Сегодня, с настояния обеих девушек, Лорик устроил себе выходной «по состоянию здоровья». Его сердце, приступ и реанимация – были теми странными вопросами, которых теперь активно избегали.
Так странно: у людей бывают такие трудные моменты, которые они не хотят упоминать. Так бывает, когда это еще не прожито, когда это еще цепляет и вытягивает всю нервную сеть в одну натянутую на последнем издыхании струну. Лорик тоже испытывал такие эмоции. Сегодня не хотелось видеть никого. Тем не менее, он был раздосадован, и, даже немного обижен, что его игнорируют, ведь это же его настоящая победа. Он смог! Он выжил! Он перешагнул этот ужас, и имеет право, чтобы им гордились. А близкие слишком сконцентрированы на себе и своей памяти о тех страхах потери. В конце концов, они имеют право. И самому мужчине очень хотелось… он точно не знал, чего. Хотелось свободы, хотелось праздника, (на который остальные просто не готовы), хотелось вдохнуть полной грудью, хотелось что-нибудь съесть, (не из представленного меню), хотелось… погулять! Вот с этого он и решил начать.
Олис подключила бортовой компьютер и сейчас следила, как мини-боты спаивают кабину управления шаттла. Они практически справились за десять минут. Искин подвинула Филу экран, где говорилось, что доля погрешности на момент начала ремонта составляла шестьдесят процентов. Астронавт лишь отмахнулся, уже скинув эту проблему со своих пострадавших плеч:
– Это с учетом того, что я не успел… – и стал спокойно и беспрепятственно надевать «выходной скафандр». Никто из девушек не интересовался. Лорик заглянул в лабораторию, там, разложив старые инструменты, и размотав проводные наушники-ободок, делающие ее похожей на принцессу Лею из известной рекламы космостар, сидела его женщина. Она была так увлечена своими делами, что стало обидно. Фил подошел к ней сзади и приобнял, целуя висок еще не спрятавшимися в бронестекло губами. Эмбер досадливо отмахнулась, слишком занятая, проворчала, что он, коснувшись голого плеча холодным костюмом, ее саму чуть до инфаркта не довел. «Инфаркт с микардом» – шутила она раньше. Сейчас просто была злая и не желала его видеть.
Лорик ушел, на прощание, просверлив ее взглядом с полминуты. Должного поучительного эффекта не последовало. Такой уж сегодня день. Все заняты.
Кроме того, вся напряженная поза сидящей к нему спиной, поджавшей ноги под себя, женщины, была столь непосредственна и прекрасна, изгибом внимательно застывшей голой шеи и пальцев, накручивающих волосы, что Лорик почувствовал, неожиданное и неуместное сейчас, желание. Поспешно надевая шлем, мужчина вышел в шлюзовую камеру.
Так странно: территория, окружавшая его научный модуль, всегда была для Лорика запретной. Раньше он не мог шага ступить, чтобы не убиться на каком-нибудь совершенно безопасном, как детская нео-площадка, участке. Потом, увлеченный аварией, своей эйфорией, любовью и маньячными попытками Эль «срочно все починить», он не успевал даже вокруг посмотреть…
Теперь, когда спешить было некуда, мужчина, с удивлением, поднял голову. Ощущение всего космоса целиком над его головой, накрыло резко и волшебно. Мир, ограниченный шершавым скалистым горизонтом, вдруг раздвинулся, и Фил понял, что видит миллиарды-миллиарды звезд и планет, раскинувшихся величественно и непостижимо на небе. На Земле, совсем раньше, у него тоже бывало такое видение. Иногда, выезжая на скоростную автолинию, он отрывался от фокусировки исключительно на руле и поднимал ошарашенный взгляд… но на Земле все было не так: там надо было представлять, что за голубым небосводом, чуть припорошенным легкими, практически незаметными облачками, за этой непрозрачной изнутри атмосферой, есть целые миры. Именно на таком, открытом со всех сторон, протяженном участке, как скоростная трасса, Фила накрывало это ощущение космоса: он явно ощущал здесь, что Земля, на самом деле, большой шар, а за занавесью озонового слоя прячутся мириады миров.
Позже, именно из-за такой отвлеченности, Лорик и познакомился с Эмбер. Ее машина ехала впереди и получила ощутимый толчок в бампер. Девушка пыталась создать впечатление серьезной и суровой, раздосадованной этим небольшим столкновением, Фил даже немного поиграл, тестируя ее на знание азов, но быстро переменил свое мнение и решил сам все уладить, не привлекая оформление документов и прочие неудобства. Так, попивая растворимый кофе в кафе при мастерской, они и познакомились, с удивлением, обнаружив, что работают в одном и том же секретном проекте, который нельзя даже упоминать.
– Первое правило проекта: «Нет никакого проекта». – Пошутила она. Ее улыбка была милой, глаза счастливыми и спокойными. А ему в этот момент захотелось, чтобы в ней было больше нежности к нему лично. Больше открытой симпатии. Больше… какого-то жара, дающего понять, что ему не откажут. Искры… но девушка была увлечена обсуждением деталей работы и особенностей подготовки, а ему пришлось смириться с тем, что покорение этой вершины следует чуть-чуть отложить.
