Лисица упала на холодный мраморный пол и захлебывалась своей кровью: легкие стремительно наполнялись, не давая живительного кислорода. Редвел чувствовал, как его мутит и как нещадно кружится голова. Спустя пару мучительно долгих мгновений, на него, наконец, нашло озарение. Он, с трудом откашливаясь, положил руки поближе к полу на рыжее хрипящее тело и двумя тяжелыми шагами, оставляя жуткие кровавые следы, подвинул умирающую соратницу к зоне действия витаманы. Это все, что он сейчас мог для нее сделать. Звезда жадно поглотила агонизирующее существо, промораживая насквозь, и, сохраняя искру оставшейся жизни. На секунду Себастьяну показалось, что магический холод потрескивает, совершенно, как голубое пламя костра под прибрежным ветерком, где-нибудь у синего свежего моря…
Занятая своим крылом, в позе, мало напоминавшей истинно человеческую, стояла королева, совершенно не заботясь тем, что происходит вокруг. Потеряв две трети своей магии в плену артефакта, она пыталась зеленой лечебной искрой реабилитировать практически отодранное крыло. Ее грудная клетка, изогнутая и вытянутая, в этот момент больше всего напоминала змею, вывернувшись под нереально острым углом. Когда-то бывшее белым, оперение меньше всего сейчас напоминало о небе, измазанное в алой, багровой и грязно-коричневой засохшей крови.
— Ты же не тронешь бедную, ни в чем не повинную девушку?! — резко оглянувшись, существо применило обольстительные чары. Перед инспектором стояла обворожительная маленькая девчушка в школьном платьице, закручивая на указательный палец кудрявую белоснежную прядь и глядя на него кристально-чистыми и искренними глазами. — Я совершенно здесь не причем. Это все она! Она! Такая страшная, злая и с клыками. Может быть, это была вампирша? Дяденька, а вы ведь защитите меня? — совершенно недетские формы сверху начали напирать на хлипкие маленькие пуговки, а руки, заломленные в молительном жесте, совершенно перестали держать короткую юбочку, которая от неизвестно откуда взявшегося ветра норовила подняться все выше и выше, оголяя девственно прекрасные прелести…
— Себастьян! — Редвел с трудом отвел взгляд от этой маленькой девочки, которую хотелось срочно обнять, спрятать и оградить от всех невзгод в тесной темной комнате… да, если честно, просто хотелось! На середину, сдирая остатки магической паутины, выходила, вся перепачканная грязью, кровью, в разодранной одежде, и со спутанными рыжими сосульками волос, его демоница. Она засучивала остатки рукавов, предвещая весьма опасный разговор… Инспектор снова повернул голову, белобрысая скривилась, показав оскал. Обольщение не удалось.
Обернувшись вокруг своей оси, она вмиг стала похожа на черную блестящую кляксу. Кожистые крылья летучей мыши, казалось, разрослись и покрыли все тело, кроме лица и волос. Когти обрушились с небольшим опозданием, и фамильный меч успел раньше.
— Ауч! — прошипела тварь, рассматривая укороченные обрубки. Магической защиты не хватало. Бросив такую же противную кляксу, только растворяющуюся, как дымящийся в воздухе сгусток, она увернулась от следующего удара клинка. Себастьян, с удивлением, поглядел, как воздушное пятно разъедает его рукав. С лисицей был связан его магический потенциал, и защита слетела! Кислотная магия начала прожигать кожу, но остановилась… руки коснулось теплое приятное щекочущее свечение. Желтое свечение…
— Хас… — прошептала Аманда, пока еще не понимая, в какой мере их друг участвует в этом чуде. — Вероятно, его душа еще не ушла, и остатки стравийской живительной силы остались с ним…
Мужчина более уверенно посмотрел на летучую мышь и двинулся с клинком у правого плеча.
— Я бы не была так уверена… — сказала бестия, облизнув губы, назло надвигающейся за левым плечом демонице, и схватила мужчину с такой неимоверной скоростью, что он не успел завершить удар. Оба пропали.
Новое пространство было настолько неожиданным, что Себастьяна рвало… С трудом остановив несистемное верчение, он осознал, что мир вокруг похож на выпотрошенные чучела осьминогов… Темно-синий в мелкую пупырышку основной цвет был и сверху и снизу, расходясь светящимися желтоватыми гроздьями светящихся огней-щупалец. Здесь совершенно не было гравитации, а тело норовило вертеться, подчиняясь самой незначительной мысли, которая пыталась рассмотреть ландшафт получше. Симметрия была во всем: верх равнялся низу, а право было точь-в-точь, как лево. Во все стороны уходила зудящая фиолетовая пустота, которую, с учетом экспозиции, наверное, с натяжкой, можно было назвать горизонтом.
Редвел решился заглянуть за край этого горизонта и в мгновение перенесся в следующий сегмент лабиринта. От быстрого движения снова замутило.
— Где ты?! — крикнул растерянный магистр, пытаясь по движению звука и эха, определить наличие противницы. Звук вернулся эхом одновременно, помноженный и измененный, чуть не сбив человека с точки внутренней опоры. Себастьян попытался опустить голову и увидеть свои руки, это удалось не с первого раза и с большим трудом. В карманах обнаружилась еще одна витамана, платок с уменьшившимся родовым мечом, была нащупана сумка с химическими экспериментами. Из нее противненько капало. Видимо, он успел где-то приложиться, перебив добрую часть колб… но, хуже всего было то, что осколка метеорита, такого важного, по мнению Сорренжа, что тот рискнул ради артефакта своей жизнью, нигде не было!
— Где ты?! — снова вернулось эхо, колыхая человека и все сегменты-щупальца вокруг, еще более убеждая Себастьяна в родстве пространства и осьминога…
«Молчи» — внезапно в голову пришла чужая реплика.
— Рени?! — с восторгом крикнул инспектор, возрадовавшись, что хотя бы не он один застрял здесь. Мир снова разбушевался, не давая даже продохнуть, возвращаясь снова и снова, и, сбивая с ног, заставляя опять вертеться вокруг себя и вправо, и влево, и к верх тормашками… желудок держался из последних сил.
«Молчи, пожалуйста!» — снова пришла реплика, Себастьяну даже показалось, что он услышал такое же недовольное натужное шипение, значит, менталиста тоже вертело.
«Как мы здесь оказались? — отчаянно пытался транслировать мысль инспектор, в надежде, что Рени не только говорит, но и слышит в этом странном мирке. — Да и ты ли это?!».
«Мы в ее ментальном теле. В ловушке. — Прозвучало в ответ не шибко радостно. — Это определенно симбиоз с каким-то магическим существом, иначе б, я ее взломал уже».
«Но ты ведь выпутался в прошлый раз?» — Себастьян отчаянно скрипел мозгами, думая, чем он может помочь в прорыве лабиринта, и переживавший, что за это время само его новообретенное тело нашинкуют в крупный кружочек…
«В прошлый раз было совсем другое существо. — Рени задумался, отыскивая систему. — Там были нескончаемые ребра змеи, по которым я летел в кромешную бездну… в какой-то момент, я пнул стенку! И змея изрыгнула меня наружу, не скажу, что это было приятно. Но тут это не действует, я уже проверял».
«Находясь в ментальной ловушке, нанести физический урон? Интересненько» — задумался Себастьян, рассматривая капли из своей сумки, тихо падающие на одну из стенок существа-ловушки. Судя по ярко-фиолетовому оттенку, ингредиенты смешались самые гремучие, главное, подольше не менять положения, чтобы лужица вышла побольше, а не развеялась безобидными брызгами во время верчения.
«Этого может не хватить. — Констатировал менталист. — Нужно жахнуть чем-то сильнодействющим, чтобы тебя быстро вынесло наружу, хоть время здесь и почти застыло, но в бою важен каждый миг».
Себастьян швырнул сумку об пол, слыша треск раздавленных колбочек и сосудов. Главное, не создать сейчас какого-нибудь голема или тирода из того, что там намешалось… Смесь отчаянно шипела и пенилась, вырастая в размерах. Реакция шла, и состав точно был ядреным.
«Ты готов?» — в последний раз спросил Себастьян, уже видя бледное лицо менталиста рядом в своем сегменте. Рени кивнул. Тогда инспектор швырнул витаману в одну из расщелин подальше.
«Это должно сильно повредить ее ментальный потенциал» — успел подумать Редвел, прежде, чем снова родиться на белый свет изо рта огромного чудища-осьминога…
На песчаном берегу, по колено в голубой воде, стояла богиня. Ветер играл с ее волосами, развивая белое платье, испуганные глаза отнюдь не были голубыми. Они были красными, как у всех небесных. Поломанные крылья были опущены в воду.
— Это не твоя битва, мой дорогой. — Мужчина обернулся, почувствовав неожиданное для себя прикосновение теплой родной руки к его плечу.
— Бабушка? — молодая прекрасная рыжеволосая женщина чуть склонила голову, в знак согласия. С другой стороны на плечо легла мужская более теплая и сильная ладонь.
— Иди, мой мальчик, мы так давно ждали. Нам здесь нужно закончить… — спокойно и уверенно произнес дед. Его высокий упрямый лоб был лишь слегка тронут морщинками, а волнистые черные волосы от ветра плясали на лице, касаясь носа.
Себастьян кивнул, пытаясь навсегда запомнить этот, возможно, не существующий наяву, момент и своих близких в нем, затем пара-реальность выкинула его на мраморный пол…
«Не гони, Кроули!», «Ты слишком быстрый!» — Азирафаэль повторял эти фразы на все лады столько раз*, что и сам поверил: это не он слишком медленный, это просто Кроули вечно гонит и торопится непонятно куда и зачем. Но где-то ближе к пяти часам утра и до него, пусть и медленно, стало доходить: сегодня что-то явно было не так.
— Я не хочу спать, — пробормотал Кроули вяло и сонно, давя зевок. Язык у него заплетался, и не надо было обладать всей полнотой ангельского сверхчувствия, чтобы заподозрить в этих словах явную ложь.
Азирафаэль уже открыл было рот, чтобы прокомментировать столь откровенное вранье… и закрыл. Спать. И видеть сны… Ну да, не хочет он, ясное дело, просто не хочет, у него ведь его чертов змеиный язык переломится, если только попытается выговорить «боюсь»!
— Ну так не спи. В чем проблема? Тебя же никто не заставляет, — ответил Азирафаэль со всей возможной осторожностью.
Кроули хмыкнул, зевнул на вдохе — резко и глубоко, он вообще в этот день дышал довольно неровно. Повторил упрямо:
— Не хочу.
Проблема заключалась в том, что это было откровенной ложью и спать он как раз хотел. Он уже раз пять или шесть почти засыпал на середине фразы и только каким-то невероятным усилием воли каждый раз выдергивал себя снова в бодрствующее состояние. Это не могло продолжаться долго. И уж точно не было способно привести ни к чему хорошему.
— Сны… могут быть неприятными, — осторожно начал Азирафаэль. — Но это ведь только сны, ты же знаешь. Даже самые… неприятные.
— Ты никогда не был внизу, — Кроули снова вздохнул, растягивая зевок. — Даже не представляешь, как там паршиво.
— Не только у тебя богатое воображение, мой дорогой.
Кажется, получилось: на этот раз Кроули хмыкнул почти весело. Но тут же снова поморщился. Пожаловался:
— Не хочу… туда.
