Когда очень злой и всклокоченный лис вышел из каменного домика прислуги, то во дворе никого уже не было. Небожители испарились, будто и не было. Лишь стайка голубых огоньков по-прежнему витала на месте смерти — своеобразный памятник, остаток магических сил… а магических ли?
Себастьян подошел, пригляделся. Сверкающие пятнышки не были иллюзорны, это были реальные капли настоящей жидкости. Мокрый черный нос сделал одно неуверенное движение, и тут же чихнул, усы встали дыбом, вся шерсть поднялась следом.
— Твою ж заразу! — в сердцах бросил лис, высовывая язык и отплевываясь. В глазах рябило. — Это винтан. Сильнодействующий наркотик, распространенный среди высших небесных. Наркотик, который действует, как мощнейший нейростимулятор, наркотик, созданный из чистой потенциальной магии. Секрет его приготовления был неизвестен никому из других рас. Слухи ходили разные. Существа пропадали тоже разные. Всех, принимавших винтан ждала казнь. Привести приговор в исполнение было поручено любому магистру соответствующего уровня, находящемуся поблизости. Единственным существом, выжившим и не убитым был мальчишка-вампир, которого протрезвлял сам Рени… Вампир, служивший им.
— Так вот в чем секрет горящих глазок… — в сердцах сплюнул Редвел. В голове прояснялось, но мысли бежали намного быстрее, чем осознавались. Скорость мозгового кровообращения повышалась, чуть раньше, чем скорость реагирования…
— Накрыть пристанище наркоманов под дозой? Шарэль, ты меня слышишь? Таким был твой план?! — лис погрозил кулаком куда-то в сторону мимо пролетавшей стрекозы и вдруг опустил руку. Плечи ссутулились. — Он бы знал… что бы он знал?! Я был нужен ей и был человеком, что я найду теперь? Кого? Весь план накрылся медным тазом, где группа поддержки? Облезлая зверюга справится с королевой? Вы серьезно?
Магия, субстанция, зависящая от множества факторов. Эмоции — один из основополагающих. Себастьян почувствовал, как лапы пощипывает от еле сдерживаемой силы. Искры заставляли шерсть электризоваться.
— Я уйду красиво. — Усмехнулся лис и материализовал свою шляпу. На плечах оказался черный пиджак. Брюки пришлось застегнуть на ходу. Телепортация не предполагала таких мелких манипуляций. Костюм был точь-в-точь, как тот, который подогнал под себя Хас, покидая дом перед дуэлью… дуэлью с Сорренжем. Профессором, которого тоже, скорее всего, уже нет в живых. Редвел развернул в воздухе старый покоричневевший от времени платок и взял двумя когтями маленький сверкающий предмет.
— Твое время наступило, Алитар. — предмет стал расти и светиться, быстро превращаясь в родовой меч семьи Редвайлей. — Вперед! — скомандовал сам себе Себастьян и крест-накрест распорол бордовую занавесь черного хода.
***
Витамана — хитрый древний артефакт, некогда восстановленный непосредственно бабушкой, по древним чертежам ацгаров. В активированном состоянии он представлял собой холодную звезду, звезду, поглощающую пространство и существ. Внутри все замораживалось: время прекращало свой бег, магия не работала. Был только всепроникающий холод.
Редвел сглотнул, видя свечение в середине зала, сделал два шага назад, обозревая всю картину. На полу, вытянув руку, в звезде лежал Рени, блаженно улыбаясь. Это он использовал артефакт. Звезда схватила в свое кольцо раненую демоницу. Лицо выражало нестерпимые муки, на щеках еще блестели слезы. Большая кровопотеря, рваная рана на животе. Жизнь еще теплилась в ней, замороженная артефактом. Себастьян вздохнул, с облегчением и с волнением одновременно. Это была другая незнакомая женщина.
Вот кого там не наблюдалось, так это королевы… лис стал обходить вьющиеся во все стороны лучи активированного артефакта, рассматривая помещение, и, пытаясь понять, что здесь произошло, и где искать остальных.
Белая материя вмороженным куском нашлась рядом с окровавленным стулом. Нос зачесался, усы стали подрагивать. Что-то было не так. Запах винтана усиливался, но блестящих капель видно не было.
«Она еще здесь» — дошло до инспектора. Меч инстинктивно сделал полную восьмерку, наткнувшись на что-то мягкое. Пыльца остаточной магии слетела, и лис увидел прямо перед собой искомую особу.
Обычные голубые глаза с черно-багровыми подтеками под ними. Действие наркотика закончилось. Учитывая, постоянное потребление, состояние наркоманки было не лучшим, что играло на руку. В артефакте застряло не только платье. Часть ментального тела, одно крыло, длинные белоснежные волосы. Хорошо же ее зацепило! Сейчас она не может сражаться, применять магию и даже уклониться от удара! Циркуляция силы в теле нарушена: если она применит хоть что-то, то убьет себя целиком.
Себастьян боковым зрением заметил еще один силуэт в углу комнаты. Шаг вбок, еще шаг… не так он хотел встретиться с той единственной, кого любил! Аманда лежала без сознания, в крови, глаза открыты, дыхания нет. Она не попала в поле артефакта, и с такими ранениями даже демонице выжить было бы очень сложно!
Редвел разозлился в долю секунды, размышлять о гуманности и благородстве было неуместно. Он размахнулся мечом на казавшуюся беззащитной королеву, блестящий клинок мелькнул в ее зрачках бликом…
— Ты думал, что сможешь меня достать, смертный?! — бестия прорычала в ответ, разевая окровавленную пасть. Прокушенные губы наливались свежей кровью. Тварь вывернулась из-под меча, рванув с такой силой, что оторвала свое крыло, так и оставшееся внутри артефакта. Глаза стали красными — показатель сильнейшей магической травмы. Она оторвала кусок своего резерва, своего ментального тела. Лис не обольщался, понимая, что загнанная тварь в разы опаснее обычной.
Не выпускать ее, ценой собственной жизни, остановить здесь, пока она не восстановилась и не угробила всех оставшихся в живых… Редвел сделал горизонтальную восьмерку, ложный выпад, блок… Острые когти твари были при ней, но сталь выдержала. Выпад вправо. Поврежденная половина реагировала куда медленнее, кончик меча чиркнул плечо. Зараза метнулась к будуару и перевернула его с разбегу на лиса, с ловкостью небесной вытащив на лету заветный мешочек.
Когти разрезали прочную ткань, содержимое высыпалось на пол, пока дрянь не поднесла светящийся ярко-голубым, порошок к своему лицу и не опрокинула его весь…
— Вентан… — Себастьян опешил, анализируя возможные последствия… Потеря болевого порога, повышение реакции, синдром Берсерка-Квидри, повышение резерва… Последствия были не на его стороне. Как ни крути… за королевой развевался светящийся голубой шлейф — вентан распределялся по организму и нашел брешь.
— А знаешь, из чего производится этот «голубой рай»? — спросила богиня, ухмыляясь клыкастой пастью. — Вся ирония в том, что для «небесного света» небожителям всегда были нужны самые никчемные из всех. Только в зарождающейся жизни есть такая доза магии и потенциала, что мозг познает ни с чем не сравнимую эйфорию! Почему создатель дал это чудо демонам?! Почему!
Лис наклонил голову, до него еще не дошел смысл сказанного… Зарождающаяся жизнь? Голова закружилась, вид израненных, изодранных девушек в углу качался и кружился в голове… Аманда… чувство потери, потери чего-то радостного и только осознанного…
Мужчины не плачут! Черный горячий и красный нос ощутимо шмыгнул, какая-то злая капля скатилась по морде вниз и шлепнулась на грязный пол. Он должен отомстить. За свое дитя, за Аманду, за Сорренжа, за смешного, но незаменимого Хаса… за столько смертей…
Белобрысая дернулась, уклоняясь от клинка, полтора крыла попытались рвануть вверх, но лис вцепился в сломанный сустав и оторвал от целого крыла весомый кусок. Ему больше нечего было терять, он не боялся ничего. Жить не было смысла. Единственным его смыслом было: подороже разменять свою жизнь. Желательно, равноценно.
В углу послышался странный шорох, нервно дернулась рука, пальцы сжались, оставляя на похолодевшей ладони синие лунки ногтей. Дернулась нога… Окутанная странным желтоватым свечением, кисть поднялась вверх, зеленые глаза внимательно рассматривали ее. Словно миллион маленьких магических светлячков облепил все раны на руке. И они затягивались! Аманда с трудом подняла голову, оглядывая свою порванную одежду на светящемся уже затянувшемся теле…
— Хас… — шепнула она охрипшим голосом, сама не веря в то, что может говорить…
Инспектор дрогнул, неожиданно обратив внимание на то, что происходило за его спиной. Чудо света и жизни ошеломило его. Взгляд был прикован к светящемуся животу… неужели?..
Когти впились мгновенно и под самым неприятным углом. Снизу вверх, под ребрами, точно достав печень и правое легкое… Лисица захрипела и упала. Раздался сумасшедший хохот…
Ей хотелось выпить. Она запрещала себе прикасаться к вину, ибо опьянение нарушало то рассудочное равновесие, в котором она обычно пребывала. От вина путались мысли, и, что хуже всего, она начинала что-то чувствовать. В ней пробуждался давно забытый, детский, подспудный страх. Она слышала далёкий, пронзительный смех. Смеялись над ней. Её походка становилась неровной, она спотыкалась. Она сама смеялась, визгливо и неуместно. А смеясь, она более не внушала ни почтения, ни страха.
Нет, она не может себе этого позволить. У неё нет слабостей. Она — королевская дочь, и все её поступки оправданы и одобрены свыше. Но содеянное и есть слабость. Самая настоящая, презренная, женская.
Она поступила недостойно, уподобившись крикливой простолюдинке. Точно так же могла бы поступить жена какого-нибудь мелкого торговца или провинциального дворянчика, что уличила мужа в недозволенной забаве. Это она по невежеству могла бросить в огонь редкие книги и опрокинуть бутыль с чернилами. Это она, глупая неграмотная кухарка, провонявшая луком и потом, могла так безобразно браниться и требовать возмездия для неблагодарного супруга.
Но принцесса недосягаема для мелких дрязг, она пребывает высоко, у горных вершин, где воздух пронзительно чист и ломок, она не слышит суетливого топота и скрежета челюстей, она почти богиня.
Если не упала со своей вершины. Сорвалась, покатилась, вымазалась с ног до головы в раскисшей уличной грязи. И отныне те, кто рядом, будут стыдливо отводить взгляд, прикидываясь, что не замечают зловонных пятен. Никто не осмелится произнести вслух, что ей не мешало бы отдать свою мантию в стирку, а будут украдкой подсовывать ей книги, в которых автор на архаичной латыни перечисляет виды и размеры этих самых пятен. Ничтожества!
Она вновь жаждала крови. Соблазн покончить с этой мукой бы нестерпим. Пожалуй, это желание, что подступило, не сравнить по силе с предшествующим. Она устала! С неё хватит!
И пусть та ведьма в венке из померанца приходит и шепчет. Она не боится. Больше не боится. Она переживёт, перетерпит этот ужас, а за ним – сожаление и раскаяние. Она будет кусать пальцы и рвать на себе волосы, но это пройдёт. Все проходит, и всё умирает. Её страдания кончатся и наступит покой. Сладостный и дремотный. Покой чувственного оцепенения, той прижизненной смерти, когда кровь почти остыла, а сердце едва бьется.
Так она жила прежде, посеребрённая изморозью, без страданий. У неё был только разум, чистый, отлаженный, отточенный, как клинок, и весь мир лежал перед ней, как огромная шахматная доска, где она просчитывала ходы. Мир был привычен и предсказуем. Да, там не было иных цветов, не было изогнутых линий, мир был однообразен и скучен — но он был управляем. Она могла делать с этим миром всё, что угодно, как опытный гроссмейстер.
