Древнее древо на семи холмах
Стоит в дикой чаще старого леса,
Извечная жизнь в его корнях,
И Дети Земли здесь поют свою песнь.
Келли читала неимоверно медленно, со скоростью спящей улитки. И все же девочка не сдавалась, лишь искренне жалела о том, что пока слоги складываются в слова, порой ускользает смысл написанного. Да, она почерпнула немногое, но этот стих на самой первой странице накрепко врезался ей в память. Он крутился в сознании незатейливой мелодией, повторяющей строки вновь и вновь.
…древнее древо…
…извечная жизнь…
…дети земли…
И, казалось, Келли увидела там вдали огромное, с необъятным по величине стволом, дерево с густой раскидистой кроной, узловатыми переплетающимися корнями, глубоко уходящими под землю.
…на семи холмах…
…жизнь в корнях…
Мелодия стихотворных строк крутилась и обволакивала, и девочка, медленно ступая, будто по воздуху, двинулась к этому видению, протянув руку, желая коснуться, ощутить шероховатую поверхность коры, прильнуть к нему щекой и, обняв, вдыхать древесный запах. Келли упорно продвигалась вперед, но видение все отдалялось и отдалялось от нее. Ноги, будто ватные, еле двигались, каждый последующий шаг давался все тяжелее до тех пор, пока силы совсем не покинули малышку.
Она стояла как вкопанная на ярко зеленой траве, смотрела на недосягаемое, но такое манящее, огромное древо, чья раскидистая, сверкающая в золотых солнечных лучах, крона переливалась всеми оттенками буйной зелени. И в этот момент Келли почувствовала единение с этим живым гигантом, ощутила, будто ее маленькие хрупкие ножки пускают корни в эту покрытую шелковым травяным ковром землю, что тонкие руки ее, будто ветви, устремляются вверх к небесам. Это была связь, слияние со всем окружающим миром, видимым и невидимым, счастье и умиротворение наполнили трепещущую детскую душу, готовую понять и принять этот мир, все его знания и чувства, и стать его частью.
– Келли! – голос звучал как-то неправдоподобно, резко, казалось, он доносится из другой вселенной, той куда девочку уж точно не хотелось возвращаться. – Келли! Что же это такое! Вставай! Это не место, где можно спать юным леди!
Юные леди… Кто это? Что это? Но стоило только вспомнить ответ, и мир, простиравшийся перед глазами девочки, исчез, туманом растворившись во мраке. Она вернулась в библиотеку, тут же ощутив, как ноет все тело от неудобного сидения на полу, почувствовала тяжесть книги на коленях, шероховатость кожаного переплета на руках. «Юная леди» с трудом разлепила глаза и невидящим бессмысленным взглядом уставилась на женщину, чей резкий голос сейчас звучал, казалось, все громче.
– Келли? – миссис Макмарен немного отпрянула, дугой изогнув бровь в легком удивлении. Внучка будто не узнавала ее. – Здесь не место для сна! Отправляйся к себе в постель!
К себе в постель? Еще минута, и Келли начала осознавать, где она и кто она, сфокусировав взгляд на хозяйке поместья, уже убирающей взятые без спроса книги обратно на их законные места. Устало поднявшись, девочка неспешным шагом направилась к себе в комнату, где, даже не соизволив переодеться, рухнула на кровать и забылась крепким сном без сновидений.
Келли проснулась засветло на удивление бодрой и полной сил и энергии. Комната утопала в полумраке предрассветного сумрака. Все имение еще пребывало в покое и безмолвии, дом будто опустел. Наспех умывшись и глянув на себя в зеркало, девочка обнаружила, что забыла переодеться ко сну, и платье немного помялось. В памяти всплывали видения вчерашнего вечера. Библиотека. Огромное древо. Миссис Макмарен. «Это не место, где можно спать юным леди». Ох, ледяная леди, называющая себя ее бабушкой, обнаружила ее спящей в библиотеке. Наверное, она в ярости, ведь внучке хватило наглости брать ее книги без разрешения. А без позволения хозяйки поместья здесь ничего не делалось.
Келли, стараясь ступать неслышно, прошмыгнула в коридор и мягко, на цыпочках добралась до парадной двери. Выйдя на крыльцо, она ощутила легкую прохладу летнего утра. Густой лес в рассветном мареве зари казался почти черным, лишь кое-где поблескивая красными бликами. Все вокруг дышало свежестью и умиротворением. Келли решила, что небольшая прогулка на природе перед завтраком поможет ей успокоиться и придаст храбрости. Природа всегда придавала ей сил. Ей предстояло принять наказание за свою оплошность. Миссис Макмарен не прощает ошибок кому бы то ни было.
Келли вернулась в дом через черный ход, ведущий через кухню, где уже во всю кипела работа. Нора, как всегда помогавшая своей матери, открыто и дружелюбно улыбнулась подруге.
– Ишь ты! Что ты в такую рань гулять вышла! Не спиться что ли? Между прочим, тебя мадам тут искала – протараторила хохотушка, добавив уже тише, почти шепотом. – Как всегда не в настроении, так что ты там будь осторожней!
Покинув неунывающую подругу, Келли направилась в гостиную, где ее уже ждала миссис Макмарен, сидя в мягком старинном резном кресле. Прямая и холодная, она походила на застывшую мраморную скульптуру.
– Вчера я была удивлена твоим столь неподобающим поведением! Не ожидала от тебя такого! Ох, не ожидала! – она окинула девочку своим неизменным ледяным взглядом. – Что ты забыла в моей библиотеке! Разве ты умеешь читать! Это, знаешь ли, не место для праздных развлечений!
– Я умею читать по слогам, мадам – медленно, но спокойно произнесла девочка, выдержав этот холодный взгляд. – Мне бы захотелось научиться лучше. Я хотела бы научиться не только по-английски, но и на латыни и…
– И поэтому ты без спроса вторглась в библиотеку? – перебила ее бабушка с насмешливой ухмылкой.
– Да, я пришла за знаниями! – твердо ответила Келли, и это была правда, именно за ними она и пришла, даже не ведая, где и что искать.
Миссис Макмарен опустила глаза, задумавшись ненадолго о чем-то, и после, строго взглянув на девочку, вынесла свой вердикт.
– Думаю, тебе и правда пора учиться! – сухо улыбнувшись одними уголками губ, проговорила она, и ее тон, казалось, не сулил ничего хорошего. – Есть у меня одно хорошее заведение на примете. Скоро я отправлю тебя туда, моя дорогая!
«Мы пожинаем в жизни то, что посеяли:
кто посеял слезы, пожинает слезы; кто предал, того самого предадут».
Луиджи Сеттембрини
На земле как в Аду, день 17.
Алисса пересчитывала потраченные деньги, загибая, для верности, пальцы. Четыре дигля и два глея она отдала за крепкий деревянный возок с тентом и старого буланого мерина, похоже, слепого на один бок. Вознице она заплатила два глея. Вон он, хлопает без толку вожжами, всё равно старая скотина не может идти быстрее, плетётся себе шагом.
Два дигля ушло на дорожные сборы и одежду для Белки, что спит сейчас, свернувшись под тентом на свежем сене. Один дигль и семь глеев ушло на вяленую рыбу, хлеб, яблоки и гостинцы. Тут Алисса ничего не смогла с собою поделать. Она заметила, что Фабиусу очень по вкусу пришёлся козий сыр – солоноватый, с резким запахом, подаваемый к красному вину. Она купила сразу три больших сырных головы, оттого и вышло так дорого.
Алисса вздохнула, мысленно пересчитывая деньги. Для этого ей не надо было доставать их из платка, что был спрятан между грудей. Она помнила каждую монету, все её стёртые бока и зазубринки. Ей трудно было расставаться с каждым из диглей, ведь это был единственный подарок Фабиуса. Ни платка, ни брошки не ставил он ей, лишь ласку и деньги.
Возок тряхнуло: старый мерин сбился с шага, потянул в бок, едва не вывернув путников на дорогу. Белка проснулась, но не закричала, а забилась поглубже в сено. И возница не сплоховал: спрыгнул, подхватил старика под уздцы, закрывая ему шапкой глаза. Алисса привстала: что-то чёрное виднелось вдали.
– Эй, это что там?! – спросила она строго.
Возница вытаращился.
А чёрное впереди всё пухло и ширилось. Вот уже и ветер поднялся, и гулкий стон пошёл от земли.
– Земля енто стукает, – пробормотал возница, повисая на морде хрипящего коня. – Дай-ка плащ, господарка, харю ему закутать, а то ведь субьёт.
Конь дрожал всем телом, пятился, ударяя задом в возок.
Алисса, не разбирая, вытащила новый зимний плащ, отбросила, сдёрнула с сена старую скатерть. Вдвоём они плотно увязали мерину морду. А Тьма тем временем затопила весь горизонт.
– Верёвку там дай, господарка, в возку, и ноги, мобуть, путать нада, – забеспокоился возница.
Алисса бросилась за верёвкой.
И вовремя! От черноты отделился лоскут и понёсся к ним. Конь застонал, не видя ничего, но чуя страшное.
Где-то впереди закричали, мимо пронеслась взмыленная лошадь без всадника.
– Лезь в возок, господарка! – буркнул возница.
Алисса не послушалась. Она помогала мужику, подавая то нож, чтобы отрезать лишний конец, то придерживая конские ноги.
Всё это время земля вздрагивала, вздыхала. Хотели выпрячь коня из оглоблей, но не успели. Дорога поднялась дыбом, лопнула, а впереди разверзлась ямища с отвесными краями, какие бывают у оврага, и оттуда вылетело вонючее облако дыма.
– Ой-ой, – запричитал возница, выронил верёвку, попятился.
Из разлома в земле показалась чёрная тварь, похожая на летучую мышь, но величиной с кошку. Она волочила крылья и шипела, разевая алый, усеянный шильцами зубов, рот.
– Оглоблю режь! – закричала Алисса. – Бей её оглоблей!
Но возница, увидев тварюгу, завыл и полез прятаться под возок.
Алисса покрепче сжала в руках нож, которым резала верёвки, подалась вперёд. Тварь чем-то напомнила ей несчастную Алекто. Поди, такая же никчёмная и тупая!
– А ну, пошла прочь! – изо всех сил крикнула Алисса, размахивая ножом.
Главное – не показать страх. Говорят, страх-то они и чуют!
Тварь с сомнением посмотрела на женщину, потом на возок… Крылья её так и не раскрылись, и она, шипя, поползла прочь.
Алисса кинулась было резать ремни на оглоблях, но вспомнила, что в возке под соломой лежит крепкая палка из белой акации, какие всегда берут с собою простолюдины. Им не положено законом иметь другое оружие, а в дороге могут встретиться лихие люди.
Завладев палкой, Алисса уселась на возке, внимательно озираясь по сторонам. Где-то вдалеке раздавались крики, земля всё время вздрагивала, а хуже того – становилось всё темнее. Огня же разжечь было не из чего, кроме соломы в возке.
В «овраге» что-то грузно заворочалось, задышало. Показалась огромная лысая голова, похожая на лошадиную, только величиной с мельничный жёрнов. Зубы светились и торчали из неё как попало.
Алисса судорожно вздохнула и сжала палку.
Новые удары земли разметали магистров, щедро вываляв их в пыли.
Крепкий Тогус первым поднялся сам и поднял магистра Грабуса.
– Что это? – спросил он.
– Это Ад сходит на землю, – буднично сообщил старик. – Верно, наш Фабиус исхитрился нарушить Договор.
– А где он сам, этот отступник? – спросил магистр Кебеструс. – Может, Сатана примет его душу, как искуп?
Язык чёрного ветра слизнул половину соседнего «острова», обрушив остатки его в Бездну. Крещёные в ужасе заорали.
– Подождём и посмотрим, – сказал магистр Грабус. – Если камни призвали нас сюда, то здесь и будет вершиться суд. Если нас спросят – мы отдадим отступника.
Фабиус мог бы испепелить бедного мэтра Тибо, но вина многих невинно убиенных и без того слишком тяготила его сейчас. Не сумев облететь живое (живое ли?) тело, он опустился на мост, тяжело осевший под его весом, и пошёл через реку, стараясь не смотреть вниз, ведь волны, такие же чёрные, как ветер, но слегка искрящиеся, почти захлёстывали брёвна.
От воды исходил жар. Фабиус не хотел даже думать о том, загорится ли мост, когда волны достаточно нагреют его? Он сделал последний шаг и ступил на землю, но брег перед ним обвалился и Фабиус прыгнул вперёд, ощущая спиной, как мост рушится в запылавшую воду.
Нет, он не видел этого, но воображение услужливо подсовывало картины, одна страшнее другой.
Фабиус прыгал, земля проваливалась… Он обессилел, пока не ступил на камень, что удержал его и дал собраться волей.
«Камень! – сказал себе Фабиус. – Я вижу дорогу из камня! Ей не страшны пропасти!»
И он действительно увидел дорогу. И ступил на неё. И тут же вдали показалась фигура.
Это была демоница: вёрткая, чёрная с алыми ладонями и губами. Она тащила кого-то, упирающегося, волоком по чёрной земле.
Демоница остановилась и крикнула, но Фабиус не услышал. А чей-то голос произнёс сразу со всех сторон, будто вокруг были стены, и он отразился от них:
– ПОРА! – сказал голос, грозно и радостно.
И завесы мира внешнего упали, а магистр Фабиус увидел себя у входа в пустой каменный зал, чьи стены из сталагмитов бесконечно уходили вверх. Он шагнул и замер у базальтового порога: в лицо дохнуло нестерпимым жаром, а в глазах зарябило от мозаичных плит на полу.
Фабиус сделал шажок взад и как заворожённый уставился на пляску неровных плиток: маслянисто-чёрных и кроваво-золотых. Плитки двигались, менялись местами – или это у него мутилось в уме?
«Это же пародия на церковный пол, – сказал себе Фабиус. – Ложный пол. Я знаю, каким ему должно быть!»
Он вспомнил привычные неподвижные плитки, и пляска увяла. Опал пышущий в лицо жар.
– ВХОДИ, МАГ, – сказал тот же голос. – ШАГАЙ СМЕЛЕЕ. ЧЁРНЫЙ – ЭТО ДОБРО, А ЗОЛОТО – ЗЛО.
Фабиус кое-как шагнул – левой ногою на золотую плитку, правой – на чёрную. Сердце его сжалось от страха, но он сумел не вздрогнуть.
Тут же посреди до того пустого зала возникло железное кресло.
– САДИСЬ? – предложил голос.
– Садись сам, – огрызнулся Фабиус.
Магистру было страшно. Фигуры мозаики так и норовили снова пуститься в пляс, взывая к нему, говоря с его разумом. А он не хотел говорить с плитами на полу!
– МАГОВ СЮДА! – приказал голос.
Откуда-то сверху шлёпнулась огромная длинная скамья, крытая красным бархатом. Она покачнулась, но встала. И сверху же чья-то рука опустила на неё четырёх членов Совета Магистериума.
Это были всё те же Кебеструс, Икарбарус, Тогус и глава их – Грабус Извирский. Магистры были недвижимы и таращились, словно куклы.
– ТОГДА САДИСЬ К НИМ? – предложил голос.
– Мне это не по чину, – отозвался Фабиус, наблюдая, как под железным креслом проявляется камин, полный пылающей лавы. Было бы весело, если бы он сейчас там сидел.
– ТАК И БУДЕШЬ СТОЯТЬ? – удивился голос. – ТОГДА ТЕБЕ НЕТ МЕСТА ЗДЕСЬ!
– А что тебе в этом, невидимый? – нахмурился Фабиус. – Хочу и стою. Это и есть моё право и моё место.
Голос хмыкнул.
На железное кресло упала тень. Она потекла, стала глубже, объёмнее, сгустилась в огромного иссиня-чёрного демона без особенного лица, потому что черты его текли и менялись, словно струи воды или сполохи пламени.
Тело демона было таким же текучим. Фабиус попытался рассмотреть хотя бы, есть ли у появившегося рога, ведь это был явно не Борн, а какой-то здешний Адский правитель? Но глаза у магистра тут же заслезились.