Сейчас, это воспоминание даже немного согрело. Это его жена. Это его смысл, который, подчас слишком решительно, заставляет его жить. Бывает такая категория женщин, редкая, практически не встречающаяся, которая дарит вдохновение и смысл. А другие лишь согревали его ночами, не зажигая внутреннего огня. Почему? Почему жизнь такая выматывающая и напряженная, когда обретает смысл? Почему все время надо куда-то бежать? Видимо, именно в этой вечной погоне и есть счастье… Лорик вздохнул.
Сейчас ему был дан этот момент передышки. Он дышал, смотрел на свой космос и территорию вокруг. Его женщина изучала себя. Изучала то, что произошло четыре с лишним тысячи лет назад. Возможно, со слезами на глазах, слушала последние моменты перед крушением… не так мужчина представлял это. Ему хотелось быть рядом, быть нужным, стать опорой и успокоением для грустившей девушки, но он шагал по шершавому грунту астероида в одиночестве. Так было надо.
Впереди виднелся корпус шаттла. Корабль был настолько огромен, что Лорику еще ни разу не доводилось обойти его целиком, да и времени не хватало всегда. Корпус латали ремботы.
Здесь кончалась изученная территория, и виднелся белый забор из стандартной рабицы. Фил уже хотел пойти обратно, как вдруг глаза заметили странное движение по ту сторону…
Шок. Лорик стоит, по эту сторону забора, и Лорик стоит по сторону ту. Мужчина всматривается, видя свое отражение в затемненном стекле шлема. Рука его, и рука этого, другого, обе, ползут к карману за штатным ножом. Ножа нет. Оба посмотрели на модуль, в теплом нутре которого спрятана Эмбер. Оба посмотрели друг на друга. Лорик сглотнул, понимая, что этот кошмар, если с ним не разобраться, как следует, будет преследовать его тысячи лет. Фил аккуратно шагнул навстречу и поднял открытую ладонь в приветливом жесте. Мужчина второй неуверенно руку поднял, но шагать не решился.
Шаг. Еще шаг. Впереди лежащая, порванная падением, сетка. Астронавт застыл, рассматривая лицо того, второго мужчины, ставшее различимым в свету шлемовой подсветки. Это было его лицо. Кошмар становился невыносимым. Лорик крикнул, но звука не было. Стандартный портативный переговорник не был настроен на одну частоту. Мужчина, стоящий за забором тоже что-то крикнул и замахал руками. Звука все еще не было.
Словно ватными ногами, Фил сделал еще шаг. Нужно было преодолеть себя и позвать того, второго, за собой в помещение, где вчетвером можно было разобраться и поговорить. Кроме того, мужчина, в состоянии шока, все еще не верил и желал самолично дотронуться до странного человека, убеждаясь в его существовании.
Ток все еще был подключен. Про напряжение Лорик вспомнил слишком поздно, как и про то, что уже умирал рядом с этим забором…
Все-таки, обувь имеет хоть какую-то защиту. В сознание Фил стал приходить по дороге к модулю. Было странное ощущение от того факта, что его тащат. Таинственный гость обошел по дуге шаттл, рассматривая его, приостановился у кабины, тем не менее, не рискуя в нее забираться, словно не собираясь провоцировать конфликт. Постоял, подумал, понес дальше. У входа в шлюзовую камеру незнакомец притормозил. Уже протянутое к сканеру запястье было убрано. Затем взята кисть Лорика, и пройден первый контроль.
Гость аккуратно поставил уже приходящего в себя хозяина модуля на пол, прислонив к стене. Простыми жестами поинтересовался его самочувствием. Фил пытался показать большой палец, но, скрюченные недавней электрической судорогой, пальцы еще плохо гнулись. Незнакомец покивал и тоже показал большой палец. Затем его часы, с надписью «33», замигали белым. Он дернулся и посмотрел наружу. Резко нажал круглую кнопку, закрывая шлюз, и, начиная закачку воздуха, словно сам тут жил не первую сотню лет…
Лорик, еще мутными глазами, грустно посмотрел на свои часы, с привычной надписью «32», до этого считая, что это странная, но эмблема фирмы. Дурные мысли наполняли его еще неясное сознание тотальной тяжестью и тоской. Не покидало ощущение непреодолимой опасности.
На пороге уже ждала Олис. Весь ее вид был насторожен. Руки скрещены на груди в защитной позе. Девушка сурово глянула на Лорика, ожидая какой-либо реакции, и, готовая убить, не дав ему приблизиться к Эмбер.
– Кажется, я упал… – простонал мужчина, сползая по стене. – Не знаю, как сюда дошел. Наверное, после вчерашнего… – страшная сухость не давала языку шевелиться. Мозг соображал плохо, но это было на руку: включенный детектор не выдал лжи. Олис выдохнула. В круглое окошко иллюминатора Лорик видел, как мелькнуло страшное: белые прожекторы, летающие прямо на его территории. Они явно ловили того, первого, удаляясь в противоположную забору сторону.
Лорика посетило двойственное чувство: с одной стороны, незнакомец спас ему жизнь, но, с другой, он был настолько идентичен, что Филу совсем не хотелось потерять свое место, свою жизнь и всех тех, кто в ней есть. Страх и желание, чтобы того, второго, все-таки догнали и уничтожили…
— Мне бы господина кюре, — выдавил он.
— Его нет, — сухо отрезала женщина.
— Мне бы только книгу отдать. — Максимилиан показал краешек переплёта.
Если это родственница старика, племянница или двоюродная сестра, то почему бы не отдать книгу ей?
