Он велел себе проснуться ночью, когда луна поднимется высоко и наступит час тигра — время, когда большие кошки охотятся на мелкую дичь, осмелившуюся выйти к водопою. Для солдата умение просыпаться до звука гонга было необходимым, не подвело оно и сейчас. С минуту он смотрел в темноту, пронизанную белым лунным светом, прислушивался к тишине, нарушаемой лишь негромким гудением загадочных предметов, встроенных в стену над изголовьем кровати. Затем откинул одеяло, спустил руки на пол, оперся на них. Из-за раны Акайо сильно ослаб, но всё же ему хватало сил, чтобы удерживать вес своего тела, не падая и не беспокоя сторожевые ленты. Нужно было лишь дотянуться до табуретки, стоявшей у ширмы, а для этого он собирался пройти через комнату, подобно стрелке городских часов, в которых центром циферблата стали удерживающие его ноги путы.
Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем он добрался до цели и смог положить голову на табуретку. Мышцы живота дрожали, из шва, который днём надежно замазали прохладным клеем, снова подтекала кровь, оставляя темные пятна на белом полу. К счастью, табуретка оказалась на колесах, и ему не пришлось ни тащить её со скрежетом за собой, ни переставлять, одновременно как-то опираясь об пол. Достаточно было отталкиваться руками, покрепче прижимаясь щекой к странному гладкому материалу, из которого было сделано сидение, чтобы через несколько мгновений бок Акайо снова коснулся кровати. Он извернулся, закинул на нее руку, вцепился в матрас. Извиваясь и пачкая простыни кровью, заполз на постель.
Несколько секунд приходил в себя, придерживая свою добычу, норовившую укатиться на прежнее место. Легче от отдыха не стало, вместе с кровью уходили силы, но он не смел надеяться, что сможет умереть просто от потери крови. Акайо сел, втащив табуретку к себе. Перебрался к изножью, встал, опираясь на окно над кроватью. Голова кружилась, но вполне терпимо, по животу текла кровь. Дрожащими руками Акайо поднял табуретку и обрушил на стекло.
***
Дикий вой отдался в голове бронзовым гонгом. Зажегся свет, на секунду ослепивший его. Акайо ударил снова, слепо моргая, с отчаянием глядя на стекло, на котором не появилось даже трещины. В коридоре бегали, он без всякой надежды ударил в последний раз. Искореженная табуретка выпала из слабых рук, Акайо пошатнулся, мир перед глазами поблек, обесцветился. Он сам не понял, как вдруг оказался на постели. Над ним заламывала руки желтоволосая девушка.
Акайо закрыл глаза. Он снова проиграл и ожидал, что за его попыткой сопротивления последует кара. Но, как ни странно, ничего не случилось, даже отношение к нему не изменилось. Только толстый врач, пришедший следом за девушкой, попросил больше не портить табуретки и не пугать медсестру. Акайо без всяких эмоций пообещал. Он уже понял, что выбраться из этой белой и чистой тюрьмы не сможет.
***
Первый учитель пришел ранним утром, когда обычно приносили завтрак, вместо учебников взяв с собой две одинаковые тарелки с бульоном, в котором плавали куски светлого мяса и длинная лапша, слишком разваренная, чтобы считаться вкусной. Акайо уже начал привыкать к местной еде, одновременно более пресной и жирной, чем имперская. Поели вместе, молча. Акайо замечал, как изредка косится на него учитель, молодой мужчина, примерно того же возраста, что и его ученик. Когда обе миски опустели, учитель достал из большой сумки тонкий железный прямоугольник, коснулся его, и тот странным образом превратился в страницу книги.
— Ну что, начнем? На самом деле, наши языки не так уж сильно отличаются, так как принадлежат к одному семейству…
Когда через несколько часов учитель сменился уже знакомой худой женщиной, Акайо знал, что такое семейства языков, чем отличаются кайнский от эндаалорского и почему, несмотря на сравнительно малые отличия в звучании, азбуки у них совершенно разные. Он помнил, что собирался учиться насколько возможно плохо, но разум сыграл со своим хозяином злую шутку, впитывая знания с пугающей его самого скоростью. Слова, понятия, названия, география неизвестных ему земель, особенности этикета, смешно крохотные по сравнению с этикетом Ясной Империи, входили в него, как вода в давно проложенное русло, ложились свитками на полки библиотеки его головы.
Акайо мог бы притвориться, что не понимает слов. Не видит разницы между разновидностями времен, путает имя личное с семейным… Но, попробовав изобразить дурака на следующий день и поймав понимающий взгляд немолодой учительницы, покраснел до обритой макушки и оставил недостойные императорского солдата попытки казаться глупее, чем он есть.
— Неплохо, — спустя несколько дней скупо похвалили его учителя. — Словарный запас уже на уровне четырёхлетнего ребенка.
Их ученик скрипнул зубами, и лишь подозрение, что его провоцируют, помогло не наброситься на словарь с удвоенной силой.
***
Акайо провел в плену полную луну, когда сияющая неприлично зубастой улыбкой медсестра принесла ему новую одежду, сняла ставшие почти привычными ленты с щиколоток и сказала собираться. Он больше не пытался разбить окно, но догадывался, что в его спокойствие вряд ли поверили. Пожалуй, он даже разочаровался бы, если бы поверили. Акайо до сих пор искал взглядом что-нибудь острое.
В процессе выписки его в очередной раз осмотрели, попросили написать несколько тестов и оценили крайне высоко во всем, кроме естествознания и высшей математики. Когда с него впервые за прошедшее время сняли не только хрупкий наушный переводчик, но и похожий на ошейник модулятор голоса, Акайо почти испугался. Все прошедшее время он учился с этим устройством, и теперь ему казалось, что не сможет произнести ни слова на вражеском языке. Но не успел он подумать, что это, возможно, к лучшему, как понял, что и так понимает всё, что говорят экзаменаторы.
— Скажи что-нибудь, Акаайо, — попросили его, типично для эндаалорцев удваивая гласную. Он сам сказал им своё имя, но его всё равно переиначили на местный манер. Он видел, что даже в бумагах записан так, с двойной “а” — медсестра при нем меняла имя, зачеркнув строчку “Окт1927” и высунув от усердия кончик языка. Он не стал просить ее исправить ошибку.
— В эти дни даже цветение сакуры не несет покоя, — сообщил Акайо экзаменаторам, думая о том, имеет ли он право на данное отцом имя или стоило остаться номером. По крайней мере, родовую фамилию он не называл, а значит, и не позорил.
Выступила желтоволосая медсестра, зачитала его характеристику, и, бросив на него виноватый взгляд, сказала про возможную неполную адаптацию. Акайо понял, что это о случае с табуреткой, но не подал виду. Затем вышел толстый врач, которого медсестра проводила восторженным взглядом. Из полной незнакомых слов речи Акайо уловил, что достаточно здоров для основных работ, но все-таки ему не рекомендованы длительные нагрузки на пресс.
Глаза всех членов комиссии уставились на него. Акайо смотрел поверх их голов, выпрямившись, как положено имперскому солдату. Он чувствовал себя неловко в странных вражеских одеждах, слишком узких и облегающих, будто белье. Тесные штаны натирали и жали, рубашка, такая прозрачная, что казалось, проще было бы вовсе ее не надевать, давила в подмышках.
Он уже понял, что перед ним сидят не экзаменаторы, а покупатели.
— Жалко, что вы ему волосы остригли, — вздохнула удивительно миловидная круглолицая женщина. — Могли бы только висок побрить для имплантации…
— Маари, он же всё равно не твой товар, — фыркнул низенький мужчина, похожий на ту больничную табуретку, которая смялась под ударами Акайо несколько недель назад. — Стоит, будто трубу проглотил, о какой артистичности тут может идти речь.
— И уж точно не мой, — встала знакомая худая женщина-учительница. — Он не дурак, и скорость обучения неплохая, но в институте ему с такой характеристикой делать нечего.
Она вышла, остальные продолжили обсуждать плюсы и минусы “товара”. Акайо не вслушивался, погрузившись в подобие медитации. Полукруглая стена за спинами покупателей ловила свет от встроенной в потолок лампы — Акайо в общих чертах разобрался в понятии электричества, но все равно эти светящиеся куски прозрачного материала казались ему чем-то сродни легендарной магии.
Начались торги. Он заметил, что вела их медсестра, а не врач, и окончательно перестал понимать особенности местной иерархии. Акайо уже знал, что женщины здесь занимаются любой работой наравне с мужчинами, но ему казалось, что врач выше медсестры по рангу, и торговаться должен он. Впрочем, толстяк явно помогал девушке, изредка вступая в беседу.
Наконец, медсестра и похожий на табуретку человечек пожали друг другу руки. Акайо полагал, что наконец увидит эндаалорские деньги, но вместо этого они произвели странные действия с коробочкой и тонкой металлической пластинкой, после чего покупатель подошел к своему приобретению. Задрал голову, чтобы посмотреть в лицо. Одобрил:
— Красавчик!
Потянулся потрепать по щеке. Акайо едва сдержался, чтобы не ударить человека, придав ему таким образом ещё больше сходства с пострадавшей от его рук табуреткой. Это желание, видимо, отразилось на лице, так как покупатель отдернул ладонь, не коснувшись его, и развернулся на каблуках, коротко велев идти за ним.
Акайо надеялся, что найдет способ умереть, как только выйдет из дверей больницы, но на пороге ему обернули шею знакомой мягкой лентой. Её конец уходил в неизвестный предмет, который взял покупатель, и Акайо, нарочно замедлив шаг и позволив ленте немного натянуться, сразу почувствовал, как кожу что-то укололо, а ноги сами понесли его вперёд, торопясь догнать хозяина поводка.
Улица оказалась в общих чертах похожа на привычные ему улицы империи — шумная, многолюдная. К тому, что вместо брусчатки земля будет покрыта гладкими плитами, как в домах, а вместо повозок над мостовой будут парить удивительные машины, он был готов. Прошедшая мимо женщина в такой же одежде, какая была на нем самом, поразила куда сильней. И еще запахи — запахи, которых не было. Если верить обонянию, на улице было так же чисто и пусто, как в больнице, только едва уловимый предгрозовой аромат витал в воздухе. Похоже, так пахли все здешние вещи.
Акайо следом за своим покупателем сел в машину. Водитель, отделенный от них темным стеклом, кивнул в знак приветствия, и вскоре дома за окном замелькали так быстро, что Акайо начало мутить. Купивший его человек долго говорил с аппаратом, который назывался телефон, с каждой фразой всё громче и громче. Засунув его в карман, резко откинулся на подушках. Сердито сообщил:
— Выставлю тебя сразу на продажу. Не купят сегодня — будешь ночевать в боксе на рынке.
Акайо не отреагировал. Он сидел, сцепив руки в замок на коленях и уставившись в подголовник переднего сидения. Когда весь этот мир разворачивался перед ним на листах учебников, даже когда картинки на этих листах двигались и жили, было проще. Тогда он словно читал одну из старых легенд, а сейчас эта легенда затягивала его внутрь себя. Причем отнюдь не в роли героя, который одолеет вражескую армию и принесет меч павшего товарища его родителям, а скорее в роли фона, задника, того человека, которому в пьесе досталась роль куста.
Оставалось надеяться, что на рынке наконец получился найти что-нибудь острое. В машине он ничего подходящего не видел.
Его продали за два ливра! Как же глуп и жаден этот доносчик. Не смог обойти в своей жадности Иуду. Как-то даже неловко. Деньги ему выдала Анастази. Какой ненавистью, каким презрением полыхнули её глаза. И лицо стало тёмным, каким-то ассиметричным.
Клотильда и сама испытала отвращение. Но предаваться столь низкому чувству она позволить себе не могла. Перед ней стоял Геро, в том самом войлочном колпаке, лакейской куртке и башмаках с широкими квадратными носами.
Выглядел он нелепо, будто чистокровный английский скакун, навьюченный ослиной поклажей. Будь это в другое время, она бы рассмеялась. Поддержала бы шутку. Она могла бы всё обратить в игру, в ту, что когда-то затеял её отец, отправившись на свидание к Габриэле д’Эстре. Ещё недоступная красавица отвергала ухаживания короля, скрываясь в сельском замке, и тот нарядился крестьянином, чтобы явить ей чудо собственного уничижения.
Клотильда могла бы примерить на себя роль Габриэли, если бы имела хотя бы смутную надежду, что порыв Геро и страсть короля Генриха имеют самое ничтожное сходство. Но Геро бежал не к ней, а от неё. Он спасался бегством. И взгляд, полный тоски, не оставлял ей надежды.
Это был бунт, настоящий бунт, заранее подготовленный. Этот уродливый колпак и эти башмаки он где-то раздобыл. А с лакейской ливреи исчезли серебряные галуны. Он их срезал. И Любен, его лакей, был оглушен с выверенным расчётом и связан заранее приготовленным шарфом. Он готовился…
Клотильда подошла поближе, но Геро не отвёл взгляда, как делал это обычно, являя свою покорность. Напротив, он выпрямился и смотрел на неё с вызовом. Он избавился от своей напускной покорности, как змея избавляется от старой кожи.
Видимо, за те дни, когда он обдумывал и готовил свой побег, он подпиливал прутья своей невидимой клетки, рёберные переборки своего страха. Как из скорлупы, из безобразного, бугристого кокона, он выбрался из закоснелого страха и теперь бесстрашно смотрел ей, повелительнице страха, в лицо.
— Зачем? – вполголоса спросила она. – Зачем ты это затеял? Чего тебе не хватает? Мог бы попросить. Всего лишь попросить.
Геро качнул головой.
— Не хочу больше. Просить не хочу. И терпеть не хочу. Устал.
— Мне придётся тебя наказать.
Геро чуть заметно пожал плечами.
Она не могла оставить его проступок безнаказанным, тем более, что Геро не выказывал раскаяния. Она и сама чувствовала усталость. Эта схватка слишком затянулась. Но на неё устремлены десятки глаз, и отступать слишком поздно.
Благоразумие ей пригодилось бы раньше, когда она побросала в огонь его поделки и книги. Теперь Геро мстит ей за эту несдержанность. Он бунтует, а бунт должен быть подавлен.
Она вызвала своего прево, того самого грузного господина, который надзирал в её владениях за своевременным исполнением всех приговоров, и приказала ему отвести Геро вниз, в ту камеру, где когда-то добивались признания у шпионов и еретиков, и где всё ещё стояли, ржавея, устрашающие изобретения. Их давно уже не пускали в ход, со времен изгнания с этих земель мятежных Гизов, кому когда-то принадлежал Конфлан, но для натур впечатлительных, с богатым воображением, одно только созерцание этих прутьев, шипов, клещей и колёс было равноценным наказанием.
Геро отвели в это мрачное помещение, где влага сочилась и питала чёрную плесень, и приковали к стене так, чтобы пальцы его ног едва доставали до земляного пола.