Впрочем, Фабиус не был уверен и в том, что его перенесли в Ад: смертельной жары он больше не чувствовал, не было и таинственного страха, о котором писали в магистерских книгах. Похоже, весь зал этот был не более чем обманом.
И как только Фабиус подумал об этом – картинка перед его глазами закрутилась и осыпалась призрачными осколками.
Магистр снова стоял на истерзанной земле Ренге. И вот тут катастрофа была отнюдь не призрачной. А если кто-то и наводил морок, то постарался он весьма, учтя и запахи, и звуки, и само устройство долины, где в островах посреди разломов читался возвышенный берег и холмы.
«Сатана, – отец лжи, – подумал Фабиус. – Но слабовата, я смотрю, его ложь…».
И тут же огромный демон из языков чёрного огня возник перед ним.
– СЛАБОВАТА?! – взревел он.
Фабиуса опахнуло жаром и вонью.
– Ты злишься, – парировал он нарочито негромко. – У людей это и почитают за слабость.
Повисла пауза. Потом снова появилась скамья с магами. Они зашевелились, завыпучивали глаза, освобождаясь от оков недвижимости.
А ещё Фабиус снова увидел Тиллит. Теперь уже близко. И понятно было, что она держит за шкирку ангистернского беса Анчутуса.
– ЗАКОН О МАГИСТЕРИУМ МОРУМ НАРУШЕН, – мрачно сказал обиженный огненный демон.
И понятно было, что бессмысленно говорить ему сейчас, что закон этот нарушался до дня последнего сотни и сотни раз. Дело было не в самом нарушении, а в нарушении, которое решил заметить он сам. А значит, это и был сам Сатана.
Фабиус стал осторожно, моргая и косясь, разглядывать меняющегося демона. Образ его умерился и стал менее текучим, стало понятно, что сидит он на невидимом троне, а на его коленях у него…. Кошка! И кошка эта магу вполне знакома!
Фурия!
Сатана гладил её, а она металлически урчала. Выходит и Сатана не умеет враз обращать кошек в фурий?!
Фабиус приободрился.
– Он тоже будет свидетельствовать! – Тиллит бросила к ногам Сатаны Анчутуса. – Он знает, что не похищал Алекто!
– ПРИНИМАЕТСЯ! – рявкнул Сатана.
– И мы!
– И мы будем!
– Свидетельствовать!
Черти и бесы повыскакивали из земли, словно грибы после дождя.
– Анчутус…
– Не похищал!
– Это маг! Маг!
– ЧТО ТЫ ОТВЕТИШЬ? – спросил Сатана, уставаясь на Фабиуса.
Мог ли он прочесть мысли магистра? Возможно.
Но были ли они у него сейчас?
Фабиус смотрел и ощущал, что всё в нём замерло, словно естество его – огромная скала и нет в ней пещер. Возможно, таким его сделал страх. А может, сказалась и привычка общаться с Борном. Маг так долго старался ни о чём не думать рядом с демоном, что мысли его стали тяжелы и пусты.
– Признайся! – донёсся дрожащий голос со скамьи, где томились магистры. Кажется, то был голос Грабуса.
Фабиус улыбнулся невольно. Где же всеведение? Где великая прозорливость? Сатана не способен расшифровать мурчание Алекто и пытается запугать слабого человечка?!
– Ты же отец наш? – Фабиус вежливо склонил голову. – Значит, знаешь всё о детях своих. Взгляни на меня? Разве я вызвал Алекто?
Возникла неловкая пауза.
«Вот оно как, – думал Фабиус. – Что за сомнения мелькают на его лице языками пламени? Он не всеведущ? Но неужто невозможность всеведения кроется в отцовстве, и Сатана – не отец нам?»
– НЕТ, НЕ Я ОТЕЦ ВАМ, – прогрохотало и отдалось в небе.
Значит, какие-то мысли Фабиуса Сатана всё-таки мог прочесть.
– Ка-а? – подал жалобный голос Грабус.
– А вот так! – Сатана сбросил с себя сияющие чернотой огни и обратился в демона, вроде Борна, только лицо его постоянно изменялась. – Мы сейчас в мире реальном, и рядом со мной даже вы, черви земные, видите правду! Смотрите! – он раскинул руки. – Таков он, ваш настоящий мир! Мёртвый и страшный! Есть два мира, глупые смертные! Мир реальный и мир слов! В первом лжи нет, во втором – всё есть ложь. Я создал мир слов, потому я – отец лжи! И вы сейчас живы лишь ложью моей! Вашего мира нет! Его нет уже тринадцать веков! Вы существуете в моём мире, который отринули сейчас, нарушив Договор!
Фабиус ощутил, как тело его затряслось, словно он сам был погибающей землёй. Но сдаваться магистр не собирался.
– Я не верю тебе, – сказал он, силясь усмехнуться. – Почему ты не можешь соврать мне? Ты – самый сильный из демонов! Неужели тебе не по силам простая ложь?
– Молчи! – завыл Грабус.
Но магистр Ренгский даже не повернулся в его сторону.
Сатана склонил голову вбок, раздумывая: а не поболтать ли с магом? Ведь он всё равно унесёт сказанное в могилу, так почему – нет?
Лицо изменчивого стало лицом ребёнка, потом старика, беса…
– Сила демона в том, что он видит и говорит истину, – снизошёл Изменчивый. – Я тот, кто видит мир реальным, таким, каков он есть. – Вы же, люди, реального не видите вообще, оттого – лживы. Способен ли ты понять, маг, что настоящий ваш мир погиб? Силён ли ты для такого знания? Вы, люди, живы только моими словами о вас. В иллюзиях этих слов вы строите и рожаете себе подобных. В реальности же – кругом смрад и тьма!
– Это тоже слова! – выкрикнул Фабиус.
Сатана рассмеялся:
– Ты просто не знаешь законов мироздания, как и вся ваша мягкотелая мелочь. Любой мир – и есть Договор. Мир реальный вы разрушили, разорвав договор с ним. Но слова-то остались. И книга Договора о них – цела, оттого вы и живёте в мире моих слов. И всё у вас – слова. Мои слова о вас! Мир же ваш… Реальный мир… Смотри на него! Это он – чёрный, словно выжженная пустыня. Вы раскололи своими игрушками луну, часть которой упала на Землю. Вы были так сильны, что летали там, возле Солнца. А теперь вас, в общем-то, и вовсе нет.
Фабиус посмотрел на солнце, что мучилось в пыли, на чёрную землю под ногами.
– Нет! – сказал он твёрдо. – Я не верю тебе!
– А ты найди мужество посмотреть вокруг и подумать? Вспомни, что есть ваша магия? Формулы из слов? Но из чего она берётся? Что есть плоть вашей магии, если не мои слова о вас? Вы слабы, потому что не знаете настоящей магической речи, что не нуждается в словесных подпорках. Да вы и слова-то пользуете те, что почти позабыли. Остатки слов вашего прошлого мира. Вы позабыли, как мир ваш рухнул и испугал вас. Ваш ум вытеснил неудобное знание. Вы всё, всё позабыли…
Сатана покачал головой, словно бы вглядываясь в картины прошлого, и простёр руки.
– Смотри же, маг, и запоминай, прежде чем погибнешь. Мир есть Договор. Он стоит, пока все делают то, что оговорено между ними и миром. Если вы говорите «не убий», но убиваете – мир не погибнет от первого или второго убиённого вопреки Договору. Мир велик, в нём велика и сила инерции. Но будет и последняя капля. Та смерть, что переломит хребет мира и разрушит всё.
Сатана замолчал, рассмеялся, и продолжал, не замечая, что маги едва живы от страха на своей скамье.
– Да, я не отец вам. Свой мир вы убили, расторгнув этим Договор с настоящим вашим отцом. И тогда я открыл перед вами Великую книгу Договоров, и вы подписались в ней кровью. Нету у вас больше ничего, кроме моих слов и моей книги. Я – ваш приёмный отец, отчим!
Сатана взглянул в небо, как на часы, тряхнул головой.
– Я сказал тебе слишком много, букашка. – Изменчивый опустил своё удивительное лицо и, не мигая, уставился на Фабиуса. Словно тысячи демонов смотрели теперь на мага его глазами. – Отвечай мне – кто похитил Алекто?! Вы нагромоздили здесь слишком много лжи и обмана. Листы Великой Книги дрожат. Назови мне имя виновного, иначе будет разорван и этот Договор с людьми. Смотри же, с чем вы останетесь, если не со мной!
Фабиус смотрел на пламя в глазах Изменчивого, но видел картины выжженной земли, что показывал ему тот. Тысячи и тысячи однообразных картин.
Испуг магистра прошёл, оставив тяжесть в членах: «Я подвластен ему даже меньше, чем Борну, – размышлял Фабиус. – Тот хоть умел прочесть меня, словно книгу. Значит, Сатана – не демон. Он – иное. Может быть, создавшее демонов, но не меня. А сумеет ли он различить в моих словах ложь? Борн говорил, что лгу я отменно. Уж он-то подсказал бы мне сейчас, что я должен солгать!»
– Пойми, маг! – хмурился Сатана, видя, что человечек совсем не раздавлен тем, что он показал ему. – Договор нарушен здесь, на земле! Если мы не накажем преступника –ваш мир погибнет. Смотри – ваша земля становится такой, такой она и была тринадцать веков назад. Она стоит лишь на моих словах. И вся она – есть ложь. А та правда, что у вас осталась – она наша, адская. Туда вы и упадёте. В Ад. На корм моему народу. И они съедят вас всех. Мои дети – жадны, они не умеют длить голод.
– Признайся маг! – выли черти.
– Признайся, – гнусили магистры со своей скамьи.
«Да если б я знал, кто её вызвал, эту дуру Алекто! – злился Фабиус. – Борн всё время покрывал кого-то, но кого? Ясно, что не себя… Да где он, в конце концов?»
– Сначала я хочу увидеть здесь твоего демона Борна! – выкрикнул магистр.
Сатана потемнел, и языки пламени вновь побежали по его лицу и телу.
– Зачем он тебе? – нахмурился Изменчивый. – Он мне не интересен! Он никогда не делает того, что я жду от него!
– Этого хочу я! – Фабиус зримо нарисовал в уме образ инкуба. – Пусть он предстанет здесь!
Сатана зарычал.
Но воздух заволновался, вспучился, и из него соткалась фигура инкуба.
Однако… каков он был!
Весь серый, в сукровице. Его уже почти не сияющее естество истекало сквозь поры и застывало на теле грязными потёками.
Сатана просто вызверился, увидев изгоя.
– Ты не мог выжить в пустоте Междумирья! Ты – мелкий никчёмный…!
– Борн! – радостно воскликнул Фабиус, помогая инкубу дышать: рисуя его в воображении своём сильным и крепким!
– Борн! – испуганно залаяли бесы.
Инкуб озирался, моргая и кривя губы. Он попытался улыбнуться Фабиусу, но узрел Алекто на коленях у Сатаны и покачнулся. Кошка в ответ вздыбила шерсть.
– Да, – покривился инкуб, с трудом ворочая языком. – Это я. Не самый любимый твой сын. И я давно хотел спросить тебя, отец. За что? За что ты проклял меня?
Сатана усмехнулся, разглядывая инкуба, и, словно бы, наслаждаясь его страданиями.
– Ну что ж… – усмехнулся он. – Ты всё равно погибнешь. Узнай же.
Бесы и черти обратились в слух. В Аду ходило множество баек, за что Сатана низверг Борна в холодный Верхний Ад.
– Ты преступил мою волю, Изгой. Ты… разочаровал меня!
Изменчивый встал и, в раздражении, сбросил с колен кошку.
– Я возлагал на тебя большие надежды! Надеялся, что ты, славный древним родом бунтарей, попытаешься восстать против моей власти! Я ждал долго! Но сотни лет сменяли другие сотни, а ты возился с камнями и железяками! Я кинул тебя в верхний Ад, но ты и там не стал бунтовать, чем навлёк на себя новую опалу! Ты обманул меня! Ты был наделён волею и способностью к бунту! Чего же ты ждал?
– Мне не за что было бороться, отец, – печально улыбнулся инкуб – Меня не радует власть над глупцами.
Похоже, слова Борна пришлись Сатане не по вкусу. Он вспух от гнева, и языки чёрного пламени охватили его всего.
– ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ! – взревел он так, что земля и небо едва не перемешались.
– А что я особенного посмел? – удивился Борн. – Сказать, что созданные тобой дети глупее самого глупого человечка? – инкуб рассмеялся окровавленными губами. – Так я скажу и худшее: они лишены воли менять и изменяться. Ты, великий Изменчивый, породил толпу тупых безвольных уродов!
Фабиус с ужасом видел, что Сатана похож уже на единый комок пламени. Жар от него исходил такой, что маг едва терпел его.
Однако Изменчивый почему-то не спорил с Борном. А тот продолжал с усмешкой:
– Воля – это то, чего тебе не воссоздать в полной мере. Она случайна в твоих творениях. Даже в тебе, отец, есть всего лишь жадная воля иметь. Да, я не оправдал твоих надежд, потому что воля во мне иная, не та, подобная тебе, которую ты мечтал видеть в нас. Я понял это во мраке, который готов был пожрать меня. Во мне есть воля не желать, но жить! Любить доброе и злое, чистое и грязное, отвратительное, глупое, но живое!
И тогда Фабиус понял наконец, кто призвал в мир людей Алекто. Понял, кого покрывал Борн и о ком так и не донесла Сатане кошка.
Магистр долгие дни был глупее ребёнка, но мозаика сложилась. И он сказал, стараясь, чтобы голос его звучал громко и уверенно:
– Эй, Сатана!
Даже ветер, бушующий где-то у края горизонта, затих. Сатана обернулся к магу.
– Мне пора признаться тебе! – Фабиус хотел умерить голос, но не кричать ему было трудно, так жгло его изнутри новое знание. – Ты искал похитителя Алекто? Знай – это я… – он помедлил и пояснил, боясь, что его неправильно поймут. – Я, магистр Фабиус Ренгский, вызвал Алекто дабы вступить с ней в магический брак и жить вечно! Я хотел править миром, как ты. Но я осознал твоё грозное величие, Сатана. Я раскаиваюсь и покоряюсь тебе!
Маги неразборчиво залопотали на своей скамейке. Черти радостно завыли. Они ждали, что Сатана растерзает сейчас глупого мага, отомстит ему за Анчутуса! И всё пойдёт по-прежнему.
– Можешь забрать меня в Ад, – Фабиус склонил голову, изображая покорность. – Но скажи сначала, кто же настоящий отец людей?
Сатана, не ожидавший от человека речи, достойной демона, растерянно хмыкнул:
– Твой мир – был мир живой, смертный. Его силы – были силами стихий. Значит, твой мир был договором со стихиями. Может, стихии и породили людей, а может, кто-то шёл мимо, и в следах его проросло семя сорной травы. Важно ли это, если люди, выпустив страшные силы из мельчайшего, уничтожили свой мир? Твердь рухнула. Я успел удержать лишь мир слов. Магический мир. В вашем прежнем тяжёлом мире и магии-то почти не могло проявиться, он был слишком плотен для неё.
Изменчивый потёр ладонью о ладонь, сияние его умерилось. Похоже, он был удовлетворён признанием мага.
– Ну что ж, – сказал он. – Ты развлёк меня, человечек. Не так, как я ожидал, но развлёк. За это я даю тебе ещё пару минут. Прощайся. Ты пойдёшь со мной.
– Но постой… – пробормотал Фабиус, оглядываясь и не видя никаких перемен. – Ведь нужно сначала восстановить Договор? Как же то, что вокруг? Где горы, поля? Реки? Земля не должна остаться такой… Такой страшной. Люди здесь жить не смогут!
Сатана расхохотался.
– Нарушить договор мира слов невозможно, но можно разорвать его, отринуть весь, ведь он и есть ложь. Ты опять изменил свой мир, глупец. Договор отяжелел от ошибок. Его больше не существует. Плодитесь же и размножайтесь теперь, как сумеете! На том, что осталось от вашего прежнего мира! Зато я получу много приятных часов, наблюдая за вашей агонией!
Фабиус в последний раз обвёл глазами берег: обугленная чёрная земля, разломы, чёрное небо…
– А это?.. Всё так и останется?