Почему же она так легкомысленно разрушила этот свой мир? Разбила вдребезги свой ледяной чертог? Всё из безумного соблазна узнать многоцветное радужное свечение, именуемое страстью.
Когда-то ей было скучно, и она пожелала разнообразия. Она забыла, что сладость всегда сопровождается горечью, а блаженство – страданием. Одно не существует без другого, как тьма и свет. Она познала блаженство, познала саму страсть, её трепет и обжигающий восторг. Но также она познала унижение, стыд и ярость.
На великодушие ей ответили чёрной неблагодарностью, на щедрость – пренебрежением.
Она совершила почти невозможное – она переступила через сословную гордость и протянула руку существу низшего порядка. Она вознесла это существо на невиданные прежде высоты, извлекла из нищеты. И что же взамен? Плевок, пощечина. Вот чем обернулась её неосторожное любопытство, её игра в жизнь. Боль, невыносимая боль.
Она может с этим покончить. Раненый в бою готов вытерпеть нож хирурга, занесённый над раздробленной ногой, чтобы прекратить страдания и спасти жизнь. Перетерпеть, провалившись в небытие, пока пила кромсает кость, а затем жить дальше, уже не тревожась о ране. Почему бы ей не поступить точно так же? Послать палача. И всё будет кончено.
Она была близка к тому, чтобы отдать этот приказ.
Её придворная дама, Анастази, ещё полгода назад, когда история только начиналась, предлагала свои услуги в качества палача. Она сказала, что Геро заслуживает быстрой и лёгкой смерти, ибо не совершил никакого преступления. Так пусть осуществит благодеяние. Пусть избавит его от страданий.
Клотильда даже протянула руку, что взять серебряный колокольчик, но отшатнулась. Колокольчик будто раскалился. Матово тлел изнутри. Она не сможет взять его в руки. Не удержит.
Минуту спустя она попыталась вновь, но на этот раз колокольчик, невесомый, изящный как бутон ландыша, показался ей тяжелее соборного колокола. Она приближалась и в третий раз, но колокольчик обернулся цветком померанца и дохнул ей в лицо могильным холодом. Больше она не пыталась.
Ярость спадала, отступал соблазн. Никакой приказ она не отдаст. И от страданий своих не откажется. Слишком сладостны они были, эти страдания, слишком ей дороги.
Геро был наказан. У него отняли то, чем он всё ещё дорожил.
Он любил солнце — и его лишили света. Его разум нуждался в пище — и его лишили книг. Он был заперт в крошечной комнатушке, очень напоминающей тюремный карцер, где он мог с трудом передвигаться. Чтобы сделать наказание ещё более суровым, его заковали по рукам и ногам.
Так его и оставили: в полной темноте, тишине и неподвижности. Единственное, чем эта комнатушка отличалась от карцера или подземного каменного мешка, так это тёплыми стенами. По другую сторону одной из них находился большой кухонный очаг.
Когда-то давно, во времена гугенотских войн, эта комнатушка была задумана, как тайник, куда прятали беглецов или шпионов. Поэтому помещение было пригодно для многочасового пребывания, даже стены были обиты тканью. Беглец или заговорщик вполне мог там провести ночь, без всякого для себя ущерба. Но что будет с узником, если он останется в этой тесной и темной клетке не одну ночь, а две или три? Очень скоро это обратится в пытку. А если узник так молод, подвижен и нетерпелив, как Геро?
Для него это испытание будет нелегким. Клотильда позволила навещать его только раз в день, но запретила с ним разговаривать. По этой причине заботу возложили на другого лакея, а не на того краснорожего громилу, который стал больше походить на огромного пса у ног господина.
Геро должен был в полной мере ощутить свою уязвимость. У него будет время поразмыслить о том, к чему привела его дерзость.
Ах, сладкие, пустые грёзы! Ему и в голову не придёт принять это за дерзость! И наказание ничего не даст, ничего не изменит. Ей бы следовало давно усвоить урок, который ей преподал этот безродный. Не все в этом мире подпадает под выведенные ею законы. Нет, он не безумец, безумна она.
Она! Ибо со всеми своими слабостями стремится управлять другими. Чтобы удержать власть, государь должен быть жесток или рационален до крайности. Одним словом — или сразу убей, или договорись. Но она ведёт бесплодную, жалкую, женскую войну, как ревнивая любовница, закатывая сцены. Противно! Но что же делать? Вновь с позором отступить? Признать победу за мужчиной?
Она терзалась довольно долго, прежде чем сумела договориться с собственным самолюбием. Геро продержали в карцере около трёх недель. Когда же его выпустили, он походил на взъерошенную ночную птицу, которую внезапно вынесли на свет.
Как бы то ни было, заключение оставило на нём свой отпечаток. Он как будто лишился всех прежних привычек и навыков, которые у него появились за время его заключения. За это время он чему-то научился, приспособился, придумал свой собственный свод правил, нашёл солнечную сторону в сумрачном лесу. И вдруг всё забыл.
Он снова стал пугливым, диковатым узником. Казалось, весь мир обратился для него в груду стекла с острыми краями, и каждый предмет может его ранить. А ночью, в постели, он стал ещё более чужим. Это отчуждение было трудно уловимым, ибо на первый взгляд ничего не изменилось. Но сердцем, душой оказывался так далеко, что за ним было не угнаться.
О свиданиях с дочерью не могло быть и речи. Это было частью наказания. Герцогиня рассчитывала, что некоторое время спустя отменит его, если Геро проявит некоторую заинтересованность или хотя бы смягчится.
Но складывалось всё гораздо хуже, чем она рассчитывала. Геро замкнулся и окончательно ушёл в себя, будто выстроил между собой и миром невидимую стену. Своим молчанием и неподвижностью он проводил границу, магическую линию между собой и прочим миром. А там, за чертой, создавал свой собственный мир, лепил его из утраченных надежд и воспоминаний.
Клотильда как-то заглянула ему в глаза и ужаснулась. Эти глаза опрокинулись. И там, за фиолетовыми зрачками, была бездна.
Он учился прятаться там, скрываться от страданий и боли. Когда она коснулась его, проведя рукой по щеке, он будто очнулся, на лице возникла болезненная кривизна, которую он поспешил скрыть. Мир внешний стал ему невыносим. А потом он сбежал. Просто взял и ушёл из замка по Венсеннской дороге.
Геро давно не держали под замком. У него была полная свобода передвижений. Даже его слуга Любен не всегда следовал за ним, поэтому поступок его был странен.
Бежать? Куда? Без денег, без подготовки…
Вернуть его не составляло труда. Он даже не пытался скрыться.
— Не наказывайте его, — требовала Анастази. – Он не в себе.
Клотильда и сама думала об этом, разглядывая Геро, которого слуги привезли обратно, как непослушного ребёнка, убежавшего от няньки. Он целую ночь провел в лесу и был, вероятно, голоден. Это был порыв, слепой, гулкий. Он не смог ответить на собственный вопрос: зачем?
Пожалуй, это было даже забавно. Нелепая выходка. Розыгрыш. Бывает, что дети именно так пытаются привлечь внимание. Она слышала об этом. Возможно, и Геро вновь чего-то требует.
Клотильда ждала новых условий, новых сделок, но он молчал. Досады она не чувствовала. Голодная ночь в лесу сама по себе служила хорошей острасткой, и она позволила ему вернуться к себе.
За преступление господина был наказан слуга, та самая нерасторопная нянька. Герцогиня знала, что для Геро угрызения совести мучительней, чем удары плетью. Она не ошиблась.
На следующий день, наблюдая за тем, как Геро старательно отводит глаза, чтобы не видеть своего побитого телохранителя, который едва переставлял ноги, прихрамывая от боли, она утвердилась в своей правоте. Ответственность за чужую жизнь удержит его от безумств и побегов надёжней, чем самая прочная цепь.
Но скоро выяснилось, что она ошиблась. Было что-то гораздо более могущественное, неукротимое, чем ответственность и будущие угрызения совести. Была какая-то непостижимая мука, что выжигала его наивную человечность.
С ним что-то происходило, ибо те изменения, что постигли его за три недели в тесном карцере, продолжали действовать. Герцогиня пыталась быть с ним терпеливой. Она не требовала, она просила. А ночью, прикасаясь к нему, чувствовала, что в его теле живет тревога, или что-то иное, родственное этой тревоге, что это может быть страх или даже ужас, какой бывает у тех, кто вечно ожидает беды или скрывается.
Геро, прежде молчаливый, не издававший ни звука даже в минуты близости, едва ли не вскрикивал, когда её ласки становились слишком настойчивыми.
На её вздохи он стал отвечать хрипловатыми стонами, как это делали её прошлые любовники. Эта перемена сначала её обрадовала, ибо Геро, казалось, полностью отдавался страсти, но очень скоро эти стоны стали её даже настораживать. В них было что-то нарочитое, лицедейское, как будто он разыгрывает спектакль, или напротив, его мучит ночной кошмар.
Но разгадать эту новую тайну она не успела. Геро вновь совершил побег.
На этот раз он подготовился. Горничная обнаружила краснолицего парня оглушённым и даже связанным. Исчезла лакейская ливрея и пара грубых башмаков. К тому же, в день его исчезновения в замке находилось с дюжину наёмных работников, молодых крестьян из окрестных деревень, которых нанимал управляющий для очистки пруда от загнивших водорослей и опавших листьев.
Геро знал об этом и готовился к этому дню. Он намеревался укрыться в этой толпе и покинуть замок незамеченным. Он даже раздобыл себе бесформенную войлочную шляпу, чтобы скрыть волосы и лицо.
Каковы были его дальнейшие намерения, догадаться нетрудно. Он направлялся в Париж, чтобы разыскать свою дочь, забрать её из дома бывшей тёщи, а затем вместе с девочкой скрыться. Возможно, бежать из страны. Например, отправиться в Ла-Рошель или Брест, а оттуда на первом же корабле в Новый Свет. Как же он страдает в неволе, если готов подвергнуть и себя, и маленькую дочь таким испытаниям!
Ему не удалось переночевать в лесу. Не спасли ни войлочная шляпа, ни лакейская ливрея.
Клотильда усмехнулась. На что он рассчитывал, этот бедный глупец? Что он может скрыть свою внешность под столь смехотворной маской? Что ему удастся погасить блеск своих глаз? Бедный дурачок. Ему пришлось бы исказить собственную природу, искривить кости и замазать грязью золотистый свет юности. Если бы не тот любопытный крестьянин, его бы всё равно схватили по дороге в Париж.
Его продали бы за вознаграждение, которое она предложила бы за поимку беглого раба. Хватило бы ста золотых пистолей — и весь Иль-де-Франс отправился бы на охоту за прекрасным зверем. Никто не отказал бы себе в удовольствии поохотиться на себе подобного. Пусть бы Геро лишний раз убедился в зыбкости своих верований. Пусть бы эти обладатели бессмертных душ продали его с торгов.
“Однажды ты откроешь глаза и пожалеешь, что остался жив”, — сказала когда-то уличная гадалка, которую кадет Акайо арестовал и препроводил в тюрьму. Он не позволил себе ни улыбнуться в ответ, хотя хотелось, ни вздрогнуть, как, очевидно, надеялась женщина. Было известно, как их враги относятся к пленным, но солдатам Ясной Империи не полагалось ни улыбаться, ни вздрагивать. Солдаты Ясной Империи, от кадета до генерала, должны были быть образцом хладнокровия и рациональности, из всех чувств позволяя себе разве что беззаветную преданность императору да праведную ярость на поле боя.
