Рвануло совсем рядом. По ушам ударило мягкой лапой, земля под ногами взбрыкнула – и в следующий миг Яма понял, что стоит на четвереньках и глотает воздух ртом. Словно ребёнок или вообще рыба какая. Гнев вздёрнул на ноги не хуже оплеухи сержанта, штурмовая винтовка сама прыгнула в руки, а тут и мишень подвернулась. И не какая-нибудь там разведывательная блоха, а целый носорог! Выскочил из боковой расщелины и в основную шахту нацелился, прёт по прямой аккурат на позицию так называемых союзников. Знатная добыча. Мужская.
Грех отдавать чужакам.
Яма оскалился и вломил из подствольника точнёхонько под узловое сочленение третьей пары ног, как учили – там хитин тоньше всего. А потом и второй, в то же место. И третьей – туда же. Не удержался. Отличная они штукенция, эти лятивные гранаты! Ещё полгода назад носороги считались жуткими монстрами, трудноуязвимыми и достойными восхищения. Ломились сквозь шахты, рушили постройки, давили охранников в кровавую кашу – попробуй, останови. Яма пробовал, знает. А теперь чуть ли не с одной гранаты завалить можно, если попасть удачно. Правда, тройной заряд разметал клешнястую тварь по окрестным скалам мелкими ошмётками, и вряд ли в этом фарше найдётся хотя бы один приличный трофей. Но Яма по этому поводу не особо переживает – свой кусок лобового панциря с тремя очень даже достойными рогами он добыл ещё сопливым новобранцем, сразу после учебки, и давно уже загнал какому-то любителю экзотики из Припортального. Неплохо так загнал – всей ротой потом нажрались, как бородавочники. И повеселились от души. Особенно когда в кабак завалились коксановцы – нагло так завалились, словно к себе домой! Словно и не знают, что Ленинград – это территория Бреста. Словно так и надо… А потом на вопли и прочий шум ещё и патруль пригрёб. Короче, славно тогда повеселились, было что вспомнить две недели карцера и нарядов.
Карцер – это Яма понимал. Всё должно быть по правилам. И две недели работы на ремонте разрушенного в пылу веселья кабака и рабочего общежития – не такая уж высокая цена за наведение порядка. Ведь нельзя же позволять этим узкоглазым разгуливать по территории Ленинграда, словно это их родная база! А вот чего Яма никак не мог понять – так это безмерной наглости чужаков. Особенно этих вот, самых близких соседей, чей периметр чуть ли не с обзорной вышки видать. Повадились, понимаешь! Словно так и надо. Ну и что, что Коксан – зона маленькая и не имеет своего посёлка – а, стало быть, нет у них ни кабака, ни магазинов, ни дома Матушки Крольчихи. Это не повод. А Ленинград –территория Бреста! И чужих здесь не любят, это знают все. А кто забыл – так тем и напомнить можно, Яма вот, например, всегда рад бывает помочь ближнему чужаку памятьосвежить. Это Яма любит.
— Аларм-шесть на три часа! Восьмой, как понял? Аларм-шесть!
А вот чего Яма не любит – так вот этих вот офицерских заморочек.И координатор – вроде свой парень, а туда же. Нет бы просто сказать по человечески, что прёт на Яму какая-то хрень справа. Справа нагромождение всяких камней обзор загораживает, ничего пока не видать. Показалось или нет, что в расщелине у этих камней что-то движется? Показалось, наверное, подземные твари стремительны, давно бы выскочили. Яма попытался вспомнить, кого из них окрестили алармом шесть, но не сумел. Зато он хорошо помнил, что сам теперь должен откликаться на номер восемь. И откликаться быстро, если не хочет огрести неприятностей. Попробуй тут не запомни, у сержанта рука тяжелая.
— Восьмой понял!
Яма не стал лезть в пещеру без приказа, как ростовские. Тоже мне, союзнички! Впрочем, это сегодня операция по зачистке совместная, а в любой прочий день ещё не известно, от кого чаще периметр оборонять приходится – от тварей подземных безмозглых, но шустрых, или от таких вот бывших союзничков, как раз таки чересчур умными себя полагающих.Вот и сейчас Яму одного бросили. Правда, и сами не стали слишком далеко уходить, залегли метрах в пятидесяти от входа, постреливают иногда. Добывают что-то. Вряд ли крупное – стреляют одиночными и не часто. Яма их обскакал, у него целый носорог! К тому же теперь если из правой расщелины выскочит кто – он как раз окажется у них за спиной, отрежет от выхода. Неудачная позиция. И вообще эти ростовские дураки, сказано же было – залечь у входа и мочить вылезающих, самим же внутрь не лезть. Не ямино дело, конечно, но им наверняка теперь попадёт от сержанта. У всех есть свой сержант. И рука у ростовского наверняка такая же тяжёлаяюЧто же это за шестёрка такая? Если опять носорог – хорошо, но скучно. Оставить, что ли, союзникам – пусть порадуются? В конце концов, это ведь их территория, и добыча, стало быть, тоже их, и это именно брестовский штрафбат тут чужаки. А, значит, и Яма тоже.
Яма нахмурился. На первый взгляд рассуждение было правильным. Но что-то Яме в этой правильности не нравилось. Может быть, то, что по этой правильности пришлось бы уступить хорошую добычу каким-то чужакам, пусть даже и союзникам, пусть даже и Ростов – их территория… Да ну её тогда, такую правильность!
Их пути вновь пересеклись, несмотря на то, что герцогиня, вняв доводам рассудка, прикладывала все усилия, чтобы не встречаться с соперницей. Она уезжала в Париж, сопровождала короля в Сен-Жермен и Фонтебло, однажды осмелилась взглянуть на охотничий приют в местечке Версаль, где ее августейший брат предпочитал проводить дни и ночи в уединении. Необходимости в том не было, она рисковала навлечь на себя монаршую немилость, покусившись на королевскую келью, но с некоторых пор королевский гнев страшил ее не больше детской хлопушки. Так грешник, познавший ад, прошедший его ледяные круги, смеется в лицо земному палачу. Она предпочла бы провести ночь в Бастилии, в Шатле или Тампле, если бы это заключение позволило избежать встречи с неким ребенком. Но как это часто бывает, случается именно то, чего страшишься и от чего бежишь. Судьба, с присущим ей насмешливым коварством, как ловкий шантажист, распознает страхи людские и сооружает их немедленно воплощение.
В начале октября, повздорив с королевой-матерью, желавшей затеять новую войну с собственным сыном, герцогиня, не пожелав оставаться в холодном столичном дворце, вернулась в Конфлан раньше времени и вновь застала там девочку. Своего врага. Правда, до сцены прощания, которую она так боялась вновь засвидетельствовать, было еще далеко, едва пробило полдень.
Шел дождь. Небеса зашлись в осеннем плаче. Отец и дочь не могли выйти в парк, где под ногами хлюпала вода, а деревья, будто дряхлея, утратив лиственную шевелюру, уже не могли уберечь от небесной картечи, с которой октябрь все настойчивей воплощал волю своей желто-багряной повелительницы. В солнечные дни Геро и его маленькая гостья большую часть времени, которое оставалось у них после верховых прогулок и беготни по дорожкам цветника, проводили у развалин мраморной беседки. Клотильда давно знала, что Геро по какой-то причине находил эти руины привлекательными. Он отыскал их в первую из своих прогулок в парке, когда еще был только узником, которому позволили покинуть на время его темницу.
Эта мраморная беседка, возведенная некогда флорентийским зодчим, прибывшим ко двору короля Франциска, погибла скорее по неосторожности, чем по злому умыслу. Конфлан, некогда построенный Гизами, принадлежал герцогу Майенскому, который вступил в сражение с королевским войском. Рассказывали, что в той беседке, предназначавшейся для влюбленных, держали бочки с порохом. Кто-то поджег фитиль. Резиденция мятежного герцога ущерба не понесла, а вот беседка, приют поэтов и любовников, погибла. От нее осталась одна единственная колонна в дорическом стиле, примыкающие к этой колонне три ступени и небольшая часть отшлифованной мраморной площадки с обломком скамьи. Ни один из последующих владельцев замка не позаботился снести эти руины окончательно. Точно так же не один не предпринял обратного действия, не отстроил беседку заново. Так и торчала эта единственная колонна, будто укоризненно возведенный перст. Поврежденные взрывом обломки затягивал дикий виноград, как новорожденная кожица затягивает рану. У подножия колонны разрослась жимолость, розовел своими невзрачными цветами, а затем поблескивал оранжевыми плодами дикий шиповник.
Клотильда, подобно своим предшественникам так же не обращала внимания на эти развалины. Первый, кого привлекли мраморные останки, был Геро. В теплое время года он часто устраивался там с книгой, скрываясь в тени колонны от избыточных ласк полуденного солнца, или находил там защиту от порывов ветра. Возможно, в этих развалинах, по своему величественных, он находил сходство со своей жизнью. Нечто такое же невосполнимо утраченное, иссеченное, разбитое, под стыдливо цветущей мантией, и неуловимо прекрасное. Он приходил к этим руинам и со своей дочерью. Девчонка прыгала по ступенькам, пряталась за массивный цоколь, водила пальчиком по фигурам раздробленного барельефа, пытаясь угадать по оставшимся рукам, ногам и крыльям первоначальное содержание. А Геро, надо полагать, сопровождал эти ее изыскания кратким и упрощенным до детской считалки пересказом гомеровской Одиссеи или«Метаморфоз» Овидия. По свидетельству соглядатаев, он уже учил девочку читать и даже выводить на грифельной доске первые буквы. Узнав об этом, Клотильда усмехнулась. К чему он готовит эту маленькую замарашку? Зачем этой простолюдинке знать грамоту и знакомится с картой древней Эллады? Уж не намерен ли он обучать ее еще и латыни, чтобы она, эта наследница торговца, составляла свои послания мяснику или пекарю на изящной латыни, подобно Маргарите Наваррской? О чем он смеет мечтать? Что его безродная дочь станет благородной дамой? Что ей предстоит блистать остротой ума в отеле Рамбуйе? Он верит, что великодушная любовница, в конце концов, расщедрится на приданое? Как бы не так! Единственное, на что может рассчитывать эта девчонка, так это на место послушницыв монастыре Сен-Сир, где короли ни один век скрывали своих незаконнорожденных дочерей. Для такой, как она, в чьих жилах течет кровь простолюдинки Мадлен и отца, не ведающего о своем происхождении, будет великой честью принять постриг в этом монастыре. А со временем, если Бог даст, ее высочество поспособствует, чтобы девчонка заняла место аббатисы. Геро не сможет оспорить подобный выбор. Разве подобная участь не привлекательней и достойней, чем брак с каким-нибудь одышливым суконщиком из Антверпена или пивоваром из Брюгге, которого ей подыщет мстительная бабка, вынудив внучку расплачиваться за дочь? Девочка еще очень мала, но время летит так быстро. Она была младенцем и вот уже учится читать. Не пора ли заняться устройством ее судьбы? Она вспоминала об этом своем намерении все чаще, особенно, когда заставала девочку в замке. Самое время для Геро принять решение. Она заговорит с ним об этом, едва лишь представится случай.
