Киборг Bond X4-17
Дата: 12 апреля 2191 года
Инспектор Рэнтон, наверное, никогда так не торопился на работу по собственной воле, а не по служебной необходимости. Азарт и предвкушение подстегивали его не хуже перспективы нагоняя. А в том, что что-то заслуживающее этого интереса произошло, он был уверен — чуйка просто вопила об этом. Хотя Ларт все-таки отвесил себе мысленный подзатыльник — во всем, что касалось их Bond’а, она сбоила.
Первое, что увидел инспектор Рэнтон, войдя в холл родного тридцать третьего участка, была донельзя кислая физиономия дежурившего минувшей ночью сержанта. Тот только что сдал рапорт о ночном происшествии с автоматической системой пожаротушения, включившейся в коридоре четвертого этажа возле отдела наркоконтроля. Полученный от подполковника Кушера нагоняй не способствовал хорошему настроению, поэтому сержант мрачно поприветствовал Ларта и буркнул:
— Слыхал, тебя там подтопило ночью?
— Нет, откуда? — удивленно мотнул головой инспектор. — А что случилось-то?
Сержант в красках изложил обстоятельства незапланированного, а главное — ложного срабатывания системы пожаротушения, а также все эпитеты, которыми он наделил халтурщиков, настраивавших ее. Ларт внимательно выслушал, согласно покивал, сочувственно покачал головой и поцокал языком, и, наконец-то отделавшись от говорливого сержанта, едва ли не бегом рванул к себе, дабы на месте познакомиться с неофициальной и явно куда более интересной версией ночных событий.
В кабинете уже были сержант Дживс и лейтенант Селд. Парни заявились буквально на пару минут раньше Рэнтона и теперь любовались замком, носящим явные следы взлома подручными средствами. Bond уже снял отпечатки, сделал анализы потожировых выделений, обнаруженных на устройстве, запротоколировал полученные данные и результаты и даже провел идентификацию по базе данных. Вишенкой на торте киборг выдал им голографию человека, пытавшегося осуществить несанкционированное проникновение в кабинет отдела наркоконтроля, — с полным досье и личным номером. Кто бы сомневался, что с вирт-окна на оперов смотрел майор Поллок собственной персоной.
Ларт под смешки и шуточки парней завел дело по всем правилам. К доказательствам подшили копию записанного киборгом видео со скрытой камеры, и отдельно распечатали несколько кадров, на которых особенно четко было видно крупным планом лицо несостоявшегося взломщика. Видео дополнили очищенным от шумовых помех аудиофайлом с записью эпитетов в адрес хозяев кабинета, на которые не поскупился боевик.
Подготовив все так, что даже целая стая комаров вместе с подполковником Кушером впридачу носа не подточит, инспектор Рэнтон в сопровождении сотрудников своего отдела поспешил на общее совещание, которое начальство решило устроить по итогам текущих дел, а также по инциденту минувшей ночью. В конференц-зале собрались все свободные от выездов полицейские. Полковник Тарлин вместе с замом восседал во главе стола. Вначале были привычные доклады глав отделов, недовольный бубнеж Кушера, скупые замечания Тарлина и тому подобная рутина.
Затем зам начальника участка поднял вопрос о приключившемся ночью потопе в коридоре четвертого этажа. Причем спецы, отвечающие за пожарную сигнализацию, утверждали, что произошел банальный сбой, но подполковник Кушер в подобное просто не верил. По его мнению, кто-то из дежурных оперов грубо пренебрег правилами и курил не в строго отведенном месте, а в месте общего доступа, коим и является коридор. Записи системы видеонаблюдения показывали девственно пустой коридор, но, как ни странно, момента включения пожаротушения не засняли. Именно к этому моменту и прицепился въедливый Кушер, мол, это все неспроста!
Опера из отдела наркоконтроля поглядывали на присутствующего на совещании майора Поллока, но тот сидел как ни в чем ни бывало — развалился в кресле и скучающим взглядом изучал знакомые уже до боли голографии на стенах зала. Инспектор Рэнтон, дождавшись паузы в словесном потоке подполковника Кушера, поднял руку и попросил слова. Кушер аж поперхнулся, полковник Тарлин подвинул ему бутылку с водой и стакан, и кивнул Ларту.
— Я хочу сделать заявление по поводу вчерашнего инцидента, — сказал инспектор, поднявшись со своего места. — Вчера ночью в промежуток времени между часом тридцатью и часом сорока семью минутами имела место попытка несанкционированного проникновения в кабинет отдела наркоконтроля. Злоумышленник был в курсе, что в отделе никого нет, кроме приписанного к нему киборга Bond X4-17 , так как дежуривший ночью лейтенант Селд в это время находился в медчасти, проходил процедуру регенерации после полученного ранения. Связь с киборгом поддерживалась и в случае необходимости лейтенант Селд вернулся бы в отдел. Кабинет был заперт при помощи механического замка, поэтому злоумышленнику не удалось проникнуть в кабинет, несмотря на попытки вскрыть запирающее устройство подручными средствами.
— Какого черта кому потребовалось ночью у вас в кабинете, тем более, что там был киборг? — удивился Кушер. — Тем более, что на записях нет ничего об этом взломе.
— Зато есть нестыковка в самой записи. Там ведь и момента включения системы пожаротушения нет, — заметил полковник Тарлин. — Продолжайте, инспектор.
— Нами было установлено, что попытку взлома чужого кабинета осуществил майор Поллок, — заявил Рэнтон, — о чем у нас имеется соответствующая видеозапись.
Все полицейские дружно уставились на Поллока, тот с каменной физиономией закатил глаза.
— Какого черта тебе там потребовалось, Марк? — спросил Кушер.
— Да что я там забыл? Бред какой-то! — фыркнул майор. — Какие записи? О чем вы вообще?
— Нами была установлена скрытая камера, которая и зафиксировала все происходившее у двери нашего кабинета, а также записала звук, — невозмутимо ответил Ларт и включил трансляцию записи на общий голоэкран.
Все присутствующие на заседании имели удовольствие пронаблюдать за тем, как майор Поллок подошел к кабинету отдела наркоконтроля, попытался открыть ее стандартным способом, как это у него не получилось, затем они прослушали весьма содержательный диалог с киборгом, полюбовались попытками взломать допотопный замок с помошью мультиножа, насладились цветистой бранью боевика и финальным аккордом — ливанувшей вдруг системой пожаротушения.
— Видимо, майор Поллок слишком разгорячился, что даже сигнализация сработала, — произнес полковник Тарлин, пристально глядя на боевика. Полицейские, было, засмеялись, но тут же утихли, заметив мрачное выражение лица начальника. — Так что вам все-таки потребовалось в отделе наркоконтроля, майор, что вы даже пытались взломать дверь? — холода в словах полковника хватило бы заморозить с полтонны рыбы.
Поллок молчал. Тонкие губы сжались, глаза неприязненно мазнули по операм Рэнтона.
— Позвольте, я продолжу, — сказал Ларт. Полковник кивнул и инспектор продолжил: — Нами установлено, что подобное проникновение, правда, без взлома, имело место в ночь с пятого на шестое апреля, когда в отделе так же не было никого, кроме киборга. Лейтенант Селд, точно так же дежуривший тогда, находился в медчасти и в отделе так же был только киборг. Именно киборг и был целью проникновения. Совместно с капитаном Шелдоном нами было установлено, что на теле киборга имеются повреждения, нанесенные такими орудиями как нунчаки, боевой секционный цеп сань-цзе-гунь, боевая цепь кусари-фундо. Всем в участке известно, что майор Поллок является поклонником подобного оружия. На киборге, приписанном к нашему отделу, он тренировал свои навыки владения этими орудиями.
— У вас нет доказательств, — выплюнул боевик.
— Увы, записей у киборга не сохранилось, так как майор умело зачистил следы, приказав уничтожить их, — спокойно парировал Ларт. — Но подобные повреждения имеются и у трех киборгов группы захвата, находящихся на данный момент на лечении в медчасти. Капитан Шелдон может подтвердить мои слова своими заключениями, сделанными с применением медицинского оборудования.
Шелдон поднялся со своего места.
— Нами были смоделированы орудия, которые могли нанести подобные повреждения, — заявил он и, в свою очередь, вывел на голоэкран объемные изображения перечисленных орудий и перечень нанесенных ими повреждений у Bond’a и троих DEX’ов. — На момент операции шестого апреля ни один из указанных киборгов не успел восстановить свою боеспособность в должном объеме, что привело к полученным ранениям и снижению их эффективности в целом. Я считаю недопустимым подобное отношение к боевым киборгам, от которых зависят жизнь и здоровье сотрудников участка, — закончил свой отчет доктор и сел.
— Хочу добавить, что записей о том, как майор Поллок забирал нашего киборга, также нет, — добавил Рэнтон, — как нет сведений и о том, где и как все это происходило. Как с Bond’ом, так и с DEX’ами группы захвата. А это значит, что майор Поллок подчистил или приказал подчистить записи системы видеонаблюдения участка. Кроме того, нами было установлено, что наш киборг по приказу майора Поллока подключался к ней и собирал данные на всех сотрудников участка и передавал ему.
Дальше Рэнтон не успел сказать ничего.
— Достаточно, — ледяным тоном сказал полковник Тарлин. — Это вопиющее безобразие! Майор Поллок, как вы объясните, почему вы избивали киборгов?
Боевик нехотя поднялся.
— Я проводил эксперимент с целью установить степень воздействия теми или иными орудиями на ткани и кости киборга и человека, — процедил он.
— Вы еще и людей калечили? — возмущенно воскликнул со своего места капитан Шелдон.
— Нет. Для этой цели я использовал Bond’а. Известно, что у них ткани и кости не такие прочные, как у DEX’ов, и наиболее близки по своим характеристикам к человеческим.
— И поэтому вы без спроса брали киборга, приписанного к чужому отделу? — ядовито спросил Шелдон. — Даже не ставя в известность отвечающих за ценное оборудование сотрудников?
— Черта с два он тогда его получил бы! — вклинился лейтенант Селд. — Мы и сами своего кибера не бьем, и другим не позволим!
— Успокойся, Ник! — одернул его Ларт.
— В общем так, — сказал полковник Тарлин, поднимаясь. — Майору Поллоку приказываю прекратить избивать киборгов, тем более — чужих. Это же относится и к вашим подчиненным. Думаете, мне ничего не известно о порядках в вашем подразделении? Распустились! Лично вам, майор, я объявляю выговор с занесением в личное дело. Сегодня же будет подписан приказ о лишении вас и вашего отдела премии за квартал. Повторяю — прекратить эти ваши «эксперименты»! Еще раз услышу о подобном — и нам придется с вами расстаться. Я не потерплю у себя в участке подобного отношения к дорогостоящей боевой технике и к коллегам. Да-да, я о вашей слежке и фокусах с системой видеонаблюдения! С этим еще предстоит разобраться отделу внутренних расследований. Все свободны! Можете идти заниматься своими должностными обязанностями.
Полицейские потянулись на выход. Инспектор Рэнтон встретился взглядом с Поллоком. Майор обдал его такой ненавистью, что шедший рядом с ним Шелдон пихнул Ларта локтем и вполголоса заметил:
— Похоже, у тебя появился в участке враг.
— Прорвемся, — ответил Рэнтон, не отводя глаз от испепеляющего взгляда боевика.
И тут появляешься ты, Риа! Лич тебя раздери! Гадкий утёнок Некроса!
Сколько ты у нас проучилась до Мёртвых игр? Два месяца? И уже победа!
Я всё никак не мог понять историю кольца в руках Тадора – я ненавидел всех женщин за одно единственное предательство любимой, стоившее ей жизни, ведь именно кольцо могло её защитить. А тут ты, со своей смешной победой, но гордым упорным взглядом! Эта непонятная история дружбы и заботы того самого Шерарна.
А брат! Этот мальчишка – он вдруг решил на всё плюнуть и объявил о помолвке! Что-то в этом было от моего! Я отчётливо видел, что ты не любишь, но видел его кольцо на твоем пальце. Он его отдал сразу, не перед свадьбой и не во время. Он влюбился, хотя ещё сам этого не понял! А я ждал подвоха!
Но когда ты упала в обморок в венах Некроса – такая беззащитная! Ты лежала, почти не дыша, но, в отличие от Кеалир, тебе я мог помочь! Я мог спасти! Я мог. Теперь мог. Моё умершее сердце в тот момент стало биться по-другому. Твои объятья, ищущие помощи, твоя надежда, что моя мантия спасёт твою жизнь от меня же… Эта скромность и простота простолюдинки. Да я всю жизнь ненавидел благородных леди! Но лишь однажды встретил и стоящую моего внимания простолюдинку. Росток какой-то светлой надежды проклюнулся в моей чёрной душе. Но тут пришёл приказ Вечных: убить тебя!
Борьба страсти и смерти
Во время тренировки ты должна была перенапрячься, а когда бы уходила в одиночку, носом пошла бы кровь. Я сделал пролом в периметре ограждения и ушёл. Не хотелось на это смотреть. Но ты коварно решила жить, выманив толпу нежити на полигон во время тренировки.
Позже Заэк не выдержал и напал сам в этот же вечер – вечные не умеют проигрывать. Но тебя спас артефакт Сирилла. Вы сидели в моем кабинете, а я был зол. Зол что ты жива и нужна. Зол, на то, что мог сразу лишиться тебя, даже не узнав. Зол, что ты так помешала вечным, на то, что решили действовать мимо меня, на то, что меня к тебе всё больше тянет, а это оскорбляет память моей жены; злился на то, что мысль о её воскрешении уже не казалась такой обязательной. И что я могу повременить с воскрешающим артефактом, пусть отступники поумерят свой пыл. Мальчишки как-то сразу подумали, что нападение из-за мёртвых игр. Наверное… Я должен узнать.
Сны и привидения
Время шло, а я сгорал от страсти. Ты снилась мне, лежащая на моих руках. В белье лежащая. Постанывающая в моих объятиях. Мне снилось, как я сдираю с тебя чёрный, холодящий тело, шёлк, как сажаю на стол в своем кабинете, как обнимаемый крепко-крепко, врываюсь в тебя стремительно, порывисто! Как мы качаемся на волнах наслаждения, толчок за толчком. Как горячо и узко. Как твои губы краснеют от поцелуев и страсти, как румянятся щёки, а грудь вздымается и опадает, как стол складывается в груду ненужных досок, но это нас не останавливает! Стена! Я стою, придерживая тебя руками, вжимая тебя в стену, а ты обнимаешь меня, и наша страсть пульсирует в твоём нутре, и наши тела понимают лишь язык страсти… Чёртовы привидения рода Дастел, да как же вы меня достали!
Сны изводили меня! Я хотел тебя! И тут ты флиртуешь с первым бабником Некроса – Риком Тарном! Я снова решил тебя уничтожить, чтобы успокоиться, и чтобы не портить отношения с мальчишкой Нортом. Именно я изменил Культяпку. Он должен был тебя задушить, а потом, на играх, напасть на другого неугодного мне, но проклятая бездной игрушка сломалась. Мне было не ясно – что случилось. Я поднял древнее захоронение орков, чтобы скрыть свои направленные на определённого орка действия, чтобы отвлечь Норта и компанию… Чтобы даже случайно убить. Либо ты, либо они.
Невольный информатор
Но я же и сорвал операцию, найдя внезапного собеседника. Никто про тебя ничего не знал. Ни с кем я не мог говорить о тебе открыто, а он сам начал разговор. Я хочу его слушать, узнавать всё больше и больше. О, тьма! Бездной проклятая девчонка! Что ты делаешь со мной?! Выходя из склепа, разорвал скелетов, не упокоив, но это лучше, чем прибить дознавателя Нардаша сразу.
На следующий день ещё один изменённый орк тебя чуть не убил. Молодец, неугомонный Заэк, чтоб его угомонило! Мне просто надо тебя постоянно спасать – именно поэтому и надо чаще видеть… наверное.
Страстный отворот
А твой бесталанный отворотный артефакт! Я уже перебрал кучу книг про измененную кровь! Я понял, что ты – эксперимент Шерарна. Как же хотелось думать, что это только действие крови! И тут твои «спасительные» поцелуи двоим прямо на улице!
Ты в моём кабинете, сидишь, потупившись, я тебя целую. Это так странно! В своих фантазиях я зашёл куда как дальше, а тут просто поцелуй, но всё так сложно – будто непреодолимая пропасть! И не действует! Да я прямо сейчас сожгу тебя своей страстью, но ты даже не представляешь, что играешь с огнём!
Не выдать себя любой ценой
Потом в таверне. Да это единственный раз, когда я себя чуть не выдал сразу! Ты стоишь и умираешь, Кхело грызёт вену под рукавом, Тхаш горит над головой, наполненный силой. А ты стоишь и, бездна подери! Боишься меня больше, чем всего этого вокруг! Норт проклятым спасителем является, уводит. Да что ты можешь, щенок?! Вмиг падает кровососущий браслет, а я себя слишком мало контролирую, чтобы оставить здесь Норта, молодец, что вышел. Я спрашиваю тебя, хотя сам всё знаю. Это единственный способ привести в чувства.
