Помолчал немного. Идущий впереди Наоки оглянулся, тут же опустил голову. Акайо шел, чуть отставая, левая ладонь соединена с рукой Тетсуи, правую сжимает Таари. Ждал. Думал — Иола был одним из лучших в армии. Как он стал таким? Похожа ли его история на историю самого Акайо?
— У меня есть фамилия, — начал Иола, — и есть герб. Хон Иола, свиток и меч, монахи и воины. Земля, две деревни, додзе. Все было полузаброшенным даже в моем детстве. Для империи я мёртв уже давно, но вряд ли кто-то записал мое имя на стене храма. У меня нет родичей, и род пресёкся. В этом есть и моя вина.
Снова тишина, тот особый тип тишины, не похожий на машинный гул Эндаалора, а живой, дышащий, шелестящий листвой, шуршащий ящерками в придорожном опаде. В глазах Иолы отражалась Империя.
— Наша земля примыкает к границе. Не с Эндаалором, а с пустошами, где не растёт рис, и куда запрещено ходить. Мне было девять, когда я вышел за столбы. Мне было интересно, чем земля там отличается от земли тут, если на вид и там, и там луга, заросшие сорной травой, — усмехнулся устало, приподнял балку, поднырнул под неё, меняя плечо. Продолжил: — Мне говорили о домах предков, пещерах, куда нельзя спускаться, иначе они разозлятся, и ты умрешь. Этот запрет я не собирался нарушать, просто провалился под землю, не увидев затянутой паутелью дыры.
Дом предков? Но разве умершие не остаются в храмах своих семей? Акайо пробежал мысленно свою библиотеку, нашел порядком запылившийся свиток. «Предки покинули нас, но вернутся, если мы будем достойны». Если имеются в виду эти предки… Он никогда не думал о них, как о людях, которые действительно когда-то где-то жили. И почему их дома должны быть опасны? И что это на самом деле, если мыслить с точки зрения Эндаалора?
Он думал, а Иола рассказывал дальше:
— Потом мне сказали, что меня не было три дня, но я мало что помню. Знаю, что нашел там воду и еду, и что она была вкусней, чем все, что я пробовал раньше. Знаю, что не чувствовал себя больным или усталым, пока не нашел выход из-под земли. Знаю, что почему-то видел в темноте, и что мне не было страшно, — вздохнул. Закончил: — Знаю, что, хотя я остался жив, что-то изменилось во мне. Я забыл, как писать, и не смог научиться заново. И сколько бы женщин не делили со мной постель, ни одна из них не понесла ребёнка, хотя, я знаю, травы для этого пили не все. Я бы взял замуж любую, чтобы продолжить род, но что бы ни жило в воздухе той пещеры, хоть оно и пощадило мою жизнь, но отняло возможность иметь детей.
Тихо вскрикнула Аой, замерла на миг, прижав руку к губам. Приподнялся на подушках Рюу, желая спросить что-то, но смог только сжать зубы, побеспокоив рану. Девушка тут же испуганно склонилась над ним, зашептала что-то. Он мотнул головой, указал на Таари:
— Лучше у неё спроси.
Та, погрузившаяся в глубокую задумчивость после рассказа Иолы, повернулась к ним, улыбнулась поощряюще.
— О чем ты беспокоишься, Аой?
Она только склонила голову, колеблясь. Потом все-таки решилась, коснулась шнурка на шее, вытянула из-под одежды небольшую пластину.
— Это из дома предков. У нас нет запрета, но есть уважение, и вещи оттуда приносят редко, только если очень нужно. Мы верим, что предки смотрят на того, кто взял их вещь, и если повод будет недостаточный, то они отвернутся от всей семьи. Но мне нужно было уйти очень далеко от дома, я должна была выйти за того, кого никогда не видела. Поэтому я пошла к предкам и нашла это. Я просила… — запнулась, покраснела, с нежностью глядя на Рюу. Тут же нахмурилась, снова опустила взгляд. — Вдруг из-за оберега я, как доблестный Иола, стану пустой?
