— Екатерина Аркадьевна, подождите минутку, — Анечка, медсестра из реанимации, почти бежала по коридору. И как молодёжь бегает на таких каблучищах? — Вас хотел видеть Виктор Сергеевич.
Развернулась к кабинету директора. С каких это пор медсестры выполняют обязанности секретарш? Или девочка сама напросилась?
В просторном светлом помещении, больше похожем на зал совещаний в каком-нибудь офисе, меня ждали двое. Хозяин кабинета сидел в кресле во главе длиннющего стола, а Константин прислонился к стеллажу с периодикой, сложил руки на груди и опустил голову. Как будто устранился от происходящего.
— Екатерина Аркадьевна, у меня к вам очень серьёзная просьба, — слышать такую напористость в голосе директора Госпиталя было странно, — через два месяца мы проводим конференцию по «виртуальным пересадкам», подготовьте развёрнутое сообщение.
Я посмотрела на Константина, именно он настаивал, чтобы я зафиксировала свою методику. Его присутствие в кабинете не случайно. Два месяца? Протяну ли я столько?
— Я бы с удовольствием, Виктор Сергеевич, но, даже если я напишу это сообщение, представлять его на конференции должен будет кто-то другой.
— Почему?
— Это то, о чем я вас предупреждал, — Костик оторвался от стеллажа и, с шумом отодвинув стул, уселся за стол. — Умирать она собралась Виктор Сергеевич.
— Нет, это — ни в какие ворота! Екатерина Аркадьевна, что за бредовые мысли? Вам же чуть больше шестидесяти.
— Мне за восемьдесят. Пора дать дорогу молодым, — повторяю услышанные в коридоре слова и внутренне усмехаюсь: «Наш директор привык, что Екатерина Розен всегда под рукой и весть о моей скорой смерти для него — как ушат ледяной воды за шиворот. Не верит он, что я — старуха».
— Екатерина Аркадьевна, вы говорите глупости никто из молодых хирургов вам в подмётки не годится.
Ага! Только в каблуки, — для не ходящих ног. И в качестве пальцев.
— Вы не правы. Константин…
— Не хочу ничего слышать, — впервые за все время нашего знакомства он меня перебил. — Я легко заменю любого терапевта. Вас же заменить некому. Пройдите курс процедур. Неизлечимых болезней с появлением зоофана не осталось.
— Это не болезнь. Моё тело изношено настолько, что постепенно отказывается работать, — говорю, а мысли мечутся, вопрошая: «Зачем заведён этот разговор?» Поэтому продолжаю резче, чем собиралась:
— Проводите свою конференцию. Но без меня. Доклад я подготовлю, а делать его будет Константин Михайлович. Вам же следует учесть, что через неделю все мои операции надо будет отменять.
— Ну вот, что я вам говорил. Опять командует!
— Ваши распоряжения Екатерина Аркадьевна, ценны только в операционной. А распоряжаться своей жизнью вы права не имеете.
Хором.
«Офигеваю!» — сказала бы одна моя практикантка, повторяющая это слово к месту и без. Я что — умереть спокойно не могу?
— Кто тогда имеет?
— Константин Михайлович звонил в Москву. Президент…
— Виктор Сергеевич, я же просил!
Ну вот. Оказывается, заключение о моей жизни и смерти делает президент. На уровне решения государственных вопросов. Дожили! Это слово и слетает с губ.
— Если есть решение, а дело только в ваших… сомнениях, — мне кажется, или Костик хотел произнести совсем другое слово?
— Подождите, Константин Михайлович! Екатерина Аркадьевна, в данном случае ваш взгляд будет слишком предвзятым, — директор вылезает из-за стола и подходит ко мне. — Мы всё понимаем. Надя — ваша пациентка, и долг обяжет свести риск к минимуму. А значит, эту операцию вы делать не будете.
— Какую — эту?
— Единственный способ сохранить родителям дочь — провести виртуальную замену.
Слово произнесено. Да, я могу сделать «замену» — только донора нет. Говорю:
— Невозможно. Константин Михайлович проверил все клиники — подходящего донора не нашлось.
— Донор есть, — Костик вскочил, уперев кулаки в стол, пристально посмотрел мне в глаза и, разделяя каждое слово, произнёс: — Этот донор — вы!
— А кто будет делать операцию?
В кабинете повисло молчание. Не буду говорить о своей призрачной надежде. Операция состоится, если мне успеют сделать «руки». Не буду объявлять, что пойду на это, только если получу согласие всех заинтересованных сторон. Глупо. Одна из самых заинтересованных — я. И я меньше всего имею право принимать решение.