— Вполне тебя понимаю…
Азирафаэль хмурится, кусая губы. Он хотел бы сказать, что под прикрытием ангельского крыла никакие сны про Ад Кроули не страшны. Но это значило бы признать, что он видит… скажем так, ту проблему, которую Кроули пытается скрыть. Видит и считает ее достаточно серьезной. А это уже как бы нарушало негласные правила их старой игры. И почему с этим змеем всегда так сложно?!
Пока он решал, какой вариант ответа будет меньшим злом, Кроули заговорил сам. Но почему-то сменил тему.
— Знаешь, — сказал он с коротким смешком, уставившись повязкой в потолок, — сегодня мне показалось, что я разучился дышать. Забыл, как это делается. Такая вот глупая штука… Ну то есть не я забыл, я-то как раз помнил. А человеческая оболочка забыла. И каждый раз после выдоха словно бы останавливалась. И мне приходилось прилагать сознательное усилие, чтобы сделать вдох. Каждый раз. Снова и снова… Очень… неприятно.
Голос у Кроули дрогнул. Он передернул плечами и слегка крутанулся в своем гнезде, разворачиваясь на бок, словно ему просто было не очень удобно лежать, но через их сплетенные пальцы Азирафаэль все равно успел уловить эту короткую дрожь.
— Глупость, правда? — Кроули снова судорожно зевнул. Ухмыльнулся. — Просто подумал, что если засну… ну там, во сне, я ведь не смогу каждый раз… контролировать. Как-то глупо предотвратить Апокалипсис и развоплотиться из-за такой ерунды, согласись?
А это ведь и есть то самое, чего он боится — понял Азирафаэль с неожиданным облегчением. Страхи иррациональны. То, что тебе кажется непереносимым ужасом, для кого-то другого может быть чем-то совершенно рядовым и не стоящим внимания. И наоборот.
Азирафаэль понятия не имел, как бороться с Адом в ночных кошмарах Кроули, будь у него таковые, не упоминая при этом ни борьбу, ни страх, ни даже сами кошмары. Но он отлично умел бороться с проблемами человеческих оболочек — в том числе и с их отказом самостоятельно делать что-нибудь важное. Например, дышать**.
А также со всеми глупостями, порожденными не менее человеческой же психикой***.
— Ты и еще кое о чем забыл, мой дорогой, — сказал Азирафаэль со всей возможной мягкостью, и улыбка его перекатывалась в голосе, словно упругие шарики из твердой резины с золотистыми искрами.
— Н-да? — Кроули подозрительно нахмурился, но головы не повернул. — И о чем же?
— Ну хотя бы о такой мелочи, что тебе вообще-то совсем не нужно дышать.
Смотреть на лицо Кроули в этот момент было отдельным и изысканным удовольствием: повязка попыталась вылезти на лоб, догоняя брови, рот несколько раз беззвучно открылся и закрылся, прежде чем из него вырвалось прочувствованное:
— Черт! — Кроули выдохнул длинно и облегченно и повторил: — Черт-черт-черт! А ведь точно! И как это я…
Его улыбка была широкой, счастливой и — сонной.
Он заснул раньше, чем успел поблагодарить Азирафаэля за ценное напоминание, — ну, в том случае, если он, конечно, хотел это сделать****.
Сам же Азирафаэль предпочел не ложиться вообще: он еще не привык к регулярности сна и не считал необходимым обзаводиться этой не слишком удобной привычкой. Да и до лифта на Небеса оставалось менее часа.
***
— А тебе не хватит ли уже, Азирафаэль, бывший Страж Восточных Врат?
Азирафаэль вздрогнул и чуть не пустил носом струйку благодати, но вовремя втянул ее обратно и замотал головой, старательно не дыша. Благодать переполняла его с избытком, до самой макушки, но как удержаться, если ее тут полно, а внизу она так нужна?
— Лопнешь.
Азирафаэль сузил глаза и поджал губы. Почему-то захотелось сказать: «А ты отойди», но это ведь было бы глупо, правда? Поэтому он сказал другое:
— Завтра в это же время?
Он не сомневался в ответе, вопрос был скорее формальностью. Но на этот раз Всевышний с ответом помедлила, одарив его странным и словно бы изучающим взглядом.
— А пожалуй что и нет, Азирафаэль, бывший когда-то Стражем Восточных Врат.
Вот тут бы и стоило догадаться уже, но… Ты забыл, с кем имеешь дело. Расслабился. И лишь потому спросил, продолжая наивно верить в лучшее:
— А во сколько?
И понял ответ заранее, по легкой непостижимой усмешке понял и по тяжелому взгляду — тоже, конечно же, непостижимому:
— А пожалуй что и ни во сколько, Азирафаэль, ныне Хранитель Книжного Магазина в восточном Сохо. Судя по твоим последним докладам, у тебя все под контролем и вообще движется на лад семимильными шагами, так зачем я буду дергать тебя лишний раз? Ты ведь Хранитель. У тебя есть твой… магазин. Ну и прочее. Вот и храни… его.
И вот это было уже серьезно.
— Но Кроули! — Азирафаэль так растерялся, что позволил себе повысить голос. — Он еще не в порядке! Далеко не в порядке! Он не сможет восстановиться сам! Вернее, сможет, но это будет слишком долго, а я… мало чем смогу ему помочь, если… Он ведь только в себя пришел! Только-только начал… А без благодати… Это будет долго, понимаете?!
— Возможно. — Всевышний подняла брови, разглядывая Азирафаэля с насмешливым и почти одобрительным интересом.
Раньше он никогда не просил, во всяком случае за себя. Считал неуместным и стыдным, неподобающим ангелу. Всевышний всеведуща. Значит, Она и так знает все потребности всех, в том числе и Азирафаэля, и знает, что и как для него лучше, и просить — сомневаться в Ее всеведении и всеблагости. Неподходящее занятие для ангела. Он не стал бы просить и сейчас, если бы что-то нужно было ему самому.
Но Кроули…
— Мне… — Азирафаэль очень осторожно распрямил пальцы, уже сжавшиеся в кулаки. — Мне нужен пропуск. На ежедневные визиты сюда. Пусть без лифта, обычным порядком. Я прошу. Вы же сами видели, в каком состоянии он был. Он и сейчас почти так же беспомощен и уязвим, а я… Я недостаточно быстр. В том числе и в выработке благодати самостоятельно. Мне нужен ежедневный доступ к источнику. Пожалуйста.
— Не вижу в этом необходимости. — Всевышний пожала плечами. — Более не вижу. Вы прекрасно справитесь и сами.
— Но это будет долго! — Азирафаэль в отчаянии снова повысил голос.
На лице Всевышнего медленно проступила непостижимо довольная улыбка.
— Возможно.
— Очень долго!
Улыбка расплылась шире и сделалась еще более довольной и непостижимой.
— И это тоже вполне возможно. Очень даже. Не смею задерживать.
Азирафаэля толкнуло в грудь воздухом, и он машинально сделал шаг назад — прямо в проем сотворенного Всевышним лифта*****. Все еще не веря, что это конец и теперь им с Кроули придется выпутываться самим (медленно, трудно и только вдвоем), но зная одно: он обязан справиться. Должен. Просто, похоже, на этот раз Кроули застрял у него действительно надолго… и еще вопрос, понравится ли такая перспектива самому Кроули… И второй вопрос: что придется предпринять Азирафаэлю, если Кроули таки не понравится, потому что выхода-то другого нет… И третий вопрос… И четвертый…
И пока не схлопнулась мембрана лифта, он видел насмешливо-поощрительную улыбку Всевышнего и яркие искорки веселья в Ее глазах.
Взгляд Ее был, разумеется, непостижим. Как всегда — чего иного следовало ожидать? А самодовольное и слегка насмешливое сочувствие в нем Азирафаэлю, конечно же, просто почудилось.
Ведь этого же не могло быть на самом деле… ведь не могло же, правда?
_____________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* И даже в тот, самый важный, 1967-й, пытаясь сказать совсем другое, сказал именно это, привычное, — и успел ужаснуться. И обругать себя. И наговорить банальностей про пикник и «Ритц» (все это будет, правда будет, ты слышишь, Кроули, я обещаю, в мире много прекрасного, тебе есть для чего жить, ты только, пожалуйста, не… Не надо! Пожалуйста…) — и лишь по той пронзительной нежности, что затопила лицо Кроули, делая его совершенно беззащитным, и смог догадаться, что каким-то непостижимым чудом все-таки был понят верно.
** И хотя среди изобретателей первых систем искусственной вентиляции легких не значилось имя некоего доктора Фелла, означенный доктор таки принимал в этом проекте весьма активное участие.
*** Не стоит на основании этого делать поспешный вывод, что у демонической психики нет своих глупостей: они есть. Просто глупости демонической психики имеют несколько иной генезис и отличаются куда большей деструктивностью и бессмысленной беспощадностью. Например, в них очень часто одним из основополагающих элементов входит лизание адских стен. И горностаи.
**** Азирафаэль был уверен… нет, даже не так: Азирафаэль твердо знал, что Кроули хотел бы сказать ему спасибо. Другое дело, что тот этого никогда бы не сказал, во всяком случае вслух, но хотеть хотел. Точно.
***** Если бы Азирафаэль был в тот момент чуть менее озабочен тем, как именно он объяснит одному вредному старому змею возникшие проблемы, то обязательно обратил бы внимание на то без сомнения важное обстоятельство, что на сей раз ему не пришлось прокладывать лифт самому. И даже настраивать его для возвращения в нужную долю секунды — этого ему тоже не пришлось делать. И, наверное, долго бы ломал голову: не было ли это со стороны Всевышнего жирным намеком на то, что не только созданные Ею совы иногда бывают вовсе не тем, чем кажутся, — порою и камни ведут себя ничуть не лучше! Даже те самые, созданные Ею исключительно с целью проверки собственной грузоподъемности******.
****** А может быть, кто-то просто пытался намекнуть, что уважение к чужим личным границам — это, конечно же, хорошо и очень похвально, но иногда куда важнее не дать потратить совсем не лишние силы на соблюдение этих границ*******.
******* А может быть, кому-то просто надоели намеки.
Клотильда жалела об одном. Почему ей не пришло это в голову раньше? Это оказалось так просто!
Геро — страстный адепт жизни, её возлюбленный. Его не прельстить и не соблазнить мёртвыми вещами, без биения сердца, пусть даже эти вещи драгоценны. Для него подлинная ценность – это блеск живых, дружеских глаз.
Живое существо, бывшее с ним рядом, — не тюремщик, не палач, не шпион, а бесхитростный, пусть и молчаливый, друг. Геро значительно похорошел, исчезла его обычная бледность, глаза загорелись. Он даже стал просить есть, чего прежде никогда не делал, воспринимая ежедневную трапезу, как необходимый ритуал, в котором он, собственно, не нуждается. От солнца его кожа стала ещё более смуглой, а на лице, скулах и подбородке даже обветрилась, как у воина в походе.
Но это его нисколько не портило. Напротив, он стал казаться более зрелым, достигшим своего телесного цветения. Похоже, он получал удовольствие от свершившейся перемены, наслаждался самим движением, лёгкостью походки, натяжением мышц. Он был прекрасен. В нём появилась страсть.