В плен попадать им тоже не дозволялось. Да никто и не хотел, так что, когда стало ясно, что попытка захвата маленькой крепости на Октариновой возвышенности окончательно провалилась, остатки отступающей армии забаррикадировались в восточной башне, готовясь совершить последнее деяние во славу императора.
Акайо, лично прикрывавший отход, последним ввалился в комнату, обвел взглядом добравшихся сюда людей. Из многотысячной армии выжило меньше двух десятков, причем большинство из них зажимало раны уже сидя на полу и положив мечи на колени, надеясь только не потерять сознание раньше времени.
Его тронули за плечо. Харуи, чьё круглое, похожее на миску риса лицо теперь пересекла обожжённая рана, позволил себе улыбнуться.
— Время умирать, мой генерал?
— Да, — кивнул Акайо. — Пусть им достанутся только наши трупы.
Солдаты вздохнули облегченно. Мальчишка-знаменосец выбрался в центр комнаты, подволакивая окровавленную ногу. Ему помогли пристроить знамя, заклинив древко между сундуками из странного голубого металла. Выжившие сели на пятки вокруг символа их империи — половины восходящего алого солнца на синем поле. Перехватили мечи за лезвия, коснулись остриями вышитой серебряной нитью точки на измятых мундирах — две ладони ниже нашивки ранга, подсказка и приказ одновременно.
— Предки примут нас, братья, — спокойно произнес Акайо, первым вонзая меч, ощущая, как сталь пробивает ткань, кожу, плоть. Услышал хрипы, вздохи, стоны рядом — его люди совершали свой долг. Они слышали лишь стук сердец, погружая оружие в свои тела, наваливаясь на рукояти, чтобы завершить ритуал. Акайо почувствовал, как падает на бок, задыхаясь от боли. Кто-то рядом прошептал, а может быть, крикнул: “Во славу императора”. Вздрогнули, выгнулись двери, из-за них донесся приказ на вражеском гортанном наречии. Акайо поднял руку, надеясь закончить обряд дозволенным способом и перерезать себе горло… Но меч выпал из окровавленной ладони. Тело содрогалось, руки хотели зажать страшную рану. Акайо заставил себя не двигаться. Перед глазами все плыло, наваливалась темнота, уши словно забило ватой. Ему показалось, что башня вспыхнула синим пламенем… И всё закончилось.
***
Когда император получил известия от наблюдавших за атакой чиновников, он склонил голову, демонстрируя уважение к павшим. А через несколько часов, оставшись один на один с людьми, понимавшими в наблюдении куда больше прочих, спросил:
— Никто не выжил?
Наблюдатели кивнули, подтверждая то, в чем император никогда не сомневался. В конце концов, его генералы знали свой долг. Может, не все они блистали стратегическим чутьем и знаниями, но умирать умели превосходно.
Если бы император догадывался, как часто ошибаются его наблюдатели, он наверняка приказал бы им самим совершить ритуальное самоубийство. И, может быть, на их примере усовершенствовал методу. Например, велел бы солдатам носить с собой яд.
***
Акайо открыл глаза. И, как было предсказано, пожалел, что остался жив. После доблестной службы и не менее доблестной смерти он мог рассчитывать на покой среди прочих хранителей своей семьи, так что надеялся увидеть знакомые камни маленького деревенского храма. Увы, вместо травленых до красноты изогнутых балок над ним возвышался странный белый потолок, а вместо приличествующего храму гула большого медного колокола уши наполнялись щелканьем, треском и приглушенным галдежом на вражеском языке.
Живот ныл, было холодно и болела голова, которой тоже было странно холодно. Должно быть, это походило на похмелье, но ему не с чем было сравнивать. В жизни кадета, рядового, офицера, и тем более генерала Акайо для выпивки места не находилось, все время занимали тренировки и учения. Как и положено верному сыну своей семьи и империи.
С треском отодвинулась бледно-зелёная ширма, улыбчивая девушка с глазами такими огромными, что странно было, как они еще не выпали, подскочила к кровати. Видимо, она задавала ему какой-то вопрос, но Акайо её не понимал. Девушка хлопнула себя по лбу, пробормотала что-то, вытащила из кармана идеально белого фартука странный предмет, похожий на стеклянную завитую трубку. Ловко нацепила его на ухо Акайо. Ему показалось, будто часть устройства каким-то образом приклеилась к коже, и когда он попытался стряхнуть вражеское изобретение, оно лишь закачалось из стороны в сторону, а голова заболела еще сильнее. “Меня побрили”, — понял Акайо, приготовившись стоически вытерпеть все унижения, которые ему ещё доведётся пережить.
Волосы в империи стригли в одном-единственном случае — при потере чести.
— Привет!
Вражеское слово наконец добралось до его разума, превратившись в понятное, хоть и несколько детское приветствие. Акайо посмотрел на девушку, ничем не выдавая, что понимает её. Она помахала ему рукой, прикусила губу, будто что-то вспоминая, а затем вдруг сложила ладошки вместе и церемонно поклонилась, коснувшись кончиками неприятно желтых волос одеяла. Конечно, это был мужской поклон, и подобный угол был достаточен разве что для приветствия старшего брата, но его хватило, чтобы генерал разбитой армии, приподнявшись на локтях, невольно спросил:
— Откуда ты… — и схватился за горло, поняв, что издает совершенно неизвестные ему звуки. Руки нащупали странный предмет, полностью охватывавший его шею. Акайо попытался подцепить его и сорвать, но короткие ногти лишь бессильно поскребли абсолютно гладкую поверхность и соскользнули.
Девушка смотрела сочувственно.
— Ты же только что с войны, да? Бедный, какой же ужас вас там заставляют делать!
Акайо почувствовал, как заливается краской. Его жалела какая-то девчонка! Он отвернулся, стараясь не выдавать, как его это задело. Она же продолжала:
— Но теперь ты среди нас! Уверена, тебе понравится. У тебя, конечно, не было страховки, а лечение таких жутких ран и имплантация переводчика — штука дорогая, так что тебя продадут на рынке. Но даже рабам…
Акайо прикрыл глаза, больше не слушая восторженные излияния девушки. Он, в отличии от многих своих ровесников, верил всему, что сообщалось о вражеском Эндаалоре. Другие говорили, что это невозможно. Что в третьем веке династии Хана даже варварская страна не может поддерживать рабство.
Они упускали из виду, что третий век династии Хана наступил лишь в империи. За границей никогда не было императора-просветителя, еще девять столетий назад запретившего одним людям владеть другими.
***
Время лечения растянулось серой траурной лентой. Мгновения скользили челноком между ударами сердца, ткали минуты, которые затем сшивались в одинаковые, как военная форма, часы и дни. Ему не позволяли ни вставать, ни садиться, да и сил сначала едва хватало на то, чтобы держать глаза открытыми. Помимо ухаживающей за ним девушки, умевшей кланяться как мальчик, заходил толстый, чем-то похожий на покойного Харуи, врач. Он сообщил, смущенно протирая круглые очки полой халата, что выжила всего треть имперской армии. Акайо почувствовал себя дураком и с сожалением подумал о сотнях людей, оказавшихся в плену вместо достойной смерти. Врач же сокрушался о тех, кто с честью отдал свои жизни за императора:
— К сожалению, многие погибли, когда в полевом лазарете раненый пришел в себя и успел обезглавить несколько десятков своих товарищей…
Акайо мысленно поклонился безымянному герою, который повел себя как подлинный солдат императора. По сравнению с ним сам Акайо был предателем: он не только не сумел довести до конца свое самоубийство, но вдобавок слушал сейчас то, что говорили ему враги.
Впрочем, за всё время обучения никто никогда не говорил ему, как хороший солдат императора должен вести себя в плену. Никто не предполагал, что он вообще может попасть в плен, для того их и учили, как нужно умирать.
***
Когда на шестой день его наконец оставили одного после унизительных процедур обтирания и смены закрывающего раны клея, Акайо попробовал встать. До этого у него не было никаких мыслей, что делать — побег был недостоин воина империи, пытаться повторно совершить достойное самоубийство было нечем. Сейчас он впервые задумался, что, возможно, стоит поискать получше. В больнице должны быть хирургические инструменты, а ему всего лишь нужно было что-нибудь достаточно острое и длинное, чтобы перерезать себе горло. Это, конечно, было бы женским самоубийством, но в общем подходящим для человека Ясной Империи.
Он не смог даже подняться с постели. Длинные мягкие ленты, оплетающие щиколотки, не ощущались и не мешали, пока он лежал, но не позволяли дотянуться до пола. Он попытался дернуть за ленту, стащить её с ноги или вырвать из кровати, но что-то противно запищало. За ширмой послышался знакомый топоток девушки. Акайо рванул ещё раз, пытаясь поддеть ногтями обманчиво мягкий белый материал. Бесполезно. И ничего острого в комнате не было. Разве что…
Девушка застала его спокойно сидящим на кровати. Ему даже не пришлось придумывать оправдание — от усилий начал кровоточить шов на животе, и она решила, что Акайо хотел позвать на помощь.
— Ты в следующий раз просто вот эту кнопочку нажми, ладно?
Он не знал слова “кнопочку”, но запомнил белый прямоугольник с восклицательным знаком, который от прикосновения погружался в стену. Его нельзя было задевать, чтобы никто не прибежал.
Обнаружив, что Акайо уже вполне способен сидеть, девушка обрадовала его новостью, что теперь к нему будут приходить учителя. Они явились тем же вечером, совершенно непохожие на старцев и сильных мужчин, чье солнце клонилось к закату, которые учили его дома. Худая как бамбуковая палка женщина сжато сообщила, что предметы, охватывающие шею, ухо, и вживленные внутрь черепа Акайо, называются “комплексный имплантационный переводчик с модулятором”, и не могут полноценно переводить его речь из-за разницы грамматических конструкций. Учителя в один голос рекомендовали как можно быстрее овладеть эндаалорским языком, чтобы его сразу купили, и больница, в которой он оказался, могла восполнить потраченные на него деньги.
— Центральная Маанская больница оказывает услуги как эндаалорцам, так и кайнам, — сказали ему. Узнав, что кайнами здесь называют его соотечественников, Акайо решил непреклонно бойкотировать учебу, рассчитывая, что, не сумев окупить лечение нескольких военнопленных, больница будет вынуждена отказать им в приёме, и больше солдат отойдут к предкам, а не очнутся под белым потолком.
Однако занятия не начались в тот же день. Учителя были заняты и пообещали прийти завтра.
Акайо надеялся не дожить до их прихода.
— Говорю вам, марсианец! Вылитый, только без клюва! Все, как у товарища Уэллсса описано, и кровь наверняка ночами сосет, человеческую!
— Ох ты ж господи, страсти-то какие… и как его из клетки-то выпускают?! ведь страхолюдство, не приведи господь, а ну как он еще и голодный?..
Человек-спрут медленно и величаво ползет мимо, делая вид, что не слышит. Если бы мог, он бы скривил ротовое отверстие презрительной ухмылкой. Но мимические мышцы у него отсутствуют с рождения, тут даже гениальный пластический хирург со смешной фамилией Моро оказался бессильным.
Сидение в бочке на сегодня закончено, можно какое-то время насладиться сухостью и теплом, готовясь к вечернему представлению. Которое состоится, не смотря ни на что.
Снаружи цирк живет обычной жизнью – толпятся зеваки у зверинца уродов, не занятых в представлении, наиболее законопослушные и состоятельные граждане уже выстроились очередью перед кассой, носятся голоногие мальчишки, предлагая помочь и пытаясь пролезть на представление бесплатно. Человека-спрута они сторонятся – тоже, наверное, читали разное. Презрительно ухая, Человек-спрут ныряет под полог шатра.
