Ей случалось и прежде поднимать руку на своих подданных. Ещё в ранней юности она, не задумываясь, могла дать пощёчину горничной или наградить конюха ударом хлыста.
Благородной даме, управляющей целой армией челяди, твёрдость была необходима. Она вынуждена проявлять жестокость во имя подавления хаоса. Ибо ещё Макиавелли сказал, что милосердие губительно для того, кто желает удержать власть. Милосердие — враг истинного государя. Ибо прощение преступника может обратиться в проклятие и тогда взамен одной жизни в жертву будут принесены тысячи.
Её высочество верила, что поступает правильно, и её жестокость — только вынужденная мера. Она наказывала за дерзость и нерадивость, за расточительство и непослушание, за медлительность и леность.
Но вина Геро в строгом смысле не подпадала ни под одно из этих определений. Он не нарушал правил. Но он был виновен, и вина его состояла в том, что он был несчастен. Она могла бы простить ему дерзость и даже грубость. Могла оправдать неловкость, извинить неопытность, так как они имели под собой мотивы и первопричины. Но он был несчастен, и причина его несчастий не укладывалась в свод определений.
Тогда она и потеряла свою несокрушимую рассудочность. Прибегла к оружию слабых.
Ей казалось, что ударом она разрушит некую стеклянную маску, за которой он прячется, что своим вторжением сможет поколебать некие границы и увидеть его живого, пробудившегося, что боль и унижение заставят его проявить себя. Она почти ослепла от ярости, от обиды и разочарования и мстила ему за эту подспудно зреющую в ней болезнь, которую так долго отрицала. Если больно ей, то пусть будет больно и ему.
Она ударила его второй раз и третий. Била по лицу умело, ибо немало юных фрейлин, горничных и пажей пострадало от этой белой, гибкой и сильной руки.
Геро не пытался защищаться. Он не сделал шага назад, не прикрылся рукой. Как будто признавал вину и оправдывал наказание. Даже когда носом пошла кровь, он не отступил. Кровь стекала по подбородку и капала на батист сорочки.
Геро молчал. От его молчания ей стало не по себе. И она снова кричала ему:
— Убирайся!
Как в ту первую ночь, когда он не оправдал её надежд.
Утром она поняла, что своей яростью, которая не утихала, а набирала силу, может нанести ему непоправимый ущерб, о чем впоследствии будет жалеть, и поспешила покинуть Конфлан. Ей следовало побыть наедине с собой, собраться с мыслями и успокоиться.
Она завтракала в окружении фрейлин. В парадной столовой тишина. Её высочество хранила молчание, а придворные, согласно этикету, не смели заговорить.
Она не чувствовала голода. Сам ритуал поглощения пищи казался бессмысленным, но она принуждала себя повторять привычные действия. Ибо в этом настойчивом повторении она видела единственное средство, единственно доступный ей вид борьбы. Она должна занимать себя самыми простыми заботами, отвлекать тело на совершение монотонных движений, чтобы не позволять себе думать. Если она остановится, отложит серебряный нож и замедлит глотательный позыв, если отбросит это невидимое извне насилие, ей снова придётся думать.
Вспоминать. Память, как бесстрастный свидетель, забросает её пёстрыми липкими обрывками, которые, притянувшись друг к другу, будто живые, немедленно соорудят объёмное прорисованное полотно деяний. Её деяний!
Ей придётся смотреть. И отвернуться, закрыть глаза, заслониться рукой ей не удастся, ибо это полотно существует, оно — часть её, воспоминание уже вплетено и впечатано в ткань её существа, её сознания и её прошлого. Поэтому, если закрыть глаза, то станет еще хуже. Краски нальются соком ярости, расцветут от собственного бессилия и сожаления, запоздалого и ненужного.
Её не оставляли мысли об этом бледном застывшем, окровавленном лице. Стоило ей отвлечься, прервать разговор — одним словом, допустить паузу в спасительный голосовой и двигательный шум — как память швыряла её назад, в недавнее, ещё дымящееся страстями и надеждой прошлое, заполняла образовавшийся меж слов пробел безжалостной иллюстрацией, его лицом.
Как бы она хотела не думать об этом, и не думать о нём. Она и в Париж уехала, чтобы изгнать все заполонившие её чувства, избавиться от опасных коррозий. Она уехала в столицу, чтобы оказаться в своей стихии, прорасти в удобренную почву и набраться сил. Как рыба, познавшая на песке удушье, она мечтала омыть водой пылающие лёгкие.
Но вскрылся очередной обман. Или открылась истина. От себя самой ей не убежать. Можно сменить одежду, город, страну, даже выучить другой язык, но нельзя изгладить ран души, этих бороздок, что проведены по полотну жизни собственным заострёнными ногтями. Она переоценила свою прежнюю забаву. Она не нашла той захватывающей дух игры, которая действовала на неё как хмель, возносила до высот вершителя. Эта игра оказалась почти лишённой смысла, утомительной и простой.
Как ей удавалось так долго играть в неё? Она знала все ходы. Она смотрела на них, своих соучастников, подельников, свои расставленные на доске фигуры, и удивлялась прежнему невежеству.
Она всё знала про них. Угадывала каждую мысль. Смотрела на свою мать, на её неестественно розовое, обрюзгшее лицо, и почти слышала трепет мелких жёстких крыльев по ту сторону выпуклого лба. Это шевелились, лопались, рождались и умирали её мысли, скользкие и слепые, как личинки.
Она смотрела на своего брата и слышала тот же сухой, глумливый треск. Он желал того же, что и мать, но его насекомые были хитрей, пронырливей и ненасытней. К тому же, он был трусом. Его легко было напугать.
Был другой её брат — тот, что носил корону. Его мысли пребывали в полусне, будто их обрызгали ядом. Клотильда не слышала ни треска, ни шороха, ни щелканья челюстей, но не потому, что разум Людовика был чист и полон благости, а потому что мысли его были мертвы. Её брат был слишком ленив, чтобы чего-то желать. Его разум как плесенью был поражен скукой. Если он и оборонялся, то скорее в силу каприза упрямого ребёнка, желающего досадить матери.
Была ещё его жена, королева Анна. Разочарованная женщина. Вечно на перепутье между добродетелью и страстью. Этой женщине требовался мужчина, горячий, властный, который мог бы свести её с ума своими ласками. Но такого мужчины рядом с ней не было, и она пыталась утолить свою страсть игрой. Ей тоже было скучно.
Собственно, не имело значения, куда смотреть, на лица принцев или лакеев. Разницы нет. Люди из гордыни ищут различий, приписывая себе несуществующие атрибуты. Будто имя или покрой рукава внесут существенные поправки в иерархический табель и возвестят об особом божественном родстве. Иллюзия. Нет никакого родства.
Все потуги смертных укрыть за фиговым листом привилегий свою ущербность — лишь игра тщеславия. Болезнь, старость и смерть стирают в пыль все знаки различий, а могильным червям всё равно, чьё филе — министра, сенешаля или разбойника — подадут на ужин.
Это открытие, сделанное ею много лет назад, считалось крамольным, даже еретическим. Принцессе крови не пристало размышлять о подобных вещах, кои грозили самим основам мироустройства. Ей, напротив, следовало утвердиться в божественной правомерности неравенства, в божественной подоплеке несправедливости. Разве не сказано в Писании: рабы, повинуйтесь господам вашим?
Как же она смеет уравнивать в страстях и прегрешениях королевскую кровь и кровь простолюдинов? Разумеется, она воздержится от высказываний своих истин вслух, но у неё хватит благоразумия признать, что кровь королей и кровь смердов схожа по цвету, а мир, если подчинить его универсальным законам, становится управляем. И всё же остаются загадки, которые ей разрешить не под силу.
Да, она может гордиться своей способностью угадывать мотивы и мысли. Она всё знает о тех, кто её окружает, о своей семье, о придворных, о парижанах на улицах — но как тогда быть с ним, с одним единственным человеком, чьи мысли и порывы она разгадать не в силах?
Почему он не подчиняется выверенным ею законам? Чего хочет он? Во что верит? К чему стремится? Он не может быть устроен как-то иначе. Он такой же, как и все. Из той же плоти и крови. Он должен желать благополучия и богатства. Должен терзаться честолюбивым нетерпением. Должен сгорать в тщеславном огне.
Но этого не происходит. И она не в силах понять, что нужно этому человеку, почему его глаза не загораются алчным блеском при виде драгоценностей, почему его не распирает от осознания своей значимости, почему его глаза не застит самолюбие мужчины.
Если ему что-то нужно, ему достаточно только попросить. Она будет только счастлива, если услышит его просьбу, она воспарит к небесам, если он, наконец, прервёт этот обет молчания и откроет ей свою тайну.
Чего же ты хочешь? Особняк в Париже? Титул? Золото?
Она была готова пойти на любые уступки. Но Геро молчал, и как она не ломала голову, разгадывая его тайные мысли, ответа не находила. Иногда, наедине с собой, она как будто отправлялась в лабиринт к Минотавру и позволяла себе неслыханное. Она отвечала на свои собственные запретные вопросы.
Он несчастен, потому что всё ещё любит свою жену. Это объяснение было столь крамольным, что вызывало отторжение. Ибо её высочество не верила в любовь. Тем более — в любовь мужчины. Она верила в похоть, в честолюбие, в азарт, в страсть. Но любовь…
Страсть могла довести до безумия, толкнуть на самые немыслимые безрассудства, это явление яркое, но кратковременное. Мужчина быстро пресыщается и забывает предмет своей страсти, тем более, если возникает другой, более притягательный. Любовь же — выдумка. Допустить, что он всё ещё любит ту бесцветную женщину, тоскует по ней, — настоящая непростительная крамола. Когда она в своих мыслях доходила до этого предела, то невольно вздрагивала.
Признать это было нелегко. Он любит другую, а её не желает.
От безысходности сразу делала шаг назад и гнала крамольные мысли. Какая, собственно, разница! Хочет — не хочет. Его чувства — это последнее, что её тревожит. Он — её собственность, её слуга. В его обязанности входит исполнять приказы. А что он при этом чувствует, несчастен он или нет — ей до этого нет дела.
Утвердив своё право на безразличие, она в который раз попыталась отогнать воспоминание. Бледное окровавленное лицо, потухшие глаза, скорбные губы.
Герцогиня сделала над собой очередное усилие и проглотила кусочек сыра.
Она признала свою слабую земную природу. В будуаре она позволила хлопотать над ней, будто она нервная вдовица. Нюхательные соли, розовая вода.
Она освободилась от всех стесняющих и давящих шнуров, от стальных обручей воли, что сдавливают рёбра и держат спину с большим эффектом, чем самый строгий корсет. Её одеяние свободно и бесформенно, волосы рассыпаны по плечам, руки брошены. Она всего лишь женщина, что нуждается в заботе, женщина одинокая, разочарованная. Она не ждала милостей от наступившего вечера, когда вдруг заметила его. Его заслоняли фигуры горничных, назойливо мелькавших в своей заботе.
Он то появлялся, то исчезал. Тёмный проём двери был готов поглотить его, как соблазнительный обман её разума. Она моргнула. Но обман не развеялся. Это действительно был он, в почтительном ожидании. Ждал одобрительного призыва. Она встрепенулась.
Не может быть! Он пришел сам. Он даже в нетерпении. И взгляд пылающий, верноподданнический.
Взгляд просителя в королевской приемной, когда проситель приподнимается на цыпочки, чтобы поверх голов других просителей поймать взор суверена. Он пришел о чём-то просить. Это ясно. Так пусть просит, пусть просит! Если дело в просьбе, то это победа. Он нарушил своё молчание, переступил горделивую отчуждённость. Через свое желание он признал свою зависимость. Ибо любое желание суть основа порабощения. Только тот, кто лишен желаний, может быть свободен.
Он поймал её взгляд, зовущий, удивлённый, и совершил ещё одну дерзость. Он не стал дожидаться приказа, он сам сделал шаг, почти как признанный любовник, как полновластный фаворит. Он почти растолкал её горничных и занял место у её ног.
Что произошло с ним за это время? Что он задумал? Слишком разительная перемена.
Взгляд почти томный, он не отвернулся, не отстранился, сам просится под хозяйскую руку. Может быть, с ним, наконец, случилось то, чего она так желала? Естественная метаморфоза. Он устал от сожалений и прежних обид, отбросил груз прошлого, смирился, заглянул в бушующее ледяное пламя сапфира и увидел отвергаемое им будущее. «Какого черта!» — сказал он себе — «Глупо отвергать дарованный судьбой шанс».
И вот он здесь, прирученный, прозревший. Она почти вздохнула с облегчением. Вот и разрешилась загадка. Нет никакого противостояния и нарушения вселенских законов, нет исключения из правил. Есть только капелька упрямства и немного гордыни.
Воодушевлённая, она гладит обращённое к ней лицо. Все муторность, заскорузлость пустого дня внезапно разгладилась, стала шелковистой и мягкой.
Как много в ней этого глупого, женского, как быстро она размякла! Как мало ей надо! Как стыдно в этом признаться. Он почти не изменился, остался всё тем же диковатым, настороженным полуподростком.
Только складочка меж бровей разгладилась, взгляд прояснился, стал наточенным как клинок, и волнение разошлось по щекам румянцем. Он действительно взволнован, на губах — нетерпение. Она бы хотела верить, что это нетерпение любовника. Как же пьянит это волнение, эта наивная неумелая сдержанность! Она чувствует тепло в позвоночнике, в пояснице, в даже нечувствительные кончики пальцев разогреваются.
— Что тебя так тревожит? Ты взволнован.
Распалённый, тоскующий любовник должен ответить, что причина его тревоги — затянувшаяся разлука, страх её немилости и его ночное одиночество. Этот ответ она читала в его глазах. Она почти склонилась к его губам, чтобы узнать этот ответ на вкус.
Но он ответил другое, непостижимое.
— Моя дочь, — произнес он. Произнес страстным, чуть хрипловатым шёпотом, с жарким выдохом, так, как это произносит любовник. – Прошло уже достаточно времени. Я не видел её.
Южная Империя, город Пэвэти
14 Петуха 606 года Соленого озера
Дом Текамсеха стоял на краю каменного квартала, напротив мелких торговых лавочек. Узкая полоса случайного рынка и склады отделяли третье кольцо города от трущоб.
Сикис оглядел порог — едва заметный слой синего порошка в самом деле никто не тревожил, — глухой фасад, надежную стальную дверь. Такую разве что с тараном выносить. Протиснулся вместе с горе-командой в тесные, вдвоем не разминуться щели между целью и соседними домами.
— Подсади, — велел Отектею. Тот стал у стены, подставил руки ступенькой. Шаг с них на плечо, толчок. Сикис едва дотянулся до плоской крыши второго этажа, ухватился кончиками пальцев. Спрыгнул.
Нет, так не взобраться.
— А может, сначала постучим? — наивно предложила девчонка. — Или спросим кого.
— Нам могут солгать, — отозвался маг, избавляя Сикиса от необходимости объяснять простые вещи. — Проверим сами, если не будет другого выхода, спросим соседей.
Девчонка вздохнула, потеребила кончик одной из косичек. Потом уперлась спиной в стену и шустро засеменила ногами по соседней, поднимаясь вверх.
Сушь. Хороший способ, почему Сикис раньше не знал такого?
Десяток ударов сердца и девчонка оказалась на крыше, мелькнули босые ступни.
— Ой, а тут открытого дворика нет, — донеслось сверху. — Только резьба, как в окошках.
Сикис поджал губы.
— Обыщи там все. Нужно убедиться, что он не сбежал через крышу.
Сам обошел дом еще раз, убеждаясь — не влезть. Разве что эту змею пустынную получится в слуховое окошко глухой комнаты запустить.
— Это не моя специализация, — тихо начал Отектей, — но я могу создать огненный поток достаточной силы, чтобы расплавить дверь.
Сикис хмыкнул, представляя картинку, кивнул, уточнил тут же:
— Потом. Девчонка спустится и пройдемся по соседям — после представления с дверью они будут трястись, не разберем, где правда, а где наговор.
Куда пойти сначала? Сикис взглянул вдоль улицы, выбирая. Лавки устроили на порогах и лестницах домов, расстелили ковры и халаты. Сейчас, когда рядом работали трое в гвардейских куртках, торговцы больше помалкивали, спрятавшись за арками дверей, прохожие спешили мимо, мало кто рисковал остановиться и поболтать.
Здесь многие должны были видеть Текамсеха. Следить незаметно, как он приходил и уходил, продавать ему еду и одежду. При этом в отличие от казарменного квартала, местные к шитым курткам не привыкли, стерегутся почти как на краю трущоб под солнцами. Интересно.
За спиной зашуршало, шагнул назад Отектей.
— Спасибо, — девчонка ухитрялась улыбаться даже голосом. — Сверху никак не залезть и не вылезти тоже, точно!
Сикис кивнул, направился к небольшому, отступившему от края улицы дому. Вместо товаров на стене висел изрядно потрепанный, но очень чистый кусок ткани — обычный знак прачки. Дверь заменяла тряпка попроще, уже не тканная, а вязанная из грубой нити.
На стук отозвались не сразу, но Сикис спокойно стоял на пороге, ждал, пока внутри соберутся с духом. Человек, не решающийся выйти к гвардейцу, не решится и лгать, значит, он выбрал правильно.
Наконец полог откинули, в проеме замерла невысокая круглолицая женщина.
— Да славится Император, — поприветствовал ее Сикис. — Гвардии нужны ответы о человеке, жившем рядом с вами.
Прачка смотрела огромными черными глазами, приоткрытый рот вздрагивал, словно перед рыданием. Кажется, она даже не поняла, что ей сказали. Сикис медленно поднял руку, щелкнул пальцами у лица. Женщина моргнула, опустила голову, прижала руки к груди.
— Да славится Император, — скорее угадал, чем услышал Сикис в шепоте. Потребовал:
— Громче.
Женщина всхлипнула, вздрогнула всем телом. Посмотрела наконец нормально, а не так, словно Сикис собирается ей голову оторвать прямо не сходя с места.
— Да славится Император. Простите. Я отвечу на все вопросы.
Сикис мысленно осенил себя крыльями, уточнил:
— На улице или в доме?
Она отступила, приглашая внутрь.
Он сразу шагнул в левый угол, в каждом доме отведенный для внезапных гостей, но здесь не прикрытый даже простой циновкой. Сел, скрестив ноги. Маг и девчонка сделали то же, один привычно, вторая с сосредоточенным лицом, будто стараясь запомнить каждый шаг.
— Рядом с вами живет гвардеец, — начал Сикис. — Текамсех по прозвищу Пустынник. Вы знаете его?
Хозяйка так и осталась стоять, что было неудобно. В ответ кивнула, пальцы сжимали сильно затрепанный пояс. Сикис подождал подробностей, вздохнул. Уточнил:
— Он отдавал вам одежду для чистки?
Еще один кивок.
— У вас остались его вещи?
