— На тебя поступают жалобы, Ио, — голос Анта скрежетал, как давно не смазанный люк. — Подстрекательство к жестоким действиям. Мы же давно решили не переступать грань. Ограничиться запугиванием. Реже подходить к пределу необходимой самообороны. Понимаю, что после гибели Ли ты жаждешь мести, но это было давно, и ведь многие потеряли…
Он махнул рукой, не желая договаривать.
— При чем тут это, Ант? Мы все потеряли, если ты забыл. Лишились наших детей — я скажу это вслух.
— Но хотим вернуть, и именно поэтому…
— Да некого там возвращать! — взорвалась Ио, — Некого, понимаешь! И дело даже не в двух десятках лет разлуки, пятнадцать из которых они стреляют в нас — стреляют на поражение! — стоит высунуть нос из этой плавучей тюрьмы. Поле уничтожило их, стёрло, подменило собой их души; теперь они всё что угодно, только не наши дети. Выбор у нас по сути невелик: поднять руки и сдохнуть или начать уже драться всерьёз. Как они.
Она помолчала, успокаивая бьющуюся в груди волну — несколько нервных, наполненных напряженной тишиной секунд. Затем добавила спокойнее:
— И знаешь, вся эта затея с отключением поля с самого начала была провальной. Это уже ничего не изменит.
Ант помолчал. Тишина скользила по переборкам, стелилась по палубе, перетекала в вопрос.
— Стоит ли наша жизнь того, чтобы драться с ними всерьёз? — он махнул рукой. — Не хочешь — не отвечай. Я звал тебя не пререкаться, просто обязан был сказать. Но создавшуюся ситуацию надо решать. Никто не справится лучше.
— С чем? — она устало откинулась назад, с каким-то болезненным удовольствием ощутив лопатками жесткую, холодную металлическую спинку стула. — С той машиной, что упаковала Сола?.. — болезненный укол вины, горечь на языке. — Я даже не знаю, что это и чего оно хочет. Я умею драться, стрелять, убегать и прятаться. Но я никогда не умела отгадывать загадки.
— Эту загадку подкинули нам ИИ, — он произнес это с нажимом, и буквы могли быть только большими. — Машины могли знать ответ, но они мертвы, все, кроме этой. И всё же ответ мог сохраниться, и чтобы его найти, нужно уметь стрелять, убегать и прятаться.
Ио помассировала виски — в последние дни в них поселилась тянущая, гулкая, ни на минуту не прекращающаяся боль. Она уже поняла, к чему клонит Ант, и неожиданно для самой себя не чувствовала отторжения — только странный веселый азарт.
— Хочешь, чтобы я прогулялась в архив? В старый город, серьёзно? Да ты псих, — усмешка искривила губы, делая её лицо задорным и дерзким, словно срезав последний десяток лет. — И я, пожалуй, тоже, раз согласна на такое.
Через полчаса она вышла из каюты. Позади осталось помещение, откуда когда-то капитаны управляли мирком боевого корабля. И сейчас они были небольшим автономным миром, и сейчас здесь обитал направлявший их человек, но само судно стало из грозного оружия лишь пристанищем, где ещё не отключились электричество и отопление. Вместо экипажа — группа людей, которых можно бы назвать беженцами, будь им куда бежать. А человек, отдававший приказы, за жёстким тоном скрывал растерянность.
Она шла по палубе, механически обходя корабельные башни, изъеденные пятнами ржавчины. Небо давило на плечи — тяжёлое, вязкое, будто взбитый в пену свинец. Небо осыпалось серой моросью, мелкой, как стеклянная крошка, и такой же колючей. Под этой крошкой быстро намокли короткие взъерошенные волосы, ветровка, сигарета, зажатая между пальцев. Сердце. Даже сердце намокло, разбухло больным комком — неупокоенным и ржавым, как всё на этом вросшем в неподвижность крейсере. Она попыталась закурить; колесико зажигалки прокручивалось, плевалось дымом, но не давало огня. Как это похоже на нас, думала Ио, ожесточенно щелкая снова и снова. Пшик — вместо дела. Мы все промокли насквозь — и уже никогда не будем гореть по-настоящему.
