мужчине, чтобы удовлетворить или разжечь его тщеславие? Только верительные грамоты королевства.
Но примет ли Геро и этот дар? Не следует ли ей найти иной выход?
После первых суток лихорадки она немного опомнилась и объяснила его пренебрежение уже другими причинами.
Ну конечно же, этот юноша большую часть своего времени проводил под сводами библиотеки, в обществе древних греков и отцов церкви, он изучал поэтику в стенах университета, читал письма Сенеки и дневник Марка Аврелия. Его разум всегда был занят благородным трудом познания. И как желудок требует пищи, так и разум, после многолетних упражнений, нуждается в вине и хлебе.
Что ж, она готова исполнить этот каприз.
На Жемчужном острове Нину и Василия встретила Фрида и сразу пригласила пройти в столовую и выпить горячего чаю с пирогами – на дворе было минус тридцать, и надо обогреться сначала, а уж потом лететь далее. Нина отказываться не стала, ответив:
— Чай дело хорошее… заодно ребят проведаем и к волхву зайдём.
— А Велимысла нет! – с какой-то совершенно непонятной радостью ответила Фрида. – Он на хутор улетел… к Игорю Олеговичу…
— Кто такой? – не поняла Нина.
— Как это кто? Пасечник… а, я поняла. Вы знаете его по прозвищу… у него сегодня какой-то праздник, созвал из конторы кого-то… ровесников своих в основном. Он же с Велимыслом в одном университете учился, но на три года раньше выпустился и пошел в аспирантуру, а Велимысл учителем в школу… наш волхв его в эти леса и переманил когда-то.
Нина объяснила Фриде, что Лиза может быть в опасности – если журналисты не прекратили поиски модельера, то вполне могут её обнаружить… и сдать – и поэтому надо отправить на хутор одного или двух DEX’ов для охраны Лизы и для помощи ей по хозяйству:
— …вот везу ей в подарок швейную машинку, и ребят бы отвезла сразу… лучше бы девушек, если согласные найдутся.
Разумных DEX-девушек не нашлось, Динара была в деревне и охраняла конюшню, и потому Нина решила взять с собой русого парня из недавно привезённых, названного Фридой Макаром. Но перед тем, как лететь на хутор, Нина прошла по мастерским, похвалила сидящих за вязанием и вышивкой девушек-Irien’ок, зашла в ту часть мастерских, которая отведена под курятник, овчарню и конюшню.
В сколоченном из досок деннике размером примерно три на четыре метра спокойно дремала светло-серая кобыла в попоне, а рядом с денником стояла раскладушка. Дремавший на ней Квинто при виде хозяйки вскочил и вытянулся, но Нина его успокоила:
— День добрый! Всё нормально? Как она? Доживёт до весны?
— Обязательно доживёт. Кормим по норме, кашу из овсяных хлопьев варю, даю морковь варёную, сено смачиваю, навоз убираю, опилки и солома есть, и Динара постоянно звонит и советы даёт. Жеребёнок живой, родится вовремя… кобылка! Я уже и кличку придумал. Сирень!
— Молодец. Вижу, что и сам рядом спишь… всё правильно, за такой старой лошадью ухаживать надо как следует.
Пока хозяйка обходила мастерские, Фрида распорядилась загрузить в багажник коробку с десятком копчёных бройлеров, коробку с поделками из дерева и пакет с кружевом, платками и варежками для сдачи на продажу.
Потом Нина проведала Волчка и Микса – убедилась, что у них есть и тёплая одежда, и обувь, остров обходят постоянно, подозрительных и посторонних не было, рыбы в озере достаточно и оба сыты… и спокойно отправилась дальше.
***
На хутор прилетела уже во втором часу пополудни, когда все гости Пасечника уже разлетелись по домам. Игорь Олегович принял незваных гостей приветливо, но странно настороженно – словно ждал какого-то подвоха со стороны Нины. Но ей даже в голову не пришло, что в этом доме только что было написано и заверено завещание на всё имущество Пасечника на её имя.
И потому сразу после чаепития она вручила Лизе подарки – и та приняла их так радостно, что у Нины мелькнула мысль остаться здесь насовсем. Но – есть дом в городе и работа… и потому оставила Макара с указанием охранять Лизу («…и чтобы рядом с ней всё время кто-то из DEX’ов был. Если смогу, ещё пришлю девушку, Лизе подружка будет…»), дала Пасечнику на Макара третий уровень — и засобиралась обратно.
Поскольку во время святок не принято отпускать гостей с пустыми руками, то старик – не столько по возрасту, сколько по внешнему виду – велел Трише загрузить на задние сиденья её флайера два сорокалитровых деревянных бочонка мёда с местной морошкой и столько мороженой рыбы, сколько поместится.
***
На обратном пути зашла всё же к волхву – он её уже ждал. На столе было собрано угощение и заварен чай, и Нина незаметно для себя рассказала Велимыслу всю историю с Платоном:
— …обиделся, но уходить не хочет, просит оставить… разорюсь ведь с ним совсем…
Велимысл отослал Клару с Агатом в модуль, чтобы поговорить без свидетелей, подождал, пока Нина не догадалась запретить Василию вести запись, и неспешно заговорил:
— А ты так уверена, что ему не на что обижаться? Он же действительно хотел, как лучше сделать. Что ты сказала, он ровно то и сделал… и швейную машинку купил, и ткани…
— А ничего, что он без разрешения деньги выпросил и потратил все? Теперь мне жить не на что… и Новый год скоро. И на подарки денег нет… а Линда киборга хочет…
— Так и уж не на что? А два счёта в банке? А карточка у Фрола? А карточка у Змея? Или у них электронные кошельки? У них-то есть деньги, они зарабатывают, и неплохо… Видела, какие платки Фрида вяжет? А какое кружево Секунда плетёт? Клим ложки деревянные вырезает… Кур уже три сотни, ребята бройлеров выращивают, часть козлят на племя продали… Никто не сидит без дела! Не мотай нервы ни себе, ни ребятам. Всё же в порядке! А Платона не ругай, он помочь тебе хотел, — Велимысл встал, прошёл в заставленный книгами небольшой кабинет и вернулся со свёртком: — Возьми-ка лучше для него пакет, так и подай, не разворачивай сама… и ничего не говори, пусть сам вопросы задаёт. На вопросы отвечай, но подарок не забирай… пусть сам поставит. Будут у тебя деньги, скоро и много… не зазнайся только. А подарок на свадьбу… мёд подари.
— И всё? Я ведь думала Платона им отдать… ему там лучше будет, тепло, светло и сухо… и сытно.
— А он сам хочет к ним идти? Не хочет? В тепло, свет и сухость не хочет? А почему? Как думаешь? Боится перемен или к тебе так привык? Новые хозяева – новые порядки, новые программы, комбинезон, коврик у двери и кормосмесь? Ему это надо? – волхв замолчал. В модуле повисла тишина, за окном стало темнеть. Нина жестом приказала Василию выйти погулять.
Через несколько минут волхв продолжил:
— Может, он просто любит тебя? Такую, какая есть… старается помочь. Ты этот перевод смотрела? Может он мало денег спросил авансом, и работа стоит дороже? Ты не умеешь любить… по-настоящему любить… и в этом твоя беда. Не смотри так, я знаю твою историю… ты не любила и тебя не любили… ты жила с мужем, но семьи не было… потому, что любви не было. Мы не признаём развод, а ты разведена, и в наших деревнях не стали бы тебя принимать… но твоё замужество было вынужденным, было ошибкой. Боги дают тебе второй шанс, не упусти его… научись любить так, как он тебя любит – и помоги ему научиться помогать тебе. А он любит тебя, если решается так рисковать… так что… наберись духу, попроси прощения у него… и, если ты захочешь, и если он будет согласен, то на Купалу я вас обвенчаю.
— Но… он же… киборг! И он моложе меня… и намного!
— Ты сама говоришь, что киборг тоже человек. А возраст… здесь важнее психологический. А не реальный. Мирись с ним… и боги не оставят вас…
***
Прилетели к дому уже почти в семь вечера. Василий быстро разгрузил флайер (просто всё занёс на веранду) и сразу отправился в музей, а Нина вошла в дом.
Платон встретил её в прихожей с докладом:
— Приказ выполнен. Уборка в доме сделана. Посуда вымыта.
— Хорошо, спасибо, — ответила Нина, снимая пальто.