Правда, герцогиня подозревала, что это всего лишь своеобразная благодарность, но предпочитала видеть в этом нечто большее, сладкие ростки будущего. Она уже осмелилась строить планы. Ничего катастрофического она не предвидела, сам её хитроумный план обратился в мираж. Нет никакого плана, есть её великодушие, её долгожданное прозрение, подобранный ею ключ. Очень скоро она пойдет ещё дальше.
Она вернёт ему дочь, и тогда его благодарность станет безмерной, а за благодарностью придет нежность, привязанность, а может быть и любовь. Именно так и будет.
Но Геро разрушил эти планы, но вызвал к жизни план изначальный, демонический. Он попался в расставленную ловушку. Вновь совершил побег.
Соблазн был слишком велик. Она недооценила тот сладкий, упоительный хмель, что ударяет в голову узнику, когда он вдыхает воздух свободы. У бедного Геро закружилась голова.
Он уже достаточно хорошо держался в седле, чтобы мчаться галопом, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. И жеребец уже признал уверенность всадника, уже не медлил и не осторожничал. Он дарил своему повелителю радость полета и безрассудства. И Геро забылся. Он уже покидал огороженный манеж, уже совершал короткие прогулки по парку, даже спускался в поля. Безумство он совершил не сразу, а несколько дней спустя.
После того, как с парковой аллеи свернул на лесную тропинку, под выщербленный лучами лиственный полог. Не иначе, как лесные собратья его ветвистых собеседников, сыграли с ним эту шутку, нашептав несбыточные надежды. Геро надышался ароматом диких трав, засмотрелся на поднебесные, горделивые кроны и… сошёл с ума. Он ринулся в свой побег так же глупо, как сделал это в первый раз, не по дороге, а через лес, и, конечно, некоторое время плутал, путаясь в звериных тропах.
Клотильда, которая не отрицала подобный исход с самого начала, отправила своих людей к Сент-Антуанским воротам, не сомневаясь, что Геро отправится только туда, к своей дочери.
Ещё вчера она сомневалась, что эта засада ей понадобится. Геро незачем бежать. Он выглядит счастливым. То страшное время жестокого противостояния кануло в Лету. Она ему больше не враг. Еще не прощена, но это скоро свершится. А те несколько молодцов на Венсеннской дороге — всего лишь предосторожность. Отголосок прошлого.
Ей сообщили не сразу. Сгущались сумерки. Анастази проявляла беспокойство, то и дело подходила к окну. Дельфина хранила злорадное молчание. Внезапно на пороге возник великан Любен и сразу повалился на колени. Обхватил голову, будто защищался от удара. Герцогиня прочла мизансцену без слов.
У Анастази задергалась щека, а Дельфина торжествующе хмыкнула.
— Я предупреждала!
Клотильда не шевельнулась. Ей стало холодно. Очень холодно. Будто не пылал за окном жаркий августовский закат, будто не крошился в стеклах алый умирающий луч, будто не гнали вечернюю прохладу прочь щедрые виноградные лозы в огненном гроте камина.
Она замерзала. Холод полз по ногам. Поднимался выше к сердцу. Это была изморозь, игольчатая, синеватая, она прорастала ледяными узорами, как плесень. Мечты, надежды. Будто ядовитое кружево, их покрывал белёсый налет, несущий тление мнимой красотой. У неё больше нет будущего. Есть только застывшее скалистое настоящее и дымное прошлое. Превращения не случилось. Ей не позволили сбросить кожистую личину и обрести крылья. Ей придется хранить свой пугающий облик. Она по-прежнему поработитель и враг. Что ж, ей придется подтвердить этот титул.
Его доставили к утру следующего дня. Связанным, притороченным к седлу его сообщника фриза. За ночь герцогиня все обдумала.
Казнь более не служила соблазном. Смерть — это слишком просто. Пусть живёт дальше, но живёт с позором, как беглый каторжник. Она указывала ему путь наверх, к богатству и почестям, но он предпочёл оставаться там, где он есть. Он не желает быть её фаворитом и возлюбленным. Что ж, тогда он станет её вещью.
Приказав Жилю де Морве, своему прево, принести в её кабинет приспособление для клеймения лошадей, длинный металлический штырь с инициалами в виде насадки, она сама удивилась собственному спокойствию. Всё происходящее виделось ей со стороны. Её там нет, она только наблюдатель. И до конца не понимает, что происходит. Как и все прочие, кто с ней рядом.
Зачем ей понадобился этот страшный инструмент? Зачем она приказала сунуть этот штырь в огонь?
Это варварское средство оставалось в забвении, хотя и было некогда изготовлено по её приказу. Этот знак из двух букв её имени ставили не только на лошадей, но и на принадлежащее ей имущество — сёдла, сбрую, серебряную посуду — чтобы вор или недобросовестный слуга знал, на чьё имущество посягает и что кара за воровство неизбежна.
Был ли этот знак столь устрашающ или сама репутация её высочества служила достаточным поводом, но в её замках и поместьях воровства почти не случилось, и две переплетённые буквы валялись где-то среди лопат и грабель. Почему она вспомнила об этом штыре? Она бы не ответила, если бы её спросили прямо. Та же Анастази, хмуро наблюдавшая из угла. Возможно, это всего лишь средство напугать непокорного. Не решится же она в самом деле…
Но она решилась.
Когда Геро втолкнули в комнату, растрёпанного, с рассеченной губой, она не испытала прежнего трепета. Её сердце заполняла холодная ярость. Этот человек слишком долго испытывал её терпение, слишком долго посягал на её власть, на её священное право.
Сегодня она вернёт себе это право.
— Ты знаешь, что делают с беглыми каторжниками? Им на лбу выжигают две буквы, БК. Чтобы они носили этот знак до конца своих дней. Ты тоже будешь носить знак, но другой. Государственных преступников, воров и убийц, клеймят цветком лилии, но я буду милосердна, ты получишь от меня имя. В Риме рабы носили железные ошейники с именами своих хозяев, но ошейник можно снять, а ты свою отметину будешь носить вечно.
Она сделала знак Жилю. Тот, в свою очередь, махнул своим подручным.
Геро растерянно озирался. Он ещё не был испуган. Он не понимал. Он заметил вынырнувший из углей багровый сгусток, который вдруг надвинулся. Обрёл формы. С изогнутых, пылающих букв сыпались искры. Раскалённое железо источало резкий, удушливый запах. Он вдруг различил буквы. И тогда понял. Попытался вскочить.
Но у него были связаны руки. Один из лакеев стащил с его плеча камзол и разорвал сорочку. Блеснула золотистая кожа, как вырванный из-под невзрачной завесы драгоценный плод. От раскалённого железа на этой нежной коже появился багровый отблеск, как призрак грядущей раны, как страшное пророчество.
Клотильда прикрыла глаза. Эту нежную тёплую кожу она гладила и целовала каких-то несколько часов назад, удивляясь ее живой упругой нежности. Это было мгновение замешательства, она ещё могла передумать.
Но вмешалась Анастази. Придворная дама обрела способность двигаться и рванулась вперед.
— Нет! Нет! – сгибаясь, как от боли, задыхаясь, шептала она.
Бедная уличная девчонка утратила своё хвалёное хладнокровие. Искажённое лицо блестело от пота.
— Остановитесь! Не надо! Вы же его убьёте!
Клотильда испытывала не то презрение, не то досаду. Ещё одна жалкая жертва. Она знает — её придворная дама влюблена, предмет её страсти здесь, этот неблагодарный. Уличная девчонка такая же игрушка в его руках. Но она – принцесса крови и не позволит себе выглядеть столь жалко.
— Замолчи, — очень тихо и очень ровно произнесла герцогиня. – Если ты не замолчишь, я действительно прикажу его убить. Сейчас, в этой комнате, у тебя на глазах. И Анастази отступила.
А Клотильда добавила чуть громе, но тем же ровным, мертвенным голосом:
— Не сломайте ему рёбра!
И кивнула прево. Геро сначала закричал, потом захрипел, забился в руках своих мучителей. Железо шипело, пахло горелым мясом.
Она почувствовала дурноту, но не подала виду. Закрыла глаза, но дурнота надвигалась, ударила изнутри, как старое склизкое бревно в дно лодки. Герцогиня стиснула зубы.
Стон Геро внезапно оборвался. Обморок. Вперёд ринулась Анастази. Она цедила сквозь зубы проклятья, швыряя их в безмолвных исполнителей. Но те уже поспешно отступили.
Геро оставался в беспамятстве. На его обнажённом плече багровели переплетённые буквы – символ погубленной нежности.
Анастази уже не обращала внимание на застывшую госпожу. Метнулась куда-то, вернулась с трясущимся, растерянным краснолицым, который тёрся где-то поблизости.
Герцогиня вновь чувствовала себя непричастным, равнодушным наблюдателем. Она видела, как придворная дама, не дожидаясь распоряжений, освободила пленника от верёвок, а затем слуга, этот быкообразный парень, вынес несчастного на руках, как ребёнка.
«Я похожа на старого пьяницу» — думала на следующий день герцогиня. — «Пьяница сначала пьёт, заливая досаду или горечь, а на утро мучится похмельем. У меня похмелье».
Прошла неделя прежде, чем Геро снова спустился в парк. Он опирался на руку своего слуги. Фаворит был очень бледен, слаб, шел медленно, с трудом переставляя ноги. Левую руку, ту, где плечо было обожжено, он держал полусогнутой, на весу, как птицы держат перебитые крылья. Он шёл в сторону конюшен, к своему единственному другу.
Фриз на следующий день, после того, как стал невольным соучастником пленения, беспокойно метался, ржал, не давал надеть на себя уздечку и ударом копыт сбил наполненные зерном ясли. Его пытались загнать в стойло, но конь будто взбесился. Пытался встать на дыбы в узком деннике и бил копытами в деревянную перегородку. Главный конюх даже испрашивал разрешение пристрелить животное. Но Клотильда не позволила. Она распорядилась выпустить жеребца в открытый вольер и предоставить его самому себе.
Фриз сначала с тревожным ржанием бегал по кругу, вытягивал шею, шумно раздувал ноздри. Но постепенно затих. И все последующие дни понуро жался к брусьям ограды. От еды он по-прежнему отказывался, пил только воду.
— Сдохнет, — предсказал один из конюхов, наблюдая за лошадью.
Жеребец похудел, рёбра выпирали как у крестьянской, заморенной клячи. Грива спуталась, шкура утратила шелковистый блеск. Слабея, он стал ложиться на траву, затрачивая все больше усилий на то, чтобы подняться.
Вновь появилась чёрная собака. На рассвете её видел один из слуг. Она тоже лежала на траве, уткнувшись мордой в худые лапы. Они ждали. Собаку, как и прежде, гнали прочь. Она отбегала на безопасное расстояние, пряталась и через какое-то время являлась вновь. Они ждали того единственного, кого признали своим хозяином и богом.
Казалось бы, рана, полученная им, не должна иметь столь губительных последствий. Это был всего лишь ожог, а не удар кинжалом или пистолетный выстрел. Но Геро был сражён, будто раскалённое железо скользнуло не поверху, а пролилось в самое сердце, обжигая, обугливая эфирную плоть. Его сразила не телесная боль, не кратковременная пытка, а нечто более могущественное.
Это судьба, а вовсе не герцогиня, бывшая только исполнителем, так жестоко над ним посмеялась. Поблажила, поиграла, выманила из безопасного укрытия и нанесла удар. От него будто отвернулся сам Бог.
Возможно, в миг страданий Геро узрел истинный лик божества, проступивший из синеватой глины, как будто палач сбросил маску, и это узнавание стало причиной обморока.
