Инна покосилась на Ковалева и неожиданно наступила ему на ногу под столом – наверное, снова на что-то намекала. Впрочем, вовремя, – он с трудом взял себя в руки.
– Я не знаю, кто из сотрудников рассказал детям о том, что меня укусила собака. Но мальчик посчитал, что я прогнал волшебного волка, которого он так боится.
Ответ вызвал у Зои приступ раздражения – так перекосилось её лицо.
– Он сам вам об этом сказал? – сыто улыбнувшись, переспросила Тамара – ну точно как кошка в сказке о глупом мышонке.
– Нет, мне об этом сказал его старший брат. И не надо грязных намеков: я не люблю ни маленьких мальчиков, ни маленьких девочек, ни вообще детей. Мне нравятся молодые женщины, и пока это считается нормальным.
– Мальчики без отцов часто тянутся к мужчинам, оказавшимся поблизости, – сказала Инна в пространство. – В интересе Павлика ничего удивительного нет, довольно взглянуть, как мальчишки из интерната смотрят в рот Александру Петровичу.
Зоя не могла не оставить за собой последнего слова и, поднявшись из-за стола, сверху вниз произнесла:
– Сергей Александрович, в другой раз, если кто-то из детей в санатории о чем-нибудь вас попросит, подумайте как следует, прежде чем выполнить просьбу.
Ковалев не полез в бутылку и промолчал.
Какао, поданное к пшенной каше, здесь именовали горячим шоколадом, но в отличие от того, что наливал кофейный автомат у Ковалева на работе, напиток был полностью натуральным, включая молоко (судя по обилию пенок). И, по сложившейся традиции, Ковалев пил какао не торопясь…
– Это Селиванов рассказал вам, что видел меня в доме на болоте? – спросила Инна, когда все остальные вышли из-за стола.
– Да. Мой рассказ почему-то взволновал вашу маму… – Ковалев и сам не знал, хотел вложить в эти слова сарказм или извиниться. – А он вправду видел вас в доме на болоте?
Инна засмеялась тихим переливчатым смехом и сказала:
– Он придумал только рот, перепачканный в крови. Если бы вы видели, как они драпали от меня к шоссе! Только пятки сверкали!
– Коля рассказывал мне похожую историю… – пожал плечами Ковалев.
– А вы сами в детстве разве не ходили на кладбище?
– Нет, мы лазали смотреть в окна больничного морга… Я жил в центре города, там трудно найти кладбище.
– Никакой разницы – морг, кладбище, дом ведьмы… Когда Коля был ребёнком, в этом доме жила баба Ксеня, моя прабабка.
– Да, мне об этом рассказали, – кивнул Ковалев.
– А хотите, я вам покажу этот дом? Вам до обеда все равно нечем заняться…
– Я думал, вы на работе.
– Мы недолго, Татьяна меня отпустит. Туда идти минут пятнадцать всего, если не спешить.
– Ну пойдёмте… – согласился Ковалев – сидеть в холле с планшетом ему уже порядком надоело.
Погода была не столь отвратительна, как накануне вечером, но оставляла желать лучшего, – низкие тучи неслись будто над самой головой и грозили скорым дождем или снегопадом, но до сухого чистого морозца погода не дотянула – над землей повис влажный туманный холод.
– Представляете, православные врачи решили победить вас силой научной мысли! – со смехом сказала Инна, когда они вышли на шоссе.
– У них есть научные мысли? – хмыкнул Ковалев.
– Они назначили Павлику серию аллергопроб, хотят выяснить, что в молельне конкретно вызывает его удушье.
– Ну-ну, – проворчал Ковалев. – Меня удивляет упорство, с которым они хотят его крещения.
– Видите ли, их тоже удивляет упорство, с которым вы этому противитесь.
– Я противлюсь вовсе не его крещению. Не вижу в этом ритуале ни вреда, ни пользы, в отличие от вас. Но пребывание в молельне ребёнку явно неполезно.
Они некоторое время шли молча, а потом Инна заговорила:
– Мама вчера рассказала мне, что вы сын дяди Феди…
– Это лишь её предположение…
– Думаю, это верное предположение. Вы на него похожи. И, что удивительно, не только внешне.
– Что в этом удивительного?
– Сыновья похожи на отцов не только из-за общих генов. Сын обычно подсознательно копирует отца – его речь, мимику, жесты, движения. Мальчик часто бывает похож на отчима больше, чем на родного отца, если его растит отчим.
– Да, мне многие говорили, что я весь в деда… – улыбнулся Ковалев.
– Вот это и удивительно: вы ведь не видели дядю Федю и тем более с ним не жили. А походка у вас такая же, как у него. Издали я могла бы вас перепутать. И… знаете, выражение лица… Иногда мне хочется протереть глаза, встряхнуть головой… – Инна, как всегда, оборвала фразу на полуслове.
– Зачем? – спросил Ковалев.
– Чтобы убедиться, что передо мной не он, а вы… У него был особенный взгляд, прямой.
Ковалев подумал, что со временем она научится договаривать. И тут же решил, что ему совершенно все равно, научится она этому или нет.
– Он был хороший человек, и я скучаю по нему… – сказала Инна.
– А что, интересно, вас с ним связывало?
– Не подумайте только, что мы были любовниками, он мне в отцы годился и знал меня с пеленок. Ему бы в голову не пришло… ничего такого…
– Он был одноклассником вашей мамы?
– Да. И Зои, и отца Алексия. Но нас связывало не это вовсе. Мама с ним не дружила, с ним дружила баба Ксеня.
