Затем случилось ещё немало шумного и веселого. Сразу после завтрака, на который Максимилиан и Мария едва поспели, «дядюшка Пел» заявил, что намерен худеть и что он приступает к этой процедуре немедленно, а именно, будет играть в мяч. И будет играть так, чтобы с него семь потов сошло.
Для игры в мяч нужна ровная, прямоугольная площадка, огороженная сетью, чтобы мячи не улетали. Так как прежние хозяева Лизиньи так же увлекались этой благородной забавой, то площадка, посыпанная мелким песком, нашлась сразу за домом. В погребе обнаружились сети, вроде рыбацких. И ещё один кусок этих сетей натянули поперек.
Долго не удавалось установить два столбика, чье назначение было удерживать эту поперечную сетку. Толстяк Перл шумел, бегал, распоряжался. Жанет посмеивалась. А госпожа Мишель грозно размахивала полотенцем. Все дети были в полном восторге. Максимилиан знал, какую игру они затевают. Она называлась jeu de paume.
Благородные сеньоры играли в неё широкими, как лопата, битами, именуемыми roquette, и небольшими, набитыми шерстью, мячами. В Париже эти площадки представляли собой просторные залы, перегороженные ячеистой сеткой. Зрители укрывались за деревянными щитами в мелких прорезях, чтобы мяч не угодил кому-нибудь в лоб.
В дормезе Жанет нашлись и мячи и новенькие roquette с ударной поверхностью из шелковых нитей. Составить партию толстяку взялся долговязый лекарь.
«Дядюшка Пел» носился по площадке, обвинял противника в нарушении всех существующих правил, промахивался по мячу, попадал в сетку, пытался ухватить мяч руками, а лекарь, высокий и негнущийся, как придорожный столб, невозмутимо посылал мячи то в один угол, то в другой, вынуждая бедного толстяка метаться из стороны в сторону.
Шут смешно заваливался на бок, а зрители хохотали. В конце концов, Жанет, исполнявшая обязанности судьи, подала знак к окончанию.
— Ну хватит, Перл, ты уже похудел, — сказала она со смехом.
Бедняга шут сидел посреди площадки в намокшей от пота рубашке. Казалось, у него дышало всё, и грудь, и живот, и руки, и ноги. Жалостливая Мария гладила его по лысине.
— Ты обязательно выиглаишь, дядюшка Пел! Потом. Честно, честно!
Вечером так и не похудевший «дядюшка Пел» играл на деревенской скрипке. Юные работницы и поварята затеяли танцы. Снова было шумно и весело.
Жанет исчезала из Лизиньи, но скоро возвращалась. А с ней возвращался и праздник. Вновь разгружали полный подарков дормез. Вновь устраивали представления, танцы, состязания. А по утрам Максимилиан вновь караулил Марию под окном спальни её отца.
Впрочем, будучи девочкой сообразительной, она уже сама дёргала за рукав Максимилиана, ожидая, какую на этот раз он выдумает забаву. И мальчик охотно брал на себя обязанности опекуна, ибо в то первое памятное утро, когда увел Марию кататься, Жанет поцеловала его в белокурую макушку.
Среди подарков неизменно находились и предназначенные ему. Это были и новые башмаки, и новая курточка, а главное — предметы, необходимые для дальнейшего учения: перья, угольные карандаши, мелки разных цветов, краски, хорошая бумага, учебник по латинской грамматике. Она даже подарила ему маленькую подзорную трубу, и Максимилиан с наступлением вечера смотрела на Луну.
Один из её визитов выпал на праздник Преображения Господня. Мессу служил тот старенький священник, к которому они однажды ходили за книгами. Из Лизиньи отправились пешком, нарядные, с корзинками яблок и охапками пшеницы.
Госпожа Бенуа предводительствовала, за ней шла её дочь с детьми. Даже толстяк Перл отправился под руку с придворной дамой, хотя не упускал случая отпустить едкую шуточку в адрес монахов и святых отцов. Но старика священника он не задирал. Видимо, тот не представлялся ему такой уж заманчивой мишенью для шуток. Отправляясь к мессе, шут всех уверял, что делает это из одной любезности к дамам, а так бы он и шага не сделал.
