Максимилиан любил лошадей. Любил их большие, вытянутые морды, их блестящие лиловые глаза. Любил, как они фыркают, тычась в ладонь бархатистыми губами, любил, как они пахнут. Лошади добрее людей. Он часто находил приют в их денниках, и они не выдавали его. Они даже делились с ним старыми попонами и размокшим овсом, когда было особенно голодно. Забравшись тайком в чью-нибудь конюшню, Максимилиан гладил их длинные морды и прижимался лицом к изуродованной холке какого-нибудь старого мерина, инстинктивно улавливая их родственное, животное одиночество.
В конюшне Лизиньи обитателей было немного, но все они были сытые, гладкие. Стекавший в узкое оконце солнечный луч играл на их сверкающих, бархатистых спинах. Максимилиан поискал глазами того удивительного рыжего жеребца, на котором он приехал. Но жеребца не было.
А Мария успела пожаловаться, что Жанет уехала на рассвете.
— Я ещё спала. Жанет уехала лано,лано — обиженно добавила девочка. – Но она велнётся и пливезёт много подалков!
Следующим персонажем был гусёнок Орфей. Максимилиан вновь подивился диковинному имени. Гусёнок, топтавшийся в компании собратьев на краю запруды, заметив девочку, припустил к ней, как щенок. Он вытягивал шею и смешно переваливался на перепончатых лапах. Своим мягким, желтоватым клювом гусёнок тыкался в ладони девочки, выпрашивая лакомство.
Мария предусмотрительно извлекла из передничка хлебный мякиш, который был немедленно схвачен, растёрт клювом и проглочен. Затем этот клюв, к счастью, ещё не закостеневший, как у взрослых птиц, игриво и требовательно щипнул девочку. Она взвизгнула, отскочила, а гусёнок, смешно топоча, растопырив крылья, погнался за ней.
Так они гонялись друг за другом кругами, повергая Максимилиана в ещё большее изумление. Ему ещё не доводилось видеть, чтоб гусь проявлял такую дружескую сметливость, сходную с собачьей. Вот его гусиные родственники и не думали принимать участие. Сбились в кучу и только неодобрительно гоготали.
Наконец мать-гусыня, важная, схожая дородностью с хозяйкой, негодующе гоготнула, и гусёнок сразу же сник. Подобрав крылышки, заспешил к своему пернатому племени. Вид у него был виноватый. Ещё бы, он предпочел общество двуного детеныша, существа с гусями несхожего, обществу своих единородцев! Гусыня даже клюнула непослушного сына.
— Смотри-ка, — засмеялся Максимилиан, — твоему приятелю задали трёпку. Мария только вздохнула.
— Дядюшка Пел говолит, что Олфея на Лождество съедят.
— Ну да, — бездумно согласился Максимилиан, — съедят. Гусей всегда, того, едят…
Но тут же замолчал. Мария хмурилась и кусала губы. И глазки у неё блестели.
— Ты чего, мелюзга? Не хнычь. Никто твоего «Олфея» не съест. Худой он. А мы его… мы его спрячем!
— Плавда? – Мария подняла на него посветлевшие глазки.
— Вот честное разбойничье! – И для убедительности Максимилиан скрестил указательные пальцы и плюнул. Мария взирала на него с восторженным благоговением.
В тот день она ещё немало предъявила чудес. Показала круглый, выложенный разноцветным мрамором фонтан, в самой середине которого голый откормленный младенец обеими руками держал рыбу с длинной, собачьей мордой. А в самом фонтане плавали оранжево-красные рыбы, ленивые, большеротые, величиной с ладонь взрослого мужчины.
Когда Мария сунула кулачок в воду, рыбы не испугались, а напротив, бросились к детской ручке, будто каждую позвали по имени. Более того, самые нахальные из них высовывались из воды и разевали рты, как голодные птенчики. Вода в фонтане закипела. Максимилиан взирал на эту толкотню в изумлении.
— Чего это они?
— Кушать хотят, — с важностью заметила Мария. – Тетушка Мишель их кашей колмит. Они лот лазевают, а она им кашу ложкой, плямо в лот!