Поспешное мотание головой. Сикис начал жалеть, что взял из Цитадели художника, а не поэта. Внушил бы женщине, что перед ней сидят лучшие друзья, и пусть рассказывает все сама, а не стоит, как на казни.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Позавчера, — она судорожно сглотнула, но нашла в себе силы для более подробного ответа: — Он утром забрал вещи, которые три дня назад отдавал.
— Заметили что-нибудь необычное?
Прачка быстро замотала головой. Казалось, она сейчас расплачется. Сикис думал, что спросить и не проще ли обыскать дом на всякий случай, когда вступила Эш.
— Вы редко выходите на улицу, да? Поэтому видите соседей только когда они сами приходят. А еду покупаете в той лавочке чуть дальше, да? Чтобы на рынок не ходить, а то это же далеко. Может, вы присядете?
Голос у девчонки был мягкий, тихий, таким испуганных коз успокаивают, а не людей расспрашивают. Но прачка и правда села, поправила выбившиеся из-под платка волосы. Сказала шепотом:
— Он здесь давно жил, Текамсех. Я почти забыла, что он гвардеец. Я правда на улицу редко выхожу, а сюда он без куртки заходил. Платил всегда.
Запнулась, посмотрела на Сикиса испуганно. Он кивнул, поощряя продолжать.
— Он улыбался каждый раз. В первый день приносил вещи, на третий забирал, всегда, даже когда… После…
Прачка спрятала лицо, Эш придвинулась к ней, но не прикоснулась, остановила протянутую руку. Посмотрела на Сикиса.
— Идемте к кому-нибудь другому?
Он смерил взглядом вздрагивающую женщину. Здесь что, очередная история о том, как гвардейцы увели сначала мужа, потом ребенка, а теперь пришли в третий раз? Сикис ненавидел такие пересечения, работать невозможно с ними. Даже если совсем не давить, люди трясутся и двух слов связать не могут.
Встал, кивнул команде. После темной комнаты солнца резали глаза, как ножами.
— Тот торговец не ушел в дом, — указал Отектей. — Можно расспросить.
Торговец коврами был грузным, с явной примесью заозерной крови. Стоял на пороге и расхваливал товар, не смущаясь тем, кто именно его слушает, разве что немного сбавив громкость.
— Не изотрется за сто лет! На стену повесь — прохладу даст, в правый угол положить — себя порадовать, в левый — гостей уважить! Шерсть овечья, магерийская, так кожу и ласкает!
— Да славится Император, — прервал Сикис бесконечный поток. — Когда вы в последний раз видели Текамсеха Пустынника, жившего в том доме?
— Господа, ну вы спросите, — развел руками торговец. — Я за соседями не слежу. Ковров он у меня не покупал, это я вам точно говорю, а когда видел, я не запоминал.
— А вы припомните. Сегодня? Вчера? Как выглядел, что делал.
— Не помню, господа, не помню! Разве что к музыкантше заходил, да. Вот туда.
Сикис оглянулся, прослеживая жест. Напротив дома Текамсеха стоял почти такой же, только двери были из простых циновок и сразу две — одна наверху узкой лестницы, вторая прямо под ней. Кто-то старательно разрисовал светло-желтую штукатурку черными контурами барабанов, чарангов и флейт.
— Продают музыкальные инструменты? — уточнил Отектей.
— Ну да, ну да. Неделю назад он там был, а раньше не заходил, вот я и запомнил. Ковер желаете, господин?
Маг покачал головой, отворачиваясь. Предложил:
— К торговке?
Сикис кивнул. Привычное начало дела, когда тебя так или иначе перебрасывают от одного свидетеля к другому, словно горячий камень, привычно же раздражало. Если так пройдет еще пара человек, пора будет возвращаться к плану с расплавленной дверью.
— Входите, — отозвались на стук из глубины дома. Женщина сидела на полу в окружении товара, ловко натягивая влажную кожу на маленький, в пару ладоней высотой барабан. Подняла голову, кивнула равнодушно, первой произнося традиционное приветствие. Сикис был почти уверен, что хотя все и всегда должны начинать или хотя бы заканчивать разговор славой Императору, на самом деле делают это только при встрече с гвардейцами.
— Да, заходил. Купил чаранг, такой же, как те, что у стены. Нет, раньше мы не общались. Нет, ничего необычного.
— Но он купил у вас инструмент, хотя никогда не занимался музыкой, — заметил Отектей. — Разве это не необычно?
— Каждый имеет право заняться чем-то новым, — пожала плечами торговка. Проводила взглядом Эш, которая присела перед рядом чарангов и теперь рассматривала их. В Цитадели ведь есть музыканты, с чего такое внимание?
Он спросил, когда они вышли из лавки. Девчонка зачем-то прикрыла рот ладонью, объясняя:
— Ну, она их делает. А вещи как люди, по ним можно что-то понять. Какая она, или какой тот, кто купил.
Замолчала, теребя косички.
— И что ты поняла? — поторопил ее Сикис.
— По-моему, они не очень хорошие, — сказала девчонка, словно страшную тайну открывала. — Чаранги. В Цитадели такие тоже есть, но за них не спорят. А за другие — да.
— Она в первую очередь делает барабаны, — кивнул Отектей.
— Почему тогда Текамсех купил именно чаранг? — спросил солнца Сикис. Те, как и команда, промолчали.
***
республика Магерия, город Варна
13-14 Петуха 606 года Соленого озера
Адельхайд с удовольствием сразу сбежала бы в квартале Гирея, но идти в трущобы после дорогого трактира было нельзя. Тех, кто выходят из мест вроде «Пшеничного моста» срисовывают мигом и пасут даже не ловкачи, желающие срезать кошелек, а ребятня, нанятая торговцами. Потом принесут в дом или комнаты ворох тряпок и еды, а если повезет — то предложение о серьезном контракте. Сбросить хвост Адельхайд могла, конечно, хоть с пером, хоть без, но это все равно бы запомнили, слепили сплетню, а та рано или поздно добралась бы до семьи.
Так что пришлось тратить время, ехать на наемных козлах до богатого дома, на верхнем этаже которого всегда придерживали несколько комнат для Зальцманов. Вещи привезли раньше, теперь Адельхайд, предпочитавшая обходиться без чужой помощи, развесила платья из дорожного сундука в шкафу, переоделась, спрятала частично поседевшие, но все еще привлекающие слишком много внимания локоны под чепец, а маленькую флягу с голубиным пером под фартук. Оглядела себя в зеркало.
На служанку она, конечно, давно не тянула, но за небогатую вдову ремесленника еще вполне могла сойти. Жаль, вдовам не полагается подтыкать юбки выше колена — по крайней мере, если хочешь, чтобы на тебя не оборачивались все прохожие. В тех кварталах, куда ей было нужно, длинная юбка приравнивалась к необходимости чистить ее сразу по возвращению домой, а лучше до того, чтобы никто не интересовался, откуда на мраморной лестнице грязь.
Впрочем, добираться до трущоб Аде не пришлось — стоило выскользнуть во двор, как от стены отделилась длинная тень, взяла под руку.
— Куда отправимся? — Гирей любил сразу переходить к делу, и ее это полностью устраивало.
— Недавно в город приехал триверец, — ответила она вопросом на вопрос. — Вероятно, богатый. Где он мог остановиться?
— В «Озерном тумане», — уверенно отозвался друг. — Фольки его пас от самого порта, думали наведаться однажды ночью. Сейчас?
— Сейчас!
Ночная Варна была действительно прекрасна — как горная кошка, от которой любой разумный человек будет держаться подальше. Ада гордилась тем, что не всегда отличалась благоразумием. Она знала здесь каждый закоулок, умела распознавать знаки на стенах и обходить чужие кварталы. Гир вполголоса рассказывал новости, протянул, хвастая, новенький кинжал, которым разжился у заезжего наемника. Мужик решил не отдавать долг трактирщику, которого берегла Гирова банда. Долг вернули с процентами.
— И где теперь наемник? — поинтересовалась Ада.
— Ну мы ж не звери, — усмехнулся Гир. — На своих ногах ушел, а лапы у него заживут.
— Не вернется? — она уважала мнение друга, но иногда очень хотелось подстраховаться понадежней. Подстраховать его.
— Он вроде не совсем тупой, — Гир только пожал плечами. — Понял, что в следующий раз будет с озерной рыбой спорить. Если и вернется, то не для того, чтобы игрушку назад требовать.
Между домами блеснула отраженным звездным светом озерная гладь. Ада поежилась, отвернулась. Все маги недолюбливали соленые воды, и было за что, но редко боялись всерьез. Учитель, чтоб его птицы в небесах вечность клевали, предателя, спокойно путешествовал на кораблях. Ада старалась не отставать, но слишком многих сил стоило равнодушное лицо, когда вокруг плескалось озеро.
— Проснись, — позвал Аду друг. — Считай, пришли.
«Озерный туман» был отличным местом — разом каменный, деревянный и соломенный, он гудел пчелиным ульем и плевался пьяницами. А главное — в нем была задняя лесенка, специально для таких, как Ада с Гиром. Монетка дежурящему на ступеньках мальчонке и никаких вопросов.
Спрашивать людей, где живет триверец, они не стали. Поднялись на второй этаж бесшумно, Гир воткнул лезвие нового кинжала в перила, вывернул щепку.
— Подойдет?
Ада кивнула. Оглянулась, вынула из-под фартука перо.
Когда она впервые писала строчки, каждый раз пыталась сочинить что-нибудь завиральное. Теперь Ада знала — нет ничего лучше правды.
“Они поднялись по задней лестнице, желая найти свою цель. Никто не слышал и не видел их, разве что только стены. Они знали, что возьмут бумаги и деньги, и скроются прежде, чем хозяин вернется домой”.
Не шедевр, да, совсем не шедевр, ну и что? Ведь работает.
Капли воды, слившиеся в слова, исчезли, миг спустя в голове Ады зазвучал скрипучий голос:
“Ну-ну, скроются они. Ты тут не единственная с пером, знаешь ли”.
— Знаю, — тихо отозвалась она вслух. — Подскажешь, где комната мага?
“Таким грубиянам, которые портят приличные перила, делают из них какие-то презренные крохотные щепочки? С чего бы мне?”
— Например, чтобы я не велела тебе сгореть, — улыбнулась Ада. Голос помолчал немного, но стоило ей поднять перо, торопливо сказал:
“Еще пять шагов по террасе, и будет его окно. Изверги! Приладьте меня обратно в перила, пожалуйста”.
Ада кивнула, тряхнула пером, обрывая магию. Попросила:
— Приделай ее обратно, если получится. Нам нужно следующее окно.
С защелкой пришлось возиться Гиру — беседовать с тем, что вделано в целое окно, а то — в трактир, Ада остерегалась. Это у щепки тонкий голос и почти нет воли, хотя даже с ней приходилось спорить, угрожать или уговаривать. Дом же вполне мог оказаться сильнее магички и выжать из нее всю воду до капли, обретая сознание.
Друг не подвел, но одного взгляда хватило, чтобы понять — маг съехал.
— Вот сушь, — разочарованно ругнулся Гир. — Прости, такой подлости я от него не ждал.
Ада прикусила губу, хмурясь. Вылезла обратно на террасу, выдернула знакомую щепку, взмахнула пером.
— Ты знала, что он уехал.
“Ну и что? Ты спросила, где комната, я…”
Короткая строка, на ладони полыхнул язычок пламени, слишком быстро погасший, чтобы обжечь. Ада стряхнула пепел.
— Хочешь, выколупаю камень из мостовой? — предложил Гирей. — Верности меньше, сговорчивости больше.
— И прохожих больше, а по сапогам мага не отличить. Не выйдет, Гир, лучше своих людей подключай.
— Тогда до завтра?
— Да.
Они спустились по лестнице, вышли на одну из больших улиц. Друг отпустил ее локоть, махнул рукой и исчез в переулке, по воровской традиции не прощаясь. Адельхайд улыбнулась, прикрыла глаза, вдыхая запахи соленой воды, рыбы, свечного жира. Казалось, только по этой восхитительной вони, от которой брат бы позеленел, прикрывая нос платком, она могла разобрать, где какой квартал Варны.
И сейчас ей, увы, нужно было туда, где сладко пахло благовониями, перебивая запахи упряжных коз. Утром леди Зальцман должна быть готова к визитам, если не личным, то как минимум посыльных с карточками. А посыльные любят болтать, это Ада знала точно. Сколько домов Гир с бандой обчистили, слушая болтовню разносящих письма курьеров!
— Эй, ледя! Иди к нам, гуляем!..
Она согнала с лица мечтательную улыбку и зашагала домой.
«В раю, конечно, климат получше, зато в аду гораздо более приятное общество».
Тристан Бернар
В Аду и на земле. День 6.
Ранним утром – а утро в верхнем Аду лишено солнца, это всего лишь движение призрачных токов, вызывающее некую особенную бодрость, но иногда и головную боль, – старый демон Пакрополюс чувствовал себя так, словно всю ночь его били палками.
Казалось бы, он должен торжествовать, ведь именно этой ночью ему удалось починить зеркало. Демон посулил выгоду чертям, те подсуетились и, запросив значительную цену, раздобыли-таки новую шестерёночную начинку.
Черти были слабы, но вездесущи. Они единственные не ощущали дискомфорта нигде – ни в глубинном Аду, ни в мире людей. И всё благодаря шерсти.
Но жадность этих созданий Ада обескураживала даже его обитателей. Шесть! Шесть карт выгоды отдал им за шестерёнки Пакрополюс! Карта такая давала в Аду возможность получить с него некие услуги, о коих пока не было договорённости. Они, как ярмо, давили на тощую шею старого демона. Хоть он и выторговал у чертей довеском кое-что для себя лично.
Плюс Пакрополюс снёсся наконец с тварью земной, пригрозил ей весьма удачно, назначил разбирательство по угодному Сатане делу о похищении фурии. А потом…
Потом откуда-то вылез инкуб, как будто без него там не было тошно!
Воспоминания о проклятом Борне стали последней каплей. Пакрополюс потёр стенающий лоб, покопался в завале камней, нашёл драгоценную коробочку с ярко-алым порошком, засыпал две щепотки в железную чашку и зачерпнул кипятка из горячего источника в углу личной просторной пещеры. Подул… Отхлебнул… И губы его сами собой растянулись в улыбке облегчения и восторга.
Вот оно, утреннее блаженство! Такое дорогое, контрабандное…
Не обманули, черти! Яд был наипервейшей крепости, с нежным миндальным душком! Как он бодрит с утра! Это, конечно, разорение, покупать у чертей незаконно доставленный из Серединных земель яд, но утренняя головная боль в купе с ночными бдениями…
Пакрополюс подцепил деревянными щипчиками лист пергамента (на большом плоском камне у личного трона их лежала целая стопка) и принялся читать, отчёркивая иногда строчки когтем.
Понятно, что по отчётам чертей, предоставленным по запросу комиссии по морали – а Пакрополюс как раз просматривал сейчас отчёты – выходило, что границы с миром людей чаще всего нарушают полуразумные твари. На самом деле их, разумеется, чаще всего нарушали черти. Вот тот же яд и пергамент, откуда брались, спрашивается?
Но кто мог уличить чертей в Аду? Отчёты-то составляли они. Это у них в шерстистых лапах не горела даже тонкая людская бумага.
Были, конечно, и демоны, умевшие приглушать свой огонь, чтобы разбирать мерзкие бумажки. Но большинство, как и Пакрополюс, держали листы деревянными щипчиками из адского древа, чтобы не задымились ненароком. Ведь дела в Аду больше не было, чем примеривать течение огненной «крови» к глупым придумкам людей.
Пакрополюс отхлебнул и сожалением уставился на показавшееся дно. Людские придумки – это было то, перед чем пасовала адская магия. Нет, он мог сейчас наполнить чашку магическим аналогом яда… Но что с него толку? Суррогат он и в Аду суррогат!
Демон вздохнул, вытряс в глотку последние терпкие капли…
И тут в мозг ему постучали.
В Аду дверей нет. И проблема контакта – это проблема рангов. Сильные и не узнают о тебе, как ни скребись, слабого – оденут на руку, словно перчатку, а равный равному подаст особый сигнал, по сути, напоминающий стук внутри черепа. Мол, разрешите объявиться и в ваших внешних пределах?
Пакрополюс едва не поперхнулся: «Что за чертовщина!»
Однако не угадал. Визитёром оказался бес. Вертлявый, гладкий, но вместе с тем степенный и важный.
Здесь надо пояснить, что в Аду есть три значимые политические силы – конклав демонов, сонм чертей и бесовская ложа. И все они постоянно злоумышляют друг против друга.
Сонм чертей был силён последние столетья, ведь нижним Адом правил старый чёрт Якубус. И вот черти больно шлёпнулись с самой вершины дерева власти, а демоны и бесы – торжествовали и питали надежды.
Бес, возникший на пороге пещеры Пакрополюса, был молодым, но уже довольно почётным членом ложи. Рыльце у него было сытое, наглое и вполне соответствовало имени – Анчутус. Рогов бес не имел, шерсти – тоже, но Пакрополюс слышал, что являлись среди бесов, порой, и волосатые, словно черти. И потому разглядывал Анчоуса с подозрением.
– ? – спросил он.
– ! – ответил бес.
И добавил вслух:
– Дельце есть, почтенный Пакрополюс.
Тот нахмурился. Какой приличный демон будет иметь дело, или даже хотя бы «дельце», с бесом?
– Зря вы так, почтенный, – осклабился бес. – Мы, бесы, тоже имеем свою правду. А правда эта в том, что мы, конечно, не демоны, но и не черти. Понимаете, в чём цимус?
Пакрополюс хмыкнул. Похоже, у беса имелся свежий компромат на чертей. Может быть, появится даже возможность оштрафовать их и вернуть утраченные карты выгоды?
Он с сожалением заглянул в пустую чашку, но там не осталось ни капли. Демон вздохнул, посторонился мысленно, и бес протиснулся в пещеру.
Пещера Пакрополюса была велика и горяча. С потолка, правда, покапывало, по углам поддувало… Зато – близко к правительственному залу.
– Я слыхал, вы починили зеркало? – спросил бес, озираясь и измеряя кубатуру жилища Пакрополюса маленькими завидущими глазами. – У меня есть к вам деловое предложение. Конечно, мы, бесы – это как бы, не черти, но у нас, у бесов, тоже налажены на Земле некоторые связи. Мы поможем вам отыскать и вернуть Алекто.
– А что взамен? – нахмурился Пакрополюс, абсолютно не верящий в альтруизм себе подобных.
– Пустячок, – заулыбался бес. – Отдайте нам голову людского мага.
И тут яд подействовал! В голове Пакрополуса взошло солнце, и он прозрел на всю глубину собственного идиотизма.
Что было с ним ночью? Он включил зеркало, увидел в нём лицо некого человеческого мага и решил, что так и нужно?
А кто этот маг? И почему зеркало активировалось рядом с ним? Что это за местность была в нём, в конце концов?
И кто вообще знает, а где ДОЛЖНО было пробудиться зеркало? Почему не в столице людей, где Совет магов собрали бы в одночасье? Неужели опять происки чертей, потерявших трон, но не желающих расставаться с властью в Первом Адском круге?