Лекарь-итальянец, сеньор Липпо, тоже безбожник, так как эти ученые все еретики, как выразилась госпожа Бенуа, так же вызвался сопровождать даму, свою долговязую сестрицу, которая тараторила по-итальянски.
«Это они всё выдумали» — думал Максимилиан — «все любезности да поклоны. Это они одни оставаться не хотят. А хотят со всеми вместе, чтобы и Жанет была, и господин Геро, и хозяйка. Все, все».
Потому что он, Максимилиан, сам так хотел, чтобы со всеми. Он чинно вышагивал рядом с Марией, которая несла снопик пшеницы. Мелюзга была нарядная, аж сияла.
Максимилиана тоже умыли и принарядили, он чувствовал себя и неловко и смущённо. Вёл Марию за руку. Господин Геро и принцесса Жанет шли следом, держась тоже очень чинно. Максимилиан слышал за спиной их шаги, слышал шелест платья Жанет и думал: «Они как будто мои родители. А я их сын».
Но так испугался этой мысли, что тут же её прогнал. К счастью, Мария в это время споткнулась, он забеспокоился, что не углядел на дороге камень, и страх его улетучился.
Церковная служба оказалась долгой и скучной, но Максимилиан этого не заметил. Мария, оказавшись в церкви, побежала со своей пшеницей к алтарю, где священник должен был все дары благословить, да там и осталась, под присмотром госпожи Бенуа.
А Максимилиан снова сидел рядом с ними, мужчиной и женщиной, неправдоподобно прекрасными, будто пришедшими из его снов, из его самых смелых фантазий, и мечтал, чтобы эта служба длилась, как можно дольше, чтобы он так сидел до скончания веков, как сидел бы, будучи их сыном. Но служба кончилась.
Пару дней спустя Жанет снова уехала в Париж. На утро после её отъезда господин Геро отправил Максимилиана с книгой к старому священнику.
Мальчик ускорил шаг. Он уже видел дом старика. Оградку из покосившихся жердей, где сидел пегий драчливый кот, едва не оцарапавший Марию. Мелюзга спутала этого поджарого, ночного разбойника с добродушным, безмерно терпеливым Лео. Настороженный, с разорванным ухом. А мелюзга бестолковая погладить вздумала! Вот глупая!
Это как если бы к сидящему в засаде Максимилиану, злому, голодному, продрогшему, кто-то подкрался и тронул бы за плечо. Пусть бы та же мелюзга. Ох и взвился бы он! Драться бы полез, не глядя. В глаз бы засветил. Да откуда ей, мелюзге, знать?
Маленькая ещё. Матери нет, но отец всем на зависть. Господин Геро тогда этого дикого кота приручил. Вот подошёл к нему, заговорил будто с человеком – это с котом-то! — и на руки взял. Колдовство!
Но Максимилиан уже перестал удивляться. Будь на месте отца Марии кто другой, он бы удивился. А вот если господин Геро — то нисколько. У него получается. У него всё получается. Вот если бы Максимилиан так научился.
Мальчик запыхался и замедлил шаг. Вот уже и калитка. Кота не видно. И старика тоже. Господин Геро сказал, что, если господина кюре не будет дома, а старик часто бродил по окрестностям, навещая прихожан, то оставить книгу на столе. Двери в дом не запирались.
Максимилиан потянул калитку и остолбенел. На крыльце стояла женщина. На селянку не похожа. Горожанка. Одета небогато, во всё тёмное, как одеваются вдовы. Волосы мышиного цвета. Лицо вытянутое, злое. Мальчик замер в нерешительности.
— Тебе чего? Попрошайка? – скрипуче спросила женщина.
Глаза бесцветные, но пронзительные. Вцепились в Максимилиана, как две занозы.
0
0