В тебе столько власти над мужчинами! Отчим, Норт, Эдвин, еще Рик и первокурсник с записками, даже дознаватель Нордаш о тебе грезит – лично примчался. Ты, наверное, думаешь: «что мне какой-то ректор?!».Ты – ничтожный эксперимент Шерарна, ты – ничто. Только твоя кровь – проклятый тьмой магнит! Слова говорят одно, а я уже не владею собой. Доля секунды – касаюсь губ, но самообладание всё-таки просыпается, а я отстраняюсь.
В голове просыпается мысль, что ты лишь маленький запуганный комочек, а я грязный страшный человек… как я могу портить и пачкать дитя самой богини?
Достаю очередной платок – смываю следы своих губ. Тонкие элегантные платки и шёлковые рубашки разных цветов и покроя, с запонками, на все случаи жизни – так учил меня дядя. И я был благодарен ему. Может, ты уже собираешь коллекцию моих платков? Вытираю тканью твои губы. Это просто ещё несколько касаний, которых ты уже не так боишься, а в моей голове сонмы картинок… вдруг, ты знаешь о своей крови что-то большее – потрудись сделать артефакт. Срочно. Или всё это покажется тебе сущими мелочами, девочка.
Странная неожиданность
Они убили отступника, потому, что были пьяны?! Да вы смеетесь?! Сижу, пытаюсь скрыть гнев и не загореться. Почти семь лет не горел, но сейчас отчётливо понимаю близость пожара. Кровь на постели. Нордаш с инфарктом.
Неужто Норт всё-таки посмел? Ты бледная и вся трясешься. Что делать? Если я сейчас его убью – будет слишком людно. Да и непонятно, за какой бездной сглупил отступник? Хочется кинуть заклятье Смэшроугтомтомун, а потом просто выйти из комнаты, полной пепла и обо всём забыть. Жаль, что это заклятье считается давно утерянным и мне неизвестно…
Разберёмся с проблемой и решим, кто не переживёт рассвета. Ты почти опустошена, чуть не выгорела. Просто взял на руки и перенёс порталом. В свою спальню. Хорошо, дед зашёл вовремя.
Девушка, значит, ох, какие хорошие новости! Может все и выживут.
Захожу к ней в спальню ночью. К ней в свою спальню. Как же это хорошо!
Хорошо всё, кроме троих сторожей у входных дверей и Тарна на пороге дома. Но сегодня я снова чуть тебя не потерял! Хочется убедиться, что ты тёплая, живая. Моё светлое созданье! Глажу щёку, чуть касаюсь губами, что-то думаю, что-то вслух говорю, а ты лежишь. И снова есть надежда на взаимность. Будто сейчас откроешь глаза на прикосновение, улыбнёшься, потянешься, как кошечка, и притянешь к себе. Улыбаюсь. Может, разбудить? Схожу за водой, чтобы был повод…
О, бездново дитя! Да ты всё слышала и не подала виду! Смотрит затравленнои– да убить легче, чем влюбить!
Набычились девочки-приёмыши, выпущенные из дома поглазеть на разбойников. Горляна, походя погладив их по головам, возмутилась:
— Ты по себе-то не мерь! Мне сироты что дети родные. Свои выросли, вот маленькие появились, — улыбнулась вдруг мягко, так же, как в первый день улыбалась Закату. — Всегда мечтала о взрослой дочке. Которая не выскочит сразу замуж, в город не уедет, едва научившись на лошадь забираться. Чтобы поговорить было с кем, хозяйство на кого оставить…
Атаманша недоверчиво фыркнула, отвернулась. Оглядела своих людей, будто по глазам читала, чего они хотят. Вздохнула. Указала рукой:
— Барчек, Василёк и Ость пастухи. Шило и Конь кузнецы. Зорька знахарь. Речка рыбак. Костря, Хвост и Чёрный охотники. Жито, Дубок, Тыква, Волк и Пчела — землепашцы. А со мной что хотите делайте.
— Есть мы хотим, и твои разбойнички тоже, — проворчал Медведь, сам усаживаясь во главе стола.
Закат, убедившись, что люди уже обсуждают, кого из разбойников к каким родичам отправить и к какому делу пристроить, тихо вернулся к ограде, к той самой скамейке, на которой всё ещё дожидался его Светозар. Сел рядом, глянул мельком, что вырезал рыцарь, и окаменел.
Тот вертел в руках фигурку человека с воздетыми к небу руками. Только фигурка эта имела два лица, и в руках она держала с одной стороны корону, а с другой шлем.
— Вот корона моя, да? — Светозар ничего не выражающим голосом повторил первые слова коронации. Вдруг размахнувшись, запустил фигуркой в кусты. Выплюнул, как кусок кислого яблока: — Я — тот, кто пришел, чтобы к свету вас привести. Отныне и вовек, я — рыцарь света. Преклоните колена!
Побелевший кулак вонзился в доски лавки, Светозар мгновение смотрел на разбитые в кровь костяшки, потом спрятал лицо в ладонях.
— Знаешь, я бы смирился с тем, что человек, с которым я прожил две луны, с которым косил пшеницу и чьи байки слушал с открытым ртом, оказался Тёмным Властелином. Но это… Свет мой ясный, с этим-то как жить?! Мы все… Магистр!..
Закат некоторое время переваривал откровение. Посвящение в рыцари света, едва ли не слово в слово повторяющее клятву Тёмного Властелина. От этого было страшно, жутко даже, как бывает темной ночью в лесу, когда вдруг понимаешь, что за деревом прячется не тень, а голодный волк.
Но этого не могло быть!
— Он никогда не слышал, как я коронуюсь. Значит, придумал ваше посвящение сам. Просто так совпало.
— Ты в это веришь?!
Закат отвернулся. Не то чтобы он не верил в возможность такого совпадения, просто оно ему очень не нравилось. Светозар резко потёр ладонями лицо, так что щеки заалели. Усмехнулся с горечью:
— Никто меня не предупреждал, что дикими яблоками можно отравиться. Что выпавшая честь попасть в отряд, который победит Тёмного Властелина, может закончиться тем, что Тёмный Властелин окажется отличным человеком и…
— Закат.
Мужчины обернулись на тоненький голос. Около лавки стояла Щепка, уставившись на рыцаря. Уверенно повторила:
— Он — Закат. Ты что, забыл?
Мгновение оба моргали, пытаясь постичь эту детскую мудрость. Светозар улыбнулся первым, встал, взъерошил девочке волосы.
— Ты права, — встретился глазами с тем, кого любой рыцарь света мечтал убить. — Он Закат. Кузен Щуки. Хороший воин… Хороший друг, готовый отдать свою жизнь за деревню, — склонил голову на миг, нахмурился, прикусив губу. Но решился, снова поднял взгляд. — Когда Орден спросит, я буду помнить только это.
— Спасибо, — Закат действительно был благодарен, понимая, чем рискует рыцарь. Тот только передернул плечами, ушел вместе с Щепкой к столу, оставив собеседника в одиночестве.
Закат смотрел им вслед. Он всё ещё не мог поверить, что такому количеству людей плевать на то, кто он на самом деле.
Впрочем, что значит «на самом деле»? Он ведь и сам уже считал, что он — Закат. Даже если вспомнить прошлую жизнь, даже несколько прошлых жизней…
Он давно перестал быть Темным Властелином.
***
После еды почти не спавшие ночью люди валились с ног и постепенно разбрелись по домам. Разбойников устроили на сеновале, для верности приставив охрану, хотя, по большому счету, пара селян с этой оравой ничего сделать не смогла бы. Атаманшу хотели поселить в доме старосты, в последней комнате наверху, но та, насупившись, попросилась к своим.
— Иди, конечно, кто ж тебе запрещает, — вздохнула Горляна. Закат, поймав обеспокоенный взгляд старостихи, пошел следом, украдкой зевая в кулак. Опасности больше не было и вместе с ней отступила деловитая собранность, оставляя после себя усталость и лёгкое головокружение, как уходящая армия вытоптанную землю.
У дверей сеновала остановился, махнул изнывающим от недосыпа Репке с Гвоздём:
— Идите домой, я вас заменю.
Те даже спорить не стали, убрели. Закат сел у стены. Стащив сапоги, вытянул ноги, откинулся спиной на прохладные доски. Прищурился, глядя в небо, слишком яркое, чтобы под таким можно было заснуть. На сеновале тихо переговаривались.
— Ты им доверяешь?
— Я никому не доверяю, Волк, — жестко отозвался высокий голос атаманши. — Но не ты ли три дня назад мечтал о собственном доме?
— Я-то мечтал…
Волк замялся, кто-то отрезал недовольно:
— Ты ещё пожалуйся, что дом хотел не такой, а эдакий. Спасибо, что вообще нас не прибили. А я говорила ночью…
— Кто ж знал, что он правда Тёмный, а не просто больно хитрый крестьянин, — примирительно пробасил другой голос.
— Я должна была знать, — со странным убежденным отчаянием отозвалась атаманша. Ей почему-то не возразили, завозились, похоже, похлопали по плечу.
— Не переживай так, Ро, — тихо попросил кто-то совсем юный. — Всё же уладилось. Я рад, что нам не пришлось никого убивать.
Закат тихо фыркнул в тон остальным разбойникам. Надо же. Он думал, что столкнулся с опытной бандой, а оказались такие же селяне, как живущие в Залесье. Некоторые почти мальчишки… Хотя оружие они держали не в первый раз. Интересно, что заставило их сменить косы на мечи?
Солнце нырнуло за конек крыши, Закат встал, чувствуя, что иначе заснет. Прошел туда-сюда, разминаясь, помахал руками, изобразил пару боевых стоек. На сеновале не то затихли, не то он перестал их слышать. Через несколько часов пришел посвежевший, видно, выспавшийся Медведь. Заглянул в темное, пахнущее сеном нутро сарая, фыркнул:
— Дрыхнут за милую душу. — Велел, глядя, как зевает Закат, — и ты иди спать. Хватит уже это сонное царство сторожить.
***
Он смотрит с холма на длинную процессию, растянувшуюся по дороге. Последние беженцы проигравшей земли, в середине колонны — карета, окна задернуты небесно-голубыми шторками. Многочисленная охрана настороженно оглядывается по сторонам. Серьёзные противники, но не для его отряда.
Тёмный Властелин указывает на цель:
— Убить всех, кроме той, что в карете.
Черная волна скатывается с холма, сметает золотую нить. Карета стоит посреди боя, нетронутая жемчужина в море крови, награда победителю.
Но когда битва стихает, и Тёмный Властелин открывает дверцу, то рычит от ярости.
По голубому шелку расползается тёмное пятно, из которого торчит золотая рукоять кинжала. Ещё не побелевшие карминово-красные губы улыбаются.
Закат проснулся в холодном поту, с желанием бежать к сеновалу, чтобы убедиться, что с этими пленными всё в порядке, и никто из них не решил, что смерть лучше позора. Провел дрожащей рукой по лицу, стирая остатки сна. Кто был в той карете? Зачем она ему понадобилась? Закат не мог вспомнить, только стоял перед глазами образ — прекрасная дева в голубом платье, заколовшаяся кинжалом. Возможно, она должна была стать его очередной жертвой? Но он убивал только темноволосых…
Сжал оникс, пытаясь вспомнить. Мелькнуло на краю сознания — рыжие волосы уложены в высокую прическу, всегда грустное лицо с тонким шрамом на щеке. Он помнил её живой, но как? Нет ответа. Быть может, сон рассказал бы больше, но пока Заката ждали дела в настоящем, а не его позабытое прошлое.
За окном светало, он проспал не только остаток дня, но и всю ночь. Завтрак уже стоял на столах — снова на улице, чтобы накормить всех «гостей». Сытный ужин и сон помогли, разбойники больше не сбивались в стаю. Семьи, решившие приютить одного или двух из них, постепенно втягивали будущих работников в разговоры. Гвоздь с интересом слушал разглагольствования широкоплечей женщины о металлах, Ежевичка с тощим юнцом живо обсуждали травы, хихикала над рассказанной на ухо шуткой Осинка, а Пай дулся, чуя в чернявом пришельце соперника за сердце обаятельной рыжули. Закат сел рядом с Медведем, почти во главе стола, и, глядя на людей вокруг, удивлялся. Он пока не запомнил имена разбойников, а вот селян, похоже, знал всех. Переводил взгляд с одного на другого, слушал, как всплывают в голове имена — Мох, Колос, Рыбка, Гвоздь, Дичка, и не мог не улыбаться. Эти люди стали его семьёй. Почему-то то, что он просто знал их по именам, значило для него больше, чем вчерашний день, когда он едва не отдал за них свою жизнь.
Долго обсуждали, кто пойдёт в соседнюю деревню — некоторые разбойники приходились друг другу родственниками и не хотели расставаться. Щука вызвался проводить их, атаманша обязана была убедиться, что её люди устроятся хорошо. Медведь смотрел на постепенно стихающий спор настороженно. Вздохнул, попросил негромко:
— Проводишь их до Зорек?
Закат кивнул, достроив всё, что не сказал староста — провожать разбойников должен тот, у кого есть над ними власть. И вряд ли кто-то сможет удержать их от глупостей надежней, чем Тёмный Властелин.
***
В путь отправились сразу после завтрака, пешком и налегке, взяв с собой только еды на два дня. В Зорьках им должны были собрать припасы на обратную дорогу, а одну ночь можно было провести и под деревом, чай не зима. Кроме Щуки и разбойников с ними увязался Пай. Едва отговорили Светозара, тоже желавшего присоединиться к почетному караулу — помог только многозначительный взгляд Медведя на остающуюся в Залесье часть шайки, за которой, вообще-то, тоже нужно было присматривать. Убедившись, что ему дают едва ли не более опасное задание, рыцарь наконец смирился с необходимостью остаться.
День выдался не лучший для похода — пасмурный, душный, низко висели седые комковатые тучи. Оставалось только радоваться, что они не пришли неделю назад, в разгар страды, иначе Залесье лишилось бы урожая. К полудню заморосил мелкий противный дождь, за пару часов вымочив путников до нитки. В сапогах Заката хлюпало, лапти и босые ноги остальных обросли валенками грязи. Дорогу развезло, лужи под деревьями смотрелись совершенно негостеприимно, так что на обед останавливаться не стали, решили подождать, пока распогодится. Закат молча радовался, что две луны назад остался в деревне, а не отправился в скитания — как оказалось, он сильно и быстро уставал при ходьбе, хотя теперь проводил на ногах куда больше, чем все последние годы. Предчувствовал, что наутро будет ныть все тело, зато обратный путь пройдет легче.
Когда после такого многообещающего заявления они встали в пробке, Азирафель не выдержал:
— Может, скажешь про ребёнка сейчас? А уже в спокойной обстановке мы сможем всё обсудить и обдумать.
— Почему нет? — Кроули резко вывернул руль и обругал водителя соседней машины, помешавшего ему совершить разворот. — Мальчик с друзьями вызывал дьявола. На заднем дворе. Расчленив замороженную тушку курицы из супермаркета.
Пожалуй, отношение к сатанистам было единственным, в чём взгляды Кроули и Азирафеля совпадали. Впрочем, унылый фанатизм, приправленный толикой глупых ритуалов, не мог вызывать ничего кроме неловкости у тех, кто знаком с предметом не понаслышке. И сын Сатаны, как бы нелепо это ни звучало, уж точно не стал бы называться сатанистом. До поры до времени. Теперь Азирафель мог понять Кроули — от таких новостей не только в дурацкую будку полезешь в поисках странного. И это сильно меняло всё. Оставалось лишь констатировать приближающуюся катастрофу:
— Мальчик не тот.
— Не тот, — согласился Кроули, глядя перед собой. — Но у нас есть ещё год, чтобы найти нужного.
— Всего год, — поправил Азирафель. — Ты уверен, что тот ребёнок жив?
— Если бы он вернулся Вниз, думаешь, я бы тут ещё торчал?
— Логично.
— Итак, остается лишь найти его, — подытожил Кроули. — Первым делом просмотрим регистрационные записи.
Мотор «бентли» завелся, и машина рванулась вперёд, впечатав Азирафеля в спинку сиденья.
— А дальше что? — спросил он.
— Дальше мы найдем ребенка.
— Ну а дальше-то что?
Когда машину занесло на повороте, пришлось зажмуриться, чтобы не видеть этого безобразия.
— Не знаю, — Кроули выглядел непривычно серьёзным.
Азирафель тяжело вздохнул, прикидывая, как подбодрить своего не-друга, но настроение того вновь стремительно изменилось:
— Я полагаю… прочь с дороги, идиот!.. ваши не согласятся… вместе со своим дурацким мотороллером!.. предоставить мне убежище?
— Я собирался о том же спросить тебя… Осторожно, пешеход!
— Он знал, чем рискует, когда вылез на улицу! — огрызнулся Кроули, втискивая «бентли» между припаркованной на обочине машиной и такси, так что в оставшуюся щель не пролезла бы даже тончайшая кредитная карточка.