Камера была освещена двумя чадящими факелами, а посредине стояла жаровня, полная раскалённых углей. По ним то и дело пробегали, как вспугнутые жуки, багровые всполохи. Поверх жаровни были разложены длинные стальные прутья с утолщением на конце. Эти прутья уже раскалились и тоже светились тускло-багровым светом. Никто не собирался пускать их в ход, но для бунтаря это могло сыграть роль лекарства от будущих безумств. Геро оставили наедине с этими тлеющими прутьями, с ароматом расплавленного металла, с болезненной ломотой в суставах и собственными мыслями.
Она не питала иллюзий, что пребывание там и созерцание варварских приспособлений сломит его или он внезапно прозреет, хлопнет себя по лбу и воскликнет: «Ах, какой же я глупец!»
Но это было средство подавить его волю. В конце концов, если действовать терпеливо и методично, ей удастся его подчинить. Неугомонный ручей стачивает камень. Упрямый садовник сводит в дугу ствол дерева. Даже алмаз поддается шлифовке. Так же поступит и она — не калеча, но искривляя и подтачивая. Когда-нибудь он устанет и упадет к её ногам.
Его отпустили через несколько часов. Вновь пострадали его руки, которые несли на себе всю летопись затянувшейся схватки.
В тот же вечер, будто не случилось ни наказания, ни побега, она пригласила его к ужину в свои апартаменты. Она не будет сердиться. Она вовсе не безумна, как полагают некоторые. И будет исполнять свой долг повелителя.
Геро, над которым потрудились и куафер, и лекарь, тоже не выказывал ни чрезмерной неприязни, ни страха. За этим столом, где в начищенном серебре плавали желтоватые блики, в умиротворяющем свете тонких, скрученных свечей, они казались двумя рыцарями, на время покинувшими ристалище, на котором только что сломали с дюжину копий. Они покинули изрытое конскими копытами поле, чтобы разделить ужин и набраться сил для следующей битвы. Сброшены окровавленные доспехи, отложены кинжалы, мечи, алебарды и трезубцы. Тёплая воды с ароматом розмарина омыла утомлённые, в мелких кровоподтёках, тела. Шёлк и бархат сменили кожаные нагрудники и наколенники. Раскинут расшитый лилиями и львами шатёр, и пол устлан коврами. И стол в шатре ломится под тяжестью изысканных блюд. Тонкие, старые вины рдеют ароматным багрянцем, белая рука дамы небрежно надрезает персик. Из-под лопнувшей бархатистой кожицы стекает сок.
Но это всё — видимость. Под тугим накрахмаленным манжетом Клотильда заметила полотняную повязку. Это Оливье в очередной раз перевязал раны своего подопечного. Геро вновь сумрачно молчалив. Складочка в уголке губ. Но линия рта всё такая же твёрдая, непреклонная. Он тих и подавлен, как раненый боец, потерявший слишком много крови.
Он на время разбит, но не покорён. Он только принимает силу обстоятельств. Как человек здравомыслящий, он не пытается противостоять буре. Он отступает и даже подписывает мирный договор, грабительский и несправедливый. Но он соберётся с силами, он выйдет на ристалище, чтобы биться.
Ей нравится этот поединок. Пусть время от времени она впадает в отчаяние и желает разрубить этот гордиев узел, но кратковременный приступ лишь придаёт особую остроту её последующему триумфу. Всё обновляется, вспыхивает заново, как весенняя вакханалия. Она уже готова благодарить его за бунт, за побег.
Это как пьеса с запутанным сюжетом. Читатель будет утомлён, если действие будет тянуться монотонно, как заунывная мелодия на одной ноте — читатель жаждет страстей, падений и взлётов, опасных передряг и счастливых развязок. Жизнь сама по себе слишком скучна и однообразна, чтобы избегать даруемых приключений. Почему бы ей самой не задумать приключение?
Геро верит, что бунт рождается в нём самом, от живущей в нём силы. Он верит, что эта силы подвластна лишь ему. Он может охладить свою ярость, унять нетерпение, но способен раздуть искру в пожар. Его желания и чувства — непререкаемая собственность, его священный феод. Так он полагает. Он платит оброк только телом, не допуская владелицу до души.
Но всё может измениться.
От пришедшей в голову сладкой идеи у Клотильды закружилась голова. Она может завладеть его чувствами, может стать автором его мыслей. Это просто. Она может придумать заговор и тайно его возглавить. Завлечь вольнодумца и заговорщика в ловушку, расставить силки. Приём известный.
Чтобы изобличить Марию Шотландскую и добиться смертного приговора, лорд Уолсингем, министр Елизаветы Тюдор, позволил юным честолюбцам затеять переписку с опальной королевой. Он наблюдал за их суетливой беготней, как сытый кот за мышами, и досыта наигравшись, сгрёб всех заговорщиков когтистой лапой лондонского сыска. Ходили слухи, что заговор с самого начала возник на письменном столе министра, а уж затем был внедрён в умы молодого Бабингтона и его соратников. Уолсингем соорудил мышеловку, и беспечные мыши в неё попались.
Они верили в сообщничество судьбы, в свое предназначение. Вероятно, даже слышали голос Всевышнего и угадывали знаки. А кто-то забавлялся, подбрасывая им очередное знамение.
Она, герцогиня Ангулемская, не уступает английскому шпиону в изобретательности и может возглавить заговор.
Нет, она никого не будет свергать или подводить под смертный приговор. Замысел её более, чем скромен. Ей нужны думы и надежды этого красивого юноши. Она желает в них влезть, запустить в них пальцы, как в пригоршню жемчужин, пересыпать с ладони на ладонь, любоваться перламутровым блеском и, в конце концов, нанизать их на шёлковую нитку. Она хочет доказать этому упрямцу, что как бы он не оберегал от посягательств свой запретный сад, свой разум и сердце, у неё есть способ туда проникнуть и даже стать повелительницей его грёз, пусть даже инкогнито. Это будет приятно.
Клотильда улыбнулась своим мыслям и сделал глоток из высокого хрустального бокала. Взгляд Геро был опущен, и улыбки он не заметил. Она не спешила. Геро не должен заподозрить её в авторстве. Пусть она будет только музой.
Его вновь держали взаперти, как в те первые недели противоборства. Он снова был узником, опальным фаворитом. И тюремщик был не один. Их было двое — Любен и ещё один лакей, похожий на своего собрата, как близнец, такой же неповоротливый, с бычьей шеей.
Геро лишили последней привилегии – одиночества. Этот постоянный пригляд напоминал пытку «Бдение», когда его заперли с тремя надсмотрщиками, которые не позволяли ему заснуть.
Но сон ему благоразумно оставили. Его лишили прогулок, книг, рисунков, чернил, деревянных поделок — одним словом, всего, чем он заполнял свою подневольную праздность. Его роскошные, обитые бархатом апартаменты превратились в настоящую тюрьму, в одиночную камеру, где он был предоставлен самому себе.
Геро проводил эти часы у окна, пододвинув высокое кресло, куда забирался, как мальчишка — поджав ноги. Он подолгу смотрел на бегущие по небу облака, на верхушки деревьев, на порхающих птиц. Он ничего не просил. Не задавал вопросов. Когда герцогиня посылала за ним, безропотно поднимался и шёл за пажом или придворной дамой.
За ужином ел очень мало. Её высочеству докладывали, что и обеда он едва касался. Поэтому бледен и вид у него нездоровый. При каждой встрече она изучала его. Не пора ли ей начать действовать?
Она должна действовать осторожно, чтобы он ничего не заподозрил. Она не может пойти на попятную внезапно, без видимой причины. Она должна убедительно сыграть роль суровой хозяйки. Каждую её милость он должен заслужить. Но как?
Он всё равно не станет петь ей серенады и клясться в любви. Этого он не сможет. Не сможет даже притвориться. А если попробует, под угрозами или из корысти — зрелище будет жалким. Всё, что ему удается, так это исполнительность и покорность.
В конце концов, второго лакея отослали. Геро с минуту бродил по комнатам, отыскивая своего стража, будто не мог поверить, что избавлен от надсмотрщика. Остался только его прежний слуга, который готов был спать у порога, не смея потревожить своего господина. Некоторое время спустя перестали запирать дверь, и Геро мог, наконец, спуститься в парк, к своим деревьям.
Он долго стоял под старым могучим дубом, с которым чаще всего вёл свои беседы. Потом прижал ладони к бугристой, в рубцах, дубовой коре, будто обнял старого друга. Проходя по аллее, он и другие деревья, ясени, платаны, поприветствовал мимолетным прикосновением. Откуда не возьмись появилась кудлатая чёрная собака и потрусила, прихрамывая, следом.
Лакей топнул было на собаку, но та показала желтые зубы, а Геро подозвал её и потрепал вислые, бесформенные собачьи уши. Собака внезапно повалилась на спину, подставляя липнувшее к хребту, синеватое брюхо. Знак покорности и доверия. Тогда Геро опустился на колени и поочередно осмотрел растопыренные собачьи лапы. И, кажется, в одной из них отыскал занозу. Ловко вытащил из складок меж жёстких собачьих пальцев. Собака тут же вскочила и радостно бросилась прочь.
Герцогиня помнила, что Анастази что-то рассказывала про эту собаку. Её гнали, пытались набросить петлю, даже пристрелить. Но она каждый раз ускользала, таяла, будто сгусток чёрного дыма. А затем появлялась невесть откуда. Как призрак. Неуловимость этой собаки вызывала суеверный ужас. Только Геро принимал псину как желанного гостя, как духа благосклонной природы. Бывало скармливал ей свой обед.
В жаркие дни он лежал на траве, глядя в небо, а собака таилась поодаль, встречая рыком каждого, кто нарушал покой избранного ею человека.
Когда Геро возвращался в замок, собака исчезала. Именно эта собака, как поданный кем-то знак, подвела герцогиню к следующему шагу.
Она как раз размышляла над тем, какую приманку подбросить ему, чтобы заставить действовать, когда в очередной раз заметила из окна эту худую псину.
Животное. Живое существо. Тварь бессловесная. Геро питает слабость к существам зависимым, тем, кто обречён на вечное рабство, тем, кому святые отцы отказали в спасении и бессмертной душе. Это — его изъян, ахиллесова пята. Он не сможет устоять.
Клотильда сама преподнесла ему этот живой подарок. Однажды, когда её юный пленник в очередной раз любовался кронами и лиственным узором своих молчаливых собеседников, она отправилась вслед за ним, чего никогда не делала прежде. Оглянувшись, он был изумлён.
Геро был готов увидеть кого угодно, её казначея, секретаря, толстого прево, Анастази, но сама герцогиня ещё не оказывала ему подобной чести. Она, одна, без свиты, ступала по траве, свернув с гаревой дорожки. Он оцепенел.
Но герцогиня приветливо улыбалась. Спешила его успокоить. Геро мог вообразить, что она вознамерилась посягнуть и на его тайные беседы и на созерцательные опыты, что она потребует пояснений или даже участия, пожелает приобщиться, вникнуть и наложить свое вето.
Он даже побледнел.
— Пойдём со мной, — сказала она почти ласково. – У меня для тебя подарок.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично, ангел! — Кроули с раздражением ставит пустую кружку мимо стола (небольшое чудо, совсем крохотная выдернутая нитка — и все-таки не мимо).
— Рад это слышать, мой дорогой. Тогда как насчет того, чтобы немножечко прогуляться?
Кроули резко открывает рот. Потом так же резко его захлопывает. Поджимает губы. Рыжие брови над повязкой сдвигаются подозрительно, одна чуть выше.
— С чего бы это? — спрашивает он наконец.
— Ну ты же сам говорил, что тебе не хватает движения, — говорит Азирафаэль самым невинным тоном и старается, чтобы в голосе отразилось даже пожимание плечами. — Вот и давай пройдемся по магазину, несколько шагов туда и обратно. Надо же с чего-то начинать!
— Ангел!
Кроули, кажется, собирался возмутиться, но Азирафаэль не предоставил ему такой возможности — наклонился, отодвинув одеяло, чтобы не мешало, поднырнул рукой под мышку и дальше вдоль спины, со сноровкой опытного санитара закидывая руку Кроули себе на плечи, и распрямился, придерживая и поднимая. Кроули зашипел, но сил на ругань у него не осталось, надо было удерживать равновесие.
Вот так. Сначала постоять, давая привыкнуть. И стараться, чтобы поддержка была надежной, но не слишком навязчивой, не слишком заметной, не слишком… Не слишком, короче. И старательно делать вид, будто не замечаешь, как тяжело и загнанно дышит тот, кому вообще-то не так уж и нужно дышать.
— Ну и какого черта? — сипит Кроули минуты через полторы или две, наконец-то совладав с дыханием. Переступает с ноги на ногу, даже пытается слегка отстраниться.
— Ты как? — спрашивает Азирафаэль, чуть ослабляя поддержку, но не убирая ее совсем. Тем более что свою руку с его плеч Кроули убирать тоже не пытается. — Голова не кружится? Если кружится — скажи, тогда лучше отложить.
— Со мной все в порядке, ангел! — фыркает Кроули, сжимая твердыми пальцами его плечо (пальцы горячие, это чувствуется даже через рубашку и домашний пиджак). — Кажется, кто-то хотел прогуляться?
— Ты точно в порядке? Если нет, то мы можем и завтра…
— Не делай из меня умирающего!
Кроули возмущенно шипит, дергается всем телом и делает первый шаг, Азирафаэлю приходится подстраиваться. Теперь его рука обхватывает Кроули за поясницу, так надежнее. И удобнее. Кроули, кажется, не возражает.
Двенадцать шагов, Азирафаэль проверял, когда заранее расчистил пространство прохода, распихав по углам все, что могло помешать, все эти столики, пуфики, кресла, комодики, как же их оказалось много, раньше и не замечал. Конечно, двенадцать — это приблизительно, для Кроули будет больше. Довольно существенная нагрузка для человеческой оболочки, несколько дней назад бывшей на грани развоплощения, а потом эти несколько дней проведшей в некоем аналоге комы. Но зря, что ли, Азирафаэль сегодня рачительно распределил благодать, не всю ее бухнув исключительно в ненасытную прорву кроулевской эфирно-оккультной спарки?
— Осторожно, тут колонна!
— Я знаю твой магазин, ангел!
Свободной рукой Кроули хватается за колонну, останавливается, делает несколько резких вдохов-выдохов. Человеческая оболочка, даже подпитанная благодатью, быстро теряет силы, но останавливаться надолго нельзя: стояние не поможет, не даст отдохнуть, на него тоже уходит слишком много сил. Азирафаэль понимает, что предложи он сейчас вернуться к дивану — Кроули согласится. Может быть, даже не станет шипеть про избыточно заботливых ангелов — ну разве что только потом, уже на диване и отдышавшись. Но сам он, конечно же, не предложит.