– Так будет ещё веселей! – осклабился Сатана.
Фабиус внутренне дрогнул.
– Но я… – пробормотал он в ужасе. – Я… обманул тебя…
– Великолепно! – Сатана расцвёл языками радужного пламени. – С точки зрения моего мира – это большое достижение! Вот этот хлам, – он указал на Анчутуса, скорчившегося на земле. – Не способен даже обмануть своего отца! Презренный комок слюны и крови! Никчёмное создание!
Анчутус от презрения Сатаны задымился и рассыпался пеплом.
Тиллит уставилась на Борна, прикидывая, ей-то что делать? Инкуб вроде бы уцелел? Но бунтовать и становиться владыкой мира он почему-то не хочет… А как же она?
Сатана обещал ей, что человечек струсит и обвинит Борна, а Борн взбунтуется! Как же так? А ей? А она?!
Сатана сделал текучий шаг, маня за собою Фабиуса.
– Стой! – прошептал инкуб.
Сатана неспешно обернулся, и вдруг пламя его угасло, и он закричал, что-то прочтя на лице инкуба:
– Молчи!
– Я вижу ветер и говорю с ним, – произнёс Борн.
Чёрный ветер изогнулся и тряпкой лёг к его ногам.
– Не делай этого! Ты же мой сын! – Сатана полыхнул языками пламени, но они снова опали, и он остался стоять пародией на демона, на своё неудачливое дитя.
– Я – изгой, – сказал Борн. – Ты изгнал меня, и я принял изгнание.
Он нагнулся и поднял с земли камень:
– Я вижу землю и говорю с нею!
Сатана вспыхнул радугой, и небо заиграло раскалёнными сполохами.
Фабиус ощутил, что задыхается в волне горячего воздуха, но инкуб лишь хмыкнул:
– Огня мне и не хватало! Я вижу огонь и говорю с ним!
Сатана опал весь и замер недвижной статуей. Потом в теле его открылся огромный рот:
– У ТЕБЯ ВСЁ РАВНО! ВСЁ РАВНО НЕ БУДЕТ ВОДЫ! ЕЁ НЕТ ЗДЕСЬ! НЕТ!
Фабиус шагнул к Борну:
– Бери мою кровь, демон! Я делал опыты: воды в ней – с избытком.
Борн улыбнулся и положил ему на плечо обжигающую руку:
– Я вижу воду и говорю с ней!
Фабиус ощутил, как кровь закипает у него в жилах.
– ЭТОГО МАЛО! МАЛО! – взвыл Сатана. – ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДАЛЬШЕ!
– Я же не идиот, – покачал головою Борн. – Кроме стихий – есть ещё свет и тьма.
Сатана задрожал от ярости, и мир тоже пошёл мелкой дрожью, будто отражение в воде. Солнце забилось и заметалось в пыльном мешке, в который превратилось небо.
– Не успеешь, – отрезал Борн. – Да и Фабиус – есть подобие света, а я и ты – тьмы. Ингредиенты все здесь, у меня!
Борн воздел руки к Изменчивому и провозгласил:
– Я вижу тебя, отец мой, Сатана! Я вижу тьму! И говорю с ней!
Тут уже всё загрохотало и затряслось вокруг. Земля заходила ходуном. Тьма заметалась над ней.
– ТЫ РАЗРУШАЕШЬ НАШ МИР! – взвыл Сатана. – Я ОБМАНУЛ ВАС! ДОГОВОР О МАГИСТЕРИУМ МОРУМ РАЗОРВАТЬ НЕВОЗМОЖНО! ВЫ БУДЕТЕ ПОВЕРЖЕНЫ ВМЕСТЕ С НИМ!
– Почему бы вдруг так, отец Лжи? Смотри же! Твой Договор был нарушен, но я заключаю свой – поверх твоего. Он тяжелее, и ты чувствуешь это.
– ЗЕМЛЯ ДРОЖИТ!
– Это рушатся твои церкви, они из единой тьмы, а земля станет союзом шести. Твои церкви не выдерживают равновесия, отец. Мне жаль. Уйди же прочь!
– Я ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ ТЕБЯ!
Борн пожал плечами: он много тысячелетий был проклят.
А потом из пылевого мешка вышло солнце и ослепило людей. Изменчивый же не вынес устремившихся к нему лучей и сгинул. А, может, ему просто нечего было больше сказать.
– Я вижу свет, – прошептал Борн, не отводя глаз от обжигающего после тьмы сияния. – И говорю с ним.
Фабиус лишь слышал всё это. Свет ударил его по глазам, он не устоял, со стоном опустившись на… песок.
Кругом был просто песок. И былинки сухой полыни под дрожащими пальцами…
А если бы Фабиус сумел открыть глаза, он бы увидел холмы. И дорогу, убегающую в Лимс.
Он тебе помогал всегда, с самого начала. А ты… ты отказался ему помочь, когда ему действительно было надо. Единственный раз, когда он тебя попросил.
Ты испугался. И не надо врать, что будто бы ты испугался за него и только за него — не только. Больше всего ты испугался опять за себя. Что останешься один, если он вдруг окажется неосторожен. И что будешь винить в этом себя и страдать — потом, всю оставшуюся в одиночестве вечность, если вдруг. И ты сбежал. Как последний трус, бросив того, кто считал тебя лучшим другом.
Он дарил тебе чудеса, большие и маленькие, — просто так, ничего не прося взамен, только потому, что тебе так хотелось. Он брал на себя неприятную работу, которой ты не хотел заниматься. Да, ты тоже ему помогал, но не надо лгать самому себе — ты как никто понимал, насколько же это была неравноценная помощь. Для настоящего ангела вовсе несложно выставить благодеянием кражу скота (ведь семья того, кто украл, будет сыта и переживет суровую зиму, а что это, как не добрый поступок?), а вот демонам с деланьем истинных благ намного сложнее. Но он делал. Он наизнанку ради тебя выворачивался, даже по освященной земле прошел, а ты… что делал ты?
Принимал как должное со снисходительной самодовольной улыбочкой. И не уставал повторять: «ну ты же демон!», мол, знай свое место…
Он считал тебя лучшим другом. Обещал прийти за тобой, где бы ты ни был. Звал с собою на Альфу Центавра. Шел к тебе на подгибающихся от горящей машины, да еще при этом и пытался шутить. А ты…
Ты врал ему. Даже тогда. И давил на нужные кнопки.
Так и было!
Не ври хотя бы себе самому.
Угрожать в духе «Я с тобой больше никогда не буду разговаривать» можно только тому, кому ты действительно дорог, кому эти разговоры важны и про кого ты все это знаешь наверняка. Что он за тебя наизнанку вывернется. На что угодно пойдет, лишь бы ты… Ни на ком другом такая угроза бы не сработала, смешная по сути угроза. И ты это знал. И воспользовался.
Ты такой же, как Гавриил, даже хуже, потому что тебе доверяли, против тебя не имели защиты, не возводили стен. Тебе подставлялись, считая другом, — а ты бил в это незащищенное и открытое, к тому же еще и старался, чтобы побольнее, поглубже, чтобы наверняка…
Как ты думаешь, можно такое простить?
Вот именно.
Ты тут единственный непрощаемый, бывший ангел восточной дырки. И это хорошо, что у тебя нет души. Потому что если бы она была — она была бы намного чернее тех крыльев, что столько раз тебя прикрывали.
Он никогда не простит, если узнает.
Нет, не если.
Он узнает. Он должен узнать. Потому что нельзя столько времени врать — и думать, что все в полном порядке. И притворяться, что ничего не замечаешь. И…
— Ангел! Я тут решил зайти без звонка… кстати, что с твоим телефоном? И почему ты сидишь без света?
Вот и все.
Маленький личный апокалипсис. Судный день для одного бывшего ангела, заигравшегося в падение.
Почему он пришел? Почему именно сейчас?
Судьба?
Или та, что играет краплеными картами в Великий и Непостижимый, опять решила все за тебя, понимая, что сам ты так никогда и не сможешь решиться? Это она правильно. Ты бы действительно не решился — сам. Только вот так. Только когда темно, и он…
— Эй! Ангел, ты это чего?
— Кроули! Я… Я должен тебе сказать… Ты меня возненавидишь и будешь презирать, я знаю, и… и никогда не простишь! И будешь прав! Но я все-таки должен…
***
С ангелами сложно. Кроули это знал всегда. Особенно с этим конкретным ангелом — его ангелом. Вот и сейчас.
Кроули щелкнул пальцами, включая верхнее освещение. Азирафаэль всхлипнул и зажмурился, прикрыв лицо рукой. Съежился в углу дивана. На столике — толстая книга обложкой вверх, выглядит подозрительно новой… Ну да, так и есть! Чертов ангел опять читал чертову псевдопсихологическую дрянь про отработку чувства вины. Чертовы мозгоправы, ничерта не понимающие в чертовых ангелах! Чертов ангел с его чертовым безграничным доверием к печатному слову.
Ангелы не привыкли к самокопаниям, они свято уверены в правильности собственных поступков и верности непостижимого плана, это их основа, их суть, их стержень, на котором все держится. Они никогда не рефлексируют, не испытывают сомнений и не впадают в депрессию — во всяком случае, не должны. И потому если все-таки вдруг такое с ними случается, то это для них полная катастрофа. Они не умеют с таким справляться и оказываются совершенно беззащитны. Они не привыкли. Не нарастили кожу. С ними так нельзя, особенно с этим одним конкретным и единственным…
Бог, ну куда же ты смотришь?! Ну почему твою работу опять должен выполнять всего лишь какой-то… Который, между прочим, совсем не по этому делу, да и вообще не то чтобы очень умел.
Так. Спокойно.
Плед, горячий шоколад и коньяк, испытанный способ, не раз помогало. Глупые шутки тоже неплохо срабатывают, но сейчас не тот случай. Тогда — что? Клин клином?
Может быть…
— Ангел, послушай, а… а давай я тебе почитаю? Ну, что-нибудь из твоего любимого. Самого. Если… если ты хочешь, конечно…
История современной Флоры официально счисляется со времен образования колонии-поселения. Планета никогда не входила в колониальный резерв по причине существования здесь довольно развитой человеческой цивилизации. Ученые расходятся во мнениях о ее возникновении, но официальная версия гласит, что эта цивилизация так же выросла на базе колонии. Правда, в возрасте того гипотетического поселения ученые расходятся, приводя самые разные даты. За «колониальное» происхождение коренного населения Флоры говорит география расселения жителей: несколько густонаселенных областей и огромные просторы свободных территорий. Однако так могло сложиться и исторически (см. монографию А. Тонэни «коренные этносы Флоры»). Именно с подачи местного правительства здесь и возникла первое колониальное поселение. С развитием инфраструктуры Солнечной федерации Флора стала играть важную роль в экономике региона и около ста лет назад стала считаться центральным миром целой сети миров периферии. Исторически новую ветку назвали Флорианской…
…Еще одной важной вехой истории стал так называемый «эпидемический кризис» пришедшийся на вторую половину прошлого века. Он ознаменовался крахом экономической системы и поставил под угрозу центральный статус планеты. Тогда важную роль сыграло представительство Бюро космических исследований…
…БКоИ и сейчас оказывает значительное влияние на жизнь планеты, хотя местные силовые органы в последние годы значительно упрочили свои позиции. В первую очередь, это конечно, СПК — Служба порядка и контроля…
Вступительная глава «Путеводителя по интересным местам Флорианской координационной ветки».
«Альенна», 305 г. к. в. (одобрено отделом пропаганды БКоИ на Флоре)
Долгий день, состоящий из мелких склок, выбивания средств на замену кое-какого оборудования, ругани с очередным претендентом на работу в космосе, из вышедших из строя часов в кают-компании, и не прибывшей санитарной инспекции, наконец-то подошел к концу. Капитан «Корунда», потянувшись, встал, потер глаза и вознамерился отправиться отдыхать. Все одно экипаж, тот, что уже набран, пока не прибыл, все плановые работы завершены, а час поздний.
Отдыхать капитан собрался в кают-компании, сама мысль, чтобы идти в каюту, ему претила. Хотя там теперь совсем другая мебель, и свет устроен удобно, под левую руку. А диван в кают-компании короткий.
Наедине с собой можно позволить себе маленькую слабость: быть собой.
Он даже уже почти покинул мостик, когда на дубль-пульте вспыхнул огонек — кто-то просится на борт. Вздохнул, подтвердил прием. Где-то в глубинах корабля из тамбура вышел посетитель. Вот он осмотрелся, вот переступил с ноги на ногу, вот решил немного подождать…
— Поднимитесь на мостик, — предложил капитан по громкой связи.
Он загадал: если гость за пять минут найдет дорогу, то шансы стать членом экипажа «Корунда» у него будут хорошие. Если нет, то разговора вообще не будет.
Гость уложился в одну минуту. Ровно столько требуется, чтобы спокойным шагом, не плутая, дойти от шлюзов до мостика.
Этот новый претендент оказался неопределенно молод, среднего роста, темноволос. Капитану сразу не понравился взгляд. В чем тут дело, было пока не ясно, может в том, что гость предпочитал смотреть в переносицу собеседнику. Словно прицеливался.
— Здравствуйте.
Капитан пожал протянутую руку, представился:
— Димыч. — И пояснил, чтобы не возникало лишних вопросов — фамилия.
Гость усмехнулся:
— Седых. Тоже фамилия. Вы — капитан?
— Капитан «Корунда» Дмитрий Евгеньевич Димыч. А вы…
— Врач. Меня пригласил Валентин Александрович Калымов.
Димыч еще раз внимательно посмотрел на гостя, заметил:
— Вак редко дает рекомендации. На моей памяти такое чудо случилось всего единожды.
— Возможно. Я пока мало с ним знаком.
— Успеете пообщаться. Теперь часто придется. Раньше в космосе работали?
— Приходилось. Но уже чуть больше года постоянно сидел на планете.
— Причина ухода?
— Так сложилось.
Димыч немного подождал, не последует ли более развернутый ответ. Но новый член экипажа оказался неразговорчивым. Оно и к лучшему. Хватает болтунов.
— Пойдемте, я вас официально зарегистрирую. Ваше имя полностью…
— Игорь Петрович Седых. Вот моя карточка.
Игорь Седых, вспомнил Димыч. «Ахилл — 12». Интересного кукушонка мне подбросил Калымов. А все-таки, что там было на самом деле?
Игорю капитан понравился. Он, конечно, понимал, что первое впечатление не всегда бывает верным, но прежний опыт работы в космосе давал богатую пищу для сравнения. Димыч был подчеркнуто корректен и ни разу не дал повода почувствовать себя просителем. Сероглазый блондин ростом на полголовы выше самого Игоря, Дмитрий Евгеньевич держал себя в хорошей спортивной форме. С таким, конечно, не станешь пить после рейса и болтать по душам, но зато велика вероятность, что в критической ситуации он не подведет. Впрочем, посмотрим.
После процедуры официальной регистрации и всех необходимых отметок в судовых документах, Димыч спросил:
— Останетесь на борту, или… мы на базе еще какое-то время постоим. Из девяти членов экипажа пока реально существуют только пять, включая вас и меня. Трое прибудут завтра. И я жду оборудование для контрольного отсека в трюм. Если не доставят, могут возникнуть проблемы на погрузке.
Игорь кивнул:
— Останусь. На базе у меня дел нет. Так что останусь.
Капитан проводил нового врача до каюты. Пояснил:
— Я там немного прибрался, но что-то осталось. Если будет мешать — выбрасывайте смело. Ну, располагайтесь.
— Хорошо.
В каюте и вправду навели видимость порядка. В углу стояла небольшая коробка с личными вещами прежнего обитателя, на кровати лежал запечатанный пакет чистого постельного белья. Игорь раскрыл тумбочку. Пусто. Только в выдвижном ящике женская подвеска в виде ящерицы. О том, что раньше в этой каюте жила женщина, говорили и другие признаки. Подушечка душистых трав, заблудившаяся в недрах раздвижного шкафа, забытый в душевой кабинке гребешок. В столе нашлось несколько музыкальных друз. Ни планшета, ни другого устройства активации в каюте не было, так что не послушаешь. Игорь подумал, и оставил их на прежнем месте. Судя по поведению капитана, прежняя хозяйка вряд ли собиралась возвращаться за забытым добром. Значит, так или иначе, то, что лежит в коробке, однажды окажется выкинутым. Но остается маленький шанс «а вдруг». Если она объявится, ей будет приятно.