— Следи за дорогой! Следи за дорогой!
— Ненавижу пробки, — пояснил Кроули. — У тебя ещё осталось то вино?
— Ты же угробишь нас! — Азирафель замялся. — Развоплотишь неприятным способом, — неловко поправился он, слегка успокаиваясь. — Во всяком случае, ты можешь сбить кого-нибудь. Нельзя же гнать по Лондону на скорости девяносто миль в час! А вино осталось.
Кроули взглянул на спидометр и сделал музыку погромче.
— А почему бы и нет? — сказал он и усмехнулся. — К чёрту вино! Мы будем пить виски. Без содовой. У тебя есть, я знаю.
То ли принятое решение слегка успокоило его мятежную душу, то ли Азирафель уже привык к его манере вождения, но до дома они доехали без потрясений. Потрясения начались позже. Хотя бы с того, что вместо привычной таблички над фасадом «Мистер А. Фелл Книготорговец, основано в 1800 году» огромные позолоченные буквы складывались в надпись «Гринготтс». Азирафель возмущённо уставился на Кроули:
— Ты что-нибудь понимаешь?
— Нет. Но если эти сволочи пьют мой виски…
Сволочи не пили виски. Судя по всему, они предпочитали что-нибудь позабористее, иначе объяснить выражение гнусных физиономий коротышек, кишащих повсюду, не выходило. Хотя…
— Кроули, это ваши?!
— Нет. Я разберусь.
Как бы ни хотелось разобраться с захватчиками, Кроули пришлось остановить — методы демона не отличались особой гуманностью и изяществом, к тому же не было никакой уверенности, что это тот самый магазин, который Азирафель оставил около часа назад.
— Что вам угодно? — воинственный коротышка надменно взирал на них снизу вверх. — Вы находитесь на территории банка Гринготтс, самого надёжного банка магической Британии…
Кроули щёлкнул пальцами:
— Министерство Магии! Точно! Мы вышли не через ту дверь.
Понять его странную логику было непросто, но определённый смысл в ней был. Что за дурацкий день?! Ребёнок не тот, выход не тот, ещё и дом не тот. «Бентли» рванул с места так, будто за ними гнались адские гончие. Кроули был зол и гнал машину, изредка выскакивая на тротуар и распугивая редких прохожих.
— Они знали, на что идут, выходя на улицу, — бормотал он. — Не нравится мне всё это.
Будто бы Азирафелю нравилось. Но приходилось признать, что чувство юмора у Бога было. Пусть и странное. Вспомнить бы ещё законы, по которым могут существовать параллельные реальности, а заодно и условия перехода. Было бы слишком просто — всего лишь вернуться назад. Однако Кроули говорить об этом не стоило — мало ли что тот может сотворить, разозлившись. Думать о том, что этого всё равно не избежать, тоже не хотелось — для таких случаев существовала аксиома «всё в руках Божьих», а пути Господни, как известно, неисповедимы. «Бентли» остановился, взвизгнув тормозами, и дверь любезно открылась сама.
— Выходи, ангел. У нас всё получится.
Ну-ну… даже то, что Кроули заставил эту чёртову будку подниматься вверх, ничего не изменило. На месте магазина Азирафеля оставался банк с недружелюбными коротышками, совершенно не похожими на милых смертных.
Если в любой непонятной ситуации Кроули предпочитал действовать, то Азирафель пытался сначала понять происходящее, чтобы оценить ущерб и отыскать приемлемый выход. Именно поэтому он решительно направился к книжной лавке и любезно попросил продавца дать ему книгу по истории. Что может быть проще? Но странный смертный не сразу понял, чего от него хотят, а потом недовольно пробурчал:
— Так бы и сказали, что нужна «История Хогвартса». С вас галеон.
Очевидно, «Хогвартсом» назывался этот странный мир, а «галеонами» измерялась его ценность. Что ж, хорошо, что Кроули рядом не оказалось, иначе Азирафелю было бы неловко внушать продавцу, что тот остался доволен щедрой платой. Книга явно не была библиографической редкостью, к тому же её всегда можно вернуть. Зажав увесистый фолиант под мышкой, Азирафель вышел на улицу, оглядываясь в поисках Кроули. Раз уж они оказались здесь вместе, то им стоило держаться друг друга.
— Ты только посмотри, что я нашёл!
Азирафель не обольщался — раз уж он сам «нашёл» книгу, то и Кроули вполне мог «найти» метлу. Но совестить его за это как-то не получалось, тем более что возможность всё вернуть никуда не делась.
— Зачем тебе метла?
— Она летает!
— Какая нелепица.
— Вот и я о чём. Надо проверить.
— Но не здесь же! — возмутился Азирафель.
Пусть это место было донельзя странным, но существовали какие-то правила приличия, общие для всех смертных. Даже для тех, кто словно застрял в прошлом веке. На фоне здешних обитателей Азирафель чувствовал себя едва ли не модником и уж точно очень прогрессивным. Метлу Кроули забросил в пруд после того, как поднялся на ней в воздух и изобразил некий пируэт.
— Хуже хромой кобылы, — вынес он свой вердикт. — Эта реальность нравится мне всё меньше и меньше. И если и мою квартирку постигла участь твоего магазина, то…
— Не зарекайся, Кроули, — перебил его Азирафель. — Она ничего не делает просто так.
— Да неужели?! А тебе не приходило в голову, что таким образом Она просто убрала нас из нашей реальности, чтобы мы не мешали устраивать Армагеддон?
Мысль была крайне неприятной, но она имела право на существование.
— Мы выберемся отсюда, Кроули.
Ответом стал лишь скептический взгляд. Но ничего, у них оставался «бентли», никуда не делись их навыки, а кроме того, была книга, с помощью которой Азирафель рассчитывал отыскать верное решение. Многие начинали и с меньшего.
[1] Колыбель для кошки — игра с веревочкой. Веревочку надевают на пальцы и делают из нее различные узоры.
[2] Кошачье золото (золото дураков) — пирит. Дисульфид железа. При золотых лихорадках его часто путали с золотом, так как, зараза, похож.
[3] Французы вместо "будь здоров", когда человек чихает, говорят "à vos souhaits, à vos amours!" Мол, "за любовь и исполнение желаний".
[4] Море и мать во французском языке звучат одинаково, пишутся по-разному.
[5] Лис Ренар — лис-трикстер, ловкач и пройдоха. Один из главных образов средневековой французской литературы.
[6] Бисетр — два в одном: и тюрьма, и сумасшедший дом к югу от Парижа.
— Ты, главное, верь, и все получится!
— Угу, — сосредоточенно пробубнил Луи.
Луи стоял подобно журавленку: по колено в воде, направив кончик вострого носа к намеченной цели. Весь его мир сузился до запачканного донным илом жестяного таза. На какой-то миг его глаза загорались огнем при виде светлого камушка, но после беглого осмотра тот летел за спину, и поиски продолжались.
Кроули какое-то время еще постоял рядом, но вскоре вышел из воды и плюхнулся на расстеленное на траве покрывало. Луи тоже было разогнул спину и полез из речки, но Кроули его остановил:
— Кто так быстро сдается?! Когда-то я начинал точно так же. Намыл свой первый самородок, и, смотри, до чего дорос!
— Да я тут до старости ничего не намою! Одна грязь!
— А ты как думал? Что золото слитками на дне лежать будет?! Мой-мой давай. Победу красит лишь азарт борьбы.
Небо раскидало подушки в белоснежных наволочках. Из некоторых вывалился пух, и ветер погнал его, словно тополиный.
Кроули лег головой на колени (Азирафаэль тут же поправил юбки) и принялся играться с распущенными кудельками, которые почему-то тоже назвал пуховыми.
— Будто снова на небесах, — сказал он и намотал их на каждый палец: те заблестели серебром на костяшках. Кольца, которые они не надели.
Луи подбежал немного погодя. На вопрос «неужели золото?» он гордо вякнул:
— Лучше! — и чуть ли не под самый нос Кроули поднес личинку ручейника. — Там полно таких.
Личинка была не рада знакомству и все пыталась уползти в свой самодельный ракушечный домик.
— Ну-ну, отнеси её назад — к друзьям, — Кроули развернул Луи по команде «круго-о-о-ом» и подтолкнул вперед. — Ей же одиноко. И за р-р-работу! Золото-золото-золото греби!
Луи вернулся к золотодобыче нахмуренным, но его лицо просияло за пару мгновений: на этот раз горе-старатель продал глаза, упиваясь танцем жучков вертячек. Те носились по водной глади капельками живой ртути. Вместе с ними в глазах Луи плясало неподдельное счастье.
Не отрывая взгляда от водных игрищ, Кроули заговорил, будто бы ни к кому конкретно не обращаясь:
— Хорошо ему тут. Век бы с ним здесь жил.
— Сильно привязался?
— Сильно, — хохотнул Кроули. — Захочу — не отвяжусь.
Что и требовалось доказать: змея уже схоронила Луи в своей кладке — не подберешься. На малейшее движение только ощерит клыки да туже затянет кольца. Зачем заставлять змею волноваться? Он же не Геракл-карапуз, чтобы душить беднягу. И не тот, кто сможет составить достойную конкуренцию мальчишке…
«Я хочу видеть тебя счастливым».
Наверное, Азирафаэль уже свыкся с мыслью, что Кроули никогда не будет его всецело. Его Кроули всегда будет пытаться обнять мир, хоть тот и редко отвечал ему взаимностью.
Змеи никогда не высиживают одно яйцо
Кроули же подогнал его под себя, точно гений-портной. И он облегал второй кожей, как одежда, которую Кроули с легкой руки создавал на себе. Азирафаэль заучил форму плеч, грудной клетки, бедер, головы, ступней. И даже будучи забытым, заброшенным на самую дальнюю полку, он знал, что теперь не сможет ушить себя под чужие линии.
Азирафаэль принял решение быстро. Если уж выбрал любить Кроули, то надо быть честным. И никак иначе.
— Дорогой, такое дело…
Черная бездна зрачков схлопнулась до секундной стрелки. Но вид у Кроули был преступно безмятежный.
— В общем, все готово. Они готовы.
— Кто это они? К чему готовы?
Кроули что, одурманен его кудрями? Играется с ними, точно колыбель для кошки [1] пытается сделать.
«Как будто мне по нраву эта ноша. Не делай ее еще тягостней».
— Роялисты, — разжевал Азирафаэль, — завтра вечером нас с Луи заберут. Затем — в бега. Его хотят переправить в… кажется, в Шерборн.
Уголок рта Кроули дернулся, согнав блаженную улыбку. Но голос звучал непринужденно, как и прежде:
— Как только им еще не надоело?
— Они не отступятся, Кроули. Сам-знаешь-кто на их стороне. Мальчик должен занять свое законное, — слово «законное» встретило заслуженную ухмылку, — кхм, место. И все вернется на круги своя. Воля Небес исполнится, несмотря ни на что… Конечно, только если что-то не выйдет из-под контроля. Понимаешь?
Позывной. Кроули, если ты хоть на десятую часть так умен, как говоришь — откликнись!
Кроули бросил созерцание кудрей, и они пересеклись взглядами. Застыв в лице на миг, Кроули будто припоминал, не обронил ли что по дороге. Пара взмахов ресницами — и блаженная ленца снова заплескалась в золотых колодцах. Кажется, вспомнил, подобрал.
— Да, я же говорил тебе: мальчики — тот еще народец. Хоть все ноги стопчешь — не уследишь. А что с них взять? Мальчишки!
На этом Кроули очертил пальцами его подбородок, чуть защипнул кожу — наглец! — и, крякнув, покинул пригретые затылком колени.
Плескание воды вперемешку с песком и илом не смолкало ни на миг. Луи, как это ни страшно, твердо решил сделать поиск золота в Бьевре делом всей жизни.
— Думаю, с него достаточно. В моих планах было притомить мальчонку, а не делать из него честолюбца.
— Не будь так крут с ним, — покачал головой Азирафаэль, — за старание неплохо и вознаградить.
Воздух прорезал оглушительный визг.
— НАШЕЛ! А вы не верили, не верили! — Луи подбежал к ним и явил на трясущейся ладошке «находку века». Кроули взял в пальцы маленький, с желудь, кусочек кошачьего золота [2] и покрутил на свету.
— Что ж, поздравляю с первым самородком, молодой человек!
— Что на такой можно купить? Козу можно? А лошадь? А ребенка?
— Лошадь не купишь, а вот билет на конные скачки — это да, — Кроули вернул Луи его драгоценность. — Научу тебя делать ставки. Только это в Париж надо ехать.
— В Париж? — И без того вечно приподнятые в удивлении брови вскинулись еще выше. — Когда?
— Прямо сейчас. Скачки уже завтра с утра будут. Опоздавших не пускают. Так что надевай поживее чулки с башмаками и ай-да за мной! Еще успеем поймать попутку-другую.
Луи тоже, казалось, что-то обронил.
— На скачки меня еще не водили… Пошли! Фэлла, — и Луи взял Азирафаэля за руку, — ты с нами?
— Да, поедем? — Кроули спрашивал всерьез: иначе где его привычные подковырки и кривляния? Но это уже слишком. Пусть Кроули сделает это один — ничего, он справится.
— Пожалуй, я лучше останусь. Надо еще грядки полить, кур проведать, забор после Клотильды починить…
— Ну, Фэлла, давай! — Луи прикладывал все свои детские силенки, чтобы утянуть его за собой. Проще сдвинуть Землю с орбиты….
— Не переживай за меня, Луи. Потом ты мне все подробно расскажешь. Каждую деталь. Ну, идите уже, пока отпускают.
Азирафаэль проводил взглядом удалявшихся Кроули и Луи. Два тонконогих рыжика. Вечные скитальцы, изгнанные из родных домов. Два сапога пара. Им будет хорошо вместе.
Азирафаэль поднялся и сложил покрывало, отряхнув от сора.
Взъерошенный ежик выгнал длинные мягкие кудри. Женское платье сменилось мужской сорочкой и кюлотами. Крестьянские деревянные сабо — кожаными туфлями.
Азирафаэль проверил воротник, поправил складки жабо.
Пальцы, вопреки опасениям, не дрожали, тело не бросало в жар.
Пожалуй, он даже успеет починить ограду. И грядки полить. И, может быть, даже чуть-чуть посидеть за чтением под солнцем, а потом в доме — под фонариком.
Азирафаэль ушел с берега Бьевра, забрав с нагретого бережка испачканное травой покрывало, счастливые воспоминания и мертвецкое спокойствие. В последнее он обрядился, как в литую броню. Когда-то у него была такая, пока он не отдал ее на переплавку за несколько монет. И плащ, длинный — с красным подбоем и норковым мехом, щекотавшим щеки. Кажется, он его тоже продал. Или подарил?.. Уже подзабыл, дырявая голова. Кажется, он возвращался из Крестового похода. Четвертый или третий?.. Какая разница. Ох, но как он тогда прелестно напился на вырученные деньги: не одиноко в углу, как не понятый никем рыцарь-бессребреник или суровый загадка-наемник, а рука об руку с народом. Танцевал под натужное пиликанье виолы и дзынканье лиры и думал, что ни один ангел не сыграет так весело. Кто вообще придумал давать ангелам в руки лиру и арфу?
Ве-се-ло. И барышни били доски стоптанными каблуками. И юбки задирались, мелькая крепкими ляжками. И зубы скалились. И руки были потными, а дыхание общим. А одна очарованная — тонкая, хрупкая, как мейсеновская фарфоровая статуэтка — пыталась утянуть его в номера, смешав дыхание более близким способом. Не утянула.
Наверняка каменные домики Бюка еще помнили те времена…
Азирафаэль вспугнул дремавших в тени гусей по дороге в дом. Белые шеи изогнулись в знаки вопросов, возмущенно открылись розовые рты. Пасшая их девочка крикнула ему в спину:
— Пшют!
Он обернулся и послал ей самую сладкую из арсенала своих улыбок.
Девочка пискнула, подобрала выцветшую юбчонку и убралась подобру-поздорову.
Умница
***
Гостиная мадам Бланк еще не видала такого позора. Душистый чай остыл, оставшись нетронутым. Увы, сколько Кроули ни шарил по полкам, достойной замены (да покрепче) не нашлось. Правда, мадам Бланк и без него нашла способ успокоить нервы. Серебряный мопс встал на задние лапки, раскрыв запасы нюхательного табака. Пара затяжек — оглушительный чих, и мадам Бланк снова в строю.
— Пусть исполнятся ваши желания! [3] — донесся голос Луи из кухни, после чего там возобновилась возня и тявканье: Фру-Фру рвала и метала, впервые в жизни за угощением приходилось подпрыгивать.
— Видит Бог, это не было моим желанием… — Слова с трудом просачивались сквозь сжатые тисками зубы. Кроули придвинул кресло вплотную и приобщился к шипению, хотя Фру-Фру служила прекрасным прикрытием.
— Поверьте, я бы не стал вас зазря бес-с-спокоить. Но, кроме как к вам, мне не к кому обратиться.