В ту же ночь у него случился первый приступ мигрени. Он лежал, скорчившись посреди смятых простынь, отказываясь от еды и питья. Тело сотрясала мелкая дрожь. От малейшего шороха, от неосторожного слова он почти терял сознание.
Даже Оливье выразил беспокойство. От обильных кровопусканий его пациент только слабел. Несколько уменьшал страдания настой маковых зёрен, но от чрезмерной дозы пульс пленника стал нитевидным и едва прощупывался. Лекарь уже не тревожился. Он испугался.
Кончилось тем, что его с проклятиями прогнала Анастази. Она требовала, чтобы Геро оставили в покое, и заявила, что перережет глотку каждому, кто посмеет к нему приблизиться. Придворная дама нарушила все существующие придворные правила.
Она осталась в покоях фаворита, допустив туда только одного слугу. Герцогиня ей не препятствовала. Была смутная крадущаяся по дну сознания догадка, что Анастази — единственная, кто способен ему помочь.
Возможно, благодаря той изначальной связи, которая между ними существовала. В чём-то они были неуловимо схожи, эти двое — эта её первая придворная дама и её удивительный, противоречивый избранник.
Когда ветер стих, Саат разбудил задремавшего Алекса. Вчерашний приступ прошел, оставив сухость во рту и неприятную ватность в теле. Алекс проснулся мгновенно, передвинулся к пологу, закрывающему вход, отодвинул его немного в строну. По камню скользнул косой луч света. Значит, солнце уже встало.
В ответном взгляде сквозил укор — дескать, что раньше не разбудил. Саат ответил:
— Сам недавно проснулся. Отправил Рэтха присмотреть за ущельем, но…
— Который час?
— Второй после рассвета. Иди сюда. — Саат кивнул на карту, расстеленную на столе. Лампа бросала на нее зеленоватые отблески. По сравнению с утренним лучом свет этот казался тусклым и несерьезным. Кожа пустынника тоже слегка отливала зеленью — но вот от луча ли? Саат заметил:
— В любом случае, если бандиты решили начать действовать сегодня утром, вы не успеете уже занять позицию в каньоне. Либо они появятся там раньше, либо…
— Уж больно место удачное, — поморщился Алекс, — я бы рискнул.
— Понимаю. Мне вот не спалось…
— Кхм…
— Да. Не спалось. Так вот, я подумал, кто или что будет первой целью бандитов? Двинутся сразу на Руту — через пески? Днем? Всей толпой? Их там было не меньше трехсот человек. Если верить кхорби — и все пятьсот. Для серьезной акции — мало. Для налета на окраины — в самый раз. Космопорт?
— Да, пожалуй… я бы на их месте выступил перед закатом…
— Может быть. Но тянуть время не в их интересах.
— В данном случае внезапность не так и важна. Помнишь, что Рома рассказывал? В городе очень напряженная обстановка, еще не паника, но настроения у людей тревожные. Ввели комендантский час, полиция в полном составе патрулирует улицы. Но в чем-то ты прав. Путь здесь для них только один, и я не я буду, если они не…
— Не решат сначала заглянуть к Слепаку, так? Поселок — это и защита от солнца, и продовольствие.
— И транспорт, — мрачно закончил Алекс. — Значит, дальше двигаемся вместе?
На карту он так и не взглянул. И без нее понятно, что впереди не самый легкий переход.
Саат кивнул.
Инспектор Гус вытер пот с лица. Ночная буря дала ему небольшую передышку, разогнав особо нервных горожан по домам лучше любого комендантского часа. Его ведомство работало в авральном режиме, и все же не справлялось.
Как-то внезапно выяснилась масса неприятных подробностей, касающихся обороноспособности «города первого поселения». Уполовиненный штат полиции — это еще полбеды. Морально и физически устаревшая техника и снаряжение — вот это беда. Отсутствие на планете военного контингента Солнечной — вот это большая беда. И наконец — закрытое в прошлом еще сезоне отделение Бюро космических исследований, закрытое не без помощи самого инспектора, кстати,- беда из бед. Представитель БКоИ имел прямой канал связи со своим начальством в Солнечной. Здесь, в провинции, рука всесильного Бюро не ощущалась вовсе, но так дела обстоят далеко не везде. И его поддержка дорогого стоит.
Еще год назад казалось, что коль скоро военное ведомство Солнечной взяло на себя охрану межевого узла, на самой Руте нет силы, способной противостоять полиции. Оказалось, нужно было только объединить несколько банд, да снарядить их получше, и результат продемонстрирует всю опасность этого заблуждения…
Начальство задало центральному городскому округу такой режим, что инспектор теперь спал не более четырех часов в сутки, похудел, заработал вокруг глаз синие круги и все равно ничего не успевал.
С того момента, как исчез Джет Дага, прихватив с собой андроида, события понеслись странным курсом и совершенно неуправляемо. Сначала по городу пополз нелепый слух о предстоящем нападении кхорби, вспомнивших старые обиды. Потом этот слух угас, зато с быстротой молнии разнесся другой — о предстоящей экспансии гведи. Ночью сгорело несколько машин и сараев. Состоятельные горожане постарались покинуть город и саму планету. Большая часть магазинов работала, как обычно, зато прекратил работать концерн «Элит» производящий и продающий снаряжение для пустыни.
Порт закрыли для посещения туристов.
Было похоже, что кто-то подстегивает эти слухи, нарочно преувеличивая возможную опасность. Но кто? Выяснить не представлялось возможным, потому что все полицейские без исключения участвовали в патрулях.
Однако сам факт попытки «ловить рыбу в мутной воде» можно считать неоспоримым.
…инспектор вытер пот и повернулся в сторону посетителя. У дверей его кабинета стоял кряжистый мужик угрюмого вида.
— Позволите войти? — спросил он, и вошел. Ответ ему не был нужен.
— Чем могу служить?
— Вы инспектор Робин Гус?
— Роберт, — поправил инспектор. В детстве его дразнили Робином Гудом. Он не знал, кем был этот деятель, но предполагал, что вряд ли кем-то хорошим.
— А я Михаэль Стоун. Мик Стоун, если хотите. Охотник.
— Я вас помню.
— Да. Я спросить пришел… не пора ли собирать добровольческие отряды из горожан?
Еще не хватало, подумал инспектор.
— Не вижу особых причин…
— Вы же не станете утверждать, что полиция в полной мере контролирует ситуацию!
— Послушайте, господин Стоун! Да кто вам сказал, что эти отряды для чего-то могут пригодиться?
— Имеющий глаза — увидит! — жестко сказал Стоун. — Вчера в городе закрылся рынок кхорби…
Инспектор перебил:
— Потому что торговать не с кем: туристов нет!
— Многие семьи снялись и ушли в пустыню!
Гус поморщился, как от зубной боли. Все это он знал. Знал больше Стоуна, и имел больше поводов для опасений. Именно поэтому он резко снизил громкость и сказал:
— Официально вам заявляю, Мик Стоун: если не прекратите сеять панику, я вас арестую. За хулиганство. Имею право.
— Вы не понимаете, что творите!
— Знаете, мне это надоело. Идите к мэру, может он вас поддержит!
Не поддержит. Гус знал мэра. Для мирного времени ничего себе мэр. Хороший. Но только не для войны. Он слишком боится возможных ошибок и потому предпочитает вовсе никак не действовать, чем действовать на страх и риск.
Стоун сказал:
— Мэр не стал меня слушать, точно так же, как и вы. А я считаю, мы должны сами постоять за себя. Это мое мнение.
Инспектор еще раз с ужасом представил этих ополченцев. Вооруженных испуганных людей, шарахающихся от любого шороха и готовых палить с двух рук в собственную тень.
Ну уж, нет.
Едва он выпроводил социально активного охотника, как секретарь пресс-службы сообщила о журналистах, жаждущих его видеть. Журналисты третий день на разные голоса завывали о том, что население должно знать правду. И вопрошали: «Что вы думаете о происходящем сейчас в Руте?».
Инспектору нечего было им сказать. Не раскрывать же, в самом деле, информацию о двух уничтоженных кочевьях кхорби? Информацию подтвердили спутниковые съемки. И не повторять же последний слух о бандитах с трассы на Бэст, решивших захватить старый армейский склад на окраине Руты?
Сейчас ему предстояли серьезные переговоры с мэром. Инспектор, пользуясь давним знакомством, решил уговорить мэра позвать на помощь военных из подразделения, базирующегося на одном из безатмосферных планетоидов системы. Было у него ощущение, что мешкать с этим — значит совать голову в уже подвешенную и заботливо намыленную петлю. Как бы не оказалось поздно и вообще кого-то звать…
Через два дня Светлана определилась со сценарием – ей было мало двух крылатых киборгов. Они будут в записи – а на сцене необходимо показать взаимодействие людей и киборгов на равных.
Она решила, что раненого и уже умирающего DEX’а сыграет Бернард – но сам Бернард был от этой идеи совершенно не в восторге. Представление о театре у него было самое смутное, но он твердо знал, что когда-то Светлана Кирилловна была категорически против киборгов-актёров. И потому серьёзно опасался сделать что-то не так. Он нашёл в Инфранете записи спектаклей с участием С.К. Филин и ужаснулся ещё больше – он же боевой киборг, а не танцевальный! Но сказать об этом Светлане Кирилловне он не осмелился.
Златко долго наблюдал за его мучениями и, наконец, решился предложить DEX’у помощь и научить нескольким движениям – но любые жесты Бернарда подозрительно напоминали удары. В результате роль киборга свелась к минимальному количеству движений – сначала он должен изображать умирающего, потом медленно встать и сделать пару шагов, когда по роли бабушка девочки приводит его в ОЗРК, потом сесть перед сотрудниками ОЗРК, допустить программиста и изобразить радость, пока его кормят-поят-одевают и регистрируют.
Сам Златко решил сыграть роль сотрудника ОЗРК, к которому обратилась бабушка — чтобы иметь возможность по внутренней связи подсказывать Бернарду, что он должен делать далее. Эстер получила роль программиста ОЗРК, а Леон – психолога, и по ходу спектакля у Эстер планировался сольный танец, когда она «убирала лишние программы» у DEX’а.
Таким образом по времени спектакль должен был уложиться минут в сорок – и фоном на экране был бы танец двух крылатых ангелов.
***
Зять Иры позвонил Нине пятнадцатого февраля вечером:
— Вечер добрый! Можем прилететь завтра с утра… нам бы проводника, нас много…
Слушая его речь, Нина поняла только то, что он будет не один, и для съёмок танца двух киборгов ему нужен человек с правами управления на этих киборгов.
— …разумные-то они, может, и без прав управления станцуют, но человека бы надо. Сами сможете слетать? – закончил говорить оператор, и Нина пообещала, что человек будет. И сразу позвонила волхву, так как сама съёмку полетать не могла, но Велимысл всё равно должен был привезти на Домашний остров Клару и потому вполне мог поприсутствовать и помочь Irien’ам советом или защитить от любопытства оператора.
Волхву Нина полностью доверяла и потому не стала откладывать на потом выдачу предметов на выставку, посвященную Масленице.
Оператор явился на трёх флайерах — привёз на Домашний остров гору оборудования, костюмы и грим, звукорежиссера, программиста и двух помощников. На льду озера помощники оператора установили огромную – почти шесть на восемь метров — палатку с обогревом для съёмки.