— А зачем?
Мария развела ручками.
— Не знаю. Тетушка Мишель говолит, что такие лыбки долого стоят. И она их плодавать будет. А дядюшка Пел говолит, что он их съест!
Мария показала Максимилиану щенка, с которым бегала наперегонки, и огромного дымчатого кота, который безмятежно спал на перевёрнутой корзине. Этого кота Мария бесцеремонно стащила с его лежбища, обхватив обеими руками. Лапы кота висели будто тряпочные, а хвост волочился по земле, пока Мария, сопя от усердия, топала со своей добычей к Максимилиану. Морда пойманного кота выражала мученическую покорность.
— Его зовут Лео, — выглядывая из-за кошачьей головы, объявила девочка. – Он такой ленивый! Я с ним иглаю, а он только лапой… вот так, вот так!
Пытаясь изобразить ленивые потуги кота, Мария невольно разжала руки, и кот этим воспользовался. Он стёк из её объятий на землю, как расплавленный воск, и молнией метнулся к ближайшему дереву. Мария застыла с раскрытым ртом, а Максимилиан залихватски, по разбойничьи свистнул.
Кот взлетел на нижнюю ветку, с неё на следующую, и не успокоился, пока не добрался до вершины вяза. Там он примостился на тоненьком отростке и, раскачиваясь, хрипло мяукнул. Мария схватила мальчика за руку.
— Побежали сколей! Сейчас тетушка Мишель лугаться будет! Лео с того делева плослый лас два дня не слезал. Потому сто толстый!
Максимилиану стало весело. В нём вдруг горячим шаром завертелось счастье. Он засмеялся и побежал, крепко держа Марию за руку.
Он был дома! Он наконец-то был дома! По-настоящему. Весь день Максимилиан время от времени щипал себя повыше локтя. Если щипок не удавался достаточно чувствительным на одной руке, он повторял опыт на другой, добиваясь видимых синяков. Так он пытался убедить себя, что все происходящее не сон.
А если всё-таки сон? Этот вопрос он впервые задал себе, когда увидел на столе исходящую ароматом курицу. Он помнил, что задремал за огромной каменной тумбой, дожидаясь темноты. И та курица сначала явилась ему во сне, да так ясно, что он ощущал, впитывал её аромат, видел застывшую капельку жира на хрустящей корочке, изучал белые гладкие прозрачные хрящики на воздетых в призыве куриных ножках, и даже предвкушал, как будет их с хрустом откусывать и жевать.
И вдруг эта курица, спустя несколько часов, предстала наяву, такая же аппетитная, ароматная, с веточкой петрушки. Он тогда впервые, сидя под столом, ущипнул себя. Он уже держал кусок хлеба и ломтик паштета. И ощущал тот же одуряющий куриный аромат.
Щипок сон не прервал, и Максимилиан решил досмотреть его до конца. И вот он вновь щиплет себя. Ведь может же быть, что сон длится и длится!
Говорят, что во сне можно увидеть всю свою жизнь до самой старости, проживать год за годом, и даже не догадываться, что всё это не по-настоящему.
Таких длинных снов у Максимилиана ещё не случалось, но он всё же заметил, что во сне всё происходит быстрее. Он мог задремать на несколько минут, а во сне увидеть много разных событий.
Однажды, когда его в первых раз снарядили в пустующий дом, который старые воры обозначили, как добычу, он очень волновался, несколько раз подходил к тому дому, изучал ограду, калитку, окна, водосточные трубы, а потом обдумывал каждое своё движение, каждый свой шаг. Под утро ему удалось ненадолго уснуть, и во сне он снова отправился в этот дом, миновал ограду, и долго искал дверь, нашел сразу несколько, открыл одну за другой, потом долго спускался и долго поднимался по воображаемым лестницам без перил, потом обнаружил множество комнат, которые лепились друг к дружке, будто прошитые нитью, и в, конце концов, оказался на улице. Казалось, что эти блуждания по лестницам и комнатам заняло несколько часов, а на деле Максимилиан спал всего несколько минут.
0
0