— Еще чуть-чуть, мой дорогой? — спрашивает Азирафаэль вместо этого.
Кроули разъяренно шипит на вдохе и отталкивается от колонны, буквально швыряя себя в следующий шаг. Теперь он наваливается на Азирафаэля куда сильнее, чем в самом начале, и рука на плечах дрожит от напряжения.
— Осторожно. Тут…
— Я… з-з-знаю твой… тут ничего…
Вместо ответа Азирафаэль ловит свободную руку Кроули, которой тот пытался размахивать, и осторожно опускает ее на крышу «бентли», прямо над открытой водительской дверцей. Ему кажется, что при этом «бентли» вздрагивает и чуть подается навстречу. Но, наверное, это ему только кажется.
А вот рука на его плечах дергается, словно не зная: отпустить или вцепиться еще крепче, и это уже точно не кажется.
Вторая рука Кроули, та, что на «бентли», сначала замирает, потом быстро и судорожно ощупывает край крыши, угол лобового стекла, опускается к боковому зеркалу. Пальцы на плече наконец разжимаются, и Азирафаэль, сочтя это знаком, подается вперед, не то чтобы помогая Кроули сесть на водительское сиденье, а просто не мешая скользнуть на него (скользнуть. Не упасть. Ясно?). Высвобождает собственную руку, зажатую между спиной Кроули и спинкой сиденья, тянется прикрыть дверцу: общение с гнездом — дело интимное.
Кроули хватает его за руку:
— Ты куда?
Голос у него напряженный.
— Обойду и сяду на пассажирское, — говорит Азирафаэль как о чем-то само собой разумеющемся.
Обходит. Садится. Прикрывает дверцу — теперь уже со своей стороны.
Конечно, общение ангела (пусть даже и падшего) со своим гнездом — личное дело самого ангела и зрителей на такое не зовут, но надо же убедиться, что с Кроули все в порядке? Ведь надо же, правда?
Кроули между тем откинулся на спинку сиденья, привычно бросив правую руку на руль, улыбается, дергано и неуверенно, но улыбается. Пальцы его чуть шевелятся, машинально поглаживая потертую кожу оплетки. Движение выглядит лаской, не предназначенной для посторонних, и Азирафаэль отводит глаза. Он, наверное, вообще предпочел бы уйти, но левой рукой Кроули как-то очень неловко цопнул его за бедро. Это нервировало, руку пришлось перехватить, и теперь они снова держались за руки, сплетая пальцы. Что ж, Азирафаэль бы соврал, если бы стал утверждать, что возражает против этой новой традиции.
И все-таки. Все-таки…
Он чувствовал себя до ужаса неуютно. Впрочем, это и естественно: в чужом-то гнезде… Но как уйти, если совершенно невозможно вынуть свою ладонь из чужих горячих пальцев? Азирафаэль попытался было, но Кроули мгновенно отреагировал: стиснул так, что, будь ангел обычным человеком, наверняка остались бы синяки, а может, что и посерьезнее. Правда, Кроули тут же, словно опомнившись, ослабил хватку, даже не просто ослабил — убрал до нуля, горячая рука сделалась абсолютно безвольной и расслабленной, отпускай, мол, никто не держит… Но именно сейчас и именно поэтому оторвать свои пальцы от кроулевских, горячих и совершенно не сопротивляющихся, напряженно-расслабленных, сделалось абсолютно невозможно.
Азирафаэль не знал почему, просто знал, что нельзя. И все. Впрочем, такого знания ему всегда было вполне достаточно. Он перехватился пальцами поудобнее, чуть сжав их заодно, чтобы уж наверняка, чтобы не разомкнуть даже случайно (и чтобы кое-кто перестал так расслабленно напрягаться).
Ладно. Нельзя так нельзя. Просто посидим.
Если бы Азирафаэль ждал, что, оказавшись в салоне, Кроули тут же заведет мотор, включит музыку или хотя бы заговорит со «своей малышкой», то его постигло бы разочарование. Однако он не ждал ничего, равно допуская любое развитие событий, и потому молчанием и Кроули, и магнитофона разочарован не был. И уж тем более не собирался заговаривать сам или предлагать включить музыку — в чужое гнездо со своими предложениями не лезут, если бы музыка была нужна, «бентли» бы и сама ее уже давно включила. Значит, так лучше…
Только вот Кроули лучше не становилось.
Азирафаэль наблюдал за ним исподтишка, стараясь не разворачиваться (Кроули бы наверняка ощутил прямой взгляд — ну или как минимум почувствовал бы движение сидящего рядом и держащего его за руку ангела). Поначалу Кроули сидел прямо, свободно откинувшись на спинку и задрав подбородок, а рука его свободно и вольно лежала на руле, но постепенно он все больше сутулился, потихоньку сползая по сиденью, все ниже опуская голову и втягивая ее в плечи. Рука теперь на руль скорее опиралась, словно без этой подпорки ему тяжело было сидеть. И дрожала. И капли пота на лбу, и дыхание тяжелое, и…
— Ангел… — сипло, почти беззвучно.
— Да, мой дорогой?
— Я… устал. Пошли… д-домой, ангел…
Очень странный у него был голос. И очень странно он запнулся об это «домой», словно был не слишком уверен. Или путал слова. Или?..
Обратно до дивана все двенадцать шагов Азирафаэлю пришлось Кроули буквально тащить, и, наверное, было бы проще взять его на руки или поднырнуть под мышку и взвалить на плечо. Или вообще чудеснуть напрямую. Проще и быстрее.
Азирафаэль не стал — по той же совершенно непонятной причине, по которой ранее не стал размыкать рук в салоне «бентли». Просто знал, что и обратный путь до дивана Кроули тоже должен пройти сам. Пусть и с посторонней помощью, но сам. Все остальное будет ошибкой, а он и так уже слишком много ошибок наделал. И «бентли» — всего лишь еще одна из них, хотя чуть и не оказавшаяся роковой. Хватит.
На диване Кроули сразу же стало легче, он отдышался и даже проворчал что-то про ангелов-паникеров.
Глядя, как быстро на бледное, изможденное лицо возвращается румянец, Азирафаэль вынужден был признать: даже в этой примитивной имитации из подушек и пледов Кроули и то восстанавливался быстрее. Да что там! В «бентли» он совсем не восстанавливался, только продолжал терять силы, и все. Причем терять очень быстро, куда быстрее, чем даже во время прогулки. Хотя «бентли» его любила, уж это-то ангелы чувствуют. И ждала, и ластилась, и подавалась навстречу, и…
И тянула энергию.
А значит, Азирафаэль опять ошибся: «бентли» не была гнездом Кроули, она, похоже, была его фамильяром и питалась энергией хозяина, как и любой фамильяр. А тут хозяина столько дней не было, вот она и присосалась на радостях, пусть неосознанно и совсем немного, но Кроули-то сейчас и так ослабленный до предела, ему и самому не хватает даже человеческую оболочку толком поддержать.
Хорошо еще, что Азирафаэль не оставил его там одного, вот весело было бы откачивать заново!
Ладно. Во всем надо искать хорошее. Диван помогает? Помогает. Вот и хорошо, вот и пусть будет диван. А со своим возможно-фамильяром Кроули как-нибудь сам потом разберется, когда окончательно силы восстановит. И Азирафаэлю остается пока что просто держать их подальше друг от друга — так, на всякий случай.
***
Весь остаток вечера Кроули был непривычно тих, даже куриный супчик употребил без возражений*, угрозу ввести его внутривенно применять не пришлось, хотя Азирафаэль был морально готов и к такому развитию событий**. Не потребовалось: Кроули безропотно выпил всю чашку. И снова откинулся на подушку. Молча. Может быть, сказывалась физическая усталость, а может быть, ему больше не нужно было разгонять тишину и требовать постоянных ответов-подтверждений от ангела — потому что теперь Азирафаэль просто держал его за руку. Так ему показалось надежнее и убедительнее. И, похоже, сработало. Ничего и близкого к паническим атакам, пальцы теплые, дыхание ровное, пульс замедленный. Вот и хорошо. Жаль только, что напряжение с прогулкой, пожалуй, действительно было избыточным, а главное, напрасным.
Азирафаэль вздохнул, в который раз выругав себя за глупость и неуместную спешку. Никогда не спешил, вот и сегодня не надо было. Хорошо, что все обошлось сейчас, но нельзя рассчитывать, что и в следующий раз обойдется. Ладно. То, что не убивает, и все такое, да? Кроули не развоплотился, лежит вот, дышит, губы поджал, обиженный весь такой. Все как всегда, и даже повязка… Ох.
Повязка. Почти сухая.
Нет, конечно, она и так все время была сухой, просто пропитанной благодатью, потому что после сегодняшнего какао Азирафаэль принял твердое решение и окончательно расставил приоритеты: крылья крыльями, а глаза важнее. И вылил в закрывающую глаза повязку все, что у него еще оставалось из благодати и прочих энергий Высших Сфер. Если раньше легкой поверхностной пропитки хватало лишь на поддержку и снятие воспаления, то сейчас повязка должна была лечить и стимулировать регенерацию. А теперь вот высохла.
Ладно, это дело поправимое. Азирафаэль и сам был практически пуст, но все-таки если постараться…
Он постарался. Пропитать повязку как раз хватило. Кроули не пошевелился, хотя обычно ускоренная регенерация вызывает довольно сильный зуд. Возможно, действительно слишком устал.
Вымотался. Просто вымотался, теперь отдыхает. А у Азирафаэля повышенная тревожность с явным уклоном в мнительность.
— Я тебя сильно достал? — спросил вдруг Кроули. Очень тихо спросил. Причем в тот самый момент, когда Азирафаэль окончательно решил, что он спит. И уточнил еще более неуверенно и даже как-то почти безнадежно: — Ну, сегодня… Сильно, да?
«О нет, мой дорогой, ты куда больше достал меня за всю последнюю неделю, когда собирался помирать, а я наизнанку выворачивался, не зная, что с тобой делать», — хотел ответить Азирафаэль. И добавить еще много чего, саркастичного и местами даже, пожалуй, желчного.
Но, конечно же, сказал совершенно другое:
— Дай-ка подумать, мой дорогой. Пожалуй, что нет. Даже наоборот, пожалуй. Сегодня ты просто был самим собой, а это, знаешь ли, как-то даже и успокаивает.
— О да! — Кроули отнюдь не выглядел успокоенным, и смешок его был скорее горьким. — Самим собой… Понимаю. Я знаю, каким несносным могу быть. Способным достать даже ангела.
— А с чего ты вообще… — недоуменно начал Азирафаэль… и осекся. Потому что понял — с чего.
Кроули снова невесело хмыкнул и отвернулся. Теперь Азирафаэлю был виден только клок алых волос, нашлепка пластыря на виске и бледное ухо.
…Мы не друзья, я его даже не знаю!.. Конечно же, я тебе не верю, ты демон, Кроули, и мы не друзья… Изыди, грязный демон!.. Нет никаких «мы», Кроули, ты демон, я ангел, и мы не друзья… Нет никакой нашей стороны… больше нет… Ты мне даже не нравишься!.. И мы не друзья!.. Не друзья… Прогуляемся?.. Ах, ты уже можешь ходить? Вот и прекрасно, вот и вали, тебе помогли, а дальше справляйся сам, видишь, тебе даже машина подогнана. Твоя собственная, между прочим, машина, о которой любезно позаботились, и не будешь ли ты, в свою очередь, столь же любезен освободить от своего присутствия, ведь мы же даже с тобой не друзья…
Чушь!
Жуткая, омерзительная, невероятная чушь.
Но такая ли это чушь с точки зрения того, кого уже однажды изгнали с небес? Ладно, пусть не изгоняли, пусть он просто так думает… Но он ведь думает именно так, для него это — реальность, жуткая, омерзительная, невероятная реальность, данная в ощущениях… А сколько раз ты сам говорил это ритуальное: «Изыди, грязный демон!», прежде чем распахнуть дверь, приглашая, и спросить с улыбкой: «Заходи, ну что же ты мнешься на пороге?», словно все было шуткой, всего лишь шуткой — поскольку для тебя оно таковой и было.
Для тебя — да.
— Кроули, — позвал Азирафаэль тихо, кусая губы и стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Мне кажется, прогулки надо сделать ежедневными. Они куда полезнее эспандера, ты сам убедишься по прошествии недели. Или двух. Все-таки это ну… прогулка.
Кроули, в начале речи Азирафаэля заметно напрягшийся и буквально уткнувшийся носом в диванную спинку, при последних словах медленно развернулся. Губы его по-прежнему были поджаты, повязка выглядела хмурой и настороженной (и как только ему удавалось придавать столько эмоциональности простому куску белой марлевой ткани?), но вздернутые жадно-трогательным домиком брови выдавали его с головой.
— Две… недели?
— Ну… может быть, и три. — Азирафаэль пожал плечами так, чтобы пиджак слегка прошуршал по креслу: Кроули, как и любой змей, хорошо ловит вибрации и опознает жест буквально на ощупь. — Или четыре. Или сколько понадобится. А ты куда-то торопишься?
— Н-нет. — Кроули улыбнулся кривовато. Но все-таки улыбнулся. Выдохнул. — До пятницы я совершенно свободен.
Теперь уже нахмурился Азирафаэль:
— А почему только до пятницы? Честно говоря, я сомневаюсь, что за четыре дня…
— О Гос-с-с…С-с-сат… Ангел! — Кроули в преувеличенном отчаянии вскинул руку к лицу, словно хотел ударить себя по лбу, но в последний момент передумал и вместо этого яростно почесался под краем повязки. — Как может кто-то, читавший так много книг, настолько не знать классических шуток?!***
И Азирафаэль чуть не всхлипнул от облегчения, понимая, что все потихоньку налаживается****.
Многим позже, с удовольствием поспорив обо всем на свете, начиная с королевы Виктории и кончая капустой (Кроули категорически отказывался признать брокколи адекватной заменой чему угодно, вплоть до овсянки, и вообще полагал, что такое внутрь не употребляют), Азирафаэль вернулся ко все еще беспокоящей его теме.
— А что же касается того, что ты меня достал… — Кроули перестал хихикать и напрягся, но продолжал при этом криво улыбаться, и Азирафаэль счел это хорошим знаком. — Ты даже не представляешь, дорогой мой, как ты меня сегодня успокоил. Вот этим вот всем своим поведением, да, и не надо фыркать! Если бы ты вдруг сделался вежливым… перестал бы со мной спорить, прекратил бы подначивать и ехидничать, начал бы во всем соглашаться, поддакивать и осыпать комплиментами… Знаешь, вот тогда бы я испугался по-настоящему, решив, что тебя подменили. Или что это какое-то страшное проклятье, не знаю…
Азирафаэль зябко передернул плечами: думать о таком ему не хотелось. Но сказать было надо. Хотя бы для того, чтобы Кроули перестал хмуриться, закусывать тонкие губы и заламывать брови трагически-горькой складкой, смущенно заерзал головой по подушке, хмыкнул и прошипел:
— Недождес-с-с-ся!