Демон с тоской уставился в пустую чашку. О, эта утренняя головная боль! Однако нельзя было показывать растерянность и слабость: бес так и сверлил Пакрополюса своими острыми глазками.
– С одной стороны… – глубокомысленно промычал демон. – Человеческий маг есть просто человечек. Что он на вселенских весах, в сравнении с девой Алекто? Но не всё так просто, мой «друг»…
Пакрополюс дёрнулся было угостить незваного гостя контрабандным ядом, но пожадничал и широким жестом пригласил его посидеть у кипящего в углу пещеры источника. Сернистые пары – тоже прекрасно питают, не так ли?
– С другой стороны… – продолжал он, усаживаясь поудобнее на своём личном каменном троне. – Это, я полагаю, самый великий из низких людских магов, ведь зеркало привело нас именно к нему…
Бес поморщился, засучил ногами, но Пакрополюс уже увлёкся речью и витийствовал, не замечая, что гость совсем не рад его словесной игре.
– …а Алекто – лишь женщина, что серьёзно облегчает её ценность. Что есть женщина – как не средоточие неумеренности, глупости и стремления к роскоши?
Пакрополюс закинул ногу на ногу (если его нижние конечности можно было назвать ногами) и приготовился осветить вечную тему – бедные демоны (черти, бесы, големы) и их адские бабы.
Бес оскалился и даже несколько осатанел. Похоже, мыслями и зрением он переместился сейчас в совершенно иное место, что было обычным делом в Аду. (Не хочешь слушать собеседника – загляни в соседнюю пещеру. Вдруг там женская баня?)
– Что есть баба, как не скопище пороков? – старый демон погрузился в воспоминания, и губы его растянулись в сладострастной улыбке. – С такой точки зрения, согласитесь, «друг мой», даже презренный человечишко, будучи мужеского полу…
Бес ожил, нервно завертел головой, потом опять остекленел глазами, переключившись на что-то вовне… Заморгал и спросил коротко:
– Сколько?
– Я должен спасти Алекто и наказать похитителя! Если похититель – человеческий маг, могу ли я сокрыть его от Сатаны? – Пакрополюс не спешил с аргументами. Он планировал торговаться с бесом всю долгую неделю ожидания приезда людского Совета магов.
Бес поёрзал нетерпеливо. И взвыл, в ужасе растопырив невидящие глаза:
– Убей мага! У тебя есть зеркало! Убей его!!!
***
Проводив долгим задумчивым взглядом Алиссу, Борн поманил кошку.
– Костёр тебе не понравился, – напомнил он ей о допросе, что собирался учинить Фабиус. – Помоги же мне по своей воле? Я знаю, что ты была у моста! Я был там и ощущал твой запах! Покажи мне, что ты видела там, или я…
Угрожать ему не пришлось: кошка прыгнула на стол и ударила лапой по фаянсовому блюду.
Борн кивнул, подошёл ближе, помог высыпать варёный горох и превратить остекленевший песок в подобие отражалища для дум.
Он часто делал такое в своей пещере, демонстрируя воспоминания Аро. Вот и фурия явно готова была показать ему что-то, о чём не могла уже рассказать. Сообразила, что медлить поздно. Даже на сговор с врагом нужно идти своевременно, не говоря про союзы. А тут и карты твои биты, и сама ты с хвостом вместо привычной адской репутации…
И что бы мы делали без зеркал?
Блюдо вскипело, растеклось стеклянистой лужицей, и Борн увидел знакомый мост через бурную реку.
Было темно и безлунно. Вода билась о сваи. На мосту стоял человек, закутанный в плащ. Ветер трепал волосы, не давая разглядеть лицо. Понятно было лишь, что бледен стоящий не по-человечески, а глаза его горят красным, как у адских созданий.
Ночь без обеих лун… Борн мысленно открутил небесный свод, ища совпадение светил. Три дня назад? Нет, пожалуй, четыре… Он сам был ещё в темнице и в отчаянии, а маг – уже покинул свой остров. Кто же заманил туда Аро? Неужели сын мага?
Ему хватило умения? Ну, допустим, ведь Аро – слишком юн и воля его не развилась ещё.
Но запах?
И кто стоит на мосту? Для человека – слишком тонкая кость… И глаза!
– Это ты? – тихо и жалобно спросил юноша.
Голоса Борн не узнал. Он не был «голосом из воспоминаний Фабиуса» и не был голосом Аро.
Картинка дрогнула. Фигура человека чуть приблизилась, видимо фурия попыталась взойти на мост.
Юноша тоже шагнул вперёд, но поверхность «зеркала» пошла волнами, не давая Борну рассмотреть подробности.
– Нет-нет… Ты – не она… – пробормотал юноша и попятился.
Борн услышал злобный клёкот, видно, заклинание, охраняющее магический остров, преобразило фурию из женщины в крылатую тварь.
Ветер ударил в лицо юноше на мосту. Борн подался вперёд… Да! Лицом это, скорее, был сын магистра, Дамиен! Но голос! И глаза! Глаза у него были как у молодого сущего – нежно алые!
Изображение опять сломалось, заплясало: фурия билась о паутину заклятий, пытаясь дотянуться до… Кто же он?
Но, если это средоточие огня Аро в теле Дамиена, если мальчик уцелел и в панике воззвал к родственной крови, почему не явилась Тиллит?
Борн перевёл взгляд на кошку, что сидела на столе, сгорбившись и подобрав лапы. Семейство Тиллит гордилось своим разветвлённым генеалогическим древом. Неужто – и фурия ей родня? Но как вышло, что услышала мальчика только она?
И почему Фурия не смогла пробиться на остров? Разве что, Аро не признал в ней прапрапрабабку? Отринул? Повелел убираться прочь?
Потому Алекто и не желает, чтобы Борн увидел всё, что случилось у моста! Непризнание крови – страшное оскорбление даже для Верхнего Ада, не говоря уже про нижний. Раз фурия явилась по зову, то вынуждена была принять и от ворот поворот, но обиду затаила.
Кошка сердито зашипела, словно пыталась оправдаться, но Борн отмахнулся от неё. Толку-то от бессвязных образов в ушастой голове.
Нужно было искать Тиллит. Если на острове действительно заперт Аро, она должна была слышать, как он зовёт свою кровь.
Разделив сознание, Борн попытался нащупать адские токи… Далеко! Ему не достать дальним зрением до Ада, не увидеть демоницу…
А что если она тоже в опасности? В Верхнем Аду безвластие…
Однако едва вынырнув из дальнего поиска, Борн ощутил судорожный прерывающийся зов Фабиуса… Вот и магу тоже была нужна помощь. Именно сейчас, именно здесь…
Что делать? Кого спасать?
Магистр был ближе, Борн уже привык помогать ему, и мысленный взор демона едва ли не сам собою расширился, давая магическое зрение человеку.
Борн, проникнув в сознание Фабиуса, тоже увидел чернь, окружившую церковь, где прятался маг. Он заскользил по искажённым злобой лицам, и тут же со стоном сжал зубы: среди людей и тут, и там мелькали… рыльца отступников! Бесов и чертей под масками смертных!
С высоты церковного алтаря на магистра Фабиуса мрачно взирал служитель церкви Сатаны. Бледный, тревожный, похожий на летучую мышь в своём подобии плаща. Он был обеспокоен творившимся на площади.
Фабиус коротко кивнул священнику, прошёл через круглый алтарный зал и скрылся за чёрным гобеленом, что отделял одну из особых комнат. Маг знал их все (церкви были устроены единообразно), и выбрал ту, что вела к клетками, где сидели вороны, опутанные волошбой. Эти птицы способны были лететь к заданной цели, не принимая пищи и не теряя направления, пока не падали мёртвыми.
Он выбрал одну из шести, самую крепкую, с мощным клювом, достал из клетки и посадил на руку, защищённую перчаткой. И тут же услышал приглушённые крики и шум. Неужто толпа, потеряв всяческий страх, всё-таки пытается ворваться в церковь?
Маг нахмурился, вспомнил про оставленного во дворе Фенрира, про мальчика, которого бросил на Кровавой площади, вручив ему повод чубарого…
Он быстро миновал короткий коридор, нашаривая свободной рукой магистерский амулет, и нырнул головой за занавеску, глянуть, что там, в алтарном зале?
Не увидев ничего особенного, маг, как был, с вороном на руке, вышел в круглое нутро церкви, где крики стали ещё слышнее, подошёл к высоким массивным дверям во двор, выглянул наружу через крошечное окошко.
Отец наш, Стана! У церковной ограды столпилось столько орущей черни, что не видно было земли! Пестрота лиц, крики, сливающиеся в единый звериный рёв…
Фабиус потряс головой – искажённые гневом лица казались ему похожими друг на друга. Они были изуродованы единой гримасой, печатью зла на челе. И мерзкий запах витал над ними: запах подступающей к горлу крови!
Как это вышло так скоро? Пока маг был на площади, призывы к бунту показались ему слабыми и беспомощными.
Фабиус сосредоточился, обостряя магическое зрение, машинально потянулся разумом к инкубу, и видение его улучшилось необычайно. Он заскользил по приблизившимся лицам… И… отшатнулся, закрыв руками лицо! Ворон с шумом слетел с его перчатки, тяжело опустившись на мозаичный церковный пол.
В толпе взмётывались палки, к небу взлетали клочья окровавленной одежды, но не это испугало магистра. Он прошептал молитву, собрался с силами и снова приник к окошку в дверях.
Теперь маг мысленно был в самой гуще событий и видел, как на Кровавой площади жестоко убивали двоих. В плащах магов. Но фибул, указывающих на ранг, разглядеть было невозможно.
Всё происходило слишком быстро. Люди топтали упавших ногами. Те, кому не досталось такой сомнительной удачи, разрывали в мелкие клочья брошенные в толпу магические книги.
Фабиус смотрел.
Магистр не боялся смерти – он и раньше знался с ней накоротко. Но сейчас он тяжело дышал, пот тёк с висков, руки подрагивали.
Он видел зрением инкуба! Видел в толпе, среди мужчин и женщин, рыбаков и торговцев, плотников и бродяг… чертей, бесов и ещё какую-то трудно распознаваемую человекоподобную нечисть! Их лица двоились в глазах, но всё явственней через личины проступали морды!
Адских тварей было много. Не меньше трёх или четырёх дюжин. Одетых в людские одежды, кричащих по-людски. Наверное, давно и славно живущих в тихом Ангистерне, городе трёх висельников! Они были свои в нём. Но близость церкви да колдовское зрение, данное магу Борном, позволили сорвать с тварей человеческие маски!
– Убей мага! – закричал кто-то длинно, гулко, протяжно.
Крик был сильным, нечеловеческим. Он прозвучал из Бездны, разрезая воздух, как нож!
Демоническое зрение Фабиуса помутнело и погасло. Теперь он видел лишь, как единая безликая толпа вздыбилась и потекла на церковь, ломая ограду.
Маг оглянулся, ища пути к отступлению, и с изумлением узрел, как равнодушный и отрешённый, как ему и было положено, священник надвигается на него с топором!
Магистр оказался зажат между тяжёлой дверью и занесённым лезвием. Пальцы его сжимали амулет, но заклинанию нужно было время, а у него сейчас не было и мгновений.
«Аd modum!» – прозвенело в висках.
Детское заклинание, позволяющее творить по образу и подобию. Два слова, с помощью которых его сын, Дамиен, создал в колдовской башне саламандру.
Ворон!
Перчатка магистра ещё хранила тепло мощного тела колдовской птицы.
«По образу!»
Фабиус выкрикнул короткие детские слова заклинания в лицо священнику и ощутил, как сгибается спина, судорогой сводит пальцы, обрастающие перьями.
Скорее же!
Занесённый топор уже пошёл вниз, но и сам Фабиус становился всё меньше, он был уже сразу и ворон, и человек!.. И рука священника запоздало дёрнулась следом за тенью образа, теряя суть среди раздвоившихся тел.
Закончи топор движение, и Фабиус погиб бы. Он ещё не стал полностью птицей. Суть его ещё была связана с привычным человеческим контуром. И хотя с каждым мгновением контур становился всё иллюзорнее, но удара ему было не пережить.
Однако рука служителя церкви дрогнула, и топор только скользнул по жёстким перьям крыла.
Боль обожгла правую руку магистра, хриплое жалкое карканье вырвалось из его горла.
Священник в недоумении подался вперёд, не веря, что можно вот так, мгновенно, без подготовки изменить своё естество полностью.
Он решил, что Фабиус дурачит его иллюзией превращения и зашевелил губами, повторяя «Mors omnibus communis!» (Смерть неизбежна для всех!) – чтобы чары развеялись.
Заклинание предваряло очередной удар топора, и маг кинулся священнику в лицо, растопырив твердеющие когти!
Священник был опытным рубакой. Наверное, он служил когда-то воином или палачом. Он не промахнулся. Но и ворон – слишком лёгкая и скользкая цель.
Топор отбросил магистра, и тот рухнул, вскочил… и, полностью обретя птичий облик, поскакал прочь, приволакивая покалеченное крыло.
Священник хмыкнул, сорвал плащ и изготовился накрыть им мага. Жалкие попытки птицы спастись рассмешили его.
Но тут настоящий церковный ворон взмахнул крылами, взлетая, и с сипением и хрипом устремился служителю прямо в ухмыляющееся лицо!
Это был гораздо более опытный, чем Фабиус, крылатый боец. Он не сумел бы объездить жеребца или приготовить тинктуру для крепкого сна из пустырника и пиона, но, до своего волшебного пленения, лихо сражался за птичью требуху с рыбацкими псами и дикими лисами.
Ворон лупил служителя крыльями, рвал когтями, охаживал клювом.
Маг не видел своего внезапного спасителя. Он кое-как взлетел, неловко ковыряя воздух раненым крылом, и устремился вверх, где в маковке церкви было проделано отверстие для почтовых птиц. Отверстие закрывали на зиму, но эта осень была жаркой, и Фабиус узрел желанный кусочек свободного голубого неба.
Крыло его тяжелело, он трепыхался всем телом, пробивая себе дорогу к этому маленькому окошку.
А пути вниз больше не существовало. Толпа ворвалась в церковь, стоптала бьющегося с обезумевшим вороном служителя, начала громить и рушить всё вокруг…
Магистр из последних сил взмахнул крыльями, вырвался на свободу, и в изнеможении опустился на крышу церкви.
Внизу кричали бунтовщики, указывая на него пальцами, и там, в гуще людей, Фабиус уже и сам сумел различить гостей из Ада.
– Каррр! – торжествующе прокричал он, борясь с головокружением.
Крыло дёрнулось – это рука Фабиуса потянулась к медальону. Но вызвать Совет Магистериума ему снова было не суждено. Он не мог здесь и сейчас изменить личину, иначе сорвался бы с крыши прямо в толпу, и его ждала бы неминуемая и мучительная смерть.
Силы мага были на исходе, раненая рука болела всё сильнее. Он выбрал низкую крышу бедняцкого дома, жмущегося к Кровавой площади, и, больше планируя, чем борясь со стихией, полетел вниз.
Инспектор очень ждал гостя, даже выскочил встречать. Суетился, мял когда-то белую, а теперь песчаного цвета панаму. Красную его лысину покрывали капельки пота.
— Господин Дага! Как хорошо, что вы поторопились! Идемте!
Джет последовал за полицейским в темный и потому навевающий мысли о прохладе зев служебного входа. Обманчивое ощущение,- в здании лишь чуть свежей, чем на улице. Идущий впереди инспектор шумно пыхтел. Впрочем, на втором этаже все было по-другому. И на окнах исправно работали фильтры, и кондиционеры подавали в помещения прохладный воздух.
Их путь закончился перед пластиковой дверью, стилизованной под старину — с ручкой и петлями. Объяснялось это просто — такая конструкция муниципалитету обходится дешевле, чем чуть не ежемесячная смена механизмов самооткрывающихся дверей. Песок, однако…
— Свидетель, — спохватился инспектор, — некая Дана Тэн, артистка. Она вчера выступала в зале у Митчелла. Вы не были? Нет? А зря. Отличное было шоу… так вот. Раз уж мы честь по чести зафиксировали вызов…
Джет первым взялся за ручку двери, преградив тем самым собеседнику путь.
— Вы так мне и не сказали, что случилось. Чего она свидетель?
— Разве я не сказал? Простите мою рассеянность, господин Дага! Поверьте, я не со зла…
— И…
— Ах, да. Она утверждает, что вчера после шоу кто-то совершил самоубийство, выпрыгнув из окна ее гримерной. И я сам, и мои люди были на месте событий, но тела не нашли. Я спрашивал, не могло ли ей привидеться… или может, тот человек не насмерть разбился и ему кто-то помог уйти…
— Понятно. — Джет толкнул дверь.
В комнате их было двое, что сразу показалось странным, инспектор ведь сказал только об одной свидетельнице.
Мужчина и женщина стояли у окна, обнявшись. Однако стоило ему войти, пара распалась. Женщина поспешно отступила в сторону и оказалась красивой девушкой лет двадцати, максимум — двадцати пяти.
Она решительно шагнула вперед. Джет невольно улыбнулся: миниатюрная, курносая и конопатая, Дана, похоже, была клоунессой. И волосы у нее выкрашены в огненный цвет… или они от природы такие?
— Здравствуйте. Я — Дана.
Голос Джету понравился. Бархатный, уютный голос. Спокойный.
Она немного помедлила и добавила:
— А это Бродяга, мой андроид.
Понятно. Внешность у андроида была стандартная для моделей третьего поколения — высокий стройный брюнет с правильными чертами лица. Глаза карие. Это называется — зрительные сенсоры, поправил себя Джет. И одет он не по погоде — в закрытый комбинезон темно-серого цвета. Внешность и статус позволяли приблизительно определить возраст антропоморфа примерно в пятнадцать-двадцать лет.
Бродяга склонил голову в приветствии и вежливо поздоровался.
Необычная ситуация. Как правило, подобные создания держатся в тени своих хозяев и никогда не встревают в разговоры людей, если к ним не обращаются напрямую. Напрашивается вывод — девушка Дана потратила не один час, настраивая робота «под себя». А может, еще рано делать выводы…
— Здравствуйте. Мое имя — Джет Дага. Я исполняю обязанности судебного сканера. Моя задача — считать информацию с вашей памяти и тем самым облегчить работу сыщиков. Кстати, эта процедура избавит вас от последующих допросов и выступлений в суде…
Дана кивнула.
— Хорошо. Дайте мне, пожалуйста, ваши руки…
Дана сглотнула и испуганно отступила к окну. Правда, тут же натолкнулась на предупредительно выставленную ладонь андроида. Тот наклонился и шепнул ей что-то на ухо. Судя по всему, что-то ободряющее.
Замечательно. Имеем в свидетелях неуравновешенную клоунессу и специфически настроенного робота. Ладно, не с такими работали.