Таари протянула руку, молча предлагая дать ей оберег. Аой, оглянувшись на Рюу, стянула шнурок через голову, вложила в чужую ладонь.
Это была узкая зеленая пластина, покрытая тонкими серебряными прожилками. Таари долго смотрела на неё, не меняясь в лице, но Акайо чувствовал — она сейчас вспоминает, как нужно дышать. Погладила оберег кончиками пальцев, перевернула. На обратной стороне пластинки были странные наросты, похожие на черных жуков.
— Это еще не подтверждение, — прошептала. — Не более, чем люди на другом краю галактики. Могут быть просто выжившими, как мы. Может быть, колонисты до войны успели…
Моргнула, словно просыпаясь. Улыбнулась, возвращая подвеску Аой:
— Не бойся. Если вы живете рядом с домом предков и легко спускаетесь туда, то твой оберег безопасен. Иначе ваша деревня вымерла бы, как это случилось с землей Иолы.
Аой неловко кивнула, смущенная ответом, снова надела оберег, спрятала на груди. Покачнулась на ходу, неловко схватилась за паланкин. Рюу потянулся поддержать, но первым успел Джиро. Помог девушке выровняться, бросил быстрый взгляд на благодарно прикрывшего глаза Рюу. Оглянулся на Иолу, тяжело поправляющего балку на плече. Предложил:
— Давай я.
Это было правильно и Акайо присоединился, сменил идущего впереди Наоки. Паланкин показался тяжелее, чем ночью, пригибал к земле. Усталость быстро вымела всё из головы, заставила сконцентрироваться только на шагах. Раз, два, одна нога, вторая. Приподнять балку, поднырнуть под ней, дать отдых онемевшему плечу. Раз, два. Бесконечные, бессчетные «раз, два».
Хотя почему бессчетные? Иола сказал, до Каминою два дня. Они идут уже почти день. Значит, шестнадцать тысяч… Нет. Сто шестьдесят тысяч «раз, два». Примерно.
Чуть не споткнулся, но все-таки смог не тряхнуть паланкин. Вперед прошел Тетсуи, зажег тонкой тлеющей палочкой фонарь. Мысли, одновременно рубленные и бессвязные, как неумелые взмахи мечом, приходили, сменяли друг друга. Когда успели высечь огонь? И догнать. Тетсуи — воин. Конечно, он выдерживает темп. Мог бы, наверное, выдержать роль носильщика, но к росту будет сложно подстраиваться. Хотя Наоки не намного выше.
«Мы не дойдем за сегодня, — подумалось очень спокойно, так, как бывает лишь от усталости. — И не сможем снова идти всю ночь. Я не смогу. Надо разделится».
— Я могу сменить тебя.
Акайо встряхнул головой, стараясь разглядеть в темноте, кто говорит. С удивлением узнал Кеншина, осторожно передал ему балку, не уверенный, что тот сможет её удержать. Смог. Позади резко сказал Джиро:
— Бесполезно. Я тоже уже долго не выдержу.
— Я могу, — неуверенно вызвался Юки. Акайо вздохнул, понимая, что вот он точно не сможет. Оглянулся, не зная, как мягко это объяснить, но не успел.
— Давай вдвоём, — негромко предложил Тетсуи.
Фыркнула Тэкэра, отодвинула обоих, подставила ладони под балку. Сказала, полуобернувшись:
— Отпускай. Я возьму.
Джиро нахмурился.
— Ты в женской одежде.
— Ночь, — парировала она, — никто не увидит, не бойся. Особенно если послать кого-нибудь дальше вперед, а ещё кого-нибудь назад. Тогда они предупредят о прохожих, и я успею вернуть тебе нашу драгоценную ношу.