И потянул вниз край повязки, словно пытаясь прикрыть углом марли внезапно заалевшие скулы.
__________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Ну не считать же на самом деле достойным возражением короткий стон: «Ох, ангел!», пусть даже и подкрепленный тяжелым вздохом?
** Впрочем, он мог бы считаться совсем уж никчемным ангелом, если бы не был готов к чему-то подобному постоянно, ибо негласный девиз «Демоны искушают — ангелы шантажируют» был выбит невидимыми литерами на скрижалях Небесной Канцелярии задолго до истории с яблоком.
*** Вообще-то, Кроули играл нечестно: это была цитата вовсе не из книги и тем более не из английской, а стало быть, Азирафаэль имел крайне малую вероятность быть с нею знакомым. Но… Вы всерьез собираетесь требовать честной игры от демона, тем более в таких мелочах?
**** Что не помешало ему, однако, тут же вступить в полемику, встав на защиту классической английской литературы.
За следующую неделю ремонт всего дома был закончен – киборги работали быстро и качественно, но только тогда, когда хозяйка улетала на работу. Всё сделали по проекту Вари, который не затрагивал спальню Нины – Irien’ка не настолько знала хозяйку, чтобы предложить перестановку в её комнате.
Но Платон знал, как можно уговорить хозяйку – просто предложил сначала повесить новые шторы, потом сказал, что к новым шторам нужны новые обои и новый шкаф под бельё, и новый терминал, и новый линолеум… и в результате она согласилась и оплатила доставленные курьером дополнительные материалы для ремонта. Платон добавил своих денег и денег Змея, и спальня Нины стала ещё и звукоизолированной.
— И зачем ты это сделал? – удивилась она.
Платон сделал задумчиво-виноватое лицо и через пару секунд паузы ответил:
— На случай, если вдруг понадобится с кем-то поговорить так, чтобы никто не слышал… как я понимаю, сейчас разные люди и киборги будут приходить в Ваш дом постоянно, и может понадобиться что-то сказать без свидетелей. Хуже-то не будет.
Она подумала – и согласилась с ним. Может пригодиться.
***
В пятницу Платон получил деньги за сданные на продажу серьги – Нина попросила Тосю деньги за изделия Платона переводить на его карточку – и купил в мансарду небольшой терминал и ещё десять лотерейных билетов, и с гордостью сообщил об этом Нине – но она совершенно этому не обрадовалась:
— Платон, та лотерея была новогодней! А в новогодней лотерее всегда огромный призовой фонд и есть шанс на выигрыш! Но раз купил, то обратно сдавать не будем. Но на будущее запомни. Я разрешаю тебе покупать лотерейные билеты, так как из купленных прежде билетов были выигравшие, но не более тридцати билетов в три месяца.
Платону ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Вечерами киборгам было разрешено играть в мансарде – и Варя с Дамиром пользовались этим разрешением и не только строили замки из кубиков, но и смотрели мультфильмы. Однажды с разрешения Карины прилетели Леон и Лариса и привезли кубик Рубика – его купили для развития мозга киборгов, так как собирать его предполагалось без участия процессора и имплантов – и киборги играли им почти до ночи, пока Карина не позвонила Леону и не скомандовала лететь обратно. И на следующий день Нина купила всем ребятам по кубику.
Радж почти не играл – он творил. Он лепил только свистульки – но его изделия становились всё крупнее и сложнее: не просто птичка-свистулька, но с всадником на спинке. И с орнаментом, прочерченным по сырой глине. А потом стал лепить котов-свистулек, потом свистульки стали в виде лошадок и коровок, за ними — человеческие фигурки с птичкой-свистулькой в одной руке, причём свистульки стали не только с одной парой отверстий, а с двумя или тремя. Глина была такая же, как у Ворона – но игрушки получались совершенно другими. Радж освоил изготовление поливы разных цветов и обварку керамики, для интереса сделал несколько кружек, но потом вернулся к свистулькам. Его изделия стали оцениваться дороже и продаваться чаще. Он помнил слова Нины о миллионной свистульке – и делал всё возможное, чтобы слепить её как можно позже.
Десятого февраля Нина вспомнила про обещание купить и прислать Владу голографическую камеру. Но то, что снимать надо не столько голо, сколько видео, причём качественное, дошло до неё только в магазине, когда продавец спросил, для чего нужна камера:
— …для пейзажной съёмки вот эта лучше, — и он снял с полки один голоаппарат, — а для съёмки в студии – вот этот… или, может быть, Вам нужна видеокамера? Или всё-таки голоаппарат, но с функцией видеосъёмки? Если так, то… — он достал ещё один аппарат и подал ей, — этот Вам подойдёт, и стоит он всего двести сорок шесть галактов, на него есть акция от производителя…
Нина оглянулась на стоящего рядом Василия, он кивнул – и она оплатила покупку. Василий тут же арендовал дрон на полтора часа у этого же продавца и отправил коробку с голокамерой Владу.
***
В субботу одиннадцатого февраля привезли заказанную мебель, и вместо полёта на острова пришлось встречать грузовик из магазина. Разгрузка силами двух DEX’ов и одного Irien’а заняла не более получаса, но зато потом полдня киборги мебель собирали и ставили по комнатам. К пяти часам вечера Варя объявила об окончании ремонта – и Нина не просто похвалила её, но и решила такое событие отметить. Платон взялся испечь булочки, Радж отправился в магазин за сгущёнкой, ванилью и корицей, а Варя решила испечь курицу.
Нина про себя удивилась, насколько быстро освоились в доме DEX и Irien’ка – но потом решила, что они поверили Змею, что в этом доме ничего плохого с ними не случится. К тому же в том же клубе купили и Бернарда – и он тоже мог сообщить, что теперь всё будет нормально. И потому сказала:
— Мы отпразднуем, но давайте завтра после полудня… а то сейчас все устали, да и гостям нужно время, чтобы собраться.
***
Дамир ещё не до конца понял, как к новой хозяйке относиться – он в жизни успел повидать разных людей. Но в деревню, несмотря на все записи Змея и отношение людей к нему, как к равному, всё равно не хотелось.
В деревне ни он, ни Варя не были ни разу. Прежний, ещё доклубный, хозяин купил их почти в один день, но в разных местах. DEX’а — на аукционе списанной армейской техники – по причине крайней худобы и загнившего ожога цена за него была настолько небольшой, что у Архипа Иваныча хватило денег на беушную Irien’ку в комиссионке. Новый хозяин оказался архитектором по профессии и владельцем небольшого салона по дизайну интерьеров – после выхода на пенсию он не оставил любимое дело, а создал свою небольшую фирму.
Имена им он дал сразу и относился к обоим, как к родным – взрослый сын его жил отдельно, лишь присылая иногда деньги. Варя была сначала только секретаршей, но постепенно Архип Иваныч стал обучать её основам профессии. Дамир стал охранником салона. Вместе с Архипом Иванычем в салоне работали ещё два человека – ландшафтный дизайнер и дизайнер-стилист. Заказы брали на составление проектов загородных домов с участком леса или полем для прогулок или подвижных игр. За неполный год киборги сработались и постоянно сопровождали хозяина в командировках.
Последней была командировка в курортную зону планеты – поступил заказ на проект пансионата из десятка небольших бунгало на берегу моря, отстоящих в полукилометре одно от другого. При осмотре берега, на котором должны были разместиться эти самые бунгало, Архип Иваныч принял звонок от офицера полиции, сообщившего о гибели сына в драке. Домой Дамир привёз уже чуть живого хозяина. После его смерти сын хозяина, сообщение об убийстве которого было ошибочным, обоих киборгов продал по первому попавшемуся объявлению – владельцу спортклуба.
В первый же день Димира и Варю не просто поселили в разных ячейках, но и на разных уровнях здания. Худосочного DEX’а в бои не ставили, но заставляли уносить избитых киборгов в кладовку, а то и к утилизатору, и охранять залы. Варя использовалась не только по специализации, но и в качестве уборщицы. Почти два года в бойцовском клубе! – выжить и удержаться от срыва помогал пример Змея, клубная кличка которого была Злодей. Счастливый случай помог Злодею-Змею выжить – но он, не будучи уверенным в своей жизни, поначалу ничего не мог сделать, чтобы помочь – но, получив программу неподчинения, почти сразу поделился ею с Дамиром-Дохлым по сети. И тощий DEX стал по мере возможности наблюдать за деятельностью владельцев клуба и накапливать в облаке записи.
Дамир ждал, когда Змей скажет всё своей хозяйке и она его выкупит, но Змей искал возможность спасти не только его одного, но и всех остальных киборгов клуба – и только поэтому не решался на активные действия. Но рухнула «DEX-company» – и Змей помог программисту ОЗРК выкупить из клуба Бернарда, а потом смог спасти всех киборгов, сдав полиции все накопленные записи.
И вот теперь Змей живёт в деревне, Бернард – в доме Светланы Кирилловны, а он, Дамир, охраняет дом хозяйки Змея, которая к тому же теперь – приёмная мать Змея и может усыновить и его. А это значит, что её и её дом надо охранять честно и добросовестно.
***
Собирая праздник по поводу окончания ремонта, Нина пригласила Бернарда, Златко, Эстер, Леона и Ларису – и их хозяек тоже. Платон если и удивился именно такой форме приглашения, то ничего не сказал. Нина словно нарочно позвонила на видеофоны Златко и Леона и пригласила их, и сразу попросила передать её приглашение их хозяйкам. Карина и Светлана были видны, но они понятливо остались в стороне и дали возможность киборгам передать им приглашение.
Гости собрались в два часа пополудни, встречал их Платон в качестве управляющего домом – поскольку поданную Варей идею ремонта он поддержал и уговаривал хозяйку тоже он, то Дамир и Радж возражать не стали. Стол был собран в гостиной, поскольку Нина сразу сказала, что сидеть и праздновать они будут все вместе.
Перед тем, как сесть и начать праздновать, Платон с разрешения хозяйки показал гостям дом и рассказал, что и как сделано. За столом сидели все вместе, и после чаепития Нина позвонила Ворону и добавила в звонок Степана, Фриду и Велимысла.
Разговор начался с вопроса преобразования «коллекции» в подсобное хозяйство при турбазе заповедника с последующим превращением в колхоз. И Степан, и волхв считали, что сразу превращаться в колхоз ещё рано – эта форма ведения сельского хозяйства предусматривает должность выборного председателя. А кто будет участвовать в выборах председателя, если из людей там только сама Нина и волхв? Надо сначала хотя бы первый дом построить, да еще пару островов соединить дамбами – а там и ещё кто-нибудь поселиться захочет.
— А разве нельзя оставить как есть? – спросила Нина. — Одна большая усадьба, коровник, конюшня, курятник, школа, клуб, библиотека… я думала, что мы там будем как большая семья, и как в любой большой семье, у каждого будут определенные обязанности и права, и труд каждого будет на благо всех… но, если сейчас надо быть подсобным хозяйством, то пусть так и будет… но вы должны обеспечить ребят спецодеждой и обувью. И обновить аптечки.
— Договорились. До завтра… переговорю с юристом и перезвоню, — и Степан отключился.
И Ворон наконец спросил о танце.
Светлана, уже имеющая файл с предварительным сценарием, скинула его Irien’ам. Клим просмотрел файл за пару секунд и ответил:
— Могу предложить немного поправить… Вы не против?
Получив согласие Светланы, Клим продолжил:
— По сценарию группа девочек находит еле живого киборга. Киборг должен быть DEX… чтобы не было никаких лишних намёков. Киборга будет играть киборг? Я прав? Кто это будет, Вы решили? Далее… одна девочка звонит бабушке. Но ведь бабушка не в ту же секунду придет, не так ли? И вот в это время можно и нужно включить видеозапись. Я предлагаю так…
Светлана, Нина и Карина внимательно слушали Клима – то, что он сам решился что-то предлагать, уже было достижением. Он предложил такой эпизод:
— Найденный DEX встать и убежать не в состоянии? Или он под приказом? Он может вспоминать, какой приказ ему отдан, или как с ним обращались раньше… его били, тестировали, возможно, в него стреляли. Он ждёт бабушку девочки и заранее её ненавидит. Он не видел от людей ничего хорошего. И в видении к нему приходят две крылатые фигуры… это будут Ворон и Клара… и они танцуют дуэтом так, чтобы было понятно, что это два ангела – ангел жизни и ангел смерти. У Ворона белые крылья, перекрасить в белый волосы и одеть в белое. Клару одеть в черное. И пусть они каждый хочет забрать DEX’а с собой – белый будто уговаривает его поверить девочке и бабушке и остаться жить. А черная хочет забрать с собой, уговаривает умереть…
— Гениально! – воскликнула Светлана. — Ты явно знаком с театром!
Клим побледнел, а Нина ответила за него:
— Его последняя хозяйка была дирижером. У него первоклассная программа по управлению оркестром… была. Она была совмещена с программой садо-мазо, и при удалении секс-программы исчезла. Клим ни разу не проявил желания создать оркестр. И даже музыкальный инструмент никакой не сделал и не купил. И я не заставляю. Он отличный бухгалтер и очень толковый бригадир.
— Вот оно что! Идея отличная! Если бы подобрать к танцу музыку или сыграть… и записать танец с музыкой, было бы отлично! – обрадовалась Светлана. — Только запись сделать надо не на киборга.
— Клим, спасибо! Ты прав, так и надо отснять. Голографический аппарат с функцией съемки видео я уже купила и отправила Владу. Влад, ты освоил аппарат? Отснять танец сможешь?
DEX ответил:
— Смогу. Уже пробовал. Когда надо отснять?
— Когда Ворон и Клара отрепетируют танец и будут готовы. И лучше всего утром, чтобы в конце танца Белый ангел мог вроде как показать на встающее солнце, сообщая, что теперь всё нормально и что жизнь продолжается. Подбери пейзаж сам. И по погоде, чтобы не морозно было. Чтобы крылья не замерзли.
Светлана и киборги согласовали подробности танца, Ворон записал на всякий случай номер Светланы – и на этом разговор был закончен.
Вскоре гости засобирались обратно. Нина проводила их до калитки. И решила, что профессиональный оператор лучше сможет отснять танец двух киборгов на снегу и на льду озера – и, придя в дом, позвонила зятю сестры Ирины, живущему в Янтарном. Он выслушал её, задумался – ему такую работу предложили впервые в его практике – поспрашивал о подробностях и не привезти ли костюмы и грим? – Нина ответила. И он согласился.
Осталось только выбрать день и место съёмки.