— Дана, вы должны понимать, что без соответствующих показаний ваше заявление никто не примет всерьез…
Девушка нервно улыбнулась и поспешно закивала. Но Джет заметил, с какой силой она вцепилась андроиду в пальцы. Что-то ее напугало. Вот только что? Сам господин Дага, процедура снятия показаний, или что он мог узнать из ее памяти что-то лишнее?
Наконец Дана взяла себя в руки.
— Я все понимаю. Простите. Просто, я не думала, что это будет вот так… сразу.
— Все в порядке. Успокойтесь. Я сниму только несколько минут — все, что касается виденного вами в вашей гримерной. И уж конечно меня мало интересует эмоциональный слой вашей памяти. Поверьте, мне хватает своих переживаний, чтобы копаться в чужих, да еще в минуты стресса…
Тут Джет немного лукавил. Он считал, что мало видеть глазами свидетеля. Важно знать, что свидетель чувствовал в тот или иной момент, как он относился к происходящему…
Но это уже из другой жизни. В обязанности судебного сканера вообще входит только установление того замечательного факта, что свидетель не врет.
— Шоу закончилось в семь часов сорок две минуты по местному времени, — уточнил андроид. — в гримерную Дана поднялась в восемь часов десять минут. Инспектор Гус прибыл на место событий ровно в половине девятого.
В голосе Бродяги Джету послушалось предупреждение. Да, первое впечатление было верным. Андроид настроен очень специфически. Работа многих месяцев, если не лет.
— А где же вы, Дана, были сразу после представления?
— Сначала меня задержал один из работников сцены, он хотел, чтобы Бродяга собрал всех «москитов». Ну, и мы их собирали. А потом я готовила зверей к отправке…
— Что за «москиты»? что за звери?
— Вам не сказали? Я хозяйка передвижного цирка. Шапито «Дана и Бродяга». Вообще-то у нас запланировано еще одно шоу. Послезавтра. Вы приходите… А «москиты»… ну, у Бродяги в памяти с прошлых времен сохранилось много разной информации. В том числе устройство таких аппаратиков для подслушивания и подглядывания. Летающих. Мы на них закрепляем голограммы. Они у нас летают потом по залу. Получается очень эффектно. Но это секрет фирмы.
Джет мысленно застонал. Вот же нашли применение высокоточному оборудованию… и как она говорит: «мы», «у нас». Словно робот — равноправный член коллектива. Хотя, может, в ее «мы» входят и те самые звери…
Ладно, не отвлекаемся.
— Ну как, Дана, вы готовы?
— Одну секунду. Бродяга…
— Да?
— Иди сюда. Чтобы мне тебя было видно… спасибо.
В голосе Даны проскользнула нечаянная теплота. Или даже немного больше, чем просто теплота. Что с людьми делает одиночество! Пожалуй, не стоит удивляться, если окажется, что она так и путешествует от планеты к планете — в компании биоробота, «москитов» и зверей.
Девушка протянула ему навстречу руки, ладонями вверх, и испытующе заглянула в лицо — ну, и что дальше? В ее глазах уже не было и тени испуга.
Зеленые, успел разглядеть Джет за секунду до включения, ух ты!
Ярко освещенный коридор то и дело пересекается поперечными проходами, но Дана идет вперед и в них не заглядывает. Она торопится. Джет смутно ощущает ее тревогу. Чужое чувство максимально пригашено, на самом деле Дана волновалась всерьез. Вот лестница. Она останавливается, оглядывается назад. Ну, конечно, за ее спиной стоит Бродяга. Кто бы сомневался. Она говорит:
— Все хорошо прошло, правда?
В ответ получает улыбку:
— Когда у нас что-нибудь плохо проходило?
Они разговаривают в таком тоне несколько секунд, затем продолжают движение уже значительно медленнее, изредка смакуя подробности только что закончившегося шоу.
Джет из этого разговора еще немного узнал о девушке: оказывается, она очень сильно боится чего-нибудь сделать не так, ошибиться и подвести остальных. Даже если «остальные» представлены одним андроидом и тремя животными.
Вот она подходит к дверям гримерки. Вот активирует ключ… замирает, вслушиваясь. За дверью что-то шуршит. Вот явно становится слышен приглушенный голос. И почти сразу — вскрик, и шум падения тяжелого предмета. Дверь отползает в сторону.
Комната тонет в сумраке. Единственный источник света — распахнутое окно. Дверца большого шкафа сдвинута, на ней лежит пятно солнечного света. В луче крутятся пылинки…
Дана, окинув взглядом комнату, подбегает к окну и выглядывает наружу.
Под окном в луже крови лежит человек. Сразу ясно, что мертвый, мертвее не бывает. Живой бы голову так не повернул.
У Джета уже успело сложиться мнение о Дане, как об особе нервной и склонной к истерике. В этот момент мнение пришлось поменять. Потому что она, отвернувшись от окна, начала быстро отдавать распоряжения:
— Бродягушка, надо посмотреть, может, он живой. Спустись, проверь. И никого не подпускай к телу! А я полицию вызову…
— Справишься?
— Спрашиваешь? Давай!
Через минуту, однако, Бродяга вернулся.
— Тело успели унести. Странно.
И буквально следом появился инспектор Гус:
— Ну, — спросил он, вытирая платочком потную шею, — где ваш самоубийца?
За шесть недель до этого.
Дирк перепрыгивал через ступеньки, поднимаясь к квартире Тодда и держа в руке телефон на случай, если того не окажется дома и придётся оставить ему ещё одно сообщение. Не то чтобы Тодд когда-нибудь отвечал на его сообщения, но Дирк по-прежнему не оставлял попыток.
Стуком в дверь он не озаботился — они с Тоддом давно уже прошли этот этап в их отношениях… или дружбе… ну, как ни назови. Дверь была не заперта, а значит, Тодд был несомненно дома, поэтому Дирк вошёл, и тут же замер.
Потому что Тодд сидел за фортепиано, и на нем были только потрепанные трусы-боксеры и полинявшая футболка, каких у него было множество. Дирк успел услышать окончание какой-то печальной мелодии, прежде чем музыка умолкла. Тодд обернулся через плечо, будто он скорее почувствовал появление Дирка, чем услышал. Дирк радостно махнул в знак приветствия. Тодд мотнул головой и снова повернулся к инструменту.
Он порылся в каких-то бумагах, делая пометки жёлтым карандашом. Дирк подождал. Наконец, Тодд отложил карандаш и поднялся, постоял, потягиваясь, и направился в кухню. Судя по его причёске, вряд ли он давно проснулся.
— Кофе будешь? — спросил Тодд. Дирк закрыл за собой дверь и подошёл к стойке, разделявшей кухню и комнату. Заспанный Тодд был тем ещё зрелищем. Пожалуй, Дирк находил его куда более очаровательным, чем стоило бы.
— Не, не буду, — ответил Дирк, наблюдая за тем, как Тодд возится со своей новой кофемашиной.
Он знал Тодда достаточно хорошо и понимал, что с какими бы важными новостями Дирк к нему ни пришёл, Тодд не сможет их воспринимать до тех пор, пока не выпьет кофе. Так что Дирк ждал, весь поглощённый наблюдением за движениями Тодда, грацию которых он обычно старался не замечать. Сегодня он решил позволить себе вдоволь насмотреться.
— Ну вот, — сказал Тодд, когда его кофе был готов. Он встал с другой стороны стойки, и теперь они стояли напротив друг друга. Тодд взглянул на свой телефон, подключённый к зарядке. На экране были уведомления о новых сообщениях. Тодд приподнял бровь, глядя на Дирка.
— Ну да, это было важно, — сказал Дирк, доставая свой телефон.
Он промотал свою галерею — в основном там были фотографии Тодда, причём на большинстве из них Тодд хмурился, как и всегда, когда Дирк просил его улыбнуться. Наконец он нашёл нужную фотографию. Он открыл её и с торжествующей улыбкой положил телефон на стойку перед Тоддом, развернув к нему.
Тодд прищурился.
— И что это такое? — спросил он, всматриваясь в экран.
— Полицейский рапорт о том почтовом грузовике, — сообщил Дирк. Эта информация несколько прояснила недоумение Тодда.
— Тот самый грузовик, в который врезался белый фургон, пока у меня…
— Да, — ответил Дирк, уважая нежелание Тодда обсуждать очевидное. — Вообще фургонов было два, но в аварии участвовал только один из них.
Разумеется, Тодд ничего этого не видел. Не то чтобы Дирк осуждал его, но до нынешнего утра у него не было ни единого подтверждения, что вся та сцена ему не привиделась.
— Ясно, а почему тут половина текста замазана? — спросил Тодд. Они вместе уставились на экран. Документ явно подвергся обширным исправлениям, целые абзацы были замазаны чёрным.
— Вносили правки. По официальной версии, — сказал Дирк с драматической паузой для усиления эффекта.
Тодд заинтересовался. Дирк показал ему достаточно файлов из собственного дела, и они оба понимали, что имеется в виду под правками. Если не все, то большая часть сведений о Дирке исчезла под такими вот чёрными прямоугольниками.
— Здесь нет, — начал Дирк, — никаких упоминаний о белом фургоне, и вообще о столкновении, — он дотянулся до телефона и вывел на экран следующую фотографию. — Страховая компания в качестве причины указала «стихийное бедствие».
А вот теперь Тодд окончательно проснулся, глаза его широко распахнулись, и во взгляде отразился восторг. При всей его склонности к ворчанию он обожал этот азарт открытий почти так же, как и Дирк. И это делало их подходящими партнёрами. Это делало их лучшими друзьями. Это, по всей вероятности, и было причиной, по которой Тодд заполнял собой каждый момент жизни Дирка. Дирк никогда не знал никого, похожего на Тодда.
— Это же связано, да? — спросил Тодд с таким азартом, на который только он и был способен. Дирк ухмыльнулся.
— Полагаю, мы скоро выясним, что так и есть. И полагаю, что теперь нам нужно найти эти фургоны.
Дирк, не слишком удивляясь, проследил, как Тодд залпом допил кофе. Он поставил чашку на стол, вытер губы тыльной стороной руки и сказал:
— Я в душ, пять минут.
Дирк отчасти был рад, что настолько задумался о расследовании, иначе бы он быстрее осознал, что только что сказал Тодд. А так Дирк понял это, когда Тодд был уже на полпути к ванной, и на его щеках появились яркие пятна. Тодд всего раз принимал душ в то время, как Дирк был у него в гостях. И повторять этот опыт Дирк не хотел. Двери в здании Риджли были ужасающе тонкими. Видеть Тодда Дирк, конечно, не мог, но звуки дверь не задерживала абсолютно, и Дирк был в курсе каждого движения Тодда под душем. И учитывая, что он отчаянно пытался не думать о близких отношениях с Тоддом, слушать, как он принимает душ, было совершенно контрпродуктивным.
— Вообще-то мне наверное нужно пойти узнать, сможет ли Фара получить записи с камер видеонаблюдения, — сказал Дирк, когда Тодд входил в ванную. — Так что ты давай, делай, что тебе надо, и потом приезжай в офис, как только сможешь.
Тодд обернулся через плечо, и Дирк был поражён мелькнувшим в глазах Тодда разочарованием. Оно тут же исчезло, и Тодд кивнул, закрывая дверь ванной. Минуту спустя раздался звук льющейся воды.
Разрываясь между желанием остаться и необходимостью уйти, Дирк заставил себя выйти из квартиры.
~*~
Снова настоящее время.
Дирк был практически уверен, что знает, куда они направляются. Неподалёку от дома Тодда был бар, симпатичное местечко с музыкой и круглыми кабинками со столами вдоль дальней стенки. Тодд водил туда Дирка после их второго дела. Кабинки, предназначенные для четверых, казались чересчур интимными для ужина вдвоём.
— Расскажи ещё раз, — попросил Дирк Фару, пристраиваясь рядом. Тодд и Аманда шли в паре шагов впереди, Аманда что-то говорила Тодду приглушённым тоном.
— Мне было семнадцать, — прошептала Фара. Она не отводила взгляд от затылка Аманды, впрочем, она вообще таращилась на Аманду почти всё время с момента их новой встречи. — Это произошло на одном из уроков боевых искусств. Моя нога застряла между матами, и я повернулась не в ту сторону. Дурацкая ошибка. В итоге сломала голень в двух местах и еще малую берцовую в одном. Пролежала в больнице… недели две? Или чуть дольше. Но у меня была отдельная палата. И я точно не помню, чтобы видела там Аманду. И я…
Дирк кивнул. Это всё отлично объясняло, хотя Фаре так не казалось, наверное, так что он предпочёл разъяснить.
— Помнишь, я сказал, что думаю, будто мы заменили самих себя? — спросил он.
— Конечно. Ты сказал, что так вышло из-за того, что мы в центре… происходящего, что бы это ни было.
— Именно. И мы помним нашу временную линию, а эту не помним. Но при этом мы знаем, в чём различия. Например, мы знаем, что Захария Уэбб никогда не путешествовал во времени, а значит, Патрик Спринг не существовал, то есть я никогда не приезжал в Сиэтл, а твой отец никогда не работал на Спринга. Ведь я не ошибусь, предположив, что Патрик Спринг оплатил тебе тогда отдельную палату?
— Ну да, точно, — сказала Фара таким голосом, будто теперь она начала понимать.
— Всё взаимосвязано, — сказал ей Дирк. — Захария Уэбб. Патрик Спринг. Люкс Дюжур. Травма Аманды. Твоё пребывание в общей палате, а не в отдельной. Ваша давняя встреча с Амандой! Всё это взаимосвязано.
Он замолчал, пытаясь осмыслить поток мироздания, захлестнувший его.
— Фара, — сказал он дрожащим от возбуждения голосом. — Я начинаю думать, что связь здесь лишь одна. Я начинаю думать, что всё не так сложно, как сначала мне показалось.
Вместо ответа Фара шикнула. Дирк осмотрелся и обнаружил, что они дошли до нужного места. Тодд и Аманда смотрели на них с удивлением.
— Простите, — сказал он, посмеявшись сам над собой. — Иногда таскаю с собой свою работу.
Он не знал точно, что именно они успели услышать, но расстроенными они не выглядели. Тодд выглядел… пожалуй, слегка смущённым, и на его щеках играл румянец. Ну а Аманда выглядела довольной собой.
— Ну вот, нам сюда, — сказал Тодд, взмахнув рукой в направлении входа.
Он казался необъяснимо нервным, будто допускал, что Дирк сейчас скажет, что это место ужасно. Хотя если подумать, когда они обедали вместе первый раз, Тодд тоже заметно нервничал, но тогда Дирк решил, что Тодду в новинку их общение, и потому ему не по себе. Но сейчас явно дело было не в этом.
— Идём? — сказал Дирк, указав Тодду в сторону двери.
Фара осталась предоставлена сама себе, впрочем, Дирк услышал, что её уже заняла Аманда, расспрашивая о том, как зажила нога Фары, будто прошло не десять лет, а несколько месяцев. Неуверенный ответ Фары растворился в шуме толпы.
Как и в прошлый раз, Тодд повёл их, минуя толпу, в самый конец зала, где у кирпичной стены выстроились шесть округлых кабинок. Кабинки были точь-в-точь такие же, как в их вселенной, когда они сидели в одной из них вместе с Тоддом. Те же кожаные бордовые диванчики, те же широкие столы красного дерева, те же люстры над каждым столом.
Они пришли достаточно рано, и три из шести кабинок ещё были свободны. Тодд выбрал ту, которая была дальше всего от сцены с одинокой акустической гитарой по центру. Гитару Дирк тоже помнил по прошлому разу. А ещё — как Тодд странно затих, когда гитарист начал играть.
Он — другой Тодд, нынешний — сейчас смотрел на Дирка, и короткая тень неуверенности отразилась в его глазах. Её было видно лишь мгновение, а потом Тодд пропустил в кабинку Аманду и сам последовал за ней, они сели рядом.
Дирку и Фаре оставалось лишь сесть на оставшиеся места, и Дирк немедленно выбрал место возле Тодда. Фара после недолгого колебания села рядом с Амандой, взгляд её был прикован к столу.
Как он мог полагать, что кабинка идеально подходит для четверых? Он явно ошибался. Для четверых она подходила не очень, так как была слишком тесной. В результате Дирк сидел чуть ли не на колене Тодда, ощущал боком его тепло, и ему стоило усилий не придвинуться вплотную. Ещё больших усилий ему стоило вспомнить, почему ему не стоит этого делать.
Он мог бы и предвидеть это. Когда они с Тоддом были здесь в прошлый раз, Дирк был очарован тем, как влажно поблескивают губы Тодда, и как он жестикулирует во время разговора — ничто в нём не напоминало того Тодда, который постоянно был чем-то недоволен, когда они раскрывали их первое дело.
Тот вечер был важной вехой в их дружбе. Их уже связывало что-то большее, чем совместное раскрытие дел. Тодд рассказывал ему о музыке. Об Аманде. О том, как он бросил учёбу и ушёл из группы. Дирк рассказывал ему о Риггинсе. И о святом Сэдде. Если бы Дирку понадобилось точно назвать момент, когда он влюбился в Тодда, этот вечер определённо был бы одним из наиболее вероятных выборов. Тодд сидел совсем рядом, и Дирк до боли скучал по своему Тодду.
— Ты как? — спросил Тодд. Видимо, волнение Дирка отразилось на его лице. Заставив себя улыбнуться, Дирк взглянул на Тодда и обнаружил, что тот внимательно смотрит на него и выглядит таким же беззащитным, как тогда, когда признался Дирку в своём выдуманном парарибулите.
У Дирка ёкнуло сердце.
— Кажется, я уже упоминал об этом… просто я редко хожу куда-либо, — сказал Дирк, и Аманда тут же фыркнула в ответ и привлекла этим внимание остальных.
Он понял, что она разглядывает его, изучает, будто ещё не решила, стоит ли он того, чтобы отнимать время её брата. Тодд представил их друг другу ещё в квартире, но тогда она лишь вскользь посмотрела на него, поглощённая общением с Фарой.
— Тодд говорил, что ты частный детектив, — сказала она теперь.
— Так и есть, — подтвердил Дирк, подмечая, что теперь за ним наблюдает три пары глаз.
— Ты не похож на частного детектива.
Дирк понял, что вселенная была невероятно ленива. Она срезала углы при любой возможности, повторяя прошлые события. Не было ничего странного в том, что он увяз в ощущениях дежа вю, слова Аманды повторялись в его ушах. Разумеется, он знал свою следующую реплику.
— Частные детективы и не должны быть похожи на частных детективов. Это же одно из главных правил частных детективов.
В отличие от прошлого раза, Тодд усмехнулся, услышав ответ. Дирк отвёл глаза от Аманды и заметил мягкую улыбку на лице Тодда. Аманда продолжила как по писаному.
— Но если частные детективы не похожи на частных детективов, то как же они понимают, на кого им надо быть не похожими?
Очень интересно. Дирк сделал уместное выражение лица.
— А ещё Тодд говорил, что ты любишь музыку, — продолжила Аманда, по-видимому, решив, что настало самое подходящее время для допроса. Дирк задумался.