За кулисами тоже царит вроде бы обычная ежевечерняя суета, но в ней уже явственно чувствуются посторонние тревожные нотки. Мим танцует в углу – то ли репетирует, то ли просто так, для удовольствия. Его движения слишком резки и изломаны, он часто замирает в какой-нибудь позе на минуту, а то и две. Рядом старуха гадает на картах, то и дело смешивая получившиеся расклады и хмурясь.
Молоденькая гимнастка сидит на свернутом в рулон манежном ковре, спрашивает растерянно, ни к кому не обращаясь:
— И куда же мы теперь?
Она при цирке недавно, и не понимает еще, что никакого «теперь» просто не будет. Шатер не потерпит. Человек-спрут ухает, прочищая горло, и отвечает:
— Черная пустота прекрасна.
Гимнастка моргает растерянно, перестает плакать. Переспрашивает:
— Что же в ней такого прекрасного?
Человек-спрут долго смотрит на нее, словно раздумывая, стоит ли вообще тратить свое время на такую непонятливую. Но все же поясняет:
— В ней нет детей. Она совершенно пуста, понимаешь?..
— У тебя есть бинт?
Арсений только что оттер скамейку от брызг крови и теперь сидит, собираясь с силами для возвращения на свой пост. Ему плохо, слабость накатывает волнами, а тут еще лезут всякие в душу немытыми щупальцами.
— Зачем тебе?
В любых вопросах медицинского характера Арсений подозревает подвох и потому неприветлив, намеков на собственную слабость он не переваривает. Человек-спрут моргает единственным глазом, вздергивает подбородок. На его коротенькой шее дергается кадык. Хотя какой кадык может быть у спрута?
— Нужно, – говорит он, наконец. – Порезался.
— Спроси у гадалки, у нее вроде было что-то.
Человек-спрут уползает, напевая про «ни копейки денег нет, разменяйте десять миллионов». Очень хочется его убить, но все силы забрал вчерашний припадок, и Арсений только тихо плачет от бессильной ненависти. А потом собирает остаток воли в кулак и ползет на пост. Скоро начало первого акта. Шкура шатра подергивается – ей неприятны прикосновения.
— ОТКУДА ЭТО У ТЕБЯ?
В руках у мастера Дикса – маленький черный шарик и мятый конверт из оберточной бумаги. Арсений смотрит на конверт с таким недоумением, словно это вовсе не сам он только что передал его шапитшталмейстеру. Морщит лоб.
— Просили передать.
Шарик был в конверте, это понятно, у того даже бока сохранили характерно округлую измятость. Но откуда взялся сам конверт? Арсений морщится, пытаясь вспомнить, но воспоминания предательски ускользают, остается лишь ощущение шероховатой бумаги в пальцах и убеждение, что передать – очень важно.
— КТО.
Вспомнить никак не удается, припоминается только тонкая рука, мягкая и какая-то бескостная. Передернувшись от отвращения, Арсений выдает наудачу:
— Посыльный.
— Отпусти мальчика, Иоганн. Он устал. Да и разве так уж важно – кто? Дай взглянуть…
Старуха-гадалка возникает, словно бы из ниоткуда, тянет сухонькую лапку к камешку, осторожно трогает кончиками пальцев, чуть поворачивает. В голосе ее благоговение.
— Настоящая? Впрочем, о чем это я… конечно же, настоящая, это же чувствуется, невозможно подделать… Не думала, что еще раз доведется…
Но что это? – спрашивает Арсений, разглядывая черный шарик на затянутой в черную кожу огромной ладони мистера Дикса.
— СПАСЕНИЕ.
Мистер Дикс сжимает ладонь в кулак, звякнув металлическими кольцами и скрыв шарик от любопытных глаз. Быстро уходит. Гадалка смотрит ему вслед, улыбаясь мечтательно и странно молодея лицом от этой улыбки. Поясняет.
— Черный марсианский жемчуг. Величайшая драгоценность в мире, куда там бриллиантам и изумрудам. Говорят, достать их можно только из живого марсианина и только с его согласия, иначе теряется вся магия и остается лишь красивая побрякушка…
— Враки! – утробно хихикает незаметно подкравшийся Человек-спрут. – Просто камни обнаружили после нашествия вот и приписывают невесть что. Люди глупы и верят во всякую чушь.
— Сколько это может стоить?
— Не могу сказать точно, но человек, передавший ее, просто неслыханно щедр… — гадалка качает головой. — Полгода назад на аукционе в Сотби такая жемчужина была продана за…сейчас прикину… в переводе на золото это будет почти четыре миллиона.
— Маловато.
Арсений разочарованно вздыхает. Шевельнувшаяся было в груди надежда на благополучный исход не хочет умирать, поддерживаемая молодым блеском в глазах старухи. Гадалка беззвучно смеется, Человек-спрут вторит ей презрительным уханьем.
— Так-то в Сотби! Там этих марсианцев, говорят, как собак… а над территорией Российской Республики цилиндры не падали. Ну, если верить официальным источникам. Так что тут такая диковина будет стоить поболее десяти миллионов. Ты хоть посыльного-то разглядел?
Арсений с сожалением качает головой. Человек-спрут ухает удовлетворенно, говорит, как припечатывает:
— Есть же придурки на свете!
И уползает, странно переваливаясь с боку-на бок, словно пошатываясь. Голос у него хриплый, будто простуженный, и горло шарфом замотано.
Арсений хмурится, пытаясь понять – могут ли спруты простужаться? Во всяком случае, Человек-спрут раньше никогда не носил шарфов.
Вот же странный урод, однако!
Игорь открыл дверь. Он почти не сомневался, кого там увидит. И точно. Почему жилая часть корабля такая маленькая?
— Привет, — улыбнулась Регина, — как дела?
— Заходите, прекрасная гостья.
— Спасибо.
— Кофе? Чай?
— Кофе.
Она подождала, пока Игорь сходит за напитком, устроилась в кресле для посетителей, элегантно положив ногу на ногу. Игорь вернулся, гадая, какой повод Регина придумала на этот раз, чтобы оправдать посещение.
— Игорь, почему вы нас игнорируете? — Спросила она, отпив глоточек. — Вы словно нарочно прячетесь.
— Такой вот я, — развел руками ее собеседник. — Смиритесь. Вас что-то беспокоит?
— Вы меня беспокоите. Что вы все время такой мрачный? Ну, отдохнули бы. Устроили себе выходной. Или это капитан вас так грузанул, что не раскопаться?
— Работы действительно много. Часть оборудования устарела, частично не хватает программ или приличных переводов инструкций. Но на самом деле я просто не люблю большие компании.
— Да разве у нас большая компания? Всего десять человек. Два из них всегда на вахте. А вы с капитаном по каютам сидите.
Игорь поправил:
— Капитан терпеть не может сидеть в каюте.
Регина хитро подмигнула и, склонившись над кофе, пояснила:
— Потому что это не его каюта!
Увидев, что надлежащего эффекта не произвела, девушка вернулась в прежнюю позу и договорила, чуть надув губки:
— С этим «Корундом» такая история связана, хотите, расскажу?
Сплетница, подумал Игорь. Маленькая глупенькая сплетница. Как же хочется сейчас взять тебя за ворот, да и вывести вон. Но останавливать ее не стал. Все же интересно, что за тайну хранят палубы и переборки этого относительно нового корабля.
— Так вот. Когда его строили, это была первая такая большая светяшка. «Эхо» не в счет, их было всего три за всю историю флота, и они не имели галактического статуса. Это потом «Корунды» пустили в серию. Их сейчас создано около двух десятков. А этот единственный без номера, потому что никто не думал, что Бюро будет его снова эксплуатировать. И на этот корабль взяли особенный экипаж. Уже в полном составе, но без капитана, потому что капитан погиб на каком-то там спутнике, я не помню. А капитаном взяли женщину. Я не знаю, как и где ее нашли. И они два года летали в таком составе. У нас на Ашате, на самой планете, а не на университетском спутнике, потом уже работал один человек из этого экипажа. Он нашего капитана хорошо знает. Вот он мне и рассказал. То есть не только мне, нас там много было. Вот. Короче, этот Дима Димыч их капитана, ну, женщину, я говорила. Он ее не любил и хотел, чтобы ее убрали. А он был старпом. Вот. И потом, когда их пытались взорвать, это старпом должен был грузом заниматься, а не капитан. И она погибла, а он стал капитаном. И от него все ушли. Вот и пришлось ему теперь нас набирать. Потому что опытные космолетчики отказались с ним работать.
Уже на середине рассказа Игорь пожалел, что позволил ей говорить. Димыча он успел неплохо узнать, и эта сплетня выглядела совершеннейшим абсурдом. Мало того, сплетня эта явно грозит подрывом авторитета главного человека на борту. А это уже не шутки. И ведь не со зла треплется, исключительно по юношеской глупости и склонности к максимализму. И из желания похвастаться тайной.
«Хорошо еще, с моей биографией ее никто не успел ознакомить».
— Регина, можно вас попросить?
— Конечно! — оживилась она. На лице отобразилась готовность немедленно исполнить любую просьбу.
— Будьте так любезны, никогда и никому не рассказывайте то, что вы мне сейчас рассказали.
— Подумаешь! Как будто от моего молчания эта история перестанет быть правдой.
— Поясняю. Вы поднялись на этот борт, вы стали членом этого экипажа, а значит, согласились работать под началом этого человека. Став штурманом «Корунда», вы обязались тем самым выполнять все команды капитана, не обсуждая.
— Хорошо. Я больше никому не расскажу. — В ее голосе звучало явное сомнение в правильности такого решения. — Но, по-моему, Игорь, вы ко всему слишком серьезно относитесь. Что с нами может случиться в рутинном рейсе, который даже нельзя назвать дальним? Мы же крутимся внутри одной ветки, на полет и разгрузку уйдет от силы месяц. Я уже была в настоящей автономке. Это совсем другое. Игорь, а вам приходилось раньше бывать в космическом рейсе?
— Приходилось.
— Далеко ходили?
— Я работал в торговом грузовом флоте. У нас было несколько дальних рейсов.
Регина ждала точных названий, да так и не дождалась.
Она вздохнула, с сожалением отставила давно опустевший пакет из-под кофе.
— Игорь! Ну, улыбайтесь вы хоть иногда! На вас грустно смотреть. Я приглашаю вас сегодня вечером в кают-компанию. У Стенсона день рождения, он всех зовет. Придете? Я за вами зайду.
— Да куда ж от вас денешься?
Марк Стенсон — второй механик — с первого дня произвел на Игоря не самое приятное впечатление. Но лучше сходить к нему на праздник, чем половину вечера объяснять Регине, почему не пошел.
Ели они примерно одно и тоже. Однако прошло немного времени, и Саша стала замечать — с Велчи что-то происходит. И вряд ли депрессия и слабость, что иногда внезапно скручивали девушку, случались из-за еды или воды. По большей части, все было нормально.
Велчи — отличный куратор, профессионал. Может быть, от общей безнадежности происходящего, от тщетности всяких попыток узнать свою дальнейшую судьбу, она с таким энтузиазмом взялась помогать пен-рит. А может, ключевую роль сыграла скука.
Сначала она просто с грустью наблюдала за Сашиными попытками заниматься физкультурой. Какое-то время спустя, присоединилась. Потом у них выработалось что-то вроде расписания занятий, куда входили и гимнастика на кроватных спинках и упражнения по развитию памяти, лично разработанные Велчи. Они с Сашей разучивали песенки. Самые простые детские песенки для малышей. По началу запоминать получалось плохо. Верней, стоило что-то выучить, как к вечеру оказывалось, — хорошо, если вспоминаются первая да последняя строчки.
Но потом дела у Саши пошли в гору. Через неделю она уверенно пела три детские песенки и один шлягер здешней эстрады. А так же помнила наизусть несколько считалок и загадок.