И сразу заметила про себя чисто машинное поведение Irien’а. Ни даже намека на программу имитации личности, не то что на разумность! Он даже не попытался помочь ей снять пальто и повесить его на место – это было неприятно. Усилием воли Нина сдержалась от ругани, но её раздражение было заметно киборгу.
В доме был идеальный порядок, чистота – как в гостинице. Или – как в музее. Посуда перемыта и расставлена в шкафу по размеру. Стулья расставлены вдоль стены в гостиной. Обувь вычищена и расставлена по цвету и размеру.
Но — ужин не был приготовлен. И на плите ничего нет. И хлебница пуста. Вдох-выдох… успокоиться сначала… а потом спрашивать.
— Почему на ужин ничего не готово?
— Был получен приказ убрать в доме, – Платон смотрел словно сквозь неё и отвечал машинно. — Приказ выполнен успешно.
— Решил обидеться? Ну, это твоё дело… если самый сытой, то можешь идти… отдыхать.
Нина поставила чайник и открыла холодильник – готовить что-то поздно, а есть хочется… то ли макарон сварить, то ли яиц пожарить… молоко скисло, но есть творог и сметана. Самой готовить или киборгу приказать? А если снотворное в еду подсыплет, чтобы лишнее не приказывала? Лучше уж самой… или просто чаю выпить? Так не с чем… от завтрака ничего не осталось и на ужин ничего не приготовлено… приказа не было, а сам… то ли не посмел, то ли нарочно ничего не приготовил.
Платон смотрел, как хозяйка что-то ищет в холодильнике и думал – сразу бить будет или наказание на утро оставит? Только-только наладил контакт с ней, только успел размечтаться о жизни в этом доме – хозяйка уже разрешает сидеть рядом с ней, ещё немного – и впустит в спальню на постоянно… и вдруг такое!
А ведь действительно её приказ выполнял! Но… не было настоящего приказа… не приказом было сказано… система её слова не сочла приказом, обязательным к выполнению… только помочь хотел!
Книгу эту он видел в библиотеке первой хозяйки – но она книг не читала, книги занимали место в шкафах для видимости, что у хозяйки есть высшее образование. Шкафы были закрыты и на памяти Платона никогда не открывались. Но ка корешках книг были штрих-коды для скачивания, а поскольку хозяйка за расходами на инфранет не следила, то Платон, тогда ещё Шестой, скачивал и читал книги. Поэтому перевод он сделал так быстро – хотел, как лучше. Получилось, как всегда. Хозяйка его стараний не оценила. Не поняла. И может наказать в любой момент.
— Что стоишь? – Нина сама нашла успокоительную таблетку и сама налила воды запить. — Этот пакет тебе. Подарок от Велимысла… я не разворачивала, он просил подать тебе так. И можешь идти отдыхать.
Платон взял пакет, очень осторожно развязал бечёвку, развернул бумагу и вынул свёрнутую конвертиком заячью шкурку. Внутри шкурки оказалась деревянная фигурка высотой с ладонь и серебряная подвеска на тонком кожаном ремешке. Нина, помня слова волхва, молчала – ждала, когда Платон начнёт задавать вопросы.
Он молчал долго – минут десять – и рассматривал фигурку и подвеску. Потом осмелился и тихо спросил:
— Что это?
— Идол богини Лады. И подвеска «Звезда Лады». Подвеску можешь надеть и носить. А идола можешь поставить… или в своей комнате, или здесь, – Нина посмотрела на удивлённого Платона, держащего в руках подарки. Волхв подарил ему идола! – и теперь он вправе сделать свой собственный домашний алтарь.
Кто бы знал, как трудно просить прощения! Да ещё у не человека, который уже и не машина! Но мириться надо, и она так же тихо сказала:
— Платон, прости меня… я не должна была так на тебя кидаться. Ты действительно хотел, как лучше. Просто… — она посмотрела ему в глаза, — ты действительно много потратил. Велимысл решил, что это от любви. Так рисковать возможно, только любя. Это Лада – богиня любви. Богородица, супруга Сварога, матерь богов. Перун, Лёля, Мара и Жива тоже её дети. На руках у неё близнецы Лель и Полель. Её знаки – «Ладинец», тот, что вырезан на идоле, и «Звезда Лады», который дан тебе. Носи его… я разрешаю.
Платон опустился перед ней на корточки:
— Простите меня… я не должен был просить аванс. Без разрешения. И тратить его.
И Нина впервые сама взяла его за руку. Подняла. И через миг обняла – всего на долю секунды. Но ему хватило, чтобы понять, что она не сердится и что ей не всё равно, что будет дальше.
Он улыбнулся и с её разрешения поставил идол Лады на её домашний алтарь – рядом с идолом Сварога, её супруга.
И только тут Нина заметила, что перед идолами лежит тарелка с блинчиками. И удивлённо уставилась на киборга – и он стал объяснять:
— То, что осталось от завтрака, вот… собрал и перед идолами положил… ведь можно?
Она утром только кусок хлеба с маслом положила, а он – шесть блинчиков с творогом и сметаной. Опять сделал что-то самовольно… и не успел убрать. Действительно, так рисковать не каждый сможет…
— Я не должен был это делать?
— Всё правильно. Ты всё правильно сделал. Боги, наверное, всё-таки где-то есть. И они видят, кому помочь нужно. И сейчас это будет подношением богов людям… и киборгам тоже. Три блинчика мне, остальные три тебе… пойдём уже на кухню. Чай пить. Велимысл столько говорил о любви… я не уверена, что смогу полюбить, но… я постараюсь.
— Я люблю тебя. И я помогу… только не отдавай никому. Пожалуйста.
— Ладно. Уговорил. Но спать будешь отдельно.
***
После чаепития Нина включила терминал и открыла перевод. Работа сделана первоклассно! Ей самой так вряд ли бы удалось составить текст – и научно и понятно одновременно. Просмотрела несколько глав – действительно, сделано отлично! Сразу отправила редактору «Введение» и первую главу, на отправку остальных глав поставила таймер – по две каждый вечер.
Всё-таки Платон – сокровище! Сначала он спас Змея в клубе, потом Змей спас Платона, вынудив Нину его купить… а потом уговорил оставить в доме. Оба правы!
Волхв сказал: «…если ты захочешь, и если он будет согласен, то на Купалу я вас обвенчаю». Праздник Купала – на летнее солнцестояние, в конце июня. Шанс снова жить с мужем.
Но надо подумать – ведь в этом случае Платон станет отчимом Змею! Не будет ли Змей против? Но время есть. И есть выбор – в случае отказа волхв не станет заставлять. Но – третьего шанса уже не будет…
С такими мыслями Нина не могла уснуть почти до утра и совершенно не выспалась. Но вид радостного Irien’а на кухне успокоил – всё отлично и всё просто замечательно! Да! Он будет её мужем по обряду – если согласится. И если Змей, как её приёмный сын, будет согласен.
— И ничего страшного в этом нет, — говорила ему Лис месяц спустя. — Нет причин впадать в панику и поддаваться тоске. У Салкиных, которые живут ниже по улице, малыш в первый год больше всего был похож на шмеля, весь такой толстый, мохнатый и в чёрно-желтую полоску. А Герепановы из дома напротив так и вовсе родили ногу…правую, если мне память не изменяет. И ничего ведь, вышли из положения! Пусть не сразу, пусть постепенно — но они ведь купили всё, чего недоставало при рождении, и скорректировали облик детишек. На то Центры и нужны. Иначе выходило бы, что взносы им мы платим совершенно впустую!
Тадам угрюмо кивал, проклиная про себя тот день, когда легкомысленно отказался учиться на эмбриомеханика, избрав для себя более перспективную, как казалось в юности, стезю мультифункционалиста-универсала…что на деле оказалось лишь более куртуазным поименованием простого разнорабочего.
Эх! Вернуться бы на пару десятков лет назад… И доход был бы иным, и собственное умение должным образом программировать модификации развивающегося организма сейчас бы очень пригождалось. На одних только взносах бы экономили круглую сумму. Это ж не тот случай, когда сапожник без сапог… Это ведь — эмбриомеханик!
Самая ценная и востребованная специальность в эпоху торжества генной инженерии, эмбриотехники и трансплантологии….
Кто ж знал-то еще пару десятилетий назад, что всё так обернётся?