Если бы она увидела его плейлист в телефоне, она вряд ли бы решила, что он любит музыку. Если бы она знала, что те пластинки, которые Тодд продал ему, стопкой лежат на стуле, она бы даже спрашивать о музыке не стала. Но тут он припомнил те вечера, которые он провёл, уютно устроившись на диване у Тодда, комнату наполняла музыка, и Тодд воодушевлённо рассказывал о своей коллекции.
— Мне нравятся пластинки, — решился он. — Они пробуждают во мне… приятные воспоминания. Ну и конечно, у твоего брата великолепный музыкальный вкус. Он очень помог мне.
В этот раз он специально перевёл взгляд на Тодда и обнаружил, что тот смотрит на него с нежностью и чем-то, похожим на влечение. Увидев это, он почувствовал, как в груди разливается тепло. Сидящая напротив Фара кашлянула. Дирк заставил себя отвести взгляд.
— Может быть, я схожу за напитками? — спросил он, так как ему надо было заняться чем-то иным помимо разглядывания Тодда.
— Я пойду с тобой, — сказал Тодд, явно не заметив внутренней борьбы Дирка. Дирк улыбнулся ему, точнее, попытался это сделать, но тут понял, что Тодд уже сдвинулся к выходу из кабинки, поэтому Дирку нужно было тоже подвинуться, иначе в следующий момент Тодд окажется у него на коленях — как-то часто в последнее время возникала такая вероятность, и планы рушились как-то часто. И Дирк даже не мог вспомнить, что в этом такого плохого.
Ах, ну да. Фара.
Он кожей чувствовал её взгляд, когда они направились к бару, но решил не оглядываться. Аманда что-то сказала вслед, но он и на это не обратил внимание, вместо этого сконцентрировавшись на лавировании во всё прибывающей толпе посетителей.
— Кажется, мы даже не спросили, что они будут пить, — сказал Тодд, когда они добрались до бара. Он обернулся через плечо, Дирк проследил за его взглядом. Аманда увлечённо о чём-то говорила, жестикулируя, длинные рукава по-прежнему полностью закрывали её руки. Фара сидела в неловкой зажатой позе и внимательно слушала девушку.
— Фара предпочтёт воду, — сказал Дирк. Тодд улыбнулся.
— А Аманда — пиво. Тогда всё просто.
Вокруг становилось всё больше народа, бар постепенно заполнялся. Дирк порадовался тому, что они пришли вовремя — сейчас оставшиеся две кабинки уже были заняты, не было ни одного свободного столика. Им даже пришлось постоять в небольшой очереди к бармену. Тодд присел на свободный барный стул, Дирк предпочёл опереться бедром на стойку, развернувшись лицом к Тодду.
— Кажется, ты понравился моей сестре, — сказал Тодд.
— Ну, я вообще очаровашка, — съязвил Дирк. Конечно, это было смешно, но ведь Аманде Дирк сразу понравился и в их временной линии, даже раньше, чем самому Тодду, так что он не особенно переживал за то, какое произведёт на неё впечатление.
— Да уж, я заметил, — съязвил Тодд в ответ.
— Жаль, что больше никто так не думает, — парировал Дирк.
Он думал, что это прозвучит весело и непринуждённо, но, наверное, он не справился с голосом, и Дирк даже немного испугался, что Тодд собирается обнять его — конечно, он был бы совсем не против, но только вот его Тодд никогда бы так не поступил, это было просто смешно.
— Мне трудно в это поверить, — наконец, сказал Тодд, и Дирк одновременно почувствовал и облегчение, и некоторое разочарование.
— А мне трудно поверить в тебя, — сказал Дирк, не успев себя остановить. Тодд приподнял бровь, явно удивившись. Дирк поспешил объяснить. — Я редко встречаю кого-то, кто выносит моё общество. Похоже, что ты исключение. И поскольку и я считаю твоё общество исключительным, всё это вместе становится, ну… совсем неправдоподобным.
Он предполагал, что это будет объяснение, а не признание, но Тодд склонил голову, а щёки его покраснели так, будто это было именно признанием. Дирк заворожённо смотрел на него. За его плечом кто-то требовательно покашлял.
Это оказался бармен, и Дирк, немного запинаясь, заказал напитки. Только на обратном пути к столикам он понял, что взял им с Тоддом одинаковые коктейли: ярко-синие, украшенные крошечными розовыми зонтиками.
~*~
После четвёртого похода за напитками Тодд сбился со счёта. Он смутно припоминал, что кто-то подходил к столику и забирал пустые стаканы, но сейчас стол снова был весь заставлен, и на нём было штук семь стаканов с плавающими в подтаявшем льду розовыми зонтиками. Чем бы ни были эти коктейли, которые заказывал Дирк, они явно произвели нужный эффект.
Он чувствовал себя пьяным как раз в нужной степени для того, чтобы расслабиться, учитывая все обстоятельства. И обстоятельства эти были не так уж плохи. Вообще-то вечер оказался намного лучше, чем Тодд предполагал. Аманда была довольна, и лишь однажды перестала улыбаться, да и то лишь потому, что нечаянно намочила рукав.
Вроде бы даже Фара была довольна, хотя Тодд ещё не научился понимать выражения её лица. Она была молчалива, и явно не одобряла, что Дирк сидит так близко к Тодду, а Дирк, судя по всему, уже опьянел настолько, что был готов лезть обниматься. Но он оказался прав насчёт Фары и Аманды. Если бы Тодд не знал сестру так хорошо, он мог бы подумать, что Аманда запала на Фару.
— Поверить не могу, что ты меня не помнишь, — сказала она, улыбаясь уж очень широко.
— Ну, если честно, я весь тот эпизод помню… довольно смутно, — ответила Фара слегка невнятно, несмотря на то, что пила она только воду.
— Ну да, тем более, десять лет прошло, — согласилась Аманда. Она взмахнула своей полупустой бутылкой. — К тому же, я там лежала несколько месяцев, и за всё это время ты была моей единственной соседкой, вот почему я не могла тебя не запомнить.
Тодд прищурился. Аманда обычно не распространялась о той аварии. И он не знал, из-за алкоголя она стала настолько разговорчива или по какой-то другой причине. И Фара, и Дирк слушали её очень внимательно. Тодд немного подвинулся, поняв, насколько близко он оказался к Дирку. Мизинец Дирка касался бедра Тодда. Тодд не был уверен, заметил ли это сам Дирк. Аманда продолжала рассказывать.
— Но в общем, в этом не было ничего ужасного. К тому времени, как тебя выписали, Тодду стало лучше, и он начал меня навещать.
С этими словами она повернулась, и Тодд поймал её расплывающийся взгляд. Без раздумий он дотянулся до бутылки с пивом в её руке и поменял его на Фарин только что принесённый и ещё нетронутый стакан воды. Аманда не заметила подмены. Фара одобрительно кивнула.
— Боже, а ты это помнишь? — спросила Аманда Тодда.
— Стараюсь не вспоминать, — сказал Тодд, и за столом стало до странного тихо. Первым нарушил тишину Дирк.
— Тодд тогда… болел? — спросил он.
Дирк всё так же сидел вплотную, так близко, что Тодд ощущал его запах. Ему хотелось попробовать его на вкус. Ему хотелось прижаться лицом к шее Дирка и провести языком снизу по его челюсти. Он хотел ощутить, как руки Дирка перебирают его волосы. И он совершенно не хотел обсуждать аварию и события, которые к ней привели, а также почему Тодд узнал про аварию лишь спустя неделю, а сестра всё это время пролежала в больнице совсем одна.
— Знаете, пожалуй, нам всем стоит попить водички, — сказал он, успешно обрывая неприятный разговор. Аманда взглянула было на него, но по её взгляду было ясно, что она уже не совсем понимает, что происходит, так что он не обратил на это внимание. Вместо этого он повернулся к Дирку.
Дирк открыто всматривался в него и выглядел удивлённым. Тодд улыбнулся, будто прося извинений. Он доверял Дирку, действительно доверял, но в его жизни были поступки, которыми он совсем не гордился, и часть из них привела к тому, что Аманда оказалась тогда в больнице. И он не был готов к тому, чтобы Дирк узнал о нём что-то плохое. Не был готов к тому, что Дирк перестанет вот так смотреть на него. Его взгляд был таким же расплывающимся, как и у Аманды, а на щеках горел румянец.
Тодд кашлянул одновременно с сидящей через стол Фарой.
— Если ты хочешь, чтобы я принёс воду, тебе придётся подвинуться, — сказал Тодд. Дирк моргнул, перевёл взгляд с Тодда на Фару и обратно. Тодд ждал, слегка удивлённый поведением Дирка.
— Конечно, просто я…
Он развёл руками, поднимаясь. Это получилось у него довольно грациозно для человека, который опорожнил примерно половину всех стоящих на столе пустых стаканов. Тодду повезло меньше: его колени подогнулись, едва он встал. От неминуемого падения его спасла только рука Дирка, успевшая обвиться вокруг его талии.
В результате он оказался в забавном положении, и ему пришлось схватиться за Дирка, чтобы удержаться. Они оба застыли, Тодд был не уверен, что вообще может передвигаться, а Дирк, казалось, весь был поглощён задачей по удерживанию Тодда в вертикальном положении. Напротив поднялась из-за стола Фара.
— Я помогу Тодду, — заявила она, и это вроде бы вывело Дирка из оцепенения. Он моргнул, поймал взгляд Тодда и, дождавшись его кивка, отступил назад, убирая руку, которой обнимал его. Тому сразу же стало не хватать тепла его руки.
Они провели в баре уже часов пять, кажется, и за всё это время Тодд с Фарой обменялись всего несколькими фразами. Нельзя сказать, что Фара ему не понравилась, учитывая, что после первых трёх часов в её компании Тодд понял, что соперничать с ним она не собирается, что лишь добавило Тодду симпатии к ней, но понять, что она за человек, он так и не смог. И кем она является Дирку, и почему вообще Дирк решил взять её с собой в этот вечер. К тому же, он был уверен, что сам он ей не понравился. Или же ей не нравилось, что он нравился Дирку, но почему, он тоже не мог понять, учитывая, как она половину вечера провела, любуясь его сестрой.
— Ты давно работаешь с Дирком? — спросил он, когда они дошли до стойки. Фара взглянула на него, явно удивлённая вопросом.
— Около года, — ответила она. — До того я работала в частной службе безопасности.
Она повернулась к нему, кажется, забыв про воду. У Тодда появилось ощущение, что его только что взвесили и замерили. И что Фара нашла его приемлемым.
— Дирк бывает немного… наивным, — сказала она. — К тому же, он порядком выпил. Надеюсь, ты этим не воспользуешься.
Впервые с момента их знакомства она взглянула ему в глаза, и Тодда поразило, сколько силы было в её взгляде. Фара выглядела так, будто могла бы убить его. Будто она уже убивала людей. В этот момент в ней было что-то пугающее.
А ещё она была похожа на старшую сестру — точно такое же предупреждение он сам мог бы предъявить кому-то насчёт Аманды. Кажется, теперь он начинал понимать, как она на самом деле относится к Дирку.
— Он мне действительно нравится, — сказал Тодд настолько искренне и открыто, насколько вообще мог. Выражение лица Фары смягчилось. Её взгляд скользнул к их столу, где Дирк и Аманда теперь сидели рядом и разговаривали.
Снова посмотрев на него, она кивнула. Наверное, это не было разрешением, но, по крайней мере, это было обещанием не мешать. Тодд не был уверен, но спрашивать не стал, а шагнул к стойке и заказал для всех воду.
~*~
— Ты же по моему брату с ума сходишь, да?
Затуманенному разуму Дирка понадобилось несколько секунд, чтобы понять вопрос Аманды. И ещё секунда чтобы решить, что он на это ответит. Как там говорится? In vino veritas? Дирк немало насмотрелся на такое в святом Сэдде, чтобы убедиться в правдивости этого выражения. К тому же, он выпил достаточно для того, чтобы ему стало всё равно.
— Не поверишь, насколько, — признался он, забыв, что это не та Аманда, которую он знал, как и Тодд, который сейчас был у стойки, не был тем Тоддом, которого он знал.
В ответ Аманда широко улыбнулась. Она с заговорщическим видом склонилась к нему.
— Таким я его ещё никогда не видела, — сообщила она.
— Никогда? — услышал Дирк собственный вопрос.
Возможно, им не стоило об этом разговаривать. Наверняка Фара бы этот разговор не одобрила. Но он хотел узнать. Понять, почему этот Тодд так отличается от его Тодда. Почему нынешний Тодд улыбается ему, сидит вплотную и прикусывает нижнюю губу, когда Дирк смотрит в его сторону. Когда они были тут с его Тоддом, он весь вечер просил прощения, когда их ноги случайно задевали друг друга под столом.
— Если честно, — сказала Аманда, переходя на серьёзный тон, — после того, как наши родители… — она неопределённо повела руками, и Дирку оставалось лишь догадаться о непроизнесённом. — Кажется, он особенно и не встречался ни с кем. А до этого он так и не решился на каминг-аут, понимаешь?
— Каминг-аут? — переспросил Дирк, не сразу поняв, что она имеет в виду.
— Наши родители были… ультраконсервативными. Думаю, это его и доконало.
То, как она это сказала, наводило на мысли, что это доконало не только Тодда. Его Тодд мало что говорил о своих родителях, и получалось, что сейчас он впервые услышал об их… политических взглядах. Дирку стало интересно, связано ли одно с другим, и если да, то что это может значить.
— Что касается тебя… — продолжила мысль Аманда, поводя стаканом с водой в его направлении. — Наверное, он больше ни к кому никогда не относился настолько серьёзно.
Дирк сидел молча. Он не имел ни малейшего понятия, как ответить. Его сердце колотилось, внутри всё замирало, и Дирк чувствовал не то головокружительный восторг, не то полную безысходность.
— Я… — успел сказать он, и тут перед ним возникли два стакана с водой. Дирк поднял глаза и обнаружил Тодда, глядящего на него с робким сомнением. Дирк непроизвольно улыбнулся ему, и Тодд тут же улыбнулся в ответ.
— Могу ли я узнать, что тебе наговорила моя сестра? — спросил он, взмахом останавливая Дирка, который попытался встать, чтобы освободить Тодду место.
— Я просто выясняла его намерения, — сказала Аманда, и Дирк обернулся на неё. Фара чересчур стремительно поставила оставшиеся два стакана на стол, и вода немного расплескалась.
— Вообще-то, — сказал Дирк, быстро взглянув на Фару, прежде чем снова посмотреть на Тодда, — мы говорили о политике.
Тодд поднял бровь.
— Ты интересуешься политикой? — спросил он.
— Совершенно не интересуюсь. Я вообще не знаю, что где происходит, никогда. Это так расслабляет, — признался Дирк.
В ответ раздался смех со стороны Аманды. Она допила первый стакан воды и принялась за второй, отпила ещё несколько глотков, тут глаза её расширились и она принялась торопливо стучать по плечу Фары. Та как раз уже хотела устроиться за столом, но застыла после прикосновения Аманды.
— Надо пописать, — объявила Аманда, подталкивая Фару обратно к выходу из кабинки. Сама она выкарабкалась следом, не совсем стабильно держась на ногах, но явно лучше, чем Тодд.
— Ты точно справишься сама? — всё-таки спросил Тодд с беспокойством. Аманда оттопырила средний палец и показала брату. Дирк выразительно посмотрел на Фару.
В ответ Фара раздражённо повела глазами, к огорчению Дирка, но всё же взяла Аманду под руку и повела её через бар туда, где на стене светились два значка. Дирк снова сосредоточил своё внимание на Тодде и обнаружил, что тот улыбается.
— Наверное, пора отвезти Аманду домой, — сказал он одновременно и с нежностью, и каким-то сожалением.
— Да, уже поздновато, — согласился Дирк. Никто из них не двинулся с места. Музыкант на сцене заиграл какую-то медленную мелодию, и она звучала необычайно уместно.
Теперь в их распоряжении была вся кабинка, но они продолжали сидеть рядом, касаясь друг друга плечами и бёдрами.
— Было здорово, — сказал Тодд. Он слегка развернулся, говоря это, и Дирк сделал то же самое, и хотя получилось, что расстояние между ними при этом увеличилось, теперь они сидели друг перед другом, и их колени соприкасались. — Нужно будет повторить, — продолжил Тодд, глаза его будто увеличивались.
Дирку понадобилась пара секунд, чтобы понять, что Тодд склоняется ближе к нему. Его накрыло внезапное ослепительное осознание: Тодд хочет поцеловать его. И Дирк не знал, что теперь делать.
— Ты когда-нибудь… — Тодд замер, хотя не попытался отстраниться. Дирк тонул в цвете его глаз. — Если бы ты знал, что у тебя может быть абсолютно другая жизнь, именно такая, которую ты правда очень хотел, но взамен тебе бы пришлось отказаться от чего-то очень важного… как бы ты поступил?
Может, дело было в серьёзности вопроса. Или в интонации Дирка. Как бы то ни было, Тодд немного отпрянул назад, не настолько, чтобы между ними появилось какое-то ощутимое расстояние, но достаточно, чтобы Дирк перестал ощущать себя утопающим в его близости.
— Не знаю. Наверное, я бы взвесил все варианты и решил, что для меня важнее, — ответил ему Тодд.
— А если тебе нужно и то, и другое?
Тодд рассмеялся. Это был чудесный звук.
— Ну ты же знаешь поговорку про пирожок.
Он выпил уже достаточно, и мысли его текли медленно, так что он никак не мог понять, что имеет в виду Тодд. Нахмурившись, он позабыл про свой экзистенциальный кризис и наклонился поближе к Тодду.
— А что за поговорка про пирожок?
Тодд взглянул на него с усмешкой.
— Либо он у тебя есть, либо ты его ешь.
Дирк ещё придвинулся, в совершенном недоумении.
— Ну и в чем смысл? Зачем ещё нужен пирожок, как не чтобы съесть его?
Тодд открыто смотрел на Дирка, будто удивлялся непониманию. Дирк решил, что это как то американское выражение про нож, в которое он никак не мог въехать. Наконец, Тодд сжалился.
— Это такое выражение. Означает, что невозможно сочетать вещи, которые противоречат друг другу. Если ты съешь пирожок, у тебя же его больше не будет, потому что когда ты его съел… Ладно, забей, — он замолчал, продолжая смотреть на Дирка так, будто это могло дать ему ответ на вопрос, который он явно хотел задать. Дирк подождал. — У тебя… у тебя есть кто-то ещё?
— Конечно же, нет, — без малейшего колебания ответил Дирк. Каких бы вопросов от Тодда он ни ожидал, этот точно не был среди них, и всё же в глазах Тодда он заметил тень страдания и ужаснулся, что Тодд подумал… что Тодд вообще мог предположить… — Только ты. И больше никто никогда.
Наверное, это был самый искренний ответ, который Дирк мог дать, и к тому же, самый уместный, потому что неуверенность Тодда схлынула, и Тодд улыбнулся искренне и уже не так робко, как раньше.