Вот, пожалуй, и случай. Эта девочка снова здесь. Из-за дождя они остались там, в его покоях. Как полновластная хозяйка, герцогиня вправе туда войти и даже потребовать, чтобы девчонка с нянькой немедленно отправились в Париж. Скорей всего те двое, отец и дочь, еще не знают, что она вернулась. Дождь за окном стеной, грохочет, булькает в трубах. Стук копыт и скрип колес не слышен в этом вселенском плаче. Переодевшись, сменив узкие кожаные туфли на мягкие, с лебяжьей изнанкой, она прошла через потайной ход, но перед самой дверь ее постигла минута сомнений. Зачем она здесь? Чего она этим добьется? Девчонка испугается. Геро заледенеет. Ей лучше уйти. Геро не нарушал договора. Ей было известно о предстоящем свидании. Она все же сделала шаг вперед, но рычаг на двери потянула, как можно деликатней, как это делают грабители, чтобы не потревожить спящих хозяев — избежать металлического щелчка.
Дверь в кабинет, где горели свечи и потрескивал камин, была закрыта неплотно. Огненная нить указывала ей, непрошенной гостье, путь в осеннем, невразумительном сумраке. За дверью слышались их голоса. Геро, похоже, что-то рассказывал, а нетерпеливая зверушка перебивала его своими вопросами. Клотильда подобралась ближе к двери, чтобы разобрать слова.
— «Тут глазам их открылось не то тридцать, не то сорок ветряных мельниц, стоявших среди поля, и как скоро увидел их Дон Кихот, то обратился к своему оруженосцу с такими словами:
— Судьба руководит нами как нельзя лучше. Посмотри, друг Санчо Панса: вон там виднеются тридцать, если не больше, чудовищных великанов, — я намерен вступить с ними в бой и перебить их всех до единого, трофеи же, которые нам достанутся, явятся основою нашего благосостояния. Это война справедливая: стереть дурное семя с лица земли — значит верой и правдой послужить богу.
— Где вы видите великанов? — спросил Санчо Панса.
— Да вон они, с громадными руками, — отвечал его господин. — У некоторых из них длина рук достигает почти двух миль…»
Геро читал вслух. Герцогиня даже расслышала, как шуршит под его рукой перевернутая страница. Он сделал небольшую паузу, отыскивая взглядом предложение, что было безжалостно разбито печатником. Герцогиня узнала произведение. Роман однорукого испанца, к тому же осужденного за растрату казенных денег. По непонятным причинам этот роман имел успех в Испании. И постепенно расползался по Франции после того, как был переведен на французский секретарем ее отца, месье Уденом. Не желая отстать от модных веяний, не оказаться в нелепом положении при дворе, где мнение салона Рамбуйе становилось равносильно королевским эдиктам, Клотильда бегло просмотрела роман, не в силах избавиться от недоумения. Текст непомерно длинен, скучен, персонажи нелепы. Главный герой просто сумасшедший. Но Геро, по всей видимости, так не считал. Эта книга о хитроумном идальго (в чем состоит его хитроумие так же осталось загадкой) была одной из первых, к которой он проявил интерес, когда вышел из своего оцепенения. Помнится, заметив имя хитроумного идальго в корявом списке, который ей представил соглядатай, герцогиня вновь пыталась читать книгу и вновь с раздражением ее захлопнула. Нет, она не понимает! Не понимает. Что видит на этих страницах он?
Герцогиня прислушалась. Геро продолжал читать о схватке с мельницами. Его бархатистый голос ласкал и нежил. Клотильда подумала, что пятилетний ребенок скорей всего скучает и не прерывает чтение только из послушания, но быстро отрешилась от этой мысли. Возможно, девочка не улавливает смысл, сложные синтаксические конструкции ей еще чужды, как математические формулы, но она слушает и будет слушать, даже если ее отец будет читать скучнейший теологический трактат. Ее завораживает голос. То внимание и проникновенность, с какими он обращается к каждому слову автора, то участие, которое он дарит этим вымышленным персонажам. Да что там девочка… Возможно, у нее самой никогда не возникло бы то недоумение и та досада, если бы Геро взялся читать ей вслух эту книгу. А может быть, попросить его сделатьэто? Учредить новый прелестный обычай? Каждое утро, после завтрака. Сидеть с ним рядом и слушать его голос. Он не ведет с ней длинных разговоров, но в данном случае у него не останется выбора. Он будет говорить, пусть даже чужими словами, как это делают актеры на сцене. Пусть воспользуется чужим монологом, чужими клятвами и чужим сюжетом. Она не станет его уличать. Она вообразит, что эти слова обращены к ней, а вовсе не к вымышленной героине, к Брунгильде или Дульсинее. Она не щепетильна и даже готова поступиться своей гордыней.
Неожиданно девочка прервала чтение вопросом:
— Папа, а зачем он длался с мельницами? Он лазве был слепой?
— Нет, милая, он не слепой. Есть люди, которые видят только то, во что они верят, а не то, что есть на самом деле.
— А как увидеть то, чего нет? Лазве так бывает?
— Бывает, если в это верить. Очень верить. Ну вот, скажи, если ты ночью видишь тень, что тебе кажется?
Девочка некоторое время молчала. Затем нерешительно и даже стыдливо произнесла:
— Мне кажется, мне кажется, что это… лука. Ночью я плоснулась, было темно, темно… а на стене… лука. Я испугалась и стала звать Наннет. Наннет плоснулась и зажгла свет…
— Что же это было? – ласково спросил Геро.
Девочка вздохнула.
— Это были свечки. Пять свечек. Тень длинная предлинная, как пять пальчиков. А однажды Наннет повесила на крючок мое платье. Я плоснулась и подумала, подумала, что там… — девочка понизила голос до шепота, — там кто-то стоит и… и качается. Стласно…
— Не бойся. Это же всего лишь платье. И не было никакой руки, это была только тень. Вот видишь, так бывает. Люди видят то, чего нет. Видят, когда боятся. Или наоборот, когда забывают страх.
— А тот господин, он хлаблый?
— Да, очень храбрый. Он хотел сражаться с драконами и великанами.
— А великанов не бывает! И длаконов тоже!
— Правильно. А если их нет, то он их…
— Плидумал! Он плидумал великанов. А вместо великанов были мельницы. Вот такущие…
Девочка внезапно умолкла.
— Ему, навелно, было больно, когда он упал… Он же упал?
— Увы, — грустно подтвердил Геро. – Он зацепился за крыло мельницы.
— Бедненький, — вздохнула девочка. – А он живой?
— Живой, — утешил ее отец. – Будем читать дальше и узнаем, что с ним случилось.
Герцогиня бесшумно отступила к стене, нашла дверь. Там, в узком коридоре, она медленно сползла вниз. Ноги ее не держали. Они стали непослушными, как у младенца, который делает первый шаг, еще несведущий в этом простом и полезном искусстве. Ей было больно. Очень больно. Боль другая, незнакомая, из той земной разновидности, что отмечена позором; боль, которую она много лет училась разминать и разглаживать до полной прозрачности, которую училась обесцвечивать до стертого, позеленевшего медяка; боль, которую ей так и не удалось изжить, которая жила в ней огромным, внутренним нарывом, чей гнойно-желтый наконечник она старательно пудрила и притирала. Но эта боль всегда была там. Боль чудовищного прозрения, боль отрицания и обмана.
Когда-то очень давно ее обманули. Заставили поверить в ценность подделки, украв у нее подлинник. Она смутно догадывалась, что подобно сестрам и братьям, стала жертвой грандиозного мошенничества. Но из страха, тщеславия или гордыни она позволила себя убедить, что подлинник, тот оригинал, отданный за символическую цену, напрасное бремя, что она заключила выгодную сделку, не поддавшись на посулы неких безумцев, предлагавших ей когда-то нечто эфемерное. Она выбрала то, что служило весомым доказательством величия, согласилась с правилами, по которым играли боги. Но ее в действительности обокрали. Обокрали подло и низко, воспользовавшись ее детской наивностью. У нее украли любовь, украли эти детские вопросы и ответы на них, украли тихие, долгие разговоры, украли ее первые заблуждения, ее открытия и ошибки, у нее украли радость ученичества и познания, ее разлучили с ее собственной душой, заменив эту живую душу на золоченый, тикающий механизм. Она завидовала маленькой, нищей девочке, завидовала с неистовой мукой. Она взирала на нее с тем самым отчаянием, и даже с безрассудной жаждой убийства, с тоской и молчаливым укором, с каким голодные приютские дети взирают на розовощеких счастливцев, когда те цепляются за юбки матерей и руки отцов. Она, принцесса крови, равная по рождению всем владыкам мира, была никем иным, как одной из этих жалких, завистливых сирот. Она не раз совершала благотворительные визиты в монастырские приюты и видела там этих несчастных, полуголодных детей, чьи глаза светились затаенной надеждой, когда она, величественная, благоухающая, в меховой пелерине, проходила холодными, продуваемыми дортуарами к покоям аббата или старшего попечителя. Она не удостаивала этих детей даже мимолетным взглядом, а если ненароком цеплялась, то брезгливо поджимала губы. Будь ее воля, она бы предоставила этих детей их участи, не заботясь и не утруждая себя тревогой. В конце концов, эти дети плоды похоти и беспечности их родителей, а те, кто соблюдает заповеди и обуздывает страсти, вовсе не обязаны нести на себе бремя чужих грехов.
Она всю жизнь верила в свою избранность, в свою породистость и в свое особое качество, коим отличаются те, кто рожден под знаком благородной крови. Она искренне полагала, что она другая, сотворенная из божественной субстанции, которая не может быть сходна с той кровянистой глиной, что служит исходным материалом для этих отверженных в приютах. Сам Господь узаконил неравенство, одарив одни народы своим покровительством, а другие – меткой Каина. Одних вознес на вершину, а других кинул у подножия. Есть те, кто призван повелевать, вершить правосудие, ибо назван Господом, а есть те, кто рожден служить, ибо разумом своим едва отличим от животных. Как легко, как сладостно было в это верить! Как соблазнительно было призывать эту веру при любых сомнениях и колебаниях, ставить эту веру во главу угла при каждом, самом незначительном, самом мелком решении, и как же больно познавать истину, принимать откровение, будто кожу сдирать и облачаться в другую. Она, принцесса крови, одна из них, из тех сирот, из тех отверженных, что жмутся за рассохшейся, скрипящей створкой в ожидании размокшей гренки. Она сама только что стояла в той же позе нищенского молебствования, прислушиваясь, как звенит золотом чье-то счастливое детство. Прежде ей не было так больно, ибо она не знала и не видела иного. Она жила в окружении таких же обворованных и обманутых, таких же слепо верующих, лишенных души, с отвердевших холодным сердцем. Она боялась и ненавидела эту маленькую девочку вовсе не потому, что ее отец когда-то любил ее мать и все еще видел в ней отражение, след той женщины, а потому, что эта девочка грозила разоблачением. Эта девочка могла ненароком ткнуть пальцем в пульсирующий гнойник и вскрыть его, обнажив давнее уродство.