* * *
Победа над зловещим призраком реакции отторжения пересаженных органов и тканей организмом-реципиентом привела к бурному всплеску интереса к изменению человеческого тела. Движение модификаторов захватило весь мир, не оставив равнодушным никого.
Человечество менялось и видоизменялось, используя для большей приспособленности к условиям жизни, среды обитания и профессиональной деятельности весь необъятный арсенал биосферы Земли, накопленный за миллионы лет эволюции. Пересаживалось всё, всем и ото всех — для достижения большей функциональности индивидуумов, и просто для красоты.
Вскоре неизмененные человеческие тела стали редким явлением среди полчищ модификантов. Женщины-кошки, люди-пауки, кентавры и минотавры, русалки, грифоны и горгульи… Шагнув из глубин безудержной человеческой фантазии в реальный мир, совсем скоро они заполонили его, перестав удивлять друг друга и удивляться чему-либо вообще. Приспосабливаясь к любому местообитанию, любой деятельности и любым нормам общественной морали простой заменой органов, частей тел и изменением внешнего вида, человечество быстро заняло все возможные экологические ниши, вытеснив из них большую часть их естественных обитателей.
Под давлением всё возрастающего спроса на органы и ткани вымерла или была истреблена большая часть крупных представителей животного царства планеты. Функцию доноров взяли на себя банки органов, предлагавшие всё бесконечное многообразие экосферы планеты, клонированное из бережно собранных коллекций образцов и размноженное в чанах биофабрик.
Генные инженеры предлагали широчайший выбор выведенных в лабораториях химер — оптом и в розницу, целиком и частями тел.
Само понятие моды претерпело радикальные изменения, раз в несколько месяцев полностью — в прямом смысле слова — меняя облик следующей за ней части обновленного человечества.
Исчезли понятия народов, культурных групп, землячеств и рас. Секс быстро приобрел статус межвидовых отношений, что совершенно естественно было воспринято в качестве новой нормы поведения. Охваченное исследовательским пылом и врожденной тягой к поиску разнообразия, человечество активно экспериментировало в постели. Люди-быки крыли ундин и василисков, ангелы отдавались сколопендрам, нагайны обвивали своими гибкими телами морщинистые туши слонопотамов… Это происходило везде, со всеми и ко всеобщему удовольствию.
Так продолжалось до тех пор, пока на свет не начали появляться результаты этих странных союзов.
Плоды межвидовой любви поначалу ужаснули даже самых раскрепощенных и терпимых представителей бесконечно многоликой теперь человеческой расы.
В ходе акций за чистоту человеческого генотипа, проводившихся молниеносно возникшими партиями нео-социал-дарвинистов, быстро выяснилось, что в природе человеческий генотип как явление более не существует. Падение барьеров тканевой совместимости, помноженное на многие годы успешных аллотрансплантаций, привело к взаимопроникновению геномов донорских организмов и геномов пересаженных органов и тканей. Оставаясь стабильными в границах одного отдельно взятого организма, при половом размножении получившиеся в результате кроссовера мультигены рекомбинировали настолько непредсказуемым образом, что развившиеся по заключённым в них паттернам организмы оказывались нежизнеспособными, по сути своей организмами уже и не являясь.
Для того, чтобы через пару поколений не исчезнуть с лица Земли, явно утомлённой всей этой искусственно стимулированной эволюцией, человечеству пришлось спешно учиться размножаться вегетативно, клонироваться, почковаться и делиться надвое.
Тем же, кто не хотел уподобляться представителям низших классов, типов и царств, снова пришла на помощь её величество наука.
Неотрадиционалистам, которых в итоге оказалось немало, помогали в планировании их семей Центры Рекомбинации, Родовспоможения и Модификации, в которых эмбриомеханики, тератологи, генотехники и прочие специалисты неустанно трудились — разумеется, за полагающееся им вознаграждение — над вопросами выживания рода человеческого в условиях устроенного их предшественниками эмбриогенетического хаоса.
Услуги Центров были недешевы — но ведь чего только не отдашь за счастье стать родителями, верно?
* * *
Слушая успокаивающий голос супруги, Тадам не слышал её слов.
Он вспоминал, как счастливы они были в любви, как сутками не вылезали из постели, доводя друг друга до взаимного изнеможения водоворотом бесконечных ласк; как радовались беременности Лис — и как страшились неопределённости, которая ждала их впереди.
Он вспоминал, как держал её за руку в стерильной палате Центра, когда в боли и муках она произвела на свет некий кровавый комочек, в ту же секунду спешно унесённый прочь в герметичном боксе — и как потянулись бесконечные месяцы ожидания, опустошившие их сердца и банковский счет.
Зная, что над проблемой выживания их ребёнка трудится, не покладая рук, армия дипломированных специалистов, они, тем не менее, едва не потеряли надежду и доверие — к Центрам, человечеству и друг другу. День за днем отчаяние всё больше наполняло мир, и супруги всё дальше отстранялись один от другого.
Всё уже висело на волоске, когда в их дверь позвонил собакоголовый курьер, явив собой осовремененную версию старых, как мир, историй об аистах…. Или об ангелах-хранителях?
И всё стало, как раньше — только гораздо лучше.
— Тьфу ты, — сплюнул Тадам, изрядно напугав отпрянувшую от неожиданности жену. — И правда: было бы, из-за чего расстраиваться. Деньги…. Деньги появятся. Всё будет хорошо. Ведь счастье-то и впрямь не в них!
Он крепко прижал к себе Лис, и вместе они склонились над колыбелью, с любовью глядя на своего малыша.
— На Рождество из шкуры вылезу, но подарю ему глаз. Хотя бы один, — сказал Тадам, обнимая жену. — Пусть увидит нас, в конце-то концов! На Центры надейся, а сам не плошай! Ничего, ангел мой, проживём! К весне ещё кое-что прикупим… К тому времени, думаю, уже видно будет, на кого похож — на мальчика или на девочку. Тогда и имя подберём…
— Пусть будет сын, — сказала Лис. — Хочу, чтобы у тебя был сын.
— У нас, — сказал Тадам и, не удержавшись, лизнул шершавым языком морду любимой, видя в тёмных омутах её расширившихся воловьих глаз золотистый блик от собственных радужек, рассечённых надвое вертикальными щелями зрачков. — У нас, любимая.
За окнами начался снегопад — первый в этом году.
В зеркале над камином они отражались всей семьёй.
Все трое.
Тигр.
Олень.
И ухо.
Линда бодрая, а я клюю носом после… разнообразной ночи. То ли стареть начал, то ли нужны регулярные тренировки. Экспериментально установлено одно: секс людей с прраттами возможен и приятен, но шерсть здорово мешает. Шерстинки к языку липнут. С французским поцелуем тоже облом. Во-первых, прраттам он не знаком, во-вторых, клыки и зубы очень острые, похоже, самозатачивающиеся, как у земных грызунов. Надо будет
у Миу спросить. В общем, единственная удобная для поцелуя, не покрытая шерсткой зона — нос. Соски тоже очень чувствительны, и их целых шесть, но шерстка… С шерсткой нужно что-то делать. Это какой-то наркотик. Ее хочется гладить и гладить.
На возвышении, которое сегодня сцена, местная труппа разыгрывает романтическую историю. Они любят друг друга, но родители против. Он нанимает работников ножа и топора чтоб выкрали любимую, но не успевает ее предупредить. Она убивает двух похитителей. Разбойники в ярости. Продают ее в рабство. Он находит ее, выкупает из рабства. Она не может простить, уходит к родителям. Тут выясняется, что она беременна. Он признает ребенка своим, свадьба, хэппи энд. Это мне мажордом сюжет
пересказал после того, как я озадачил его просьбой помочь Линде с родословной Миу. Признаю, сюжет достаточно накручен, могла бы получиться интересная вещь. Но игра актеров… Пристрелить из жалости! Станиславского на них нету.
Вздрагиваю, поднимаю голову — и встречаюсь с таким же сонным взглядом Фаррама. Видимо, Владыка всерьез подошел к проблеме продолжения рода. В голову забредает странная мысль, мы теперь как бы родственники. Мой тесть — кот. Всесторонне обдумываю ее — и не нахожу противоречий. Что Стас говорил про политические браки? Невеста должна быть со стороны гостей? Как я влез в подобную ситуацию? Я же контактер, дипломат.