— Я… у меня даже слов таких нет, чтобы выразить мое разочарование вами!
Ничто не меняется. Пока живешь в свое удовольствие, враньем на вранье — людей все устраивает, они пьют твою ложь как настойку опия и сажают за общий стол. Но, горе, случись с тобой припадок честности, реакция у всех одна — они разочарованы. Дофин — одно слово, а сколько бед! Но смолчать Кроули не мог. Не оттого, что девочка вдруг стала мальчиком. Просто чувствовал, что не имел права. Он украдкой взял жилистую, с податливой старческой кожей ладонь в свою и постарался обезоружить мадам Бланк обаятельной улыбкой:
— Разочарованы мной? Но как?! Когда черная кошка успела пробежать между нами?
— Не выйдет, Антуан. Нет-нет! Да вы же прожженный лгун! Так наврать… А я такие виды на вас строила, всем нахваливала — чудо-постоялец, моя правая рука, мой…
— Друг?
— Друзья не врут! — Румянец заблуждал по ее лицу, не зная, где остановиться. — Ладно, моя судьба вам безразлична, но побойтесь Бога! Оставить сына Капета на старую больную женщину?!
— Ну какая вы старая и больная? Вы еще меня переживете. А если дело в фамилии, возьмите на свое усмотрение. Будет… Дюпоном каким-нибудь. У меня как раз карточка на такого мальчика завалялась…
— ЧЬИ ЭТО КАРТОЧКИ?!
Кроули натужно вздохнул:
— Дорогая мадам Бланк. Я каждый день прихожу на рынок, но, если задуматься, сижу на месте старого кладбища. Давайте без морализаторства. Вот и документы на ваше опекунство. Видите? Я не с пустыми руками. Вам надо всего лишь прогуляться до Англии.
— ВЫ МЕНЯ БЕЗ НОЖА РЕЖЕТЕ. Как я о нем позабочусь? Он же еще совсем дитя.
Тут на кухне послышался шум — грохотание чего-то металлического, и Мадам Бланк вскочила, чуть не опрокинув столик. В дверном проеме маленьким ангелочком вырос Луи.
— Только спокойствие, — сказал он. — Я увидел, что ваши турноверы достаточно подрумянились и вытащил противень, пока не подгорели. Вас не стал звать, вы же очень заняты… хотите парочку?
— Спасибо, угощайся сам, — Мадам Бланк, оправляя серые юбки, упала назад в кресло.
— Вот видите? — сказал Кроули, играя бровями. — Не такой уж он и беспомощный. За два месяца в деревне я вылепил из него человека. Некапризный, сопли сам себе вытирает, на имя откликается. Ну что вам еще надо?! Туда и обратно. Вы сами не заметите.
— Мне кажется, вы опять водите меня за нос…
— Разве вас будет водить за нос тот, кто дает вам ключи от собственной квартиры? Вид на Вестминстерский дворец! Подумайте! ДАРОМ! Такое увлекательное приключение… А я приеду недели через две. Самое позднее — к концу месяца. Оставлю Фэллу сидеть с мальчонкой, а вас в целости и сохранности доставлю обратно во Францию.
— Ой, не знаю… — Мадам Бланк устало обхватила лицо и оттянула дряблые щеки вниз. — Я предпочитала зачитываться приключенческими историями, но никак не становиться их героиней! Хотите знать, как я видела свою идеальную смерть?
— Я весь во внимании.
— В кресле-качалке с томиком Спинозы в руках! Вот смеху-то будет на старости лет лечь под гильотину.
Кроули понимал, что драгоценное время ускользает. Но в его кармане хранился последний аргумент, и он немедля достал маленькую блеснувшую на солнце ладанку на цепочке.
— От сердца отрываю! Внутри — мощи Антония Падуанского! Покровителя странников! — сказал Кроули с пылкой страстью.
Он купил эту безделушку в ломбарде за углом. Сторговался со скрягой-владельцем, скинув цену чуть ли не на треть. А он еще уступать не хотел! Будто каждый день к нему покупатели на золотые побрякушки заглядывают.
Кроули срезал туда свой клок волос. Сойдет за святые мощи? В конце концов, «Ад» — всего лишь аббревиатура. Ангельское дно. Стало быть, если как следует поскрести, то даже в нем можно найти крупицы нетленной благодати. Не может же смертный, пусть и с нимбом над тонзурой, переплюнуть его в этом?!
— Надежный оберег в дороге, — он продолжил заливаться соловьем. — Самого не раз выручали…
Мадам Бланк недоверчиво приняла подарок. В эту самую минуту из кухни выбежали Луи и Фру-Фру. Фру-Фру, обыкновенно вертевшаяся взбесившимся волчком, смирно сидела подле него. Чего-то ждала.
— Смотрите, что умеет! — сказал Луи и, поманивая собачку кусочком печеного яблока, заставил ее встать на задние лапки. Противясь своей зловредной природе, трясясь от негодования, та отработала подачку.
— Видите! — воскликнул Кроули. — Умилительный ребенок. Каких тысячи и тысячи по всей Франции. Никто не должен знать, понимаете?
Мадам Бланк в негодовании вздернула голову, и ее сережки предостерегающе затряслись.
— Мсье Серпэн, не держите меня за полную дуру!
— Мои извинения. Ситуация щекотливая, сами видите. Собирайтесь. Нам еще до Дьеппа ехать. Мадам Бланк! Вы мне обещали! Если мне что-то нужно…
— Я помню, — отмахнулась она. — Будто дьяволу душу продала с вами, ей Богу.
Кроули призрачно улыбнулся и подмигнул Луи. Тот гладил Фру-Фру и растерянно улыбался в ответ.
Скачки начались. Никогда Кроули еще не делал таких высоких ставок.
Море — это пустыня с ядовитой водой. Бредешь все бредешь, но сколько не ищи, пресной лужицы не сыщешь.
Ветер гонял волны, как песок. Когда злился, рождал шторма, как песчаные бури.
Иисус сорок дней просидел в пустыне. Лаперуз годами бороздил моря. Кроули предпочел бы вечность пролежать с Азирафаэлем на взбуровленных ими простынях. На меньшее не согласен!
Но французы называют море матерью. Мать, будь же милосердна. [4]
Звон рынды поначалу оглушил, но затем смягчился и воспарил к высоким береговым кручам. Шхуна цеплялась из последних сил шатким трапом и причальными канатами за полюбившийся причал, но расставание было неизбежным.
Рында подгоняла провожающих. Начинался прилив, а, значит, совсем скоро гавань Дьеппа будет открыта для судоходства. Робкие всхлипы прощавшихся заглушались хриплыми воплями чаек. Может, правы суеверные люди? И это не безмозглый птичий гвалт, а моряки пытаются через птиц докричаться с морского дна. Но Кроули их не слушал. Слышал. Но не слушал.
Ему предстояло тяжелейшее задание, каких не давал даже Ад. Казалось бы, пустяки: он прощался с тысячами людей, листал их жизни, как монотонный хронограф, не растрачиваясь на закладки. И как же он так проглядел, что одна страница намертво приклеилась к нему. Она приклеивалась снова и снова и размазывала море по его щекам.
— Ну хватит, Луи. Я приеду так быстро, что ты и соскучиться не успеешь.
— Мне так уже говорили!
Кроули видел, что Луи из последних сил не давал новой порции слез устремиться за приливом, но те все равно текли и текли. Кроули позволял беспардонно мять свою двууголку и вытирать сопливые юшки о распущенные волосы и воротник.
Как поразительны люди. Когда они грустят, их глаза начинают неистово растрачивать драгоценную влагу. За тысячелетия Кроули так и не смог объяснить это недоразумение. Его глаза, сколько бы он ни грустил, всегда оставались сухими.
— Кто мне будет рассказывать сказки?!
— Я уверен, мадам Бланк знает. И не одну. В крайнем случае ты всегда можешь послушать бульварный романчик…
— И не надейся, что я тебя простил!
— Ох, снова мне быть непрощенным, — сказал Кроули и деланно схватился за сердце, закряхтел, будто при сердечном приступе. Луи стукнул его крошкой-кулаком по плечу в качестве лечения. Терапия помогла.
— КРОУЛИ!.. Ты… можешь дать мне что-нибудь на память?
— Ты шутишь?! Ты будешь жить в моей квартире. Там все МОЁ. От портьеры до ночного горшка. Можешь целыми днями целовать и полировать.
— Не дождешься!.. — буркнул Луи. — Только когда вы с Фэллой приедете, чтоб слово сдержал…
— Береги мадам Бланк, пока я не приеду, — Кроули по-доброму потрепал Луи по отрастающим рыжеватым прядкам. — Она у меня одна. Она хорошая. И тренируйся с ней в английском. Я знаю, ты умный мальчик.
— Но как же так… я же продался тебе! Помнишь?
— Не говори так. Свобода — это самый драгоценный дар, что у тебя есть. Не позволяй его отнимать. Никому и нигде. А свобода — это еще и свобода любить. Но я не против, чтобы ты любил меня. Так. Просто так. Давай. Беги. Крик-крак, крик-крак.
Рында в очередной раз растрясла округу, и пыхтящий трубкой капитан встал у трапа со списком пассажиров в руке. Волноваться не приходилось. Кроули заранее позаботился, чтобы владельцы последних двух фамилий безбожно опоздали на рейс.
Капитан продал ему освободившиеся места втридорога, и никто не проиграл.
Причал, рыдая солеными брызгами, наконец отпустил шхуну навстречу туманному горизонту и морскому ветру. Только Кроули остался и составил ему компанию.
Он еще долго стоял и заклинал чертов кусок дерева, чтобы тот без приключений миновал мелистые лабиринты Ла-Манша, британские эскадры и шторма. Чтобы ни одна чиновничья крыса по ту сторону пролива не придралась к прекрасно подделанным документам, и Луи увидел набросок Моны Лизы на стене его квартиры уже через несколько дней.
Город на Темзе мало чем отличался от своего собрата на Сене. Кроули был бы и рад представить, как они вместе с Луи прочешут местные улочки одну за другой, но почему-то не решался.
За спиной его ждали по-прежнему охваченная террором страна, вездесущая тень Робеспьера и верный, чудесный, доверившийся демону Азирафаэль. И пусть он падет еще раз, если обманет это доверие.
Шхуна, еще недавно махавшая причалу триколором, уменьшилась до точки, а потом и вовсе канула в объятьях неба и воды. Кроули, покачиваясь, поплелся в город ловить экипаж. Чудо выжало его почти досуха. Разумнее было бы снять номер и отоспаться пару дней, чтобы ноги перестали путаться, как сырная косичка, но он и так потерял уйму времени. А еще предстоит подставить плечо Робеспьеру, попрощаться с любимыми коммерсантами и утрясти дела с секцией… Замести свои следы, как лис. Хвостом. На снегу.
Беги, лис Ренар, беги [5]
Когда Кроули в экипаже достиг Версаля, день скатывался к сумеркам. Долина Бьевра подернулась ими, как вдова вуалью, и только акведук блистал золотым ожерельем в прощальных лучах солнца.
Лошади рассержено храпели на каждой кочке — Кроули велел кучеру гнать что есть мочи.
Полог фиакра был открыт — и Кроули жадно глотал прохладный воздух. Сейчас это казалось жизненной необходимостью.
События последних трех дней порядком измотали его. После нелегкого расставания с Луи последовала череда встреч, которые, впрочем, тоже никому не принесли радости. Дельцы Хлебного рынка приняли известие об его скором уходе так, будто провожали его на тот свет, понурив головы. Расстройство было столь велико, что весть о грядущем опустошении складов в честь праздника Верховного Существа почти не встретила сопротивления. Визит к племяннице мадам Бланк и вовсе закончился излияниями нашатырного спирта. Его проклятый запах намертво впитался в одежду и преследовал даже сейчас. Но главная встреча была еще впереди.
Что он скажет Азирафаэлю?..
Как они поступят дальше? Согласится ли он уехать с ним? Будет ли злиться за выговор начальства? Все это только предстояло узнать. А пока Кроули мял в пальцах два желтых билетика на свежую постановку «Короли на Страшном суде». Кажется, очередная безвкусица, но всегда можно сбежать со спектакля в случае его провала. Еще лучше: освистать, а потом сбежать. Главное — от души посмеяться. Последнее Кроули сейчас было особенно необходимо.
— Тп-р-р-р-ру, — кучер натянул вожжи, и лошади встали.
Кроули сошел со ступенек и нашарил ногами дорожку к калитке.
«Уже темно, а в окнах не горит свет. Странно».
«Обычно он всегда в это время читает».
Кроули изо всех сил старался не шуметь, но прямо на входе споткнулся и наделал безнадежно много шума. Уже в более плачевном состоянии он поднялся и нащупал в кромешной тьме настенный светильник. Тот покорно вспыхнул, пролив свет на безупречный порядок, которого не было со времен их вселения сюда.
— Я вернулся, — уже не видя смысла скрывать свое присутствие, крикнул Кроули.
Он надеялся, что из их спальни выйдет сонный родной Азирафаэль в ночной рубашке с покусанным подолом: запеленает его непрошеной нежностью, укачает в крепких объятьях и нырнет с ним под пуховое одеяло, а дальше — только сладкое забвение сна.
Ему ответила лишь тишина.
Не было даже записки — Кроули обшарил дом от подпола до чердака. Но никаких признаков Азирафаэля. Только раздражающая чистота. Даже с чердака пыль — его вечная узница — была выгнана взашей.
Кроули проверил задний дворик: но там его ждало еще большее разочарование. Хорек-паскуда все-таки пролез под жердями и придушил обоих несушек. Одна так и лежала нетронутой, в отличие от другой — порядком распотрошенной.
Азирафаэль бы не позволил…
Зато грядки были в полном порядке. Всходы раболепно затрепетали, едва он выхватил их пятном фонаря и бегло оглядел. Но зря они боялись. Ему сейчас не до них.
Он вернулся в дом и не раздеваясь лег на идеально убранную кровать.
Ждал солнца.
Утро принесло свинцовую голову и красные глаза. Не запирая калитки, Кроули отправился по соседям с одним единственным вопросом: «где моя жена?!» Соседи разводили руками и смотрели на него, будто он — готовый рогоносец. Вот умора, у-ха-ха. Белоручка сбежала в первый год брака? А. Сочувствую.
Спустя пару-тройку заборов Кроули понял, что надо менять тактику.
Древний, как ветхий Завет, старик почтенно приподнял соломенную шляпу, попутно подтягивая еле державшиеся на костлявых бедрах брюки.
Кроули как можно спокойнее расспросил его о недавних происшествиях.
— Да что у нас может произойти, гражданин комиссар? Разве хряк посреди дороги подохнет. Хотя припоминаю. Клотильда Оскомина-то того! Сбрендила.
— А что с ней? — Кроули уцепился за сварливую тетку Кло, хотя они невзлюбили друг друга с того самого момента, как он с Луи предали ее огород судьбе Содома и Гоморры.
— Да как два дня назад повадилась ломиться в дома и пугать честных людей. Верещала: «ангелы сошли с небес, и было им число двенадцать! Накликали кару на грешные головы! Кайтесь, пока не поздно!» Мол, намедни ночью увидала, как с небес пролился свет, и это де божий знак был. Ну, мы в такое мракобесие больше не верим, так что спровадили ее прямехонько в Бисетр [6]. Жалко дуру, а, с другой стороны, жить теперь покойно будет.
— Ангелы значит…
— Я же говорю дура. Дура и есть.
— Твои шабашники просто шальные какие-то, — жалуюсь Ксапе. — Ни в чем меры не знают. Нельзя так работать — с утра и до вечера. Будто в жизни других дел нету.
— У них — нету! — отрезает Ксапа, разминая мне спину. — А ты хочешь, чтоб они за нашими девками бегали? Их, между прочим, дома жены и дети ждут.
Надолго задумываюсь над ксапиным АРГУМЕНТОМ. Жены и дети — это, конечно, серьезно. Один лишь Толик пока женщину в свой вам не привел. Но говорить ли об этом нашим вдовам, у которых на геологов свои ПЛАНЫ? А-а, сами разберутся! Намекну, но в детали вдаваться не стану.
— Я скажу Платону, чтоб завтра выходной устроил. А ты подумай, чем ребят занять, — решает Ксапа. — На охоту, что ли, своди.
Смешно будет, если геологи ее послушают, — задумываюсь я. — Хотя, с другой стороны, она — здешняя, две полоски имеет. А они как бы гости…
Между прочим, Жамах дает сыну иноземное имя — Олег. Особых споров не было, потому что она сама из чужого общества. Только я знаю, что имя не чубарское, а того мудрого чудика, что ей в лоно рукой лазал, когда рожала. Думал, она этого чудика возненавидит за подобный изврат.
— Глупый ты, — говорит мне Жамах. — Если б не он, я б три дня в муках помирала. А молодые — так вообще хотели мне живот разрезать, чтоб малыша вынуть.
— Как?
— Вот так, — проводит ладонью. — Разрежут, вынут, потом зашьют. Мне девки шрамы показывали. Смотреть страшно!