— Мы сделаем лучше! – объяснял волхву оператор. — В спектакле будет голограмма, а не видео на экране. Видеоряд поставим, но другой… наш программист подберёт. Ставлю шесть камер по кругу, и седьмая камера на дроне. Потом сведём все изображения в голограмму. Будет намного круче! Два ангела могут танцевать вокруг умирающего DEX’а! И будут выглядеть реально ангелами! А программист потом и фон подставит, и свет подберёт. Сведение этой записи и съёмка спектакля для создания фильма за нами. Сделаем для ОЗРК и по знакомству бесплатно. Но… одно условие. Наши фамилии будут в программке спектакля и в титрах фильма. Реклама нам не помешает. А сейчас… кто играет умирающего DEX’а? Вокруг кого будут танцевать «ангелы»?
Велимысл сообщил это Нине и Светлане — и они втроем одобрили мысль оператора. Тем временем Ворон в белом балахоне, с белыми крыльями и с белыми волосами вошёл в палатку и начал репетировать. Через пару минут вошла Клара – вся в чёрном. Умирающего пришлось изображать Владу – других DEX’ов мужского пола в наличии не было – и Ворон слегка загримировал его под Бернарда, которому назначена эта роль на сцене.
Съёмка пятиминутного танца продолжалась почти три часа – оператор требовал повторять раз за разом и танцевать так, чтобы на все камеры попадали оба киборга. После этого палатка и оборудование было убрано, и гости улетели – сначала в офис ОЗРК для знакомства, потом в Янтарный.
***
Карина была в шоке от напора Светланы – но не препятствовала её действиям. В конце концов и спектакль, и фильм делу спасения киборгов только помогут. Светлана пропадала на репетициях то в ДШИ, то в музее, умудрилась арендовать зал в главном корпусе музея за треть стоимости, созванивалась то с оператором, то с композитором, то с костюмерами из театра в Янтарном – и почти не появлялась в офисе.
Спектакль назначили на двадцать второе февраля. Небольшой зал был полон, и даже пришлось ставить дополнительные стулья. Стоимость билета в пять галактов не отпугивала – не каждый день в музее проводится спектакль с пользу ОЗРК, да ещё поставленный заслуженной артисткой Федерации. На первом ряду сидели руководство музея, глава ОЗРК, глава фирмы «ИП Б. А. Комаров – ремонт киборгов любой сложности», а также глава голоканала, оператор и программист которого работали над созданием голограмм для спектакля.
Перед началом спектакля выступила Светлана Кирилловна с небольшой, минут на десять, выразительной речью:
— …когда-то я была против киборгов в театре, но случилось так, что пара танцовщиков, с которыми я репетировала, оказались киборгами. Уже позже, придя в ОЗРК, узнала, что киборги в балете танцуют не по своему желанию… их никто не спрашивает, хотят ли они танцевать и понимают ли они, что танцуют. И только когда сама столкнулась с киборгом, который боится танцевать, поняла это… — она сделала паузу, немного запутавшись в словах от волнения, и, глядя в зал, закончила речь словами о необходимости защиты киборгов, которые по сути своей дети малые.
Спектакль начался с короткой увертюры, во время которой на сцену выполз изображающий умирающего после боя DEX’а, и потому соответственно одетый и загримированный Бернард, а фоном была найденная где-то видеозапись военных действий – бегущие и стреляющие солдаты. DEX’у действительно поначалу стало страшно – а вдруг хозяйке не понравится, и она избавится от него? Но Златко по внутренней связи подсказывал ему нужные движения, к этому каналу связи добавились Эстер, Леон и Лариса, и вдруг Бернарду стало так спокойно – он не один, его не бросят и не прогонят, если что-то не получится — что он сосредоточился на роли. DEX прополз из левой кулисы до трети сцены, изобразил попытку встать, очень натурально упал лицом вниз, повернулся на бок лицом к зрителям и замер. Видеоряд изменился – теперь фоном было заснеженная гладь озера с виднеющимся вдали лесом.
Включилась голограмма – высокий белый и меньшего роста чёрный ангелы стали танцевать вокруг «умирающего», хор пел о том, какому ангелу достанется этот DEX, и видеоряд плавно переместился на окраину города так, словно это киборг переполз на другое место.
Фон изменился – теперь это была детская площадка с горками, а ангелы исчезли. И тут из правой кулисы чуть выдвинулись три школьницы в форме, по сценарию идущие из школы домой.
Девочки из танцевальной студии балеринами так и не стали, занимаясь лишь два раза в неделю, но очень старались, зная, что ведущий голоканал планеты ведёт съёмку спектакля, и их танцы увидят не только родственники и друзья, и потому очень старались всё делать правильно. Две пенсионерки гордились своей причастностью к великому делу спасения разумных существ – а после нескольких бесед с Кариной они начали сообщать в офис ОЗРК практически обо всех встреченных ими киборгах – и потому тоже очень старательно играли свои роли.
Когда по ходу действия девочки позвонили бабушке одной из них и ушли за кулисы, к лежащему DEX’у снова вернулись два ангела. Их танец был странной смесью танго и вальса, но при этом они почти не касались один другого и каждый тянул лежащего Бернарда в свою сторону. В свою очередь Бернард старательно копировал движения Влада, с которого была сделана наложенная на него голограмма. В конце концов Белый Ангел победил Чёрного – голограмма Чёрного Ангела медленно растаяла, а голограмма Белого Ангела возникла рядом со вставшим Бернардом. Хор пел: «Поверь в себя, поверь – ты спасён… иди туда, там новый дом…», под эту песню одна из двух появившихся «бабушек» протягивает Бернарду руку. DEX подаёт ей свою руку и под песню хора: «…теперь начнётся новый день, и новый свет и новый дом…» они идут к правой кулисе, где появилась табличка «Отделение ОЗРК г. Воронов».
Антракта не было – смена декораций прошла на видеоряде, и показывала интерьер городского офиса ОЗРК. Из мебели вынесли небольшой стол и три стула. За столом сидел Златко, рядом стоял Леон. Когда к столу подошла «бабушка» с DEX’ом, Златко встал и поздоровался с DEX’ом за руку, посадил его за стол и пригласил программиста. Эстер с самым задумчивым видом села перед Бернардом, раскрыла ноутбук и усиленно делала вид, что убирает из памяти DEX’а лишнее под пение хора: «Теперь ты без хозяина, теперь есть опекун…»
Затем Эстер вскочила, подняла Бернарда со стула – и закружила его в вальсе, причём кружилась в основном она сама. Златко пригласил на вальс «бабушку», а Леон – девочку.
На этом спектакль закончился. Сюжет простой, так как актёры не профессиональные, и сцена не театральная – но на удивление всем, кто её когда-то знал, Светлана Кирилловна была счастлива. Она, наконец, поняла, что разумные киборги могут быть хорошими актёрами и играть на сцене наравне с людьми. Она не просто так настояла, чтобы в программке спектакля были напечатаны имена киборгов и их опекунов – они вправе получить свою долю славы от удачной премьеры.
— Это и есть современный театр! – радостно сообщала она корреспонденту голоканала. — Когда на одной сцене разумные киборги и люди, балет и хор, танец и пение… я когда-то не понимала этого, а сейчас у нас родился прекрасный спектакль…
Тамара Елизаровна, смотревшая спектакль со второго ряда (идти жутко не хотелось, да и просто дорого, но раз все музейные пошли – и ей пришлось), только после окончания действия раскрыла файл с программкой. Среди имён людей и киборгов она обнаружила знакомую фамилию и перечитала снова: «В роли Белого Ангела – киборг линейки Irien по имени Ворон, опекун – Сомова Н.П.».
Ворон? Ворон-Ворон-Ворон… где-то она это слышала… Ворон. Irien’ов на свете много, но не каждый из них – с крыльями… Кроу! Ну да, это её киборг, которого она сама и продала этой Сомовой! Вот же… зараза! Теперь бы её фамилия могла бы быть в программке! И она бы получила плату за использование своего имущества в мероприятии! Тамара была абсолютно уверена, что Нина Сомова нехило заработает на этом киборге и в будущем, и решила, наконец, вернуть утраченную собственность. Но как? Вот об этом стоит подумать, как следует.
Надо… ещё раз посмотреть присланные резюме на должность заместителя директора – было там одно очень интересное… в характеристике было указано: «Не любит киборгов, особенно не любит Irien’ов…». То, что надо. Вот с этим и надо пойти к директору и сказать, что молодой и крайне амбициозный учёный подходит к этой должности лучше всего.
***
Весь сбор от спектакля после вычета платы за аренду зала был перечислен на счёт ОЗРК, а глава голоканала подписал с Кариной соглашение, по которому половина доходов от проката отснятого фильма пойдут также на счёт ОЗРК. Оба остались довольны – глава голоканала получил шанс снимать новый вид шоу (разумные киборги вместе с людьми на одной сцене), а Карина получила фактически рекламу своего офиса.
***
На следующий день Велимысл, наконец, нашёл время позвонить и предложить Нине провести игру «Что? Где? Когда?» с киборгами. Нина с удивлением спросила:
— Ты разбираешься в этой игре? Знаешь правила? Это очень сложно… конечно, просветители для школьников подобные игры проводят, и, наверно, есть какой-то инвентарь для этого… но это не настолько настоящая игра, как показывают по головидению. Там играют всерьёз и с хорошими призами… и вопросы очень трудные.
— Сложно, да. Но не невозможно, — ответил волхв. — Игра и для меня будет первой… в профессиональное общество игроков вступать не собираюсь… пока что. И правила чуть-чуть думаю изменить… ведь из киборгов команда будет… на блиц будет не три вопроса по двадцать секунд, например, а пять по двенадцать. Команда смешанная. Два DEX’а, два Irien’а и два Mary… пока игроков выбрал не всех, но Фрол и Фрида согласны. На днях объявлю сбор вопросов и в первый день масленичной недели игру проведём… ты не против? Твои же ребята.
— Ребята… да, мои… моя семья, если хочешь точнее. Хорошо, играть так играть. Возьму на работе пару дней в счёт отпуска и помогу, чем смогу… в музее игры проводятся для четвёртых и пятых классов, вопросы надо придумывать соответственно этому возрасту… примерно. Прилетим всем ОЗРК, ищи место, где будет проведена игра.
На этом и договорились. В тот же день Велимысл полетел в Песоцкую школу и объявил учащимся и их киборгам о проведении игры и призах, и что нужно придумать вопросы, которые команда будет отгадывать.
— Я не умею драться, Бэт…
Она сама ему это сказала, еще тогда, при почти что первой встрече, когда он предложил стать ее хозяином. Поначалу она вообще ничего говорить не хотела, но продемонстрированный кубик тсенки не произвел ожидаемого впечатления. Вот и пришлось объяснять. А он только смеялся и качал головой, сожалея не о том, что она оказалась тсенкой, а лишь о том, что сам он не знал этого заранее, до начала уличных соревнований, и не смог сделать нужную ставку. Начинающие – они же убивают пачками, так было всегда, надо же с чего-то начинать? Знай он заранее, что Стась – тсенка…
***
-…В атаку не лезь, пусть сам нарываться начнет, и помни — он левша. А шея слабая. Попытайся сама поймать, если справа подставится…
— Да помню я, помню…
Свисток. Пружинящий мат под ногами, шипение рассекаемого воздуха. Левша он там или не левша — это кто его там знает, а вот ноги у мальчика — о-го-го!