А с другой стороны… Формально Миу рабыня. Но дочь Владыки. Что делать? Угу-угу, классический вопрос русской интеллигенции. Понимаю, все дело в разности менталитетов. Для Миу оказаться в моей постели — обычное, естественное дело. Чуть ли не долг… А для меня? На любое дело, любое событие и желание мы навешиваем столько запретов и табу… Будь я Мухтаром, все было бы намного проще. Ну, завел шуры-муры с аборигенкой. Всем
хорошо, недовольных нет. Но я — верховный босс, блин! Лицо всей планеты.
Представляю человечество, Должен иметь безупречный моральный облик. Так что, без вариантов. Только законный брак спасет идиота.
Хочу ли я этого? Почему бы и нет? Тогда что гнетет и раздражает?
А раздражает то, что мне не дали выбора. Сказал бы, что решили все за меня, так ведь никто не решал. Обстоятельства так сложились. Папа спасал дочку, дочка спасала хвостик и боролась за место под солнцем. Но по русскому менталитету, по всем инстинктам командира принимать решение должен я, мужчина. Вот эго и бурлит! Второе, что… настораживает — детей
не будет. Придется заводить на стороне. Против второй жены или официальной любовницы Миу возражать не будет, сама сказала.
Молодец, в себе разобрался. Осталось официально объявить и
документально зафиксировать факт брака. Но это только половина ведра помоев. Та, что при выборе из двух новостей считалась бы хорошей новостью. А есть еще плохая…
Кстати, о документах.
— Лин, помнишь, за тобой свидетельство о рождении Миу. Не
откладывай.
— Шеф, не будь занудой, дай спектакль доглядеть. Как кончится
— займусь.
— Влад, не дергай пока Линду, — приходит на имплант сообщение от Петра. — Она ведет прямую трансляцию, Стас говорит, зал рыдает. Еще Стас просит тебя побеседовать с артистами о других пьесах местного Шекспира.
Надо понимать, зал — это Марта с Миу. Не будет же Мухтар рыдать над мексиканским сериалом. А это значит, к ментозаписи еще не приступали. Хотя, куда торопиться? Объем информации минимальный, запись займет не больше десяти минут. А может, и в пять уложится. Начинаю мандражировать.
Спектакль, наконец, заканчивается. Направляемся с Фаррамом в знакомую беседку. По дороге рассказываю Владыке о снайперских засадах и правилах шпионских игр.
— Значит, игры у престола вам тоже знакомы, — делает вывод Фаррам.
— Мне — нет. Но моим пра-прадедам были известны очень хорошо. Перед полетом к вам нас долго натаскивали историки. Но я оказался никудышным учеником. Учили ведь, у врагов ли, у друзей, первый глоток любого питья должен быть маленьким. А я забыл все заветы, за что и поплатился.
Не доходя до беседки, Фаррам фыркает и останавливается.
— Ты очень деликатен, друг мой. Идем, я покажу тебе другую беседку, в левом крыле парка.
Мы разворачиваемся и неторопливо идем назад. Проходя мимо стражника, Владыка делает условный знак. Рассказываю о функциях занавеса в земных театрах.
— Ты уже знаешь, что через две недели в городе состоится показ
мистерии «День победы»? Очень советую посмотреть, мой друг, — сообщает Фаррам. — И поторопись арендовать ложу рядом с моей. Обычно все ложи разбирают за месяц, но что-то подсказывает мне, эта еще свободна. Не откладывай, сделай это завтра же. Если испытываешь какие-то затруднения, скажи, я дам тебе помощника.
— Я собираюсь поручить это задание Линде. Пусть набирается опыта. Но за ней нужен глаз, и ей потребуется совет. Помощник ей просто необходим. Она же никого в городе не знает. И не привыкла деньги считать.
— Ты, как всегда, смотришь в будущее, друг мой. Помощник будет ждать ее утром. Кстати, зачем ей знать мой день рождения, и почему я не вижу сегодня рыжую непоседу?
— Вот о ней я и хотел поговорить, — вздыхаю я.
— Она что-то натворила?
— Ничего… Если не считать, что стала моей супругой. А в хрониках по нашим обычаям полагается указывать имена и краткие биографии не только жениха и невесты, но и родителей брачующихся.
Владыка чуть не споткнулся.
— Не ослышался ли я? Нам лучше присесть. Есть вести, которые сбивают с ног не хуже стрелы из арбалета.
— Да, лучше сесть, — согласился я, входя в беседку. — Я много лет
летал от звезды к звезде, откладывал женитьбу на туманное потом и совсем не интересовался брачными обычаями для Владык. А они оказались очень строги. Узнал это лишь сегодня утром, и еще не могу опомниться.
Оказывается, я могу иметь жену. Могу — в исключительных случаях — иметь двух жен. Могу, кроме жены, иметь любовницу — но только если жена не против, и все держится в тайне. Но я не могу иметь наложницу. Если другие Владыки узнают, что я живу с наложницей, скорее всего, на мое место сядет другой Владыка.
— Что же будет с тобой?
— Понизят в должности или отправят в отставку.
— Кажется, я сильно подвел тебя, мой друг.
— Нет, я благодарен тебе за Миу. Но есть две вещи, которые меня огорчают. У нас не будет наследника и я на какое-то время потерял контроль над ситуацией. Это недопустимо для Владыки.
— Что же ты намерен делать?
— Все по древнему уставу: «Делай что дОлжно, и будь что будет».
— Плохая мысль и плохой устав. Он для рядового воина, который не знает планов полководца. Рядовой воин видит кусочек битвы перед собой и слепо выполняет приказ командира. Но мы с тобой — полководцы. Мы строим сражение, и «будь что будет» — не про нас, — гневно фыркнул Фаррам.
— Да, мы — полководцы, — уныло согласился я. — Но я сделаю то, что должен — возьму в жены Миу. Как бы она ни сопротивлялась.
— А она сопротивлялась? — насторожил уши Фаррам.
— Предложил ей стать моей женой — испугалась и попросила оставить ее наложницей. Женой ей страшно.
— Вам придется вести двойную жизнь, мой друг. В доме она будет женой, за стенами дома рабыней. Ты погубишь наше дело, если кто-то прознает, что твоя жена — рыжая.
— Да, мне придется вести двойную жизнь. Теперь ты знаешь все мои печали, — согласился я.
Не успели выйти из беседки, как из-за кустов выбежали стражники. Четверо из них несли так основательно связанного черного прратта, что он больше напоминал баул, чем кота. Двое на наконечниках копий осторожно несли небольшой узел, к которому явно опасались прикасаться.
— Что это? — удивился Фаррам.
— Тот, кого ты приказал схватить, — ответил старший стражник, ударив себя кулаком в грудь. — Закапывал под кустом у ограды этот узел.
— Развяжите узел.
Один из стражников с неохотой надел поверх латных перчаток толстые рукавицы.
— В таких узлах часто прячут отравленные иглы, — пояснил Фаррам.
Но в узле никакого криминала не оказалось. Смена одежды, обувь, кинжал на пояс и тощий кошелек.
— Понятно, — хмыкнул Владыка. — А ты что скажешь? — обратился он к пленнику.
— Владыка, я не замышлял ничего дурного. Но одна из ваших рабынь…
— Вела себя неподобающим образом? И ты решил ночью ее наказать?
— Напротив, Владыка. Она ласково улыбнулась мне и подмигнула. Я решил ее наградить.
— Ночью?
— Да, Владыка.
— В который раз?
— Третий, Владыка. Два предыдущих сорвались. Мы не увидели друг друга…
— На холодке провел?
— Увы мне.
— Как зовут бедную девушку?
— Не знаю, Владыка. Черненькая с белой звездочкой во лбу и белой грудкой.
— Развяжите, — приказал Фаррам стражникам. — Отдайте вещи, пусть прячет. Только проследите, чтоб клумбы не попортил. Рядом с тайником поставьте пост охраны. Охранять до утра — пока сам не заберет. Если «попадет на холодок» — пост снять.
Охранники дружно заржали в десять глоток. Развязанного дон Жуана местного разлива поставили на ноги, заботливо отряхнули, дружески хлопали по плечам, по спине.
— Который раз поражаюсь твоей мудрости, Владыка, — поклонился юноша и принялся увязывать вещи.
Мы неторопливо направились к зданию Дворца. Владыка жестом подозвал начальника стражи.