Следующий день и на самом деле выходным получается. Только у охотников, а не у чудиков. Два вертолета прилетают, ретранслятор и автоматическую метеостанцию привозят. И чудики летят устанавливать их на вершину самой высокой горы.
А перед тем, как установить, верхушку надо от снега и льда до камня очистить, в камне дыры высверлить, в них штанги вогнать, что-то там зацементировать. Я понимаю, что дело непростое. А Мудреныш решает своими глазами посмотреть.
Когда первая вертушка взлетает, выясняется, что Мечталка тоже решила своими глазами посмотреть. Я замечаю, что Сергей нервничает, от своей машины не отходит. Рацию громко включает, чтоб разговоры тех, кто сверху, слышны были.
В полдень в горах что-то бабахает. Эхо долго гуляет. Где-то камнепад сходит. Через час — опять. Сергей говорит, взрывами вершину ото льда и ненадежных камней очищают.
Вскоре из леса прибегают два возбужденных геолога из тех, кого наверх не взяли.
— Петроглифы! Великолепные петроглифы чудесной сохранности!
— размахивает руками тот, что постарше. — Целая галерея удивительных петроглифов!
— Это вы о рисунках на базальтовой скале с козырьком? У поваленной сосны, — уточняет Ксапа, чему-то смутившись.
— Ну да! Их нужно немедленно зафиксировать! Черт! Где моя камера? Кто опять взял мою камеру?
— Григорий Кузьмич, да не суетитесь вы так. Никуда петроглифы от вас не убегут. А если даже убегут… — геолог насторожился, — я кликну малышей, мы вам новых нарисуем, — заканчивает Ксапа.
— Оксана Давидовна, так это ваши?
— Ну… Парочка моих, в стиле «палка, палка, огуречик» тоже есть. Но я главным образом краски размешивала.
— А мамонт?
Ксапа хихикает, закрыв лицо ладонями. — Это не мамонт. Это
одногорбый верблюд дромадер, которого караванщик за повод ведет. Ну не художник я! Когда верблюд не получился, я попыталась лишнее стереть. Стало только хуже. Тогда я замаскировала мазню под мамонта.
— Оксана, вы только что похоронили гипотезу о великом переселении народов, — чуть не до слез огорчается геолог.
Просыпаюсь и некоторое время слушаю, как Ксапа учит слова языка Чубаров. Жамах иногда поправляет. С языками у Ксапы беда. Никакой памяти. Но упорства много. Все чудики упорные.
Жамах сидит, коленки в стороны, и аккуратно остругивает древко копья. Весь пол усыпан мелкими желтыми стружками. Опять мое копье взяла! Ладно, пусть строгает. С копьем она лучше меня обращается, не испортит.
Быстро одеваюсь, глажу по спинкам своих женщин, чтоб улыбнулись, и, потягиваясь, выхожу из вама. Три девки с грязными горшками и облезлой шкурой направляются к речке. Бегу к Головачу.
— Головач, дай шкуру кабана. Ненадолго!
Зажав свернутую шкуру подмышкой, прячась за кустами, бесшумными охотничьими шагами крадусь за девками. Когда девки начинают мыть горшки, накидываю шкуру кабана на спину, становлюсь на четвереньки и по кустам подбираюсь поближе. Сейчас визгу будет!..
— … наконец-то у парня семейная жизнь наладилась. Такой видный охотник, и холостяком ходил.
— Небось, заречные по нем до сих пор сохнут.
Интересно, о ком разговор? Затихаю и ложусь брюхом на землю.
— Двух баб взял — и обоих из чужих племен.
— Одну мог бы и из наших взять.
— Да ладно тебе! У тебя свой мужик есть.
Похоже, о Баламуте речь.
— Я не завидую. Просто не дело, когда в семье три охотника. Кто-то с детьми сидеть должен, очаг поддерживать.
— Поверь моему слову, скоро Ксапа забудет про охоту.
— С чего бы?
— Она с мальцом больше родной матери носится. Как Жамах на охоту, из рук не выпускает.
Мать моя — медведица! Ведь обо мне говорят! Подпираю голову кулаком и слушаю.
— А все-таки, малец не его. Как ни считай, Жамах к нам зимой уже с пузом пришла.
— А чей, не говорит?
— Мой, говорит. Медведь с сыновьями, наверно, постарались. А может, еще когда у степняков была, кто-то созоровал. Какая сейчас разница? Клык за своего признал.
Ух ты! Вот так и узнаешь о себе самое интересное. Слушаю новости и незаметно засыпаю…
— Дрыхнет, суслик! Мы тут сокровенным делимся, а он шкуркой прикрылся и дрыхнет!
Так громко, что аж вздрагиваю. Блин! (Как Ксапа ругается) Кто кого напугал, спрашивается? А у них в руках три полных горшка холодной воды. Поймут, что подслушивал — ходить мне мокрым… Выкручиваться надо!
— Бабоньки, чего шумите? Я вам спать не мешал.
— И правда, Пумша, что ты сразу накинулась? Замотался парень. Думаешь, легко спать, когда рядом грудничок всю ночь голосит?
Спасибо тебе, добрая душа.
— Давайте, помогу, — скатываю шкуру, забираю у девок два горшка и широким шагом иду к поселку. Девки семенят сзади.
— Эй, осторожней! Расплескаешь — снова за водой отправим.
— А вдруг, он нас подслушивал?
— Да брось ты! И шкуру припас, чтоб подслушивать сподручней было?
У вама нас встречает удивленная Ксапа с малышом на руках. Подмигиваю ей и прохожу мимо. Физиономия ее становится еще более удивленной.
— Смотри, Олежка, какой наш папа — первый парень на деревне! — слышу за спиной. — Девки за ним косяком бегают.
– Подлечиться, что ли?
– Нет, она помнит эту историю и с удовольствием её расскажет.
– Версия Ирины Осиповны сильно отличается от версии вашей мамы, – заметил Ковалев.
– Не сильно. Ирина Осиповна считает, что моя мама навела порчу на вашу маму, но это не так. Моя мама не способна на столь сильное магическое действие.
Место для пикника, предложенное Инной, понравилось детям: во-первых, у самой кромки воды, по которой можно шлепать резиновыми сапогами, во-вторых, с огромным вывернутым из земли пнём, на корнях которого можно качаться, и, наконец, с выложенным из крупных камней очагом. Павлик, похоже, сиживал у костров, для Ани костёр был в новинку – она вместе со всеми собирала сухие ветки, поминутно интересуясь, что годится для костра, а что нет. Павлик преимущественно молчал. Нет, он не был застенчивым ребёнком – он будто бы опасался говорить со взрослыми, вообще – опасался взрослых, с особенным недоверием глядя на Инну. Впрочем, с Аней он тоже был неразговорчив, хотя и поддерживал её игры: кто принесет больше сухих веток, кто быстрей добежит до костра, кто раньше залезет на пень… Сам Павлик предложил только одну игру: кто поднимет больше брызг, шлепая ногами по воде, но эту игру Инна прервала немедленно. Ловля рыбы на мелководье не увенчалась успехом.
Потом разгорелся костёр, и если Аня смиренно смотрела на огонь, то в Павлике проснулся дух экспериментатора: он подбрасывал в очаг обнаруженные на берегу предметы – от пучков сухой травы до консервных крышек. И даже сказал мечтательно, что если положить в огонь кусок шифера, то здорово бабахнет.
Дети с восторгом жарили хлеб и сосиски на прутиках – и с аппетитом ели. Инна рассказала им сказку про кошку, которая гуляла сама по себе, и научила жертвовать огню маленькие кусочки хлеба, как это делали древние люди.
– А дикий пёс – это волк? – спросила Аня.
– Собаки произошли от волков, но не все дикие собаки – волки, – объяснила Инна.
– Я знаю! Есть дикие собаки динго! – радостно воскликнула Аня, и Ковалев вспомнил о «настоящем динго» – даже посмотрел вокруг, не видно ли поблизости «дикого пса».
– Да, они живут в Австралии, – кивнула Инна.
– Надо приручить волка, который укусил папу, тогда он станет домашним и больше не будет никого кусать, – задумчиво предложила Аня.
– Меня укусила собака, а не волк, – проворчал Ковалев.
– Дикий пёс? Тогда его точно надо приручить и он будет первый друг! – заключила Аня и повернулась к Инне: – А вы можете показать какое-нибудь колдовство?
Павлик толкнул Аню локтем и посмотрел на неё как на ябеду – наверняка по секрету рассказал ей, что Инна ведьма-людоедка. Но Аня выкрутилась:
– Ведь сказали же только что: женщина творила первое в мире колдовство. И так будут поступать все женщины.
– Тогда ты сама можешь творить колдовство, как все женщины, – хмыкнул Павлик.
– Я не женщина, я девушка, потому что не вступала в интимную связь с мужчиной, – компетентно парировала Аня.
Инна рассмеялась, а Ковалев сделал вид, что смотрит на часы.
– А про Бледную деву можете рассказать? – неожиданно спросил Павлик – выпалил одним духом, будто осмелился.
– Она к тебе приходила? Поэтому твой брат меня расспрашивал?
– Витька тоже её видел. В бассейне, – уклончиво ответил Павлик.
Инна покосилась на Ковалева.
– Бледная дева скучает по своему маленькому сыну, потому и приходит в санаторий по ночам, – сказала она совсем обыденно, будто речь шла не о детской фантазии или сказке, а о реальной женщине. – Она не злая. Просто она не понимает, почему дети её боятся.
– А она может утащить… мальчика на дно?
– Нет, призрак никого никуда утащить не может. Но она может уговорить пойти с нею. Тебе всего лишь не надо поддаваться на её уговоры. Если она тебя позовет, не соглашайся с нею идти. А лучше всего скажи «чур меня» – и она исчезнет.
– Витька говорил, что еще надо неприличными словами ее обругать…
– Можно, но это нехорошо как-то. Она все-таки женщина. – Инна улыбнулась.
Потом, когда дети играли в прятки на краю леса, Ковалев спросил, зачем Инна забивает ребенку голову чурами и Бледными девами, – неужели сама верит в их существование?
– Совершенно все равно, верю я в их существование или не верю. Для Павлика Бледная дева останется реальной, что бы я ему ни сказала. Бледная дева – его страх, и если она исчезнет, страх воплотится в чем-нибудь ином. Вы избавили его от волка – и на его место явилась Бледная дева, потому что волк исчез, а страх остался. И этот страх наверняка связан с отрывом мальчика от матери, ее равнодушием к нему. Зоя ведь совершенно права: если Павлика окрестить, он избавится от некоторых страхов и даже от аллергии на молельню, потому что любовь и защита доброго боженьки отчасти заменит ему материнскую любовь. Но только отчасти.
– Мне кажется, Селиванов любит брата ничуть не меньше, чем добрый боженька, – усмехнулся Ковалев.
– Я думаю, его брат в этом возрасте переживал нечто похожее, потому и стремится стать для Павлика ангелом-хранителем. Но ведь его помощь тоже… как бы это сказать… невротическая. Витя Селиванов проигрывает игру наоборот, эдакий перевертыш, где Павлик играет его роль, а сам он берет на себя роль всемогущего покровителя. Это избавляет его от собственных страхов, но он невольно взращивает страхи Павлика.
– Вы, может, хотите запретить Селиванову защищать брата?
– Вряд ли он осознаёт своё влияние на братишку, и в любом случае для Павлика любовь брата лучше, чем любовь доброго боженьки, хотя бы потому, что объективна, исходит извне. Любовь Бога, по сути, иллюзия. Но меня больше беспокоит не это. Бог – христианский бог – говорит человеку: ты червь, тебе до меня никогда не подняться, а потому оставайся беспомощным, тогда я буду тебя защищать. Делай все, как я сказал, а я буду прощать тебя или наказывать, будто ты неразумное дитя. К тому же Зоя и остальные взращивают страхи Павлика в не меньшей степени, нежели его брат, а то и в большей. Если ребёнку повторять на ночь, что от страхов его избавит только крещение, он воспримет это как неизбежность ночного страха до крещения. Получается натуральное запугивание. Аналогично с приступами удушья: Зоя сама их провоцирует, ребёнок просто уверен, что приступ случится в молельной комнате непременно.
– Если причина страха в том, что Павлика не любит мать, то как его избавить от этого страха? Вы же не можете заставить её полюбить ребёнка.
– Павлик, я думаю, давно создал себе иллюзию её любви, но чем старше он становится, тем верней её опровергает. Его брат прошел через это, и его стоит уважать хотя бы за то, что он не ожесточился, не кинулся в другую крайность. Его отношение к матери теперь покровительственное, он выше, он любит её и защищает, а она, как неразумное дитя, нуждается в любви и защите. Тоже игра с перевертышем, и вполне позитивная. Если Павлик найдет в себе силы пожалеть Бледную деву, взглянуть на неё сверху вниз – он победит свой страх.
Если Инна рассуждала без «странных фантазий», то Ковалев находил её мысли здравыми.
Она замолчала, и он огляделся по сторонам – на развалинах возле моста сидел человек в ватнике и смотрел на игру Ани и Павлика. Инна проследила взгляд Ковалева, оживилась и помахала незнакомцу рукой – и тот ей ответил.
– Это ваш знакомый? – спросил Ковалев, прекрасно зная, что́ она ему ответит.
– Это дядя Федя. – На её лице застыла светлая, романтическая грусть.
– Я должен вам поверить?
– Необязательно. Но я вас прошу, не ходите в его сторону – он сразу же уйдет. Это не хтон, которого можно и нужно изловить. Пусть побудет с нами. Он не хотел уходить. Он был к этому не готов…
Ковалев увидел, что и Павлик махнул незнакомцу рукой, – Аня вслед за ним сделала то же самое.
– Зачем вы непременно хотите развенчать эту иллюзию? – спросила Инна с той же светлой грустью. – Почему бы вам не ощутить себя в прекрасной доброй сказке, где смерть теряет свою абсолютную власть? Где ваш отец может махнуть вам рукой и полюбоваться на свою внучку? Издали.
– Наверное, потому, что я не очень-то нуждаюсь в иллюзиях, – ответил Ковалев.
– Ваше желание их опровергнуть наводит на мысль о том, что вы нуждаетесь в их опровержении. Понимаете разницу? Немного поэзии, немного сказки – и жизнь становится красивей и интересней.
– И чем же эти сказки отличаются от Зоиной веры в чудеса?
– Между ними существенная разница: Зоя совершает поступки, исходя из своей веры. Поступок – это граница, где кончается сказка и начинается самообман. Впрочем, Зоя себя не обманывает, я уже говорила. Она не верит, а знает. Ведает. Она только со стороны кажется глупой фанатичкой, на самом же деле её поступки вполне последовательны и подчинены логике её знания о Боге. О том, что Ему нужно.
– Если ты говоришь с Богом – это молитва, если Бог говорит с тобой – шизофрения, – усмехнулся Ковалев, непроизвольно поглядывая в сторону развалин у моста.
– Психиатрия часто вторгается в область неизведанного, мистического. Никто еще не доказал, что бред шизофреника субъективен. Можете считать Зою шизофреничкой, от этого ничего не меняется – ни её представление о христианском боге, ни её поступки, ни их последствия. Но неужели вы не чувствуете, что ваша сила противостоит её силе, сдерживает её силу?
– Нет, не чувствую.
– А она чувствует.
– Я не враг её богу по одной простой причине: я не верю в его существование.
– Вы каждым своим поступком утверждаете несостоятельность её бога, необязательность ему служить. Зоя гнала хтона из санатория, она дважды встречалась с ним в корпусе, а в третий раз – на берегу. Между прочим, при помощи молитвы, которую ей читать не положено, – эта молитва считается сильнейшим магическим действием, читать её опасно.
– Я не верю и в магические действия, – напомнил Ковалев.
– Не верьте. Вам в это верить необязательно. По мне, совершенно всё равно, какую силу привлекать на свою сторону, – колдовство останется колдовством независимо от того, от чьего имени совершается. Но для верующих разница существенна: если наложением рук лечит батюшка – он святой, если темная знахарка – она ведьма. Так вот, Зоя трижды выступала против хтона, надо отдать должное её мужеству. И тут являетесь вы, бьёте хтона по носу, запираете дверь – и инцидент исчерпан! Представьте, как ей обидно… Она бессмертной душой рисковала, не говоря о жизни.
Возразил Иола, уверенный, что сможет один нести корзину, даже несмотря на то, что она в два раза тяжелей обычной. Вместе вынули центральную балку, запасным поясом связали стенки, не позволяя им разделяться. Водрузили на спину севшего на корточки Иолы. Все смотрели с беспокойством, пока он поднимался, Акайо готовился в любой момент подхватить корзину, спасая обоих. Хмурилась Таари, явно сомневаясь, что идея спускаться здесь была хорошей, но всё равно давая им возможность решать самим. Акайо был уверен, что сам он не смог бы поднять корзину, сломался, как стрела, ударившая в железо, но Иола пошел вниз уверенно и легко. Следом потянулись остальные, Акайо подал руку Таари — лестница была скользкой. Тихо спросил:
— Что бы сделали с таким склоном в Эндаалоре?