Это зрелище очаровывало настолько, что Дирк не сразу понял, что Тодд приближается к нему — до момента, когда ему стало трудно фокусировать взгляд на глазах Тодда. Скорее инстинктивно, чем сознательно, он закрыл глаза, задержал дыхание — весь мир сузился до единственной тёплой точки, которая…
Фара кашлянула над ухом, Дирк распахнул глаза, сердце его колотилось по всем причинам сразу. Он качнулся назад, моргая, чтобы взгляд снова сфокусировался на Тодде, и уже готов был просить прощения.
В отличие от него, Тодд рассмеялся, причём с таким видом, будто ему очень весело. Дирк понял, что и Аманда смеётся, будто прерванный поцелуй — это самое смешное, что может быть в жизни. Не смеялась лишь Фара. Она стояла рядом с Амандой с таким видом, будто готова кого-нибудь убить.
— Аманде уже достаточно, — сказала Фара, — и она бы хотела пойти домой.
При этих словах она перевела взгляд от Дирка к Тодду, и это возымело эффект. Тодд выпрямился, его смех утих. Он оглядел Фару и Аманду с некоторой тревогой.
— Ты в порядке? — спросил он сестру. Аманда кивнула.
— Чувак, всё отлично. Я просто устала, но вообще я и сама могу добраться до дома. Или Фара меня проводит, если ты хочешь… — она таинственно кивнула в сторону Дирка, и Дирк прекрасно понимал, что если бы он попросил, то Тодд поехал бы к нему.
Если бы, конечно, у Дирка был дом.
— Не говори глупостей, — сказал Тодд. — Конечно, я тебя отвезу домой.
С этим словами он посмотрел на Дирка извиняющимся взглядом. Будто говоря: было бы всё иначе, не приехала бы в гости Аманда — мы поехали бы домой вместе. Дирк прекрасно понимал, что Тодду нужно идти.
И пожалуй, это его волновало больше, чем стоило бы.
Приняв решение, они уже не медлили, Тодд помог Аманде надеть куртку, Фара косилась на Дирка всякий раз, когда он смотрел в сторону Тодда. Даже странно, что она так ничего и не сказала, пока они не вышли наружу. Дирк не был уверен, заслужил ли он это. Но он точно не заслужил того, чтобы Фара немного отстала, дав ему возможность попрощаться с Тоддом наедине. Ему пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы не схватить Тодда за куртку и не поцеловать прямо там.
— Мне очень понравилось, — совершенно искренне сказал он. За спиной было слышно шёпот, Фара и Аманда тоже остановились попрощаться. Не он один был смущён и взволнован.
— Мне тоже, — сказал Тодд, прикусывая нижнюю губу. Дирк смотрел на него, не в силах отвести взгляд.
Может, и к лучшему, что Фара выбрала именно этот момент, чтобы подойти к Дирку, иначе Дирк наверняка сделал бы какую-нибудь глупость. Он продолжал думать о том, чтобы совершить эту глупость, временные линии размылись и слились, и он уже не знал, где начиналась одна и заканчивалась другая.
— Вон там наша автобусная остановка, — сказала Фара и взглянула на Тодда. — Сможешь сам довести её до дома?
К ним присоединилась Аманда, теперь она выглядела куда более трезвой, чем в баре. Дирк тоже чувствовал, что трезвеет — свежий воздух прочистил голову. Тодд кивнул Фаре. Аманда закатила глаза и повернулась к Дирку.
— Очень круто, что мы с тобой познакомились, — сказала она, лишь улыбкой выдавая, что знает куда больше.
— Взаимно, — ответил Дирк. Она снова обернулась к Фаре.
— А ты, — сказала она, — невъебенно крутая.
Вместо ответа Фара издала протестующий звук. Аманда же продолжала.
— У меня получилось! — сказала она брату со странной гордостью. — Я приехала в город. Я сходила в бар, познакомилась с твоим мужчиной, и я офигенная!
Не дожидаясь ответа, она направилась в сторону дома. Тодд беспомощно взглянул ей вслед и снова обернулся к Дирку. Он с сожалением пожал плечами, и было непонятно, хочет ли он принести извинения за внезапный уход из бара или же за то, как Аманда походя описала их отношения. Дирк не чувствовал ни малейшего желания называть их как-то иначе. Тодд повернулся и пустился догонять сестру, а Дирк так и стоял перед баром. Фара глядела на него с таким видом, словно готовит нотацию и выскажет её сразу же, как только Бротцманы отойдут подальше.
— Кажется, у нас будут проблемы, — сказал Дирк, опережая её. Фара вытаращила глаза.
— Кажется?
— Наверняка будут? — попытался примириться Дирк. Фара покачала головой. Ни слова не сказав, она двинулась к автобусной остановке. Дирк прикусил губу, решив не говорить ей, что автобусы уже, скорее всего, не ходят.
После плотного завтрака, плавно превратившегося в лёгкий обед, Платон осторожно, но на удивление настойчиво уговорил Нину прогуляться по парку, говоря, что полезно и свежим воздухом подышать, и ногу размять… и она согласилась. Радж оделся быстрее не только её, но и быстрее Платона, словно опасался остаться один в доме, и потому пришлось взять и его. А Платон сначала очень осторожно намазал её ногу чем-то прохладно-обезболивающим, снова забинтовал и сам так же осторожно надел и застегнул сапог.
Получасовая прогулка с двумя киборгами успокоила и обнадёжила, что с ногой всё в порядке, и Нина уже стала собираться, чтобы отвезти Раджа на Жемчужный остров, но позвонила Линда:
— …братья Райво с жёнами уже прилетели, оставили детей на бабушку, поэтому всего на два дня, чтобы обратно на том же транспортнике, поэтому регистрация у нас завтра в полдень… а не седьмого… извини, так получается, что все кафе закрыты, все работали ночью… и сейчас или втридорога переплачивать надо, или искать другое место… для «девичника»… — соседка перевела дух, слегка покраснела, и было видно, что ей как-то неловко просить Нину предоставить свой дом для будущей невесты. После минутной заминки Линда продолжила:
— Нам можно у тебя собраться? Я смогла-таки уговорить регистраторшу в ЗАГС’е расписать нас с Райво завтра… ты ведь не откажешь нам? Райво для «мальчишника» где-то на берегу какую-то рыбацкую избушку арендовал… их немного. Он сам, его два брата, здешних два друга… и ещё кто-то… с киборгами. Они там, а мы у тебя… а с детьми Эвы мама посидит. И Валерия с ней… это Mary-нянька, которую Эва привезла. А мы Валеру заберём… ты ведь его нам отдашь? А… Авиэль прилетит сегодня или завтра? Я его приглашала…
Под таким напором Нине ничего не оставалось, кроме как согласиться. Через пару минут пришёл Валера с продуктами, двумя бутылками красного вина и готовым тортом, и с Платоном и Раджем стал готовить стол к приходу гостей.
Нина позвонила Змею и попросила завтра утром прилететь и привезти Авиэля, поздоровалась со стоящим рядом со Змеем Ратмиром и прилетевшими в гости девушками. Зоя тут же сообщила, что Ратмир придумал её новое имя и зовёт теперь только так – Живка – и что ей это очень понравилось. Александра на это только фыркнула и просила называть её Аликс – только так, и не иначе.
***
Полпятого стол в гостиной был собран, а киборги переодеты в парадные костюмы. Первой пришла Линда с сестрой и женами братьев Райво, и представила их Нине:
— Это Эва-Иоланта, моя двоюродная сестра, это Юки, жена Антти, а это Самира, жена Юсси…
Эва-Иоланта Вишневска показалась Нине довольно-таки жёсткой и волевой женщиной. В её тридцать семь только сильная воля смогла бы её толкнуть на развод с мужем, уход с престижной работы и переезд с детьми (Томаш восьми лет и Анника двенадцати лет) на другую планету.
Но, как позднее оказалось, работу она вовсе не бросила – взяла отпуск в тридцать стандартных суток за свой счёт и перевод из одного филиала DEX-company в другой филиал по семейным обстоятельствам на аналогичную должность.
Юки и Самира были полными противоположностями – невысокая худенькая Юки в свои двадцать семь выглядела лет на восемнадцать, а полноватой Самире можно было дать немного больше её тридцати двух лет — но при этом были подругами, работавшими вместе в какой-то строительной компании.
Юки, увидев в доме Нины двух незнакомых парней и узнав, что Платон Irien, удивлённо-радостно спросила:
— Будет настоящий девичник? В смысле – со стриптизёром? Круто!
Нина заметила, как густо покраснела Самира, и как мгновенно побледнел Платон. И ответила:
— Стриптиза не будет. Это мой киборг и я не хочу его ни с кем делить. Он только помог Валере приготовить еду и, возможно, будет прислуживать за столом и потом будет убирать со стола и мыть посуду.
Как только сели за стол, пришли ещё гости – Карина с Леоном и Ларисой. И почему-то Светлана Кирилловна. Конечно, Нина знала, что Линда и Светлана Кирилловна работают в одной ДШИ – но ей бы никогда не пришло в голову, что эту надменную женщину возможно куда-то пригласить так, чтобы она пришла. В неполные шестьдесят она выглядела лет на десять моложе даже почти без косметики.
Насколько Нина могла вспомнить, Светлана Кирилловна в молодости была великолепной балериной и даже вроде как заслуженной артисткой Федерации – но как она оказалась преподавателем хореографии в провинциальной ДШИ, вспомнить не смогла. То ли старая травма, то ли климат здесь лучше… осталось большим секретом. Когда она с Фомой приходила в её кабинет, то не выглядела настолько важно и, как показалось Нине, высокомерно. Но это и понятно – с работой музея изнутри она ранее не сталкивалась и словно пыталась понять, что она в этом музее забыла. А сейчас у неё был такой вид, словно она, Великая Балерина, сама зашла к директору сельского клуба и снизошла до разговора, который более нужен ей, чем ему.
Линда сначала с разрешения Нины познакомила своих киборгов с Платоном и Раджем, отправила Леона на кухню, потом уже представила пришедших с ней женщин.
За столом сначала все поздравили Линду с будущей свадьбой и с новой фамилией, затем Линда рассказала о встрече с Райво год назад, когда он зашёл настроить программы приведённого Ниной Mary Валеры… о встречах с ним, о том, какие розы он дарил ей, о праздниках вместе, о том, как мама Линды пани София сначала была против их свадьбы потому, что невеста почти на пять лет старше жениха, но потом согласилась…
Постепенно Линда перебрала все темы, но общий разговор не клеился – все гостьи были разного возраста и с разным представлением о жизни, и потому предпочитали молчать или поддакивали, не зная, как Линда отреагирует на их слова – и свёлся в основном к обсуждению погоды и кулинарии. Местная рыба оказалась очень вкусной, как и жаренная в сметане курица и пироги с ягодами и мёдом.
Так бы сидели ещё долго, расхваливая салаты, рыбу и мясо, но Самира с таким презрением поглядывала на Ларису, прислуживавшую за столом, что Карина не выдержала:
— Вы что-то имеете против киборгов?
— Нет… я нормально к киборгам… но не нормально, когда у женщины Irien женского пола…
— Лариса работает секретарём кружка спасения киборгов и по… специальности… то есть… по специализации не используется! – возразила Карина.
Гости заметно оживились – тема оказалась общей «головной болью» для всех. Карина начала рассказывать о работе кружка – сначала осторожно, всё-таки Эва-Иоланта сотрудник DEX-company, потом, видя интерес к теме, оживилась и начала рассказывать с самого начала – с эксперимента по переодеванию студентов в комбинезоны киборгов:
— Даже в голову не приходило, что такая реакция у людей будет! Ведь никому в голову не придет просто так постучать палкой по чужому флайеру… а по музейным киборгам стучат почти все школьники и очень многие взрослые… у меня на глазах один посетитель чуть не ударил кулаком в живот студента, изображавшего киборга. Причем походя, просто так! Его киборга изъял Леонид… это программист местного филиала, он был наблюдателем от DEX-company. Я видела скачанные с этого киборга записи… если бы не изъятие, киборг сорвался бы в ближайшие часы… так он был избит и изранен. Этот идиот, его хозяин, заставлял его отпиливать себе тупым ножом пальцы на ногах…
— И где сейчас этот киборг? Утилизирован? – с нескрываемым возмущением перебила её Самира.
— Зачем же сразу «утилизирован»? Он жив. И здоров. В коллекции у Нины Павловны…
— Коллекция? – оживилась скучавшая прежде Юки. – У вас есть коллекция киборгов? И сколько в ней… экспонатов? Можно посмотреть? Когда и где?
— Посмотреть? – Нину вопрос насторожил, но она постаралась ответить спокойно:
— Если только в записи. Я не настолько вас всех знаю, чтобы показывать… на месте. А сколько? Много. Почти полсотни.
— Зачем Вам столько? – удивилась Эва. – И… на какие, извините, деньги Вы скупили столько техники?
— Зачем? Чтобы были. Мои деньги… это мои деньги и вас это не касается. А зачем… – устало ответила Нина на уже надоевший вопрос. – Чтобы их никто не избивал и не насиловал. Чтобы жили спокойно и сытно. Чтобы могли учиться и трудиться. И давайте сменим тему. Мы собрались, чтобы поздравить Линду со свадьбой, а говорим о киборгах.
Поговорили снова о салатах и о моде, о цветах и пирогах, о погоде и природе… тем временем Лариса убрала со стола бокалы, тарелки и салатники и стала носить чайные чашки, а Линда начала рассказывать, какое купила платье на первый день (светло-зелёное в пол и такая же шляпка) и на второй день (сиреневый брючный костюм), и куда они поедут на медовый месяц:
— …не месяц даже, всего три недели, пока в школах каникулы… хоровая студия будет закрыта, а Райво нашёл себе замену сам… жить будем у Райво, перееду, когда вернёмся. Билеты поменять успели, вылетаем на Аркадию-2 послезавтра утром… там сейчас начало сентября…
Лариса снова поставила чайник и принесла новые пироги и печенье. Искин скакал по столу в розовых бантиках в гриве, но на него почти не обращали внимания. Постепенно темы для разговоров иссякли, гостьи начали вставать и разбредаться парами по дому – это было не слишком приятно для Нины, но терпимо. Леон переместился в гостиную и встал у стенки, наблюдая за своей хозяйкой, а Радж присматривал за кухней, Irien’ами и лестницей на чердак, который гости упорно называли мансардой.
К восьми часам гости ушли, а Светлана Кирилловна наконец-то обратилась к Нине:
— Не могли бы мы где-нибудь поговорить… конфиденциально? Я поняла, что Вы умеете обращаться с бракованными киборгами. И мне нужен Ваш совет.
— Если у Вас проблемы со Златко, Платон сможет помочь, – поддержала её Карина, явно что-то уже знавшая. — Он может попытаться поговорить с ним. Вы ведь для этого хотели поговорить?
— Да, – и начала рассказывать.
Как оказалось, она танцевала почти до тридцати шести лет – более, чем приличный возраст для прима-балерины Большого театра на Новой Москве – и чувствовала себя в отличной форме. Но однажды, когда она возвращалась в свою шикарную квартиру в высотке после очередной премьеры, в её крутой флайер-лимузин врезался кобайкер. Парень погиб на месте, а она с переломами обеих ног и ушибами грудины и рёбер попала в больницу.
Лечение с использованием суперсовременного регенератора заняло всего неделю, но реабилитация, проведённая в лучшем санатории планеты, была очень длительной – она мечтала вернуться на сцену и хотела быть в форме. Но при этом прекрасно понимала, что танцевать так, как раньше, уже не сможет. В этом случае выход виделся только один – преподавание.
За время, проведённое ею в больнице и на реабилитации, в театре появилась новая прима и уже она блистала на сцене и уже ей носили цветы корзинами. А в остальных ролях живые танцовщицы постепенно были заменены киборгами – зарплата им не нужна, больничные оплачивать не нужно, репетиций не нужно и можно давать по два-три спектакля в день. Как потом оказалось, все ведущие театры балета стали заменять людей киборгами, и только в провинции актёрами до сих пор были люди. В театр её на прежнее место не приняли – выправили пенсию. Преподавателем в хореографическое училище без педагогического образования не взяли тоже, предложив место костюмерши – она сочла это оскорблением. В таких метаниях прошло ещё около двух с половиной лет, замуж она не вышла, несмотря на наличие поклонников — чтобы не терять форму и не портить фигуру. И надо было что-то делать.
И тогда Светлана Филин просто ткнула пальцем в карту – палец попал на Антари. Продала огромную квартиру и супернавороченный флайер, взяла с собой только часть своих костюмов, двух мэрек, некоторые картины и подаренные поклонниками украшения и перебралась на эту планету. Терраформирование планеты было не закончено, но космопорт действовал и театр оперы и балета в Янтарном строился.
Почти восемь лет Светлана Кирилловна руководила балетной труппой (в провинциальном театре оказалось достаточно её имени и звания) – и могла бы работать и далее, но ушёл на пенсию прежний директор театра, а новый вместо классических балетов стал ставить современные. Светлана Кирилловна заявила: «Или я или этот ужас!» — ей ответили: «Это не ужас, а современный танец. Прощайте!».
И она перебралась в русскоязычный Воронов и поступила преподавателем хореографии в ДШИ – обучать детей основам классического балета с тем, чтобы со временем сформировать будущую труппу нового театра. Обещание главы города построить для её театра новое здание повисло в воздухе, но далее бежать в глушь было уже некуда – и заслуженная артистка Федерации Светлана Кирилловна Филин так и осталась преподавать в ДШИ.
Я без тебя схожу с ума,
А жизнь — как детская игрушица.
Что мне тюрьма, что мне сума,
Когда весь мир внезапно рушится?!
И, уподобясь лихачу,
Понёс по кочкам в чисто поле я:
Тебя хочу! Тебя хочу!
И ничего не знаю более.
И во вчерашний день умчась,
Я обойдусь без красноречия,
Но каждый день и каждый час
Жду с нетерпеньем новой встречи я.
Мне всё сегодня по плечу —
Любовь я докажу не фразами.
Тебя хочу! Тебя хочу!
И не тверди, что я не в разуме.
Ведь поняла давно сама
Счастливую беду мою:
Я по тебе схожу с ума
И заходить на ум не думаю.
КАЮСЬ
Ну и пусть, ну и пусть мне опять далеко до безгрешности.
Каюсь, Господи, каюсь — я помню: сегодня среда.
Но тону в бесконечной и всепоглощающей нежности,
А по телу бежит будоражащих чувств череда.
И опять замираю в цепи бесконечного круга я
Сладострастных мгновений, где нет беспричинной тоски;
Не могу не ласкать это тело бесстыже-упругое,
Не могу не кусать эти крупные чудо-соски.
И беру свою дань ненасытной рукою опричника, —
Знаю: в эти мгновения нынче я не ворочусь, —
И вгрызаюсь в тебя с жаждой алчного нефтедобытчика
И опять растворяюсь в безудержной магии чувств.