— Хватит спорить, — попросила Таари, и эта просьба сказала о её усталости больше, чем сдержанное, как у них самих, лицо. — Мы всё равно не можем не спать ещё одну ночь. Никто из нас. До источников, как я понимаю, около двенадцати часов пути, это слишком много. Тэкэра, лучше осмотри Рюу. Он выдержит ещё один день?
Паланкин опустили на землю, Тэкэра склонилась над задремавшим раненым. Акайо сел у дороги, большинство сделало то же самое. Уже не было сил стоять в дозоре, хотелось просто закрыть глаза и заснуть. Но даже если они становятся на ночевку, им нужно было отойти дальше в лес.
Он напомнил об этом, Таари кивнула.
— Отойдем. Вообще все, кто не носильщики, могут уже идти искать место для привала. В вашем бамбуке ещё надо поляну найти, и чтобы утром у нас матрасы не щетинились свежими ростками.
— Каменистая площадка, — сделал вывод Наоки. — Найдем.
***
На привал устроились быстро, сразу легли, едва успев договориться о дозоре. А утром первым, что увидел Акайо, стала Симото — в своей старой одежде, с распущенными волосами, такая же, какой они встретили её в Яманоко. Она настраивала мандолину у костра, вокруг просыпались остальные. Стоял в стороне Тетсуи, чья очередь нести дозор кончилась с рассветом, бросал косые взгляды на бродячую гейшу.
Её вид требовал внимания, как произведение искусства, как отполированный меч. Акайо сел, тронул плечо спящей рядом Таари. Та нахмурилась во сне, села, только потом открыв глаза. Нахмурилась ещё сильнее.
— Что такое, Симото?
Та откинула волосы за спину, скользнула ладонью по струнам. Сказала, будто давно готовила слова:
— Сегодня я хочу рассказать историю. Я не перекладывала её на песню, поэтому на этот раз мой голос и мой инструмент будут звучать как река и ветер — петь об одном, но каждый своими словами.
Им нужно было спешить. Но даже Рюу в паланкине приподнялся, дав Аой поправить подушки под спиной, и смотрел теперь с напряженным интересом на рассказчицу. Прерывать её было неправильно.
— Я родилась в Ясном городе, — начала Симото, и, как и обещала, ей вторил перебор струн. — На простой улице, среди простых людей, таких, когда невозможно ждать расцвета человека, а даже росткам приходится трудиться, чтобы выжить. Мы — рис, мы растем вместе, мы кормим людей, но кто позаботится о рисе не чтобы его съесть?
Вопрос повис в воздухе, заставил вспомнить усталых людей на улицах, потухшие глаза тех, кто работал, чтобы выжить, и не имел ни мгновения, чтобы жить. Симото продолжала, привычная улыбка на её лице звучала фальшивой нотой:
— Несчастен цветок, проросший на поле. Для крестьянина он — сорняк, и будет выкорчеван, если только не успеет распуститься и пленить своей красотой. Я успела.
Словно луч ещё не вставшего солнца коснулся лица, пробежал по нему светлой гордостью, в тон ему стала легче, веселей мелодия.
— Я не старалась быть красивой или грациозной, и голос мой развивался сам. Я была — как дикое растение. И как всякое дикое, увиденное человеком, я стала его. Цветы сажают в горшок, приносят к другим, растят на клумбах. Меня назвали Мейдо. Я стала одним из ярчайших камней в общей мозайке… Пока она не рухнула, — аккорд слился с печальным вздохом, замер тишиной. — Когда кто-то желает, чтобы земля стала рисовым полем, её вспахивают, и горе вросшим в неё цветам.
Глаза Симото туманились воспоминаниями, но из её слов мало что можно было понять. Акайо старался хотя бы просто запомнить, чтобы потом попытаться сравнить с уже известным, отдельно выделил фамилию, подчеркнул — Мейдо. Кажется, он где-то слышал её, или, возможно, читал.
0
0