Опасные ноги…
Первая минута. Вторая… Глухая защита, шаг вперед, шаг вправо — и все. Блок, нырок под удар, разворот от другого.
Перерыв тридцать секунд. Время для желающих сделать дополнительные ставки. И как только они успевают – эти несчастные секунды пролетают одним коротким вдохом…
Блок. Разворот. Нырок. Шаг влево. Шаг вправо. Словно парный балет. Без музыки, на цыпочках. Третья минута. Четвертая. Пятая…
Двенадцать раз она пыталась пробить его защиту. В среднем – каждые двадцать-тридцать секунд, вложив в атаку все, что только могла, все, чему учили в корпусе Амазонок и в чем последнюю неделю натаскивал ее Бэт — беспрерывно, даже во время сна. Красиво, грамотно — и безрезультатно. Подловить и дожать удалось лишь на седьмой минуте, шея у мальчика действительно оказалась слабой.
Бэт не стал ругаться и говорить: «Ведь я же тебя предупреждал!», умный он. Хмыкнул только: «Не пережми». Быстро размял затвердевшие икры, прошелся по плечам.
— Черт, этой не знаю, будь начеку…
Пятая? Или нет – уже шестая… Явная дилетантка, непонятно даже, как она добралась до финала, пусть даже и среди не-центровых.
Стась справилась с ней за минуту и две секунды, да и то только потому, что первые пятьдесят девять секунд прощупывала на дальней дистанции, всерьез ожидая подвоха.
— Заставь его побегать. У него дыхалка слабая. Займи центр и погоняй по кругу на дальней, ясно?
— Да ясно, ясно…
Яркий свет. Боль в сведенных пальцах. Почему-то — только в пальцах.
И — сквозь нарастающий звон в ушах:
— Этот — вообще не соперник, он после травмы. Сделай ложный выпад ниже пояса — он их боится до судорог. Ясно?
— Да ясно, ясно…
Свист. Онемевшее плечо. Парень, встающий и снова падающий на колени, запутавшись в собственных ногах.
Восьмой?
Девятый?
Фрагменты… Свист. Звон в ушах.
Звон — это после того, длинного, задел-таки по уху, еще чуть — и в висок было бы. По касательной, правда, только кожу свезло, но никаких сотрясений быть не может, не ври, Зоя, ты отлично знаешь, что поташнивает нас по совсем другой причине…
— Все, хватит!
Махровый халат с капюшоном, огромный, как плащ-палатка, обрушивался на плечи всегда неожиданно. Только-только сумеешь войти в ритм, настроиться на длинную дистанцию, и сразу — бац!
Первое время Стась пыталась сопротивляться. Но быстро обнаружила, что длинные рукава халата при желании легко превращают его в смирительную рубашку.
— Два пропущенных в колено, один в бедро, шесть в корпус и один в голову. По-моему — вполне достаточно.
— В голову по касательной, а это не считается!
— Видел я, по какой касательной…
Бэт голоса не повышал, однако спорить с ним желание пропадало. К тому же, если посмотреть с другой точки зрения… Вот, например, переработает она, увлечется, зазевается – и сломает что-нибудь серьезное, для восстановления чего реакамере потребуются сутки. Или даже двое суток. Для Стась это будет просто двумя сутками неприятных ощущений, а для Бэта и его команды – финансовой катастрофой. Они же все только на нее и рассчитывают, вон сколько сил и средств вбухали, один супер-тренажер «хорст» чего стоит, да и реакамера та же. И если сейчас Стась повредит себе что-нибудь серьезное — это будет с ее стороны просто черной неблагодарностью.
Пожалуй, что даже подлостью это будет…
Она вытерла предложенным полотенцем лицо, покосилась виновато. Вздохнула.
— Извини…
Он, похоже, разозлился.
Это не было чем-то необычным – настроение у него менялось стремительно и непредсказуемо. Во всяком случае, она уже давно перестала даже пытаться понять, что именно может его развеселить, а что огорчает – все равно не угадаешь. Хотя некоторые закономерности прослеживались – он, например, всегда злился после окончания боев, и она никогда не могла понять причины. Потому что злился он вне зависимости от результатов самих боев. И даже от результатов тотализатора.
Нет, он при этом не ругался, не рычал на нее или других, не топал ногами. Наоборот. Он становился очень-очень вежливым, говорил медленно и тихо, почти ласково, и беседу при этом мог поддерживать вполне осмысленную, так что первое время она даже не понимала, что это он так злится. Пока случайно не заглянула во время одной из таких бесед в его глаза. И не замолчала на полуслове, задохнувшись…
— Пошли, погреемся. Заминку сегодня я тебе сам сделаю, так будет надежнее.
Она ничего не ответила, боясь неверным словом разозлить его еще больше. Осторожно кивнула.
Это хорошо. Массаж на него всегда действовал успокаивающе, еще одна странная закономерность, пока что не имевшая исключений. Он никому не доверял, собственноручно расстилая Стась на теплом камне и выжимая крепкими пальцами из ее тела воспоминания о ринге до самой последней капли. Конспирация. Может, он потому и с командой ей не давал сдружиться – мало ли что они могут заметить и кому рассказать?
Немного позже, проваливаясь в горячую, пахнущую распаренным деревом темноту, Стась уже могла рискнуть привычной шуткой:
— Ты — чудовище…
А он смеялся. Нормально вполне смеялся. Почти довольно.
И глаза у него были нормальные.
Значит, все снова в порядке и можно расслабиться…
Он был человеком страсти, я знаю. Чего бы ни касался, всё превращал в исступление. Только увлечения его обуревали какие-то рассудочные: докопаться, понять, свести мир к бабочке на булавке… Если бы он любил других женщин, я бы обиделась и перестала добиваться его теплоты. Но он демонстрировал равнодушие к ним, и я, вопреки логике, надеялась на ответную ласку.
Сколько лет существовала я экспонатом его коллекции, посчитанным, описанным и помещенным в ячейку! Разве можно ощущать радость, будучи запертой в любовном одиночестве, как в вакууме? Ему казалось, он сделал меня счастливой, потому что мы живём вместе и у нас растут дети. А я задыхалась в нашей бесчувственной близости, засыхала не политым цветком, истончалась до призрака…
После его смерти дочь нашла в бумагах отца заметки. Наверное, Вадим пытался писать рассказ, а получилось, как всегда, перечисление признаков исследуемого объекта. Герой его лишен имени, словно автор ведёт речь о пронумерованном предмете из экспозиции провинциального музея. Почему муж сделал его анонимом? Намек на недостаток в герое личности? Уверенность, что имя — это мелочь, не имеющая значения? Вадим никогда не объяснял своих побуждений — думай, как хочешь, только не обременяй своими домыслами.
Иногда мне кажется, будто он мечтал остаться безымянным и в моей памяти.
Осознавал ли он, препарируя себя перед читателем, что я буду первой и, возможно, единственной его поклонницей?
Рубль был вытертый многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Полно, что вы. Разве драгоценные металлы, пусть и не палладиевой группы, могли заставить его думать о чём-то ином, кроме спортивных наград, которые умозрительно выглядели невероятно далёкими, незаслуженно невостребованными. А его серебро, серебро рубля, казалось не таким, как прочий «лабораторный аргентум» из разряда сокровенных металлов нашей несравненной молодости.
Впрочем, стоит ли вспоминать ту злополучную травму, после которой жизнь представилась жутко неприятной штукой, и продолжалось это никак не меньше полугода? А серебро наградного пьедестального блеска досталось кому-то другому. «У меня же есть своё серебро, — рассудил он, — просто Всевышний уравнивает шансы, раздавая награды неимущим».
Сколько он себя помнил, столько у него был этот рубль. Серебряный, екатерининский, отчеканенный в 1782-ом году. Так-так, чем же знаменита дата сия в истории Отечества? В Петербурге на улицах число фонарей достигло трёх с половиной тысяч. Что ещё? Общество масонов приняло на своё иждивение двадцать студиозов-гуманитариев. 4 июля светлейший князь Потёмкин, уже Таврический, был запримечен в числе прочих приглашённых к императорскому столу на званом обеде в честь присоединения Крыма к России. А в августе случилось ещё одно важное событие… Столетие вступления на российский престол Петра I было ознаменовано в Петербурге открытием памятника царю работы скульптора Этьена-Мориса Фальконе. Хм… Вам мало? Наверное, был знаменит тот год ещё чем-то. Например, невиданным урожаем лещины где-нибудь в Тамбовской губернии… или, скажем волнениями беспокойных башкирских батыров, не желающих нести государеву службу.
А, впрочем, какое сейчас это имеет значение… Двадцать первый век на дворе.
Как всегда! Держит в памяти множество ненужных событий. Живёт в них. Бесконечно мусолит рассуждения об абстрактных ценностях. Но то, что серебряный рубль принадлежал нам обоим, ему невдомек. Что я имела и имею права, хоть и не предъявляю, — не приходит в его седую голову. Где его воспоминания обо мне, о нашем? Я двадцать три года делила постель с мужчиной, а он не заметил моего присутствия…
Когда я впервые увидела Вадима, он вертел серебряный рубль между пальцами правой руки. Монета скользила, точно живая, — нырнет под фалангу и тут же вынырнет, забавно поблескивая. Мне представилось: это плоский круглый выдрёныш, побывавший под катком и выживший, заигрывает со мной. Не могла оторвать глаз и, сама не поняв как, приблизилась к незнакомцу.
— Любезная фрейлейн, вам нравятся фокусы? — спросил он с улыбкой. — И не зовут ли вас, по стечению обстоятельств, Екатериной?
— Катей… — удивленно согласилась я.
— Вот так сюрприз! — он перестал вертеть монету и нахмурился. — Вы верите в знаки?
Я ничего не ответила — не поняла вопроса. Рассматривала костыль, прислоненный к дворовой ярко-зелёной скамье, и пыльный, в разводах гипс — как смешно контрастирует с ним подвязанная веревкой аспидного цвета галоша.
— Похоже, судьба благосклонна к вам, — церемонно произнес он, протянул серебряный рубль и продолжил обычным тоном. — Возьми — станешь Екатериной Великой.
— Не хочу быть великой, — спрятала руки за спину и сделала шаг назад. — В великих Екатерин не влюбляются…
— Ну, ты и скромняга! — засмеялся Вадим, опустил монету в нагрудный карман и потянулся за костылем. — Да, ты правильно показываешь глазами: пока я травмированный спортсмен, но потом… — голос его стал напевным, как у сказителя. — Останешься до совершеннолетия тихоней, получишь подарок: звезду с неба в обертке из перистых облаков!
— Мне мама не позволит звезду дома держать, — на полном серьёзе испугалась я. — Она большая и горячая — испортит мебель…
Мне было двенадцать, ему четырнадцать. С невеликого пригорка моего возраста он виделся взрослым и ответственным — я ему бесповоротно поверила. Сама удивляюсь своей глупости! Понимала, что больше его не увижу, но позволила себе фантазировать без оглядки. А он возьми через пять лет и возникни вновь в моей жизни…
Ловушка-фантом захлопнулась. Серебряный рубль нас соединил.
И всё-таки, как к нему попала эта монета? Очень любопытно. Попробуй, вспомни…
И он попробовал…
Наверное, ему пожаловал эту монету соседский соплюн Вовка в обмен на защиту от таких же, как он сам, небольших, но крайне коварных пацанов детсадовского возраста — подготовительная группа, Советский Союз. Да. Скорее всего, именно так и было.