— Подожди, — вдруг сказала женщина и ушла в дом.
Максимилиан сделал несколько шагов от калитки к крыльцу. Он мог бы положить книгу на грубо сколоченный стол, на котором в прошлый визит они, господин Геро и Мария, раскладывали посланные тётушкой Мишель лакомства. Но Максимилиан не был уверен, что женщина с бесцветными глазами заметит книгу. А если пойдет дождь?
Господин Геро предупреждал, что книга ценная, ей много лет, и стоит дорого, хотя переплёт у неё неказистый. Нет, уж лучше он вернётся с книгой обратно, чем оставит её без присмотра. Он и второй раз сбегает, ему не трудно.
Женщина внезапно вернулась, окинула мальчика недобрым, подозрительным взглядом и поманила в дом.
— Войди.
Максимилиан какое-то мгновение колебался. Ему вдруг представилось, что в доме, в отсутствие священника, поселились разбойники или обосновались вышедшие из леса ведьмы. Теперь они заманивают детей, а потом запекают их на углях. Но тут же с негодованием отбросил это предположение. Он уже не маленький, чтобы верить в сказки про ведьм.
Нет в округе никаких разбойников, да и ведьм тоже. Успеет сигануть в окно, если там за дверью шайку увидит. Ему уже приходилось. Сам сбежал и Марию спас.
В доме была ещё одна женщина. Она сидела в той комнате, которая служила старику столовой. Сидела в жёстком кресле спиной к окну. Максимилиан остановился на пороге. Эта женщина тоже не походила на крестьянку. Она походила на даму. На знатную даму. Скорее всего, она и была дамой.
Одета скромно, однотонно, даже скучно. Но Максимилиан не мог ошибиться. Когда впервые увидел Жанет, она тоже была одета неброско, как дочь горожанина, но мальчик безошибочно узнал знатную даму. По фигуре, по осанке, по линии плеч.
И эта – знатная дама. Вон как прямо держится. Будто спицу проглотила. Рука, лежавшая на столе, холёная, белая. Пальцы длинные.
Максимилиан осмелился взглянуть ей в лицо. Он чувствовал робость, и даже страх. Лицо дамы как бледный овал над высоким, тугим воротником, будто это и не лицо, а скатившийся с небес лунный диск. Постепенно на этом диске стали проступать глаза, нос и рот. И овал вытянулся, принял форму. Появились высокие скулы, подбородок. Эта дама была очень красива.
Максимилиан почувствовал, что не дышит. Он никогда ещё не видел таких красивых дам. Брови и ресницы у неё были чёрные, будто угольком нарисованные. Волосы блестели, как шёлк. Эта дама была даже красивей Жанет!
— Тебя зовут Максимилиан? – спросила дама.
Голос у неё был певучий, завораживающий. В ответ на вопрос Максимилиан кивнул. Дама поманила его к себе. Мальчик сделал несколько шагов. Сердце у него колотилось. Книгу он прижимал к груди, но не помнил о ней. Веки дамы чуть дрогнули.
— Ты хотел отдать книгу?
Максимилиан снова кивнул. Дама протянула руку и осторожно вынула томик из судорожно переплетённых пальцев мальчика. Взглянула на переплет.
— Тацит. Первое издание. Ценная вещь. Ты знаешь, кто такой Тацит?
Максимилиан мотнул головой.
— А кто дал тебе книгу?
Мальчик сглотнул. В горле было сухо. Он сглотнул ещё раз.
— Господин Геро.
При звуке этого имени она не то улыбнулась, не то нахмурилась. Но лицо её изменилось. Будто ушло в тень, но и засветилось, как лунный бок из-за тучи.
— Он твой учитель? – снова спросила она. Голос у неё тоже изменился. Загустел, как жирное молоко.
Максимилиан кивнул.
— Он учит тебя читать?
Вновь кивок. Она замолчала, угольно-черные ресницы опустились.
— Это он любит, учить… Он учит только тебя?
— Нет… Ещё Марию.
— Ах да, его дочь. Её он и раньше учил. Но она слишком мала. Тебе нравится учиться?
Максимилиан кивнул.
— Тогда я сделаю тебе подарок, — произнесла дама.
За спиной Максимилиана раздался шорох. Мальчик едва не подскочил. Но это вошла та первая, со злыми глазами. Она приблизилась мелкими, осторожными шажками. «Будто крыса крадется» — подумал Максимилиан.
— Подай книгу, Дельфина, — приказала красивая дама, даже не взглянув в сторону вошедшей. Та положила на стол небольшой, прямоугольный предмет.
Красивая дама взяла предмет, подержала его, будто раздумывая, затем протянула Максимилиану:
— Возьми и передай это своему наставнику.
Максимилиан взял. Книга была в гладком, бархатном переплете, с золотыми уголками. На обложке он смог разобрать имя: Монтень.
— И вот ещё, — добавила дама. – Передай ему ещё кое-что.
Она показала узкую, белую, раскрытую ладонь. Сначала Максимилиан подумал, что ладонь пустая, и дама не то его дразнит, не то насмехается, но затем в ладони что-то блеснуло. Две серебряные монеты. Два пистоля. Максимилиан умел их отличать от серебряных ливров.
— Возьми эти монеты, — ласково напомнила она. – И отдай их господину Геро. Он знает, что это значит.