Кроме того, Велчи все время вынуждала подругу делиться разными наблюдениями. Сколько трубочек у системы отопления. Какого цвета пол в душевой кабине. В каком порядке сегодня расставлены на полу тапочки. Просила повторить то, как она разложила обрывки бумажек на столе. Эти игры казались Саше забавными и помогали обеим убить время. В глубине души пен-рит сомневалась, что это поможет ей восстановить память. Но лучше так, чем никак.
Саша не могла бы сказать, через какой промежуток времени с Велчи начали происходить странные изменения. Выглядело все так. Оборвав на полуслове разговор, или отвлекшись от какого-то дела, она вдруг садилась на кровать и принималась смотреть в одну точку. Не отрываясь и не моргая. Молча. Все это — недолго, меньше минуты.
Сама Велчи не смогла объяснить подруге, что с ней происходит. И сильно обеспокоилась, когда Саша ей рассказала.
Со временем состояние девушки только ухудшилось. В своем ступоре она стала проводить не менее двух минут, и ничто не могло вывести ее из этого состояния. Не помогали ни оплеухи, ни щипки. А, очнувшись, она чувствовала себя подавленной и усталой.
Правда, приступы повторялись пока не часто. Но это именно «пока».
По случаю дня рождения капитан сделал экипажу послабление и дозволил вино и коньяк. В умеренных дозах. Напомнив вахтенным, кому и когда заступать. Игоря, освобожденного от вахт на мостике, это не касалось. А вот Вилэни ощутимо расстроился. Хотя прекрасно знал, что придется.
Игорь сидел на козырном диванчике рядом с Чени Раем, вторым программистом-навигатором «Корунда», и думал: «Что я здесь делаю? На этом судне, с этими людьми? Зачем дал Калымову себя уговорить…
«Оставшись на базе, я мог бы попытаться еще раз. Я бы нашел способ добраться до планеты. В конце концов, это выглядит как предательство. Я обязан этой девчонке слишком многим, чтобы так легко отступить».
«Да хватит уже себе врать, — усмехнулось второе я, то, что живет в сердце каждого человека и тычет в глаза правдой там, где мы эту правду не хотим видеть. — Она тебе нравится, ты думаешь о ней. Так что…».
Толку с того. Сашка там, ты — здесь. Слишком далеко, чтобы помочь, если что-то случится. А что еще может случиться? Да, есть одно. Однажды мы встретимся, и она не сможет вспомнить, кто я. И вправду, кто я? Если бы смог остаться, отыскать, быть рядом, а так… эпизод из забытой жизни.
Эпизод из забытой жизни оглядел праздничный стол похоронным взглядом. Захотелось выйти покурить, да потом так и не вернуться.
— Игорь, — весело сказала Регина, устроившаяся на коленях у именинника, — что это вы совсем не пьете? У нас тост за день рождения!
— Конечно. — Поднял бокал, чокнулся с сидящим рядом Чени, дотянулся до проказницы регины. Выпил залпом, встал.
— Эй, вы куда?! — возмутилась девушка.
— Сейчас вернусь.
Выбрался из-за стола, в коридоре постоял минуту, размышляя, куда податься. Выбрал соединительный тамбур палубой выше. Там тихо, полутемно, и не слышно шума. Когда добрался, то оказалось, что забыл прихватить пепельницу. Но в кармане нашелся обрывок бумаги, который без раздумий был свернут в кулек и признан пепельницей нового поколения. Не успел он вытащить сигарету, как в тамбуре появился Димыч.
Достал из кармана пачку, прикурил.
Заметил:
— Ты мне не нравишься.
— Да?
— Извини, если лезу не в свое дело. Что с тобой происходит?
— Не бери в голову. Пройдет. Обещаю.
Димыч на дне рождения не пил даже для вида.
— Ты, знаешь, что? Не возвращайся туда. Не надо. Пойди, отдохни. Все равно до отбоя всего час.
Игорь посмотрел на Димыча, приподняв бровь.
— Так и сделаю.
Помолчали минуту. Под осветительной панелью на потолке заклубился сизый дым.
— Что-то неспокойно мне, — вздохнул капитан. — Ладно. Пошел.
Игорь кивнул, но вместо того чтобы последовать доброму совету, направился в свой кабинет. Включил свет, вынул из стенного шкафа флакон с медицинским спиртом. Разбавил в мензурке холодной водой. На глазок. Закуски не было, только кофе. Подумал, включил автомат. Состояние дурнотной тоски накатило, вылезло из щелей. Зачем-то заставило встать, вырубить свет. Весь, кроме лампы, что над столом. Долго сидел, без всяких мыслей, уставившись в ровный потолок, потом выпил залпом все содержимое мензурки. Горло обожгло, но ожидаемое опьянение почему-то не настало. Пришлось повторить процедуру, потом еще раз повторить. И еще раз…
Трое суток людоед подкарауливал добычу и наконец добился своего. Ему попалась не какая-то девчонка. Поймать и съесть девицу — всё равно что украсть и запихнуть в суп соседскую курицу. Мясо у девчонок слишком нежное, погрызть нечего. К тому же, девчонки принимаются дико орать, стоит откусить от них хотя бы самый маленький кусочек. И почему-то на эти вопли почти всегда сбегаются всевозможные спасители, так что поесть спокойно удаётся очень редко.
Нет, ему попался парнишка, достаточно большой и мясистый, но ещё не заматеревший мужик, жёсткий и провонявший потом, либо налитый нездоровым жиром, которого есть и вовсе противно. А этот пришёлся в самую пору, что так и просится в кастрюлю.
Добычу людоед приволок в своё жилище, уложил на кухонном столе и занялся делами. Не жрать же парня сырьём… такую вкуснотищу надо приготовить, как следует, чтобы было, что вспомнить. Натаскал дров в очаг, воды в большой котёл, начистил сковороду. Такие сковородки только у людоедов бывают, на ней можно разом зажарить всего парнишку. Затем надел поварской колпак и занялся гарниром.
— Что ты делаешь? — спросил связанный парнишка.
— Морковь чищу. Буду готовить на ужин жаркое с морковью и диким луком.
— А… — понимающе сказал парнишка и надолго замолк.
До ужина было ещё далеко, но зато наступила пора полдника.
Люди, хорошо знакомые с бытом людоедов, знают, что уважающий себя людоед никогда не ест человечины на полдник. Да и на завтрак обычно не ест, разве что с вечера кусочек остался. Распорядок дня — превыше всего; людей следует пожирать на обед и на ужин, а на полдник — ни в коем случае!
Людоед, поймавший мальчишку, кушал на полдник печеньки с молоком. Поглядеть, как он полдничает, так и не подумаешь, что перед тобой людоед.
— Печеньку хочешь?
— Не откажусь, — ответил будущий ужин.
Людоед покушал сам, покормил пленника, а потом улёгся спать, чтобы нагулять к ужину аппетит. Людоеды всегда нагуливают аппетит во сне. Недоделанный ужин остался на столе. Хотя, что там особо доделывать? Сковорода надраена, лук и морковь начищены.
***
Проснулся людоед от ощущения неудобства. Оказалось, что он, крепко-накрепко связанный, лежит на разделочном столе, а предназначенный на ужин парнишка возится около разожжённого очага.
— Эй, что ты делаешь? — позвал людоед.
— Вертел чищу. Видишь ли, ты очень лохматый, поэтому тебя, прежде чем жарить с морковью и диким луком, нужно как следует опалить.
— Ты что, собираешься меня съесть?
— Конечно. И с большим удовольствием. Я нагулял отличный аппетит, пока лежал у тебя на столе.
— Меня нельзя есть, я сам людоед!
— А я — людоедоед, — парнишка улыбнулся. — Я ещё не очень большой, ты моя самая первая добыча, но зато какая! Знаешь, как долго я на тебя охотился? Но жаркое сегодня на ужин будет у меня — пальчики оближешь!
Солнце пробивается в щель и светит в глаза. Вот и начался день
забот. Уже утро, а никто меня не будит, не тормошит. Странно как-то! Выглянула из палатки — сонное царство. Только бывшие селяне поднялись, за скотом ухаживают. Привела себя в порядок, разыскала гонг. Он бронзовый, не сгорел. Иду, колочу по нему палкой, звонко кричу:
— Вставайте, племя ленивых! Кто хочет во дворце жить, выходите из лачуг!
Моментально выбежали, даже неодетые.
— Миу, что ты обманываешь? Мы думали, дворец прилетел…
— Ленивый какой, — смеюсь я. — Дворец построить надо. Хочешь с
фарфора есть, из хрусталя пить — не спи до полудня.
— Миу, пока хозяина нет, дай побездельничать!
Так и знала. Обленился народ. Слишком много новеньких перед бунтом набрали. Не успели еще они обжиться и проникнуться.
— А причем тут хозяин? Мы сами себе хозяева.
Бригада кухарок шуметь не стала, взялись за работу. Я кликнула детей и послала им в помощь. Кухарки отправили их собирать на пожарищах посуду. Плохо у нас не только с посудой, но и с одеждой. Что на себе было, в том и ходим который день. Только вчера появилась возможность постирать. Бугорр смеется, что всю рыбу в озере потравим.
Подошла одна из поварих.
— Миу, сделай что-нибудь с ледником. Так морозит, что мясо за стражу оттаять не может.
— Не могу, милая. — подвела женщину к задней стенке холодильника, показала обгорелые остатки электрики. — Видишь, сгорело все. Как смогла, так починила. Вы возьмите большой котел, налейте водой и в воде размораживайте.
Кухарка хлопнула себя ладонью по лбу и убежала. Зато Ррушан подошла.
— Миу, можно, мы со Щинарром пока в оазисе поживем?
— Живите, конечно. Только, пока — что?
— Ну, пока все не уляжется.
— А чего ты ошейник не снимешь?
— Как можно? Я ж без ошейника — беглая!
— А в ошейнике?
— В ошейнике я — добыча Щинарра. Он меня на меч взял, у бунтарей отбил.
— При случае поговорю с Владыкой, чтоб он тебя Щинарру оставил, — улыбнулась я. — Получишь бумагу, все будет по закону.
Ррушан вдруг перешла на шепот.
— Миу, а правду говорят, что ты дочь Владыки?
— Ох, звездочки! Забудь немедленно! Кто говорит?
Ну-у… — Рушан прижала ушки. — И здесь, и во Дворце шепчутся.
— Забудь под страхом смерти! И всех, кто так говорит, предупреди, чтоб забыли.
— Как скажешь, Миу.
Хотела еще что-то сказать, но тут на нас сверху Шурр на байке
свалился. А за ним сидят две серые девушки.
— Шурр, ты с ума сошел! Нельзя на байке втроем летать!
— Не бойся, сестренка, я из багажника все выбросил. Принимай
пополнение!
Присмотрелась к девушкам — те самые, которых легионеры в дом Шурртха привели.
— Что, опять девы непорочные? — хихикнула в ладошку. — Как раз к завтраку прилетели. Поедим, а потом пристроим вас к делу. Вы шить умеете?
Девы оказались с гонором, но тут же схлопотали по подзатыльнику от Шурртха и совет не выпендриваться перед ученицей ночной тени.
— Братик, что во Дворце происходит? Как там Марр? Как мама?
— Полный порядок! Мама всех, без учета званий, запрягла Дворец чистить. А гвардейцы ограду вокруг Дворца восстанавливают. К приходу Владыки все будет блистать чистотой и радовать глаз. Марр жив-здоров.
— А в городе что?
— Только о вчерашнем параде и говорят. Все восхищаются Владыкой. Историй насочиняли. Как он вел войска в атаку на бунтарей! Теперь считается, что взбунтовалась половина девятого легиона. Та, которая вся погибла. А которые уцелели, они, как бы, остались верны присяге и короне. Миу, не куксись! Это политика. Так лучше для всех.