— Разыщи рабыню и покажи ей этого шалопая. Если девушка не против, пусть покувыркаются до утра в синей гостевой комнате. За час до рассвета — его на холодок, рабыне выходной или другая мелкая награда.
— Сделаю! — стражник растянул рот до ушей и ударил себя кулаком в грудь. — Вот за что я люблю свою работу!..
— Разговорчики! — фыркнул Фаррам. — Свободен.
— Не смотри на меня так удивленно, мой друг. Легенды нужно
подпитывать реальными событиями, — не выдержал через минуту Фаррам.
— Я не удивлен. Я восхищен. Тебе удалось совместить несовместимое. Все останутся довольны. Юноша и девушка проведут незабываемую ночь. Имя юноши войдет в легенды, девушка получит награду. Стражникам — скромный
приработок и веселье. А всему городу — сплетни на месяц.
Пока идем до дверей, рассказываю легенду о любовниках Клеопатры, расплачивавшихся жизнью за ночь любви царицы.
— Сильная, жестокая женщина, — выносит вердикт Владыка. Но тут у меня в кармане гудит рация.
— Влад! Срочно приезжай! С Миу плохо! — кричит в трубку на грани истерики Марта.
Забывшись, произношу те слова, которые нельзя говорить Миу.
— Прости, друг, мой дом посетила беда. Я должен тебя покинуть.
Справа уже подлетала машина с полураскрытой дверцей.
***
Летим очень быстро.
— Шеф, а как же я? — приходит на имплант вызов Линды.
— У тебя есть дело. Вечером тебя кто-нибудь заберет. Можешь пока рассказать Владыке назначение нашей паспортной системы.
Садимся. Бегу в медицинский отсек. Миу со шлемом на голове лежит на кушетке, пододвинутой к «ментально-церебральному инквизитору». Отодвинуться подальше не позволяет кабель, идущий от шлема. Марта с Мухтаром суетятся у аппаратов. Замечаю, что вся медицинская аппаратура под током. Но бОльшей частью она настроена на людей.
— Что у нас? Доклад, кратко.
— Я промахнулась с уровнем сигнала. Запись не прижилась. Миу сейчас очень больно. — докладывает Марта.
— Совсем не прижилась?
— Лучше бы совсем. Валидны около тридцати процентов записанной информации. Это близко к… наихудшему случаю.
— Что можно сделать?
— Нужна повторная запись. Мухтар сейчас сводит всю информацию в единую модель, чтоб определить необходимый уровень сигнала. Но сначала все должно хоть чуть-чуть устаканиться. Мы дали Миу снотворное, но оно не
подействовало.
— Как это? А на испытаниях?
— На испытаниях Миу уснула. Но сейчас созналась, что тогда она и без фармацевтики спать хотела.
— Черт! Обычные средства от головной боли давали?
Марта качает головой.
— Шеф, они даже человеку не помогут. Эти боли — они как бы фантомные. В мозгу нет болевых рецепторов. Мозг трактует как боль внутреннюю неудовлетворенность текущим состоянием.
— А когда у меня просто голова болит, это что?
— Это болит сосудистая система в мозгу. В ней болевые рецепторы есть.
Миу открыла глаза, покосилась на меня. Огромные, во всю радужку, черные зрачки. Абсолютно круглые, а не щелки или ромбики. Нащупала мою руку.
— Я была плохой рабыней, — зашептала она. — Я была очень скверной, гадкой рабыней…
— Какой прогноз?
— Сутки, не меньше, — Марта понимает меня с полуслова.
— Что можешь применить из сильнодействующих снотворных? Есть же у вас такие, от которых все, кто дышат кислородом, засыпают.
— Боюсь, это как раз не тот случай, — вступает в разговор Мухтар.
— У прраттов парадоксальная реакция на то, что организм считает ядом. Помнишь, мы антиал на Миу проверили?
Да, это я помню. Прратты вообще не ладят с алкоголем. Пьянеют от малейшей дозы. Их вина слабее нашего пива — пять-шесть градусов. Но им хватает…
Хочу встать, но Миу крепко держит мою руку и что-то бормочет.
— Марта, принеси сахарницу и столовую ложку. Еще — воды на запивку.
— А? Ты хочешь… — убегает. Вскоре возвращается с фарфоровой
сахарницей. Перевожу Миу в сидячее положение.
— Открой ротик, маленькая, — отправляю полную ложку ей в рот.
— Теперь запей, — Мухтар подает лабораторный стакан с делениями.
— Еще ложечку.
— Госпожа Линда запретила, — пытается возразить Миу после третьей ложки. — Сахар — это белая смерть.
— Правильно. Но сейчас можно. Мы рядом.
— Четыре, — считает вслух Марта. — Пять… Шесть. Все, хватит.
— Хозяин, я была скверной, гадкой рабыней. Я больше не буду, я
исправлюсь, — опять скулит Миу, прижимаясь лбом к моей груди.
— Мы об этом завтра поговорим. А сейчас тебе надо поспать. Сейчас головка закружится, и ты уснешь.
Через четверть часа Миу и в самом деле уснула. Или отрубилась в пьяном угаре — не суть важно.
— Теперь — разбор полетов, — командую я, осторожно укладывая Миу на кушетку.
— Теперь мы имеем… Скоро будем иметь всю необходимую информацию, — говорит Мухтар. — Базовую часть уже получили, но инфа и сейчас идет потоком. К ночи всю информацию сведем в кучку и получим модель. Таких проколов больше не будет.
— А повторная запись? Когда?
— Как только Мухтар закончит модель, — вставляет Марта, — полчаса на перенастройку аппаратуры — и можно писать. Потом полсуток увязывания информации — старой и новой — и Миу будет в норме.
— То есть, все закончится завтра днем. А до повторной записи еще часов семь, так.
— Где-то так.
— А если без повторной записи?
— Миу придет в норму через сутки, может, чуть больше. Но что потом? Снимаем ее с программы или все равно делаем повторную запись? — Мухтар ставит вопрос ребром. — Да, сейчас мы лажанулись. Сильно лажанулись. У Прраттов все оказалось не так. Нервы — как стальные канаты. Но теперь-то мы опытные.
— Подожди. Марта сказала, что ты заканчиваешь модель. Но по плану модель организма прратта должна быть закончена как бы две недели назад…
— Шеф, я же говорила, нам трупа не хватает.
— Подожди, Марта, — останавливает ее Мухтар. — Мы закончили бы модель, но ты привез Миу. И все планы пошли к черту. Я с утра до вечера занимался местной кулинарией, Марта занялась зрением котов. Потом ты отравился, она тебя выхаживала. Прибавь двое суток на курс менталиста. Стаса мы тоже плотно загрузили. Сначала ошейником с телеметрией, затем — составлением обучающего курса. После того, как ты траванулся, он еще
шпионов выслеживает. Вообще, мы рассчитывали закончить все к приезду менталиста…
— Понятно… А почему я не знал, что модели нет?
— А ты спрашивал? — обиделась Марта. — Все журналы исследований в открытом доступе. Сел за комп, посмотрел… Влад, нас подвела инерция мышления. Прратты очень похожи на людей. А нервная система, схема передачи сигнала по нервному волокну… Ты слышал о Локусе?
— Водный мир? Планета-океан, да?
— Он самый. Нервное волокно прраттов как у водоплавающих Локуса. Функции натрия и калия по отношению к человеческому как бы зеркальны. Но только в аксонах. На этом мы и погорели.
— Ясно. Все хороши, а я — в первую голову.
Пару минут сидим, молчим, думаем.
— Вот что, братцы-кролики, подготовьте-ка мне по-быстрому курс обучения. Вводный курс врача — до разделения по специальностям. А дальше — полный курс менталиста.
— Шеф, ты что? Это же больше двух часов непрерывной записи. Почти три. Ты сутки никакой будешь, — возмущается Марта. — А смысл? За сутки все и так кончится.
— Это приказ, — рявкаю я, добавив стали в голос. Начинается тихая паника. Стаса отзывают с мониторинга готовить мне обучающий курс. На мониторинг садится Петр. Марта разыскивает самый новый шлем. Точнее, второй, так как самый навороченный, с комплексом стационарной аппаратуры сейчас на Миу. Последние годы мы только им и пользовались.