Максимилиан был слишком изумлён и растерян, чтобы отказаться или задать вопрос. Да и в праве ли он был задавать вопросы этой даме с такими красивыми, холодными глазами?
— А теперь иди. Дельфина, проводите нашего гостя.
Та, кого назвали Дельфиной, тронула мальчика за плечо и кивнула на дверь. Он, не раздумывая, подчинился. Эта Дельфина проводила его до калитки. Или, вернее, отконвоировала. Она очень напоминала стражника, ведущего в тюрьму вора.
Максимилиан даже испугался, что она сейчас закричит, что эти монеты и эту книгу он украл, схватит его за волосы крысиной лапой и потащит в погреб, а затем позовёт прево. Но женщина выпустила его за калитку и отступила.
Максимилиан на негнущихся ногах шагнул на дорогу и оглянулся. Она стояла и смотрела. Глаза пылали, как угольки. Злые, голодные. Максимилиан сделал над собой усилие и побежал. Он не помнил, как свернул на тропинку, ведущую к Лизиньи. Опомнился, когда споткнулся, и едва не упал.
Он вдруг вспомнил, что именно на этом месте Мария, чем-то встревоженная, стала проситься к отцу на руки. А господин Геро застыл и несколько раз оглянулся. Максимилиан тогда тоже принялся озираться. Но их никто не преследовал. Пели птицы. Мария, позабыв тревогу, тихо мурлыкала песенку. Они благополучно вернулись и вспоминали только чудесное укрощение дикого кота.
И вот Максимилиан вновь озирался. И вновь никого нет. И птицы поют. Только среди листьев кое-где проглядывала первая осенняя желтизна.
Он тряхнула головой и побежал по тропинке. Уже переступив границу поместья, Максимилиан вспомнил о монетах и книге. Он остановился и перелистал её. Книга как книга, на французском. Он даже разобрал несколько слов. На первой странице портрет какого-то господина в старомодных брыжах.
Максимилиан знал, что такие огромные воротники в складку, на которых голова покоилась как на блюде, носили очень давно, при покойном короле, или даже раньше, когда католики воевали с гугенотами. Тогда не только Максимилиан, но и господин Геро ещё не родился, а король Генрих был принцем Наваррским.
Лена ахнула: этот молодой человек был явно лет на десять старше Глины, и вёл себя так, словно ему многое было позволено.
– Я просто соскучился, не вредничай, – сказал он и отдал Глине шуршащий пакет.
– Что это? – спросила она, не заглядывая.
– Лекарства бабке твоей, ты ж просила.
Глина встала на цыпочки и снова поцеловала молодого человека. Лена смотрела во все глаза, прикрыв рот ладошкой. Вот тебе и Глина, вот тебе и тихоня! Парень явно не простой, шмотки турецкие, не «китайзадрипаный», и автомобиль серебристый виднеется. «Бэха», наверное. Точно бандит или коммерсант.
– Вообще-то, – замялся парень, – есть у меня предчувствие плохое насчёт сегодня. За тебя я боюсь. Может, не пойдём?
– Я буду осторожна, – Глина повисла на его шее и заболтала ногами.
– Блин, какая ты сладкая, – молодой человек снова поцеловал её.
Лена отпрянула от окна, перехватив его взгляд, и села за стол. Глина вскоре вернулась, щеки её порозовели. Она приткнула шуршащий пакет в коридоре на тумбочке и предложила доделывать маникюр.
– Опять отпаривай лапишшы, – с неудовольствием сказала Лена, – задубела кожа уже.
Глина подлила из чайника кипятка в ванночку и покорно сунула пальцы в воду.
– Ну, врушка, – протянула Лена, явно видя, что Глина не собирается ей ничего объяснять, – это точно не Виктор Цой.
– Нет, – улыбнулась Глина, – это Берест.
***
– Не девка, а ходячая проблема, – причитала бабушка, злясь на Глину. Глина жевала хлеб, прихлебывая супом, – посмотри похожа–то на кого, чисто шалава! Ночами шастает с бандюганами, не учится нигде, не работает!
Глина молчала, с бабушкой Надей было спорить бесполезно.
– Следователь вчера приходил, – продолжала бабушка, – о тебе спрашивал. Позорище какое! От людей стыдно.
– Борис Сергеевич? – спросила Глина.
– Он самый. Я-то думала, что он про Маринку пришел чо сказать, а он… А он говорит, что свидетель ты, по уголовному делу. Убили кого-то или застрелили.
– А это не одно и то же? – ухмыльнулась Глина.
– И-эх! Молчала бы уж, шалопутная! С бабкой легко пререкаться, когда бабка на тебя всю жизнь положила, – бабушка Надя замахнулась на Глину, словно хотела дать ей подзатыльник, но передумала и отвернулась к мойке, греметь тарелками.
Глина молча жевала. На бабушку Надю она не обращала внимания: побурчит и забудет. Но та не успокаивалась.
– Вон, дед опять деньги куда–то дел, проискала весь день. Дурень старый, не помнит. Говорит, что от тебя прятал.
– Бабушка, я сроду у вас денег не брала, – ответила Глина, доев суп и отодвинув тарелку, – зачем такое говоришь?
– Брала – не брала, а дед приметил: деньги пропадают из дому, вот он и спрятал пенсию. Вчера приносила почтальонка, он спрятал сразу. Куда – не помнит.