Застелив постель, Игорь понял, что спать ему совершенно не хочется. Помаялся пять минут, вышел в коридор. Там было темно и мирно. Жилой отсек на «Корунде» оказался куда меньше, чем на грузовике «Ахилле». Пять кают с одной стороны, пять напротив. Одна дверь с торца ведет в кают-компанию, другая — к трапам и грузовому лифту. Игорь помедлил у своей двери, вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Дверь капитанской каюты ничем не отличалась от всех прочих. Не пробивался из щелочки тусклый свет, не раздавались приглушенные звуки. В кают-компании горел ночник. Игорь на цыпочках подошел, заглянул. Димыч лежал в неудобной позе на коротком диванчике, укутавшись пледом. Спал.
Пожав плечами, доктор прикрыл дверь и отправился на поиски своего кабинета. Все-таки, какое счастье, что планировка большинства космических кораблей похожа. Если бы не это, искать дорогу пришлось бы долго. Медицинский отсек размещался палубой ниже. Впрочем, зря Игорь сюда спустился. Без ключа в кабинет не попадешь, а ключ у капитана. И темно здесь. Завтра. С кораблем будем знакомиться завтра.
Возвращаться в каюту не хотелось тоже, козырной диванчик в кают-компании занят капитаном, так что туда соваться будет невежливо, но можно сходить в рубку связи, там наверняка есть терминал открытого доступа. Игорь понимал, как мало шансов найти Сашку вот так, из космоса. Но не попробовать было выше всяких сил. Да и любопытно, чем закончилась история с поселком пен-рит.
Через два часа, уставший и ничего не добившийся, Игорь вернулся в каюту. Завтра первый рабочий день. Надо быть в форме.
республика Магерия, город Варна
25 Петуха 606 года Соленого озера
— Не дело это, леди, — в десятый раз проворчал возничий, но все-таки остановил повозку. Адельхайд выбралась на мостовую, вскинула голову. Помост возвышался вдали, два тела болтались на виселице с прошлых дней, расклеванные птицами, отвратительно воняющие даже от края площади.
Ада прикрыла глаза, шагнула вперед. Здесь не было особой толпы, так, десяток стражников да пара десятков любопытствующих. Это ведь не казнь перед праздником, куда собирается толпа, и даже не обещали ничего зрелищного вопреки надеждам Ланге и Кайзера. Чуть более, чем простая рутина, куда родители приводят детишек, чтобы наглядно показать, почему нужно слушаться маму. Адельхайд оправдывало разве что то, что все думали, будто именно Гирей спланировал все ограбления.
Даже он сам так думал.
Она взглянула на небо сквозь пальцы. Малое солнце уже коснулось большого, скоро они сольются в одно.
Свадьбы любили назначать на полдень. «Как светила, что дарят нам свет, соединитесь вы вместе, и союз ваш будет освещен птицами».
Она много раз слышала церемониальную речь. Монахи читали страницу из книги на свадьбах братьев, некоторые вдохновенно, другие занудно, и никто не желал объяснять, как эта красивая метафора соотносится с засухами или тем, что в полдень не стоит показываться на улице без головного убора, если не желаешь потерять сознание.
Адельхайд оделась так, чтобы легче было говорить с братом, когда она приедет — девичий платок поверх косы, самое простое из платьев. Образ вне возраста и почти вне богатства, если не присматриваться к тонкости илатского кружева и гладкости ткани. На нее все же оглядывались, но скорее с уважением, чем с любопытством.
Брат грозился назвать ее сумасшедшей, блаженной. Адельхайд уже знала, как и это повернет в свою пользу, если придется. По крайней мере, костюм птичьей девы ей явно удался.
Ветер качнул трупы повешенных, Ада прижала к носу платок с каплей духов. Шло время, болели пальцы ног в тесных, пригодных только для поездок туфлях. Но все же наконец его вывели — их. Фридхен и ее старший сын тоже были здесь. И Гирей. Широкая тюремная рубашка на нем была тонкой и выгоревшей почти добела.
— Женщина, нареченная Фридой, обвиняется…
Ада смотрела. Сглотнула, когда на шею надели петлю.
— Отвернись, Рольф, — успела велеть Фридхен, когда из-под нее выбили табурет.
Эта смерть была хуже смертей Аластера и Клауса. Те были быстрей. Чище. Кровь до какой-то степени красива, как и работа магического дара.
Впрочем, он ведь тоже задохнулся. Просто тихо, сидя в своей комнате, а не дергаясь на веревке.
— Мам, а почему эта тетя не описалась?
— Потому что на ведро заранее сходила, — назидательно объяснила женщина совсем рядом.
Если веревка рвется, второй раз не вешают — вспомнилось вдруг. Если бы Ада подумала вчера, пришла, договорилась!..
Нет. Веревку принесли из тюрьмы, невозможно было зачаровать ее заранее.
Захрипел в петле Рольф, его дернули за ноги, чтобы скорей затих. Наверное, это считалось милосердием. У него ведь даже усы еще толком не росли.
— Мужчина, нареченный Гиреем по прозвищу Безродный, обвиняется…
Он улыбался, слушая длинный список своих преступлений. Смотрел в небо. Его могло спасти разве что птичье чудо, но Адельхайд не умела творить чудеса. Она была просто писательницей и немного поэтессой.
Шаг на табуретку, Гир сам надел петлю на шею.
Нет. Нет.
— Мам, он красивенький…
— Тш, глупая! Что, хочешь себе такого старого мужа? Вот и молчи, а то еще услышит господин судья.
Старого мужа?.. Ада рванулась вперед.
— Я беру этого человека в мужья!
Дева, чистая телом, может уравновесить грязь преступника, взяв его с помоста, если движут ей лишь птицы, но не знакомство с ним. Адельхайд совсем забыла про это правило, его же никогда не применяли на самом деле! Еще щелчок и стало бы поздно вспоминать.
— Вы утверждаете, что никогда не были замужем? — все вокруг смотрели с сомнением, но стражник у края все же подал ей руку, помог подняться на помост.
— Да. Можете проверить по записям монастыря и моей семьи. Я — леди Адельхайд Зальцман.
— Вы никогда прежде не видели друг друга?
Она покачала головой, Гир смотрел с веселым недоумением.
— Никогда, клянусь птицами! — Вынырнул из петли, спрыгнул с табуретки, тут же красиво опускаясь на колени. Ему никто не мешал. — Да благословят вас птицы и сам Создатель, леди Адельхайд.
— Ада. Зови меня Адой.
— Что будет вашими обручальными браслетами? — домогался судья.
Адельхайд растерянно оглянулась, но толпа, сильно увеличившаяся за прошедшие щелчки, помогла — протянула на выбор и кусок веревки, и кожаный шнурок, и даже настоящий медный браслет. Потрясающе равнодушный монах, провожавший к птицам преступников, уточнил:
— Если вы окажетесь нечисты, брак будет расторгнут, а ваш муж казнен.
Нудно начал читать благословение, пропуская целые куски.
Только когда Гир завязал на ее руке плетеную ленточку, которыми подвязывали волосы мастерицы, Адельхайд осознала, что происходит. Фыркнула, прикрыв рот, надела на запястье друга маленький, явно женский браслет.
Она столько бегала от свадьбы — и зачем? Чтобы теперь выйти замуж на виселице, под сенью четырех трупов?
Брат ей этого не простит.
***
магреспублика Илата, город Илата
16 Петуха 606 года Соленого озера
На лицо снова посыпалась пыль — щелястые доски обрешетки не спасали от крошащейся от старости седой соломы. Под ухом пищали мыши, устроившие гнездо в матрасе задолго до того, как сюда решили положить Роксана.
Он скользнул взглядом по комнате, повернул голову, выдохнул свербящее в носу крошево. С трудом сел.
Очевидно, музыка прервалась, если он был способен мыслить. Но почему?
Память словно провалилась в глубокий колодец, в котором, как ни старайся, не разглядишь дна. На той стороне веревки Роксана явно не ждало ничего приятного — что не отменяло необходимости добыть эту условную воду, иначе он не поймет, как действовать дальше.
Для начала стоило хотя бы встать. Тело болело так, будто ночью ломали его, а не разум, на языке держался горький привкус. От чего?
Роксан вспомнил. Упал на четвереньки, прижимая ладонь к животу.
Его долго тошнило, хотя желудок был пуст. Роксан вытер нити вязкой слюны, оглядел себя — одежда была в порядке, застегнута на все пуговицы. Словно чужие липкие прикосновения — больше, чем прикосновения — ему приснились.
Он все же встал, опираясь о стену. Убрал волосы с лица. Понял, что у него трясутся руки.
Отвратительно.
Где сейчас банда?
Обрывки допроса и того, что было после него, медленно выстраивались в цепочку. Роксан решил не ждать, пока память восстановится полностью, добрался до дверного проема, выглянул.
На лестнице было пусто, а внизу достаточно тихо.
“Бунт” — словно иглой вонзилось в спину. Сейчас на рынке должен быть бунт. Судя по тому, что здесь никого, уже начался. Возможно, музыкант не смог удержать две сильные мелодии одновременно.
Почему Роксана не убили?
Вспомнилось, как после… того, что сделали бандиты — их лица словно отпечатались на веках, и в этом был единственный хороший момент — Роксан точно знал, кого именно желает найти и убить, — музыкант сидел рядом, вытирал его мокрой ветошью и давал прополоскать рот.
Не помогло. Однако больше его не трогали.
Приказал другим не входить, а сам забыл о пленнике? Он очень юн, этот Витам, но все же это маловероятно. И в любом случае не забыл бы Алан Макгауэр.
Роксан крепко взялся за перила, спустился так тихо, как мог. Теперь улица.
Солнца уже сошлись, однако со стороны каналов не было видно зарева. Хорошо. Значит, Кит справился. Вся тайная служба справилась.
В отличие от Роксана.
Он тяжело привалился к стене, стараясь дышать ровно. Музыка исчезла, но он все еще был под каким-то воздействием. Сахар? Вероятно, да, слишком усиливалось все, что Роксан чувствовал.
Нужно было добраться до Ямба. Они наверняка уже занимаются вопросом, как снять это. Роксан все еще может до какой-то степени осознавать себя и значит, может быть полезен.
Ему не нравилось, как работала его голова.
Вся ли банда участвовала в бунте? Кажется, нет. Помимо Пита, которого они с братом похитили, один был ранен. Вероятно, он где-то в квартале. И еще Алан. В банде не знали, что он маг, считали странствующим ученым, менестрелем, который помог Витаму с музыкой. Он не собирался идти на площадь.
Роксан шел тропами между стоящих вкривь и вкось домов, предполагая, что рано или поздно выйдет из этого лабиринта, когда услышал шорох за стеной. Замер, осторожно заглянул за тканевый полог.
В теории два мага, тем более одного направления дара, должны сражаться честно, в идеале соблюдая дуэльный кодекс. Даже во время заданий на территории Тривера Роксан придерживался определенных правил — в том числе не нападал со спины.
Однако он все же не был самоубийцей.
Бесшумные движения Ольги получились сами собой, привычка Джейн помогла ловко ухватить самый увесистый из ближайших предметов — пузатый горшок. А огреть величайшего поэта севера по голове Роксан мог и своими руками.
Тот свалился без единого звука.
На миг пришло осознание — Роксан сам хотел бы лечь на пол и просто ждать; не важно, чего. По спине прошла волна дрожи, ясно вспомнилось, что случилось, когда он так лежал и ждал, не имея возможности даже шевельнуться по собственной воле. Хуже. Должен был выполнять любые приказы.
Снова затошнило, но он только взвалил Алана себе на спину, как мешок, ухватил за свисающие руки. Груз оказался немногим легче самого Роксана, но выбора было немного. Бросать триверского шпиона без присмотра он не собирался.
Достаточно того, что банда совершила эту ошибку с ним самим.
***
там же
Кит сидел на складе, временно превращенном в филиал не то Золотого гуся, не то особняка О’Флаэрти. Им даже поднос еды принесли из соседнего трактира для полного сходства!
Правда, есть никому не хотелось.
Шеф колдовал над связанным музыкантом, устроились на бочках Роша и девушка из разведки, представившаяся Мойрой. Все музыканты и поэты тайной службы работали на площади. Ну как, работали. Пытались снять или хотя бы скомпенсировать мелодию этого мелкого гения. Судя по тому, что никто еще не влетел на склад с радостными воплями, получалось паршиво. Вернее, не получалось никак.
— Он завязал музыку на вкусовое ощущение, причем так, чтобы она пробуждалась сама при повторении этого вкуса, — успела поделиться злая, как сто тысяч гусей, Меган. — Гений хренов! Мало того, что мелодия наверчена этим его придурочным способом и звучание не восстановить никак, так еще мы к ней подобраться можем только пока жертва ест сахар!
Переводилось это все так — или мальчишка сам снимет свой шедевр с толпы, или у Илаты есть сотня качественных, совершенно безнадежных безумцев. Держать их под постоянной музыкой для компенсации, во-первых, рискованно, во-вторых, надо десяток музыкантов только на это посадить, а в-третьих, сила мелодий быстро выветрится. Обеспечивать зависимых дозой сахара раз в пару дней не выйдет тоже — никаких полей и денег не хватит его в таких количествах производить.
— Пустите! Там моя жена…
В заднюю дверь склада ворвался мужчина, по виду слуга. Люди постоянно пытались попасть на площадь, кто из любопытства, кто беспокоясь о близких. Мойра с унылым лицом встала с бочки.
— Вашей жене оказывают помощь, вы там можете только помешать. Займитесь пока своими делами.
— Дайте хоть взглянуть, — взмолился мужчина. — Я увижу, что она жива и тут же уйду!
Мойра глянула на Ямба, но тот был погружен в долгий, знатно закрученный сонет, которым сейчас обрабатывал Витама. Кит подошел вместо шефа.
— На площади опасно — вы можете заразиться сами, как ваша жена. Даже выглядывать, даже ненадолго. Я понимаю…
— Да что вы можете понимать!
Мойра предупреждающе взяла мужчину за плечо, Кит лучезарно улыбнулся.
— Мой брат сейчас неизвестно где, заражен тем же самым и скорее всего вообще мертв. Я понимаю.
Это еще если не вспоминать о Хоуп. Про ту Кит хотя бы точно знал, что она жива и относительно в порядке. В последний раз она тихо плакала, так как не могла увидеть Шея. Кит не представлял, как будет объяснять, что его вообще никогда не существовало.
Однако признание на удивление помогло — любящий муж неизвестной женщины смешался, извинился и даже ушел сам, без ускоряющего пинка. Роша присвистнула:
— А ты молодец!
Кит только хмыкнул, возвращаясь на облюбованную бочку. Сгорбился.
— Тошно, что даже если мы снимем мелодию, всех не вернуть.
Кого-то затоптали в давке, кем-то пытались прикрываться бандиты, когда Ида сдала музыканта и остальные решили сбежать. Один раз в самом начале толпа сумела все-таки прорвать оцепление, и люди Сагерта предпочли надежный способ их остановить.
— Роксан из наших, — зачем-то сказала Мойра. — Он так просто не сдохнет.
Кит дернул головой в сторону двери.
— Там лежит четырнадцать трупов. Даже если мой брат не станет пятнадцатым, это все равно на четырнадцать больше, чем должно быть.
— На тринадцать. Один из банды.
— Плевать. И еще в трущобах очень много людей убили. Я даже не знаю точно, сколько, — обернулся к Витаму, хотя тот сейчас ничего не слышал, бросил: — Этого ты хотел?
И едва не свалился с бочки, когда мальчишка одарил его мутным взглядом исподлобья.
— Совет все равно падет. Если не моими руками, то позже.
Обмяк, завалился набок с остановившимся взглядом. Роша протянула шефу флягу с настоем — свою он уже израсходовал, теперь выпил залпом вторую.
— Алан его защитил от поэзии? — спросила Мойра.