И вот это случилось. Гнойник вскрылся. И боль, невыносимая, стыдная, согнула пополам некогда гордую королевскую дочь. Да и королевскую ли? Жалкая, обмотанная в шелка сиротка. Рожденная лишь для украшательства, выставленная в приемной, будто вывезенная из Рима ценная статуя, кариатида, подпирающая трон. Холеное ничтожество. От ярости герцогиня кусала пальцы. Мелькнул полустертый образ. Когда-то она уже испытывала нечто схожее, завистливое и болезненное. Тогда она была еще мала, и боль не была такой острой. Гнойник только нарождался. Маленькая рыжеволосая девочка на руках ее отца. Ее незаконнорожденная сестра. Она оглушительно смеется. Рыжие кудри как пламя. Эта рыжая девчонка, этот королевский ублюдок, была любима. Ее не обокрали. Она отмечена знаком позора, но она любима.
Герцогиня провела тыльной стороной руки по сухим глазам. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». На этом празднике любви достанется и ей, нищенствующей сиротке.
Офисный этаж быстро опустел. Все разошлись по домам и выключили свет, и на этаже стало темно и непривычно тихо. Каролина выглянула в окно и поняла, что свет включен только в ее окне и еще на первом этаже, где сидели охранники. В здании всего было пять этажей, их этаж был крайним, и нигде, похоже, больше никого не было, кроме нее.
«Как хорошо», – подумала Каролина. Она мельком взглянула на часы – было десять минут седьмого. Выключив компьютер, она достала из сумки текст с распечатанным текстом песни и стала читать про себя. «Сегодня буду репетировать так, а завтра с музыкой», – подумала она. До выступления оставалось три дня, а ей нужно было выучить новую эстрадную песню, которую ей только сегодня прислал звукорежиссер «Артемиды». Он прислал ей текст, ноты и минусовку, совершенно не заботясь о том, хватит ли ей времени, чтобы подготовиться. Но как это часто бывает, окончательный вариант программы утвердили только сегодня, и у нее была одна песня в середине. Условия контракта не давали Каролине права диктовать свои правила. В «Артемиде» даже больше чем талант ценили умение певиц быстро учить новые песни, которые тоже по контракту стабильно раз в неделю «рожали» персональные сценарист и композитор ресторана. Чтобы выиграть хотя бы немного драгоценного времени, Каролина решила прорепетировать песню прямо в офисе.
«Об этом все равно ведь никто не узнает, – подумала она. – Охрана внизу не отмечает, кто и когда приходит и уходит».
Она немного пропела про себя, затем стала петь вслух. Ей повезло, что она один раз уже слышала эту песню в исполнении другой певицы в этом же ресторане. Голос Каролины, несмотря на легкую усталость, звучал громко, звонко, и она пела с удовольствием. Воодушевившись, она пела все громче и громче. Звук ее голоса, отражаясь от стен, почти не искажался, и казалось, что в офисе звучит эхо. Каролина осмелела и вышла в коридор, конец которого терялся в абсолютной тьме у лифта.
– Поговори со мной на «ты»!.. – пропела Каролина, и строчка песни улетела во тьму. – А-а-а… а-а-а-а-а… – пела Каролина просто голосом. – Поговори-и-и со мно-о-ой на «ты»…
Она так увлеклась, что не сразу услышала какой-то негромкий, но навязчивый звук, совсем поблизости. Каролина замолчала и прислушалась.
Звонил телефон в кабинете Уиттона.
Каролина вернулась в офис и растерянно остановилась у дверей директорского кабинета. Телефон звонил не переставая.
«Кто это звонит так поздно, – с досадой подумала она. – Ого, уже семь часов! Ответить или нет?»
Телефон упрямо звонил. Каролина не вытерпела. «Скажу, чтобы перезвонили завтра», – подумала она, взяла ключи, открыла дверь и вошла, надеясь, что звонящему надоест ждать ответ. Но телефон по-прежнему звонил. Каролина взяла трубку.
– Алло, – сказала она.
– Здравствуйте, – прозвучал в трубке приятный мужской голос, тихий и в то же время уверенный. – Это туристическое агентство «Эльдорадо»?
– Да, – ответила она. – Но вы звоните в нерабочее время. Пожалуйста, перезвоните нам завтра после девяти часов утра, и менеджеры ответят на все ваши вопросы.
– Подождите, не кладите трубку, – сказал голос. – У вас ведь большой выбор туров?
– Да, на любой вкус, – ответила Каролина. – Менеджеры помогут вам выбрать…
– Я уже выбрал, – перебил ее голос. – Мне нужен билет в саму страну Эльдорадо.
– Что-что? – переспросила она.
– В страну Эльдорадо, – четко повторил голос. – Вы же меня отлично услышали с первого раза.
– Да, я услышала, – подтвердила Каролина. – Но страны Эльдорадо не существует.
Повисла короткая пауза.
– Я повторяю, – заговорил голос снова. – Я хочу в Эльдорадо. Почему нельзя это устроить?
– Вы, конечно, шутите, – ответила Каролина, начиная сердится. – Глупые шутки!
– Почему? Ведь вы же так называетесь!
– Это только название!
– Странно, мне говорили, что у вас это возможно…
– Кто говорил?
Голос в ответ тихо рассмеялся.
– Хватит валять дурака, – сердито ответила Каролина. – Вам нечего делать, что вы звоните и спрашиваете всякую ерунду? Стыдно, вы ведь не ребенок!
– С чего вы взяли, что я шучу? – весело спросил голос.
– До свидания, – ответила Каролина и положила трубку.
Она вернулась в коридор и попыталась продолжить репетицию, но поняла, что настроение у нее испортилось. Каролина мрачно собралась и вышла на улицу.
На следующий день пошел сильный дождь. Каролина прибежала, отряхивая юбку от капель воды, и поставила мокрый зонт сушиться рядом со своим столом. Рита и Сьюзен немного опоздали, а когда пришли, еще минут сорок вместо работы обсуждали плохую погоду и жаловались друг другу, что промокли, пока добрались до работы. Каролина про себя подсмеивалась над ними: «Подумаешь, дождя испугались!» Настроение у нее было хорошее. Она быстро рассортировывала принесенную утренним курьером почту и краем уха прислушивалась к их разговору. Сьюзен стала говорить о том, что хочет купить автомобиль. Рита активно ее поддержала, они стали обсуждать марки машин и даже полезли в интернет, чтобы найти там какую-то информацию о новых моделях и что-то выбрать и для Сьюзен, и для Риты. Они начали договариваться о походе в автомобильный салон на следующих выходных. Покупку дорогих авто они обсуждали так же легко, как и покупку новых туфель, и Каролина никак не могла понять, то ли они серьезно, то ли шутят, чтобы специально поддразнить ее. Агата не принимала в этой беседе никакого участия и ничего не комментировала. Она делала какие-то срочные документы, и по ее лицу нельзя было прочитать, что она думает об этом разговоре, а спрашивать ее мнение Каролина, естественно, не стала. А скоро и Рите, и Сьюзен тоже пришлось заняться делам – к ним пришли посетители, и обе девушки усердно погрузились в работу на весь день. Каролина увидела, что когда они хотят, они могут очень даже хорошо работать, и не смотря ни на что, стала думать об этих двоих чуточку лучше.
Рабочий день закончился, и Каролина снова осталась репетировать. Она включила музыку через динамики своего монитора и пела как никогда хорошо, все у нее получалось. Она не следила за временем и вздрогнула, когда в кабинете Уиттона снова протяжно зазвонил телефон. Каролина взглянула на часы – было ровно семь.
Немного подумав, она зашла в кабинет директора и сняла трубку.
– Алло, – сказала она.
– Мне нужно заказать тур в страну Эльдорадо, – услышала она уже знакомый мужской голос.
– Опять вы? – удивилась она.
– А это опять вы, – ответил голос недовольным тоном.
– Зачем вы сюда звоните? – рассерженно спросила Каролина. – Зачем хулиганите?
– Послушайте, девушка, – перебил ее голос. – У меня тоже много работы. Вы отнимаете мое драгоценное время, потому что не хотите принять заказ…
– Что? – возмутилась Каролина. – Это вы отнимаете мое время, хулиган!
Она бросила трубку, но телефон через несколько секунд зазвонил снова.
«Ну, я ему сейчас устрою»,– в бешенстве подумала Каролина, поднимая трубку, но услышала в телефоне совсем другой голос:
– Здравствуйте! Мне нужен Джеймс Уиттон, директор турагентства «Эльдорадо».
Голос был женский, очень вежливый, с неуловимым акцентом, похожим на польский.
– Ох, мисс, простите, – выдохнула Каролина. – Мистер Уиттон в командировке и вернется только в понедельник.
– Жаль, очень жаль… – она что-то добавила на незнакомом языке. – Я перезвоню в понедельник.
В трубке зазвучали короткие гудки. Каролина вернула трубку на место, а затем решила проверить, с одного ли номера звонили эти двое или с разных, но в обоих случаях номер звонившего был скрыт. Каролина сердито отодвинула от себя телефон и вышла, со стуком захлопнув дверь.
…Следующий день был пятницей, и никто в офисе, казалось, уже не хотел работать. Даже Каролина, перебирая на своем столе бумаги, то и дело поглядывала в окно, где совсем по-летнему светило солнце. Рита и Сьюзен вообще ничего не делали, они только ходили из угла в угол, без конца пили кофе и вовсю обсуждали, куда они завтра пойдут за покупками. Агата, как самая ответственная, полила все цветы на окнах и, сославшись на то, что ей нужно пойти заверить документы у нотариуса, попрощалась со всеми до понедельника и ушла. Правда, Каролина удивилась, зачем она для этого старательно причесалась перед зеркалом и поярче подкрасила губы.
– Да у нее свидание, – рассеяла ее невысказанные сомнения Рита. – Я видела, она с каким-то мальчиком в «Сан-Ремо» познакомилась вчера.
– Красивый? – заинтересовалась Сьюзен.
– Кому как, – пожала плечами Рита. – Но уж до Рида из бухты ему точно далеко! Ты помнишь?..
– Еще бы не помнить, – сладко вздохнула Сьюзен, но, как будто одновременно вспомнив про Каролину, они резко переменили тему и снова начали обсуждать будущие покупки. Однако Каролина не обратила на эти разговоры никакого внимания. Ее мысли были заняты, и вовсе не предстоящим выступлением. Она думала об этих странных телефонных звонках.
Конечно, она вполне могла поверить в то, что какой-нибудь бездельник, сидя на работе, в конце рабочего дня решил позвонить первой попавшейся фирме и спросить какую-нибудь глупость. Но зачем звонить два раза подряд в одну и ту же? Разве мало других? И почему именно в семь часов, точно по времени? И почему другая женщина тоже позвонила после семи и спросила Уиттона, когда знала, что рабочее время закончилось, и в офисе уже никого нет?
«А может быть, есть?» – вдруг подумала Каролина. Она почему-то вспомнила, что днем телефон Уиттона практически никогда не звонил. В офисе была телефонная линия, с которой могли звонить все и каждый имел свой телефон на столе. Входящие звонки всегда переадресовывались на Каролину как на секретаря, но в кабинет Уиттона была проведена отдельная телефонная линия, и номер там был другой. С этого телефона Уиттон мог звонить только сам и никогда не переадресовывал входящие звонки на секретаря.
И потом, в голосе неизвестного хулигана была серьезность. Можно было подумать, он сам верил в то, что говорил. Спрашивать ерунду и при этом не рассмеяться довольно трудно. Может, это профессиональный клоун развлекается?.. Каролина не знала, что и думать, а сама невольно все время поглядывала на часы. Время неумолимо бежало, приближая тот момент, когда все уйдут и ей снова придется остаться, чтобы прорепетировать песню. А заодно и проверить, будут ли новые звонки или нет.