– Я вчера не ночевала дома, – напомнила Глина, наливая кипяток в чашку, чтобы заварить пакетик чая, – потому ни почтальонку, ни денег не видела.
– То-то я и говорю, что это не ты, а он свое мелет.
– Сейчас найдём деньги, Господи, вот проблема-то!
Глина вышла из комнаты, через десять минут вернулась и швырнула на стол чёрный мужской носок. Бабушка схватила его и вытащила сложенные в трубочку купюры.
– Галочка, внученька, – залепетала она, – вот спасибо. Где же были?
– В одном из ботинков, которые ты на похороны деду припасла.
Бабушка попыталась чмокнуть Глину в лоб, но та отклонилась. В это время в открытую дверь вошел следователь Купцов и, не поздоровавшись, сказал:
– Ну что, Глина, поедем со мной. Есть разговор к тебе.
Глина вздохнула и спорить не стала.
– Задерживать будете? Вещи брать? – спросила она спокойно.
Бабушка села на табуретку и запричитала, а Купцов с некоторой брезгливостью ответил:
– Зависит от того, что ты расскажешь.
***
– Что-то мы больно часто стали встречаться, – заметил Валера, который вырос из стажера до следователя, – месяц назад привод был и теперь вот опять.
Глина могла бы ответить ему колкостью, но не стала.
– Посмотри на себя? – стал стыдить ее Валера, – во что одета-обута! Тебе только семнадцать лет, а похожа на плечевую со стажем.
Глина засмеялась — Валера явно перенял эстафету от бабушки.
– А может, ты и есть плечевая? – допытывался Валера, но Купцов его оборвал.
– Рассказывай, Глина, что тебе известно о событиях в доме Пальчикова на Грамши двенадцать в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября этого года. Учти только, что со мной шутки плохи, я и так всё знаю.
– Хорошо, – вздохнула Глина и рассказала, что на Грамши двенадцать был организован вечер, три компании по очереди играли в карты. Все мужчины были ей ранее не знакомы, сама она пришла со своим другом по кличке Берест. Сначала мужчины играли в очко, а потом явился Гришин Владислав по кличке Матрос и затеяли игру в покер. Все пили пиво. Во время игры у мужчин начался конфликт. Матрос мнил себя акулой и в ривере обвинил Береста в псевдофолде. Началась разборка и Матрос метнул в Береста нож. После этого она, Глина, по-тихому смылась.
– И где провела ночь?
Глина пожала плечами, но не ответила.
– Я допрашивал Алю Данкову, она тоже там была и видела тебя. Она сказала, что ты сидела с мужчинами за столом, и конфликт начался из-за тебя.
– Врёт, – спокойно, поведя бровями ответила Глина, – не я была рука в тот раз. Матрос не сел бы со мной играть, он и так проигрывал. Его отговаривали, но он хотел кураж поймать. А сам… Сначала он не решился поставить все на блафкатчинг и сдался, кто ему виноват? Во второй раз его просто пропёрло.
– Девочка, девочка! – Купцов помотал головой, – я тебя слушаю и думаю: может, со мной что–то не так? Я в твои годы мопед разбирал и собирал, сестре кукольный домик делал.
– Поверьте, мне мопед не под силу ни собрать, ни разобрать, – без тени улыбки ответила Глина.
– Как тебя вообще туда занесло, к мужикам в компанию? Не боишься, что изнасилуют? Куча пьяных мужиков, отбросы просто, все судимые и не по одному разу, – спросил Валера, но Глина даже не посмотрела в его сторону.
Купцов вздохнул, налил себе воды, выпил.
– Сегодня в Береста бросят нож, а в тебя – завтра. Ты понимаешь это? – спросил Купцов.
– Мы все смертны, – цинично ответила ему Глина.
– Так! – вспылил следователь, – сейчас я твоей матери позвоню, пусть за тобой приедет, отберём у тебя под протокол показания.
– Э, нет, – возмутилась Глина, – такого уговора не было.
– Ты – несовершеннолетняя, – по слогам чеканно ответил ей Купцов, – и потому я буду допрашивать тебя с матерью.
Глина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди. Длинные, покрытые чёрным лаком ногти блестели в свете электрической настольной лампы, приклеенные ресницы порхали как стрекозы. Чёрная обтягивающая полупозрачная блузка выглядывала из–под алой кожаной жилетки. Каблуки на туфлях были неимоверной высоты. И всё-таки, Глина не была проституткой. Здесь всё было гораздо хуже, и следователь об этом знал от стукачей: на районе появилась девчонка, с которой за карточный стол лучше не садиться. Разует и разденет. Но сама играет редко, только на ушко нашептывает что–то своему любовнику Бересту да по его плечу пальчиками выстукивает. А барыши вместе делят. Вернее, делили… Береста пустили в расход, а у Глины – высокий покровитель, пока оставили её в покое.
Мать Глины приехала не сразу, с работы не отпустили. Глина провела полдня в душном кабинете, где Купцов и Валера тщетно пытались что-то вытянуть из неё. Таисия взглянула на дочь и ахнула, закрыв рот ладонь. Глина сделала вид, что не заметила этого, просто буркнула матери дежурное приветствие.