— Нет, — Ямб покачал головой. Подумав, запил настой обычной водой. — Разве что основным принципам сопротивления научил, но оды не его специализация. У нас просто очень упрямый и талантливый ребенок. Сонет должен привязываться к его восприятию мира, иначе скатывается, как с гуся вода. Что вы, собственно, и имеете удовольствие наблюдать.
Кит посмотрел на шефа растерянно, перевел взгляд на Витама. Он не знал, что поэзии вообще можно всерьез сопротивляться!
Ямб черкнул быструю оду, сдобрив ее глотком воды. Мальчишка хватанул ртом воздух, тут же сурово нахмурился. Кита он бесил уже до дрожи. Ему что, нравится, что от него зависит сотня жизней?
— Пришли в себя, молодой человек? — спросил тем временем Ямб. — Хорошо. Мы с вами в одинаковом тупике — я могу сломать вас эпиграммой, чего вы явно не хотите, но вы тогда собственную музыку не одолеете. А вы можете доблестно молчать и домолчаться до пыточной, которая, впрочем, скорее всего придет к тому же эффекту, что и эпиграмма, но в более длительной перспективе. Страх и боль, знаете ли, не лучшие чувства для музыкального дара.
— Вам нечем меня шантажировать, — уверенно отбил Витам. — Покойнику неважно, есть ли у него дар.
— Как насчет жизней ваших товарищей?
Мальчишка дернулся, тут же упрямо поджал губы.
— Мы все знали, на что идем и были готовы умереть.
— Какой суши тебе надо? — в лоб спросил Кит. — Чтобы сотня человек, которых ты отравил, просто умерла?!
— Кто знает, — он блекло улыбнулся, — что еще может случиться. Их много, они вас ненавидят. А если вы убьете всех, их друзья и семьи уничтожат вас даже без моей музыки.
Кит отвесил мальчишке пощечину, рявкнул уже из объятий Мойры:
— Ты говорил, мы используем их, а что ты делаешь?! Хочешь пожертвовать чужими жизнями ради чего? Ради еще большего числа смертей?!
— Ради будущего, — у него страшно звенел голос. Искренним вдохновением. — Ради страны, свободной от вашей деспотии! Вы слепы, заперлись в своих каналах и не желаете знать, каково простым людям. Так эти люди придут к вам сами!
— Побереги речи для площадей, — очень мирно посоветовал Ямб. — Ты слеп ничуть не лучше нашего и крылья у тебя из тряпок.
— Я знаю. И я не говорю, что я птичий посланник. Но люди должны взять то, что их по праву.
— Люди сами могут решить, что они хотят и что они должны, — хмыкнул Ямб. — Во дворце, между прочим, жалобы от населения принимают в дни соловья. Пришел бы да написал.
Глаза мальчишки сверкнули.
— Вы знаете, что еще нужно, чтобы тебя хотя бы пустили во дворец к столу с жалобами?
— Не представляться бастардом О’Доннеллов, — серьезно кивнул Ямб. — Согласись, это было весьма глупо.
— Я не выбирал свою мать! Это истина, которая просто колет ей глаза! Но я заставил себя заметить!
Кит вышел со склада, яростно хлопнув дверью. Прижался макушкой к стене, вдохнул глубоко.
Этот Витам на самом деле был во многом прав. Методы у него были отвратительные, да и чего ждать от мальчишки, которым управляет триверский шпион. Но вообще Илата правда сама вырастила оружие против себя.
Нужно было попытаться сделать так, чтобы больше этого не повторялось. Кит встряхнулся, собираясь вернуться на склад, но заметил фигуру на другом конце площади. Выдохнул:
— Живой!
Засмеялся, бросился вперед, желая обнять, но Роксан вместо этого свалил ему на руки тело со спины. Кит едва не уронил его, поняв, что держит Алана, чтобы его птицы, Макгауэра.
— Где Ямб? — голос у брата был такой, словно он правда из могилы восстал, а не только Кит его сто раз мысленно похоронил. — Я знаю, как заставить музыканта сотрудничать.
***
королевство Цергия, приграничная пустыня
18 Петуха 606 года Соленого озера
Небо было зеленым.
— Как красиво!
Эрик вскарабкался на вершину дюны, запрокинул голову. Рагнар не спеша поднялся следом, огляделся. Протянул руку:
— Там руины. Можно переждать жару.
— Ага!
Рагнар не смог сдержать улыбку, когда мальчишка легко бросился вперед, промчался по крутому склону. Это было глупо, конечно, так же, как его манера рисовать, не упрощая. У них остался лишь глоток воды в одной фляге, если они не выберутся из пустыни за следующую ночь, вряд ли они смогут идти дальше. Но Эрик, кажется, вообще не думал, что все еще может умереть.
Когда-то здесь была деревня, но стены домов давно растрескались, многие крыши провалились. Под странным небом они тоже казались зелеными, текучими, как миражи. Рагнар никогда не заходил так далеко и не знал, чего ждать, но было очевидно — даже если колодец, наверняка бывший здесь, не пересох окончательно, вода из него в лучшем случае поможет путникам продержаться еще один день.
Порыв ветра толкнул в спину.
— Учитель, — тихо, благоговейно позвал Эрик, замерший между домами. — Это же дождь.
Рагнар поднял голову, моргнул тут же, когда на лоб упала крупная капля. Громыхнуло, снова пронесся ветер, и на землю рухнула вода.
Он упустил несколько мгновений, зачарованный невозможным, потом все же сорвал плащ, расстелил.
— Эрик, нужно собрать воду!
Оказалось невозможно перекричать этот грохот, но хотя бы его одежда должна была им послужить. Узел кушака спекся за прошедшие дни, Рагнар пытался распутать его, когда на плечо легла незнакомая ладонь.
— Не бойся. У меня довольно питья для вас.
Он отшатнулся, оглядываясь. За спиной щурилась в небо старуха с кирпичного цвета кожей и такими глубокими морщинами, что казалась едва ли не ровесницей деревни. Вода текла по причудливой плетеной жилетке, капала с перьев.
— Добрался все-таки, мальчик, — она посмотрела на него с мягкой гордостью. — Сумел наконец. Хорошо.
Как Рагнар мог слышать ее тихий голос, когда вокруг гремело так, словно небо решило упасть на землю? Женщина усмехнулась, он проследил ее взгляд, скользнувший над его плечом.
Эрик, конечно. Ученик кружил на открытой вершине поднятого к небу холма, смеялся, раскинув руки.
Жил. Не пытался выжить, как привык сам Рагнар.
Хорошо, что он с ним. Может быть, пустыня старается оберегать беглецов, но Рагнар хорошо знал, как часто человек выигрывает у нее. Слишком много раз он был этим человеком, чтобы теперь позволить себе верить во что-то иное.
Когда он обернулся, старухи не было, как и следов на песке, которые она могла бы оставить. Впрочем, неудивительно. Никто не может выжить в заброшенной деревне, так же, как никто не может перекричать ливень. Это был просто мираж, они и раньше иногда являлись ему.
Хотя обычно выглядели иначе и появлялись в полдень.
Все кончилось так же быстро, как началось, небо поблекло, снова засияло двумя раскаленными светилами. Рагнар поднял пропитанный водой плащ, начал отжимать над флягой.
— Как хорошо! И смотрите, что я нашел, — на вытянутых руках Эрик держал небольшую, плотно закупоренную амфору. — Лежала в доме, вон в том. Она, наверное, раньше была закопана, но ветер унес песок.
— Отожми воду с одежды во флягу, — велел Рагнар. Закончил со своей, осторожно взял амфору. Раскачал пробку.
Из темной глубины пахнуло прохладой, Рагнар коснулся губами горлышка, наклонил, проверяя.
— Ну что? — Эрик от нетерпения разве что не приплясывал вокруг. — Вода?
— Молоко, — ответил Рагнар. — Свежее.
Потер крошащуюся, явно очень старую пробку, оглянулся.
Никого не было в деревне, только ветер носился между домами, свистом напоминая старушечий смех.
Я закружилась вокруг пирамиды, бессистемно указывая то на одну, то на другую скрижаль. Гавриил и Люцифер, добровольно взявшие на себя роль гидов, всячески старались мне услужить, давая справки о содержании очередной таблички.
— А что хранится здесь?
— Подборка «Заповедей Господних», — пояснил Гавриил. — Всего семь тысяч семьсот семьдесят семь. Желаешь прочитать?
Семь тысяч семьсот…
— Пожалуй, воздержусь. С меня достаточно грехов…
Внизу, в Эдеме, по земному времени ночь подходила к концу, свет звезд терялся в серых предрассветных сумерках, а я сумела просмотреть лишь тысячную часть скрижалей. Некоторые находки вселяли ужас. Из Гигантской Энциклопедии «Виды наказаний» и учебного пособия (такого же гигантского) «Природные катаклизмы как способ перевыполнить план по сбору душ» мне удалось осилить лишь несколько глав. Чудовищные порождения коллективного труда моих отпрысков без сомнения доказывали, что человечество ждут темные лихие времена.
Ближе к утру меня ожидало еще одно любопытное открытие. Если раньше я думала, что ангелы и демоны собирались печься о телах и душах исключительно человеческого стада, контролируя каждую их мысль и каждый вздох, то сейчас с удивлением поняла: своих собратьев они планировали держать в не менее ежовых рукавицах и на коротком поводке. Разделы, посвященные правилам, срокам, методам работы Ада и Рая были бесконечными: «Должностные инструкции демонов высшей категории», «Нормативы на использование чудес резидентами Ада и Рая», «Требования к трехмерным оболочкам резидентов», «Список опций оболочек», «Делопроизводство в Раю»… Таким количеством скрижалей можно было вымостить дорогу от Земли до Солнца.
Но не буду нагнетать обстановку и кривить душой, изредка мне попадались тексты, вызывающие откровенный смех. А как еще можно отнестись к научному трактату «Хочешь стать успешным демоном — спроси меня, как»? Охота же было Метатрону записывать подобную белиберду. Сколько табличек извел попусту.
Иногда я задумывалась: а есть разница между ангелами и демонами, кроме цвета крыльев? Ведь представители обеих сторон были жестоки, черствы и не брезговали пользоваться откровенно мошенническими схемами. Взять хотя бы Инквизицию… сначала бонусы за борьбу с ересью получал Рай, а чуть погодя инквизиторы, боровшиеся с ересью, должны были в полном составе отправиться в Ад. Хитро придумано! Хитро…
Самую вершину пирамиды я оставила на закуску. Так-так-так… Что тут у нас? Какой-то Армагеддон… Да чтоб вас!
После прочтения скрижалей у меня чуть не случился гравитационный коллапс. Я еле удержалась от проклятия. Кому, спрашивается, в здравом уме придет в голову творить такое?
— Будьте любезны, дети мои, объяснить мне, почему ваш план заканчивается на столь печальной ноте?
— Печальной? Где ж печаль? Тут все логично, Всевышняя! — Гавриил оживленно порхал вокруг меня. — Должны же как-то мы поставить точку в тысячелетнем споре между Добром и Злом. Армагеддон — это есть наш последний и решительный бой.
— Не продолжай, концепция ясна! — Я брезгливо поморщилась. — Шесть тысяч лет две ваши Конторы будут коварно парить мозг наивным смертным, заманивая их в свои тенёта, гордясь количеством заполученных душ, а в итоге все равно случится Армагеддон, где человечество погибнет! — От возмущения подо мной дрожал и кренился престол. — Ваш план — одна большая фикция! Оправдание для очередной войны. Какая разница, кому достанется победа в грядущей битве, если людей уже не будет… Разве я оставила вас присматривать за Землей, чтобы вы уничтожили все через шесть тысяч лет?
Вот что бывает, когда сначала ты имеешь прекрасный план, а потом отдаешь бразды правления в чужие руки, и план начинает иметь тебя.
— Но, Боже, без финального сражения как же мы выясним, кто победил? — настойчиво гнул свою линию Гавриил.
Я не стала спорить с ангелом. Гнев сделал свое дело. Меня осенило, как выпутаться из этой дикой ситуации. К чему слова. Переубедить крючкотворов я не смогу и за века. Но вот перехитрить…
— Хотели вы услышать мнение Бога… Что ж, вызывайте Метатрона, я озвучу свой вердикт, а он запишет.
Гавриил и Люцифер дружно щелкнули пальцами…
— Э-э-э, Метатрон… — Вид ангела привел меня в смущение. — А где твои перья? — спросила я, рассматривая лысые огрызки за его спиною.
— Поисписал, Всевышняя, — стыдливо пряча потрепанные крылья, молвил Метатрон. — Скрижалей было слишком много.
Ощипанный секретарь мне ни к чему. Нужно исправить положение. Вернув ангелу подобающий статусу внешний вид, я чудеснула ему в подарок Вечное перо.
— О-о-о, спасибо, спасибо, Боже, — просветлев ликом, рассыпался в благодарностях Метатрон.
— Ну-с, а теперь приступим к подведению итогов. Записывай, сын мой, — кивнула я ему. — Список «Смертных грехов» урезать до семи, из «Заповедей Божьих» оставь, пожалуй, только десять пунктов. Вот список, — Я протянула Метатрону малюсенькую скрижаль.
— Мы против, Боже! — взвились Люцифер и Гавриил. — Ты же сказала ранее, что за планетою приглядываем мы, а слово Создателя — закон!
— Слово есть слово, назад его забрать я не могу, вы правы, но вот урезать кое-где ваши аппетиты — запросто. Весь план, конечно, я не собираюсь править. Для этого нужны тысячелетия. Так что не вижу смысла торговаться по пустякам. Сойдемся на семи и десяти! Спор окончен… — И, намекая, что с Создателем чревато пререкаться, я покрылась огненными зигзагами молний.
Намек из молний заставил-таки отпрысков благоразумно прикусить языки.
— Что же до остального вашего Плана — быть по сему! — Ангелы и демоны от восторга чуть не опрокинули мой престол. — Но с учетом маленькой божественной поправки… — Я посмотрела на радующихся отпрысков с иезуитской ухмылкой. — На каждой святой скрижали (читай: гр’б’нн’й) в колонтитуле допиши-ка, сын мой, пару мудрых изречений: «Пути Господни неисповедимы. Замыслы Божии непостижимы».
Юриспруденция — коварная наука. Одной простенькой фразой можно пустить по звезде любой Величайший План. Но пребывающие в эйфории ангелы и демоны в моей поправке подвоха не узрели. Детишкам было невдомек, что прямо под их носом я провернула штуку под кодовым названием «уловка-22»*. Вот так, засранцы. Теперь любая ваша писанина не стоит выеденного яйца.
— О, Всевышняя, отлично сказано. И как умно! — пришел в экстаз от моего изречения Гавриил.
— Какая глубокая мысль! Прекрасно! Великолепно! — со всех сторон вторили Гавриилу ангелы и демоны.
Посмеиваясь про себя, я наблюдала, как Метатрон спешит увековечить очередную божественную мудрость. Осталось подождать шесть тысяч лет, чтобы увидеть лики пернатых бюрократов, когда они поймут, что напоролись на свои же грабли. Не будет им ни Армагеддона, ни последней битвы. Да много, собственно, чего не будет.
— Вот и прекрасно, дети мои, что мы пришли к взаимопониманию. Доводите план до ума, помня о колонтитулах, а у меня на повестке дня есть еще несколько важных дел. Скажи-ка, Гавриил, кого направили в Эдем для исправления ситуации с людьми?
— От нашей Конторы направили тюхтю и мямлю, то есть… — осекся Гавриил, — самого мягкосердечного собрата — Азирафаэля, — при упоминании имени Стража Восточных Врат в тоне Гавриила отчетливо прозвучало пренебрежение, — а со стороны Ада откомандирован его верный дружок — некий Кроули… — Голос ангела просто сочился презрением.
— Значит, Азирафаэль и Крули… Замечательный выбор! Надеюсь, пока в Эдеме пребываю я, вы доработаете свой обширный труд. Увидимся позднее.
Уже растворяясь в эфире, я услышала, как ангелы провожают меня весьма двусмысленно звучащий фразой: «Слава Богу! Слава Богу!»