— Лифт, — недовольно фыркнула она, придерживая свободной рукой подол. — Хотя бы просто платформу на лебедке, чтобы спускать груз.
Кивнул, задумавшись. Огляделся, приметил обычные заросли бамбука внизу, из которых можно было сделать опору и площадку, но откуда взять веревку? Вздохнул, отказываясь от этого плана, отложив его на новую полку мысленной библиотеки. Неожиданно подумал: «Что я буду делать после?» Вспомнил, как Лааши был почти уверен, что он не вернётся, и каким абсурдным это тогда казалось. Невозможным.
Теперь думалось — мне очень нужно время. Хотя бы луна, чтобы успеть вернуться сюда и наверняка еще в сотню других таких мест. Чтобы появлялись на склонах лебедки, и даже если император запретит их, объявив покушением на священное достояние предков, можно будет придумать что-то еще.
Это займет намного больше луны.
Сандалия зацепилась за бамбуковый каркас ступени, Акайо едва не потерял равновесие и вылетел из своих мыслей. Внизу уже разминал плечи Иола, паланкин снова собрали, негромко напевала, отрешившись от всего вокруг, Симото. Акайо невольно прислушался, снова ловя незнакомые строчки. Заметил, как Таари торопливо нырнула в паланкин, улыбнулся про себя. Теперь рядом с ними всегда шла часть культуры Кайна, Таари наверняка будет записывать её песни.
Мысль о том, что сам он ничего подобного не знал и спеть не мог, оказалась неожиданно горькой, словно случайно раскушенное семечко.
Мысль о том, что если Таари правда позволит ему остаться здесь на время, стать чем-то вроде духа-хранителя империи, то он наверняка долго не увидит её, была ещё горше.
Две его мечты отказывались соединяться. Да и был ли смысл в этих надеждах? Один, он мало что мог сделать. Одного его наверняка в конце концов поймали бы, осудили, как бродягу, нарушающего законы империи.
Значит, нужно было думать дальше.
За небольшой рощей, где земля становилась все более топкой, и прежде, чем появились мостки, пришлось немало пройти по густой, засасывающей ноги грязи, нашелся причал. Вдоль узкой, заросшей тростником и заилившейся речки теснились на сваях бедные домики, у каждого хотя бы одна лодка. Акайо с молчаливого одобрения остальных подошел к ближайшему, постучал в косяк. Вежливо склонился перед хозяином:
— Ясного дня, господин. Можно ли нанять у вас лодку?
Тот, худой старик в ветхой, но тщательно починенной одежде, обежал их взглядом.
— Больно обилен такой урожай для меня одного. Две лодки вам потребуются, путники. Может, и три.
Назвал цену, маленькую до удивления, Акайо уточнил:
— Нам нужно спуститься как можно ближе к Ясному городу, и назад мы отправимся не скоро. Как вернуть вам лодки?
Старик только кивнул, позвал мальчика, сидевшего с удочкой на причале поодаль.
— Сай отправится с вами и вернет их.
Легким подзатыльником отправил внука в дом, сам, получив деньги, занялся подготовкой лодок. Акайо, помешкав, предложил помощь.
***
Они действительно разделились на три лодки, в середину самой надежной поставили паланкин. Сай, которому можно было дать лет четырнадцать на вид, сел на руль первой, Акайо вместе с остальными взялись за весла. Он смотрел в бронзовую спину болезненно худого, молчаливого подростка, на нищие домики вокруг, на выложенный на причалы безыскусный товар — простенькая посуда, мелкая рыбешка, плетеные игрушки. Оглянулся на Таари, увидел, как она провожает взглядом проплывающие мимо дома, и, кажется, прикрывает рукавом фотоаппарат. Решил — мне надо действовать самому. Окликнул сидевшего на одном таком причале человека, спросил о стоимости рыбы. Тот, кажется, удивился даже больше, чем обрадовался, Сай подвел лодку ближе, Акайо отдал несколько монет, получив взамен намного больше рыбы, чем стоило бы при такой жалкой плате. Передал сушеное ожерелье дальше, сидевший на корме Тетсуи ловко привязал его к рюкзаку.
Хотелось купить здесь всё, просто чтобы у людей исчезло с лиц такое пустое, бессмысленное выражение. Но Акайо понимал — это не поможет, как один сытный обед не спасет нищего от его судьбы. Спросил вместо этого у Сая:
— Вы не выращиваете рис?
Тот кивнул равнодушно.
— Почему?
Пожатие плеч вместо ответа.
— Ваша деревня всегда была рынком? И всегда таким бедным?
Снова кивок. Акайо уже поверил, что более подробного ответа не получит, но мальчик хрипловато отозвался:
— Не всегда, господин. Когда не было обходной дороги, караваны лодок шли от истока Волос Мамору к устью, и у нас меняли товары. Но речка обмелела и сделали дорогу. Караванов больше нет.
— Это было десять лет назад, — удивленно вздохнул с соседней лодки Юки. Мальчик только пожал плечами. Конечно. Для Империи десять лет — это мало. Десяти лет никак не может хватить для того, чтобы поселение, жившее торговлей, хотя бы попыталось что-нибудь изменить.
Хотелось повернуться к Таари, хотелось попросить — теперь, когда ты видишь, как здесь, когда ты передаешь в Эндаалор картины нашей жизни, там же должны согласиться, что нужно что-то делать!
Но Акайо мог представить ответ, даже не задавая вопроса. Внутренняя жизнь империи — дело империи. Не Эндаалор должен менять её. Акайо сам не хотел бы, чтобы все жители его родины стали рабами, а если изменения принесут чужаки, это будет неизбежно. Да, для него самого рабство стало спасением, дало ему любовь и свободу большую, чем он имел прежде, но и стоило это немало.
Но кто тогда и как может изменить Империю? Не император, не его верные подданные, веками хранившие страну неизменной. Значит, они, родившиеся здесь, но научившиеся думать, как эндаалорцы, пользоваться знаниями, искать новые.
И снова — но что может сделать он один?..
Однако они ведь смогли рассказать людям, работающим с ядом, о перчатках и фильтрах. Все хотят жить лучше, если получится придумать, как облегчить тяжелый труд, никто не откажется. Закон может запретить изменения, но можно надеяться, что люди, однажды узнавшие, как можно действовать иначе, будут пробовать подступиться к закону снова и снова, с иных сторон.
Тогда — что именно можно сделать здесь? Река обмелела, сказал Сай. Как это можно изменить?
Он качнулся назад, к Таари, спросил её тихо. Снова налег на весла, глядя в загорелую спину их проводника. Они жили впроголодь, еды не хватало. Здесь невозможно вырастить рис? Странно, кажется, постоянно влажная почва должна подходить. Может быть, можно найти лучшее применение земле? Тростнику? Илу в реке?
Он вдруг подумал, что, возможно, достаточно начать задавать эти вопросы. Ведь здесь всегда мыслили привычкой, Империя считала, что нужно жить, как предки, повторять ритуалы в точности, и больше ничего. Люди здесь не умели видеть мир иначе, традиции заслоняли возможность придумать что-то новое. Акайо, проведший в Эднаалоре всего два месяца, мыслил по-другому. Он пытался осмыслить происходящее, а вместе с осмыслением приходили идеи о том, что можно изменить.
Осталось только понять, с кем нужно поговорить. Где здесь тот опорный камень, тронув который, вызываешь лавину.
— Сай, кто у вас староста?
Мальчик, не оборачиваясь, указал рукой на дом, оставшийся позади. Акайо оглянулся на Таари, взглядом прося разрешения, она чуть заметно кивнула.
— Нам нужно поговорить с ним.
***
Разговор затянулся до вечера, и самым драгоценным стал миг, когда староста, прежде молча слушавший лавину предложений и споров странных путников, несмело предложил поставить указатель у дороги. На громкие голоса пришли соседи, и вскоре Акайо понял, что добился своего. Люди вокруг больше не жили по привычке. Они начали искать свой путь, начали думать, как сделать жизнь деревни лучше.
И хотя из-за этого они потеряли почти целый день, он не чувствовал себя виноватым. Таари тоже смотрела с одобрением, потом окликнула женщину, одну из тех, что подливали чай, спросила, можно ли купить у них кимоно. Не спрашивая цену, отсчитала в ладонь монеты — ровно столько, сколько стоила подобная одежда, но по лицу женщины читалось, сколь невероятной кажется ей предложенная сумма. Передала вещи сидящей рядом Симото. Акайо не слышал их разговор, но был согласен с Таари. Платье гейши-бродяги слишком бросалось в глаза.
Ночевать остались здесь же, легли под открытым небом на причале. Река плескала под ними, наверху сияли звезды, никогда не бывшие такими яркими в Эндаалоре. Акайо расстелил свое одеяло у самого края, лег почти счастливый. Сели рядом Иола и Наоки, второй, дождавшись, пока погаснет огонек в доме, оглянулся к остальным. Сказал:
— Моя очередь рассказывать. Я давно обещал.
И отвернулся снова к воде. Помолчал, наконец, начал негромко:
— Я был послушником в храме, как и Рюу. Пошел туда сам, потому что надеялся, что близость к предкам меня исправит. Мне было одиннадцать лет, когда я понял, что я не такой, как все, — опустил голову, словно пряча взгляд, хотя видеть его могла разве что река. Придвинулся ближе Иола, широкая рука легла на такие же широкие плечи. Наоки прижался к нему на миг, но отстранился, вздохнул, продолжая:
— Я тогда уже много раз слышал о семье. О любви. О том, что страсть должна подчиняться долгу, что влюбляться нужно в назначенную тебе невесту. Хотя бы в равную по рангу девушку. Хотя бы в девушку выше тебя, чтобы служить ей, или в девушку ниже, чтобы дать ей место при себе. Но всегда — в девушку. А я уже тогда понимал, что мне больше нравится сын наших соседей, мальчик чуть старше меня. Его звали Мэзэо, «исправленный человек», это само по себе казалось мне знаком. Я ведь всегда был религиозным. Верил в предков, в то, что они придут, а такие, как я, мешают наступлению золотого века Империи. Я мог или убить себя, или исправиться. И я, по нашим меркам, оказался трусом. Не решился взять отцовский нож, вместо этого всего лишь ушел в храм, постарался забыть того, кого полюбил — и преуспел в этом. Но исправить себя не смог. Невозможно было даже мыться со всеми, не выдавая себя, я всегда держал глаза опущенными, чтобы не видеть других послушников…
Это действительно была Барбара, и Каролина в первый момент хотела броситься к ней и обнять, но остановилась в нескольких шагах. Барбара выглядела очень строгой и даже как будто враждебной. Кроме того, она сделала вид, что не заметила или не узнала Каролину, так что та даже на какой-то момент засомневалась, не ошиблась ли. Барбара, похоже, была с переводчиком, потому что один нептунец все время держался рядом с ней. Каролина хотела спросить у нее, где Грегори, но военная форма на Барбаре связывала ей язык. Наконец, она не выдержала и шагнула вперед. Энтони удержал ее за руку.
– Куда собралась? – подозрительно спросил он. – Ты разве не видишь, что она теперь на стороне марсиан, а значит, наш враг!
– Барбара не может быть врагом, – возразила Каролина, освобождая руку. – Отпусти меня! – Нептунцы хотели задержать ее, но она настойчиво пошла дальше. – Пропустите, я знаю ее, и нам нужно поговорить!
Она сказала это на нетунском, и те, удивившись, не посмели задерживать ее.
– Барбара! – окликнула она. – Ты что, разве не узнала меня?
– Узнала, – холодно ответила та.
– Тогда почему же… – пристальный взгляд Барбары мешал ей говорить. – Что случилось? Я не видела тебя с тех пор, как вы попали в плен к Линде…
– Тебе не нужно больше обо мне беспокоиться.
– Но я беспокоилась, – продолжала Каролина, обидевшись на ее холодный тон. – Нептунцы освободили вас? Почему ты здесь? А где Грегори?
Она заметила, как Барбара вздрогнула.
– Не смей спрашивать о нем, – хрипло произнесла она. – Грегори больше нет.
– Что? – Каролина пристально всмотрелась в ее глаза. Казалось, что из них сыпятся колючки – так холодно смотрела на нее Барбара.
– Что случилось? – чуть не плача, спросила Каролина. – Линда убила его, да? Но почему ты тогда на ее стороне? Что она с тобой сделала?
Барбара, похоже, чуть смягчилась.
– Ты просто не понимаешь, – проговорила она. – Да, Линда пыталась выпытать у Грегори информацию о втором космическом корабле, и он погиб от ее пыток.
– Какой ужас! – воскликнула Каролина.
– А здесь я потому, что вчера нептунцы уничтожили космическую станцию на орбите Луны, – холодно продолжала Барбара. – На орбите Луны находилось множество марсианских кораблей, но как раз вчера подоспели главные силы нептунцев. Это настолько мощные корабли, что он могут стереть с лица Земли все, что есть, и даже расколоть на части саму планету, если атакуют все одновременно. Завязалось сражение, и станция, а также часть кораблей марсиан была уничтожена.
Каролина слушала ее, вытаращив глаза.
– И нептунцами было принято решение высаживаться на Землю в ближайшие дни, чтобы защитить Землю от марсиан, – добавила Барбара. – А как только они это сделают, марсиане нападут уже здесь, и тогда нашу Землю уже ничего не спасет… А ты думала, что я предала землян? Нет. Но единственный способ сейчас спасти Землю – это заставить нептунцев улететь домой. Поэтому я здесь, и сейчас я на стороне Линды. Она послала меня попробовать уговорить представителя Нептуна вернуться. А ты здесь, с нашими врагами. Подумай сама, кому ты помогаешь.
Она повернулась к Каролине спиной и ушла вместе с остальными нептунцами и Аэлем. Ноэль задержался рядом с Каролиной.
– Извини, мне нужно идти, – сказал он. – Нам нужно обсудить с ней и Аэлем дела. Ты не обидишься? Но тебе и твоему другу присутствовать там нельзя, Барбара сказала, что при вас она ничего говорить не будет. Я позже расскажу тебе, о чем мы с ней договорились. Хорошо?
– Хорошо, – грустно кивнула она, и Ноэль сразу ушел. Крыша опустела, остались только выключенные шаттлы. Каролина почувствовала, как кто-то коснулся ее руки, и увидела Энтони. Он стоял рядом с ней.
– Я все слышал, – сказал он. – Может, Барбара и права. Это единственный способ сейчас избежать гибели Земли.
– Я очень устала, – Каролина вздохнула и сжала его пальцы в своих. – Я совсем запуталась и ничего не понимаю… Кажется, я здесь совершенно бесполезна.
– Я тоже, – нехотя ответил Энтони. – Нужно отдохнуть и основательно все обдумать.
Он приобнял ее за плечи и повел. Каролина так устала, что даже не чувствовала себя виноватой в том, что Энтони ее обнимает. Она так и шла, ни о чем не думая и ничего не замечая. Возле выхода на крышу их встретил один нептунец и проводил на этаж, где Каролина увидела длинный ряд комнат. Похоже, это здание было гостиницей, а тот нептунец, что провожал их, видимо, был врачом, потому что он принес эластичный бинт и ловко перебинтовал ее лодыжку. Их проводили сначала в небольшой ресторан, где они смогли поесть, а затем Энтони завел Каролину в одну из комнат. Она уже еле шла, с трудом опираясь на больную ногу. Пока она сидела, нога почти прошла, но от ходьбы разболелась с новой силой. Из комнаты был выход в душевую. Каролина очень хотела принять душ, но понимала, что не сможет долго стоять, поэтому только умылась холодной водой и сразу почувствовала себя немного лучше. Энтони уложил ее в кровать и поправил подушки, чтобы было удобнее.
– Принести тебе что-нибудь? – поинтересовался он.
– Нет, спасибо.
– Тогда спи.
Он обошел всю комнату, заглядывая во все углы, проверил стол и даже стены. Каролина следила за ним глазами.
– Что ты ищешь? – спросила она.
– Датчики, – пояснил Энтони. – Может, они опять решат за нами следить.
– Брось, Энтони, ты же сам видишь, что нептунцы нам помогли.
– Спи давай, переводчица, – ответил ей Энтони. – Я буду в соседней комнате.
– Я буду думать, – Каролина откинулась на подушку. – Как тут можно спать…
– Завтра будешь думать.
– Я думаю про Уиттона, – продолжала Каролина, словно не слышала его. – Ведь он общался с инопланетными представителями много лет подряд. Он тоже не хотел войны с другими планетами.
– Он просто был трус.
– Пусть трус, – согласилась она. – Но неужели он не мог предвидеть того, что может произойти с ним?
Она заметила, как лицо Энтони на несколько секунд изменилось – он как будто что-то вспомнил, но затем снова напустил на себя безразличный вид. Но Каролина уже достаточно хорошо изучила его манеру держаться с ней, поэтому обмануть ее было непросто.
– Ты что-то придумал, – с оживлением сказала она, приподнимаясь.
– С чего ты это решила?