— Понимаю, что лучше. Но не так ведь все было.
— Да кому теперь важно, как оно было? Главное, в стране снова мир и порядок.
— Шесть сотен храбрых воинов погибли — и это не важно? Выходит, они все зря пали?
— Наши — не зря. А легионеры — да, ни за что жизни отдали. Историю пишут победители.
В расстроенных чувствах села завтракать. Богдан с Паолой тоже
пришли поесть с нами.
После завтрака провела планерку. Гидротехников отправила ровнять барханы, огородников и строителей — восстанавливать хозяйство. Набрала бригаду швей и бригаду прачек. Ррушан поставила руководить швеями — когда-то она с этого начинала во Дворце. Будут кроить и шить одежду из обгорелых простыней. Лекарь сказал, что ему пора во Дворец, и улетел с Шурром. Все знатные, кого я ненароком из казематов вытащила, тоже в город
собрались. Кликнула девочек, которые умеют на байках летать, Прронырру, и мы повезли господ в город. Из господ один Щинарр в оазисе остался. Сказал, что лучше ему с Ррушан не отсвечивать там, где Владыка может появиться.
За дни охот на легионеров господа сдружились между собой и с
девочками. Прощались очень тепло, приглашали, если что, в свои дома. Рыжим так прямо и говорили: «В моем доме ты не рыжая, а серая».
А Прронырру я взяла за цвет шкурки, заставила одеться во все лучшее. И полетела по городу возвращать звонилки владельцам. Начала, конечно, с ювелира, хозяина Амфитеатра и других знакомых. В богатых домах посылала вперед Прронырру, и скромно шла за ним. Ему еще и чаевые давали. Когда закончили, на все заработанные деньги накупили на базаре тканей и
вкуснятинки.
Часть конфискованных легионерами звонилок бесследно сгинула, но прилетит хозяин, выдаст новые. А звонилки враждебных Владыке кланов я так и оставила в черном списке!
Наконец, выдалась свободная минутка. Села в тени, достала планшетку и выяснила, что за пленку я разыскала вчера в контейнерах. Оказывается, этой пленкой выстилают дно каналов в пустынях, чтоб вода не уходила в песок. Потом пленку засыпают метровым слоем песка, и она служит десятилетиями. Но Мухтар ничего про пленку не говорил. Как же так? Обязательно спрошу.
А геотекстиль — он как войлок, только не такой плотный. Для палаток — самое то. Вообще, его тоже при строительстве каналов используют. Например, откосы каналов укрепляют. Варварство, если подумать! Такую хорошую вещь — в землю зарывать. Сотнями отрезов!
Девушки-строители кроят из геотекстиля стены и крыши палаток. Сшивают куски тонкой проволокой. Им даже иголок не надо! Материал прямо концом проволоки протыкают. Несколько дней — и снова будем как господа жить.
Вечером Паола по просьбе Марты осмотрела меня. И подтвердила, что будет мальчик. Тарркс — в честь главы Службы закона и порядка. Как обещала.
Утром Паола объявила, что Линда выкарабкалась. И даже можно ее ненадолго разбудить. Потому что при долгом пребывании в невесомости мышцы слабеют и что-то из костей вымывается. Угадайте, кто больше всех обрадовался? Пуррт!
Присутствовать при пробуждении Паола никого в корабль не пустила. Посмотрела на нас и сказала, чтоб под дверью не ждали. После пробуждения будет полное обследование, а это долго.
Бугорр назначил двух девочек дежурить, и мы занялись своими делами. Линда вышла из корабля только через две стражи. Девочки тут же оповестили всех. Передвигалась Линда неуверенно, опираясь на костыль и палку. А когда костыль ушел в песок, чуть не упала. Но Пуррт подхватил ее на руки. Отнес
под пальмы и усадил в шезлонг. При этом все время муркал. Мурр да мурр. Я осмотрелась — тут все жители оазиса собрались
— Милые мои, как я рада всех вас видеть, — обратилась к нам Линдаи даже шмыгнула носом.
— Как твоя нога, госпожа? — взял слово Бугорр.
— Хреново. Болит, чешется, подгибается. Но главное — она при мне! — улыбнулась Линда. — А как у вас дела?
Почему-то вперед вытолкали меня.
— У нас все хорошо. Главное ты сделала — спасла и спрятала Владыку. А с остальным мы справились. Бунт закончился, позавчера девятый легион принес присягу Владыке.
Линда посадила меня рядом с собой и попросила рассказать подробнее, с самого начала, для всех. Рассказ занял целую стражу. Слушали меня раскрыв рты. Особенно — про приключения в тайных ходах Дворца. Рассказывала — и удивлялась, как много событий произошло в эти дни.
Потом слово взяла Ррушан, и рассказала, что было во Дворце. Как их согнали в подвал, заперли двери, не кормили и не поили сутки. Как ночью где-то на этажах было много шума и криков. А утром оказалось, что дверь не заперта, и бунтарям не до них. Вообще не до них. У них случилось нечто страшное. Слуги и рабыни разбрелись по своим местам и занялись обычными делами. Их никто не трогал, на них вообще не обращали внимания.
Но питаться бунтари решили из дворцовой кухни. Своей у них не осталось. И кашеваров не осталось. Конечно, растащили половину столовых приборов. По слухам, ночью на бунтарей напал отряд ночных теней. Тени отравили воду и выпустили заключенных из казематов. Заключенные бежали, по дороге порезав часовых, штабных и всех, кто попался под горячую руку. Штабных
специально никто резать не собирался, просто они не спали, и на шум в коридор выбежали. Но чем все окончилось, Ррушан не знает, потому что однажды на подводе с продуктами приехал переодетый зеленщиком Щинарр. А на следующий день он прилетел на байке и выкрал ее.
У Пуррта определенно снесло крышу. Вертится вокруг Линды, не знает, как ей угодить. Все время «мурр» да «мурр». Только и слышно: «Лин, мурр» да «мурр Лин». Надо спасать парня.
Ближе к вечеру на байках с подвешенными снизу грузовыми поддонами слетали в город. Денег у нас сейчас навалом! Легионерам перед бунтом очень неплохо заплатили. На эти деньги мы накупили продуктов, одежды и гвоздей. Оставили на завтра заказ на доски. Парни будут сколачивать новую мебель.
Уже собрали бригаду из тех, кто лучше всех по дереву работает. И — не поверите — пришли ко мне за разрешением. Я зачем-то записала в планшетку список бригады и всех горячо похвалила. Потом вспомнила, что иноземцы делали в прошлый раз, когда привезли семьи девушек, и составила анкеты на всех новеньких. А под конец связалась с пирамидкой и отправила анкеты Стасу. Когда Ррушан освоит язык иноземцев, всю бумажную работу свалю на нее. Ей не привыкать.
Вечером устроили танцы, а потом смотрели веселое кино. Все ходят довольные. Жизнь возвращается в привычное русло.
Узнаю, кто первый назвал Линду МуррЛин — в оба уха колокольчики вставлю! Теперь уже что-то делать поздно. Прилипло прочно и навсегда.
— А что, Пуррту можно, а нам нельзя? — смеются парни.
Что думает по этому поводу Линда — не понять. Она расхаживает ногу, нога болит, поэтому морщится и прикусывает губу.
А папе Паола разрешила сидеть в тени пальм. Но вставать и ходить запретила. Специальное кресло под папой умеет летать почти как байк. Только медленно и всего в четверти шага над землей.
Щинарр на меня очень обиделся. Он остался с Ррушан в оазисе чтоб Ррушан от Владыки спрятать, а оказалось — вот он, Владыка. И Ррушан сразуему в ноги кинулась. Но я взяла Щинарра за руку, подвела к папе.
— Владыка, помнишь этого ночного кролика? В день битвы в пустыне мы с ним вместе с бунтарями бились. Он сражался, а я управляла байком и прикрывала его от стрел. Нашему байку тогда обе фары стрелами выбили.
— Значит, храбро бился?
— Храбро, Владыка.
— Достоин награды!
— Вот его награда, Владыка. У нас под ногами устроилась. Он ее во Дворце у бунтарей отбил и сюда привез. Теперь думает, сразу жениться, или первенца подождать.
— Храбрец и нахал. Лучшую рабыню из Дворца увел.
— Не так, Владыка. Лучшую дворцовую рабыню от врагов спас. А сколько бунтарей к предкам отправил, я со счета сбилась. Разве это не достойно награды?
Мы с папой играем, а у бедной Ррушан шерстка от страха дыбом встает.
— А по-моему, он не такой храбрый воин, раз побоялся снять с рабыни ошейник, — улыбается в усы папа.
— Он верный сын отечества, у которого рука не поднимается снять ошейник, надетый чужой рукой. Ведь это было бы нарушением закона.
— Поможем храброму воину?
— Да будет на то воля Владыки, — я склонилась в поклоне. А когда
распрямилась, подняла с колен Ррушан. Папа подтянул ее ближе к креслу, расстегнул ошейник и небрежно бросил на песок.
— Позаботься, чтоб семья храброго воина не нуждалась в деньгах на свадьбу. Такова моя воля.
— Слушаюсь, Владыка, — я опять склонилась, как требует этикет. И толкнула Щинарра. А он, балбес, подхватил Ррушан на руки и залепетал какой-то бред. Совсем не по этикету. Что Владыка будет гордиться им, что он детям будет рассказывать, как сам Владыка… Я схватила его за хвост и потащила прочь. В оазисе намечается праздник. Свадьба. А еще столько дел надо закончить до прилета хозяина…
На следующий день хозяин долго говорил с Владыкой, а потом сказал мне, что нужно привезти в оазис нескольких чиновников. Якобы, для получения инструкций от Владыки, а на самом деле, чтоб убедились, что Владыка жив и почти здоров.
Поднялась тихая паника. Где принять гостей? Как обставить прием? От легионеров остался просторный шатер. Там парни устроили склад оружия, доспехов и всего, что осталось от легионеров. Мы перетащили все это в один из контейнеров, а рулоны геотекстиля из контейнера сложили рядом. Затем
раскатали один рулон темного геотекстиля от танцевальной площадки до входа в шатер. Получилась как бы ковровая дорожка. Я велела каналокопателю вернуться в оазис. Не столько из-за его грозного вида, сколько из-за киберкока, который умеет готовить блюда по рецептам дворцовой кухни. Вина с тонким вкусом тоже не помешают.
Хуже всего с мебелью. Нашей изящной нет, а человеческая чиновникам непривычна. Подушек для сиденья нет. Зато геотекстиля много Постелили черный на пол в несколько слоев — получился как бы ковер. Столы взяли человеческие. Стас посоветовал устроить «шведский стол». Принесли большой
экран, поставили у стены.
Кто же будет ухаживать за господами? Ясно, что Ррушан и я
— обязательно. Нас дворцовые хорошо знают. Амарру, Татака и театральные девушки с изящными манерами по театру знакомы. Три из них танцевать умеют, танцовщицами будут.
Парни, что мой ошейник охраняли, наденут доспехи, встанут у входа в шатер, изобразят стражников. Еще двоих я обучила, войдут в шатер, доложат, что то-то сделано. Папа даст им мелкие поручения, и они тут же выйдут. В общем, картина обычной жизни, как во Дворце. Владыка был ранен, но сейчас бодр и занят государственными делами.
Подготовив все в оазисе, я позвонила дяде Трруду и сообщила волю Владыки. Поэтому, когда мы с девочками посадили байки рядом с парадной лестницей Дворца, четыре чиновника нас уже ждали. Быстро объяснив, как сидеть на байке и за что держаться, мы подняли машины в воздух.