Но вот, наконец, Рита со Сьюзен ушли, уборщица быстро помыла в комнате пол и тоже ушла. Каролина осталась в офисе одна. Убедившись в этом, она открыла кабинет директора, вернулась к своему столу и начала негромко петь. И уже не удивилась, когда ровно в семь часов телефон зазвонил снова. Каролина быстро подошла и сняла трубку. Прислонив телефон к уху, она стала молча прислушиваться.
– Алло, – услышала она все тот же мужской голос, тихий и приятный. – Алло, вы меня слышите?
– Я вас слушаю, – сказала Каролина.
Невидимый собеседник, казалось, облегченно вздохнул.
– Девушка, я звоню по тому же вопросу, – сказал он.
– Я так и поняла, – Каролина улыбнулась. – Послушайте, мистер, я не знаю, зачем вы это делаете, но сколько бы раз вы не позвонили сюда, туры в Эльдорадо у нас не появятся.
– Очень интересно, – в голосе зазвучала обида. – Почему это для других есть, а для меня нет?
– Их в принципе нет, – почти ласково ответила она.
– Вы уверены?
– Да.
– А может, вы просто не в курсе, что они есть?
– Я… – Каролина вдруг замолчала от неожиданно мелькнувшей у нее мысли.
«Может, он и прав, – подумала она. – А что, если Эльдорадо – это просто самые лучшие, редкие туры?..»
Она стала припоминать, какие туры сейчас пользуются наибольшим спросом, и вспомнила, что Рита на днях говорила о возросшем в этом году спросе на туры в Иерусалим и о большом количестве желающих поехать на Карибы.
– Ах, я, кажется, поняла вас, – сказала она. – Вам нужен один из тех наших туров, которые стоят дороже других, и их надо заказывать заранее?
– Наконец-то вы меня поняли, – с громадным облегчением ответил голос. – Неужели вам на это нужно было три дня?
– Сказали бы яснее, без всяких шуток, – обиженно ответила Каролина. – И звонили бы днем, в рабочее время, как все нормальные люди…
– Днем? – переспросил голос.
– Ну конечно, – радостно ответила Каролина. – Менеджеры бы приняли ваш заказ и оформили бы все документы…
– Днем, – повторил голос почти печально.
– Да, – повторила она. – Сейчас ведь в офисе никого уже нет…
Голос вздохнул очень тяжело, так что Каролина замолчала.
– Что с вами? – спросила она.
– Ничего, – грустно ответил голос. – Только вы, девушка, меня все-таки не поняли.
И он повесил трубку.
– Алло, – произнесла Каролина, но там уже были только короткие гудки. Она с некоторым сожалением положила трубку на место и еще некоторое время стояла возле стола, напряженно думая об этом странном звонке.
«Нет, все-таки это хулиган», – решила она.
Акайо не думал об этом человеке все прошедшие недели в доме Таари, а теперь тот всё время лез в голову. Наверное, потому что город и тем более машины накрепко связались в голове Акайо с образом странного эндаалорца.
— Ну-ка не замирайте!
Таари, обогнув машину, уже поднималась вверх по длинной каменной лестнице. То и дело ей приходилось обходить сидящих на ступенях людей — одиноких, изучающих что-то на планшетах, смеющиеся группы, целующиеся пары. От последних рабы стыдливо отводили глаза, а потом почти все подсматривали искоса. Акайо сдерживал улыбку, зная, что большинство из них думает сейчас: “Прямо на улице! Стыд какой!” — и краснеет от смутного желания оказаться на месте этих парочек. Идущий рядом с ним Рюу вздохнул вдруг тоскливо, поделился:
— У меня любимая была…
Замолчал, сам удивляясь своей откровенности. Акайо неловко коснулся его руки, сжал на секунду запястье. Рюу благодарно кивнул, тут же высвободился, но отходить не стал.
На них почти не обращали внимания, ни на улице, ни в зале, открывшемся за дверями института. Таари загнала их в большой лифт, в который они всё равно едва поместились. Почему-то именно Акайо оказался прижат спиной к своей хозяйке, изо всех сил стараясь сохранять пристойное расстояние. Её взгляд жег ему затылок, а когда лифт слегка качнулся, останавливаясь, ему почудилась легкая ладонь на своем бедре. Акайо не успел решить, хочет ли он отстраниться, или напротив, прижаться ближе, последовать за этой рукой, едва наметившей прикосновение. Двери открылись, люди перед ним расступились, и он, склонив голову, пошел за ними. Это было проще всего.
***
Этаж оказался полон столов, шкафов и прозрачных перегородок. После того, как Юки второй раз врезался в стекло, Таари, тихо ругаясь, выстроила их цепочкой.
— Держите за плечо идущего впереди вас. И постарайтесь не шуметь!
Акайо, ставший первым в цепочке, аккуратно следовал за Таари, чувствуя себя кадетом в гарнизоне. Все заняты своими делами, а ты меньше, чем камушек, ты песчинка, пока обуза, а не помощь.
Стол Таари не был покрыт пылью, но все равно выглядел заброшенным по сравнению с другими — совершенно пустой, ни листа бумаги, ни кружки, ни конфетного фантика. Акайо остановился за спиной хозяйки, севшей перед своей машиной и тут же защелкавшей кнопкой маленького овального предмета. Это называется “мышь”, вспомнил Акайо. А машина — компьютер. Ему рассказывали о них в больнице, но он впервые видел их не на рисунках.
Он подумал вдруг, что, родись он в Эндаалоре, то представлял бы свою память не библиотекой, полной свитков, а текстами, хранящимися на таком компьютере.
Следующий час Акайо просто стоял. Смотрел через плечо Таари, перед которой на экране мелькали статьи и рисунки. Он узнал несколько имперских храмов и удивился — когда они успели их нарисовать? Мимо то и дело ходили люди, толстый ковер на полу заглушал их шаги. Многие за компьютерами надевали на голову обод с большими полусферами, другие втыкали в уши крохотные таблетки на веревочках. “Наушники”, вспомнил Акайо. Учителя давали ему такие, чтобы он мог послушать что-нибудь громкое, никому не мешая.
Ноги постепенно затекали — обувь и одежда не слишком подходили для длительного караула. Раньше во время таких нарядов он повторял устав, или последнюю речь императора, или, когда был совсем юным кадетом, вспоминал любимые легенды. Сейчас речи и уставы казались неуместными, пустыми и бессмысленными, чем-то не более значимым, чем шум, который издавала работающая машина.
С другой стороны — машина шумела именно потому что работала…
Акайо моргнул, отстраняясь от странно болезненной мысли. На экране продолжали появляться и исчезать храмы, дома, статуи, навевая гнетущую тоску — не по деревне, в которой он родился и которую почти не помнил, не по столице или гарнизону, в которых прошла его жизнь. Он скучал по чему-то иному, неуловимому, составляющему понятие “дом”.
В ответ на появившееся в голове слово перед внутренним взором воздвиглись белые стены кухни, наложились на цветастые гаремные подушки. Акайо, не удержавшись, вздохнул. Резко обернулась Таари, секунду удивленно смотрела на него. Изменившись в лице, выругалась:
— Дыра! — И, вскочив, повела их к диванам в стороне от столов. Проинструктировала: — Сидите здесь. Планшеты можно брать, в блокнотах рисовать, книги читать, еду есть. С людьми разговаривать тоже можно, но от работы не отвлекайте.
А затем, помедлив мгновение, приказала:
— Акайо, иди за мной.
Он послушался, слыша, как за спиной рассаживаются остальные, несмело берут в руки книги, шелестят обертками сладких батончиков. Полилась вода — кто-то самый решительный, наверное, Иола, взялся заваривать чай в одной из одинаковых белых кружек.
У стола Таари велела Акайо сесть в кресло, и, перегнувшись через его плечо, открыла два текста.
— Читай. Вы в это верите?
В тексте слева описывалась их вера — вера в предков, берегущих род, в достоинство смерти, в избранность императора. А справа…
— Что такое “ками”?
— Я думала, это ты мне объяснишь, — хмыкнула Таари, отчего-то очень довольная. — По сохранившимся данным, духи природы. Есть более значимые, вроде ками солнца, и менее значимые — ками конкретных деревьев, камней… Семей.
Акайо покачал головой:
— Людей хранят их достойные предки.
— Отлично! Хоть какая-то разница. Сейчас ещё что-нибудь наскребем…
Следующие часы Акайо добросовестно вспоминал все детали своей веры и известных легенд. Как выяснилось, что-то подобное ками встречалось в историях, например, о юном воине, который пошел на войну вместо своего отца, а предки отправили ему в помощь дух статуи. Зато многие легенды, которые рассказывала Таари, Акайо никогда не слышал, а она не слышала тех, что рассказывал он.
Однако, несмотря на оживленную беседу, Таари постепенно мрачнела. В конце концов, видимо, задав все интересующие её вопросы, вздохнула:
— Вот же дыра… Чувствую, моя диссертация тоже окажется на внутреннем хранилище. — Пояснила непонимающему Акайо: — К достоверной информации доступ есть у всех, а сюда приходится приезжать за мусором, который отфильтровывает проверка. Здесь можно найти даже курсовую работу по теории заговора, написанную каким-нибудь капсульником, еще Праземлю заставшим. Достаточно плохо уже то, что мне приходится опираться на такие данные, но еще и выводы сделать невозможно! Хотя…
Таари замолчала, покусывая губу и глядя куда-то в пустоту. Акайо поспешно опустил глаза. До того он был так увлечен воспоминаниями и разговорами о деле, что мог смотреть на нее, не чувствуя смешения мыслей. Но сейчас…
Она заметила. Положила ладонь ему на макушку, перебрала волосы, слегка потянула, заставляя запрокинуть голову. Коснулась пальцами открытого горла…
— О, Таари, вот ты где!
Акайо услышал, как она тихо зашипела, отпуская его и оборачиваясь. Медленно опустил голову. Он еще дрожал от памяти о её прикосновениях.
— Там твой выводок скоро весь чай допьет и все печеньки доест. И поставит новый рекорд в институтском “Побеге с Праземли”, а Даата обещала победившего сотрудника наградить на Высадке. Как твои гении будут одну подарочную майку носить, по очереди? И вообще вечер уже, ты тут ночевать собралась?
Акайо удивленно посмотрел через зал в далекие окна, прищурился на заходящее солнце. Требовательно заурчал желудок, отвыкший пропускать обед. Вздохнула Таари:
— Вот зачем ты о времени напомнила, а? Нам так хорошо работалось.
Из-за её плеча выглянуло смеющееся круглое лицо в обрамлении коротких, торчащих во все стороны волос. Акайо, не в силах понять, видит он мужчину или женщину, на всякий случай встал, кивнул вежливо. Ему в ответ помахали:
— Привет! — обернулись к Таари: — Круто, не зря ты их купила, да? Как раз по теме работы. И польза есть, а? Ты куда лучше выглядишь!
Акайо увидел, как порозовели уши его хозяйки и изменилось лицо ее собеседника.