– Придумал, придумал, – Каролина уже села на кровати, ее глаза сверкали. Энтони нахмурился.
– Ложись спать, – приказал он.
– Ни за что, пока ты мне все не расскажешь, – заявила она. – И расскажи заодно, чего от тебя хотела Линда. О чем вы с ней говорили?
Но Энтони остановился возле двери.
– Я ничего тебе рассказывать не буду. Спи, или я рассержусь. Поговорим завтра утром.
Каролина разочарованно поджала губы, и Энтони, похоже, сжалился. Он вернулся к ее кровати.
– Поговорим утром, – с нежностью повторил он. – Ты сильно устала. Не бойся, до завтра планета как-нибудь проживет без твоей помощи.
Не улыбнувшись шутке, Каролина легла обратно под одеяло и почувствовала, что действительно сильно хочет спать.
– Но хотя бы не обманывай меня, – пробормотала она. – Завтра я хочу знать, что ты придумал.
– Так, есть у меня одна идея, – тихо ответил Энтони. – Я ненадолго уеду, но скоро вернусь.
– Ты уезжаешь? – испугалась Каролина.
– Да, навещу кое-кого, – он усмехнулся. – Я вернусь еще до того, как ты проснешься. Обещаю.
– Хорошо, – пробормотала она, уже погружаясь в сон. – Ты пообещал…
Энтони улыбнулся, а когда она крепко уснула, встал и пошел к дверям, где остановится и какое-то время смотрел на девушку глазами, полными нежности.
– Прости, Кэрол, – прошептал он. – Прости, если не смогу сдержать обещание… Я отправляюсь туда, откуда, возможно, больше не вернусь. И если мы больше не увидимся, знай, что моя последняя мысль была о тебе. Я буду очень рад за тебя, если ты будешь счастлива с Ноэлем…
Он медленно закрыл за собой дверь.
Каролина спала и ничего не слышала. Ей снился парень, с которым она вместе шла по мосту среди звезд, и они держались за руки, но почему-то она никак не могла рассмотреть его лица…
Крепость Сойки построена в устье Свистящего перевала совместно людьми и гномами, чтобы защитить юг Валанты от нашествия зургов. Рунные щиты успешно выдержали Вторую и Третью волны нашествия. Во время же Четвертого Свистящий перевал был наглухо перекрыт искусственно вызванным землетрясением, после чего крепость потеряла стратегическое значение.
Из лекции дру Бродерика
26 день хмеля (три месяца спустя). Крепость Сойки
Шуалейда шера Суардис
По крепостной стене гордо вышагивал маленький полупрозрачный слон, а на его спине покачивалась роскошная золоченая беседка с сидящим в ней раджой. Вокруг так же гордо вышагивали кшиасы, – сашмирские воины в ярких облачениях, – трепетали листьями пальмы и даже скакали обезьяны. А голос светлого Люка (Шу называла его так про себя, и была уверенна – он не будет против) рассказывал о празднике Урожая в Сашмире, на котором он был буквально позавчера…
Белоснежный Ветер сидел на плече Шу, прикрыв глаза и не обращая внимания ни на что. Наверное, спал – все же путь из Сашмира долог и труден даже для напитанной магией птицы, а он два часа назад принес целых два письма. Одно – без живых картинок, написанное на обычной бумаге. Его Шу читала одна, в своей комнате, и тут же спрятала под подушку. Глупость, конечно же, но… Но пусть ей снова приснится Люка! С этими снами год тянется не так долго!
Второе же письмо она по уже сложившейся традиции показала всем – Каю и Зако, Энрике и Баль. Читать его, то есть слушать и смотреть, они всей компанией устроились на крепостной стене, над морем.
Благодаря этим письмам даже Кай, поначалу наотрез отказывавшийся слушать восторги Шу в адрес светлого шера, оттаял. Он даже как-то сказал, что возможно — только возможно! — Люкрес в самом деле хочет саму Шуалейду и не станет освобождать для себя трон Валанты. Шу тут же затребовала от капитана Энрике подтверждения, что Люкрес – нормальный человек, а не бездушный политик…
— Понятия не имею, какой он на самом деле, Шу. Я с ним не знаком.
— Но эти письма! Не может светлый шер, который пишет такое, быть бессердечным мерзавцем!
— Тот, кто пишет эти письма, очень заинтересован в тебе. Я даже готов допустить, что ему не нужна корона Валанты. Но разве я учил тебя доверять красивым словам, а не делам? Ты не знаешь этого человека. Ты даже с ним ни разу не говорила.
— Ты зануда, Энрике.
— Спасибо, я стараюсь.
За три месяца, прошедших с ее возвращения в Сойку, мнение Энрике не изменилось. А вот Шу… Шу регулярно перечитывала письма Люка — и не находила в них ни единого признака лжи. Даже в сегодняшнем. Вот его она точно покажет Энрике, и Энрике непременно поверит, что Люка — истинно светлый шер, что он любит Шу и не представляет для Каетано угрозы!
«…Вы правы, моя Гроза, нам стоит быть откровенными друг с другом. Скажу вам больше, ваша искренность и непосредственность мне нравятся куда больше, чем принятые при дворе недомолвки и увиливания. Поэтому я честно отвечу на все ваши вопросы, и начну с того, который вы не задали, но без сомнения желаете знать на него ответ.
Я не хочу быть королем Валанты. Я не хочу, чтобы вы стали ее королевой. Ваш брат – законный наследник, угодный Двуединым. Идти поперек их воли сущая глупость.
Мне нужны только вы, моя Гроза. Вы даже не представляете, насколько сильно вы мне нужны. С самой нашей встречи я постоянно думаю о вас…»
Пусть капитан Энрике не менталист, но он умеет видеть правду и ложь. Какие еще доказательства нужны?
Шу мечтательно вздохнула, представив, как они с Люка вместе отправятся путешествовать, ведь Люка часто ездит по дипломатическим делам. Он обещал показать ей весь мир! Даже таинственную Хмирну и восточные острова, где живут лишь вулканические саламандры!
А сам Люка тем временем рассказывал, как его надул сашмирский торговец коврами. Его, светлого шера, менталиста! Эти торговцы – совершенно удивительные люди, они могут торговаться по нескольку часов, у них целые ритуалы, даже танцы! Вы только представьте, чтобы продать вам какой-то медный кувшин, они готовы показать целое представление, а если вы не купите – будут плакать…
Над картинками с сашмирского базара смеялись все, даже Энрике. И именно он внезапно насторожился, прислушался — и сделал знак Шу, чтобы она убрала письмо.
Шу тоже прислушалась… нет, ей даже прислушиваться не пришлось. Как только она вынырнула из грез, она сразу почувствовала это.
Тьму. Огненную, опасную и манящую тьму, приближающуюся к стенам крепости.
— Бастерхази, — сказали они одновременно с Энрике и Бален, правда, с совершенно разными интонациями.
Бален – с ненавистью. Энрике – холодно. А Шу… она сама не знала. Бастерхази больше не писал ей и никак не давал о себе знать. Ну, если не считать редких заметок о нем в газетах, но это не считается. И вот, пожалуйста, явился.
— Он не войдет в крепость, — в голосе Энрике звучала сталь.
— Но он полпред Конвента, — недоуменно возразила Шу.
— Плевать. Его величество выразился ясно: ни один темный шер не должен войти в крепость Сойки, пока здесь Каетано. Будь он хоть сам Темнейший!
— Мы должны его выслушать, — вмешался Каетано.
— Скорее твоя сестра. — Зако Альбарра сверкнул на Шу жгучими черными глазами и кривовато усмехнулся.
На Шу даже сквозь его ментальный амулет пахнуло острой смесью ревности, досады и восхищения. Восхищения – правильного и привычного, она тоже восхищалась Зако и любила его как брата, но досада и ревность-то откуда? Как будто Зако сам хотел бы ее поцеловать… Да нет, чушь какая! Зако давно влюблен в Баль, как все обитатели крепости. Да и откуда ему знать? Она же никому, кроме Баль, не рассказывала о своем сне! Да-да, сне! Наяву она бы точно не стала целоваться с темным шером Бастерхази. Ни за что бы не стала. А сны, как говорит капитан Энрике, к делу не подошьешь.
— Сначала неплохо бы с ним хотя бы поздороваться и узнать, что ему нужно, — Шу попыталась быть голосом разума. — Может быть, он привез послание Конвента?..
— …которое нельзя передать нормальным способом, — так же кривовато усмехнулся Энрике.
Да, вот почему мимика Зако показалась Шу странной, он просто копирует Энрике! Все просто, никакой глупой ревности.
— Неважно, — прекратил споры Кай. — Так мы идем к воротам или пропускаем все самое интересное?
Само собой, они всей компанией побежали к воротам, точнее – на стену над воротами. Хотя Кай явно чувствовал себя неуютно и не слишком-то хотел встречаться с темным шером, но признаться в трусости?! Ни за что. И Шу его очень понимала. Она бы и сама, не будь рядом зрителей, предпочла бы не показываться темному на глаза. Вот просто на всякий случай!
И наверняка бы пожалела, что пропустила все самое интересное.
— Ничего себе, — восторженно-испуганно шепнул Кай, когда шер Бастерхази показался из-за поворота горной дороги. — Ты уверена, что стены его остановят?
— Я уверена, что не хочу это проверять.
Ей тоже было страшновато. Нет, не так. Ей было страшно до дрожащих коленок. Наверное, в Тавоссе она была совсем не в себе, если при виде этого кошмара не сбежала обратно в Олой-Клыз, к зургам.
Хотя следовало признать, шер Бастерхази был не только ужасен, но и красив. Почти как грозовая аномалия над Олой-Клыз. Или как извергающийся вулкан, который Шу видела только на картинке в учебнике. И ей опять до покалывания в кончиках пальцев хотелось дотронуться до бурлящей алыми и лиловыми протуберанцами тьмы, убедиться, что это – живой человек, такой же, как она сама…
— Он что, тебе нравится?! — в тоне Кая звучал откровенный ужас, словно Шу у него на глазах сошла с ума.
— Он красивый, — сказала Шу из чистого упрямства.
Вот так она и призналась, что у нее поджилки трясутся! Особенно при воспоминании об их встрече.
Впрочем, он же ее не съел! Может быть, и сейчас не стоит так уж бояться? Тем более он в самом деле красив. Не только как стихия, но и как человек.
Высокий, широкоплечий, но при этом гибкий, а не массивный. Смуглый. Резкий и хищный, чем-то похожий на ястреба. Весь в черном, только плащ подбит алым шелком, и воротник с манжетами – белые. Кружевные.
Вот сейчас, после трех месяцев штудирования книг о моде и традициях, Шу точно могла сказать, что камзол и плащ Бастерхази соответствуют моде двухвековой давности. Что совершенно неприлично с точки зрения старых традиций, ведь шер должен носить то, что было в моде во времена его юности, а не за полтора века до его рождения. Впрочем, за неимением в Валанте настолько старых шеров вряд ли кто-то бы посмел упрекнуть Бастерхази за излишнюю пыль в глаза. Вот Шу бы не стала, потому что этот древний камзол шел ему просто невероятно.
И почему-то очень ясно представлялось – что там, под плащом и камзолом. Так ясно, что к щеками прилил жар. А страх… страх спрятался куда-то очень глубоко.
Наверное, от смущения и растерянности Шу не сразу обратила внимание на двух зверюг – на одной Бастерхази ехал, не давая себе труда даже придерживать поводья, а вторая следовала за ним, как привязанная… а, нет. Не словно. Вместо обычной веревки вторую зверюгу удерживал ментальный поводок.
С виду они походили на обычных вороных коней, тонконогих и длинногривых. Вот только глаза и гривы отливали красным, в пасти блестели клыки, и самое главное – сложная, многослойная аура мало походила на лошадиную. Да что там на лошадиную, на ауру живого существа! Наверняка это и есть знаменитые кони-химеры, пасущиеся во снах и подчиняющиеся только истинным шерам.
Почувствовав ее взгляд, Бастерхази глянул вверх – и улыбнулся. Ей, лично ей. От неожиданности (и захлестнувшей ее волны жаркого смущения) Шу отпрянула, чуть не сбив с ног Кея, и перехватила полный ревности взгляд Зако. Ну вот, опять! Надо будет потом с ним поговорить. Глупости какие, ревновать ее!
Встречать Бастерхази вышли полковник Бертран и капитан Энрике. Точнее, спрыгнули со стены на площадку перед запертыми воротами и сделали несколько шагов по опущенному мосту: Бертран впереди, Энрике на шаг позади.
— Чем обязаны чести видеть вас, темный шер? — спросил Бертран, едва Бастерхази спешился: ровно за шаг до границы магических щитов, окружающих крепость.
— И вам светлого дня, полковник Альбарра. — Бастерхази скептически оглядел запертые ворота и мерцающую полусферу щита. — Вы на осадном положении?
Шу стало немножко стыдно. Столь явное недоверие наверняка его оскорбляет. Вот ее бы точно оскорбило – особенно если бы она не замышляла ничего дурного. Да и вообще невежливо закрывать двери перед гостями.
— Как и последние тринадцать лет, — кивнул Бертран. — Приказ его величества, мой темный шер.
— Что ж, я вижу, вы отлично его исполняете, — улыбнулся Бастерхази.
Выглядело это так, словно он едва сдерживает смех. Еще бы, ему крепостные стены и даже магические щиты — на один зуб. Ведь она видела его… настоящим? Почему-то сейчас, не во сне, он выглядел намного слабее… ну… едва превосходил Энрике. Но Шу знала: это иллюзия. Отличная, способная обмануть кого угодно, но иллюзия.
А еще ей было очень странно понимать, что щиты Сойки, рассчитанные на самых сильных зуржьих шаманов и на жрецов Мертвого, не устоят перед темным шером Бастерхази. Шером всего лишь второй категории! А ведь щиты ставили гномы и главы Конвента, Светлейший и Темнейший. Шеры категории зеро, сильнее которых не бывает…
Что-то здесь не то, и она непременно обдумает это несоответствие. Завтра.
— Я сообщу его величеству, что его дети под надежной защитой, — тем временем продолжил Бастерхази.
— Благодарю вас, темный шер. — Полковник Бертран сдержанно поклонился. — Могу я пригласить вас промочить горло и побеседовать на природе?
— Не откажусь. Могу я засвидетельствовать свое почтение их королевским высочествам?
Бертран на миг замялся – приказ короля был ясен: ни один темным шер не должен войти в крепость, а наследник – ее покинуть без специального королевского разрешения. Контакты между темными шерами и наследником также запрещены. Однако Бастерхази не слепой и отлично видит обоих королевских детей на стене.
— Разумеется, мой темный шер, — спас его от неудобной ситуации Каетано, выглянув из промежутка между зубцами. — Рад с вами познакомиться.
Бертран облегченно выдохнул, Энрике за его спиной ухмыльнулся. А Шу тоже высунулась и даже помахала темному шеру рукой. Страх окончательно ушел, оставив вместо себя жгучее любопытство и какую-то отчаянную лихость.
— Светлого дня вам, темный шер, — с вызовом и самую малость с внутренней дрожью сказала она и улыбнулась.
— Приятно видеть ваши королевские высочества в добром здравии.
Бастерхази учтиво поклонился, подметя шляпой мост, а потом одарил Шу таким взглядом… таким… Нет, никаких ментальных касаний, упаси Двуединые. Но это было и не нужно. Она и так почти почувствовала его губы на своих губах, и тепло его тела, и даже запах грозового ливня, выдержанного кардо и нагретого сандалового дерева.
— Вашими молитвами, темный шер! — Шу сама не поняла, какой ширхаб дергает ее за язык, но остановиться не могла. — Надеюсь, нашей дорогой сестре тоже будет приятно это известие. Ждем не дождемся воссоединения с семьей!
— Ваш августейший батюшка передал для ваших высочеств несколько редких книг из королевской библиотеки в надежде скрасить ваше ожидание, — Бастерхази снова поклонился, правда, вышло у него не то чтобы почтительно, а как-то насмешливо, что ли.
И тут…
Шу отреагировала быстрее, чем успела сообразить, в чем дело. Мгновения не прошло, как она уже поймала Кая воздушной сетью, не позволяя спрыгнуть на подъемный мост, и ею же оттолкнула от зубцов.
— Я не маленький, Шу! Какого ширхаба!..
— Какого, я тебе потом скажу, большой брат. — Ей опять было стыдно, на сей раз за Кая. Бастерхази там внизу наверняка смеется над ними. Да и за себя тоже. Вот только она слишком привыкла всегда, в любой ситуации защищать Каетано от любой опасности. Не зря же Энрике учил ее этому больше десяти лет. — Веди себя как принц.
— Каетано, не стоит лезть в пасть к темному, — поддержал ее Зако. — Его величество очень огорчится, если узнает.
Кай стряхнул с себя остатки воздушной сети и обернулся, гневно сверкая глазами.
— Вы еще укутайте меня в вату, как хмирский фарфор! Ну что он мне сделает на виду у всего гарнизона?
— Ровно то, что захочет, — нахмурился Зако.