Учебный шлем нашелся в вещах Линды. Изготовлен всего пять лет назад. Последнее использование — полтора года назад. Тесты проходят нормально. Стас послал на Землю заказ на файлы учебных курсов. Оказывается, варианты мужских и женских чем-то различаются. Земля запрашивает также, для кого предназначаются файлы. Чтоб ускорить процесс, кроме ФИО и своего индекс-кода указываю звание, должность и код уровня допуска. Результат получается обратный: меня на прямую связь вызывает старичок, которого Стас опознает как крупнейшего специалиста в данной области. Почему-то старичка очень интересует, что у нас происходит, и с чего бы такой высокий
уровень запроса. Хвастаться неудачей не хочется, поэтому на ходу изобретаю легенду, мол предвижу трудности из-за серьезного различия менталитетов людей и прраттов. Почему не можем дождаться специалиста с Земли? Да потому что ситуация нестабильна, переворот назревает. Владыку уже отравить
пытались, и только наше своевременное вмешательство…
А после этой прелюдии от старичка идет информация, что запрошенный мной курс, оказывается, имеет варианты для простых смертных и для избранных, к которым я имею честь относиться как прогрессор с высоким уровнем допуска. Более того, я должен с полной ответственностью отнестись к тому, что получаю доступ к информации ограниченного доступа. Держу
морду кирпичом и сообщаю, что секретная информация — это то, чем живет и дышит прогрессор моего ранга, и старичку волноваться нет причин. После чего получаю, наконец, запрошенные файлы.
Кажется, наткнулся на очередную кучку пахучего продукта. Скоро буду знать наверняка.
Ладно, это может подождать. Звоню Шурртху и прошу вечером подбросить до дома Линду. Возвращаюсь в медотсек, поправляю одеяло на Миу.
— Ты понимаешь, на что идешь, смертник? — пытается отговорить меня Марта. — Будешь сутки рядом с Миу чучелом лежать.
— Я не знал, что записи делятся на мужские и женские, — пытаюсь уйти от ненужного, бесполезного разговора.
— И для каждого пола еще до сорока вариантов под различные
темпераменты, — убивает меня Марта. — Чем длиннее запись, тем больше факторов надо учитывать. Только короткие записи одинаковые для всех.
— Почему так?
— Это ты мне завтра расскажешь. Я загрузила курс менталиста-практика, а Стас говорит, ты заказал полный курс архитектора информационных массивов. Мазохист-самоучка. Почему вы, мужики, никогда врача не слушаете?
— Кстати, о мазохистах. Что за садо-мазо-бред Миу несла? Что, мол, скверная рабыня.
— А, пустое. Мы сначала с ваших регистраторов спектакль про местных Ромео смотрели. Потом вы с Владыкой погулять вышли, а Стас решил Миу порадовать, дать на папу посмотреть. Ну и посмотрела. Теперь ее совесть мучает, что ты на ней обязан жениться… Шеф, я понимаю, что твой брак усилит наши позиции. Но ты на самом деле?.. Или из политических соображений?
Опять разговор на меня перешел. Надо менять тему.
— Не или, а и. Приятное с полезным. Ты лучше скажи, кто придумал Линде колокольчики в уши? И что за месть такая странная?
Марта хихикает и прячет лицо в ладонях.
— Шеф, ты хоть и контактер, но в женской психологии полное бревно. Спасаешь тебя, спасаешь — хоть бы слово благодарности. Обидел девочку до самых печенок. Линда старалась, ночей не спала — хоть бы раз похвалил. В общем, девочка была настроена на месть очень серьезно. Могла наделать глупостей в зоне контакта, потом вылетела бы из дальнего космоса. Пришлось перехватить инициативу и канализировать ее гнев в безопасное русло. Чтоб
и руки были заняты, и голова варианты просчитывала, и было что вспомнить. А результат — не опаснее студенческого розыгрыша. Одно похищение мечей из твоего шкафа чего стоит. Сонный газ в вентиляции твоей каюты, проникновение в противогазах, обыск шкафов, заметание следов и подтирка логов регистраторов. Вернемся на Землю — в легенды войдем.
— Марта! Ты чудо. Я тебе это говорил?
— Говорил, говорил. Линде скажи.
— Она тоже чудо. В перьях.
***
— Шеф, у меня все готово. Но, может, не стоит? — звучит по
трансляции голос Стаса. — Запредельный объем. Я и половины такого никогда не заливал, а Земля мне дважды клизму ставила.
— Считай, что я использую служебное положение в личных целях.
Вытаскиваем с Мартой из кладовки еще одну кушетку. Располагаюсь со всеми удобствами, бросаю взгляд на часы и натягиваю эластичную шапочку студенческого учебного шлема. Марта в последний раз проверяет настройки, по моей команде давит «Пуск». Теперь шлем сверяет параметры моего мозга с
данными медицинской карты. Формально проверяет корректность информационных файлов и докладывает о готовности. Второй «Пуск». Включается водитель альфа-ритма, уши словно ватой закладывает, и я проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь, скашиваю взгляд на часы. Прошло три с половиной часа. Это при том, что больше двух часов под шлемом медики расценивают как ЧП. Придется прикрывать Марту. Лучше всего Земле вообще не знать об этом эпизоде. Голова пока не болит. Есть такой недолгий период после снятия шлема, когда только-только начинает проклевываться интерфейс к новой информации. Дальше интенсивность нарастания головной боли можно описать палаткой Эйлера. Смотри-ка, раньше я этого не знал…
Подбегает Марта, сует в руку знакомый лабораторный стакан с какой-то горько-солоноватой жидкостью, отстегивает от меня медицинские датчики.
— Пей до дна. Мухтар со Стасом закончили модель. Сейчас считают оптимальный уровень сигнала.
Допиваю жидкость, поднимаюсь с кушетки и иду в аналитический центр. Пока мозги особенно чисты и прозрачны, нужно запустить обработку данных, полученых со шлема Миу. Потом будет больно…
Через час я уже никакой. Хочется выть на луну и биться головой о стену. Но получил ЦИФРУ. Мощность сигнала записи для Миу относительно принятого за единицу среднечеловеческого.
— Влад, мы кончили, — говорит Мухтар. — Два и два.
— Я тоже кончил. Два, двадцать пять. Хорошее совпадение. Возьмем среднее.
Мы считали одну и ту же цифру. Но разными путями. Мухтар со Стасом шли от биохимии нервной клетки. Я же — от статистической обработки данных шлема по первой записи. Обработку огромных массивов информации удалось свести к алгоритму, похожему на транспортную задачу. Дальше… Симплекс метод рулит!
— Ребята, дальше без меня. Я — пас. Чисто наблюдатель.
— Сделаем, шеф. Осталась ерунда — повторная запись, и все.
Парни убегают в медицинский отсек. Тащусь за ними, то и дело
прикладываясь лбом к холодной стенке. Когда занимаю сидячее место на кушетке, подготовка уже закончена.
— Заново голову Миу мочить не будем? — интересуется Мухтар.
— Лучше не трогать шлем. Сейчас сигнал четкий по всем каналам.
— Тогда — с богом.
Запись занимает три минуты с секундами.
— Вот и все, — устало произносит Марта. — Теперь только ждать.
— А как…
— Сто процентов! Шлем можно снимать, но еще десять минут для контроля…
— Вот и ладушки. Док, дай снотворного, — подаю я голос, перетекая в лежачее положение.
— Держи. Эту глотай, а эту — под язык, так быстрей подействует,
— получаю две таблетки и закрываю глаза. Голоса бубнят, но, чтоб понять, нужно сделать усилие. Что-то насчет того, что Миу прошла максимум и идет на поправку. После чего парни выталкиваются за дверь.
Наслаждаюсь персональным адом. Знал, на что шел, обижаться не на кого.
— Как ты? — Ладонь Марты ложится на лоб.
— Я был плохим руководителем. Я был очень скверным, гадким
руководителем, — пытаюсь улыбнуться, но получается оскал.
— Снотворное не действует?
— Как видишь.
Марта сквозь зубы тихонько ругается не по детски, и через минуту слышу скрип ножек кушетки по полу. Еще через минуту кушетка подо мной куда-то ползет с омерзительным скрипом.
— Приподними голову, — чувствую, как на меня надевают теплый,
влажный изнутри шлем.
— И кто у нас после этого чудо в перьях? Не отвечай, вопрос
риторический. Влад, раз снотворные не действуют, может, тебя молотком по голове стукнуть, чтоб отрубился?