ПРИМЕЧАНИЯ:
*мегалиты — сооружения из огромных каменных глыб, например, пирамиды Египта
**не комильфо — не соответствует правилам хорошего тона
***уловка-22 — ситуация, возникающая в результате логического парадокса между взаимоисключающими правилами и процедурами. Кроули и Азирафаэль воспользовались этой уловкой в споре с Гавриилом и Вельзевул: «Нельзя следовать заранее известному Плану, если он непостижим»
Второго февраля после полудня на двор музейного замка прямо перед главным корпусом опустился большой грузовой флайер заповедника. Перед ним мгновенно собралась толпа из любопытствующих туристов и музейных сотрудников.
Предупреждённая Фролом Нина пришла встречать своих ребят, привезших мебель, вместе с Василием и выкупленными за эту мебель DEX’ами. Кроме неё, на крыльце уже стояли директор музея, завхоз с двумя грузчиками-Mary, зав отделами, зам по науке, программист и юрист.
Первым из флайера выбрался завхоз заповедника и прилетевший с ним Фрол, за ним – юрист с двумя кибер-девушками в утеплённых комбинезонах, волхв с двумя так же одетыми киборгами и Степан с Лазарем и Зиночкой. На изумлённый взгляд Нины волхв ответил:
— День добрый! Мы не просто так, мы познакомиться с музейными сотрудниками и зарегистрироваться в ОЗРК. Пригодится… пригласите в гости?
— Естественно! Приходите. Только разгрузитесь сначала… Иван Сергеевич и Сергей Иванович, после разгрузки и посещения ОЗРК прошу ко мне домой на чай. Вместе с киборгами. Степан знает, где я живу, и ему особое приглашение не требуется.
Разгрузка заняла около получаса, тем временем Иван Сергеевич, как юрист заповедника, на территории которого находится трудовой коллектив киборгов (он так и сказал: «Трудовой коллектив киборгов…», когда принимал у Тамары Елизаровны отпечатанный на бумаге договор для проверки), получил на документе подпись директора музея, что условия договора выполнены в условленный срок и в надлежащем качестве.
Нина тут же получила первый уровень на троих DEX’ов, сразу передала всех троих волхву и при них позвонила Карине с просьбой встретить гостей и зарегистрировать их с оформлением опекунства. Карина высказала ответную просьбу, уже к юристу заповедника – помочь в заключении договора между ОЗРК и музеем в том, что киборги музея будут переданы под опеку ОЗРК и не будут никому проданы, кроме ОЗРК, в случае списания.
Ильяс Ахмедович только усмехнулся, пригласил всех пройти в свой кабинет, и уже там оба юриста составили договор, который устроил бы обе стороны, а Нина тем временем позвонила Карине — и она в режиме видеоконференции могла наблюдать весь процесс составления договора и обговаривать нужные пункты. Затем директор просмотрел предельно внимательно составленный документ, подписал электронный вариант, оправил Карине на подпись, затем велел Зое распечатать три копии на бумаге – и уже этот документ подписали и все присутствующие.
Выйдя из директорского кабинета, Нина обратилась к брату:
— Степан, оформление документов на всех киборгов в ОЗРК займёт часа полтора… до двух, тем временем у меня закончится рабочий день. Так что после ОЗРК сразу ко мне, Радж тебя знает, впустит… предупрежу его. Да и Кузя знает и Лазаря, и Клару с Агатом… если придете раньше меня, пусть Агат поможет Платону с готовкой, в морозилке вроде была курица и пельмени. И овощи на салаты тоже там.
— Хорошо, заедем, – ответил Степан, и Нина с Василием пошла в свою башню.
По пути Василий передал запись этого разговора Леону для Карины, а Нина позвонила Карине и Светлане по видеофону и предупредила о приезде гостей. И тоже пригласила вечером домой на чай.
***
К дому прилетели одновременно – Нина с Василием (и с тортом) и Светлана с Эстер и Златко (и тоже с тортом). Оба флайера поместились во дворе дома Нины. А вот грузовик заповедника был великоват для проулка посёлка, и потому был оставлен на стоянке около рынка, и гости к дому Нины шли пешком. На пути словно нарочно стояла кондитерская, и потому кроме привезённых гостинцев в виде молока-сметаны-творога и двух корзинки с пирогами, гости принесли и три небольших торта (в полкилограмма каждый, так как в будний день кондитерская большие торты печёт только на заказ). Фрол привычно принёс большой пакет копчёной рыбы.
В гостиной уже был сервирован стол – Платон в паре с Агатом приготовили всё, что нашлось в морозильнике, и потому, кроме жареной в сметане курицы, на столе была крутая гречневая каша с белыми грибами, варёные и жареные пельмени и несколько разных салатов. Нина приняла подарки с благодарностью и велела Платону разложить пироги на тарелки и нести на стол.
Гостей оказалось больше, чем мест за имеющимся в гостиной столом, и потому пришлось приносить стол из мастерской – и хорошо, что его можно было сначала разобрать (иначе он не прошел бы в двери), а в гостиной собрать снова и застелить скатертью.
И Нина вдруг подумала, что в её доме столько гостей собралось впервые, и все они будут сидеть за одним столом – и люди и киборги вместе – и отмечать выкуп из музея троих кибер-охранников. Сколько же их всех? – она сама плюс Василий, Радж и Платон; Светлана с Эстер и Златко (Бернард оставлен в офисе ОЗРК на дежурстве); Степан с Лазарем и Зиночкой; Иван Сергеевич с Лилей и Люси; Сергей Иванович с Фролом и Велимысл с Агатом и Кларой. Плюс – Соня, Честер и Артём. Шесть человек и пятнадцать киборгов!
В гостиной было тесно, но радостно и весело. Кузя в ядовито-розовой попонке и с бантиками на хвосте скакал по столу, подключая всех киборгов в одну сеть. Зиночка, Агат и Платон временами вскакивали, носили на кухню пустые тарелки и приносили полные, но потом садились на места обратно. Незнакомые ранее люди и киборги общались так, словно встретились после долгой разлуки и не могли наговориться.
Разговор шёл о возможности создания на территории турбазы ещё одного отделения ОЗРК для регистрации не только живущих на территории заповедника киборгов, но и для учёта и возможного (при необходимости) выкупа киборгов у туристов. Идея была хороша – и появилась мысль создать ещё несколько отделений ОЗРК на планете, но с координацией всей работы Вороновским отделением.
— …а работать в вашей ОЗРК мог бы Лазарь… он в посёлке уже всех знает, достаточно социализирован, на связи с Васей и с Кузей… и комната бы нашлась в здании конторы… Лазарь, что скажешь?
— Нина, ты уже забрала у меня одного киборга, оставь хоть этого, — с усмешкой ответил Степан. — Я с кем останусь? Кстати, сейчас уже нет «DEX-company» и тебе нечего бояться изъятия киборгов или закрытия «коллекции»… ты не думала об изменении формы хозяйствования? Можно преобразовать твоих киборгов в подсобное хозяйство при турбазе.
— С ним и останешься. Лазарь может находиться рядом с тобой и быть на связи с остальными киборгами. А помещение под отдельный офис… наверное, всё-таки нужно… но лучше отдельное, если возможно. А о преобразовании… да ещё и в подсобное хозяйство… озадачил. Надо подумать. Всё равно надо менять и название, и вид деятельности… с рыболовства на сельское хозяйство. Мне тут на днях директор фактически предложил преобразование в колхоз… коллективное хозяйство.
— Мысль интересная! Почему бы и нет? – оживился Иван Сергеевич. – Колхоз! Построить ещё ферму, курятник, освоить остальные острова архипелага… построить ещё одну деревню с медпунктом и школой. И с магазином. Нина Павловна, Вы-то сами что скажете?
Нина задумалась и не спешила с ответом. Тем временем Платон унёс все тарелки, Агат стал носить чашки под чай, вазочки с вареньем и мёдом и блюдечки под торт.
— Сама… скажу, что дом, который будет построен на Славном острове, не только для меня самой предназначен. Змей в него приведёт жену, там будут жить их дети. И будут жить киборги, которых я успею усыновить… или удочерить. Это дом для моей семьи. В одном флигеле можно устроить мастерские… а во втором – общежитие для киборгов, работающих на конюшне или курятнике… действительно, получается колхоз. Об освоении остальных островов как-то не думала… но подумать стоит. Пять островов уже почти соединены дамбами, возможно, за лето следует ещё к паре островов дамбы сделать. И на островах поставить не временные модули, а настоящие дома… в которых смогут жить люди с киборгами на равных правах. Этот модуль… останется, пока дома не будут построены. И… ведь наверняка нужно разрешение на освоение новых территорий… ведь надо будет вырубать кусты и, наверно, часть деревьев вырубать придётся тоже… и да, нужен свой медпункт, свой магазин и свой клуб с библиотекой. Надо обучать киборгов обращаться с деньгами, покупать продукты, например.
— Мысль здравая. И очень вовремя, — Велимысл не спешно огладил бороду и оглядел присутствующих. – Но с настоящими деньгами им ещё рано куда-то ходить… ладно, начну обучать в игровой форме. Только вот даже для игры нужно помещение отдельное. Но подумаю… Фрол, напомни мне потом об этом, пожалуйста.
Зиночка принесла один за другим пять тортов и стала осторожно резать, раскладывать по блюдечкам и подавать – но сначала людям, а потом киборгам. Когда все торты были разрезаны и поданы, пришли Карина с Леоном и Ларисой. И тоже с небольшим тортом – у них тоже был шоколадно-вишнёвый, такой, какой купила Нина. Для них освободили места за столом – пришлось потесниться немного. Гостям Платон принёс тарелки, блюда с пельменями, салаты и пироги.
— Кто же остался в офисе?! – воскликнула Светлана, когда через пару минут в дом вошёл ещё и Родион и, поздоровавшись, попросил отпустить с ним на дежурство Эстер.
— Эва… осталась. И она учит Бернарда включать сканер… я её сменить должен… у меня в ночь дежурство. Мы хотим сайт обновить и…
— Ладно… Эстер, можешь идти, — отозвалась Светлана без энтузиазма.
— Но сначала чай с тортом, — остановила парня Нина, — и познакомься, если кого-то не знаешь. Придётся общаться в любом случае…
После знакомства и чаепития Родион и Эстер ушли, засобирались лететь мужчины с киборгами, Нина проводила их до дверей, Василий проводил до калитки – и в доме остались три женщины и шесть киборгов. Платон убрал со стола лишнюю посуду, и они вместе с Раджем вернули в мастерскую стол, Нина снова включила чайник, Лариса начала мыть посуду, а Карина и Светлана с разрешения Нины поднялись на чердак. Вслед за ними поднялись и их киборги – Златко держал в руках игрушку Платона, о которой Нина успела забыть. Платон считал себя достаточно взрослым, чтобы не играть, но на самом деле он просто не знал, как правильно играть с «Заецом», который вроде и кот тоже.
У Леона игрушки в руках не было, и была ли игрушка дома, Нина не знала – но, раз уж он помогает Карине обучать студентов и киборгов ОЗРК, то и играть уметь должен… теоретически.
Нина поднялась, когда чайник вскипел, и Платон стал снова собирать на стол. Светлана говорила:
— …у киборгов никогда не было детства, а значит, не было возможности в игре научиться общаться и действовать в коллективе. Понятия «хорошо» и «плохо» для них пустой звук. И надо им показывать в игровой форме, что можно делать, а чего делать нельзя… Нина Павловна, Вы не будете против, если мы возьмём этого зверя, — и показала на сидящего на сундуке зайца, — и немного поиграем? Мы… это я и Леон. И Лариса. Попробуем научить Златко играть, а он обучит этому Эстер и Бернарда.
— Берите… там ещё есть игрушки, тоже можете взять.
— Спасибо, этих двух достаточно… пока достаточно. Сядем на пол… на полу удобнее… Златко с котом, а я возьму зайца… Леон, ты хочешь взять зайца? Бери. Можешь присесть рядом…
Нина присела на пол чуть в стороне от Карины и двоих киборгов, тут же рядом с ней сел Платон, минутой позже разместилась на полу Светлана. Радж спустился вниз для охраны дома и отправил наверх Ларису.
— …Златко, у этого кота есть имя? У каждого должно быть имя… придумай сам… Зай? Пусть так. А у зайца есть имя? Леон, как ты назовёшь зайца? Не придумал? Не против, если я назову его Чик? Давайте сыграем сказку…
Сказка была о том, как Зай и Чик встретились на чердаке и решили дружить. Карина рассказывала по ролям, говоря то за Зая, то за Чика. DEX и Irien внимательно её слушали и в какой-то неуловимый момент Леон включился в игру и стал сам озвучивать фразы за Чика, а чуть позже Златко стал отвечать за Зая – и Карина тихо отодвинулась от них, стараясь не мешать. Златко впервые в жизни сам играл игрушками, и Леон от имени Чика спрашивал голосом, одновременно по внутренней связи объясняя, какой результат должен получиться:
— Зай, а где ты живёшь? А я живу с мамой… и с сестрой, только она совсем не умеет драться. «Так с игрушками можно создать ситуацию, которую ты боишься или не понимаешь, как правильно поступить, и другие играющие тебе помогут, и ты уже будешь знать, что делать. Так играют в магазин, например. А мы поиграем в знакомство, я говорю про себя, а ты тоже можешь говорить о себе»
А Златко от имени Зая отвечал:
— Чик, я живу с братом, он дерётся лучше всех… а я умею рисовать. И ещё танцевать умею… «Правильно?» А давай дружить и вместе жить!
— Да! «Да. Правильно. Можно и втроём играть». Только вместе жить не получится, я маму охранять должен. Приходи в гости… Нина Павловна, а для Ларисы найдётся игрушка? Ненадолго.
Нина порылась в сундуке и нашла свою старую давно забытую куклу и подала Irien’ке:
— Возьми, её зовут Лия… поиграй с мальчиками. Можно и другие игрушки взять, там где-то был набор для игры в магазин… и где-то были кубики… найдёте если, то можно взять. А мы чаю попьём…
И Лариса осторожно присела на пол рядом с парнями:
— А я Лия, сестра Чика. Можно к вам? А давайте строить замок!
— Можно, Лия. Будем дружить… «Кубики на дне сундука, разрешено, доставай.»
Нина и Светлана спустились вниз, Карина спустилась минут на пять позже:
— Пусть поиграют… ещё немного. Им надо отыграть детство, которого не было. Можно игровую комнату сделать в офисе, но придётся арендовать ещё часть зала, а это дорого.
— Пусть играют у меня в квартире, — неожиданно для себя сказала Светлана, — из танц-зала действительно получится хорошая игровая комната. Пусть пока там… а чуть позже мы весь зал арендуем. Завтра же прикуплю игрушек, и пусть отыгрывают своё детство.
Гости ушли почти в девять часов, отчёты с островов принимал Платон. Пришли деньги за перевод книги по экономике и письмо с предложением перевести ещё одну книгу – и Платон самостоятельно ответил согласием.
Белые ночи Чижик не любил. Впрочем, он вообще много чего не любил, и кое-что даже поболее, чем белые ночи. Темные дни, например. Гадость редкостная! Рассветает хорошо если к полудню, а после трех уже сумерки. Но до них еще полгода, а Чижик был прагматичен и предпочитал не любить то, что ближе. И пока не любил белые ночи, самозабвенно и искренне. Терпеть не мог! И вовсе не потому, что их перламутровое вино, разлитое над городом, дурманило даже медные головы, дарило глупые надежды и пузырилось щекотно, словно мерзкая смесь кислот, которыми давным-давно, ещё в бурные девяностые, придавали его новодельной латуни сходство с благородной бронзовой патиной. Просто именно в их молочном киселе, размазанном над Невою, начинали вдруг шастать по набережным всякие-разные пережитки позапрошлого века; словно оно так и надо, словно это в порядке вещей, словно в них по-прежнему кто-то верит! Вроде и не мешают особо, но противно. К тому же они жили не по понятиям и почти никогда не кидали монеток. А это было уже серьезно. Шастать мимо, значит, можно, да? А кинуть монетку – западло? Рука переломится?!