Купцов неотрывно смотрел на Глину и неприятно удивлялся произошедшей в ней перемене с тех времен, когда она удрала из дома три года назад. Прошло так мало времени, и так много… При матери Глина рассказала ту же самую историю, но в более понятных выражениях. Мол, пришла с подружками в незнакомую компанию. А там пьяные мужчины играли в карты, поссорились и один из них бросил нож в грудь другому, а Галя испугалась и убежала прочь. К бабушке вернуться побоялась, ночевала на скамейке в парке Патриотов. Спиртное в тот вечер не пила, потому что за здоровый образ жизни.
Озлобленный Купцов записал показания Глины, а вытирающая слёзы мать подписала протокол. Глина тоже поставила свою закорючку.
– Скажите, а этот убийца уже арестован? – спросила Таисия Переверзева, – Глина ведь давала на него показания, ей ничего не угрожает?
– Самый главный враг Глины – это она сама, – криво усмехнулся Купцов.
Глина и мать вышли из здания отдела.
– Доченька, ну как ты… Совсем забыла нас, – робко упрекнула Таисия, – может, тебе деньги нужны?
Глина посмотрела на мать, словно с некоторым сожалением и вдруг порывисто её обняла.
– Не переживай, всё у меня нормально. Сама как?
– Да… – мать махнула рукой и засмеялась сквозь слёзы, – я за тебя переживаю, день и ночь думаю. Что же делать с тобой – не знаю.
Глина оглянулась и увидела в конце улицы Колю, он махнул ей рукой. Рядом с ним стоял высокий толстяк с родинкой на подбородке. Ну, что за жаба…
– Мне пора, мам, – сказала Глина, и чмокнув мать в мокрую щеку, побежала к машине.
Мать смотрела ей вслед, закусив губу. Пройдет много лет прежде, чем они увидятся снова.
Порс открыл глаза и понял, что умер и оказался в аду.
Боли не было. Он помнил, как полыхал в жидком пламени весь мир вокруг, как горел аэро, как пылал он сам. Потом были удар и небытие.
Забвение.
Вынырнув из этого забвения, он должен был бы испытывать ужасную боль – если бы оставался жив.
А раз боли нет, то и не жив он боле. Порс принял это как должное, не в силах ничего изменить, и обвел адские чертоги взглядом.
Странные деформированные создания с влажно поблескивающей зеленоватой кожей, хлопочущие вокруг, несомненно, были служителями Нечистого. Багровые сполохи гуляли по мрачному камню низких сводов. Удушливый жар давил на грудь. А над Порсом склонился сам Дьявол.
Лик Дьявола был прекрасен.
Был он женщиной, и был он сед.
Ниспадающие волосы имели тот удивительный оттенок серебра, который наводит на мысль о Вечности. Легкие как пух, они прятали за своей невесомой сетью узкое неземное лицо, бледность которого не могло скрыть даже играющее на гладкой коже пламя.
Из-за завесы волос на Порса внимательно смотрели удивительные глаза, полные неистового внутреннего огня.
Выражение, которое Порс прочитал в них, граничило с безумием того рода, которое можно встретить у блаженных, которых неосторожно коснулся Господь в своей извечной беспечности, открыв им столь многое, что вырвал душу их из прочего смертного мира, оставив мятущийся разум скитаться до Судного дня на зыбкой грани между земной явью и непостижимостью райских кущ.
Однако мог ли Господь коснуться Дьявола в промысле своем?
По всему выходило, что мог. И коснулся.
В глазах склонившегося над Порсом существа сияла память о свете Небес.
И жила там неимоверная тоска по ним, и ужас, порожденный их утратой.
Там был весь мир со всеми переживаниями, которые только мог познать смертный, и много еще того, что смертному прочувствовать не дано.
Не было там лишь злобы.
Не было там и ненависти.
А была там боль.
И страдание.
И сострадание.
— Меня зовут Кларисса, — представился Дьявол. – Я хранительница этого места. Как твое имя, чужеземец?
— Порс, — пересохшее горло не слушалось. Вышло больше похоже на карканье, чем на имя, но Дьявол понял.
— И кто же ты, смертный по имени Порс? – спросил Дьявол.
Порс усмехнулся. Запекшиеся губы лопнули, придав соленый вкус единственному слову, которым только и стоило ответить на вопрос Нечистого.
— Человек, — ответил Порс.
И приготовился умереть вновь. Окончательно и бесповоротно.
Но Дьявол лишь рассмеялся, и его смех раскатился под нависающими сводами ада звоном тысячи крошечных колокольчиков, о которые разбилась вдруг тысяча хрустальных кубков.
Эхо этого смеха еще звучало, когда Дьявол протянул свою тонкую изящную руку и коснулся его.
— Встань и иди, человек Порс, — молвил Дьявол, все еще усмехаясь.
И вернулась боль.
И сквозь боль Порс понял, что все-таки жив.
***
Трапезный зал был огромен.
Со своего конца длинного стола, покрытого снежно-белой скатертью, Порс едва мог разглядеть лицо хозяйки, сидевшей напротив. Впрочем, «сидевшей» не было верным словом.
Белые ниспадающие одежды не могли полностью скрыть хрупкое тело, изломанное в самых неожиданных местах. Громоздкая рама, более всего напоминавшая установленную на высокие колеса дыбу, при помощи сложной системы ремней и блоков удерживала тело хозяйки на весу, не позволяя ему касаться земли.
Передвигалась она, вращая колеса руками, и делала это с грацией, за которой угадывались долгие годы борьбы с тяжким увечьем, лишившим ее способности ходить. Когда она двигалась, все сооружение чуть слышно поскрипывало, словно снасти парусника при легком ветре.