Рубль не мог не понравиться. Он не просто очаровывал или, иначе говоря, приводил в неистовство своей древней родословной. Монета будто перевернула всю его жизнь, до того момента не имеющую, по большому счёту, никакой иной ценности, кроме невзрачного номинала среднего школьного возраста.
А тут вдруг! Он, которому уже почти тринадцать и который в курсе дела, как себя вести, чтобы дядя Жора из соседнего подъезда не докапывался, на каком берегу Иордана родилась большая часть твоих родственников…
Дядя Жора… Папа звал его Егорием, небожьим человеком. Сей странный до невероятности представитель класса люмпенов со стажем. Этакий неаккуратно побритый халдей и сатрап по складу характера, состоящий на прикорме у органов слуха и зрения «нашей родной партии», от которого, казалось, нет никакого избавления, кроме тихой затрапезной почтительности…
И вот…
Прошло время, и никому не интересны твои вторичные религиозные признаки, которые в конечном итоге являются вовсе и не религиозными… Обычные приметы социалистических атавизмов. Как? Вам незнакомы подобные термины? Не стану делать удивлённое лицо, хотя очень хочется. Мы — это мы, и никто не в силах убедить меня в обратном… Казалось, не слишком веская сентенция. И что с того?
Его интересовали сатрапы, органы, религиозные признаки и прочая чепуха, но не девочка, которой он обещал подарить чудо. А я со дня знакомства думала о нем по любому поводу — отвлекая себя от обид, забавляясь в минуты отдыха, мечтая перед сном о том, как повзрослею. Вадим стал для меня чем-то вроде сказочного ключа от волшебной дверцы. С мелодичным звуком провернется в скважине ключ, щелкнет замок — и мир предстанет в совершенно ином обличье…
Не то, чтобы мне нравились глаза или голос Вадима и я в него втюрилась. Честно говоря, через месяц уже не помнила его лица. Не забылись только костыль и смешная аспидного цвета галоша, пьедесталом поддерживающая гипсовую ногу. Они были такими необычными, — точно скипетр короля, акцентировали избранность своего хозяина, его принадлежность к исключительному и неведомому. Парень с монетой-выдрёнышем, резвящимся между фалангами пальцев, казался мне особой более царственной, чем сам король, его величество. Анемичному подростку Вадим представлялся ангелом будущего, обещанием праздника, который прежде обходил меня стороной.
Родителям не до меня. Мама — медсестра, отец — военный. Существование на чемоданах, в мелькании городов, домов, равнодушных чужих лиц. И вдруг это неожиданное: «На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!»
И дал обещание не кто-нибудь — почти взрослый Вадим, встреченный в бабушкином раю: разве может не быть раем уголок Вселенной, где тебя всегда ждут и всегда тебе рады? Где из года в год ничего не меняется и не страшно ждать наступления завтрашнего дня?..
Бабушка сидит на скамеечке, довязывая свитер. Дедушка возится с деревцем, бывшим саженцем, купленным на собственные деньги для украшения общей дворовой территории. Я в ожидании не скорого совершеннолетия прыгаю через скакалку, задрав к небу голову, — любуюсь вязью рассеянных по бело-голубым просторам перистых облаков. Ни в одном другом городе я не видела такого высокого неба…
Как больно, что Вадим тогда шутил и запамятовал свое обещание, а я была серьезна и до сих пор его помню… То самое, о звезде…
Серебряный рубль. Много ли в нём соединилось такого, от чего хотелось бы жить лет до ста, не обращая внимания на дежурные недомогания и хронический гастрит?
Его нет давно, отменного ощущения детства, от которого свежесть взгляда радует твоё существо до самых затаённых глубин, где по показаниям философски настроенных теологов ютится бессмертная душа.
Нет его давно, ощущения беспричинного и бессистемного счастья «за бесплатно». Осталось лишь послевкусие. Этот странный, еле уловимый признак того, что неправильно живёшь… сейчас. А тогда жил правильно? Если верить воспоминаниям — да. Боже, благослови воспоминания вчерашнего дня… тоже.
Нет, правда, стабильно же, вроде, всё. И добился этого сам: что называется — именно собственным трудом. Именно твоими усилиями, твоё всё. Без вопросов твоё, так ведь — нет. Что-то гложет, не даёт уснуть. Или даёт, но не тебе. И не твоим безумным друзьям, которым «всегда больше всех надо». Точно ты частичка единого европейского или иного механизма… а они — те, кто станут тебе пенять относительно твоих же странных преференций, они — эти тени сомнений, коих всегда найдётся в избытке на твою облысевшую головушку.
Серебряный рубль с профилем Екатерины Великой позвал в детство чувством нереального ощущения близкого счастья…
А ты? Кто же ты, в конце-то концов? Тебе вовсе не так грустно, ты совсем не потерян для нового мироустройства. Ты — это тот самый ты, который давно уже устал быть человеком общества презрения, кому нельзя стать новым индивидом в силу изрядной изношенности ходовой части и механизмов поворота «подслеповатой башни»…
Ушла, отзвенела молодость, и нет причин поминать трагическое. Ты удовлетворён, старый?
«Старый» — именно так мы звали друг друга тогда, и ещё «крендель», «лопух» или «кошелёк», а однокурсницы — поголовно «кошёлки» (кроме той, единственной)! Да мало ли как ещё…
Вопреки нежеланию, — уж очень тяжело продираться сквозь текст в прошлое, — просматриваю заметки дальше. Почерк неровный: то мелкий, то покрупнее, острия букв торчат, как иголки из головы мягкотелого Страшилы, — обожаемого дочерью пугала. Такой была и его речь: формулировки задиристые, а смысл округлый.
Подруги считали мужа занудой и за спиной перешептывались, жалели, а мне было приятно следовать кругами его мыслей. Как тогда, с выдрёнышем… Будто в голове его ныряет и выныривает серебряная монета, и меня тянет, тянет погрузиться в таинство мелькания смыслов. Только говорил он всегда сам с собой — я была наблюдателем, а не участником его размышлений. Так сложилось с самого начала. Кто виноват?
Когда мы столкнулись в институте — я по-цыплячьи желторотая первокурсница, Вадим на третьем, — он меня не узнал. Равнодушно скользнул взглядом и отвернулся. С болью в сердце я наблюдала: неприкрыто влюблен в зазнайку, которая делает вид, будто он ей нравится, но, чую я, ищет другого. Сидят на подоконнике, взявшись за руки, и я прохожу мимо, намеренно беззаботно болтая с Веркой. Ощущаю нутром, как зазнайка красива и как он увлечен её русалочьими повадками, а себя чувствую побирушкой в поисках любовного подаяния…
«Ну что в нем хорошего? — убеждаю себя. — Худой, длинный. Глядит странно. Двигается неуклюже. Не от мира сего. Витает неизвестно где, принимает тебя за кого-то другого. И даже серебряной монеты больше в руке не вертит…»
А в ушах, вопреки собственным доводам: «На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!»
Совершеннолетие, о котором Вадим не помнит, через три месяца. Он в конспектах, диспутах, чувствах… не ко мне…
В тот день я проснулась за целую стражу до рассвета от сигнала
звонилки. Разбудила меня рыжая рабыня, старая знакомая и верная подруга. Новости, которые она рассказала, удивили и встревожили. В Столице полно солдат девятого легиона, они отбирают звонилки. У хозяина рыжей тоже отобрали. Но о той звонилке, которую я лично подарила рабыне, солдаты не
знали. О ней вообще никто не знал, ее не было ни в одном списке.
Я тут же разбудила Линду и начала обзванивать знакомых во Дворце. Мало кто отозвался. По всему Дворцу шли бои между стражниками, ротой охраны и бунтарями из девятого легиона. Но бунтарей было как песка в пустыне, а стражников мало.
Через полстражи от Линды узнала, что она в последний момент успела спасти Владыку и увезла на летающей машине в тайную резиденцию. Но и Владыка, и она ранены. Дворец захвачен, рота охраны и все телохранители Владыки пали в бою. Тут же распорядилась отправить на тайную резиденцию лекарку и охрану для Владыки. Вскоре лекарка сообщила, что раны серьезны, ее знаний и опыта недостаточно. Срочно нужен дворцовый лекарь.
Легко сказать. Во Дворце семь или восемь сотен бунтарей, и где-то нужно разыскать лекаря. Передала лекарке, что пойду за лекарем ночью.
Хорошо, что так решила. Половина бунтарей к обеду на рысях ушла куда-то в пустыню.
Стемнело. Я взяла летающую машину иноземцев черного цвета и полетела за лекарем. Посадила машину на крышу Дворца. Двенадцать часовых охраняли крышу, но их я тревожить не стала. Торопилась. Тихо спустилась на чердак. Покои лекаря размещались на третьем этаже. Но там было полно бунтарей.
Даже в комнате лекаря спал кто-то из них. Солдафон! На кровати лекаря, поверх одеяла, прямо в грязных сапогах. Самого лекаря нет, рабыни его тоже нет.
Найти лекаря удалось только в подвале, в дровяной секции, куда согнали и заперли половину слуг и много-много рабынь. Дверь заперли, но никто ее не охранял. Тихо вывела лекаря из подвала, и очередной раз порадовалась порядку во Дворце. Петли всех дверей смазаны, ни одна не скрипнула. Запирать дверь на засов не стала.
Летающая машина иноземцев чем-то похожа на сарфаха. Может нести двух всадников. Если седоки не очень тяжелые, может поднять троих. Но не больше. Хорошо было бы взять рабыню лекаря. Она опытная сиделка, и помогает лекарю в операциях. Но лекарь худощавый, а вот его рабыня — совсем наоборот. Не поднимет троих машина. Третьим можно взять кого-то
другого из самых верных слуг Владыки. И передо мной стоит сложная задача — провести лекаря на крышу и не нашуметь при этом.
Справилась. И Кррину, доверенную рабыню Владыки разыскала. Но — мертвую, с перерезанным горлом. Бунтари бросили ее тело в каморке под лестницей. Я хорошо знала эту скромную серую девушку. Во мне закипела злость. Повела лекаря по коридорам в открытую. Если кто остановит — всех убью!
Никто не остановил. Повезло бунтарям. Посадила лекаря на летающую машину позади себя и повезла на тайную резиденцию.
В ту же ночь посетила Дворец еще раз. Теперь уже — с помощниками. Владыка приказал разыскать и вывести из Дворца нескольких военных начальников, разведать, как обстоят дела в школе гвардии, послал курьеров в восьмой и десятый легионы и дал еще несколько мелких поручений. Разрешил не жалеть бунтарей, и выразил мысль, что будет даже неплохо, если ночные
тени порезвятся во Дворце. Но запретил убивать ВСЕХ офицеров бунтарей.
Оставшись без руководства, бунтари превратились бы в мародеров, разграбили и опоганили бы весь Дворец. Этот запрет огорчил меня. Думала, так можно покончить с бунтом в один день. Но воля Владыки священна.
Курьерами занялась Миу. Передала им свитки с волей Владыки,
объяснила, куда лететь, что передать на словах. А мы, тем временем, все обсудили и спланировали.