На стражников у входа в шатер чиновники просто не обратили внимания, настолько это привычно. Но фонтаны среди песков поразили их больше, чем ковровая дорожка. Еще больше их поразило, как папа разговаривал с иноземцем на большом экране. «Шведский стол» сорвался. Папа отослал танцовщиц, и сразу перешел к делам. Велел чиновникам сесть перед ним и доложить, большой ли урон нанес бунт. Пока чиновники отдувались, а Ррушан
записывала, мы с Татакой перед каждым поставили поднос с бокалом вина и богатым угощением. Дальше все прошло по плану. Один из парней-курьеров принес Владыке свиток, другой доложил, что «воля исполнена». Чиновники получили мягкий нагоняй за нерасторопность и были отпущены.
А через пол стражи уже слезали, радостные, с байков на площади перед Дворцом. Они, все четверо, ожидали крупного разноса, раз их лично вызвал «на ковер» Владыка, а тут их даже сдержанно похвалили.
Вежливо простившись с чиновниками, мы полетели назад. Сейчас они войдут в здание, и заработает машина слухов. Когда вечером сослуживцы этих четверых вернутся домой, начнутся рассказы перед домочадцами, что это лично они летали по небу и держали доклад перед Владыкой. А завтра на рынке… В общем, паники из-за долгого отсутствия Владыки во Дворце неделю-полторы точно не будет.
Хозяин прилетает! С утра хожу мечтательная, на всех натыкаюсь. Бугорр велел навести в поселке чистоту и порядок, чтоб все сияло и глаз радовало. Поэтому парни подогнали строительную машину, весь мусор с пожарищ собрали в ковш, отвезли в котлован и свалили рядом с водокачкой.
Когда очередной этаж построим, котлован засыпем, мусор глубоко под песком скроется.
Прошлась по поселку — все почти как раньше. Только палатки не
зеленые, а белые. Четыре уже обжиты, три только-только поставили. И еще несколько девушки заканчивают шить.
Владыка с Линдой сидят в тени пальм и беседуют. Линда еще ногу качает, разрабатывает. Богдан с Паолой в озере купаются. Брызгаются водой и смеются. Паола сказала, у них сейчас отпуск. Дождутся наших — и улетят на Пандору.
Внезапно они насторожились. Паола обернулась и громко крикнула:
— Линда, ваши на подлете. Десять минут до посадки!
И побежала одеваться. Богдан в плавках купался, а она — голышом. А в нашем поселке началась тихая паника. Все себя в порядок приводят, лучшее надевают. Только кухарки на боевом посту. У них праздничный ужин еще не готов.
Мы думали, железный дом прилетит оттуда же, откуда грузовые корабли прилетали. Туда побежали, на небо смотрим. А он совсем с другой стороны прилетел. Чуть не прозевали. А он снизился до высоты птичьего полета и над озером завис. Медленно-медленно опустился еще ниже — до высоты в несколько моих ростов. И вдруг громким-громким голосом заговорил:
— Эй, усатые-полосатые, что за дела? Освободите посадочную площадку!
Я оглянулась — а там, где он раньше стоял, мы автобус, байки и
ходячую машину оставили. Татака первая опомнилась, бросилась в кабину ходячей машины. Кто-то из девочек полез в автобус. Я с парнями — к байкам. Отогнали технику за водокачку. Железный дом проплыл над поселком, замер над тем местом, где раньше стоял, и медленно развернулся. А на его борту крупными буквами так и написано: «ЖЕЛЕЗНЫЙ ДОМ». Он как бы поерзал,
прицеливаясь, дал гудок и опустился на землю. Точно туда, где раньше стоял. Только крыльца нет. И через белый прямоугольник киноэкрана, что мы на борту нарисовали, идет широкая царапина. Краска содрана, металл блестит.
Только я хотела парней за кирпичами отправить, чтоб из них крыльцо сложить, как иноземцы, все вместе, из-за железного дома выходят. Они через ворота ангара вышли. Справа от Петра Ктарр идет, слева — Багирра. А на руках у Багирры — ребенок лет пяти необычного светло-коричневого окраса.
К нам голову повернул — бабуин маленький, как на фото. Только мне не до него. Ноги сами понесли меня к хозяину.
— Вла-а-ад!!! — и прыгнула с разбега, как на Шурра в детстве.
Совсем, видимо, мозгов лишилась — на хозяина прыгать!. А он меня ловко подхватил, одновременно сделав полшага в сторону, так что мы не столкнулись, а завертелись на месте. Прижал к себе. Я обняла его руками и ногами, носом в шею уткнулась. Вроде как, всхлипываю от полноты чувств.
— Ну наконец-то! — шепчет он мне на ушко — А то все хозяин да
хозяин. — И гладит меня как ночью в минуты близости. И в нос чмокает.
— Как я по тебе соскучился!
В кабинет следователя по особо важным делам прокуратуры Орджоникидзевского края вошла семья. Отец, мать и сын. По возрасту ребёнок вполне годился в юноши, однако подавленность, растерянность и несчастный вид делали его маленьким мальчиком, судорожно сжимающим мамину руку в поисках защиты.
Хозяин кабинета махнул рукой: присаживайтесь, пожалуйста, взглянул на портрет Феликса Эдмундовича и нарочито медленно стал перекладывать на столе бумаги. Дело, самое непростое в его карьере, лежало на виду, но он изо всех сил старался оттянуть начало беседы. Насколько было бы легче, окажись несовершеннолетний правонарушителем, а не жертвой. Беда случилась через неделю после годовщины Великой Победы, на дворе сентябрь, а расследование же не продвинулось и на сантиметр.
— Ну что, Мария Пантелеевна, Сергей Андреевич, Миша что-нибудь вспомнил? Или, может, Миша нам сейчас сам расскажет? Не торопись, я понимаю, тебе говорить трудно.
Конечно, трудно, если до сих пор не найденные фашистские недобитки отрезали ни в чём не повинному подростку половину языка. И заодно обезобразили лицо. На левой щеке, над верхней губой и на лбу рваные шрамы, на правой щеке сеть более мелких, похожая на паутину. Опасности для жизни не представляют, вот только какой будет эта жизнь у молодого безъязыкого парня с уродливой маской вместо лица? А ведь на хорошем счету был, активист, в комсомол вступать собирался. И наверняка девушкам нравился.
Пострадавший не потерял бы слишком много крови, даже если бы все повреждения причинили обыкновенным ножом. Таких же увечий, как эти, следователю видеть не доводилось. Края разрезов выглядели так, как будто их кто-то прижёг. Кровотечения не было, боли, поначалу, тоже. Потерпевший сразу и не понял даже, что с ним случилось. Ушёл в лес за грибами, недалеко и потому один, потерял сознание, когда пришёл в себя — потихоньку поковылял домой. Голова кружилась, перед глазами туман, мутило. Дома не было никого, лёг спать, проснулся от криков матери, заметившей шрамы. Потом пришла боль, физическая, следом душевная.
Встречал ли кого по дороге, видел ли что в лесу, слышал ли шаги перед нападением — подросток вспомнить не мог. И что толку в этих беседах? Лес и окрестные дороги прочесали, местных жителей опросили — всюду одна и та же картина, — Ой, да за что ж такое эти фашисты недобитые с ребёнком сделали, ой поймайте их скорее, нет, никого из чужих не видели.
Люди искренне пытались помогать следствию, спеша предоставить кучу всевозможных сведений. Слухов и сплетен, хоть порою и важных, но не имевших отношения к делу. Факты супружеской неверности, обнесённые чужие огороды, мелкие хищения, уличенные самогонщики и даже поимка самого настоящего палача-полицая, больше двух лет скрывавшегося от народного гнева, картину нисколько ни улучшили. Не удалось обнаружить ни преступников, ни орудия преступления. Специфический был бы ножичек, тонюсенький, невероятно острый. И жаровня к нему должна бы прилагаться, лезвие раскалить, чтобы сразу прижечь разрез.
Бдительные поселковые пионеры, правда, рассказывали будто бы видели каких-то «не по-нашему одетых» примерно в это же время. Увы, ни единого взрослого, который мог подтвердить их слова, не нашлось. Нарисовать портрет хоть одного загадочного «шпиона» со слов ребят не вышло. Как ни старались, пионеры не смогли вспомнить ничего, кроме странной одежды.
— Тате уагу!
— Что?
Следователь очнулся от печальных мыслей и посмотрел на Мишу.
— Он говорит, дайте бумагу, — быстро сказала мать. — Говорить у него не очень получается, вот он писать стал, чтоб понятней и скорее. Миша сейчас и читать начал больше, и в тетрадку потихоньку всё записывает и записывает. Её прячет, даже нам не даёт, обещает потом, когда допишет.
Следователь быстро подвинул подростку офицерский планшет с чернильницей и бумагой, дал перьевую ручку. Мелькнула мысль — Неужели мы их найдём! В глаза бы им посмотреть, нелюдям!
Минут десять было слышен только скрип царапающего бумагу пера и позвякивание ручки о чернильницу-непроливайку. Потом подросток подвинул написанное к следователю.
«Я всё время пытался вспомнить, кого видел по дороге в лес и что случилось перед тем как в обморок упал. И ничего не получалось. Сколько раз перед сном думал об этом, много раз мне снилось что лицо, как раньше было. А просыпался — такой как сейчас. В последнем сне опять лес, опять присаживаюсь с ножиком за грибом, и тут слышу, — Миша, скажи, ты любишь свою Родину? — Конечно, — отвечаю, — Люблю, больше жизни! А как же иначе? — Тогда почему ты погубишь её? — Вы всё врете! — говорю, — Наша Родина — самая сильная! Мы победили фашистскую гадину и теперь наступит коммунизм и счастье во всём мире! — Нет, Миша, пока ты есть, не наступит. И после мне так жарко-жарко стало, а потом проснулся».
— То есть ты хочешь сказать, что те, которые сделали это с тобой, не хотели, чтобы ты погубил нашу Родину?
Миша кивнул. Следователь ещё раз взглянул на бумагу, помахал ей, чтоб лучше просохла, и стал подшивать к делу. Жалко парня. Голоса из сна, без фамилий, имён и особых примет. Такое не сдашь в суд, а вот психиатру будет интересно. Пострадавший пытается найти причины случившегося в себе. Копается, размышляет, тетрадку завёл. Родителям не показывает? А следствию предъявит.
— Распишитесь, показания записаны верно, дата сентябрь тысяча девятьсот сорок седьмой год.
Следователь поднялся из-за стола и открыл дверь.
— До свидания. Если что-то выясним, обязательно сообщим. Вы тоже свяжитесь с нами, вдруг что как. И ещё, Миша. Покажешь мне свою тетрадку, хорошо? Скажем, на следующей неделе.
Проводив посетителей, следователь налил воды в стакан и с удовольствием выпил. Сейчас бы покрепче чего, но нельзя. Скоро соберётся вся группа, опять эти пустые ненужные рапорты, потом бесполезный доклад наверх. И ворох остальных дел никто не отменял.
* * *
15.10. 2016
Внимание — конкурс! Рады сообщить о старте очередной Фантлабораторной работы на Fantlab.su
Тему нынешнего состязания предоставил классик отечественной фантастики Михаил Сергеевич Горбачёв — «SU — это…» Трактовка темы может быть сколь угодно широкой, главное — расшифровать в той или иной форме значение этой аббревиатуры, традиционным способом или же отличным от общепринятого.
В творческом багаже Михаила Горбачёва больше трёхсот произведений разной формы и жанра. От откровенно слабых шпионских историй до первого романа цикла «Аргонавты времени и пространства», принесшего ему всемирно известную премию «Небьюла». Молодые инженеры, собравшие портативную машину времени, пытаются изменять ход истории (в основном неудачно) и заработать денег (с переменным успехом). Приключения Шикова, Рахметова и Богданова переведены на множество языков и полюбились читателям всего мира.