— На все согласен.
— Тогда потерпи час-полтора, я что-нибудь придумаю, хорошо,
миленький?
— Есть потерпеть полтора часа, — рапортую не открывая глаз. Голова — воздушный шар, надутый болью. Раз я миленький, значит, попал в категорию тяжелых. А то сам не знаю? И почему полтора часа ждать — тоже знаю. Интерфейсы режутся. Если сейчас не прорежутся, считай, все было напрасно. Один уже прорезался, раз это знаю. На сколько блоков была разбита информация? На семь, восемь, девять? Нужный еще не прорезался, иначе бы знал.
— Как Миу?
— У девочки все хорошо. Спит и видит пьяные кошмарики. Боль спадает практически линейно.
— А у меня?
— У тебя максимум еще впереди.
— Какие у меня варианты? Кроме как молотком по голове?
— Влад, ты себя в такую жопу вогнал… Молотком по голове уже не поможет. Сотрясение заработаешь, а сознания не потеряешь. На тебя сейчас ни транквилизаторы, ни психолептики не подействуют. При таком уровне возбуждения Н-блокаторы ниже порога…
— Совсем?
— Ну… Подействуют, если дать в летальных дозах. Типа, гильотина от любых болезней помогает.
— Неужели совсем ничего нет?
— Есть, но не про твою честь. Новые препараты группы Н-5. Но как раз тебе их нельзя.
— Почему?
— Потому что слишком мощные, для смертников. Блокаторы — они блокаторы и есть. Забудешь то, что сейчас записал. Тогда ради чего страдал, спрашивается? Н-5 заблокирует формирование интерфейса.
— Марта, мы Миу точно вытащили?
— Точно. Зуб даю.
— От Линды научилась? Золотце мое, послушай меня внимательно. Если Миу вытащили, эти знания мне больше не нужны. Без них полвека жил и еще столько же проживу.
— Влад, ты псих сумасшедший, — всхлипнула Марта. — Ты хоть это
понимаешь?
— Доктор, милая моя, лапочка, кисонька, ласточка, солнышко ясное, только не тормози. Действуй! Или я сейчас голову об стенку расколочу!
Спина шамана маячит где-то впереди. Два норма тащат меня под руки к воротам «Живодёрни». Время уже далеко за полночь, но без терминала я не знаю сколько именно. После грома музыки на улице непривычно тихо. Слышно лишь, как за трущаками проносится скоростной поезд. Из руин соседней фабрики долетают песни на арабском. Трущаки живут обычной ночной жизнью.
За воротами нас ждёт такси. Вообще-то они никогда не ездят в трущаки. Это зона безусловного табу для их автопилотов. Но по дороге Спай успел «договориться» с бортовым процессором. Так, что сейчас авто думает, что оно в трёх километрах отсюда, за пределами запретной зоны.
— Вот, возвращаем в целости и сохранности. Так сказать, из рук в руки! — здоровый норм грубо толкает меня к Спаю.
Вожак отдаёт мой браслет-терминал.
— А гарпун? — спрашиваю я.
— Он где-то потерялся, — нагло лыбится тот.
— Верни гарпун, горилла! Ты же знаешь, сколько он стоит! — я в бешенстве пытаюсь пнуть вожака ботинком, но Спай вовремя оттаскивает меня и запихивает в машину. Такси тут же срывается с места, похоже, автопилот слушает Спая без слов.
За окном проносятся горящие бочки с мусором.
— Ну, и как она тебе? — хмуро бурчу я, глядя в окно.
— Самка как самка. Ничего особенного, — Спай флегматично ковыряется в панели автопилота, вводя адрес пригорода, где я живу.
— И как тебя не стошнило после всего этого?! — я едва сдерживаюсь, чтобы не накинуться на него с кулаками.
— А ты, что ли, ревновать собралась? Вообще-то, это была часть плана по твоему спасению, если ты не заметила, — Спай раздражённо хмурится. Неужели ему, и правда, понравилась эта крашеная лахудра?!
Я лишь молчу нахохлившись. Пальцы непроизвольно перебирают цепочку на шее.
— Кстати, спасибо за амулет, — говорю я, наконец, и вытягиваю из-за пазухи маячок, замаскированный под армейский жетон. — Сработал-таки…
Эта «собачья бирка» всё время болталась у меня на груди, пока я не вспомнила, как её активировать, чтобы подать сигнал из «Живодёрни».
Устало щёлкаю браслетом терминала на руке. Гарпун жалко до слёз! Он был совсем новый — продвинутая моделька… Мне надо будет ещё месяц корячиться на работе, чтобы скопить на такой. А без гарпуна не доставишь самые интересные заказы, вроде «Ужина самурая», и значит — работать придётся ещё больше. Не просить же деньги у матери, в самом деле!
Как только терминал ловит Сеть, он взрывается десятками сообщений. Потом сразу же идет вызов от Ли. Экран на браслете совсем маленький, а гоглы я, конечно же, посеяла где-то в этой кутерьме, но даже так прекрасно видно вишнёвый фингал у Ли под глазом.
— Ты жива, сестрёнка? — в голосе Ли радость и волнение. — А то мы тут уже собирались Живодёрню штурмовать!..
— Я в порядке. Меня как раз домой везут, — посылаю ему «кисс» и слышу радостные крики Ивана и других курьеров у Ли за спиной. — Передай всем привет. Завтра свидимся!
— Тебя все слышат, сестрёнка! И вот ещё… — Ли замолкает в нерешительности. — Спасибо, что выручила!..
Такси неспешно подъезжает к воротам крутого коттеджного посёлка.
— Я высажу тебя здесь. Всё равно внутрь меня охрана не пустит, — Спай, открывает дверь и хмыкает, глядя на четырёхметровый забор с охранными вышками. — Нехилый райончик. Могу поспорить, тут нет квартир дешевле десяти миллионов. Что ж тебя от такой жизни в курьеры потянуло?
— Нифига ты не понимаешь! — огрызаюсь я. — Пожил бы сам в этой долбанной клетке, по-другому запел бы…
Спай вдруг морщит лоб:
— Кстати, ты говорила, что ищешь информацию о своём отце. Пока качал базу, я мельком глянул твою генетическую карту. Могу сказать, что он был на сорок восемь процентов вьетнамцем и на тридцать четыре — пенджабцем.
— Пендж… Это ещё где? — меня разбирает любопытство.
— Где-то между Индией и Пакистаном. Информации мало, но с этими данными, можно будет что-то раскопать по базе копов. Если хочешь, могу порыться в свободное время.
— Ой, было бы офигенно! — я чувствую внезапный прилив радости. — Знаешь, а я ещё и на четверть еврейка по маме. Интересно, что бы сказали на это нормы?
Я от души хихикаю, пока Спай закатывает глаза:
— Кэйт, ты неисправима!..
На прощание касаюсь губами его небритой щеки и мчусь на проходную. Над ней сияет табличка: «Кондоминиум ЧУДО-ГОРОД». Бронированный турникет распознаёт мой терминал и пропускает внутрь. Из мира хаоса — в мир порядка.
Я бегу вдоль аккуратных рядов дорогих таунхаусов. Время на терминале перевалило за два часа ночи. Дроны-косилки шуршат, педантично подстригая газоны. Дорожное покрытие, ровное как бильярдный стол, влажно блестит после уборки. Хорошо бы по всему городу так!
Вот и дом, где мы живём с матерью. Геометричные формы, идеально подрезанные кустики вокруг. Огромные окна, словно витрины, выходят на тихую улицу. Входная дверь гостеприимно открывается передо мной. Значит, мать ещё не перевела домового в ночной режим — ждёт меня. Теперь главное — добежать до ванной, пока она меня не перехватила.
Внутри всё такое чистенькое — аж тошнит! На цыпочках пробираюсь по тусклому залу, стараясь не споткнуться о стильную мебель. Собачий помёт и грязь с мотоботинок кусками отваливаются на стерильный паркет.
— Доброй ночи, мисс Катрина, — раздаётся за спиной пластмассовый голос. — Рад вашему возвращению.
Чуть не подпрыгиваю от неожиданности. Ну конечно, это наш виртуальный дворецкий решил меня поприветствовать. С большого, во всю стену, экрана он улыбается мне такой же искусственной, как и его голос, улыбкой.