Детектив Хью Барбер работал в агентстве «Барбер, Свенсон и сыновья» уже пять лет, но он не мог похвастаться тем, что его карьера шла в гору. Небольшое агентство не изобиловало заказами, но на кусок хлеба незадачливому студенту — юристу, которого отчислили из Брюссельского свободного университета, хватало. Работа поначалу казалась Барберу весьма романтичной, но уже к концу первого года выслеживание неверных жен и разоблачение мошенников, подделывавших подписи на векселях, ему наскучили. Единственным своим удачным и интересным делом он считал поиски пропавшей Сьюзен Далли, которая была в итоге найдена в голландском притоне наркоманов. Эта Сьюзен инсценировала свое похищение с требованием выкупа, что и привело несчастных Далли к Свену Свенсону – главе детективного агентства. А тот уж поручил работу молодому Барберу, чтобы с одной стороны дать шанс молодому отпрыску Барбера – старого друга Свенсона, а с другой стороны — в случае провала свалить на него же все шишки. Вопреки ожиданиям Свена Свенсона Барбер показал себя с лучшей своей стороны, и уже через две недели Сьюзен рыдала в объятиях матери, которая, разумеется, простила заблудшую дочь.
Поэтому, когда могущественная Лилиан Майер обратилась в агентство «Барбер, Свенсон и сыновья» за помощью, Свенсон, не колеблясь, поручил новое дело Хью Барберу. Свенсон раздобрел, приобрел пивное брюшко, одышку и первые признаки сахарного диабета. Выслеживать «дичь» в кустах и прочесывать притоны он уже не был способен, да и не горел желанием. Предчувствие легкого гонорара от Майер не смущало Свенсона, и он решил подключиться к расследованию Хью Барбера, только если тот зайдет в тупик.
Обговорив детали контракта с Лилиан Майер, Свен Свенсон пригласил Хью Барбера в кабинет, чтобы ввести его в курс дела. Лилиан Майер присутствовала при разговоре и внимательно изучала Хью Барбера через линзы своих хамелеонов.
— Уважаемый шеф Свенсон, — с сомнением в голосе произнесла Лилиан, -учитывая такой молодой возраст вашего сотрудника, уверены ли вы в том, что он справится с делом?
Хью Барбер покраснел и в душе порадовался, что в сумерках комнаты не слишком заметна его реакция на оскорбительное замечание заказчицы.
— О, — широко улыбнулся Свен Свенсон, — уверяю вас, это один из наших лучших сотрудников. Совсем недавно ему удалось распутать чрезвычайно сложное дело. Нашему Хью Барберу было гораздо легче благодаря возрасту и способностям к быстрому контакту с людьми внедриться в молодежную неформальную среду и помочь отыскать похищенную дочь четы Далли.
Лилиан успокоено вздохнула и покивала головой.
Хью Барбер поинтересовался:
— Госпожа Лилиан, прошу вас дать мне возможность ознакомиться с материалами и составить стратегию поиска. Могу ли я в ближайшее время снова встретиться с вами, чтобы прояснить некоторые нужные мне детали?
— Разумеется, телефон для связи и инструкции я передала вашему шефу. – Майер кивнула головой на шефа Свенсона.
Засим Лилиан Майер откланялась и царственно удалилась. Шеф Свенсон проводил ее до выхода, и, потирая руки, вернулся в кабинет.
— Ну, малыш Барбер, к нам в сети приплыла крупная рыба. – радостно сообщил он
— Надо думать, — подхватил Хью. – вот и взялись бы за это дело, раз оно не представляет особой сложности, а я бы устроил себе отпуск.
— Ну-ну, сынок. Не кипятись и не волнуйся. – шеф похлопал Хью по плечу.- Хью, ты знаешь, что ты мне как родной, я всегда буду на подхвате, словом или делом. Завтра секретарь передаст нам документы, и можешь приступать. Придумай легенду, план действий. В расходах ты не ограничен, во времени тоже. Госпожа Майер сказала, что пару месяцев она может подождать, учитывая, если не изменится обстановка. Меры к своей личной охране она, разумеется, предпримет сама, это не наше дело.
Хью кивнул, забрал со стола контракт, на котором было написано «контракт номер сорок семь», конверт с авансом и деньгами на неотложные нужды, буклет и анонимки. При этом конверты и сами анонимки он взял за края и положил в полиэтиленовый пакет. Шеф Свенсон выглядел довольным, словно выиграл в лотерею. Сам Хью был взволнован. Шутка ли – сама Майерша его клиентка, это могло означать как неожиданный взлет в его карьере, так и глубокий омут, куда она не преминет его столкнуть в случае поражения.
Джет был готов начать стрелять в любой момент. Но случая все не подворачивалось, и он ждал. Ожидание — вещь невыносимая, особенно когда ничего хорошего впереди не светит. И все-таки…
Он увидел, как Дану внесли в укрытие, и понял, что она не умерла. Время текло чертовски медленно, стало даже припекать, но он не смел оторвать взгляда от входа в хижину. Казалось, стоит только отвернуться на миг, и события начнут скакать полоумным тушканом. За это время Джет сосчитал, сколько всего в группе бандитов, и даже вычислил, где прячется их наблюдатель. Получилось, что их в оазисе не больше двенадцати.
Когда Бродяга с Даной на руках отправился к выходу из кольца скал, сопровождаемый группой веселящихся бандитов, Джет был готов перестрелять всех и вся. К сожалению, такой возможности ему не давали камни, закрывающие именно ту часть долины. Кроме того, в группе был Стефан, а его убивать Джету совершенно не хотелось.
А потом… потом Бродяга ушел. А бандиты остались стоять у выхода из кольца скал. Все казалось, что они сейчас начнут стрелять Бродяге в спину…
Осталось чувство досады — «Мустанг» потерян…
Стефан мог бы…
Не мог. У Стефана своя задача.
Главное — обошлось. Почти.
Джет на всякий случай попытался связаться с искином «Мустанга» но, как и следовало ожидать, связи не было — «глушилка» продолжала работать. Это означало что, либо он сейчас попытается украсть собственный кар из-под носа у бандитов, либо им, всем троим, предстоит долгий пеший путь через пески под палящим солнцем Руты.
Но Хейн все решил за него: приказал своим людям обшарить каждую песчинку в скалах. Он начал проверять легенду Стефана, а это уже серьезно.
Джет тихо и незаметно покинул убежище.
Дану и Бродягу он догнал через полчаса: в тени одного из барханов андроид уложил свою ношу на песок. Причина остановки была понятна. Бродяга просто не знал, куда идти. До Руты слишком далеко, до лагеря бандитов, где они подобрали Стефана, тоже слишком далеко.
Джет молча развернул свой плащ пустынника и протянул Бродяге. Тот благодарно кивнул и попытался завернуть в него девушку. Но видимо, в процессе неловко задел больную ногу, потому что Дана пришла в себя. Сглотнула сухой комок в горле, сказала:
— Видишь, Бродяга, ты был прав…
— Ты о чем?
— Ничего у меня без тебя не получается… совсем ничего.
Андроид провел ладонью по волосам девушки, словно пытаясь успокоить. Джету захотелось отвернуться — это было не для него. Только для нее, для Даны.
— Неправда.
— Правда. Сам посуди…
— Ну что за глупость ты говоришь. Ты попала в плен, ты сутки сама принимала решения, ты выжила, это главное. И ты от них все-таки сбежала.
Дана улыбнулась краешками губ:
— Даже два раза.
Посмотрела на Джета огромными сухими глазами, сжала пальцы андроида, и сказала сразу обоим:
— Спасибо…
Валентин удивился, что ударную группу поведет не взводный, а Шнур. По его представлениям, Шнур был выскочкой, ни за что обласканным начальством. И, тем не менее, его слушали. Группа выдвинулась, еще не успел утихнуть ветер. Шли быстро. Полчаса ходу, пятиминутный привал — и снова вперед. Некоторые от такого режима взвыли на втором часу, но Шнур быстро и совсем без слов объяснил, чем вредно нытье. Недовольные замолчали, а сколько выбитых зубов на том привале занесло песком, о том и знает только песок. Рассвет застал их там, где сходятся два ущелья — широкое, вдоль которого шла группа, и узкое и извилистое, больше похожее на случайную промоину. Разведчики, ушедшие вперед, вернулись с тревожными новостями.
Похоже, совсем недавно ущельем вниз прошли кхорби. И это были какие-то неучтенные кхорби — кто бы что ни говорил, а Эннет по мере сил отслеживал перемещения пустынников в «подконтрольном» квадрате. Впрочем, обрывок плаща и костяное копье могло принести откуда-нибудь бурей.
Решили идти по верху, не спускаясь в каньон. Благо, судя по карте, такая возможность появится еще неоднократно.
Внутри у Велли росло глухое раздражение. Оно заставляло срываться на товарищей по броску, делало мир угрюмым и лишенным красок. Что ни происходило, все было направлено лично против него.
И Шнур, словно издеваясь, нарочно чаще всего подгонял именно его. А что поделать, если мозоль на пятке со вчера никуда ни делась, а выспаться помешал проклятущий камень под спиной… ладно, не камень, а завывание урагана снаружи его крохотной палатки. Палатка половину ночи гнулась под ветром, то прижималась к земле, укладывая полог на спящих, то наоборот пыталась улететь. А утром парень проснулся от удушья — их все-таки завалило песком.
На очередном привале Валентин оказался рядом со Шнуром, когда тот развернул карту, и незаметно пристроился у него за спиной. Очень хотелось знать, долго еще им выдерживать такой темп? Далеко ли до цели?
Вокруг Шнура собрались те, кто с ним разговаривал на равных — так повелось. И Валентину наконец-то удалось услышать, о чем они говорят. Услышать и даже кое-что увидеть.
Поселок, который стал основной целью их группы, находился под Клыком. Эта скала возвышалась над всей окрестностью, служа прекрасным ориентиром. Судя по пометке на карте, поселок принадлежал компании, производящей суррогатные продукты, в нем жил обслуживающий персонал автоматического завода. Туда несколько раз в день приезжали грузовики, привозили сырье, забирали готовую продукцию в Руту. Эти-то грузовики, судя по разговорам, и были приоритетной целью ударной группы. Дело в том, что от поселка в город ведет сносная дорога. И двигаться дальше на транспорте будет куда правильней, чем измерять длину пути своими двумя. Дальше будет еще одно поселение. В нем предстояло закрепиться и дождаться основной группы. Услышав об этом, Валентин приободрился. И путь до поселка не показался ему таким уж длинным. Последние два перехода отразились в памяти ритмичным биением слова «надо!», и фразой «все идут, чем я хуже?».
Но, наконец, группа вышла на плоскогорье. Селение оказалось как на ладони — два десятка домиков стандартной для престарелых колоний купольной конструкции, типовые кубы складов…
Шнур разбил группу на тройки. Сказал:
— Значит, так. Живых там остаться не должно. Основная задача — сработать тихо, чтобы ни одна сволочь не попыталась связаться с городом. «Глушилку» я включу, как только окажемся у самых куполов, не раньше. Иначе кто-то может забеспокоиться. Ваше дело — зачистка и уничтожение средств связи. Мое — завод. Оружие, если будет, не оставляйте. Что можно взять — с собой, что нельзя — уничтожить на месте. И транспорт. Кто первый найдет гараж — тому премия. Эй, ты!
Валентин понял, что обращаются к нему, и пожалел, что родился. Но все же сделал шаг вперед, не давая Шнуру повода повторить приказ. Повторный приказ в исполнении Шнура всегда сопровождался рукоприкладством. У Велли уже было несколько поводов убедиться, что лучше тут даже не пытаться прикидываться глухим.
— Ты в мою тройку. И… ты.
Он ткнул пальцем в молодого парня, с лицом, изрытым какой-то болезнью. Парень сощурился, кивнул. Он был повыше Велли, но в плечах не шире, и возраст у них был, похоже, одинаковый.
Остальные тоже быстро определились, кому с кем идти.
— Начинаем! — приказал Шнур, и они побежали к поселку.
Тройки заскакивали в дома, слышалась стрельба. Валентин не успевал вертеть головой, все его внимание было сосредоточено на беге, на необходимости переставлять ноги и не упустить из виду спину бегущего впереди Шнура.
Заводские помещения располагались под землей, и войти туда можно было через административное здание в центре поселка.
Влетели, подняв оружие, огляделись. От невысокой стойки подняла взгляд девушка-оператор. Хорошенькая, успел заметить Велли. Увидела, кто ворвался на территорию, пискнула и потянулась что-то нажать.
Шнур выстрелил. Девчонку швырнуло назад, на ее рабочее место. Но Велли видел, что ее лицо превратилось в кровавое месиво. Брызги полетели во все стороны.
Валентин Риммер еще ни разу не видел, как убивают. Он не видел даже, как убивают предназначенного на мясо науга, не то, что живого человека. Особенно, если человек не ждал опасности, и даже не успел понять, что произошло.
Желудок неприятно сжался, к горлу подкатила тошнота. Верх самообладания — не подать виду, что тебя вот-вот вывернет. Но Шнур все равно презрительно хмыкнул. Догадался.
Вниз, в технический отсек, вел лифт.
За лифтом — крохотная контрольная секция завода, за пультом трое дежурных играют в карты. Один оторвался от игры, чтобы посмотреть, кто прибыл, и вдруг, истошно заорав, метнулся в угол. Остальные даже дернуться не успели. Как та девчонка, подумал Велли, как та девчонка…
Шнур повернулся к своим напарникам. Он, на самом деле, справился бы и один. Показалось забавным посмотреть на реакцию сосунков, возомнивших себя большими и сильными.
— Ну, спросил он насмешливо, кто из вас это сделает?..
Ствол мерга, которым он только что убил двоих, теперь плавно кочевал с лица Велли на лицо прыщавого.
Валентину представилась во всех деталях картина — вот он лежит на полу, здесь, в контрольной секции автоматического завода, с развороченным черепом. А дверь лифта закрывается, унося живых, и это место превращается в могилу. В его могилу, Велли Риммера могилу!
Он краем глаза смотрит на прыщавого, и с ужасом понимает, что у того в голове бродят те же мысли. Значит, теперь все решает скорость.
Справившись с очередным приступом тошноты, Валентин поднял свой пистолет и прицелился в голову третьего оператора. И все-таки, прыщавый успел выстрелить первым.
— Теперь твой выстрел, — поощрительно улыбнулся Шнур.
Валентин, плохо соображая, переводил взгляд с одного на другого. Молодой улыбался бледными губами, с таким облегчением, что хотелось по этим губам съездить…
— Ну же, в голову! — мягко объяснил Шнур.
Велли выполнил приказ. Во лбу оператора появилось аккуратное круглое отверстие, бескровное и невинное.
Тут-то его и вывернуло — Валентин согнулся, упал на чеивкреньки.
Шнур, чтобы не видеть происходящего с парнем, сказал прыщавому:
— Пойдем!
Уже от лифта бросил и Велли:
— Придешь в себя — утрись и догоняй!