— Как вам у нас, человек Порс?
Мягкий баритон вывел его из прострации. Хозяйка этих мест со снисходительным любопытством разглядывала его со своего края стола. Ниспадающие на лицо волосы скрывали улыбку, которая чувствовалась в голосе.
Как? Порс задумался.
Первые дни слились для него в череду пробуждений от забытья, в котором его преследовали кошмары, составленные из пламени, падений и собственной агонии. С пробуждением возвращалась боль, которую прогоняли прикосновения мягких рук, горький вкус отваров и зелий и легкие уколы в предплечья. Странные пучеглазые существа бережно омывали его тело и оборачивали его полотенцами из трав. Жидкости немыслимых цветов лились из алхимических сосудов по гибким трубкам в его вены. Его сломанные конечности распрямлялись все больше с каждым пробуждением, и страшные ожоги затягивались новой кожей.
Периоды забытья становились все короче, и наконец Порс смог подняться. Ему принесли одежду, простую, но добротно сшитую, и позволили выходить наружу.
Замок потряс его.
В обрывках воспоминаний, полустертых катастрофой и близостью смерти, он помнил, как вырастали зубчатые стены, затмевая небо, как сверкал в прорвавшемся из-за туч луче солнца шпиль главной башни, очертания которой были необычны, но казались странно знакомыми…. Он никак не мог понять, что они ему напоминают, а потом на воспоминания уже не осталось времени: перехватчики настигли-таки его, и мир застлала огненная пелена.
Теперь же, прогуливаясь по квадрату внутреннего двора, поднимаясь на стены и башни, он смог наконец оценить всю смелость замысла неведомого архитектора.
Замок стоял на утесе, венчающем выступающий далеко в море каменистый мыс, и казался скорее продолжением скалы, нежели творением рук человеческих. Замок словно был выточен в монолитном теле скалы тысячелетними усилиями ветра, дождей и волн, органично вписываясь в окружающий суровый ландшафт.
У подножия утеса прибой облизывал черные кости ангелов, бездну лет назад вплавленные навечно в камень небесным огнем.
Порс находил следы давнего гнева небес на камнях стен, на арках, замыкающих обзорные галереи, на зубцах кладки башен. Стоило поддеть чешуйку лишайника, пятнающего здесь и там древний камень, или отвернуть шапку мха у подножия стен, или просто стереть слизистый налет водорослей с парапета – и глазам открывались наплывы на швах кладки, словно камень разогрелся, оплыл и потек, словно воск, как это бывает при извержении вулкана, когда горят сами скалы.
Замок завораживал красотой и уродством. Порс подозревал, что в его восприятии уродство это порождено лишь неспособностью простого смертного в полной мере понять и оценить великий замысел неведомого древнего зодчего.
Он и не пытался этого сделать. Чувствуя себя крошечной человеческой пылинкой в тени древних стен, он бродил по стенам, коридорам и подземельям. Его везде встречали сдержанно, но доброжелательно, и повсюду мог он ходить свободно.
Даже будучи лишен свободы, он не чувствовал себя пленником.
Этим утром молчаливый слуга принес Порсу комплект одежды гораздо более строгого вида. Когда Порс, одевшись, появился во дворе замка, замершие двумя растянувшимися через весь двор шеренгами друг напротив друга слуги обозначили ему путь, упирающийся в двери покоев госпожи.
Чувствуя сильное волнение, Порс перешагнул порог и оказался в обширном светлом зале, где ждали его изысканно сервированный стол, обильный завтрак – и хозяйка.
Завтрак протекал в основном в молчании. Но вот был задан очередной вопрос, и пришла пора на него отвечать.
И Порс ответил правду.
И удивился этой правде сам.
— Это одно из самых спокойных мест в мире, что я только встречал за время своих странствий.
— Спрашивайте, смертный, — подбодрила хозяйка, видя его замешательство. К еде, которой был щедро уставлен огромный стол, она так и не прикоснулась – впрочем, как и сам Порс.
— Как вышло так, что об этом месте никто не знает? Оно кажется таким…
— Древним? – закончила за него хозяйка замка.
— Да, госпожа.
— Мы слишком удалены от цивилизации. Живем просто и замкнуто, — ответила хозяйка. – Мало кто слышал о нас, еще меньше видели нас, и уж точно никто никому никогда о нас не рассказывал.
Она вновь улыбнулась.
Порсу в который уже раз стало не по себе.
Он знал, что в своем головокружительном бегстве сильно отклонился к северу от привычных морских путей и воздушных трасс, стремясь сбить со следа имперских ищеек. Карты этих негостеприимных мест были на редкость неточны, и северные их пределы испещряли белые пятна. Однако Порсу было известно наверняка, что и сам приютивший его остров, и венчавший его замок не были нанесены ни на одну из карт. То, что он отыскал его, не ища, в лихорадочной спешке своего отчаянного бегства, было лишь волей случая, игрой провидения, счастливой случайностью.
Счастливой ли?
Порс подозревал, что и остров, и замок пребывали в безвестности для всего остального мира по единственной, очень простой, причине.
Никто и никогда раньше не возвращался от их берегов и стен, чтобы поведать об этом месте людям.
Но он должен был уйти.
Любой ценой.