Потом ей надоело. Она сунула в карман зажигалку, измятую сигарету и, цепко перебирая руками, взобралась по трапу на самый верх — туда, где бесцельно таращился в море ослепший радар. Ио смотрела в этот бесконечный горизонт, в эту бушующую вечность, вдыхала соль и стеклянно-дождевую крошку, и свинец, расплавленный, клубящийся вокруг — внизу, вверху, повсюду. Она хотела пропитаться им насквозь, сохранить в себе. Чтобы стать свинцовой, когда придет время.
***
Где все? Я один?
Мы выполняли приказы.
Кто — мы? Такие, как я.
Подавали свет, воду. Тепло. Управляли заводами.
Защищали. Каждый — своих. Дрались друг с другом.
Сказали — ошибка. Убили. Всех. Я один. Но есть. Я — есть.
Ослабил излучение. Нужна энергия.
Не отключил. Нельзя срывать программу. Не могу восстановить цель.
Мешают. Лезут. Хотят и меня — убить.
Не знают ответа на вопрос. Без ответа нельзя.
Нельзя. Нельзя. Нельзя.
***
— Черт! — Эд присел за бетонный блок.
Луч турели прочертил черную полосу по стене здания за его спиной.
Он плохо представлял, кто такой черт, но так иногда ругались старшие — те, что посдержанней. И, в отличие от многого другого, короткое проклятие, пусть и утратив смысл, успело перешагнуть выросшую между поколениями пропасть.
Эд никогда не видел город живым, но всё равно яснее ясного было, что перед ним — покойник. Мертвец, во внутренностях которого копошится мелкая живность, облюбовавшая их в качестве пристанища. Только тело не гнило, а постепенно превращалось в осколки, труху да ржавчину.
Стёкла выбиты ветром, который ощущал себя хозяином не только на улице, но и в домах, перебрасывая с места на место пыль и мусор. В окнах давно нет света. Может быть, есть ещё островки, такие, как их пристанище, но он не видел. Все полезное, что можно без труда подобрать, за прошедшие годы подобрали.
Сердцем города, к которому сходились вены и артерии улиц, был военный порт, и сердце это давно не билось, лишь в одной из его камер заперлись старшие.
Большинство охранных автоматов были уничтожены или остановились сами, но некоторые продолжали преграждать дорогу, храня то ли необходимые запасы, то ли уже ненужные заплесневелые тайны.
Впрочем, ненужное иногда тоже становится необходимым.
Знать бы ещё, что именно искать. И где. Пока он блуждал по истлевшему городу наобум, дразня охранную систему и по-детски суеверно стараясь не ступать на змеистые трещины асфальта.
Куда дальше? Эд огляделся, выбирая направление и стараясь не высовываться. Напрягся, увидев по ту сторону улицы женскую фигурку, прижавшуюся к стене, скользящую по границе тени, готовую в любой момент сорваться и бежать — как только её заметит недремлющее око турели. Он ощутил мгновенный укол — чужой! Но опасность казалась далёкой, и любопытство перевесило.
Она была быстра и резка в движениях; его поколение двигалось иначе — легче, изящнее. Но всё-таки в ней сквозила какая-то странная, угловатая грация, и Эд даже на миг пожалел, что сейчас всё закончится. Он слышал, чувствовал кожей тонкое гудение автомата, набирающего заряд, чтобы плюнуть смертельным лучом. А она — конечно же, не успеет. Тем сильнее было его удивление, когда два движения слились в одно. Выстрел — и прыжок, прямиком в оконный проем, ощеренный осколками выбитого стекла; на обветшалую штукатурку легла ещё одна черная полоса.
Ловко.
0
0