Не зря говорят, что хороший начальник сам не работает. У него для этого есть подчиненные. Сегодня с утра чувствую себя хорошим начальником. Петра озаботил ремонтом техники. Под техникой подразумеваются байки с битыми фарами. Бригадиру строителей подал идею обучения новых каменщиков на расширении танцплощадки. Если напортачат, не страшно. Стас запеленговал склад конфискованных раций где-то на территории Дворца. Разыскать склад поручил Шурртху, Рраде и Миу. Потом Миу, Татака и Проныра полетят раздавать рации хозяевам. Вручать рации будет Проныра. Техническую сторону, то есть, регистрацию номера обеспечат Стас и Миу. А Татака потренируется работать эскортом и засветит свою физиономию среди чиновников высшего эшелона. Это пригодится в будущем. Рации, пропавшие
навсегда, Стас заменит новыми. Линда, Пуррт и вчерашние молодожены раздадут отличившимся на войне новые байки. Байков много — на спасение бабуинов, среди прочего, КомКон пригнал транспорт с тремя сотнями машин, но они оказались малопригодным транспортом в местных условиях. Поэтому
Петр загрузил трюм байками по полной. А вот палаток у нас не осталось совсем. Очень хорошо, что Миу организовала пошив из местных материалов. Кстати, о птичках…
— Мухтар, откуда у нас геотекстиль?
— Гидропленку и геотекстиль нам база скинула как неликвиды.
Безвозмездно, то есть, даром. Это остатки от прошлого проекта. Им нужно было освободить склады, и я пошел людям навстречу. Как говорил мой папа, у хорошего хозяина на даче все сгниет!
— Могучий умом человечище твой папа! Сегодня ветер дует на Столицу, копать нельзя, поэтому ты с гидротехниками вешаешь экраны вместо окон в жилых помещениях каналокопателя.
Экраны заказала еще Миу. Но до отлета изготовить не успели. Зато на обратном пути времени было много. Сейчас этими экранами три каюты забиты.
— Всем ясно, что делать? — задаю риторический вопрос.
— Шеф, меня забыл, — подает голос Марта.
— Обучаешь котов, готовишь к обучению котов, готовишь Пуррта к пришиванию хвоста, врачуешь страждущих и жаждущих. Да, вечером стажеры пишут отчеты о своей работе за время нашего отсутствия. Без моей визы отчеты наверх не отправлять. Вопросы есть?
— Бестолковая стажерка не знает, как писать отчет, — прижав ушки, подает голос Миу.
— С первыми отчетами я помогу. Еще вопросы есть?
Думал, Линда спросит, чем будет заниматься начальство, но
удержалась. Впрочем, ее мысли читаются легко. Она же не кот. Боится нагоняя, боится вылететь с планеты с плохой или даже нейтральной характеристикой. Хочет обеспечить себе двойное гражданство. Мотивы? Капелька здорового честолюбия. И перед предками не хочет лицом в грязь ударить. Предки у нее — герои дальнего космоса. До того несгибаемые, что… хорошо, что их здесь нет.
Надо успокоить девочку, пока дров не наломала.
Поговорить удалось перед самым отлетом команды Линды, когда она привязывала к байку костыль и трость.
— Ругать будешь? — спросила она, хмуро глядя из-под челки.
— Обещал Фарраму не ругать. Разбор полетов будет. Идем в тень.
Чтоб не напрягать ногу, Линда перелетает под мою любимую пальму на байке.
— Итак, какие ошибки ты допустила? — спрашиваю я, располагаясь в шезлонге.
— Не просчитала психологию Амарру, из-за чего был ранен Владыка.
Не собрала заранее установку дальсвязи и не уследила за девятым легионом. Все остальное — следствие этих ошибок или форс-мажор, — перечисляет Линда, глядя в землю.
— А почему одна полетела спасать Владыку?
— А с кем? С Пурртом? Я ему тогда еще не верила. Нет, за меня он бы жизнь отдал. А в разборках серых еще неизвестно, на чью бы сторону стал.
Миу взять? Вспомни, она тогда совсем еще девочкой была. Это сейчас она воин. Так взглянет, что мужики уши поджимают.
— Значит, некого было взять?
— Некого.
— А почему огнестрел не использовала?
— Врагов очень много. А в обойме только восемнадцать пуль. Пока бы обойму меняла, они утыкали бы Владыку стрелами из луков.
— Хорошо, идем дальше. Ты взяла Владыку на байк. Почему допустила, что его в спину ранили? Трудно было маневр уклонения заложить?
— Да потому что мне болт в ногу всадили. Одна мысль осталась
— сознание не потерять.
— А то, что тебе болт в ногу всадили — это форс-мажор?
— Да, форс-мажор. Я же доспех надела.
— И из-за ранения ты практически выбыла из управления группой.
— Не практически, а фактически, — криво усмехнулась Линда. — Всю работу взяла на себя Миу.
— Упомяни в отчете все, о чем мы сейчас говорили. Не скупись на обоснуй своих действий. Чтоб ни одного поступка без обоснуя. Снимок своей косточки тоже приложи. Без меня не отправляй, будем вместе править стиль.
— Есть, шеф! — повеселевшая Линда бросила руку к виску. — Да, Влад, еще одно срочное дело есть. Огородники говорят, нужно срочно пальмы из ведер в грунт пересаживать, а то погибнут.
— Вот завтра и начнете. Ну, лети, тебя уже ждут.
Сижу в аналитическом центре, страхую Линду и компанию. Главному полицейскому и трем дворянчикам, которые участвовали в битве за оазис, Линда в торжественной обстановке на центральной площади перед городским управлением вручает ценные подарки. Полицейского, кстати, зовут Тарркс. Именно так Миу хочет назвать нашего сына. Странно это. Сейчас у них с
Таррксом отношения теплые и дружеские, но когда Миу выбирала имя, боялась его до дрожи в коленках. Наверно, случайное совпадение.
Стоило Пуррту установить на пустой площади четыре столбика и натянуть между ними веревку, как площадь перестала быть пустой. Непонятно, откуда, набрались любопытные. А когда над площадью завис белый корабль и залил площадь торжественной музыкой, собралась толпа. Набежали городские стражники. Линда поручила им следить, чтоб никто не лез под веревку. Но — ВЕЖЛИВО следить.
Разумеется, из городского управления высыпали чиновники. Ну, это понятно. Должны же они знать, что происходит в их городе.
Ценные подарки — это байки. Выстроены в ряд в центре огороженного квадрата. Все новые, отличаются только цветом.
Наступил момент кульминации. Линда выстроила награждаемых в шеренгу. Щинарру приказала встать с левого фланга. Музыка стихла. И тут с неба на темно-красном байке спустился сам Владыка. Голосом, усиленным техникой, он
поздравил награждаемых и предложил им выбирать байки по вкусу.
Первым, разумеется, выбирал Тарркс. Оседлал байк цвета темный металлик. За ним — по старшинству — выбрали байки остальные. Щинарру выбора не оставили, ему достался последний байк горчичного цвета.
За моей спиной чертыхнулся Стас и начал править свои записи. Они с Линдой заранее распределили байки между награждаемыми. Но прратты переиграли, теперь он корректировал список владельцев.
Последним пунктом программы шло вручение почетных грамот. (Ну кто еще, кроме Линды, мог такое выдумать? Стажерррка! Прогрессор в коротких штанишках!) Теплые слова на титульном листе, а на развороте — батальное полотно кисти Паолы, правда, с коррекцией цветов под глаза Праттов, выполненной Миу. В нескольких словах Линда объяснила, что почетная грамота
юридической силы не имеет, это просто памятный знак, который обычно вешают в рамке на стену.
Дальше вся компания полетела во Дворец, где вручили байки Трруду и дворянчику, пару раз летавшему на охоту за легионерами на байке Шурртха.
Владыка проинспектировал Дворец, нашел пару недоделок и велел устранить за два дня. Надо понимать так, что через пару дней он собирается вернуться на постоянное место жительства. То есть, на день раньше срока, назначенного Паолой.
Вечером состоялось награждение байками трех девушек, участвовавших в битве в пустыне. А, просматривая логи, я обнаружил, что один байк каким-то образом осел у ювелира.
— Тебе что, жалко? — невинно похлопала ресницами Линда.
— Она хотела один байк Мылкому подарить, да тот отказался, — заложил стажерку Стас.
— Основание? — я сделал строгое лицо.
— Они первые предупредили меня о приходе девятого легиона,
— выкрутилась Линда.
— Принято. Так бы сразу. Детский сад, блин!
На закате произошло еще два события. Владыка получил разнос от Паолы за нарушение постельного режима. И Богдан получил вызов. Где-то в паре парсеков от нас в поясе астероидов пропали два геолога. Спасатели собрались быстро, минут за десять. И отбыли тихо, по-английски. Мелкая долго махала им вслед.
— … Справа столбиком выпиши список дат, начиная с даты начала бунта и до нашего возвращения.
Жду, когда Миу закончит. Мы учимся писать отчет.
— Теперь раздвинь строки и вставь события, которые произошли в эти даты. Если не помнишь, в какой день произошло событие, запиши его в другом окне. Потом найдем для него место. Можно еще заполнять список событий сверху и снизу
— А если событие случилось ночью?
— Мы обычно пишем: «в ночь с такого-то на такое-то».
Высунув от старания кончик языка, Миу составляет хронологический список. Я просматриваю записи регистраторов и помогаю с точными датами. К сожалению, техника считает время по земному календарю, да еще часто сбитому. Приходится сначала пересчитывать время на земное, от рождества христова, потом — на местное. Наконец, все события распределены по датам.
— Скелет отчета есть, — глажу Миу по головке и спинке. — Теперь
подробно опиши каждое. Я не буду тебе мешать. Когда закончишь, зови меня.
Будем править стиль.
— Хозяин, на каком языке писать?
— На каком тебе удобнее. Все равно потом переведем на русский канцелярит. Это, считай, все с нуля переписать.
Миу с энтузиазмом берется за дело. Я в соседнем окне заполняю графы стандартной шапки отчета стажера Ррумиу Фаррамовны и иду помогать Линде. В дверях сталкиваюсь с Ктарром и Амарру.
— Вы к Миу?
— Да, римм.
— Она сейчас очень занята. Может, я могу помочь?
Несколько секунд Ктарр оценивающе смотрит на меня, потом тычет в Амарру пальцем.
— Она отказывается снять ошейник.
Прикрываю дверь и веду визитеров в гостевую комнату.
— Ну и что?
— Мы хотели пожениться!
— После покушения на Владыку Амарру считается телохранителем и рабыней Миу. Такова воля Владыки, — подсказывает через имплант Стас.
— Миу против вашей свадьбы? — спрашиваю я Ктарра.
— Нет.
— Так в чем дело?
— Но я бригадир! — возмущается Ктарр.
— И что? Бригадирам нельзя жениться?
— Тот, кто женится на чужой рабыне, сам наполовину раб, — опустив глаза в пол, сообщает Амарру.
— А если снять ошейник? Уверен, Миу возражать не будет.
— Как можно? — приходит в ужас Амарру. — Сам Владыка велел… Даже Миу не смеет снять ошейник, надетый по велению Владыки.
Да-а-а… Хорошо, что коты считают Миу моей наложницей.
— Любите вы себе проблемы находить, — усиленно работаю извилинами.
— Я вижу два варианта. Гражданский брак или наложница.
— Что такое гражданский брак? — коты смотрят на меня круглыми
глазами.
— То же самое, что и обычный, но ни в каких бумагах не фиксируется.
По закону его как бы нет. Из-за гражданских браков у людей возникала куча проблем с дележом наследства.
— В гражданском браке можно жить с рабыней? — с сомнением
интересуется Ктарр.
— С кем угодно. В бумагах же ничего не записывается. Просто ты
говоришь всем: «Живу с такой-то в гражданском браке».
— Нам надо подумать. Спасибо, Влад, — Ктарр тащит задумчивую Амарру в свою каюту.
— Предупрежу остальных о твоей версии гражданского брака, — смеется Стас. — Вообще-то, вариант с наложницей для этого мира привычнее. Такой-то передает наложницу такому-то на оговоренный срок. Я натыкался на судебные дела о невозврате наложниц.
— Наложница в угоне? Оррригинально! Намекни Миу, чтоб сменила на Амарру ошейник. Ошейник с кольцом — не комильфо.
— А сам?
— А когда сменит, я ее похвалю.
Пошел проверять, как идут дела у Линды. Как и Миу, вся в творчестве. Сочиняет отчет. Сел рядом, окунулся в творческий процесс.
— Лин, все хорошо, но не надо так давить на эмоции. Когда я говорил об обоснуе, я имел в виду логический обоснуй, а не эмоциональный. Убавь количество гнусных сволочей и подлых гадов.
— Я их потом, в чистовом варианте совсем уберу. А в черновике папа учил называть вещи своими именами. Тогда мысли правильнее идут.
— Гмм… Тоже верно. Ну, трудись, не буду мешать.
Возвращаюсь в свою каюту. Миу довольно бойко стучит по клавишам. Глаза горят, взгляд прикован к экрану. Беру на заметку, что ей нужен курс слепой работе на клавиатуре двумя руками, десятью пальцами. А то работа идет хоть и двумя руками, но все равно двумя пальцами.
Не откладывая в долгий ящик, иду к Стасу.
— Был в ее программе такой курс, — удивляет он меня. — Но для
русской раскладки клавиатуры. Для местной не придумали еще.
В коридоре сталкиваюсь с Мухтаром и командой гидротехников. Все усталые, грязные, но довольные.
— А вы чего полуночничаете?
— Сейчас поедим — и спатеньки, — отвечает за всех Мухтар. — Устали как собаки, но закончили навеску окон в каналокопателе.
Надо бы отругать, что такие грязные и септические тащатся в
столовую, но вместо этого хвалю за трудовой энтузиазм.
Когда возвращаюсь в каюту, Миу все так же бойко стучит по клавишам.
— Малышка, ты спать собираешься?
— Можно, я еще немного поработаю.
— Только долго не засиживайся, — чмокаю в нос.
Утром обнаруживаю Миу спящей головой на клавиатуре. Отношу в постель, раздеваю, накрываю одеялом.
За завтраком Миу, естественно, нет, а Мухтар никакой. Ложкой в рот не попадает. Линда отсутствует. Сделал бы небольшой разносик, но раз Миу тоже нет, не буду.
Утреннюю планерку проводим в аналитическом центре. Появляется Миу с виновато поджатыми ушками, куском мяса в одной руке и стаканом воды в другой.
— Стажерка виновата. Стажерка готова понести наказание.
— Стажерки — обе — сегодня готовят отчеты, — сердитым тоном сообщаю я. — Передай это Линде.
— Слушаюсь! — Миу исчезает, остается лужица плеснувшей из стакана воды.
— … Не ближе десяти метров от Железного дома, — продолжает Петр. — А лучше — пятнадцати. Иначе я при посадке могу поломать, на хрен, всю зелень.