– Странная дружба…
– Может быть. Моя бабушка Сима родилась перед войной. Как все, ходила в школу, была сначала пионеркой, потом комсомолкой – её воспитывали на советских идеалах, и она очень в них верила. Мать-ведьма в эти идеалы не вписывалась. Баба Ксеня вообще-то не была темной сельской бабой, говорила на трёх языках, играла на рояле, много читала, разбиралась в поэзии, в живописи, в музыке.
– И что же она делала в доме на болоте?
– Ей… пришлось… – Инна не стала договаривать. – Но я о бабушке Симе. Она ушла жить к подруге ещё школьницей, отреклась, так сказать, от матери… И свою дочь, мою маму, тоже к ней не пускала. А баба Ксеня бабушке Симе этого не простила, обиделась на всю жизнь. Бабушка Сима раньше бабы Ксени умерла, и… плохо умерла, в психоневрологическом интернате, у нее альцгеймер был, и мама не смогла дома за ней ухаживать. Я маму не осуждаю, не подумайте, – она больше обо мне думала, чем о себе. Вы представить себе не можете, что такое больной альцгеймером в доме… Баба Ксеня посмеялась, когда узнала, что мама бабушку Симу в интернат сдала. Когда я родилась, бабе Ксене было уже за восемьдесят, она жила совсем одна. И как-то раз она дядю Федю попросила, чтобы он меня к ней привел, мне было лет пять всего. Ничего странного, согласитесь, – когда прабабка хочет видеться с правнучкой. Мама не возражала. И даже сама собиралась меня туда водить, но… как-то не срослось… И меня к бабе Ксене водил дядя Федя. Пока я была маленькой.
Они свернули с шоссе на широкую тропу, идущую через болото, в конце которой издали был виден темный дом, стоящий на пригорке.
– Прямо дорога… – Ковалев качнул головой. – Будто здесь люди толпами каждый день ходят.
– Нет, не толпами. И не каждый день. Но ходят… – загадочным шепотом сказала Инна.
– За клюквой?
Инна коротко посмотрела Ковалеву в глаза и сказала:
– Это тропа мёртвых…
Он закатил глаза и вздохнул.
– Мёртвые идут по шоссе, а потом сворачивают на специально подготовленную тропинку? Даже странно, что нет указателя, где сворачивать…
– Они находят тропу инстинктивно, – почти серьёзно сказала Инна, нисколько не обидевшись.
– Скажите, а ваша баба Ксеня правда передала свою колдовскую силу вашей маме?
– Нет, неправда. – Инна остановилась и пристально посмотрела на Ковалева, на этот раз долгим и пронзительным взглядом. – Это не сила. Это бремя. Моя мама хотела получить силу, а потому не получила ничего.
– Значит, прабабка передала силу вам?
– Не силу. Бремя. – Инна повернулась и пошла дальше. – Сила была у дяди Феди. Но… это не та сила, которую можно взять и передать кому захочется. Ну, в самом деле, вы же не можете передать кому-то свое умение плавать… Не можете передать свое желание защитить Павлика… Например.
– Не могу, – согласился Ковалев.
– Вы не боитесь идти тропой мёртвых? – спросила Инна вдруг.
– Нет.
– И даже черепа, насаженные на колья, вас не смущают? – Она рассмеялась.
Ковалев пригляделся: тропинка упиралась в ворота, по обеим сторонам которых в самом деле белели насаженные на колья конские черепа.
– Нет.
Пусть рассказывает сказки – красивые и страшные сказки. Ковалев повидал немало девушек, называвших себя ведьмами – для придания своему образу загадочности и шарма. Обычно это выглядело глупо или смешно. Инна не выглядела смешной или глупой, и шарм ее был особенным, естественным, органичным. Он обволакивал…
– А ведь пройти этой тропой может не каждый… – сказала она тихо.
– Селиванову со товарищи это вроде бы удалось.
– Ничего подобного. По этой тропе они лишь вернулись. Впрочем, я думаю, он водил своих друзей по болоту кругами, чтобы они не сочли путешествие слишком лёгким.
– То есть это анизотропная тропинка – работает только на выход… – покивал Ковалев.
– Для живых – только на выход. Для мёртвых – только на вход.
– Я умер и не заметил, что ли?
– Нет, вы вполне ещё живой, – красиво засмеялась Инна.
– Ещё? Неужели буду съеден в конце пути ведьмой-людоедкой?
– И не мечтайте. Знаете, как ваш отец подружился с бабой Ксеней? Он пришел к ней в ту ночь, когда утонула ваша мама. И требовал, чтобы баба Ксеня пропустила его за ней. Пришел, даже не переодевшись, как был, в чем нырял в реку, только ватник на плечи накинул. Понимаете, он нырял за вашей мамой, много раз нырял, – а когда понял, что поздно, что даже если он её вытащит, её уже не откачают, тогда к баба Ксене побежал. За колдовством. Он едва не умер, баба Ксеня его чудом спасла. Он потом воспалением легких долго болел. И… он простить себе не мог, что её не спас. Мне кажется, он спасателем стал, чтобы как-то оправдаться, искупить вину. Другой бы наоборот рассуждал: пусть всем будет так же плохо, как и мне. А дядя Федя… Он хороший был человек. Он после этого сквозь воду видел…
– Это в смысле «как в воду глядел»?
– Наверное, и в этом смысле тоже. Но вообще-то я говорила буквально: он видел сквозь воду на много метров, до сотни. В реке мутная вода, даже в солнечный день, а ночью вообще под водой ничего разглядеть нельзя. А он видел, потому мог вытащить человека, даже если тот на дно ушел, даже если его течением снесло или непонятно было, где он тонет.
0
0