Ночью Миу учудила. Не скажу, что пробуждение было неприятным… Но, черт возьми, наш, человеческий менталитет говорит, что самец выбирает и самку, и время. И вообще, я, как бы, опекун и наставник. И втрое старше. Оттаскать бы себя за уши, как мальчишку.
Но Миу знала, на что шла. Отдавалась горячо, с удовольствием и со знанием дела.
А утром узнал от Марты, что Миу готовилась к этой ночи с первого дня. Девушки знали — и молчали. Миу оказалась в моей постели не по минутному порыву. Короче, рано или поздно, это бы случилось. По принципу: “Чего хочет женщина, того хочет бог». Хорошо хоть команда отнеслась с пониманием. Устроили нам экспресс-свадьбу. Пришлось делать вид, что все нормально.
Хотя, какое там «нормально»? Видимо, пока меня не было, Миу получила жесткий нагоняй от Линды. На мордочке испуг, ушки прижаты, с беспокойством ждет какой-то пакости от девушек, и подготовлена программа на моторику. То ли под стол нырнуть, то ли в угол забиться. Была бы человеком, считал бы без проблем. С котами еще путаюсь.
Петр ожидал нас у машины злой и молчаливый. Пару раз сплюнул в песок кровь и зарыл движением сапога.
— Что случилось? — напрямик спросил я.
— Язык прокусил, с Миу столкнулся, — не стал увиливать он. — Теперь болит.
— Сильно болит?
— Не в этом дело. Не сумел уклониться. Размяк от безделья, реакцию потерял. Это обидно.
Миу вышла из дома под конвоем Марты и Линды. Жалкое, забитое существо, идущее на эшафот.
— Господин, бестолковая рабыня нижайше просит простить ее,
— промямлила Миу и бухнулась на колени, лбом в песок. Петр отскочил на два метра, будто ему под ноги петарду бросили.
— Видишь, Миу, капитан сам тебя боится, — развеселилась Линда. — Не будет он тебе хвост отрывать.
— Голова болит? — спросил Петр, присев на корточки.
— Сначала было очень больно, но сейчас почти прошло, — прижала ушки Миу.
— Тогда садись в машину, — Петр стряхнул со лба Миу песчинки и
погладил по головке. — Смотри на жизнь веселей, непоседа. Бывает и хуже.
Я сел в машину, а Миу посадил себе на колени. Не хватало еще, чтоб Владыка увидел ее заплаканную физиономию. На приведение девушки в форму осталось совсем мало времени. Рядом плюхнулась Линда. Марта решила сесть на переднее сиденье. Скинула черную шелковую накидку с капюшоном, попыталась протиснуться в салон. Но два меча в ножнах на спине застряли в
дверном проеме. Ей пришлось развернуться к нам лицом.
— Мама, роди меня обратно! — вслух изумился Петр. Четыре кинжала в специальных ножнах на поясе, черное трико в обтяжку, два меча за спиной. Сказал бы, что на Марте костюм ниндзя, если б не два предмета, отливающих вороненой сталью.
— Прелестный бронелифчик, — первым опомнился Петр. — Тебе идет.
— Ужас, летящий на крыльях ночи! Разреши мои сомнения. На тебе бронетрусики или пояс верности?
— По обстоятельствам, — улыбнулась Марта довольной кошкой.
Глаза Миу округлились.
— Госпожа Марта, прости бестолковую рабыню за непочтительность. Она не знала, что ты воин.
— Еще раз назовешь меня госпожой, отшлепаю.
— Но, госпожа, бестолковая рабыня…
— Рррр!
— Марта, не рычи, — вступаюсь я за Миу. Покрепче обнимаю ее и
прижимаю к себе. — Мы сейчас не дома, и летим во Дворец. А во Дворце Миу должна прикидываться обычной рабыней.
Ощутив мою поддержку, Миу успокаивается. Щекочу ей животик и чешу под подбородком, пока не добиваюсь мурлыканья. В этот момент в кармане начинает пищать и вибрировать рация. Миу взвизгивает и подпрыгивает. Достаю нехитрую машинку, смотрю на экран.
— Твой папа хочет с нами поговорить. — Ушки встают торчком. Ожила девушка. Нажимаю кнопку приема, — Алло! Слушаю тебя, мой друг.
— Какой забавный и полезный амулет! Посетишь ли ты сегодня мой дом, друг?
— Я на пути к нему. Уже вижу его на горизонте.
— Не печалит ли тебя здоровье?
— Здоровье — нет. Но печалит одна целительница, которая не отходит ни на шаг, и по воле которой я вынужден есть только целебные кашки. Да, рядом со мной одна рыжая непоседа. Не желаешь что-нибудь сказать ей?
— Она нас слышит?
— Все, кто рядом со мной, слышат все, что говорю я. Но не слышат того, что говоришь ты.
— Тогда я поговорю с ней потом, с глазу на глаз.
— Ты мудр, мой друг.
— Вижу вашу машину. Линда говорила, завершать разговор надо словами “конец сеанса». Это правильно?
— Да. Конец сеанса или конец связи. А потом нажать красную кнопочку.
— Конец сеанса, мой друг.
— Конец сеанса! — убираю рацию в нагрудный карман. По глазам вижу, что у Миу тысяча идей и тысяча вопросов. Поэтому наношу превентивный удар.
— Все вопросы — Линде.
Петр подправляет курс и начинает снижение. Даже издали видно, на ступенях необычно много народа. Миу трепыхается, пытаясь слезть с моих колен, но держу крепко. Машина мягко ложится на грунт. Распахиваю дверцу и позволяю Миу выйти первой. Ага, сама скромность. Ушки почтительно отведены назад, придерживает мне дверцу. К нам приближается целая делегация, не меньше полусотни котов. Большинство — обычные участники
«утренних посиделок». Из гостей узнаю караван-баши.
Шурртх рассказал Линде, что история с бокалом яда обросла легендами. Если им верить, я выпил целый кубок, а возможно, и не один. Кстати, где сама Линда? А, вставляет сережки… Пратты сережек не носят. Как украшение — не носят. Как наказание — другое дело. Кольцо, которое стягивает в трубочку края ушной раковины — мягкое наказание. Колокольчик в ухе — более
серьезное. Победить врага и обрезать ему правое ухо — опозорить. Левое обрезают пойманному на прелюбодеянии. Впрочем, такое бывает редко. Линда, видимо, решила шокировать местную публику. Почему бы и нет? В ее роль мелкое хулиганство вписывается.
— Друг мой, ты совсем избаловал рабыню, — встречает меня Владыка.
— Она того стоит. Скажу по секрету, только когда держу ее в руках, спокоен, что ничего не начудит, — играю на публику.
— Что же она натворила?
— Сегодня? Точно не знаю, но Петр от нее шарахается как скакун от степного фаса. Подозреваю, что налетела на дикой скорости и сбила с ног. В общем, пострадали оба. А что вчера было… Нет, рассказывать бесполезно.
Это надо видеть.
— Может, ее стоит выпороть?
— Ее? Друг мой, с появлением в доме этого стихийного бедствия жизнь стала намного… разнообразнее. Если оно исчезнет, я зачахну с тоски.
Мы дружно обернулись. Стихийное бедствие прижало локотки и ушки, ссутулилось и вид имело самый жалкий и побитый. Среди встречающих прокатилась волна добродушного фырканья. От этого хвост стихийного бедствия прошел между ног и прилип к брюху. Пришлось потрепать Миу по голове, взъерошить прическу и притянуть поближе к себе, обнять за талию.
Так мы и вошли во Дворец.
— Шеф, прилюдно обнимать рабыню — моветон, разврат и легкий эпатаж, — пришло на имплант сообщение от Стаса. Мысленно дал себе подзатыльник.
В границах Дворца Миу остается рабыней. Вздохнув, слегка шлепнул Миу по заду.
— Иди на кухню. Узнай, что будет на обед.
Миу упорхнула. Сколько я прошел с ней в обнимку? От ступеней до дверей. За дверьми большинству не видно. Итак, метров пять-семь. Около пяти секунд. Перед этим разговор шел о ней. Мое рукоприкладство в русле темы разговора, так что вполне сойдет за грубоватую шутку. Прокольчик, но маленький.
Рассаживаемся по своим местам. Интересно, какая культурная программа намечается на сегодня? У меня большие планы, но как перейти к ним, не продумал. И с Линдой обговорили далеко не все. Придется импровизировать.
Тенью за спиной возникает Миу и шепотом перечисляет блюда. Голос Марты из импланта отвергает их одно за другим. Сходимся на блюде, напоминающем наш студень или мармелад с мясным вкусом.
— Линда, что случилось с твоими ушками? — интересуется вдруг
Владыка. Линда крутит головой и раздается чуть слышный мелодичный звон.
— Это колокольчики!
Зал моментально затих. Оборачиваюсь — и на самом деле! Сережки в виде колокольчиков из золотистого металла не больше полутора-двух сантиметров высотой.
— Но зачем?
— Зачем вешают в уши колокольчики? Это наказание! — а у самой рот до ушей. У меня по спине пробегает холодок. Колокольчики в ушах — для простого сословия. Линда же по легенде — знатного происхождения. Она хочет, чтоб ее выперли с треском из зоны контакта? Ну, погоди, вернемся на базу!..
— Радость моего сердца, что же ты натворила? И кто посмел тебя наказать?
— Покажите мне такого человека, который посмеет это сделать, и я ему самому оба уха отрежу! Я сама повесила себе колокольчики. Чтоб начальник мучился. Пусть смотрит на колокольчики в моих ушах, и пусть его мучает совесть!
— Чем же провинился мой друг?
— Ну… Мы с Миу вчера слегка нахулиганили… В основном, я, конечно.
И твой друг в сердцах сказал, что обоим колокольчики в уши вставит. Пусть теперь смотрит на меня, и пусть ему будет стыдно!
— Уже давно знаю, что не способен понять женщину, — покачал головой Владыка под оживленное фырканье зала. — Скажи, радость моего сердца, никто не пострадал?
— Владыка, чтоб мы позволили Миу утонуть? Зато она научилась
плавать!
— Друг мой, Линда способна заговорить до смерти кого угодно. Лучше я покажу уважаемому собранию, что эти две хулиганки вчера устроили. Мне нужен кусок светлой стены, место перед ней и четверть стражи на подготовку показа. Еще хорошо бы задернуть на окнах шторы, чтоб создать полумрак.
— Шторы задернуть просто. Но где взять светлую стену? — задумался Владыка. — В этом зале их нет.
— Если поверх этого гобелена повесить белую простынь, будет то, что нужно! — выдает Линда нашу домашнюю заготовку.
— Это можно сделать, — кивает донельзя заинтригованный Владыка.
— Скажи, мой друг, речь идет о тех живых картинах, которые вчера видел Шурртх?
— О них, — киваю я.
Владыка поднимается и хлопает в ладоши.
— Сим объявляю перерыв на полстражи. Такова моя воля.
Гости поднимаются и неторопливо, с достоинством идут к выходам из зала. Распорядитель с косяком посыльных спешит за инструкциями к Владыке.
Владыка направляет его к Линде, а сам за локоть отводит меня в сторону.
— Друг мой, мы оба знаем, что я обязан тебе жизнью. Настало время для долгого откровенного разговора. Как ты относишься к охоте на файраков?
— Не знаю. Никогда на них не охотился. Но у меня встречное
предложение. Я много раз был в твоем доме, но ты в моем еще не был. Может, посмотришь, как мы живем?
— Шурртх все утро рассказывал о чудесах в вашем доме. Я принимаю твое предложение. Когда же?
— Как насчет завтра, друг мой?
— Ничего не имею против.
— Сколько друзей ты возьмешь с собой?
— Зачем нам лишние уши? Разве что Шурртха возьмем, чтоб Миу
порадовать.
— Удивительно, как мы понимаем друг друга.
— Шеф, можно тебя на минутку? — дождавшись паузы, вклинилась Линда, показывая ладошками знак таймаута.
— Что тебе, наказание мое?
— Шеф, неужели ты допустишь, чтоб две слабые девушки несли этот гроб с музыкой?
Гроб с музыкой — это портативный генератор. Весит пятнадцать с половиной килограммов, что по нормам допустимо для переноски мужчинами и женщинами, юношами и… Нет, девушкам по нормам допускается носить не больше десяти кг. Линда таскала грузы намного тяжелее. Видимо, хотела о чем-то посоветоваться. Но — не время. У меня важный разговор.
— Возьмите Шурртха.
Фыркнув, Линда продемонстрировала нам гордую спину.
— Шурр! — раздалось через пару секунд. — Нужна твоя мужская сила.
— А ум и красота?
— Этого барахла у нас самих много, — донеслось от удаляющейся
компании.
Неторопливо беседуя, мы с Владыкой вышли из здания и остановились на ступенях. Молодежь и Петр суетятся у машины. А за машиной… Не меньше двухсот котов образовали плотный круг, и рассмотреть, что в нем, нет никакой возможности.
— Петр, что за толпа у вас?
— Не беспокойся, это Марта цирк показывает.
— Петр говорит, там Марта народ развлекает, — транслирую я Владыке.
— Никак не привыкну к вашей способности разговаривать издалека.
— Теперь и у тебя есть такая способность.
— Да, рация удобна и приводит в трепет слуг. Но твои руки пусты.
— Моя рация совсем маленькая и находится тут, — я постучал себя по виску. — Очень опытный целитель вставил ее в кость черепа. Бывает, нам приходится работать в опасных, диких местах. Трудно держать в руках и рацию, и оружие. Поэтому мы все прошли операцию вживления рации в кость. Неприятно, но такая наша работа.
Обогнув машину, мы приблизились к зрителям. Увидев нас, стражники и рабыни поспешно раздвинулись, образуя проход.
В центре круга Марта жонглировала четырьмя кинжалами. В черном трико, бронелифчике и бронетрусиках, черной маске с прорезями для глаз, она производила неизгладимое впечатление на аборигенов. Да и на меня, признаться, тоже. Ниндзя сбежал из цирка… Два меча воткнуты в землю за ее спиной. Значит, к началу представления мы опоздали.
Видимо, Марте надоело жонглировать, потому что клинки, один за другим, полетели в землю. Секунда — и четыре кинжала полукругом воткнуты в грунт у ее ног по самую рукоятку. Марта делает колесо назад, и мечи оказываются у нее в руках. Ух ты! Вращать с такой скоростью сразу двумя клинками — сколько же этому учиться надо? Почему я не знал? Прокол. И сегодня уже не первый. Теряю хватку, однако.
— Друг мой, это правда, что она целитель? — добродушно фыркает Владыка.
— Лечит она чаще, чем наоборот, — с грустным видом киваю я. — И больные ее слушаются.
Заметив Владыку, Марта втыкает мечи в землю и, стягивая на ходу маску, направляется к нам. Не доходя трех шагов, учтиво кланяется.
— Да будут долгими твои годы, Владыка.
— Вот как ты охраняешь тело и здоровье господина, — удивленно
поднимает брови Фаррам. — Мечом и кинжалом… Талантлива. В первый раз так умело притворилась безропотной рабыней, никто даже не подумал, что ты — женщина-воин. Прошу простить моих бестолковых советников. С этого момента во Дворце тебе будут рады в любое время дня и ночи.
— Благодарю, Владыка, — Марта опять галантно поклонилась. Я бы сказал, очень галантно. Хорошо, до автопилота отработанным движением. — А теперь разреши мне ненадолго забрать твоего друга. Мой долг убедиться, что он здоров.
Я сделал грустное лицо. Фаррам улыбнулся.
— С такой женщиной нельзя спорить, друг мой. Жду тебя в зале.
В салоне машины спинки сидений второго ряда предусмотрительно опущены, и медицинский сундук приветливо подмигивает шкалами на экране.
Марта затенила окна и купол, забросила свой арсенал под сиденье, протерла руки гигиеническими салфетками, а потом натянула перчатки. Щелкнула парой кнопок и приготовила желудочный зонд.
— Ложись, мученик.
— Марта, где и когда ты научилась так обращаться с холодным оружием?
— Да не умею я с ним обращаться. Я циркачка, в цирке выросла,
понятно? Жонглировать с трех лет умею, а фехтовать — нет. Ты мне зубы не заговаривай. Ложись и открывай рот.
Делать нечего, подчиняюсь. Марта — циркачка, а я не знал. В личном деле об этом ни слова. Артисты после номера так кланяются, как она Владыке.
Когда вернулся в зал, Миу заканчивала подстройку цветовой гаммы, рабыни разносили закуски и легкое вино, а гости жевали и ждали зрелищ. Ну, чисто ретрокинозал. Только попкорна не хватает.
Первым сюжетом пускаю прибытие Шурртха и его прыжок с байка. Прогнал сначала на обычной скорости, потом, пару раз замедленно, с моими комментариями. Медленная прокрутка эпизода вперед-назад поразила зал.
Второй эпизод — идиллическая картинка. Мы с Петром сидим в
шезлонгах, Миу выколачивает коврики и циновки. И вдруг срывается с места, бежит, сбивает Шурртха с ног, усаживается верхом. Хохот в зале заглушает мои комментарии.
Следующий эпизод — Шурртха обучают водить байк. Снято издалека, звука нет. Извиняюсь перед залом за плохое качество, говорю, что вдали от дома нет ни одного стеклянного глаза. На самом деле просто не хочу знакомить публику с управлением машиной.
Дальше — молодежь резвится на байках. Линда проносится над водой, пускает брызги.
И, наконец, Миу летит через руль, а байк медленно тонет, пуская пузыри. Этот эпизод тоже прокручиваю несколько раз на замедленной скорости.
Следующий кадр — испуганная Миу по-собачьи плывет к берегу. Линда сбрасывает одежду, бросается ей на помощь. Потом — спасательная операция. Марта ныряет, цепляет трос, и Стас вытаскивает утопленную машину. Марта отжимает волосы. Последний кадр — мужчины тащат байк прочь от озера.
Гаснет экран, раздвигаются тяжелые шторы. Зрители, забыв про еду, шумно обсуждают увиденное. Миу сияет как медная пуговица. Странно, думал, опять превратится в забитого, испуганного зверька. Не смог просчитать простейшую реакцию. Еще один прокол. Сегодня явно не мой день.
Отвечать на вопросы предоставляю Линде. Общую канву она знает, а неуемный полет фантазии в мелочах даже мне интересно послушать. Впрочем, далеко от истины она не уклоняется. Гости Владыки узнают, что я поручил обучить рабыню всему необходимому именно ей. А раз всему необходимому, значит, управлению байком тоже. И за утопленный байк подопечной отвечает тот, кто учил. Но шеф мог бы не ругаться. Даже опытные всадники иногда падают со скакунов, так что взять с девочки, которая второй день в седле? Кто такой шеф? Шеф — это непосредственный начальник. Римм по-местному. Владыка наш. Делает вид, что добрый и мягкий, а на самом деле… Его даже
яды не берут!
Кто-то попросил показать фильм еще раз. Тут слово беру я.
— Уважаемые, зачем смотреть дважды одно и то же? Давайте, я покажу вам то, что вчера видел Шурртх.