— А если мы три посадочных маяка поставим? — спрашивает Марта.
— Да не корпусом поломаю, а гравиполем, — сердится Петр.
— Значит, первую аллею пальм сажаем на расстоянии пятнадцать метров от корпуса, — подвожку итог я. — Оставляем разрывы в посадках напротив ангара и там, где танцпол.
Стас зачем-то включает экраны наружного обзора. Поскольку просто так он ничего не делает, дружно поворачиваемся к экранам. Из Железного дома выбегает Миу. Заглядывает в одну палатку, другую, перекидывается парой слов с одной из девушек и спешит к самой дальней палатке. Стас трансфокатором приближает картинку. Миу, подобрав обрезок доски, скребет
ее когтями. Это аналог нашего вежливого стука в дверь. При этом, ушки виновато прижаты.
Из палатки высовывается лохматая, сонная, слегка испуганная голова Линды. Широко жестикулируя, Миу сообщает ей новость. Линда чмокает Миу в нос и скрывается в палатке. А довольная Миу направляется в Железный дом. Перед тем, как Стас гасит экран, замечаем, что из палатки выходит Пуррт, щурится на солнце, зевает и потягивается.
Итак, два «подкидыша» из саркофага мне, два — Петру с Багиррой, два — Линде. Если повезет, еще двоих — Мухтару и Марте. Восемь пристроено. Нужно давить на Верховного босса. Пусть делает что хочет, но нам нужны, как минимум, три стажера мужского пола. Молодых и неженатых.
До того, как Николай купил дачу, он считал, что крот — это милое и безобидное существо. В самом деле, что другое, кроме умиления, может (так думал тогда Николай) вызывать этот зверёк в гладкой шубке с тёмным отливом и несуразно-смешными передними лапками, которыми он потешно орудует, роя землю. К тому же, бедненький, слепой. Так думал Николай раньше. И лишь покупка дачи открыла ему глаза на мерзкую природу этих пакостных существ.
Вот, скажем, вы посадили морковку и ждёте хороший урожай. И имеете на то полное право: вы засеяли грядку отборными семенами, потратив на них, кстати, свои деньги, вы поливали грядку, вы дождались первых нежно-зелёных всходов, вы проредили их, придав геометрии мохнатой морковной растительности нужную гармонию с необходимым для крупных корешков расстоянием между вершками, вы поливали на глазах увеличивающуюся ботву.
И что?
После всех трудов какое у вас будет чувство, когда вы вместо крупных и крепких морковин вытащите из земли полузгрызенные объедки?
Николай, правда, морковку на даче не растил. Он вообще ничего на даче не растил, пользуясь ею для чистого отдыха.
Впрочем, нет — растил.
Во-первых, траву, свежий зелёный вид которой, при неспешном созерцании оного, внушал чувство расслабленности и гармонии с миром, омрачаемое, правда, необходимостью эту траву регулярно косить.
Во-вторых, пару яблонь, сливу, грушу и алычу. Эти, вкупе с пятёркой кустов смородины, никаких забот, кроме снятия урожая, не требовали, поэтому их неспешное созерцание внушало чувство расслабленности и гармонии с миром полное, ничем не омрачаемое.
Но чуть не вывихнув ногу на кротовых кучах, превративших ровную до этого лужайку в изрытое колдобинами пространство, Николай проникся общим для дачников чувством ненависти к кротам, которое (чувство) буквально витало в их небольшом дачном посёлке на границе соснового леса.
Это было хорошее место. Тихое. Спокойное. Где хорошо пережидать жизненные невзгоды. Каковые в жизни Николая как раз сейчас и присутствовали в виде очень серьёзной ссоры с женой. Настолько серьёзной, что он сегодня хлопнул дверью и уехал на дачу, полный решимости продумать варианты развода и разъезда.
Потому что это была не просто ссора. Это было куда более серьёзно. Дело в том… Но не будем о грустном, тем более что к нашей истории всё это отношения не имеет.
А к нашей истории имеет отношение то, что, споткнувшись на старой и полурассыпавшейся кротовой куче, прикрытой разросшейся травой, Николай с наслаждением воспринял появившийся повод излить злость вслух. И с остервенением пнул остатки кучи ногой, произнеся народную русскую словесную формулу, замечательную своей лаконичностью и приложимостью к абсолютно всем жизненным ситуациям.
Всё-таки какая ж это изощрённая сволочь — крот!
И надо же такому случиться, что именно в этот момент Николай его и увидел.
Ирония судьбы. Как сразу же решил Николай, для крота — фатальная.
Николай поискал глазами и тут же нашёл подходящий предмет. Возле угла дома стояла прислонённая к стене лопата. Что она там делала, было неизвестно, как и то, откуда она там взялась, поскольку Николай уже давно орудия физического труда не употреблял, а жена дачу не любила и ещё более давно здесь не была. Ну… Значит, когда-то он сюда её поставил, раз она тут стояла. Николаю, впрочем, было не до распутывания причинно-следственных связей и выяснения подробностей. Им овладела захватывающая — своей возможностью осуществления мести здесь и сейчас — идея пристукнуть этой лопатой появившегося у калитки крота.
Вопрос, откуда он там взялся, Николая не беспокоил так же, как и вопрос о внезапно подвернувшейся ему лопате. Было достаточно, что два этих события совпали. Друг с другом — во времени, оба — с его настроением.
Убить гада.
Вот ведь сволочь какая! Сидит тут так нагло…
Николай потянулся к лопате, медленно, чтобы резким движением не спугнуть крота, одновременно краем глаза следя за объектом своей охоты, чтобы тот не сиганул куда-нибудь в укрытие. Крот сидел на задних лапах, задумчиво смотря на тянущегося к лопате человека. Это потом до Николая дошло: крот именно смотрел.
Крот не был слепым!
Однозначно!
Но в тот момент Николаю ничего такого в голову не приходило, потому что всё его внимание было занято дотягиванием до лопаты, а после того, как он дотянулся — проделыванием двух осторожных шагов. Медленно-медленно, чтобы не спугнуть зверька. Когда до того осталось расстояние вытянутой руки, Николай также медленно и плавно поднял лопату…
И за секунду до неизбежного резкого удара крот сделал левой лапкой неуловимое движение — Николаю показалось, что слабый ветерок дунул ему в правое ухо.
А ещё через долю секунды он его услышал.
— Блин, — отчётливо сказал крот, — отвянь, мудак!
Николаю даже показалось, что пасть крота чуть шевельнулась в такт произнесённым словам, а мордочка приняла недовольный вид.
Лопата застыла в верхней точке траектории своего движения к кротоубийству.
— Че? — ошарашенно произнёс человек.
— Через плечо! — ответил крот.
Глаза Николя стали расширяться.
— Чего совочком размахался? — продолжало звучать в его ухе. — Если я махну?! А ну поставь орудие труда на место!
В глазах Николая стало темнеть.
— Колян! — предостерегающе поднял лапку крот.
Лопата, готовая уже свалиться из ослабевших рук на голову, какой-то силой была остановлена в сантиметре от макушки Николая, а затем плавно отлетела от него к стене дома — туда, откуда была взята за полминуты до того.
— Твою мать, — проговорил крот, глядя на Николая с презрительным недовольством, — он сейчас в обморок грохнется, ей богу.
И Николай грохнулся в обморок.
А когда очнулся, то очнулся уже не возле ворот, где провалился в небытие —защитная реакция, чтоб не сойти с ума. Ещё бы: у его ворот сидит крот и говорит человеческим голосом. Да ещё и пренебрежительно грубо.
Очнулся Николай в виде лежачем. На кровати. У себя в домике. В окошко привычно заглядывала слива, растущая между домиком и воротами. Теми самыми, возле которых Николаю привиделся говорящий крот.
Николай облегчённо вздохнул. Хорошо всё-таки ощущать себя нормальным человеком, которому просто приснился — должно быть, вздремнул незаметно для себя — страшный сон. И этот сон развеялся с пробуждением. И всё вновь стало хорошо.
Тут в комнату вошёл крот.
— Нет, — сказал он, — я не сновидение.
И протянул Николаю чашку с прозрачной жидкостью.
— Не надейся.
И глумливо подмигнул.
Мордочка у него вообще была очень подвижна. С крайне выразительной мимикой.
— Выпей лучше, — мордочка крота мгновенно стала озабоченной. — Ты что, на голову слаб? Чуть что — в обморок бахаешься.
— Ты кто? — спросил Николай.
— Сначала выпей.
— А что это?
— Это поможет.
Николай нагнулся с кровати к полу, сам удивляясь своему спокойствию, взял из лапок крота чашку и сделал глоток.
— Ну как? — поинтересовался крот.
— Что как?
— На вкус как?
На вкус эта была обыкновенная вода. Но с каким-то неуловимым запахом.
Крот удовлетворённо кивнул:
— Ну и хорошо. Допивай до конца.
Николай сделал ещё два глотка и протянул кроту пустую чашку.
— Во всяком случае, должно, — задумчиво сказал крот.
— Что должно? — не понял Николай.
— Должно помочь.
Николай оторопело воззрился на крота. Чашка, выпав из разжавшихся пальцев, глухо ударилась об пол и, чуть откатившись в сторону, замерла, обратив к Николаю своё внутреннее пространство. Пустое.
— Что значит… — пробормотал Николай, — «должно»?
— Ну, должно же, наконец, и у меня получиться эта чёртова микстура. Я из-за неё чуть экзамен не завалил.
— Какой экзамен?
— Выпускной. Первая встреча с аборигеном всегда чревата вот такими осложнениями медицинского характера. Нам полагается уметь привести организм контактёра в чувство.
Николай оторопел.
— Так значит…
— Ага! — с готовностью кивнул крот. — Я инопланетянин.
Он поднял мордочку к потолку, поразмышлял и утвердительно кивнул:
— Ну да, этот термин, пожалуй, адекватен.
Николай икнул.
Крот подозрительно посмотрел на него:
— Ты себя как чувствуешь?
Николай неопределённо повёл плечом, не зная, что ответить. Чувствовал он себя как-то странно. И то — как будешь себя чувствовать, внезапно столкнувшись с пришельцем?
— Голова не кружится? — вновь спросил крот, но тут же, не дожидаясь ответа, махнул лапкой. — Впрочем, коньки уже не откинешь. Йымехи дохли на второй секунде.
— Йы… Что?
Крот опять махнул лапкой:
— Не заморачивайся. Просто в вашем языке соответствующий термин отсутствует.
И, оценив, ошалелое выражение лица Николая, пояснил:
— Я в твоё ухо речевой преобразователь транслоцировал. Но его возможности не безграничны. Модель не из навороченных.
Николай быстро залез пальцем сначала в одно, потом во второе ухо.
Крот отрицательно покачал головой:
— Не найдёшь. Да ты не волнуйся, он через сутки рассосётся. Этот тип предназначен для краткосрочного контакта.
В ушах у себя Николай действительно никаких посторонних предметов не обнаружил.
— А как ты сумел?
Крот взглянул на лежащую неподалёку от него чашку. Та дёрнулась, потом медленно поднялась в воздух и опустилась на самый край стола.
— Транслокация, — самодовольно прозвучало в ухе Николая. — Индуцированная левитация предметов…
Фразу прервал резкий треск. На полу, расколовшись на две части, лежала чашка, свалившаяся со стола.
— Вот ведь блин, — тихо проговорил крот, — забыл закрепить.
— Двоечник, — выпалил Николай.
— Отвянь, плесень! — обиженно заявил крот.
— Ладно, — примирительно добавил он через секунду, — согласен. Не всё получается. Но ведь лопату сумел остановить? Сумел! Да и лекарство…
«…Жила была девочка, которая больше всего на свете любила мягонькие матрасики. Вот чтобы воздушные такие и невесомые, как облако, ляжешь – и забываешь обо всём на свете!
Конечно, ещё больше она любила поспать, но ведь хорошенько и всласть поспать без уютного матрасика никак невозможно! И потому матрасики она любила больше.
— Разве можно столько спать! – ругалась на девочку бабушка. – Дождёшься, что матрас тебе ногу откусит!
Но девочка только хихикала, поглубже зарывалась в мягкие подушки и покидать матрасик не спешила. Очень уж она его любила – мягонький такой, набитый нежнейшим пенохреночототамбитаном, а материала, более воздушного и упругого, чем пенохреночототамбитан, в природе не существует. Впрочем, пенохреночототамбитана тоже не существовало в природе, его химики случайно выдумали, когда дешёвое топливо для антигравитационных ватрушек изготовить пытались. С топливом промашка вышла, а вот набивочный материал для матрасиков и подушечек получился выше всяческих похвал.
Короче, любила девочка свой матрасик.
И только единственное её огорчало – цвет.
Матрасик ведь был сиреневенький, в жёлтенькую полосочку, как у всех в классе. Ну, правда, были ещё жёлтенькие в сиреневенькую полосочку, но такие иметь вообще неприличным считалось.
А девочка очень хотела красный матрасик. И чтобы пумпочки на нём белые. Девочка видела такой матрасик мечты, и долго уговаривала бабушку, но бабушка ни за что не соглашалась. Девочка даже поплакала немножко, но бабушка всё равно не согласилась.
Бабушка была строгая и вообще ничего красного девочке не покупала. Ни скафандр, ни летающую ватрушку, ни даже сапожки. Хотя сапожки – они ведь не очень крупные, никакой вимпус в них сроду не поместится! Но бабушка всё равно фиолетовые сапожки девочке выбрала, ватрушку ярко-зелёную, а скафандр оранжевый. А красненькие – только босоножки и купила, с тонюсенькими ремешками, и то смотрела на них подозрительно. Но тут уж девочка совсем истерику в магазине устроила, и продавец-консультант вступился, убедительно доказав, что даже новорождённый вимпус весит раз в десять больше, чем эти самые босоножки.
А девочка очень любила всё красное, и жутко переживала из-за бабушкиного суеверия – ведь всем известно, что хищные марсианские вимпусы неслучайно называются именно марсианскими. А на Венере, куда бабушка забрала девочку после того, как маму съел красный спортивный комбинезон, вимпусов отродясь не видали. Жарко им тут слишком, не климат.
Но бабушка была старенькая и переубеждению не поддавалась. Никакие разумные доводы на неё совершенно не действовали! Стоило девочке принести домой что-то красное крупнее носового платка – как ПУФФ! – и только жирный пепел. И прятать за спину бесполезно – рука у бабушки твёрдая, а плазмоган военного образца, снайперский. Она же десантником работала, бабушка-то. Такой плазмоган заряд может по любой траектории послать.
– Вот когда я помру, – говорила бабушка, сдувая воображаемый дым с кристаллического дула и засовывая плазмоган в потёртую кобуру. – Вот тогда можешь этих тварей собою и подкармливать. А пока я жива – красная зараза до тебя не доберётся.