— Ой, извини! Я забыла, что ты такие разговоры не любишь. Слушай, мы наверху кино будем смотреть, хотите с нами? Пиццу закажем, вы ж не обедали наверняка…
— Нет, — резко отказалась Таари. Через запинку продолжила уже вежливей, — спасибо, но нам пора домой.
***
Когда они вышли из института, небо с одной стороны уже потемнело. Остальные рабы были не так голодны, как Акайо и Таари, но все равно по пути она остановилась у закусочной, ушла ненадолго в сияющий проем здания и вернулась с несколькими большими коробками. Одну оставила себе, остальные закинула на заднее сидение. Внутри оказались большие лепешки, покрытые сыром, молотым мясом и овощами. Акайо старался ничего не ронять, но когда коробки опустели, машина все равно была засыпана крошками и упавшими кусочками начинки.
К дому они приехали уже поздним вечером. На пороге встречала Нииша, сама добравшаяся до дома, и очень обидевшаяся, когда узнала, что они по пути поели.
— Пиццу! Из “Третьего берега”! Позор на мою голову, моей стряпне предпочитают дешевую забегаловку!
Таари только посмеивалась, вытряхивая машинные коврики. Рабов отправили спать, но Акайо ненадолго задержался. Ушел дальше в сад, к каменной площадке, на которой они с Таари пили чай. Сел на землю, подняв голову к небу.
В доме светилось только кухонное окно, выходившее на другую сторону, так что здесь, в глубине сада, было темно. Сизо-синее марево неба стало почти черным, начали появляться звезды.
Они всегда были, подумал Акайо. Просто он увидел их только сейчас.
Что еще скрывалось за привычным светом? Какие звёзды он не замечал?
Худое плечо. Складки ткани. Бледные щиколотки. Остроносые туфли. Голос, необычно низкий для женщины.
Акайо осознал, что облизывает губы, смутился, и само это чувство смущения вызвало новую волну пьянящего жара, разошедшегося по телу. Поднялась рука, будто помимо его воли скользнула по груди, упала. Невыносимо жали брюки, Акайо потянулся расстегнуть их и замер, едва коснувшись пояса.
Он не понимал, не позволял себе понять, чего хочет. В голове мелькали образы — странные, постыдные, невозможные. Акайо не смел задерживаться мысленным взором ни на одном из них, но тело куда лучше него понимало, чего желает. Ладонь накрыла пах, сжала бессмысленно сильно. Акайо стиснул зубы, заставляя себя не стонать. Неловко, торопливо расстегнул верхние пуговицы рубашки, сбросил ее с плеч, запутался… Замер, позволяя ткани стягивать руки за спиной и едва не поскуливая от острого наслаждения мнимой беспомощностью. Откинулся на камни, перевернулся на живот, не пытаясь высвободить руки. Выгнулся, прижав всем своим весом пульсирующий огонь, разгорающийся в паху, тут же перекатился на бок, подтянул ноги к животу, пытаясь коснуться себя хотя бы бедрами, добиться желаемого любой ценой… Замер, беззвучно рыдая от пронзительности ощущений.
Вырвал руки из рукавов, обрывая пуговицы на манжетах, рывком расстегнул штаны, сжал… Судорожно выгнулся, снова и снова, стискивая зубы и думая только о том, чтобы не кричать.
Он медленно приходил в себя. Лежать в саду было холодно и жестко, засыхающие последствия его постыдного порыва неприятно стягивали кожу на животе. Небо сияло несчетными миллионами звезд.
Тело знало, чего оно хочет. Теперь знал и Акайо.
Хью, стараясь выглядеть солиднее, медленно подошел к фрёкен Голл и ее спутнице. Голл уже разложила мольберт, краски и укрепила кусок холста. На ней была уже другая шляпка – с большими полями от солнца, соломка местами поистрепалась, но еще была годна к носке. Широкий заляпанный балахон был нарочит: фрёкен всем своим видом показывала, что работает. На асфальте лежала пухлая истерзанная папка с рисунками. Куски картона торчали там и сям – это фрёкен приготовилась к встрече с журналистом. Но всё внимание Барбера было сосредоточено на Лауре Бергер, ибо это была именно она, сомнений не оставалось. Лаура стояла, скрестив руки на груди. Она была одета в элегантное платье из тонкой бело-голубой шерсти, а на ее стройных ножках были новомодные балетки, казалось, что девушка вспорхнёт над мостовой и закружится как мотылёк. Если бы не скрещенные руки на груди, так бы несомненно и произошло. Хью беззастенчиво рассматривал Лауру, поздоровавшись с фрёкен Голл, ибо во-первых, никого милее и прекраснее он не видывал отродясь, во-вторых, он пытался найти сходство Лауры и Лилиан Майер, а также Лауры и девочки с газетных фотографий, а в-третьих, он был просто очарован.
— Познакомься, Лаура, — сказал бодро фрёкен Голл, — это Петер Петерс, журналист берлинской газеты «Как-то там не помню название», — фрёкен расхохоталась своей забывчивости.
— Здравствуйте, — тихо и настороженно сказала Лаура, — протянув маленькую ладошку Хью.
— Очень рад встрече, — Хью легонько пожал ладошку девушки, и её ладошка тут же отправилась подмышку. Девушка явно была встревожена и не рада знакомству. Хью решил разрядить обстановку. Он показал пальцем на синяк под глазом и сказал весело:
— Я понимаю, что вы тоже друг Бориса Казарина, но прошу больше меня не бить, мне это не очень нравится.
Лаура, как и ожидал Хью, засмеялась. У нее был тихий и удивительно мелодичный смех.
— О, узнаю почерк Виктора, — Лаура покачала головой, — в своих подозрениях он иной раз слишком далеко заходит.
— Так он вам рассказал, как измочалил меня в каком-то заброшенном готическом особняке с привидениями? – удивился Хью Барбер.
— Нет, он рассказал мне, как поймал агента КГБ, который чуть не лишил его жизни, заманив в полуразрушенную сторожку смотрителя церкви.
Вся троица весело рассмеялась. Хью Барбер спросил Лауру:
— Могу я с вами поговорить о художнике Борисе Казарине, я согласен даже на небольшое интервью прямо здесь – Хью указал на скамейку неподалеку.
— Да, я не возражаю. Вы так настойчиво ищете Бориса, что это не может не вызвать уважения. – Лаура улыбнулась.
— Эй, друзья, — сказала фрёкен Голл, — вы тогда идите — поболтайте, а я поработаю.
— Фрёкен Голл, я к вам обязательно вернусь, так как интервью с вами для меня тоже очень важно. – Хью почувствовал себя неуютно, так как ему приходилось обманывать простодушную и немного глуповатую немолодую женщину. Бриджит закивала головой и, проводив взглядом Лауру с Барбером, принялась за холст.
Лаура двигалась очень грациозно и ступала почти не слышно. Присаживаясь на скамейку, она аккуратным и машинальным жестом расправила широкую юбку. Хью сел рядом, в позе Лауры скользило напряжение. И Барбер понимал, что перед ним стоит нелегкая задача – войти к ней в доверие и продолжить знакомство.
— Лаура, я сразу скажу, что мало что смыслю в живописи, — начал излагать свою легенду Барбер. – не буду вводить вас в заблуждение, но это мое первое подобное задание. В «Юнге Вельт» работают такие мэтры и зубры, что съедят меня с потрохами за одно неверное слово или надуманную подробность. Для меня это как проверка на профпригодность.
Лаура покивала головой.
Многое стерлось у меня из памяти. Составить путеводитель по Валааму, каким он был в тот 1981 год я никогда не решусь. Вся информация о дорогах, поселке, расположения сохранившихся и разрушенных монастырей и скитов была перекрыта огромным, чувственным впечатлением накрывшим в узкой протоке к пристани и не покидавшим до последнего шага с острова на трап теплохода увозившего нас в Питер.
Мы жили в палаточном лагере около Красного скита.
У нас был прикрепленный к группе экскурсовод, весьма спортивного вида девушка, примерно 26 лет. Я никак не могу вспомнить, как звали эту замечательную молодую женщину. Имя было русское, одно из любимых и распространенных в послевоенные годы девичьих имен.
У меня была отличная память, легко запоминались один раз читанные с листа страницы текста, формулы и цифры, телефоны и исторические даты, лица, ландшафты и городские пейзажи, события и люди, даже движения и музыка.. Делая доклады на симпозиумах и конференциях, читая лекции и ведя мастер-классы, я никогда не пользовалась конспектами. Но было исключение — имена и фамилии, их приходилось заучивать, повторяя несколько раз, прежде чем они укладывались в моей памяти.
Обращение к ней имело замечательную особенность — в режиме сжатого времени в памяти мгновенно всплывали требуемые в данный момент ответы на экзаменах, быстро формировались вопросы в дискуссиях, удачно шло ведение ток-шоу, где нужно контролировать реакцию зала, наполненного зрителями и вовремя подхватывать их ответы, развивая линию темы программы в нужную сторону. Все это требовало концентрации, внимания «с листа». На Валааме я все время находилась в этом состоянии.
Разместив нас по приезде, гид отвела к военно-полевой кухне. Группу накормили обедом. Гид честно провела пешую обзорную экскурсию. И эти три часа стали для нас двоих началом яркой, но краткой дружбы. По-моему через день или два дня вся группа ушла с инструктором на несколько дней в лодочный поход по каналам и протокам острова. Я осталась с этюдником и Валаамом наедине … Новая подруга мне старалась помочь, показала высокое место, с которого открывался вид на маленький остров с остатками скита, выхлопотала разрешение писать с колокольни. Мы ушли вдвоем вглубь острова к Белому скиту, заброшенному и прекрасному. Я, материалистка, находилась в некоем волшебном коконе. Как сумасшедшая писала этюды. Бочаг среди болотца на вершине плато, стараясь уловить игру солнечных пятен угасающих на коричневой воде. Приглушенные темно зеленые рефлексы от хвои высоких елей окруживших этот бездонный колодец. Две ели на восходе, едва умещавшихся на скальном пике; соцветия Иван Чая, чудом занесенные на увал … Как хотелось живописью передать ту ворожбу, которую насылал на человека каждый час, каждую секунду Валаам, впитать в себя миг вечного непреходящего …
Для каждого, кто побывал здесь, Валаам открывал сущее, даже не божественное, не эзотерическое , а именно сущее…
Не потому ли император Александр Первый отказался от престола вскоре после своего визита на Валаам?
Люди по-разному объясняют свое желание посетить острова архипелага. Далекая от религии, я сейчас считаю туристическую поездку паломничеством к древней тайне, которую остров будет хранить до тех пор, пока живы его камни.
В моем сердце до сих пор живы откровения Валаама. Земной поклон Тебе, суровому и прекрасному!
Спокойной ночи! Моя дорогая. Елена
Канал дальней связи на этот раз почему-то не давал точно сфокусировать изображение. Но и того, что было видно, хватало. «Фотон» висел на дальней орбите, транслируя на «Корунд» картинку со своих датчиков. Планета оказалась серебристым шаром, ровным, как теннисный мяч.
— Облака, — авторитетно заявил Аск, — очень плотные облака.
Ему не ответили. И так было ясно, что поверхность скрыта под ровной облачной массой.
В тот час на мостике собрались все члены экипажа корабля, полюбоваться зрелищем. Ради такого дела запустили голопроектор, который обычно был отключен за ненадобностью.