— Отвянь, железяка безмозглая! Напугал до смерти…
Домовой не реагирует на грубость, лишь озабочено хмурится, видя грязь на полу:
— Хочу обратить ваше внимание, что санитарная обработка была закончена два часа назад, а грязь является вместилищем множества болезнетворных микроорга…
— Чувак, тут не урок биологии! — перебиваю его. — Если тебя это колышет, возьми сам и убери! Или боишься заразу подцепить?!
Шуток домовой тоже не понимает. Он и впрямь — всего лишь бездушная програмулина, что педантично командует всей домашней техникой и изображает пластмассовую вежливость перед хозяевами.
Домовой на экране кивает. Из-под стола выкатывается блестящий тазик робота-пылесоса и начинает методично подчищать за мной следы.
На этот раз забирала Шеврина из Академии я. Дракон, конечно, отжег. Сначала достаточно долго кувыркался с Ольтом, а потом, так и не поев, пошел обучать уму-разуму студентов. Под конец дня от него уже осталось одно тело, которое можно хоть в холодильник запихивать — не среагирует.
Пришлось нести его на руках, при чем Шеврин настолько оборзел, что даже не пытался держаться. Лежит себе и лежит, как обморочная девица… Персонально для меня он не тяжелый, носить его приятно, но сам факт несколько странен. Обычно дракон смерти все же умудрялся до спальни дойти своими ногами.
— Ладно, я все понимаю, но чего ты не пожрал-то? — спросила его я, уже закидывая в кровать и укутывая пледом. Теперь самое время открыть экран и натащить побольше еды.
— До кухни далеко было… идти… — Шеврин принюхался к большому сочному окороку и чуть не надгрыз мне руку, еле успела ее убрать. Вытянувшиеся белые клыки смачно клацнули, цепляясь за мясную кость.
— Экраны вам зачем, телепорты? — продолжала выспрашивать я, подавая ему новые порции. В спальню тихой тенью проскользнул Ольчик, за его спиной притаилась Лимма, тоже активно принюхивающаяся к мясу.
— Да сил не было уже экран открывать! — выдохнул Шеврин и взялся за новую порцию мяса. Еда в нем исчезала с фантастической скоростью, будто я ее в утилизатор спускала.
Я провела ладонью о растрепанным черным волосам. Сбоку от Шеврина плюхнулся Ольчик, сминая покрывало и вытягивая натруженные ноги, кажется, где-то он хорошо так набегался… Слева от меня под бок подлезает драконидка, тычась прохладным личиком в руку, словно кошка носом.
— Ну позвал бы кого-нибудь, хоть меня, — укоряюще смотрю на дракона, в два укуса проглатывающего курицу трансформированной пастью. Ну да, в нормальный рот такие объемы уже не пролезают.
— На телепатию силенок не хватило, а на комм тебе писать бесполезно. Ты его когда последний раз открывала? — хитро прищурился дракон, и я внезапно поняла, что действительно не смотрела комм уже давно… не помню сколько.
— Дня три… или четыре назад… — неуверенно припоминаю. Впрочем, для меня дня три назад вполне могло оказаться и неделю назад, и две… Время летит слишком быстро, я почти в нем не ориентируюсь и мало что помню.
— Так с голоду помереть можно, — бурчит Шеврин и отпивает полкружки компота за один глоток. Ольчик и себе тянет здоровенное пышное пирожное с вишенкой на белой горке крема.
— Да ты помрешь! — смеется сверх и салютует пирожным. — Тебе до помереть, как до соседней системы пешком…
Дракон шутливо пихает сверха кулаком в плечо, Лимма подлезает совсем уж мне под руку и выглядывает из подмышки как любопытная кошка. Я ей сую под нос большой пряник и драконидка откусывает здоровый кусок. Сама же беру себе пирожное — полную копию взятого Ольчиком. Хорошая штука эти экраны, удобная и полезная.
— Я с тобой потом поговорю, — многозначительно улыбается дракон, при это смотря на Ольта так… кажется, там будет не только разговор. Впрочем, я и не удивлена. Хотя можно бы сверха так сильно и не калечить, а то у него все силенки на реген идут. И не мазохист же… Но любовь-таки зла.
Иногда я им сильно завидую. Завидую, что не могу вот так чувствовать, отдавать душу и тело, показывать всю себя, отдавать и брать. Порой бывает сильно больно из-за того, что я бесчувственная сволочь и мне нечего им дать. Они мне дороги, но не более того. А иногда это сильно бесит, особенно когда видишь, что для всей семьи ты не пустое место.
Я не знаю, чем это лечить и лечится ли это странное дебильное состояние вообще. Быть может я такой останусь навсегда… Не знаю.
Тонкие, но крепкие ручки Лиммы обхватывают меня за талию. Драконидка порядком обнаглела от безнаказанности и творит, что хочет. А гонять ее у меня рука не поднимается. Взамен я ей просто сую в рот остатки пряника, чтобы была занята и не тыкалась еще и носом, а то может и такое быть, и чешу всю компанию щупами, так как рук на всех не хватает.
В комнату вваливаются довольные чем-то братцы золотые, Лэт и Шиэс. И начинается обычный вечер с болтовней, чаепитием, вкусняшками и почесушками. Как-то странно так вообще… Жить и осознавать, что столько народу всегда будет рядом. И ведь еще не все пришли. Странно понимать, что так будет всегда. Но понимание этого уже не пугает и не отталкивает. Оно просто есть, граничит на пороге сознания и не мешает. Теперь я спокойнее отношусь к тому, что вокруг меня всегда будет много народа, при этом они всегда будут касаться меня, дергать, щупать, обнимать, кусать и проявлять прочие признаки симпатии и собственничества. Для драконов это естественно, и мне придется с этим смириться, ведь пока что иного выхода нет.
А потом пришел Эрстен и притащил за ухо Шеата, почти махая серебряным из стороны в сторону.
— Принимайте вашего пиздюка! — дед шмякнул дракона на пол, от чего тот невольно взвыл. — Еще раз полезет мне кнопки на стул подкладывать — уши поотрываю!
Шеврин попросту заржал, смех подхватили все остальные, Шеата подобрали — ухо к тому времени уже зажило — и усадили ко всей честной компании. Да, кажется, мелкий оболтус снова взялся за старое.
Я чесала черного дракона, блаженно жмурящегося в тепле и уюте. Резерв у него уже постепенно восстанавливался, но все же еще недостаточно, поэтому я ему потихоньку заливала часть своего резерва. Не все, конечно, это ему будет слишком жирно, а немножко, чисто для поддержки, и чтобы показать, что мне как бы не все равно.
— Знаешь, — задумчиво говорю я, рассматривая Шеврина, — наверное, это несправедливо, что такой интенсив достается только Ольчику. Я за равенство — давай уже такой интим для всех!
— Что? — глаза Шеврина округлились. — Так и помереть можно!
— Я — против! — подняла руку Шиэс. — Ну не могу я, он же фактически я, только из другой параллели…
— А я — за! — хмыкнул Эрстен, подмигивая Ольчику. — Чего только моего внука мучить? Равноправие так равноправие. — Он окинул дракона смерти таким ехидно-изучающим и нескромным взглядом, что я подумала, как бы Шеврину не досталось по полной программе. И будут у него не только сломанные ребра регенерировать… Ишь взял моду ломать чего-нибудь зеленому сверху в порыве страсти.
— Ты же боялась, — Шеврин лениво приоткрыл один глаз, в коричневатой радужке плескались ехидные бесенята.
— Я и сейчас боюсь, — согласилась я и щелкнула его по носу. В этот момент пришел Тарис, Шеат взялся тискать его, химероид в долгу не остался, защекотав дракона. Куча мала повалилась на пол, цепляясь за ноги остальных. — Но есть одно замечательное резиновое изделие, — в одном из моих щупов возник всем знакомый синий квадратик презерватива, — которое могут надевать абсолютно все мужчины любой расы и вида. И еще ни один не помер от этого.
— Фе! Драконы себя прекрасно контро… — запечатанное резиновое изделие улеглось в аккурат на рот Шеврина.
— Знаю я ваш контроль. Уже проходили. Держи, авось в жизни пригодится, — я смилостивилась и засунула ему презерватив в нагрудный карман рубашки.
— Атака! — Шеат и Тарис дружно прыгнули обратно в кровать, вопя на два голоса и отдавливая волосы всем сидящим. Да когда ж они вырастут-то?