Начали с зачистки постов на крыше Дворца. Потом убрали часовых вокруг бочек с водой. Воду в двух бочках разбавили вином иноземцев. Вино это очень крепкое, пьется легко и имеет приятный вкус. Действует не сразу, но убойно. В две оставшиеся бочки рыжая рабыня Миу вылила много-много лекарства иноземцев. Все, что было — все и вылила, до капли! Лекарство это
применяют при отравлениях, когда нужно прочистить желудок. Оно вызывает сильнейшую рвоту. Таким образом, мы обезопасили тылы, если придется задержаться во Дворце на сутки. Я немного побранила Миу и ее помощника за пятна крови на земле в том месте, где они сняли часовых.
Провели разведку во Дворце. На втором этаже в гостевых комнатах опознали двух глав кланов, организовавших мятеж. Эти бунтари умерли во сне, тихо и безболезненно. Повезло негодяям, что нам шуметь нельзя.
Закончив разведку, мы провели короткое совещание на чердаке. Воины, которых нужно вывести из Дворца, заперты в казематах, расположенных под левым крылом. Вывести их взялась Миу, рыжая рабыня Владыки иноземцев. Она выросла во Дворце, и лучше всех знала все проходы и переходы. Ее помощник,
рыжий воин, остался охранять чердак и летающие машины.
Я поговорила с руководителями школы Гвардии, передала им приказ Владыки — беречь ребят, по возможности, не вступать в бои, ждать подхода легионов. Бунтари тоже решили не воевать с курсантами школы. Обнесли школу высокой железной оградой, выставили посты — и на этом успокоились. Берегли курсантов для нового Владыки.
Миу со своей задачей справилась…
Основные ограничения в информации рекомендовано проводить до 12 лет. Почему так? Период от 0 до 12 считается периодом детства и имеет свои психологические характеристики. Ребёнок в этом возрасте не умеет отличать хорошее от плохого, он верит всему, что ему говорит (делает, показывает) взрослый.
По степени воздействия на детей соревнуются двое: родители и информационные продукты. Авторитет первых лежит в сфере подсознания — ребенок запрограммирован на то, чтобы верить родителю, так как без него ему не прожить. Вторых — в области эмоций.
Обладая маленьким жизненным опытом, но подвижным воображением, ребёнок хватается за любую возможность пополнить свой эмоциональный запас. То, что написано в книге (показано в фильме), он в этом возрасте принимает за жизнь.
Создавая текст рейтинга G, вы гарантируете, что в нём не будет ничего, что может навредить ребёнку (например, сильно напугать) или смутить его (перемешать понятия о том, что в нашем обществе является хорошим, а что плохим).
В продуктах рейтинга G:
1) Отсутствуют обнажение, сексуальные сцены и сцены приема наркотиков (курения, потребления алкоголя).
Слова следует понимать буквально. Отсутствует сцена обнажения, это не значит, что герой не может быть голым:
«На другом стуле помещался тоже завитой, но совершенно голый, белокурый и худощавый мальчик лет восьми. Он не успел ещё простыть после представления; на тоненьких его членах и впадине посреди груди местами виднелся ещё лоск от испарины; голубая ленточка, перевязывавшая ему лоб и державшая его волосы, была совершенно мокрая; большие влажные пятна пота покрывали трико, лежавшее у него на коленях. Мальчик сидел неподвижно, робко, точно наказанный или ожидающий наказания.»
Д. В. Григорович «Гуттаперчевый мальчик».
Отсутствие сексуальных сцен также не означает, что не могут быть упомянуты отношения между полами:
«Одной из фрейлин пришлось надеть деревянные башмаки и пойти на задний двор.
— Что возьмёшь за горшочек? — спросила она.
— Десять принцессиных поцелуев! — отвечал свинопас.
— Как можно! — сказала фрейлина.
— А дешевле нельзя! — отвечал свинопас.»
Г. Х. Андерсен «Свинопас».
Упоминание курения:
«Он сунул воробья за пазуху рваной бабьей кацавейки и, протягивая Яшке недокуренную цигарку, предложил:
— На, докури.
Машинально Яшка взял окурок и, не зная, куда его девать, спросил несмело:
— А козла ты зачем съел?»
А. П. Гайдар «На графских развалинах».
Мальчишка-беспризорник предлагает Яшке (главному герою) закурить. Яшка так и не закурил, бросил окурок.
2) Могут употребляться выражения, выходящие за рамки вежливой беседы, но только те, что встречаются в повседневной речи.
«Я сказал: «Вы дура, тётя Тамара! Чтоб вы лопнули! И вообще вон из моего дома. Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было». Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял.»
В. Ю. Драгунский «Денискины рассказы».
3) Возможны эпизодические, обусловленные жанром, ненатуралистические (т. е. без физиологических подробностей) описания:
— заболеваний человека (за исключением тяжёлых) или их последствий в форме, не унижающей человеческого достоинства.
«Состояние её ухудшалось с каждой неделей, и болезнь, назревавшая в ней в течение нескольких лет, вдруг разразилась с необычайной силой. В то время при исследовании и лечении грудных болезней уже начинали руководствоваться полезными советами Лаэнека. Однако, врач, осмотревший Фантину, безнадёжно покачал головой.
— Она обречена.»
В. Гюго «Козетта».
— несчастного случая, аварии, катастрофы либо ненасильственной смерти без описания последствий, которые могут вызвать страх.
«Ударившись о землю, шар, как мячик, подскочил кверху, описал в воздухе огромную дугу и снова опустился вниз. Корзину снова ударило о землю и поволокло. Шар налетел на что-то твёрдое и лопнул с оглушительным треском. Бульку перевернуло в воздухе, и он с отчаянным визгом побежал в сторону. Незнайка вывалился из корзины и остался неподвижно лежать на земле.»
Н. Н. Носов «Приключения Незнайки и его друзей».
— физического и психического насилия (за исключением сексуального) при условии торжества добра над злом, выражения сострадания к жертве насилия или осуждения самого насилия.
«Петя зарыдал и бросился к Эдвардсу, выходившему в эту минуту из уборной.
Беккер, раздражённый окончательно тем, что вокруг послышалась брань, одним движеньем оттолкнул Петю от Эдвардса и дал ему с размаху пощечину.
— Schwein! Швынья!.. тьфу!.. — сказал Эдвардс, отплевываясь с негодованием.
Но что уж дальше рассказывать!
Несмотря на лёгкость и гибкость, Петя был, как мы сказали выше, не столько гуттаперчевым, сколько несчастным мальчиком.»
Д. В. Григорович «Гуттаперчевый мальчик».
— антиобщественные или преступные действия при условии, что они осуждаются.
«Чиполлино призадумался.
— Значит, попасть в тюрьму — это большая честь? — спросил он.
— Выходит, что так. Тюрьмы построены для тех, кто ворует и убивает, но у принца Лимона всё наоборот: воры и убийцы у него во дворце, а в тюрьме сидят честные граждане.
— Я тоже хочу быть честным гражданином, — заявил Чиполлино, — но только в тюрьму попадать не желаю. Потерпи немного, я вернусь сюда и всех вас освобожу!»
Дж. Родари «Приключения Чиполлино».
Этот пример иллюстрирует, как в условиях ситуации шиворот-навыворот (честные люди в тюрьме, а воры во дворце) автор показывает, что это неправильно. Чиполлино не хочет в тюрьму даже при условии честности.
Интересная у нас получилась ситуация — преподаватели из академии демиургов попросились к нам. Мотивировали это тем, что у них якобы мало студентов, а у нас не хватает преподов, так давайте объединим усилия и будем учить детишек доброму и вечному. Инициатива была воспринята с подозрением, поскольку мы все прекрасно знали порядки в той самой академии.
И прекрасно знали, как ученики относятся друг к другу, чморят слабейших или бедных, унижают тех, кто не соответствует каким-то их нормам, делают первокурсников фактически слугами старшекурсников. А уж как это все покрывают преподаватели… а некоторые и сами не против воспользоваться услугами какого-нибудь зеленого студента или студентки. Я уж молчу о побоях, всяких нелицеприятных унизительных ситуациях и изнасилованиях. Там такое цвело и пахло, и мы очень сильно не хотели, чтобы это все дерьмо появилось и у нас. Зачем вообще Академию себе строили? Чтобы учить молодняк безо всяких гадостей. Чтобы они были свободны, чтобы умели защитить себя и своих друзей, семью, родных.
А теперь это все лезет к нам, да еще и с легкой руки нового директора академии демиургов — после смерти Дагона кресло опустело, а Син наотрез отказался совмещать две должности. Да и самих демиургов нехило бомбило от одного вида хаосита в Совете, представляю, как бы они взбесились от хаосита, заведующего обучением их детей!
Шеврин взялся объяснять жаждущим преподавать правила нашей Академии. Что покрывать насилие и рабский труд никто не собирается. Что им грозит вылет за побои, унижение, дискредитацию ученика или студента, если таковое будет замечено. Что если уж они притащат к нам остатки своих студентов, то те будут вынуждены тоже жить по нашим правилам, и в случае неповиновения рискуют вылететь вон. Тем более, что в Академии учатся не только демиурги, но и драконы, и синериане, и эсперы самых разных рас, в том числе люди, хаоситы из Золана, несколько аали, есть даже енот-эспер. Так что расизм там не приветствуется вовсе. И бороться с ним мы будем решительно и конкретно.
Тем более, что есть еще одна загвоздка. Если демиург одарен в большинстве своем разносторонне, то эспер имеет одну, реже две конкретные способности, которые оттачивает до совершенства. И если недоученный демиург полезет к недоученному эсперу или синерианину, то за результат никто не поручится. Испуганный эспер или синерианин может такого колдануть, что выгребать будут все преподаватели Академии во главе с Вороном. Да и никто не поручится, что инициатор конфликта выживет. Дракон же просто скатает демиурга в мягкий теплый коврик и доставит в кабинет директора. Вот оно им надо, разводить конфликты на ровном месте?
В то, что новоприбывшие сразу полезут на рожон, я практически уверена. Пословицу про чужой монастырь демиурги не знают, особенно сильные, богатые, избалованные и привыкшие всех окружающих слабее их считать личными игрушками. У нас такой номер не пройдет, что уже было доказано на практике в ходе некоторых стычек в междумирье и на экскурсиях среди наших и чужих студентов. Эсперы вполне способны победить демиурга, если будут действовать быстро и неожиданно. И эта тактика работает, потому что если эсперу достаточно захотеть (как и синерианину), то демиургу нужно вспомнить формулы, заклинания, вектора и кучу всяких приблуд, которые любого другого введут в глубокое уныние. Вот и получается, что пока демиург вспоминает подходящее заклинание и делает мысленные подсчеты, эспер уже закапывает его под землю.
В результате было решено принять к нам преподавателей (их действительно не хватает, поскольку студенты прибывают каждый день) и часть студентов первых трех курсов, как самых незашоренных. Более старших уже смысла нет переучивать и переделывать, они все равно будут вести себя как сволочи.
Самая тяжкая революция — это революция в голове. Тысячелетия и миллионолетия наслоения мозгового дерьма за месяц до начала занятий не смыть, не вытащить из закостенелых голов старожилов-демиургов. Невозможно просто взять и перевоспитать насильников, моральных уродов и скрытых маньяков. Лучше начинать с молодняка и воспитывать их всех вместе, прививая им терпимость, умение постоять за себя и нормальное отношение друг к другу не зависимо от пола, расы и вида учеников. Я очень надеюсь, что, как и в ситуации с синерианами, мы сможем воспитать адекватных демиургов.