Лаура вывела на трансляцию прямую связь с экипажем катера.
— Привет, — раздался голос Регины, — как вам нравится этот мячик? Снимки поверхности отсюда сделать не получится.
— Шикарный мячик, — отозвался капитан. — У вас целый арсенал локаторов и тест-зондов. Обойдутся археологи и без обычной картинки.
— Что-то не получается у меня с такого расстояния, — заметил Влад, — какой-то сбой идет, хоть тресни.
— У нас тоже картинка двоится, — заметила Лаура, — но это, скорей всего, из-за расстояния. Пробуйте поработать с ручными настройками.
— Уже, — голос Регины по ту сторону экрана стал грустным. — Придется, видимо, траекторию пересчитывать. Сейчас запущу программу, поищем себе новую орбиту. Поближе. Капитан, может, все-таки дадите разрешение на посадку?
— Нет. Облетите планету, снимки сделаете, спустите зонды. После забора проб сразу возвращайтесь. У нас нет в резерве лишнего дня на исследования. Спектральный анализ уже готов?
— Не ворчите, Дмитрий Евгеньевич. Я просто так спросила. Всё мы помним.
— Региш, дай нам максимальное увеличение, — попросил Растам.
Шарик надвинулся, чуть не вылетел из допустимого пространства. Из-за ограниченности обзора он казался теперь матовой линзой, с видимой выпуклой частью. По линзе пробегали искры и разводы помех.
— О, расчет завершен. У меня две версии орбиты. Компьютер предлагает выйти на стационарную. Соглашаться?
— Соглашайся, — хмыкнул Чернов, — сэкономим на ловле зондов…
Картинка схлопнулась в точку, голопроэктор начал транслировать пустоту. Лаура нетерпеливым движением выключила его. Картинка появится не раньше, чем пилоты завершат маневр. Сейчас им обоим не до настройки устройств внешнего слежения.
Они продолжали о чем-то болтать на весь мостик, забыв очевидно, что так и остались на связи с «Корундом». Реплики их были забавны, и Лаура медлила разъединять связь. Именно поэтому все, что случилось дальше, случилось при непосредственным участии тех, кто был на мостике.
Смех Регины вдруг оборвался, и она резко спросила:
— Это еще что такое? Этого не было!
— Регина, отключай автопилот, это не…
— Что там у вас? — встревожился капитан.
— Космический объект. Я его не наблюдаю. Но датчики фиксируют выброс энергии, — обстоятельно и почти спокойно объяснил Чернов.
— Спутник, что ли? — добродушно спросил Коновалов.
Успел спросить. Потому что в следующий момент все услышали испуганный голос Регины:
— Мама! Влад, вон там, смотри…
— Нас, похоже, атакуют, — встревожился Влад, — Регина, да не спи ты! Кому сказано, уходим с курса!
На мостике «Корунда» наступила полная тишина. Все понимали, что происходит что-то выходящее из ряда вон. Последний конфликт на космических трассах завершился десять лет назад, тогда происходил передел зон влияния на координационных ветках. Тогда Солнечная отдала часть периферийных миров, зато закрепила на свою систему коммуникации несколько зон свободного поиска и получила мирный договор с ФСМ на хороших условиях. Правда, в последние годы появились признаки, что Свободные миры жаждут повторить военный опыт.
— Влад, я не успеваю. У него скорость выше!
— Какого черта, — заорал вдруг капитан, — уходите в иглу, там вас не достанут!
Что-то щелкнуло и стало понятно, что связи нет. И неизвестно, услышали ли ребята крик капитана, а если слышали, успели ли воспользоваться советом.
— Все по местам по авральному распорядку, — резко сказал Димыч, — «Корунд» уходит с орбиты.
Лаура связалась с археологами, предупредив их об опасности, и сообщила, что если все будет нормально, то корабль вернется за раненым, как только отыщет свой катер. Но на «все нормально» на борту никто всерьез не надеялся.
Мрачное молчание пропитало судно сверху донизу, и казалось, замедлило его движение на пути к цели, удлинило маршрут и время ожидания вместе с ним.
Капитан, зеленый от недосыпа, сам написал программу полета и рассчитал переход в режим иглы. Он хотел как можно дольше оставаться в контактном состоянии с нормальным пространством, ибо в игле связи не будет. Но катер не отзывался.
Илья, стоявший вместе с ним вахту, попытался как-то растормошить Димыча, но в ответ получил мрачное:
— Надо было самому лететь.
— Спокойно, капитан, за всех не подставишься, — возмутился старпом.
— Я хотя бы знаю, что делать в такой ситуации.
Коновалов достал трубку и промолчал. Димыч действительно знал. Пятнадцать лет назад, совсем еще сопляком, он успел повоевать на одной из богом забытых веток периферии.
Капитан отстоял три вахты подряд, после чего Игорь распорядился гнать его с мостика поганой метлой. Правда, первая попытка провалилась. Потому что ее должен был осуществлять Чени Рай, который не смог выдержать нужный тон. Зато второй раз судовой врач не прогадал. Нет, разговаривая с Лаурой, он выразился куда корректней. Но эффект получился нужным. Решительная инженер связи выставила Димыча, как строгий учитель иногда выставляет с урока нерадивого ученика. Капитан ушел отдыхать в каюту.
Через некоторое время Игорь, как человек, отвечающий за эмоциональное состояние экипажа, отправился проверить, как он там.
Дверь в капитанскую каюту была не заперта.
Доктор вошел, подпер плечом стену. Капитан не спал вопреки обещанию. Игорь давно подметил, что тот мало спит.
Димыч сидел на кровати и в мрачном настроении перебирал цветные снимки, веером разложенные перед ним. На полу возле кровати валялась целая россыпь фантиков от персиковых леденцов.
Заметив гостя, капитан сделал приглашающий жест. Тот вошел, пододвинул к кровати кресло. В капитанской каюте было полноценное поплавковое кресло, даже с подлокотниками.
— Мой архив, — пояснил капитан.
Привычка хранить снимки в материале для обитателя планеты показалась бы странной. Но космос — это другое. Здесь просто необходимо, чтобы глаз изредка натыкался на изображения друзей, любимых, родных мест. Многие так украшают каюту. Кто-то, как Димыч, любит изредка достать из нижнего ящика рабочего стола неровную пачку распечаток, перебирать их, вглядываясь в образы прошлого и настоящего. Это похоже на ведение дневника. У Игоря никогда не было архива фотоснимков…
Доктор вытащил из пачки наугад первую попавшуюся картинку. Несколько человек в серых спецовках на фоне посадочного модуля. Название несущего борта нечитаемо.
— Это мы после Клондайка. Вот этот паренек — это я.
— А остальные?
— Наша команда. Вот это Семен Сарычев, он был у нас капитаном. Погиб по-дурацки. Сорвался с приставной лестницы. Головой о камень и все — на раз. А с остальными ребятами мы на этом самом «Корунде» три года ходили. Вот, видишь? Жанна. Твоя предшественница. Только она здесь совсем девчонка.
Жанна оказалась большеглазой темнокожей красавицей.
— Вот относительно недавний снимок. Это я, это наш механик Леша Романов, а это капитан Сандра Лин.
Капитан Сандра Лин казалась по сравнению с самим Димычем и с высоким механиком сущим цыпленком. И если только Игоря не обманывали глаза, она была помоложе их обоих. Забавно.
— Как она с вами справлялась?
— С трудом. Поначалу. Потом наладилось все, конечно. А потом она погибла.
— Да, не везло вам с капитанами.
Димыч выбрал снимок, где Сандра была изображена крупно, по пояс, вполоборота. Удачный снимок: девушка чему-то улыбалась, чуть склонив голову. И это выражение показалось Игорю настолько знакомым, что он тоже улыбнулся, а потом хлопнул себя по лбу.
— Не везло, — согласился Димыч, — и сейчас что-то не очень везет. Чего улыбаешься?
Игорь поколебался немного, но все же спросил:
— Дим, скажи. Твоя Сандра Лин, и Александра Лингина — это один человек?
— Александра. Да. Один.
— Я почему-то так и думал…
— Вы были знакомы?
— Очень недолго.
Помолчали. Игорь с новым интересом вгляделся в снимок. Вот значит, какая ты на самом деле, Саша. Вот где я тебя нашел. Тебе, оказывается, совершенно не к лицу твоя блондинистая маска. Но этого ты от меня не услышишь никогда. Что бы ни случилось, мы встретимся. Ты, наверное, меня не узнаешь. Но всеми правдами и неправдами я притащу тебя сюда, на «Корунд», что бы там ни говорил Калымов с его нелепой конспирацией…
Впрочем, Дим, ты прости. Я тебе пока тоже ничего не скажу. Здесь, на этом корабле, Сашка обязательно все вспомнит. Или хотя бы начнет вспоминать. А если нет, если я притащу на борт тупую пен-рит, которую придется кормить с ложечки и учить говорить… то зачем тебе знать, что Сашка умерла не три года назад, а всего месяц. И даже если так. Я все равно буду надеяться. Не может быть, чтобы от нее совсем ничего не осталось.
— Сандра была великолепным пилотом, — Димыч взял у Игоря из рук снимок и положил в общую кучу. — Мы никогда не были с ней друзьями. Сейчас думаю, почему так вышло, и не нахожу ответа. Семен был моим другом, она — соплячкой, посмевшей занять его место. Как мы с ней ругались! Когда никого нет, на мостике. Не часто, зато от души. Шепотом. Из-за ерунды. Иногда была права она, иногда я. Я считал, что все, что она делает — делает специально, чтобы доказать нам всем, насколько она лучше прежнего капитана. В тот день она попросила меня заняться размещением груза, я… моя вахта у пульта как раз закончилась, и тратить час законного отдыха на это совершенно не хотелось. Да, я знал, что кроме нас с ней заняться грузом было некому, но… еще я знал, что она не станет настаивать, если откажусь. Будет злиться, может, выскажет мне потом, что думает по этому поводу. Да мне и хотелось позлить. Дурак был, наверное. Но она уж слишком, как тогда казалось, выказывала свое превосходство. Да… так что, я отправился отдыхать, а Сандра — регистрировать груз. Парень, который сопровождал доставку, показал подлинные документы Бюро, но он, видно, чем-то ей не понравился. В трюм Сандра его так и не пустила. Завела в камеру контроля, там оформила договор, и вот тут он взорвал себя. Дело было на Флоре. Это соседний мир с Экуром, а там традиционно сильны изоляционистские настроения, там и до нас были инциденты на кораблях. На Флоре тогда еще спокойно было. Но такой масштабный взрыв, который должен был случиться на «Корунде», срезонировал бы на всю систему. Сандра, получается, нас всех прикрыла. А должен был быть я. Такой вот у меня скелет в шкафу. Леденца хочешь?
— Ложись-ка ты спать, скелет в шкафу. Скоро выходим из иглы, ведь первый на мостик побежишь, — вздохнул Игорь. Его бы воля, он бы прямо сейчас влил в капитана литр снотворного, и приказал его не трогать как минимум двадцать четыре часа. Скелеты — скелетами. А работа — работой.
К сожалению, двадцати четырех часов у них не было. Были не полные два — ровно столько оставалось до выхода «Корунда» из режима иглы.