Мнения разделяются, но большинство за новое. Демократия побеждает. Линда запускает фильм о горнолыжном курорте. Потом — опять вопросы и ответы. Естественным образом разговор переходит на единоборства и спорт, после чего идут фильмы-репортажи с соревнований по скоростному спуску, гигантскому слалому, фристайлу. Обсуждение долгое и бурное. Естественно,
разговор заходит о том, как снимаются фильмы. Миу сбегала к машине и принесла две видеокамеры. Одну получает Линда, второй я наскоро обучаю пользоваться Миу. Запись звука на всякий случай отключил, а режим цветности ставлю «черно-белый». Под зрение праттов Стас успел переделать только одну
камеру. Ничего страшного, что камера рабыни хуже, чем у госпожи. Довольная Миу умчалась снимать репортажную съемку жизни Дворца. Линда снимает присутствующих в зале.
Через несколько минут съемки закончены. Первым пускаем фильм, снятый Линдой. Увидев себя и своих соседей на экране, зрители превращаются в восторженных мальчишек. Линда умело пользовалась трансфокатором, плавно, без рывков панорамировала, брала экспресс-интервью. Ничего особенного,
но для увидевших себя на экране в первый раз — восьмое чудо света.
Пришла очередь фильма Миу. На три четверти он состоял из
беспорядочного мелькания пола, потолка и стен. Миу бегом носилась по коридорам, не прерывая съемки. Добежав, снимала рабынь за работой, стражников у дверей, шкворчащее на сковороде мясо, бросившихся обнимать ее подружек, закрывших своими телами объектив. Учителя танцев и четырех танцовщиц у станка. Себя в зеркале, конюха за окном. Типичные ошибки
начинающего кинолюбителя в полный рост — резкое панорамирование, резкая работа трансфокатором, плохое кадрирование, дергающаяся камера. Да еще — без звука. Зрители разницу в мастерстве прочувствовали и остались очень
довольны. Не фильмом, нет. Они поняли, что не так снимала рабыня и оживленно начали это обсуждать. Приятно чувствовать себя умнее рабыни.
Следующим аттракционом было обучение начинающих кинооператоров. Линда кратко объясняла очередному как пользоваться камерой, а весь зал на большом экране в реальном времени смотрел за рождением очередного шедевра. Бурю восторга вызвал «коридор зеркал». Это когда оператор навел
камеру на экран, висящий на стене. С восторгом встретили муштру стражников во дворе, снятую из окна. Трансфокатор позволил приблизить картинку так, что стали отчетливо видны лица. А оператор догадался положить камеру на подоконник, чтоб убрать дрожание картинки.
Через какое-то время отряд девушек во главе с Шарлоттой направился к машине. Там был проведен быстрый инструктаж на месте и раздался бой часов. Не прошло и пяти минут, как тот же отряд снова бежал к котлу. На этот раз каждая знала, что ей нужно делать. Одну из девушек отрядили отсчитывать время, другая разжигала огонь, две таскали уголь в топку, ещё две качали воду из бака, а сама Шарлотта снова полезла в люк регулятора. Мери была в числе «угольщиц», хрупкая блондинка держалась молодцом, она вся перемазалась, но, похоже, ей нравилась эта кипучая деятельность. Остальные тоже трудились изо всех сил. Пришли не все, часть девушек не пожелали помогать. Следовало за час успеть разжечь огонь и пустить в машину пар, клапаны радовали своей чистотой, в топке горели угли, а машина не двигалась.
— Час на исходе! — крикнула девушка-хронограф, и под бой часов и мелодичные трели они очутились в вагоне.
— У нас не получилось? — дрожащим голосом спросила Мэри.
Сидящая неподалеку Сьюзен громко фыркнула.
— Получилось, — уверенно ответила Шарлотта, хотя не могла знать этого точно, — Но мы плохо разогрели котёл. Нужно больше пара! — она взглянула на соратниц, — За мной!
Теперь за ней устремилось больше пассажирок, скорее из любопытства, чем из желания помочь. Одна сразу встала отсчитывать время, покуда остальные принялись за работу. Долой шлак, долой накипь, Шарлотта в два прыжка вскочила в будку. Раздался тонкий свист. Пар пошел из воздушного клапана, девушка закрыла его. Мисс Бекстер представила, как пар выходит из пароперегревателя и поступает к золотникам паровой машины. Но паровоз не двигался с места. Уголь подавали в топку изо всех сил, Шарлотта неотрывно смотрела на стрелку манометра, машина стояла. Девушка мысленно обращалась к котлу, коленвалу и всем частям паровоза вместе взятым.
— Осталась одна минута. — раздался крик.
Шарлотта сжала губы, но, мельком взглянув на манометр, резким движением дернула рычаг и продула инжекторы, машину окутало клубами густого пара. Реверс — вперед, открыть запорный клапан…
— Час на исходе!
Шарлотта зажмурилась и дёрнула рычаг регулятора пара. Вдруг кабину слегка качнуло, и она медленно тронулась с места. Конечно, из-за потери двух клапанов нечего было рассчитывать на большую скорость, но они двигались, и это было настоящее чудо! Со стороны пассажирских вагонов раздался визг. Все, кто находился в этот момент на земле, быстро запрыгнули в кабину, в которой сразу стало тесно. Девушки плакали, смеялись, размазывая по лицу угольную пыль, и поздравляли друг друга. Можно было представить, какой переполох сейчас творился в вагоне.
— Мы не вернулись! — ликовала Мэри. — Мы едем во Дворец!
Шарлотта два раза отсалютовала свистком и встала на место машиниста. Часы исправно били каждый час, а паровозик ехал дальше без препятствий. Скорость была такая маленькая, что некоторые девушки выходили и шли по земле рядом с вагонами, чтобы размяться. Мимо них проплывали сады, богатые нивы и деревеньки. Крестьяне встречали путешественниц громкими криками и радостными приветствиями, угощали козьим молоком, свежим хлебом и спелыми грушами.
Две через две постоянно менялись на подаче угля и воды. Девушки очень быстро уставали, но никто не жаловался. Дорога пошла резко в гору, котёл бодро постукивал и в этих звуках мисс Бекстер слышала биение сердца. Дворец был уже совсем близко. Шарлотта порядком устала. На луга опустилось подобие сумерек, а она стояла, и некому было её сменить. Девушки, освобожденные от угольной вахты, вернулись в вагон. Как-то к ней подошла Сьюзен, была её очередь кидать топливо, и сдержанно, но очень искренне поблагодарила. В наступающей темноте стало видно небольшое ещё более тёмное пятно впереди. Это был Дворец. Мисс Бекстер краем глаза заметила, что кто-то подошел и встал рядом с ней.
— В вагоне есть фонари? — спросила она.
— Есть, — послышался мужской голос, — там прекрасная система освещения.
Шарлотта удивленно повернула голову. Рядом с ней стоя высокий седовласый мужчина и смотрел прямо перед собой, на тёмное пятно впереди.
— Вы тот самый часовщик? — испуганно спросила она.
— Да, — просто ответил он, — а ты неплохо справляешься с моим паровозом.
— Откуда вы появились? — Шарлотта смотрела на него во все глаза.
— Я всегда здесь был, просто меня никто не видел, — улыбнулся мастер.
— Вы сердитесь на нас? — опасливо спросила мисс Бекстер.
— За что же? — добродушно ответил часовщик. — Я даже благодарен вам, — он мечтательно прикрыл глаза. — Подумать только, я столько времени не слышал стук собственного сердца.
И он прислушался к стуку двигателя, уверенно разносившемуся в тишине лугов.
— Мне пришлось застопорить два клапана, — виновато проговорила девушка, — И, скорее всего, паровоз больше не будет ходить с большей скоростью.
— Ничего, — усмехнулся мужчина, — это пустяки…
Они немного помолчали, глядя на надвигающийся Дворец.
— Вы же нас отпустите? — спохватилась мисс Бекстер.
— Всех, кроме неё, — спокойно ответил мастер. — Она останется здесь навсегда.
— Неужели вы до сих пор сердитесь на королеву? — Шарлотта поняла, о ком идет речь.
— О нет! — воскликнул часовщик. — Просто она и сама не захочет уходить отсюда. Видишь ли, её никогда и никто не любил по-настоящему. С детства она привыкла к лести придворных, потому загрубела и ожесточилась. Она не поверила, что простой часовщик любит её всем сердцем и без тени лжи. Мне пришлось умереть, чтобы доказать ей обратное, — он грустно улыбнулся, — что я и сделал. Тогда она, конечно, всё поняла, но было слишком поздно. Проплакав всю ночь, Её Величество прокляла свою спесь и злосчастные часы, забравшие мою жизнь.
Он немного помолчал и продолжил.
— Когда она поняла, где оказалась — он обвел рукой кабину, — то очень долго надеялась встретить меня здесь, но что я мог, моё сердце стояло. — продолжал мастер, — Всё дело в том, что я вложил сюда не только его, но и душу, и, умерев там, — он неопределенно кивнул себе за спину, — поселился здесь, во Дворце. Я всегда знал, что королева оказалась в поезде, но ничем не мог ей помочь, ведь даже творец должен выполнять законы, которые написал для своего творения. А механизм этих часов устроен так, что каждый час все детали, пружины и шестеренки возвращаются на свои исходные места. Один только паровозик двигается сам по себе. — Он снова грустно улыбнулся, — Мне, конечно, жаль всех этих девушек, но… — он развел руками, — ничего не поделаешь, надеюсь, тебе удалось хоть что-нибудь исправить.
Он оглянулся.
— Сейчас ты подвела паровоз достаточно близко ко Дворцу, и я могу показаться ей на глаза, тем более, что моё сердце, — он кивнул на котёл, — снова горячо.
Седой мастер, который, кстати сказать, был довольно молод и хорош собой, спрыгнул из будки наружу и пешком дошёл до медленно движущегося вагона первого класса.
Шарлотта несколько раз дёрнула свисток, чтоб поддержать его. Часы пробили снова, заиграла музыка, и из дворца брызнули в разные стороны яркие лучи света. Шарлотта крепко зажмурилась и… очутилась снова в своей спальне.
Она села на постели и огляделась, было позднее утро, солнце вовсю светило сквозь плотные шторы. Девушка прислушалась к звукам музыки, доносившимся из гостиной. Мгновенно вскочив с постели, она вихрем помчалась вниз по лестнице, успев на ходу накинуть на плечи яркий халат. Часы стояли там же, где они с отцом оставили их вчера вечером, и бодро били полдень.
— Наконец ты проснулась! — воскликнул отец за спиной Шарлотты. Он вышел из столовой в сопровождении высокого молодого человека в клетчатой рубашке и кожаном жилете со множеством карманов. — Дэвид пришёл рано утром, — отец указал на своего спутника, — и уже успел починить часы. — пожилой мужчина был явно доволен этим фактом. — Разрешите представить вам мою дочь, — он повернулся к молодому человеку, — Шарлотта, а это Дэвид Мак-Гонагал, я считаю его одним из лучших часовщиков, что он не раз доказывал.
Тут только Шарлотта заметила, что паровозик бодро бегает по рельсам.
— Вы слишком добры ко мне, мистер Бекстер, — подтвердил Дэвид и сдержанно улыбнулся, на его свежем лице появился легкий румянец смущения, —Там была совсем небольшая поломка, и мне без труда удалось её устранить. Потребовалось заменить одну деталь, но это, увы, сделало невозможным нахождение в паровозике фигурок пассажиров и пришлось их вынуть.
— А как же королева? — прошептала девушка.
— Королева!? — переспросил мистер Бекстер, — Ах, да! — воскликнул он. — Мы же не всё увидели, — он подошел поближе к часам, — видишь, крыша дворца открывается гораздо шире, это Дэвид обнаружил. Смотри, тут ещё стоит трон, а на нём королева и… — тут он обратил внимание в каком виде находится его дочь. — Шарлотта, тебе следует подняться в спальню и привести себя в порядок. — он с укоризной посмотрел на неё.
Но девушка не слышала его, она смотрела внутрь дворца, где, помимо танцующих пар, восседала миниатюрная фигурка королевы в алом платье, а рядом с ней стоял совершенно такой же миниатюрный рыцарь с седой головой, а может, просто блондин. Часы закончили играть, крыша дворца закрылась и скрыла от глаз людей своих жителей.
Мисс Бекстер вздохнула.
— Шарлотта! — окликнул её отец, — С тобой всё в порядке?
— Да-да… — ответила девушка, хотя сама не была в этом уверена.
— Ну вот и хорошо! — ответил мистер Бекстер, — Приведи себя в порядок, а мы с Дэвидом подождём тебя в столовой, он согласился отобедать с нами.
Шарлотта кивнула и отправилась к себе в комнату.
— У вас очень милая дочь. — искренне улыбнулся молодой человек.
— Между прочим, — гордо заметил пожилой мужчина, — без пяти минут инженер машиностроения, на курсе её считают лучшей студенткой. Хотя я ума не приложу, как это сможет пригодиться девушке её положения! — и он добродушно рассмеялся.
Однажды я искала своих дражайших, надолго где-то запропастившихся, и, к сожалению, нашла. Шэль и Дэвис благополучно прохлаждались в борделе и в этом не было ничего удивительного. Я только радовалась, что с них спало мое наваждение и из комнат пропали мои портреты в голом виде. А вот что там делал мелкий Шеат, оставалось загадкой. И я пошла посмотреть, чем таким занимается в борделе десятилетний мальчишка.
Серебряный дракон занимался самым обычным для мальчишки делом — тихо, осторожно и почти не дыша намазывал одежды золотых драконов суперклеем, добавляя при этом какие-то свои заклинания. Выглядело это смешно, посему перед тем как оттаскать мелочь за уши, я сохранила несколько снимков такого процесса. А потом громко поинтересовалась:
— И что это мы тут делаем?
Шеат выронил оранжевую рубашку и затравленно оглянулся. А я, не давая ему возможности сбежать, одной рукой сгребла испорченные шмотки, а другой крепко сцапала дракона за плечо. Я, конечно, понимаю, что он золотых на генетическом уровне не жалует, но конкретно эти парни персонально Шеата не трогали и вообще, в данный момент им было глубочайше насрать на весь мир. Да и ублажавшей их обоих эльфийке тоже.
Я создала золотым копию их одежек и утащила дракона домой разбираться. Впихнула его в ванную, вбросила все испорченное тряпье в большой таз, туда же плюхнула созданную уже горячую воду и дала мелкому в руки мыло.
— Стирай!
— Они же… это магический клей, он не отстирывается водой! — запричитал Шеат, строя умильную моську. Но номер не прошел.
— Мне пофиг. Стирай, — я почти макнула его головой в тазик. — Ты это будешь стирать до тех пор, пока либо не отстираешь полностью, либо не начнешь думать головой.
Насколько я уже поняла, лупить Шеата было бесполезно. Если силовые методы с обычными детьми прокатывали, то взрослый, много раз перерожденный дракон, прошедший через море пыток, относился к порке с философским спокойствием. И однажды заявил Шеврину, что раз все его считают ребенком, то он и будет себя вести как ребенок. И ладно бы там игрался радиоуправляемым самолетиком или рисовал на переборках в коридорах. Да хоть бы и слово «хуй» в туалете на кафеле написал, это бы ему простилось.
Но Шеат делал порой достаточно мерзкие вещи. Я молчу о той самой леске, через которую я навернулась и предстала позорищем для послов из другой вселенной. Но сколько всего он сделал другим? Сколько подставил подножек, сколько дискредитировал других существ? Чего стоила только Лимма, пропавшая вчера на целый день, потому что эта мелкая зараза подставила ей на кухне подножку, да еще и толкнула? Драконидка закономерно приземлилась мордой в чан с тестом, а повара, не разбираясь, засадили ее ликвидировать ущерб с помощью чистки картошки вручную, решив, что раз уж пирогов не будет, так хоть картошку пожарят.
А теперь история с суперклеем. Шеат молча тер в горячей воде загубленные тряпки, поскольку от смеси клея, порошка, мыла и воды одежды золотых превратились в какую-то паклю. Он шмыгал носом, делал обиженную моську, умильную моську, просительную моську, строил мне глазки, пытался договариваться и обещать что-то типа: «А давай я больше никогда не буду шалить, честно-честно». При этом взгляд у него был слишком красноречивый, чтобы я понимала: это «никогда больше» продлится ровно до завтрашнего утра. И продолжала стоять над душой.
Через три часа стирки (воду я ему благоразумно подогревала) дракон перестал паясничать и, похоже, действительно устал. Неожиданно серьезным голосом он выдал уже более взрослую фразу:
— Я все понял. Не скажу, что больше не буду, но… мазать клеем одежду не буду точно.
— И что же ты понял? — спросила я, складывая руки на груди и глядя на это серебристое недоразумение. Шеат уже достаточно спокойно отставил таз, отдышался и вылил все настиранное в утилизатор.
— Я понял, что перегнул палку, — выдохнул он, стараясь на меня не смотреть.
— Отлично, не прошло и полдня, — я зевнула и отошла от двери, позволяя Шеату выйти. — Надеюсь, подобное не повторится, иначе ты вручную будешь перестирывать весь гардероб семьи.
Серебряный вздрогнул от такой перспективы и тихо спросил:
— За что ты так?
— За все хорошее. За леску, через которую я упала, за Лимму, которая вчера едва разогнула пальцы, уж на что она не человек, за Шеврина, которому ты мотаешь нервы вместо того, чтобы хотя бы не мешать… И за всех остальных, которым, я уверена, тоже досталось. Только они молчат и ничего никому не рассказывают.
Я вздохнула и обняла мелкого, выводя его в коридор.
— Шеат, ты умный взрослый дракон. Да, в детском теле, но что случилось, то случилось. И ради всех богов и сверхов, будь ты взрослым драконом. Мне иногда кажется, что тебя подменили… что ты не тот… каким был когда-то… до смерти.
— У меня никогда не было нормального детства, — пожаловался он, упираясь головой мне в живот. — Всегда был какой-то кошмар. И я решил — пусть детство будет хоть сейчас.
— Вот именно, детство, а не издевательство над другими. Они тебя действительно любят и молчат. Мы все тебя любим, хватит уже вести себя как полный даун.
— Хорошо, — серебряный поднял голову и потерся щекой о мой бок. — Я постараюсь, но могу не сдержаться…
— Если я еще где-нибудь найду клей, то он будет у тебя в заднице, — честно пообещала я и слегка подпихнула малого в спину, отправляя вперед.
— Больше никакого клея! — пакостная ухмылка дракона говорит мне о том, что да, клея больше не будет. Но он прекрасно найдет другой способ досадить нам. Надеюсь, не настолько противно, как до этого.
Я уважаю детство и юность. Это прекрасный возраст, которого я была лишена, как и вся наша раса в целом. И нет ничего удивительного, что я могу чего-то не понять, что ясно как белый день ребенку или подростку. Но я еще в состоянии отличить шутку и прикол от форменного издевательства.
И глядя вслед уходящему на кухню мелкому, я искренне надеюсь, что он тоже скоро научится разделять добрые и откровенно жестокие приколы.