А еще в белые ночи просыпалась Сфинкла…
Сфинклу Чижик не любил уж точно больше белых ночей. Подумаешь, ночь! Гадостно, но хотя бы сожрать не пытается. Сфинкла – дело другое. Сфинкла – не Лев, ее не надо уговаривать хвостиком махнуть, в прошлый раз так махнула — еле увернулся. Злая она. Зазевался – и нету Чижика, опять подумают, что украли. На Сфинклу не подумают. Будет лежать непричемная такая, с каменной довольной мордой. И вот что ей не спится-то? Сфинкс ейный – мужик правильный, чисто-конкретный пацан, слова никому дурного не скажет. На памяти Чижика он и не просыпался ни разу. Лежит себе, словно и на самом деле каменный, а эта… совсем дурная, не понимает, что в ее возрасте просто неприлично быть такой оживленной. И ладно бы только в белые ночи, так ведь нет же! Время моей охоты, говорит, оно тогда наступает, когда мне чего-нибудь охота. И плевать ей с высокого постамента на правила и распорядок. И на понятия тоже плевать. Ни стыда, ни совести, ни понятий. Одно слово – кошка!
Кошек Чижик не любил вообще. Особенно таких крупных и вечно голодных.
Мелких, впрочем, тоже не любил. Но мелких хотя бы гонять прикольно. А такую попробуй погоняй. Такая сама кого хошь погоняет.
Сейчас Чижик сидел на водосливе эрмитажного окна и хмуро следил за уборочной машинкой, деловито нарезающей круги по Дворцовой площади. Машинка была яркая, оранжевая, аккуратненькая, словно игрушечка. Ползала шустро, оставляя за собой влажно поблескивающую брусчатку идеальной чистоты. Но Чижику было плевать на ее красоту. Он из-за этой машинки уже который раз голодным оставался – вот на это ему плевать не было. И потому машинку он не любил. Дворцовая площадь раньше была его любимой кормушкой, тут люди и просто так постоянно теряют монетки, и на счастье бросают, ибо принято, а брусчатка удобная, монетки отлично приныкиваются в щелях между камнями. Вкусные, нажористые толстенькие монетки, только знай выколупывай! Раньше хорошо было: никаких машинок. Одни дворники. С хорошими такими метлами. Редкими. Прутья, конечно, тоже выколупывали монетки, но дворники их все подчистую не забирали, понимали, что птичке божией тоже питаться чем-то надо. Дворники были с понятием и по понятиям жили. Машинка же творила полный беспредел, гребла все под себя и ничего не оставляла другим. Если не успел до нее – считай, все, опоздал и ходи голодным. Чижик опоздал. Опять. Хорошо летал он только над набережной, а там Сфинкла, пришлось шустрить в обход, тяжело перепархивая с крыши на крышу. А с крыши на крышу, да еще и в обход — это намного дольше выходит. Вот и опоздал.
Очень хотелось слетать посмотреть – а вдруг случилось чудо и хотя бы одну форточку Египетского зала сегодня забыли закрыть? Там же столько всего вкусного!!! И не только медь с бронзой, но и… ну, другое, короче. Тоже вкусное. Черное вкусное, белое вкусное и очень-очень вкусное желтое. Чижик слабо разбирался в металлах, но желтенькую цепочку однажды склевал – на пляже у Петропавловки, пока хозяйка не видела. И до сих пор помнил тот божественный вкус, нежный и бархатистый. В Египетском зале такие цепочки тоже есть, Чижик видел! Вот бы до них добраться… и драпануть, пока Бастетка до тебя самого не добралась. Она, пожалуй, еще более оживленная, чем Сфинкла. И такая же древняя. И злая. Вот же неугомонные бабульки! А бедная птичка страдай.
Нет, на голодный желудок к тем окнам лучше даже и не соваться. Себе дороже. Сорвет крышу от вида таких-то вкусностей, рванешься к ним напролом, без форточки, прямо через стекло или даже стену – тут тебя Бастетка и сцапает. И прости-прощай друг Чижик. Нет уж.
Чижик попрыгал по водосливу, с досады попробовал на клюв жестяной отгиб. Сплюнул – металл и металл, никакой веры в него не вложено. Разве что самую крошечку… Чижик прислушался к ощущениям, клюнул еще. Хм… жиденькая вера в то, что завтра не обманут с получкой, и еще более слабенькая надежда, что Машка таки даст. Как раз после получки. Жидковато, но на безмедье…
Чижик прицелился и заработал клювом наподобие отбойного молоточка, буквально в несколько секунд выклевав наиболее аппетитный уголок водослива с впечатанными в него вкусняшками чьих-то надежд. Полусыто рыгнул заморенным червячком. Ну вот. Совсем другое дело, жизнь-то налаживается! Свысока посмотрел на машинку – и не такое расклевывали! Дай только срок. И в уже куда более благодушном настроении спикировал к окну Египетского зала.
Этот зал находился на цокольном этаже, чуть ли не в полуподвале, тут приходилось быть особенно осторожным. Люди, конечно, в упор не видят того, чего быть не может. Нормальные люди. Но всегда существовал риск нарваться на идиота. Которому закон не писан. А еще есть дети. Дети видят, да. Им ведь еще не втолковали, что такого не может быть и верить глазам нельзя. Дети наиболее опасны. Они пронырливы и все хватают руками. Хорошо, что ночью, даже белой, они попадаются редко.
Чижик тяжело шлепнулся на на пристеночную фигню у нижнего окошка. Он не знал, как она называется – плоская такая, похожая на его полочку. Только уже и длиннее, вдоль всей стены идет, повезло кому-то. Можно сразу хоть сто чижиков в ряд усадить. Бочком подскочил к подоконнику и уже примерился на него запрыгнуть, как увидел шевельнувшуюся за оконным стеклом тень – и шарахнулся на автомате. Хотя, конечно, что она из-за стекла сделает? Чижик ведь пока ничего не нарушил! А значит – в своем праве! Впрочем, Бастетка ведь тоже кошка, причем крупная, а у крупных кошек своеобразные понятия о правах. По принципу – кто Лев, тот и прав.
Чижик отпрыгал по влажной брусчатке подальше, с безопасного расстоянии заглянул. Убедился – да, стоит. У самого окна. А вовсе не сидит в своем дальнем углу, как положено всякой порядочной скульптуре. Смотрит пристально. А на что смотрит-то? Не на Чижика, нет, сдался ей тот Чижик! На машинку смотрит. Вон даже голову за ней поворачивает, чтобы удобнее смотреть было. И чего ей сдалась та машинка?
Взлетать с земли было сложно. В три приема Чижик забрался на подоконник, а с него уже сумел поймать восходящий поток. Людей он не любил. Но иногда уважал. Вот, к примеру, хороший столбик воткнули аккурат посреди площади. Очень славный столбик. Не будь его – и не посмотреть бы бедной птичке на машинку поближе, деревьев-то нет! А тут – красота! Обзор! Воздух! Дядька только мешается. Вредный дядька, весь обзор своими крыльями загораживает. Ну ничего, Чижик не гордый, проклюет себе дырочку… Ай! Че сразу драться-то?! Ладно, ладно, Чижик только на посмотреть…
А, понятненько! У водилы за сиденьем сумка стоит, а в сумке упаковка баночного пива. Поправочка – две упаковки. А че, удобно! Чижик влет заценил. Сидишь себе, одной рукой баранку крутишь, в другой банка будвайзера. Закончилась банка – за следующей даже нагибаться не надо, только руку протянуть. Вот как сейчас. Это мы удачно…
Чижик прыгнул со столба, как в воду нырнул, он часто так нырял за монетками. Заложил крутое пике и на бреющем стриганул водилу чуть ли не по тыковке, вырвав непочатую банку из руки. Сжал когтями – чуть, чтобы брызнуло, — и рванул по прямой к окну, за которым маячил изящной тенью женский силуэтик с тонкой талией и округлыми ушками сверху слишком большой для человека головы. На подлете разодрал банку в клочья, плеснув остатками пива на стекло – и свечкой ушел наверх. Разгона до крыши хватило еле-еле. Но удержался. Хорошо.
Склевал банку. Надежды в ней было с тараканий чих, но это была хорошая крепкая и честная надежда на вкусное пиво. Несбывшаяся, правда, но от этого не менее питательная. Как раз хватит до родной полки допрыгать. Без особых полетов, с крыши на крышу – полеты забирают кучу энергии. Но это сейчас нестрашно, завтра можно будет отожраться. И послезавтра. И потом.
Потому что машинки не будет.
Женский алкоголизм – штука страшная. А если этому алкоголизму несколько тысяч лет… тут даже и подумать жутко, не только лицом к лицу встретить! К тому же до пива Бастетка вообще сама не своя, клинит ее на пиве, вон на каком расстоянии учуяла. А тут прямо на стекло плеснули. Буквально под нос.
Не удержится.
Говорят, она и людей жрет, если от них пивом пахнет. Чижик сам не видел, но верил: такая может. Не то чтобы она во хмелю буйна, но лапы тяжелые, базальтовые. А нрав горячий. Машинку, может, другую и найдут, а вот водилу – вряд ли. Может, она его и не сожрет. Даже лучше, если не сожрет – зачем ей за водилой гоняться, когда в сумке почти две упаковки, и никуда не убегают? Впрочем, слухи так и так пойдут. С кадрами будет проблемка. А вот у Чижика не будет никакой проблемки с тем, чтобы подкормиться впрок!
Настроение у Чижика улучшилось настолько, что он даже чирикнул что-то приветственное Сфинкле, прыгая мимо. Она не ответила. Может, и не заметила даже – что ей тот Чижик? Но даже и это ничуть не испортило Чижику настроения.
Засыпал в то утро Чижик почти счастливым. И почти никого не не любил.
Ну, почти.
— … Что скажет наш аналитик?
— Первая часть прошла как по нотам. Более того, у нас не два
заложника, а целых двадцать восемь. Если кланы осмелятся восстать, устроим показательную казнь глав кланов. У них появится повод для драки за место нового главы клана. Это еще больше их ослабит.
— Стас, сколько дней им надо для подготовки бунта?
— Скорее всего, четыре-пять. Если не уложатся в пять дней, то отложат на два-три месяца. Но тогда это будет серьезно. Соберут целую армию. Впрочем, армию трудно спрятать. Можно будет перехватить на подходе. Парочка чудес, парочка эффектных казней командиров — и армия разбежится.
— Влад, к нам делегация, — прервала Марта. Смотрю на экран. У дверей — все крестьянские девушки. С ними Багирра и, конечно, Проныра со своей подружкой. А также Пуррт с ухмылкой во всю пасть.
— Бабий бунт? — интересуется Мухтар.
— Впускай, — вздыхаю я и разворачиваю кресло к двери.
Войти девушки боятся, так и толкутся в коридоре.
— Владыка, правду говорят, что во Дворце издали указ, и мы все
теперь свободные?
— Правда, все правда, — киваю я.
— Девочки, горе мое луковое, где ваши ошейники? — вклинивается Линда.
— Ты же велела снять.
— Вот именно. Вы давно свободные.
— Госпожа, нам домой надо, — захныкала толстенькая.
— Вам что, плохо здесь?
— Очень хорошо, госпожа. — Но там остались наши семьи.
— Ах, вот в чем дело… — беру слово я. — Линда, у тебя три дня,
чтобы разобраться с семьями девушек. Нам как раз земледельцы нужны. Если не уложишься в три дня, берешь паузу, пока не прояснится ситуация с бунтом кланов. Задача ясна?
— Так точно! — рапортует Линда. — Эвакуировать к нам, расселить и поставить на довольствие семьи земледельцев.
И бьет себя кулаком в грудь.
— И трудоустроить. Миу, завтра помогаешь Линде. Багирру тоже
возьмите. И двоих серых парней для создания авторитета.
— Слушаюсь, мой повелитель, — мурлычет моя половинка.
— Парней это не обрадует, — делает неожиданный вывод Стас.
— Это почему?
— Были девушки как девушки. Милые, приветливые. А завтра каждая привезет ТЕЩУ!!! — корчит страшную рожу Стас.
Бурление в нашем лагере продолжается до глубокой ночи. Трубовозу на резиновых колесах больше трубы не возить. Коты переделывают его в гибрид древнего автобуса с таким же древним грузовиком. Переднюю часть кузова превращают в пассажирский салон, заднюю — в грузовую платформу. Задний манипулятор трубоукладчика переделывают в подъемный кран для погрузки
багажа на платформу. Передний хотели срезать на фиг, но Петр не разрешил.
Двое парней, что изображают охранников леди Багирры, получили бронекостюмы цветов клана. То есть, камуфляжной раскраски. Примерили, полупили друг друга палками, проверяя защитные свойства, а сверху надели блестящие парадные театральные доспехи. Театральные мечи в ножнах повесили
за спину, в походное положение, а на пояс — ножи десантника в ножнах. Настоящие. Что могу сказать? Видные получились воины! Могучие, широкоплечие! Завтра они сварятся в своей амуниции.
Миу с Багиррой печатают мандаты на освобождение семей девушек из рабства. Мол, на основании указа Владыки от такого-то числа сего года семья такого-то освобождается из рабства и, по велению леди Багирры, переселяется туда-то. Денежная компенсация такому-то за причиненный ущерб и поражение в правах, в соответствии с указом Владыки, в соответствующее
время должна быть внесена в Учетный дом на общих основаниях. Дата (завтрашняя), печать (с эмблемой Космофлота) и подпись витиеватой закорючкой. Красивые получились бумаги.
Поздно ночью отлавливаю шатающегося от усталости Петра, увожу в аналитический центр.
— Петр, что ты можешь сказать о Багирре?
— Шикарная баба. Но любопытна не в меру. Кошка — она кошка и есть.
— Я не о том. Завтра у нее первая самостоятельная операция. Что ты можешь сказать как прогрессор?
— Вот ты о чем… — Петр трет трехдневную щетину на подбородке.
— Умна, хитра, расчетлива, предприимчива. Отлично, на интуитивном уровне чувствует, у кого на бутерброде слой масла потолще. И, в то же время, у нее есть принципы и пунктик. Пунктик — это дети. За свои принципы и пунктик она будет стоять насмерть. Детей я ей дать не могу, наверно, из-за этого наш союз и развалится.
— Как считаешь, завтра справится?
— Справится, конечно. Если что, я подстрахую.
Завтракаем сонные. Один Стас бодрый. Видимо, на стимуляторах. Когда я ложился, он все еще мониторил панику в домах кланов. Линда, Мухтар и Марта помогали. Кланы послали очень много гонцов по разным направлениям. На большинство удалось поставить радиомаячки. Мухтар запустил в стратосферу еще два ретранслятора — один на север, другой на юг. Теперь
шестьсот километров береговой линии и пять городов обеспечены устойчивой связью.
— Влад, я отложил твой заказ на мониторы. Мне срочно нужны киберы, — сообщает Стас.
— Хорошо… Подожди, какие мониторы?
— Так это не твой заказ? Все мощности мастерской забиты. Заказ на три десятка мониторов.
— Глупая рабыня просит простить ее, — подает голос Миу, опуская глаза в пол. Напрягаю мыслительные способности. Зачем моей благоверной три десятка мониторов?
— Для каналокопателя?
— Да, хозяин.
— Жалко. Синтез экрана нельзя прерывать. Теперь придется начинать заново. Миу, тебе надо было указать, что надо изготавливать не все сразу, а по одному. Тогда ты загрузила бы своим заказом только часть мастерской. И Стасу не пришлось бы сбрасывать твой заказ.
— Зачем столько мониторов? — удивленно смотрит на нас Стас.
— Мы решили повесить их в каютах каналокопателя вместо окон, — беру ответственность на себя, чтоб Миу не убежала прятаться в шкаф.
— Отличная идея, — одобряет Петр.
— Мальчики, девочки, вы молодцы, здорово прищучили два клана. Но когда будем Ктарру хвост пришивать? Мне ведь три ассистента нужны.
— Я сейчас не могу, — поднимает руки Стас.
— Ты по-любому не можешь. Ночь не спал, у тебя руки будут трястись.
— Как насчет завтра, рано-рано утром? Пока коты спят, — вношу
предложение я.
— Тогда сегодня ложимся в десять. Багирра, будь другом, предупреди Ктарра, что сегодня все отменяется, — просит Марта.