— Илья, вы случайно не знаете, где капитан? — спросил Аск. Его послали найти Димыча, поскольку тот не отзывался на сигналы коммуникаторов.
— Найдите доктора. Капитан сам обнаружится где-то рядом.
— Я серьезно! — возмутился стажер. — Его ждут на мостике.
— Ну, если серьезно, то капитан спит в каюте.
— Спасибо.
Аск в два шага добежал до каюты капитана, остановился, перевел дух, постучал.
Никто не ответил, но дверь оказалась не запертой. Капитан действительно спал. Выключенный ком валялся подле его головы. Молодой человек нерешительно тронул Димыча за плечо. Тот резко сел:
— Что?
— Выходим из иглы, Дмитрий Евгеньевич. Чени зовет вас на мостик.
— Что ж по кому не позвали? А черт. Седых, я тебя когда-нибудь убью.
Вызвать его никто не мог, потому как добрый доктор на прощание позаботился о покое капитана.
Аск хрюкнул в кулак — вспомнил замечание Коновалова.
Димыч, наспех застегнув куртку, помчался на мостик вслед за стажером. Все уже находились на своих местах согласно авральному режиму. Из лишних на мостике присутствовал только доктор, которого до прихода капитана никто не посмел выгнать.
— Иди к себе, — распорядился капитан, — если мы их найдем, твои услуги могут понадобиться.
Игорь кивнул и ушел. Без возражений. Димыч вяло подумал — может, не стоило? Но потом забыл про все. Навигатор сообщил, что «Корунд» полностью готов к переходу в обычный режим полета. И осталось только виртуальное табло контроля за процессами, да быстрые, ясные команды, которые всплывали в мозгу, словно ниоткуда. Так всплывают из небытия когда-то навсегда зазубренные цитаты или формулы.
«Корунд» завершил маневр и выскочил в стандартный режим в такой близости от планеты, что некоторые слабонервные члены экипажа шумно перевели дух.
— Связь! — тут же распорядился капитан. — Навигатору расчет оптимальной орбиты мне на пульт, Илья, исходные для корректировки уже есть?
— Сейчас… да, есть. Корректирую.
Загудели маневровые двигатели «Корунда», изменился общий привычный голос корабля.
— Марк, дополнительную защиту на двигатели. Это наша самая уязвимая часть…
— Потеряем в скорости, — предупредил по коммуникатору механик.
— Выкрутимся. Кто-нибудь видит что-то необычное?
Необычное появилось сначала на спектральных, потом на масс-датчиках. Прикинув габариты объекта, Илья присвистнул:
— Чуть меньше нас. Средняя скорость на развороте выше. Хочу посмотреть, как выглядит эта штука.
— Сейчас увидишь. Чени, примерный курс объекта?
— Я не волшебник. Минуту дайте!
Чени понадобилось сорок секунд, чтобы подтвердить то о чем все и так догадались.
— Меняет траекторию. Будет сближаться с нами. Пересечение курсов через двадцать минут. Он будет к нам так близко, что сможем посмотреть на него глазками.
— И что увидим, — ехидно спросил Аск, — светлое пятнышко?
— Отставить разговоры на мостике, — капитан пристально вглядывался в основной экран, куда Чени вывел курсы обоих кораблей, и «Корунда» и чужака. Прогнозы подтверждались. Чужак хотел подойти поближе, притом, скорее всего он считал, что на борту «Корунда» его не видят.
— Лаура, что со связью?
— Объект молчит во всех доступных диапазонах.
— Наши?
— Тишина.
Прошла приблизительно минута, когда от чужака отделился еще один объект, траектория которого не предвещала ничего хорошего светяшке.
Капитан подключился к виртуальности и полностью замкнул на себя управление кораблем. Раньше он так не делал. Так делала Сандра. Всего два раза за всю историю их общения. Коновалов возмущенно хмыкнул и так загрыз мундштук трубки, что стоящий рядом Аск услышал отчетливый треск.
«Корунд» резко поменял курс, пол под ногами поплыл. Новая траектория корабля отобразилась на экране с задержкой в несколько секунд. Маленький объект тоже свалился с дуги, но было очевидно, что он не успевает.
— Интересно, чем они нас… — чуть переведя дух, поинтересовался стажер.
— Лучше нам об этом не знать. Илья, приготовь-ка противометеоритную пушку.
— С дерева упал? Дим, это уже война.
— На нас напали. Возможно, уничтожили наш катер. Да, судя по всему, это война.
Затихли.
— А может, и обойдется, — договорил он через секунду, чтобы снять напряжение повисшей в воздухе паузы. И снова непредсказуемо изменил курс.
Чужак опять разделился. Теперь на «Корунд» надвигалось уже несколько объектов, каждый — по своей траектории. Словно ловчая сеть.
— Пушка готова?
— Готова.
— По моей команде будь готов дать разряд. Иначе не выпутаемся.
Сетка приближалась. Но у пушки сравнительно небольшой радиус эффективного поражения. А луч придется использовать рассеянно, что тоже не способствует сохранению его мощности. Дождавшись одному ему ведомого момента, капитан дал команду стрелять.
Экран пыхнул голубым — приборы отреагировали на выброс энергии. Какое-то время он демонстрировал пустоту. Потом картинка вернулась, показав, что в сети образовалась ощутимая прореха как раз по курсу «Корунда».
Проскочили. Потом увернулись от еще одного малого объекта.
На мостике все немного успокоились. Если смогли выжить в первую минуту боя, то, значит, есть все шансы продержаться и дальше. Осталось только выяснить, кто и почему напал на «Корунд», избавиться от преследования и по возможности отыскать катер.
Но от следующей атаки увернуться уже не удалось: корабли сблизились, удары стали точней, и на близкой дистанции стало ясно, что чужак не уступает в маневренности «Корунду».
Найти хозяина лодки оказалось нетрудно – пьяненький мужичок в годах, фигурой напоминавший остов огородного пугала, радостно протянул Ковалеву костистую ладонь:
– Будем знакомы! Коля!
Вообще-то он годился Ковалеву в отцы, чтобы зваться просто Колей…
– А ты, я знаю, племянник Нади Захаровой?
– Внучатый.
– Это Наташкин сын, что ли? – прищурился новый знакомый.
– Ну да…
– Я Наташку хорошо знал, она тут каждое лето отдыхала. Ну там дискотеки, танцы-шманцы, мотоциклы… У меня компания постарше была, но ведь соседи… А это доча?
– Ну да…
– Внучка, значит, Наташкина… Вот как годы-то бегут!
Денег Коля по-соседски не попросил, но намекнул на скуку и желание выпить в хорошей компании. Перспектива провести вечер в его обществе привела Ковалева в уныние, но от лодки он не отказался.
Минут двадцать Ковалев грёб против течения, а Аня пела ему песни – слух и голос она унаследовала от Влады, Ковалеву же медведь на ухо наступил. К счастью – иначе вместо бассейна бабушка отдала бы его в музыкальную школу.
Особенно его умиляла песенка про папу, где тот может плавать брассом и рубить дрова. Её Аня выучила ко дню рождения Ковалева, и он при первом же исполнении еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Влада толкала его локтем в бок, а вечером в спальне ворчала что-то про невинное представление ребёнка о различии полов.
– Вот и гребсти ты как мама не умеешь… – грустно заметила Аня, допев песню.
– Да ну? – усмехнулся Ковалев.
– Мама легонько веслами махает, а плывём мы быстро-быстро.
– Потому что сейчас мы идем против течения. На обратном пути посмотришь, может мама так или нет.
– Да пап, ты не обижайся. Ты тоже хороший. Мама вот не может же меня через мост перенести. А мама когда приедет?
Ковалев хотел сказать «послезавтра», но сообразил, что с Аней Влада сможет встретиться только в субботу.
– Через два дня и три ночи.
– Ох как нескоро… – вздохнула Аня. – Мне девочки сказали, что в Бога обязательно надо поверить. А то ночью за мной придет Бледная дева и утащит меня в реку – она только некрещеных детей забирает.
– Девочки тебе ерунду сказали.
– Вовсе и нет. Я её сама видела, в окне. Она положила руку на стекло – и там мокро после неё осталось.
– Ань, у вас спальня на втором этаже.
– Ну да. Она через окно не смогла зайти, и мы потом слышали шаги на лестнице. Но у нас есть одна девочка, Анжелика, она самая смелая, она подбежала к двери и на швабру её закрыла. И тут дверь с той стороны каааак дернут!
– Это вовсе не значит, что надо обязательно поверить в Бога. Я же тебе говорил: мы сильные. Мы надеемся только на себя.
– Даже если очень страшно? – не поверила Аня.
– Да.
– Конечно, тебя никакая Бледная дева не утащит, – вдруг рассмеялась Аня. – Ты сам её куда хочешь утащишь! А я ещё маленькая. А можно, пока я маленькая, верить в Бога, а потом, когда вырасту, уже нет?
– Пока ты маленькая, у тебя есть я и мама.
Она задумалась, насупила брови, а потом просветлела от неожиданной догадки:
– Я поняла! Девочки у нас… Вообще дети… Они верят в Бога, потому что у них же почти у всех нет мамы с папой!
– А Селиванов? У него тоже нет мамы с папой.
– Ну, он же уже взрослый, он вырос и теперь в Бога уже не верит.
– Ань… – Ковалев вздохнул, ощущая, что все время отвечал неправильно. – Никакой Бледной девы быть не может. И летать девы не умеют. Это кто-то вас напугать хотел. Мальчишки, наверное.
Они давно миновали мост, по которому проходило шоссе, – за мостом река разливалась ещё шире, и Ковалев подобрался ближе к берегу. Здесь стояли дома побогаче и посолидней, а один из них имел даже набережную, выложенную камнем, с террасой над водой, – её белые перила издали бросались в глаза.
– Смотри, смотри, пап! – Аня показала пальцем ему за спину.
– Да, я видел, красиво, – кивнул Ковалев.
– Да нет, там Инна Ильинична! Ну с которой ты вместе в столовой сидишь!
Аня замахала рукой, а Ковалев все же оглянулся: Инна стояла на террасе с белыми перилами и тоже махнула рукой.
– Приплыли… – проворчал он себе под нос. Откуда ему было знать, где находится дом главы местной администрации…
– Пап, давай поближе туда подплывем. Там так красиво!
– Это неудобно… – ответил Ковалев.
– А ты вон к той штуке подплыви, там как раз удобно.
Возле каменной набережной был оборудован и небольшой плавучий причал…
– Я имел в виду, неудобно без приглашения являться в чужой дом, – вздохнул Ковалев.
– Так мы же в не дом, а на берег. А раз Инна Ильинична нам так машет, значит она нас приглашает.
Ковалев снова оглянулся: в самом деле, Инна звала их к причалу.
Усадьба только с воды казалась столь роскошной, на самом же деле была обустроена гораздо скромней, чем Ковалеву доводилось видеть. Впрочем, для этой глухомани и такое, наверное, считалось из ряда вон…
Инна показала им участок и пригласила в дом выпить чаю. Ковалев отказывался, но она настояла. Чай пили на теплой и удивительно светлой веранде – закатное солнце как раз смотрело с реки сквозь тройные стеклопакеты. И просвечивало красивое земляничное варенье, поданное в хрустальной вазочке. Для варенья на столе стояли розетки, а вода кипела в электрическом самоваре с белым заварным чайничком наверху. И тонкий фарфор чашек пропускал свет.