Писать Михаил Сергеевич начал в подростковом возрасте, после нападения неизвестных лиц, сильно его изуродовавших. Преступники так и не были найдены. Пережив сильнейшее эмоциональное потрясение и оказавшись в изоляции из-за физических недостатков, Михаил сильно замкнулся. Единственным способом не сойти с ума стало запойное чтение. Когда всё, что нашлось дома, в сельской и школьных библиотеках закончилось, он начал сочинять сам.
В годы творческого расцвета неоднократно работал в соавторстве с Аркадием и Борисом Стругацкими, Владимиром Михайловым, Юлианом Семёновым. Принимал участие в организации литературных семинаров, помог открыть множество перспективных авторов, и его непростая, но интересная жизнь служит достойным примером для начинающих писателей двадцать первого века.
Вот так всегда — стоило только ненадолго отлучиться и тут же навалилось море проблем. Сначала объявился демиург, который якобы родич того самого создателя островного мира, и затребовал мир себе. Прямо как с квартирами дело обстоит: пока старушка жива и еле движется, ни одна собака на пушечный выстрел не подойдет, что уж говорить о уходе. А как только старушка помрет, так как минимум штук тридцать родственников появляется, наперебой доказывают, что они старше, ближе по родству и вот прямо вчера еще за бабушкой ухаживали. Мерзко, однако…
Пришедший якобы родственник сцепился с дежурящими у мира студентами (надо же им на чем-то практиковаться), и пошла потеха. Драку разнял Шеврин, благоразумно остудив горячие головы порциями холодной воды и льда.
И ладно бы это, так на мир с динозаврами, где практиковалась еще часть студентов, напал какой-то корабль. Им передали дезинформацию о том, что якобы на этой планете господствует дичайший вирус, и надо уничтожить там все вплоть до самой планеты… Бомбардировку вовремя прекратили, но настроение стало отвратное. В жизни никогда бы не подумала, что стоит защищать мир, наполненный хищными тварями… Ничего, пойду к демиургам выбивать этой жопаньке статус заповедника, и пусть потом хоть одна собака что-то вякнет про вирусы, эпидемии и прочее. Заповедник, никого не впускаем, кроме своих с разрешением… Да и заодно надо ему название придумать, негоже такому интересному миру обладать всего лишь скучным инвентарным номером. И станций боевых поставить, чтобы уж наверняка… мечты, мечты…
А дома ждал еще один неприятный сюрприз. К нам пришел очень странный парень проситься ко мне в «котики». На полном серьезе он пришел, чтобы ему выпотрошили мозги. История у парня-смеска (в его роду отметились все — и сверхи, и боги, и эльфы, и черт знает, что еще) достаточно страшная. Его проклял сверх, причем проклял на крови и душе, чтобы этот парень, Висс, страдал конкретно. Сверх вписал ему фактически программу уничтожения собственной семьи, он должен был убить дочь и бывшую жену. И только потом смог бы умереть сам… Жестоко, очень жестоко. Плюс ко всему сверх понаставлял множество ограничений, то есть обычные сверхи-менталисты, драконы и прочие всемогущие не годились для устранения этой дряни. Не учел он только меня, поскольку просто не знал, что такой кусок говна существует в природе.
Я была сильно шокирована тем, что довольно адекватный с виду парень просит выпотрошить ему мозги. Тем более, я такого никогда не делала — не снимала проклятий сверхов, а потому за результат поручиться не могла. Драконы сочувственно кивали, Ольчик был зол на своего сородича и обещал прибить, как только найдет, а я растерянно переминалась с ноги на ногу, не зная, с чего начинать.
Посадили мы Висса в мягкое кресло, максимально расслабили как смогли, и взялась я за эту путаницу в голове. Мимоходом отметила, что и это чудо природы блондин — в роду хорошо потоптались снежные эльфы, больно уж холодная у него кожа. Коснувшись чуть жестковатых белых волос, я задумчиво потянула первую энергетическую нить, а после и вовсе развернула всю сеть, вытащив ее из головы смеска.
Напоминало это добро сильно перепутанную новогоднюю гирлянду. Было такое чувство, будто тот сверх просто скомкал все энергетические нити и бросил их как попало. Черные, украшенные алыми точками. Красные с черными прожилками. И мерзкие белые, обильно опутавшие зеленые, те самые нити жизни. Если я распутаю этот клубок… то это станет счастьем.
— Тебя случайно не наш макаронник так оприходовал? — спросила я, разбирая самый крупный узел.
— Это кто? — чуть вскинулся Висс, Шеврин придавил его за плечо.
— Был у нас такой… либрис, весь в червях-макаронах, — я бросила перед ним картинку, медленно вынимая особо упрямую черную нить. Так их до следующего года можно разбирать, а времени у нас три часа, после чего проклятье начнет действовать.
— Нет, — охнул парень, цепляясь за подлокотники кресла.
Это еще ничего. Я и так стараюсь не причинять вреда, но… заразу нужно выжечь. И крохотная искорка сорвалась с кончика пальца, прошла по черной нити, обугливая ее. Висс корчился от боли, но пока молчал. Нить за нитью, слой за слоем. Когда я дошла до алых нитей, он уже кричал, не сдерживаясь. Шиэс держала Висса за ноги, Шеврин вдавил в кресло за плечи. Этот парень или сам покалечится, или кого-то из наших покалечит, если его не держать. Силушки немеряно… В родне сверхи, боги, кого только нет… пусть он будет полубог, мне так в разы проще.
Воздействовать сразу на все мне очень сложно. Я и нити выжигала, и сознание слегка перебирала, перекраивала в своей привычной манере. Не могу вот, чтоб было все хорошо, надо подстроить беднягу под себя. Мне главное, чтобы он овощем не стал, а уж очередные признания в любви и портреты в жанре ню я выдержу. Ему нужен стимул, чтобы жить. Чтобы не сойти с ума окончательно, ведь иначе нам самим придется убить его или он сам себя убьет. И такой стимул я ему давала. Мне очень сильно помогала Шиэс, направляя и подсказывая, иногда даже казалось, что это золотинка сама все делает моими руками, поскольку порой все эти узлы и комки были настолько запутанными, что справиться в одиночку нереально.
Мне его было жалко. Не так жалко, как побитую собаку, а так, как жалко человека, который имел все и мог потерять самое дорогое, уничтожить своими руками. Сейчас он был весь мой, со всеми потрохами, мыслями, чувствами, желаниями, воспоминаниями… а я просто сжигала нить за нитью, вылавливая в его изуродованном узоре остатки макаронных нитей.
Полубог кричал, надрывая горло. На висках вздулись жилы, на лбу выступили бисеринки пота. Пальцы вдавили деревянные подлокотники, буквально смяли железные вставки внутри. Из кресла торчали щепки. Висс был будто на грани. Я понимаю, что сделала все топорно и очень плохо, кто-то более опытный смог бы лучше. Тот самый Ольчик, тот самый Эрстен… Но они не могли даже взяться за эти нити, а я выжгла почти все.
Последняя нить упорно пряталась в драном узоре, цеплялась, вилась, мешала мне схватиться. В конце концов я просто сожгла ее, едва успев коснуться. И тут же все залила своими нитями, золотистыми с легким блестящим налетом. Мое. Мой Висс. Звучало непривычно и странно. Да, моя печать на нем продержится около года, примерно, как на братьях золотых, может больше, может меньше. Потом дурь пройдет, и он сможет жить своей жизнью. А сейчас… посмотрим, что получится. Быть может и ничего.
Сложив все нити в порядок, я устало выдохнула и только теперь заметила, что из носа парня текла темная струйка крови.
— Неужели помер? — напряженно всмотрелась в бледное лицо, пытаясь понять, выдержал ли мой пациент процедуру.
— Жив, — Шиэс приложила пальцы к шее Висса. — Но в капитальной отключке.
— Пожалуйста, если он совсем того или овощем станет… добейте его, а? — я села на пол и прикрыла лицо руками. Ощущения были… мерзкими. Будто часть боли и страданий этого парня я перетянула себе. Приоткрыв глаза, поняла, что руки мои дрожат.
— Да вроде не должен, — Шеврин осмотрел полубога, потыкал для чего-то пальцем виски, приоткрыл глаза, посмотрел зрачки. — В полном отрубе.
Я успела заметить, что глаза у Висса серые, с легким оттенком металла на ободке радужки. Да, лицо не такое утонченное, как у драконов, несколько грубее, подбородок квадратный, но не массивный, скулы резко очерчены… Светлые брови вразлет, белые губы плотно сжаты.
— Проверь, нет ли кровотечения изо рта, — Шиэс аккуратно стирала все медленнее вытекающую кровь из тонких ноздрей. Окровавленные салфетки исчезали, на замену им появлялись чистые.
Я поднялась и чуть нажала Виссу на подбородок, рассматривая рот. Она могла бы это сделать сама, но… видимо, решила, что мне хватит страданий и надо бы заняться делом. Крови нет, язык цел, но вот какая-то белая пена меня немного смущала. Создав пару салфеток, убрала ее на всякий случай и повернула ему голову набок, чтобы он не захлебнулся. В любом случае, мы сделали все, что смогли сделать. Кровь из носа полубога течь перестала, оставив только размытые коричневатые следы под носом и на щеке. Вытерла я еще и это.
— Ну что, готова сражаться со сверхом? — слегка поддел меня Шеврин, заглянув в лицо. Думаю, он так попытался разрядить обстановку.
— А куда я денусь с подводной лодки? — пожала плечами я, глядя на свое новоприобретение. Теперь его не жалко, теперь он… свой. Мой. Наш. Отлично, у нас появился семейный полубог. Черт побери, это когда-нибудь закончится?
— Можешь не сражаться и отдать его. Но тогда пострадает его жена и дочь.
— Угу, а ковырялась я тут зря получается? — вскинулась я, подняв взгляд на Шеврина. — Поймаю и сожру гада. Живьем.
— Кстати, дочь можно найти. С женой-то он развелся, — Шиэс подняла руки Виса, демонстрируя отсутствие колец, браслетов, татуировок и всего прочего. — А с дочерью, думаю, он очухается быстрее. Или не сразу сойдет с ума, — золотинка вернула его руки в исходное положение.
— Давайте уже с ним сначала разберемся, он у нас вроде бы снежный эльф… или четвертинка на половинку, но что-то есть. Значит, ему нужен холод.
Я подхватила полубога на руки и покачнулась — сейчас он казался ужасно тяжелым. Он… ел чужие души? Воровал энергию? Или стал чересчур материальным после процедуры? Или же это я ослабла от такого вмешательства? Вроде все нормально, но все же…
После того, как мы устроили Висса в ванной со снегом и обложили ему голову мокрыми полотенцами, пришлось искать дочурку. Девочка обнаружилась аж у черта на куличках в измерении богов. Меня туда как бы не звали, и вламываться было некультурно. А вот Шиэс спокойно прошла, позволив пойти за ней. Дракошка уговорила девочку посидеть у отца, если тот вдруг начнет буянить или бредить.
Признаюсь честно, караулить обморочного полубога мне было западло. В голове плавал какой-то смутный туман, образы слились в сплошное месиво, понять, что именно я сделала и вспомнить всю процедуру пошагово я не смогла. Было такое чувство, будто я побыла просто инструментом в чьих-то более опытных руках. Или я настолько баран, что не способна запомнить всю процедуру чистки мозгов, могу только путаться под ногами…
Странная опустошенность в душе довершила мое самокопание. Решив, что теперь то Висс и так не помрет, вокруг куча драконов, даже Шеат пришел с дежурства у Алеты, я отправилась на законный отдых.