В общем, злободневная утренняя текучка, навевающая тоску. Хочется чего-то грандиозного. С чего бы это?
После завтрака провожаю в поход спасательную экспедицию. В кузов поднялись шесть девушек и восемь парней. Петр, Миу и Багирра — в кабине.
Проныру не пустил. Но пообещал показать вечером фильм, если случится что-то интересное.
Весь день занимался переработкой очередного курса ментообучения. Несколько раз связывался с Петром. Получал стандартное: Все путем, не беспокойся. Вернемся — посмеешься.
Вернулись с наступлением темноты. Не знаю, смеяться или плакать, но они даже скот привезли! Теперь у нас в оазисе полно мычащих, рычащих и тявкающих животных. Петр говорит, вывезли не всех, завтра снова поедут.
— А как с местными?
— Полный порядок. Радушие и взаимопонимание! Нас рады видеть в любое время. За ужином расскажу.
Но рассказала Миу. Петр слишком кратко и сухо излагал, без души.
Где расположено местное правление, нашли без труда. Там объяснили, где располагается районное. До районного новости из Дворца уже дошли, но без подробностей, и в нем царила паника. Леди Багирру в сопровождении рабыни в сказочно богатом ошейнике и двух охранников приняли за начальство.
Петр не стал в этом разубеждать. Парни и девушки тоже подыграли.
— Вы представляете, они решили, что охранники охраняют не Багирру, а мой ошейник, — захлебываясь от восторга, сообщила Миу.
В общем, Петр предложил чиновникам своими глазами увидеть то, что вчера произошло во Дворце. И велел принести из кабины монитор, а в самой большой комнате организовать кинозал. Монитор небольшой, меньше метра по диагонали, но для сорока зрителей, никогда не видевших кино — чудо из чудес. Мешок рикта, пятилитровая канистра легкого вина, одноразовая посуда
и ненавязчивое обслуживание — как в лучших домах — все это поразило чиновников до глубины души.
Киносеанс пришлось повторить дважды — услышав о происходящем, набежали чиновники более высокого ранга, якобы «работающие на дому», и местная знать. Из-за тесноты в зале, девушкам под управлением Миу стало сложно работать. Но рикт и вино кончились, и проблема снялась сама собой.
После сеанса Петр успокоил напуганных чиновников, пояснил, что их дело — исполнять приказы сверху. Посоветовал забыть о телесных наказаниях рабов на ближайший год и сообщил, что леди Багирра забирает шесть семей для обустройства оазиса, в котором сейчас проживает. Дал Миу зачитать один из мандатов, после чего бумагу пустили по рукам.
— Максимальная благожелательность, максимальная открытость — и нас готовы были носить на руках, — усмехнулся Петр. — Миу, расскажи, как местных на машине катала.
Миу почему-то смутилась. Рассказывать пришлось Петру.
— Нашелся там один чиновник, толстый такой, типичный китайский мандарин. Очень ему машина понравилась. Ну, пока первое семейство собирало свой скарб, я разрешил Миу его прокатить. А чиновник оказался очень даже боевитый. Герой войны в молодости. Все требовал быстрей, быстрей! Трубовоз
больше семидесяти не ходит, но и семьдесят по барханам — это круто! А ему все мало. Тут Миу его и уела! На склоне бархана ставит трубовоз, что называется, на два колеса, как мотоцикл. Не то, что мандарину, мне страшно стало. Тем более, этот мандарин на меня навалился. А Миу метров сто так проехала, руль резко в сторону — и бух! Мы опять на всех колесах. На нас посмотрела, скорость сбросила и тоненьким голоском спрашивает: «Вы не
ушиблись? Рабыня просит простить ее, она больше не будет.» Тут на меня смех напал. Стараюсь по-кошачьи фыркать, да браню девочку, что, мол, предупреждать надо. Пассажир первый раз в кабине, его так пугать нельзя.
Мандарин тем временем осознал, что все целы, машина не перевернулась — и пришел в дикий восторг. Просил повторить, но я запретил.
После ужина вышли на улицу. При свете прожекторов коты ставят новые палатки. Самые большие кончились, ставят восьмиместные, тоже не маленькие. У аграриев паника — боятся, что скот потравит огороды и посевы. Советую Линде утром срезать сети, которыми на поддоне удерживался груз, и
соорудить из них забор вокруг огородов. А до утра пусть виноватые сами охраняют грядки.
Коты встречают это распоряжение без возражений, и тут же распределяют дежурства. Прожекторы железного дома разворачиваются и заливают огороды светом. Значит, Стас нас слышал. А я рассматриваю гору хлама, что привезли с собой новенькие. Что называется, вывезли все, что гвоздями не прибито.
Что прибито — оторвали и тоже привезли.
Наконец, срочные работы закончены, и коты рассаживаются ужинать. Нас тоже тянут за стол. Поздравляю вновь прибывших, даю распоряжение снять с них ошейники. Но не сейчас, а утром, потому что уже поздно, и пора спать.
На самом деле — психология. Пусть поволнуются до утра, запомнят получше этот день.
Подсаживается Багирра, шепчет, что кухню нужно расширять. Народу прибавилось, теперь и котлы нужно побольше, и столов для готовки мало, и кухарок мало.
— С котлами — к Мухтару, с кухарками — к Линде. Подберите из
новеньких, у кого желание кухарить есть, и обучите.
— Сделаю! — ударяет себя в грудь.
— Да, еще. Замени ложки-вилки на наши и под этим соусом обучи новых культурно есть за столом и не чавкать. По всем вопросам этикета — к Миу.
Сама Миу в этот момент лопает так, что только за ушами пищит. Но оба уха повернуты в нашу сторону.
— Ты же полчаса как из-за стола. Никак проголодалась? — спрашиваю шепотом в ближайшее ушко.
— Едой не разбрасываются, — серьезно отвечает моя половинка.
— Деточка, покажи на кукле, где тебя трогал дядя.
Детский пальчик с обгрызенным ногтем упирается в живот. Затем опускается ниже, цепляясь за ткань. Ещё ниже. М-м-м.
— И ещё здесь.
Меня переворачивают, плюшевая голова свешивается вниз. Вытертый ламинат зала суда покачивается подо мной, пока колючий ноготь тычется куда-то пониже спины…
…Сон стекает с меня, как стекают капли дождя с крыльца, давшего хоть какое-то укрытие. Ничего особенного, просто ещё одна ночь среди забацанных парадных и обоссавшихся забулдыг. Мой новый прекрасный мир.
С трудом поднимаюсь и пинаю входную дверь. Заперто. Всё-таки придется ждать здесь, среди отвратительной сырости. Острая щепка царапает лапу, напоминая о прошлом, что опять пришло во сне.
А ведь работа в суде не худшее, что пришлось пережить в эти месяцы! Никак не выше третьего места в хит-параде омерзения, где гран-при удерживает выпотрошенный бомж, а серебро досталось бродячей собаке, чьи кишки я намотал на лапу. Но не волнуйтесь, это была очень плохая собачка.
Кто-то должен заплатить за всё это дерьмо. Кто-то достаточно тупой, чтобы похитить маленького хозяина, но достаточно сообразительный, чтобы избавиться от его любимой игрушки. Но я вернусь.
Дождь затыкается, и я снова ковыляю по улице, огибая лужи и грязь. Не так-то легко вычистить и высушить грёбаный плюш. А ведь мишка должен быть опрятным и чистым, иначе дети не полюбят Барни. Плохой Барни, скажут они. Барни грязнуля! Не хотим с тобой играть! Тогда я, конечно, отмудохаю их по полной программе.
Фонари разбиты, как и немногочисленные неоновые вывески, поэтому я все-таки умудряюсь вляпаться в какое-то говно и, надеюсь, это просто фигура речи. Не хочу, чтобы хозяин сначала учуял меня, и только потом увидел, понимаете? Бедный малыш заслужил спасение по высшему разряду. И он его получит, надо только добраться до залитой светом халупы в конце улицы.
Раньше, говорят, это был левацкий сквот, но теперь в гнилом двухэтажном домишке собрано каждой твари по паре. Нарколыги, алкашня, барыги, местные отморозки. Если бы всё это дерьмо издала Lego, набор бы называли «Засор канализации». И это самая глубокая крысиная нора, так что тот, кого я ищу, наверняка прячется здесь.
Возле входа храпит упитанный мужичок со спущенными штанами. На дряблой заднице тату — четырёхлистный клевер. Наконец-то хорошая примета!
— Ой, а что это за ути-пусечка? — худые, в язвах, руки подхватывают меня. Притворяюсь обычной игрушкой, стараясь не смотреть на гнилую амфетаминную улыбку местной шмары.
— Ой, наш малыш грязненький! Фу, мишка, не хочу с тобой играть!
Губы наркоманки потрескавшиеся, с корочками запекшейся крови. Я брезгую их касаться, поэтому бью в нос. И пока шкура кричит, прижимая руки к лицу, ковыляю по коридору прочь. Когда-нибудь мой хозяин вырастет и заинтересуется девочками. И таких вот страшилищ рядом с ним не будет, я прослежу. Если вообще смогу спасти его. И вылечить. Он очень болен, мой бедный мальчик.
В доме полно народу, и никого трезвого. Наркотики, алкоголь и психические расстройства обитателей надёжно защищают меня от случайных взглядов. Если кто-то задерживает взгляд дольше секунды, я замираю, и пьянчуги переключаются на что-то ещё. Их жизнь слишком самодостаточна, чтобы в ней нашлось место для игрушечного медведя. И они пока недостаточно меня злят, чтобы я сам ворвался в их идиотское существование.
Без понятия, как выглядит тот, кого ищу, но уверен, что сразу его узнаю. Если не по дурацкой татуировке, так по седине или ужасу в глазах. Улицы полны слухов и только кажется, что в крысиной норе темно и тихо, и никто не видит тебя, не слышит, о чем ты плачешь по ночам. Все видят, все слышат, все говорят…
Он здесь. Не в гостиной, среди винта и амфетаминов, не в одной из спален, где человеческая плоть колышется и потеет. Где-то далеко. Глубокий подвал, тихий и сырой, куда не заглядывают без нужды. Ветхий чердак, о существовании которого никто и не помнит. В подвале я посмотрел в первую очередь. Теперь мои стоптанные ножки карабкаются по приставной лестнице вверх. Лучше бы тебе там оказаться, петушок. Я устал играть в прятки!
Откидываю люк, заползаю внутрь. Похоже, нашёл! Спит на грязной мешковине, бормоча и всхлипывая, жалкий ссыкун. Останавливаюсь напротив и снимаю маленький игрушечный рюкзачок. Изучаю спящего: не хотелось бы потратить время на случайного торчка.
Так-так-так. Татуировка с серпом и молотом на предплечье, металлическое кольцо на большом пальце правой руки. Левое ухо без мочки. Кажется, я помню его. Ну да, это тот самый ублюдок, что предложил выбросить меня в мусоропровод, поскольку в игрушку могли вшить спутниковый чип. Сообразительный. Не удивительно, что он здесь, другие бы не догадались сбежать, пока не стало слишком поздно. Ну что же, значит мне повезло.
Раньше в моём рюкзачке носили подгузники для хозяина, потом он уже сам прятал в него леденцы. Когда пацан заболел, я начал носить в рюкзаке лекарства. Теперь тут лежат совершенно другие вещи. Например, нож с самодельной ручкой из туго намотанной на лезвие изоленты. Выглядит дерьмово, зато режет отлично.
Половица скрипит, хрен открывает глаза. Я замираю, словно обычный плюшевый мешок дерьма и жду, пока он перестанет таращиться. Я достаточно сильный, чтобы навалять нарику, но, если он решит бежать, дело труба.
— Э-э-э… Ты кто? Игрушка? Робот? Хи-хи. Ты умеешь стоять? Круто. Эй, кто-то здорово отделал тебя, дружище.
Меня он не помнит. Ещё бы, ведь для него наша встреча была маленьким приключением перед большой задницей. Ну и посмотри, до чего ты теперь докатился, придурок? Лежишь на чердаке в грязном бомжатнике и разговариваешь с незнакомыми игрушками.
— Такой милый. У тебя что-то написано на ошейнике. Ба-ар-ни. Барни. Вот прикол, совсем как бисквиты, ну, в форме медвежонка, знаешь такие?
Я знаю. И немедленно бью ножом по тянущейся ладони — лезвие проходит насквозь. Уж я-то тебе покажу бисквит, вонючка.
Под нами играет музыка, народ веселится во всю, и только какая-то баба истерично орёт и орёт. Должно быть та шмара, которой я разнёс хобот. На улице дерутся. И никто не слышит криков с чердака. Сегодня и впрямь мой счастливый вечер. Может отрезать спящему у входа пьянчужке кусок жопы с клевером, чтобы носить на удачу?
Кажется, мой клиент слишком долго пробыл с маленьким хозяином. Пара царапин, а он уже свернулся клубочком и скулит. Э, нет, этого недостаточно! Ты похитил больного мальчика, выбросил его симпатичного медведя в мусорник, и теперь тебе больно, плохо и страшно и тебя пора пожалеть? Нет, дружок, я ещё не закончил. Жалеть будем потом.
Работа в суде не прошла даром. Когда мелкие шкеты показывают на тебе всякое, они не просто обозначают место. Дети слишком талантливы для примитивной работы. Они передают давление, манеру, хватку. В какой-то момент я понял, что тоже хочу попробовать, иначе новые знания разорвут меня. Не обязательно на ребёнке. Революционер-киднеппер тоже подойдет. Сейчас кукла покажет дяде, где её трогали. О, да!
Вот теперь нас услышали. Музыка внизу замолкает. Но чёрта с два они сунутся сюда. Разум из глаз говнюка вытекает быстрее, чем кровь из ран, поэтому я тороплюсь. Нож впивается в трухлявые доски пола и оставляет похожую на виселицу букву «г». За ней «д», острая как осиновый кол. Похожая на вилку «е». Мои лапы плохо приспособлены для каллиграфии, поэтому вместо знака вопроса я киваю головой. Всё было бы проще, если бы я мог говорить, но плюшевым мишкам рот ни к чему.
Когда-нибудь я познакомлюсь с дизайнером, придумавшим моё тело. Я приготовил для встречи несколько замечаний. И нож.
Парень понимает меня, врубается, кого может искать такое чудовище. Подобное к подобному, ты прав, мой обмочившийся дружок. Так я наконец-то узнаю адрес, куда бандиты отвезли маленького хозяина целую вечность назад. Можно попытаться разузнать какие-нибудь подробности, но зачем? Мальчик наверняка там, похитители либо мертвы, либо близки к этому. Болезнь хозяина прогрессирует, от него можно ждать чего угодно. Я готов.
Внизу подозрительно тихо; на улице воет сирена. Неужели алкашня ещё помнит, как пользоваться телефоном? Значит, пора валить. Оставляю хнычущего мужчину и топаю к окну. Вылезаю, цепляюсь за трубу и вниз. Уже почти утро, скоро я ослабею и пора баиньки. Так что лучше бы сейчас никого не встретить. Спускаюсь. Чисто! В самом деле счастливый день. Хоть бы ещё копы не стали искать игрушку-хулигана, а сразу отправили свидетелей к наркологу.
Соседняя лачуга такая же развалюха, но перекрытия прогнили так сильно, что даже бездомные не суются. То, что надо! А ведь когда-то тут был приличный район. Как такое вообще получается? Люди жили-жили, а потом решили превратить всё вокруг в горы дерьма? Потрясающие существа, неудивительно, что даже сшить говорящего медведя для них непосильная задача.
Забираюсь по скрипящей лестнице на второй этаж. Осматриваюсь. Забиваюсь в щель между разваленным комодом и кроватью с разодранными подушками. Всюду пух, перья. Странно, на стенах до сих пор висят фотографии людей, живших здесь. Неужели их некому забрать? Хотя мне ли смеяться над другими, если я не фотографию — хозяина не выручил?
За несколько секунд до того, как провалиться в сон, я вспоминаю, что забыл срезать клевер с пьяной жопы. З-зараза! Выходит, у того парня сегодня тоже неплохой день. Да и хрен с ним. Сплю…