В другой раз Ковалев счел бы это чаепитие чопорным, но дом показался ему дворянской усадьбой из пушкинских времен – наверное, так же чай пили у Лариных. Только домашний наряд Инны с этим не вязался: она была одета в обтягивающий кашемировый свитер и уютные байковые брюки цвета беж. Ковалев решил, что свитер идет ей гораздо больше пиджака, а юбка – гораздо больше брюк. Она была тоненькой, несмотря на плавные линии фигуры. И обволакивала ещё сильней, крепче, чем за столом в санатории.
Мать Инны, заглянувшая на веранду лишь на минуту, посмотрела на Ковалева с хорошо скрываемым любопытством, ничем не нарушив приличий. Но он заметил этот пристальный, хоть и короткий, взгляд, и ему стало не по себе.
Ковалев сам завел разговор о Бледной деве, надеясь, что Инна развенчает эту детскую страшилку, но та взглянула на Аню ласково и сказала:
– Анечка, не бойся Бледной девы. Она забирает только мальчиков, девочки ей не нужны.
– Почему?
– Она ищет своего сына. У неё когда-то был маленький сынок, и она по нему скучает.
– А Бледная дева – это утопленница или русалка? – спросила Аня.
– Утопленница. Русалки тут не водятся, им у нас холодно. Они любят теплые моря с прозрачной водой…
Ковалев хотел было возмутиться – разве можно такое говорить ребёнку? – но Инна медленно и верно перешла к рассказу о русалках, и до него не сразу, но дошло: его дочери рассказывают сказку. Красивую волшебную сказку, которая вытекла прямо из жизни, из санаторной спальни девочек. Может, сказка и была немного страшной, но бороться с нею не хотелось, и надобность в Боге отпадала сама собой. Наверное, Инна была хорошим детским психологом. Во всяком случае, гораздо лучшим, нежели Ковалев.
Вниз по течению лодка летела птицей, и Аня признала, что так быстро мама грести не умеет… Ковалеву пришлось пристать к другому берегу, потому что они опаздывали на ужин, и обратно в дом тети Нади он возвращался на лодке, в полной темноте, – фонари с моста только слепили глаза.
Собачий рык у мостков, к которым он причаливал, его уже не удивил, но, сходя на берег с шатавшейся лодки, Ковалев чувствовал себя неуютно и даже посветил в сторону пса фонариком. Рык тут же смолк, лучик света не сразу нашел собаку – Ковалев увидел только поджарый круп и лохматый хвост поленом…
Коля тоже держал цепного пса, правда, не такого здорового, которого назвал чистокровным волкодавом. «Волкодав» размером не превышал шакала, имел типичный для дворняги серо-рыжий цвет, но, видимо, за «чистокровного» его выдали благодаря купированным ушам…
Мелькнувший в луче фонарика пес тоже был обычного серо-рыжего цвета. И вряд ли был породистым. Поднимаясь на берег, Ковалев все время ощущал на себе его недобрый взгляд и решил выяснить, чья собака разгуливает по реке темными вечерами, – судя по тому, как она рычит, рано или поздно она обязательно кого-нибудь покусает.
* * *
– Сегодня нянька нарочно придет проверить, чтобы тебя не было, – вздохнул Павлик. Они с Витькой сидели в туалете на подоконнике, Витька курил и изворачивался, чтобы выдыхать дым в форточку. Было холодно.
– Чего тебе дядя Федя сказал? – спросил Витька.
– А тебе?
– Какая разница?
Оказывается, Витька говорил с дядей Федей еще вчера. Наверное, потому и остался ночевать у них в спальне, что дядя Федя сказал ему что-то такое про Павлика… Ну, что все это на самом деле, а не просто так – страшно ночью.
– Он говорит, что Зоя дура и всегда была дурой, – пожал плечами Павлик. По правде, дядя Федя говорил это самому себе, а не ему.
– А чего делать сказал?
– Он сказал, чтобы я волка не боялся, что он меня не тронет, но я не очень-то поверил. Все говорят, что нечего бояться. Про крещение сказал, что можно и покреститься… Но необязательно, если я не хочу.
– И что ты думаешь?
– Не знаю, – Павлик снова вздохнул. – Он сказал, что пока я маленький, это нормально – попросить, чтобы Бог меня защитил…
– И как?
– Не знаю. Зоя тоже сказала, что Бог меня защитит, раз никого больше нет, чтобы меня защитить. Родителей там…
– За каким фэншуем тебе этот Бог? – Витька сжал пальцами сигарету и сплюнул на пол. – Ну ладно мать – ее бы кто защитил от ее глюков… Но я-то чем хуже этого Бога? Думаешь, я тебя не могу защитить от какого-то волка?
– Ты можешь, Вить, я знаю. – Павлик помолчал и добавил: – И потом, если я его не буду видеть, он придет, а я не проснусь. И он меня загрызет во сне.
– Вот именно!
– Дядя Федя сказал, чтобы я завтра к реке пришел, если не хочу креститься. Ну, когда батюшка приедет. А я так думаю, сегодня волк точно придет, потому что чует, что меня завтра покрестят.
Витька выбросил окурок в форточку.
– Я, знаешь, лучше к тебе приду… Береженого, типо, бог бережет. – Витька осклабился. – Пошли, холодно здесь.
Он поежился и слез с подоконника. Павлик спрыгнул на пол вслед за ним и уже у самой двери спросил:
– Вить, а дядя Федя, он кто? Утопленник?
– Он водяной. – Витька смерил Павлика взглядом. – Ты его не бойся, он за нас. Он всегда был за нас.
Уважаемые граждане!
Дорогие друзья! Через несколько минут мы встретим новый, 2018-й год.
Приближение этого чудесного мгновения между прошлым и будущим знакомо нам с детства. Мы ждём его с радостью, надеждой и волнением. Верим в самое лучшее и светлое. По традиции отмечаем этот праздник в кругу семьи, с самыми близкими друзьями.
Конечно, не всем удаётся встретить Новый год с родными. Надо работать в больницах и на производствах, исполнять служебный и воинский долг, охранять границы. Нести постоянное дежурство, обеспечивая нашу безопасность на суше, на море и в воздухе.
Мы благодарны всем тем, кто днём и ночью, в будние дни и в праздники — всегда на посту. А сегодня особо хотел бы поздравить с праздником тех наших военнослужащих, которые сидят на бутылках и тарадчат дирюблики. Гища! Ща! Ырча!
Вы знаете, до того, как я взвалил на себя эту тяжелейшую ответственность за судьбу страны, я пережил немало драматических моментов, и в гробу вас видал, сволочи, ненавижу, всю жизнь мне испортили, с-скотины, даже тут не могут себя в руки взять. Ахабар-махабар в дышло вам, дорогие граждане. Ведь жизнь простого человека, маленького человека с его маленькими интересами должна быть самым ценным достоянием нашего государства. Должна, но раз вы меня с домиком прокатили, то иго-го, касатики. Сами расхлёбывайте!
Дорогие друзья!
Сейчас, в новогоднюю ночь мы особенно остро чувствуем, как дороги нам наши близкие. Как важно, чтобы всё у них было хорошо, чтобы все они были здоровы. Срал я на вас, срал и ссал, игого, букрыкы, бурудавочки, срал, срал, срал!
И любить вас всех конём, майонез, горох, селёдка, это лучшая лебёдка, угощаю всех овсом, и останусь молодцом. А любовь и отзывчивость, душевная щедрость и милосердие будут нашей опорой в каждодневных делах.
До наступления Нового года остались считанные секунды. Давайте возьмём говно в фужерах и пожелаем друг другу говна на лопате, радости и счастья! Говна вам, граждане. Гов-на. Гы-ооооооввфффф-н-н-н-на-а-а-а-а-а-а-а. Поблагодарим друг друга за понимание и поддержку. За участие и чуткость. И обязательно произнесём тост за процветание и благополучие нашей страны!
С праздником вас! С новым, 2018-м годом!
Велик и ужасен профессор физтеха Кайсан Аланбекович, когда мощным ледоколом идет он по фарватеру универского коридора или с высоты кафедры громит нерадивых, воздев к потолку аудитории карающую длань:
— Учите царицу наук, жалкие ничтожные люди! Учите, или не будет вам в жизни счастья!
Его жилет безукоризнен, познания чудовищны, язык остр и ядовит, бритая макушка ослепительна, ехидные реплики доводят студентов до дрожи. Но куда страшнее профессорское молчание, когда смотрит он с жалостью и только вздыхает – ибо о чем можно говорить с человеком, не способным вычислить площадь поверхности оксонододекаэдра по заданной длине грани?
О бесстрашии и неуязвимости профессора ходят легенды, не пугает его ни разнос декана, ни зазубренный орочий меч. Одинаково элегантно и уместно выглядит он как в стенах родного вуза, облаченный в итальянский пиджак с искрой и затейливой вязью китайских иероглифов, так и в относительно диких лесах, полных безусловно диких орков и не менее диких эльфов, облаченный в кирасу с затейливой вязью чеканки.
Доспех на Игру мастер Сан делает собственноручно, ибо только таков путь истинного мастера. Из любого подручного материала, в ход идут выпотрошенные волейбольные мячи, брошенные туристами мангалы или куски водосточных труб. Мелькает в огромных пальцах молоточек, ползет из-под чекана спиральное кружево узора. А если кто из новичков позволит себе хихикнуть – жестянка же! какая с нее защита? так, бутафория, да и невместно мастеру столь высокого ранга заниматься таким баловством – то ничего не ответит мастер Сан, только посмотрит сочувственно. Ибо лишь искреннего сочувствия достоин человек, не способный сложить два и два в шестнадцатой степени.
— Учите матчасть, идиоты! Учите! Может, сойдете за умных.
Велик и страшен мастер во время батальных сцен, когда непоколебимым утесом возвышается он над полем боя, скрестив на мощной груди не менее мощные руки. Махать мечом мастер Сан почитает ниже своего достоинства – и других идиотов полно. Но доспехами не пренебрегает никогда – ибо хотя дураков вокруг и полно, но зачем же уподобляться одному из них?
И когда при виде монументально неподвижной фигуры профессора, о которую, как об утес, разбиваются волны сражающихся, очередному эльфу или троллю, одуревшему от адреналина почти настоящей битвы, вдруг ударяет в голову то, что обычно туда ударять не должно, и, вспомнив о незаслуженном зачетном неуде, наносит он своим почти настоящим мечом совсем настоящий удар – ничего не говорит ему профессор. Смотрит только чуть снисходительно да кривит губы в саркастической ухмылке. Ибо о чем можно говорить с человеком, неспособным вычислить по двум точкам угол поворота системы координат?
И лишь потом, после боя фиксируя оппонентам многочисленные треснутые ребра и сломанные ключицы, ругается мастер Сан по-черному:
— Учите сопромат, идиоты! Учите! И не ленитесь пробивать на доспехах ребра жесткости, а то не будет вам в жизни счастья. Да и самой жизни, возможно, тоже.
Ибо уверен мастер Сан, что хотя сопротивление студенческого материала и стремится к бесконечности, но все-таки ей не равно. А значит, есть надежда.