Павел и Надежда Андреевы уже сидят в коридоре рядом с моим кабинетом. Могли бы побыть с дочкой лишних полчаса. Так нет же.
Приглашаю войти. Проезжаю за стол, взмахом руки командую (опять командую, может, прав Костик) — садитесь. Ровная, почти пустая лакированная поверхность отделяет меня от выбирающих где сесть мужчины и женщины.
Он, высокий, широкоплечий, темноволосый, виски чуть тронуты сединой, в серых глазах усталость и боль, отодвигает кресло слева. Для жены. Она садится, скорбные складки у рта, глаза опущены, но я помню, они зелёные, как нефрит в кольце на её пальце. Светло-русые волосы забраны в хвост, а прошлый раз были уложены аккуратно и тщательно. И платье гораздо проще, серое, невзрачное. Как будто женщина махнула рукой на свою внешность. На лице восковая бледность, в движениях отрешённость. Тонкие пальцы чуть подрагивают. И ногти обломаны. Павел садится напротив жены, его руки ложатся на стол, ладони плотно прижимаются к блестящей поверхности, мешающей сжаться кулакам. С каким удовольствием, он грохнул бы по моему столу. Только этим ничего не изменить.
Мой стол не подходит для доверительной беседы отчаявшихся людей. В форме буквы «Т» — он разделяет собеседников, расставляет по ранжиру. Тот, кто по центру — главный. Хочу ли я быть главной в этой беседе? Но другого стола у меня нет. Никогда не была любителем уголков для отдыха, с мягкими креслами и низким столиком для кофейных чашечек (или чего покрепче, что там принесёт услужливая секретарша). Секретарши у меня тоже нет.
Оттягиваю начало разговора. Я не скажу ничего нового. А констатация факта — «ваша дочь умирает» — не принесёт радости ни мне, ни им. Пусть начнут. Скорее всего, первым будет отец. Мужчины нетерпеливее. И решительней. Им нужны все точки над «i».
— Сколько Насте осталось?
Как и предполагала, спрашивает Павел. Отвечаю:
— В сознании она будет неделю. От силы — дней десять. Потом… ещё неделя.
— Ей будет больно?
Это Надежда. Пожимаю плечами.
— Сейчас боль купируют. Ваша дочь почти ничего не чувствует. Но этот препарат не справится с приступами; если дадите согласие, будем постепенно вводить наркотик.
— Операция… — очень несмело. Мы говорили об этом позавчера, и Надежда знает, что обычная операция, даже сделанная моими руками ничего не даст.
— Настя сказала, — перебивая жену и отметая никому не нужные разъяснения, — что не хочет умирать…
Ещё бы! В двенадцать лет никому не хочется умирать. Некоторые, устав от боли… Но Настя — сильная девочка.
— …не попытавшись, не попробовав выздороветь. Мы узнали, — взгляд на жену и лёгкий кивок в ответ, — что шанс есть. Надо его использовать. Это называется «замена».
Рука всё же сжимается в кулак и требовательно ударяет по столу. Слово произнесено. Говорю, стараясь породить сомнения и заставить… Заставить лишить меня надежды?
— Операции с заменой никогда не проводились, если реципиент жив, — одно исключение было, но это не тот случай. — И никогда в качестве реципиента не использовался ребёнок.
— Настя … — начинает женщина и захлёбывается, пытаясь сдержать рыдание.
Павел смотрит на жену, медленно опускает глаза и произносит:
— Екатерина Аркадьевна, позавчера вы отказались провести операцию, хотя Настю подготовили. Я хочу понять…
Да, девочку положили на стол, но я посмотрела и поняла — спасать там нечего. Трансплантация органов, так же как и регенеративные возможности организма после подпитки зоофаном практически неограниченны, но случай Насти особый. Он подходит только для «виртуальной» (неправильно, неточно, но словечко прижилось) пересадки. Умирает не сам мозг, умирает информация в нём. До сих пор с таким поведением нервных клеток приходилось сталкиваться только из-за механического повреждения или инсульта. Здесь же ни того, ни другого не было, информация просто стиралась. С последующим медленным отмиранием тканей. Последующим! Очаг поражения рос очень быстро. Купировать, удалить повреждённый участок — было можно. Но что я спасла бы? Будущее растение? Увидела это и отказалась проводить операцию. Какой смысл кромсать здоровый мозг. Нет! Слово «здоровый» не подходит.
0
0