Но случилось всё совсем иначе.
Девочка выросла, закончила институт и пошла работать. Она больше уже не жила с бабушкой, при институте имелось общежитие. А после института бабушка решила, что девочка уже достаточно взрослая и должна жить в своей квартире. Девочка очень обрадовалась – ведь это значило, что можно не прятаться под одеялом, если хочешь читать до утра. И бросать вещи на пол – никто и слова не скажет! А ещё можно купить матрасик – такой, как давно хотелось…
Во время учёбы девочка не смогла его купить – в общежитии каждой студентке был выдан казённый матрасик, и приносить чужие строго запрещалось. Но теперь-то у неё была собственная квартира! Только бы тот матрасик не продали…
Но матрасик её мечты не продали – девочка его сразу увидела, как только вошла в магазин. Ярко-красный, с ослепительно белыми треугольными пумпочками в три ряда! Девочка немедленно заплатила в кассу столько, сколько сказал продавец, схватила матрасик в охапку и потащила домой.
Она не обратила внимания на то, что продавец казался немного растерянным и смущённым, и долго смотрел ей вслед, хмурясь. Дело в том, что он никак не мог вспомнить, откуда в их отделе взялся этот красный матрасик с белыми треугольными пумпочками? Тем более – на витрине. Они же сроду таких не продавали. А если бы и продавали, то он ни за что не поставил бы товар с такой ужасной расцветкой на витрину, когда есть великолепные образцы восхитительного сиреневого оттенка в изумительную нежнейше-жёлтенькую полосочку.
Но это был истинный продавец, продавец по призванию, и подобные мелочи не могли остановить его в намерении продать товар покупателю, тем более, что покупатель почему-то требовал именно этот товар.
А девочка принесла матрасик в свою квартиру, положила его на пол в пока ещё пустой комнате и сразу же на него легла, потому что вдруг ужасно захотела спать. И она сразу же заснула, да так глубоко, что ничего не чувствовала.
А матрасик откусил ей ногу.
Дело в том, что это был не матрасик, а самый настоящий марсианский вимпус, а белые треугольные пумпочки – вовсе не пумпочки были, а острейшие зубы, в три ряда. Такими ногу оттяпать – две секунды. Между планетами в последнее время стало летать очень много туристов, один и не заметил, что вместо своего красного чемодана прихватил с Марса семейку местных хищников-оборотней.
На корабле вимпусы впали в анабиоз и никак себя не проявили. Вот никто внимания и не обратил.
На Венере вимпусам не понравилось – душно, жарко. И красного почти ничего нет, а вимпусы – они же только форму менять умеют, цвет-то у них всегда один и тот же остаётся. А как тут спрятаться, когда ни красного песка, ни красных скал? Даже небо – и то не красное, а сиреневое в жёлтенькую полосочку… Большинству удалось просочиться обратно на корабль. Они думали, что он опять на Марс полетит. А он на Землю летел, не повезло вимпусам – на земной таможне такой карантинный контроль, что даже тараканы стараются держаться подальше, а более крупных хищников тем более в момент обнаружат и в клетки засадят.
Но некоторые вимпусы остались на Венере, как и вот этот, который девочка купила, думая, что он – матрасик.
Это был очень голодный вимпус. Он долго не мог отыскать себе жертву – то зонтиком прикидывался, то чемоданом, то креслом, то велосипедом. Но никому не нравился ярко-красный цвет, когда рядом есть сиреневые или нежно-жёлтенькие. Он потому и не удержался, откусив девочке ногу в первую же ночь – обычно вимпусы так не делают, некоторое время втираются будущей жертве в доверие, и лишь потом начинают есть. Зато съедают сразу целиком.
Но этот вимпус долго голодал, его желудок скукожился, и девочка целиком туда поместиться не могла. Только нога и влезла, да и то не полностью – до лодыжки. Вот он её и откусил, сколько мог. Ранку зализал и особый наркотик девочке впрыснул, чтобы больно не было
А девочка утром проснулась и на работу пошла – потому что начальник у неё был строгий и не любил, когда опаздывают. А что ступни у неё больше нет – она и не заметила, так на работу торопилась, только подумала, что ходить почему-то трудно сделалось. А на работе она всё время за столом сидела, даже на обед не ходила, так заработалась – вот никто и не заподозрил ничего.
А домой когда пришла, сразу спать захотела – это вимпус ей внушал, не отвлекалась чтобы.
В эту ночь он уже немножко окреп, а потому откусил девочке ногу до колена.
Утром девочке на работу было трудно идти с одной ногой, но она справилась, взяв лыжную палку. Вот только опоздала. А начальник у неё строгий был, и к себе опоздавших всегда вызывал, чтобы разнос устроить. Вот и девочку вызвал.
Девочка вошла – а начальник смотрит, у неё лицо бледное, на губах улыбка, в руках лыжная палка, глаза как у наркоманки, и ноги нет до колена.
Тут начальник всё понял, срочно врача вызвал и бабушке девочкиной позвонил – они когда-то вместе в десанте работали.
Девочку немедленно в больницу отвезли, весь наркотик из неё вычистили и другой вкололи, чтобы откушенная нога не болела – но уже не такой вредный, как у вимпуса. А бабушка схватила плазмоган и на квартиру к девочке побежала.
Да только матрасика там не обнаружила – чутьё на опасность у вимпусов звериное, он бабушку с плазмоганом за три квартала учуял и в окошко сбежал. А когда на асфальт упал, прикинулся красным велосипедом, и укатился подальше, бабушка и следов не нашла.
Девочке в больнице сделали хороший протез, лучше живой ноги получился, хоть бегать, хоть танцевать. Вимпус же нашёл место, где было много разных вещей сложено, и попытался между ними спрятаться, поджидая новую жертву. Только больше он не хотел быть велосипедом – в таком виде он почти два месяца в магазине простоял, и никто его так и не выбрал. Вимпус был глупый, и не понимал, почему – ведь белые острые зубы так красиво торчали на красных колёсах и красном сиденье!
А начальник девочкин вернулся к себе в кабинет и увидел, что пока он разговаривал с врачами и бабушкой, ему успела позвонить жена и оставила сообщение на автоответчик. Он включил, чтобы послушать, потому что жену любил и всегда радовался, когда она ему на работу звонила.
— Дорогой! – сказала жена начальника. – Ты просто не поверишь! У нашего жилого блока кто-то оставил совершенно новый великолепный матрасик! Ярко-красный такой, с белыми пуговками! Я не смогла удержаться и притащила его домой! Он великолепно подойдёт в нашу спальню! Я немедленно его опробую, а ты приезжай как можно быстрее и ко мне присоединяйся!..»
Из материалов третьей фольклорной экспедиции кафедры прикладной лингвистики и историографии при Первом Маринерском Университете, 426 год от Начала Освоения.
Данная версия широко известной «страшилки о вимпусах» выбрана для занесения в Архив как наиболее полно и точно соответствующая гео-темпоральным реалиям середины первого века от Н.О. В ней отсутствуют позднейшие наслоения идеологического характера, свойственные популярным некогда сериалам «Красно-белая смерть» и «Красно-белая смерть. Возрождение», а также печально знаменитому и совершенно лишённому малейшей претензии на достоверность блокбастеру «Хруст и чавк». Зато в предоставленном на рассмотрение научной коллегии кафедры тексте хорошо прослеживается линия безоговорочного доверия представителям космического десанта, которые всегда правы и всегда всех спасут, а также исключительная вера в свершения науки, особенно медицинской, способной творить любые чудеса – оба эти фактора являются типичными и характерными особенностями психологии первопоселенцев-терраформаторов первого столетия после Н.О. Примечательна также и неминуемость наказания за игнорирование требований безопасности, высказываемых представителями космо-десантной службы – как бы бредово на первый взгляд подобные требования ни звучали.
Следует также уточнить, что данная быличка записана со слов одного из старожилов шестого жилого блока северо-западной станции терраформирования плато Ксанфа и приписывается детскому устному творчеству второго поколения первоколонистов. Подобное предположение имеет под собой определенные основания, поскольку хищные оборотни-автохтоны, прозванные поселенцами вимпусами, были признаны первостепенной угрозой и почти поголовно истреблены уже ко второму столетию после Н.О. В настоящее время отдельные особи сохранились лишь в Южно-Фарсидском заказнике и некоторых других трудно доступных местах Западного полушария, и совершенно не встречаются ни в долине Маринера, ни поблизости от Сиренийских поселений, ни на Плато Ксанфа, где имеют широкое хождение «Красный матрасик» и другие подобные ей былички, а потому и не могли бы послужить первоосновой для возникновения подобных произведений устного народного творчества на современном этапе в данных локациях.
Косвенным подтверждением древности данного фольклорного произведения является также и упоминаемый в тексте цвет неба – а именно: красный. Имеются документальные подтверждения, что таковым он и выглядел с поверхности для неадаптированных глаз поселенцев первой волны.
Упоминание же венерианских поселений с достаточно развитой инфраструктурой и исключительно высоким уровнем терраформирования научная коллегия кафедры склонна отнести скорее к фантастическим допущениям и переносу желаемого в область реальности, свойственную практически всем фольклорным текстам, поскольку никаких подтверждений столь активного освоения Венеры именно в то время на данный момент не обнаружено.
Восходящее солнце окрашивало небо и воды Средиземного моря в кроваво-красный цвет. Боуда сидел на корточках, опустив руки в набегавшие на песчаный пляж волны. От его пальцев по воде плыли жирные тёмные полосы. Лицо он уже умыл, и капли бусинками сверкали на чёрной коже.
Привлечённый шорохом песка, Боуда поднял голову. В слепящих лучах солнца он с трудом разглядел направлявшуюся к нему по кромке прибоя фигуру. Странная, тонконогая, она при приближении превратилась в белую женщину. Средних лет, бледная кожа, светлые волосы, стянутые в хвост. Женщина была одета в простую белую футболку и старые джинсы. На шее, на черном шнурке, висел металлический значок.
— Джозеф Боуда? — спросила она. — Я лейтенант полиции Алессандра Лами. Хочу задать вам пару вопросов.
Боуда промолчал.
— Не понимаете по-английски? А итальянский? Хорошо, — Лами усмехнулась. — Но я все же кое-что вам скажу. А уж вам решать, стоит ли со мной разговаривать. Сегодня утром на Кроличьем пляже обнаружили труп девушки-волонтёра. Она была растерзана на куски, словно её рвали волки. Это второй случай на Лампедузе за четыре дня. Первый — тоже молодая девушка-волонтёр. Они прибыли помогать мигрантам. По словам свидетелей выходит, что вы, сеньор Боуда, по нескольку дней ошивались вблизи девушек, будто следили за ними. Вам есть что сказать?
Боуда промолчал. Лами наклонилась над ним, уперев руки в колени и доверительно понизив голос, сказала:
— Те бедняги из Африки, что заполонили этот крохотный остров — мы постараемся им помочь, чем сможем. Но на каждой яблоне найдется гнилое яблоко. И вот таким мы совсем не рады.
Лейтенант выпрямилась, смерила Боуду взглядом и, развернувшись, пошла прочь.
— Тупая сука, — внятно бросил Боуда в спину Лами.
Женщина развернулась.
— Что ты сказал?
— Sielewi, — ответил на суахили Боуда, виновато разводя руками.
— «Не понимаешь», — кивнула Лами. — Вот что я тебе скажу, пацан. У меня пока нет законных способов тебя прижать. Но с каждой минутой я всё больше сомневаюсь, что они мне нужны. Я тебя достану. Unajua?
Лейтенант подождала ответа. Боуда ничего не сказал. Лами хмыкнула и, развернувшись, ушла.
Весь день Боуда, казалось бы, бесцельно бродил по острову. Его видели в палаточном лагере, наполненном дымом костров, вонью, криками и разноплеменным гомоном. Он выстоял очередь в миграционном центре и получил тарелку спагетти и бутылку воды. Ходил на пляж и глазел, как грузят выловленные из моря трупы с утонувшей мигрантской посудины в машины — рефрежираторы, одна из которых раньше перевозила сыры, а другая — колбасы. Все эти перемещения принесли свои плоды. Боуда узнал, где живёт Лами. Лейтенант снимала комнату в маленькой вилле, на северной оконечности острова. Окна комнаты выходили в сад.
К вечеру неприятные ощущения, преследовавшие Боуду весь день, полностью завладели его существом. Желудок стягивало, напала непреодолимая зевота, постоянно выделялась слюна. В ушах тамтамами бухала кровь. Наступала пора охоты. И добычей на сей раз станут не нежные девушки, а старая жёсткая карга, посмевшая угрожать ему.
Найти уединённое место на переполненной людьми Лампедузе было не просто. Но Боуда ещё накануне присмотрел пустынный берег с огромными валунами. Наступила ночь и в небе повисла красная луна, когда он прокрался на пляж и лег под камнями. Его била дрожь, пальцы свела судорога, на губах выступила пена.
— Боуда! — крикнул он в ночь. — О, Мать-Гиена!
Уши его вытянулись и заострились, жёсткая чёрная грива протянулась от затылка вдоль по хребту, руки покрыла короткая желтоватая поросль с тёмными пятнами. Он сморщил рыло, обнажая острые зубы, и поднялся, шатаясь. Задрав морду к небу, распахнул слюнявую пасть и захохотал, радуясь началу охоты. Опершись руками о землю, зверь, быстро перебирая лапами, побежал на север берегом моря.
Боуда легко перемахнул невысокую ограду и оказался в саду. Перед ним возвышалась белая стена виллы. Окно в комнату Лами было распахнуто, и зверь видел силуэт женщины, лежащей на кровати на боку, накрывшись с головой одеялом. Боуда еле сдержал радостный хохот и, пуская слюни, пополз к окну. Он бесшумно вскочил на подоконник и скользнул в жаркую тьму комнаты. Прокрался к кровати и когтистой лапой сорвал одеяло.
Лами не спала. На Боуду смотрели глаза, почему-то полностью залитые чёрным. Кожу женщины покрывала белая мелкая чешуя. Зверь ошеломленно замер. Лами зашипела и, распахнув рот, полный мелких острых зубов, вцепилась в горло Боуды. Зверя резануло болью, он зарычал и рванулся, пытаясь стряхнуть непонятную тварь. Но Лами была сильнее. Вместе с потоком крови из Боуды вытекали силы. Спустя минуту зверь сдался и рухнул на пол.
Лами плюнула струйкой тёмной крови гиены на лохматый труп и прошипела:
— Это моя земля, блохастая ты псина!
Восходящее солнце окрашивало небо и волны Средиземного моря в кроваво-красный цвет. На пустынном пляже сидела ламия и тщательно мыла руки в солёной воде. Горький привкус крови гиены всё ещё стоял во рту. Смыть его не представлялось возможным никаким вином. А вот вкусом другой крови… Например, той пухлой девочки из Сомали. Ламия довольно заурчала.