— Ровно то же самое, что сделает, когда я вернусь в столицу, — тоже нахмурился Кай. — Мне надоело прятаться.
— Не подводи Бертрана, — без особой уверенности сказала Шу: по большому счету Кай был прав. — Не он запихнул нас в Сойку, а отвечать в случае чего – ему.
— Тебе, значит, можно плевать на все и воевать зургов, а мне – не сметь высунуть нос за ворота! — огрызнулся Каетано. — Да идите вы!..
— И пойдем, — Шу разозлилась, — ваше королевское высочество!
— Вы еще подеритесь, — насмешливо сверкнула глазами Бален, — на радость Ристане и ее темному любовнику.
Шу вместо ответа передернула плечами и отвернулась. Напоминание о том, что Бастерхази вот уже десяток лет любовник Ристаны, ее задело. Особенно тем, что она опять об этом забыла, как и три месяца назад, в Тавоссе. Шу нестерпимо хотелось то ли сбежать к себе, то ли самой спрыгнуть со стены и спросить у Бастерхази прямо: за каким ширхабом он явился? Это снова поручение Ристаны? И ведь если бы не Кай, спрыгнула бы! А теперь нельзя, она же старшая, она же должна подавать Каю пример… Ширхаб нюхай этот пример!
— Не подеремся. — Каетано упрямо выдвинул подбородок, став до невозможности похожим на портрет Эстебано Суардиса, первого короля Валанты. — Как и подобает нашим высочествам, мы пойдем через ворота.
Все трое – Зако, Баль и Шу – уставились на него в недоумении. Правда, Шу – еще и с гордостью, а заодно с облегчением. Наконец-то Каетано становится взрослым и решает сам за себя! Конечно, немножко вопреки приказу короля, но уж как-нибудь они обойдут эти формальности. Тем более что в крепости Каетано ничуть не в большей безопасности, чем за одним столом с Бастерхази.
К тому же – ей самой до невозможности хочется пойти туда и потрогать настоящую химеру! Да-да, химеру, а не самого шера Бастерхази!
— Я тоже хочу промочить горло на природе, — в тон брату заявила Шу. — Инкогнито!
— Инкогнито! — кивнул Каетано все с тем же решительным и воинственным видом, но долго не выдержал, оглядел себя, Шу, усмехнулся и добавил: — Как предусмотрительно мы оставили регалии… хм…
— В сундуке у Бертрана, — подмигнула ему Шу, которую снова захлестнула веселая лихость.
И все четверо, больше не пытаясь быть примерными, послушными и благоразумными, ссыпались вниз со стены, к воротам. То есть к калитке в воротах, через которую солдаты уже выносили стол, плетенные стулья и корзины с едой.
— Еще четыре стула, — велел Каетано и, выдвинув подбородок а-ля Суардис Большой Кулак, первым вышел через калитку. Очень, очень важно и достойно, как и подобает принцу инкогнито.
Шу чувствовала себя, словно во сне. Было невероятно легко, немножко смешно и самую капельку страшновато от собственной смелости. Ведь она открыто флиртовала с темным шером Бастерхази! Да что там, она впервые в жизни флиртовала! И темный шер оказался совсем не похож на тот мрачный ужас, о котором писали газеты и о котором рассказывал ей полковник Бертран.
О нет. Роне, — он сразу предложил называть себя по имени, ведь они всего лишь обедают на природе, а не торчат на скучном официальном мероприятии, — шутил, рассказывал забавные истории из дворцовой жизни и жизни Магадемии, искренне интересовался их с Каем обучением и даже поспорил с капитаном Энрике на тему пользы фехтования…
— Вы говорите в точности как один мой друг, — Роне со смехом поднял руки, словно сдаваясь. — Азарт, снова азарт и еще раз азарт. Но по мне веселее сыграть в карты, чем махать железками.
Он бросил заговорщицкий взгляд на Шуалейду и улыбнулся самым краешком губ. Ей. Их общей тайне.
— Не может быть, чтобы такой важный и серьезный шер, как вы, играл в карты, — подначила его Шу, очень стараясь не краснеть и не смущаться. — Конвент же не одобряет.
— Делать только то, что одобряет Конвент, невероятно скучно. Разве вы сами иногда не нарушаете правила? Хотя бы самую капельку?
Она все же покраснела, слишком явственно припомнив – как именно темный и светлый шер нарушили все мыслимые правила, и как ей это понравилось.
И ей, о ужас, было совершенно все равно, что сейчас ее горящие щеки видят и Кай, и Энрике, и даже денщик полковника Бертрана, прислуживающим им за столом. Даже все равно, что ей потом скажут они все!
Но пока шер Бастерхази очаровал всех без исключения, даже сурового капитана Магбезопасности. Да что там, даже Морковка позволила себя погладить, а Ветер благосклонно принял подношение — невесть откуда взявшегося живого мышонка! А уж когда Роне подарил Каю и Зако изумительные клинки гномьей стали, Бертрану — старинную подзорную трубу, Энрике – фолиант с легендами Ледяного края, а Бален – саженец какого-то дерева в глиняном горшочке, его уже готовы были признать если не воплощенным добром, то хотя бы «не таким уж гнусным типом».
Именно так и сказала Бален, как всегда любезная до скрежета зубовного.
— Я тоже рад убедиться, что слухи о каннибализме мислет-ире несколько преувеличены, — в тон ей ответил шер Бастерхази.
Бален в ответ только сверкнула глазами и улыбнулась, обнажая небольшие, но очень острые клыки, мол, младенцы – не для меня, а вот укусить темного шера я никогда не откажусь.
Но самым великолепным, потрясающим, изумительным и невероятным был подарок Шуалейде. Химера-трехлетка Муаре, выращенная в родовом поместье Бастерхази на севере Фьоны. Шу лишь читала о ездовых химерах, то есть потомках жеребцов-химер, чистокровной нечисти, и живых кобылиц особой породы. Химер выращивали всего несколько темных семей, держали технологию в строжайшем секрете и драли за химер безумные деньги.
Шу знала лишь, что каждая кобылица могла принести только одного жеребенка-химеру и погибала, едва его выкормив: жеребенок питался не только молоком, но и жизненными силами матери. Выращивание жеребенка и особенно его дрессировка тоже были крайне сложным и трудоемким процессом, не говоря уже о кормежке взрослой особи. Химеры не могли существовать без подпитки магией от хозяина, а если хозяин был недостаточно силен и умел как менталист (или не имел нужных амулетов) – легко могли сожрать его самого. Правда, со смертью хозяина погибала и химера, но тем неосмотрительным и самонадеянным шерам, которых съели их собственные «лошадки», это уже было безразлично.
— Как видите, Муаре назвали так за муаровый рисунок, — пояснил Роне, проводя пальцами по едва заметным светлым линиям на черной шкуре. — Надеюсь, вашему высочеству понравится на ней кататься.
— Конечно! Спасибо, мой темный шер, это… это так… — у Шуалейды от восторга закончились слова.
— Очень неожиданно, мой темный шер, — закончил за нее Энрике, осматривающий Муаре так внимательно, словно она могла прямо сейчас сожрать и Шуалейду, и Каетано, и Зако с Баль: всех, кто любопытствовал с безопасного расстояния локтей в тридцать. — Неожиданно и крайне лестно. Насколько я знаю, владеть химерой из табунов Бастерхази имеют право лишь шеры второй категории и выше.
— Как вам известно, мой светлый шер, аттестация на категорию в данном случае не более чем формальность, — тонко улыбнулся Роне. — И даже без формальной аттестации я уверен в силах ее высочества. Право, одна химера не идет ни в какое сравнение с ордой зургов.
Энрике только бросил на Шу понимающий взгляд и кивнул:
— Хорошо. Но привязку, прошу вас, сделайте под моим наблюдением. Я должен буду доложить о подробностях своему начальству.
— А, полковнику Дюбрайну, — в тоне Роне проскользнули очень странные нотки, словно с замначальника МБ их связывала то ли давняя дружба, то ли еще более давняя вражда. — Непременно доложите, капитан. Можете даже записать в Око Рахмана, у меня чисто случайно есть с собой совершенно новое. Разумеется, лицензированное.
И почему-то покосился на сидящего на плече у Шуалейды белого ястреба. Который против обыкновения не дремал, а разглядывал Роне.
Шу тоже разглядывала его и Энрике, даже временно отвлекшись от химеры: та как раз знакомилась с Морковкой. Звери фырчали и порыкивали друг на друга, совершенно одинаково задрав хвосты, припадая на передние ноги и скаля клыки. Кстати, у химеры они были значительно крупнее, чем у рыси.
Общение Энрике и Роне чем-то неуловимо походило на разговор рыси и химеры, разве что клыки не показывались и хвосты не задирались.
— Привязку можно сделать прямо сейчас? — встряла Шу, не дожидаясь, пока клыки прорежутся и у благородных шеров. С них станется. Вон, у Энрике уже глаза засветились. — А вы мне расскажете о химерах, Роне?
— С удовольствием, ваше высочество, и не только о химерах, — из голоса Роне пропали саркастические нотки, зато появились бархатные, ласкающие, словно мягкая рысья лапа. — Надеюсь, Магбезопасность позволит вам опробовать подарок сегодня же.
— Энрике не будет против, правда же?!
Не надо было быть менталистом, чтобы понять: идея отпустить Шу на прогулку вдвоем с шером Бастерхази ему очень не нравилась. Но возражать Энрике не стал – за что Шу была несказанно благодарна. А вот за привязкой химеры к новой хозяйке наблюдал очень внимательно и, похоже, понял из нее куда больше, чем сама Шу, хотя Роне любезно объяснял все свои действия…
— …Что ж, теперь Муаре – ваше продолжение. Я бы рекомендовал вам пользоваться и обычными поводьями, исключительно ради спокойствия окружающих. Сейчас Муаре выглядит, как и положено химере, но если вы захотите, станет на вид самой обычной вороной кобылой аштунской породы.
— А вы… в смысле, как зовут вашу химеру? — спросила Шу, обнимая свою Муаре за теплую шею. — И вы же не маскируете ее под обычную лошадь!
— Ни в коем случае, я же – ужасный темный шер, мне положено пугать простой народ, — усмехнулся Роне и мгновенно изменился…
Шу невольно вздрогнула и едва не отшатнулась, таким он стал мрачным, зловещим и опасным. Даже черты словно стали резче, более хищными, а взгляд… от этого взгляда все волоски на теле поднялись дыбом, а если бы у Шу был хвост — он бы уже лупил по бокам, и клыки бы скалились…
— Перестаньте меня пугать, а то я сейчас завизжу.
— О, не надо! — образ «кошмарного ужаса» сполз, и шер Бастерхази снова улыбался, подняв открытые ладони в жесте показного страха. — Я-то уцелею, а вот боюсь Муаре от вашего боевого клича поседеет. Не представляю, как его выдерживал ваш новорожденный брат… кстати, вам не пришлось лечить его высочество от частичной глухоты?
— Вы смеетесь надо мной! — Шу не могла понять, то ли ей стоит обидеться, то ли тоже посмеяться, то ли устроить шеру Бастерхази допрос с пристрастием.
— Ни в коем случае, моя прекрасная Гроза, — перешел он на доверительный шепот. — Я искренне восхищаюсь… или ужасаюсь. Помнится, после вашего визга у меня половину луны звенело в ушах. Для юной шеры двух лет от роду у вас был невероятный голос. И сила, моя прелесть.
От его голоса, от его близости – когда он успел оказаться к ней почти вплотную?! — у Шу перехватило дыхание, ослабли колени, и ей пришлось ухватиться за гриву своей химеры. Хотя на самом деле хотелось ухватиться за его плечи, так же, как тогда, в Тавоссе…
— Все же вы смеетесь…
— Окажите честь, позвольте помочь вам. — Он взял ее за руку, а сам встал на одно колено, чтобы она могла подняться к седлу, как по ступеньке.
На этот раз Шу не смогла скрыть дрожь. Она сама не понимала, почему от вида Роне у ее ног становится так горячо, и смутительно, и сладко замирает сердце, и хочется… о, злые боги, лучше даже не думать о том, чего ей хочется! И не сжимать его ладонь так, словно он может сбежать – а они никак не может его отпустить! Что за наваждения!
— Благодарю вас, мой темный шер, — странно, как ей удалось выговорить эти слова без запинки: язык не слушался, губы пересохли…
И да, ей очень нужна была помощь. Потому что голова кружилась. Это у нее-то, которая бегала по крепостным стенам, играя с братом в салочки, и прыгала в море с высоты двух сотен локтей! Что за наваждения!
Она немного пришла в себя только в седле, когда крепость и с завистью глядящий ей вслед Каетано скрылись за поворотом горной дороги. Не настолько, чтобы без опаски посмотреть на Роне, но достаточно, чтобы понимать: надо срочно, немедленно отвлечься! На что-то… что-то… нейтральное и безопасное, вот! И она даже знает, на что именно. Что может быть нейтральнее и безопаснее, чем начальство Энрике?
— Роне, вы обещали рассказать мне… — она замялась, потому что голос неожиданно засипел, словно она напилась ледяной воды.
— Все, что вам угодно, моя Гроза.
Шу опять вздрогнула: Роне называл ее так же, как Люка. Так же, как тогда, в Тавоссе. Может быть, расспросить его о Люка?.. Нет, нет, это – не нейтрально и не безопасно!
— Расскажите мне о полковнике Дюбрайне. Я знаю, он иногда приезжает в Суард… — она проглотила «к моей сестре», вот уж о ком она сейчас не хотела слышать ничего! — и вы вместе расследовали то, что случилось при рождении Каетано. Расскажите мне! Я ничего толком не помню.
— Поверьте, моя Гроза, если вы не помните, что произошло – значит, так и должно быть, — серьезно ответил шер Бастерхази. — Вы вспомните сами, когда на то будет воля Двуединых.
— Но вы же знаете!
— Нет. Вы думаете, почему результаты расследования держатся в тайне?
— Потому что там случилось что-то ужасное. Я знаю, в газетах писали, а потом – раз, и перестали. Им запретили. Магбезопасность запретила.
— Магбезопасность и Конвент. Потому что слухи куда ужаснее реальности, кому как не вам знать.
Шу лишь пожала плечами. Да, она знала. О ней самой газеты писали такое, что в страшном сне не приснится. Наверное. Но вдруг это – правда? То, что Энрике нашел в подшивках старых газет, тех, что вышли в первые две недели после рождения Кая.
— Так что же было на самом деле, Роне?
— Честно? Понятия не имею, Шу. Слава Двуединым, меня там не было. Иначе, боюсь, я бы так и остался в башне Заката вместе с тем десятком несчастных.
— Десятком? Газеты писали о сотнях.
— Светлый шер Густав Кельмах, полпред Конвента. Две повитухи. Две горничные. Камеристка вашей матери. Лакей, принесший воду. Трое лейб-гвардейцев, охранявших башню Заката. Итого десять человек. Не верьте газетам, Шу.
— От чего они умерли?
— От старости.
Шу передернула плечами. Десять человек умерли от старости, когда королева Зефрида родила второго ребенка. Все десять человек, которые были рядом – все, кроме двухлетней Шуалейды, самой Зефриды и новорожденного Каетано. Старшая принцесса тут же обвинила в их смерти Зефриду, газеты подхватили – с воплями, что королева то ли темная, то ли жрица Мертвого, то ли вообще нечисть, и дети ее – нечисть.
— Я знаю точно только одно, Шу. Ваша мать была светлой шерой. Всегда только светлой. А виноват в том, что случилось, шер Кельмах. Даже среди представителей Конвента случаются безмозглые ослы.
— Не моя мать? Вы уверены?
— Ее величество никогда не хотела никого убивать. Она была… она была самой светлой из всех светлых. Слишком, даже слишком. Она безумно любила вас, своих детей, и своего мужа, но не стала бы убивать даже ради вас. Я уверен.
Шу не могла понять, что ей кажется неправильным в тоне… нет, в эмоциях Роне. Как будто для него история не закончена? Как будто для него светлая Зефрида — не просто королева Валанты, а что-то гораздо большее?
Она чуть было не спросила прямо: вы любили мою мать, Роне? Но что-то ей помешало. Может быть, горькая морщинка между его бровей. А может быть она просто не хотела услышать «да» и понять, что для Роне она – всего лишь дочь некогда любимой женщины.
— Тогда расскажите мне, как все было. Вы тогда уже работали на Конвент?
— Нет, еще нет. Я сделал стремительную карьеру, — он криво и зло усмехнулся, и Шу померещилась застарелая боль в переломанных костях. — Из ученика Темнейшего сразу в полномочные представители, безо всех этих интриг, подлизывания и прочего. Но вам вряд ли интересно, как простые шеры получают хлебные должности.
— Мне интересны вы, Роне.
Ей показалось, или Роне вздрогнул? Наверное, показалось. Он просто обернулся, глянул на нее хмуро, дернул ртом…
— Хотите правду, моя Гроза? Она вам не понравится. Никакой романтики.
— К ширхабу романтику, Роне. Я хочу правду.
— Что ж, правду – так правду…