Каждый миг своего пребывания на острове он помнил о той буре, что собиралась в покинутом им мире, и о которой он должен был предупредить свой народ.
Порс собрался с духом.
— Моя госпожа,- начал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Да, смертный? – существо, распятое на деревянной раме, смотрело на него не мигая, чуть склонив к плечу свою изящную головку.
Даже если бы Кларисса не называла его так практически каждый раз, когда к нему обращалась, Порс все равно ни на миг бы не забыл о пропасти, разделявшей его и хозяйку замка.
Чувствуя себя жалкой мышью, оставшейся наедине с котом, Порс старался сохранить чувство собственного достоинства и продемонстрировать хозяйке свои рассудительность, независимость и бесстрашие.
Даже будучи калекой, она сохраняла в себе несгибаемый дух вкупе с непостижимой внутренней силой. Присутствие этой силы Порс чувствовал, находясь рядом с ней, постоянно. Мурашки разрядов кололи его кожу и топорщили волосы, словно он находился в центре грозы.
Если бы он не был человеком нового времени, верящим во всемогущество науки, то назвал бы силу, которой лучилась хозяйка замка, магией.
Или волшебством.
-Моя госпожа, — Порс поднял взгляд и посмотрел прямо в бездонные глаза искалеченного создания напротив. – Я бесконечно благодарен вам за спасение моей ничтожной жизни. Я в неоплатном долгу перед вами и вашими подданными, приложившими столько усилий для того, чтобы я смог наконец поблагодарить вас лично.
— Но? – смеялись глаза из-под путаницы волос. – Я слышу явное «но» в ваших словах, смертный.
— Я не смею больше занимать ваше внимание своей скромной персоной, — сказал Порс. – Долг, приведший меня сюда причудливым путем счастливых для меня случайностей, снова зовет меня в путь. Посему не смею более злоупотреблять вашим гостеприимством и хотел бы откланяться.
— И даже не прикоснетесь к завтраку, смертный? Маленьким человечкам свойственно регулярно питаться. Я еще не забыла этого, хотя давно уже не принимала гостей.
Вдоль позвоночника Порса прополз ледяной муравей. За невинными словами стояли долгие, долгие годы, на протяжении которых трапезный зал не видел ни единой человеческой души.
Сглотнув, он продолжил.
— Цепь событий, приведшая меня в вашу гостеприимную обитель, сложна и запутана. Я не в праве проливать свет на большую часть из того, чему стал свидетелем, равно как и рассказывать о событиях, вольным или невольным участником которых я стал в недавнем прошлом. Могу лишь сказать, что сведения, обладателем которых я стал в итоге своих злоключений, крайне важны как для моего сюзерена, так и для всего народа моей страны. Жизненно важны. Располагая этими знаниями, моя страна сможет дать достойный отпор врагу, чей злокозненный разум замыслил вероломное нападение на мою родину. Мой долг – донести это знание до тех, кто нуждается в нем.
— Иными словами, вы были лазутчиком в стане врага, смертный Порс? – спросила его хозяйка.
— Скорее соглядатаем, — Порс посмотрел ей в глаза. В них не было презрения, которое он опасался там найти, впервые в присутствии хозяйки озвучив цель своей миссии на Восточном Континенте.
Там были любопытство, понимание и сострадание.
И Порс начал рассказывать, чувствуя странную потребность излить душу этому странному, всемогущему деформированному существу – хотя бы для того, чтобы поделиться хоть с кем-то тем тяжким грузом знания, что лежал на его сердце так долго.
Остаток ночи она металась между Гассом и окошком. Прислушивалась к шагам на палубе, пыталась уговорить себя, что все в порядке. Тикали часы. Пахло влажной свежей тканью и псиной. Гасс лежал у входа и изредка тихо поскуливал. Эри достала ножницы, хотела состричь шерсть вокруг раны и обработать ее перекисью, но пес не дался. Оскалился, зарычал.
— Глупая ты морда, — сказала она. — Я помочь хочу, а ты…
Она зачем-то прибралась в письменном столе у Грега в каюте. Сложила стопкой чертежи и документы, заточила карандаши. Потом оделась, потому что ей показалось, что на улице начало светать, и можно отправляться на поиски.
Она то ругала себя, хотя в чем она была виновата? То начинала мысленно уговаривать богов помочь Грегори, где бы он ни был. Потом порывалась бежать к Блазу — там-то свои. А свои обязательно помогут, не оставят в беде, найдут, выручат. Надо только им доказать, что такой человек как Грегори для общего дела очень нужен. Что он — хороший и что не подведет.
Она даже чувствовала, что в силах это сделать.
Ждала, ждала рассвета… а потом, оказывается, задремала прямо у стола, устроив голову на сгибе локтя. Очнулась от громкого стука в дверь.
За иллюминатором занимался день. Небо на западе было чистым, пронзительно голубым. Ни облачка, ни пряди тумана.
Ночью Гасс перебрался на коврик у шкафа. Когда в дверь заколотили, он приподнял настороженную морду.
Эри открыла. На пороге стоял Микель, усталый и бледный.
— Что случилось?
Случилось что-то смертельно важное. Иначе Микель бы не появился здесь. Он не любил Грегори. Из-за того, что именно Грегори спас Эри однажды. Грегори, а не он, Микель.
Студент облизнул губы и хрипло сказал:
— Твой моряк убил капитана. Сегодня ночью. Идем скорее, сюда вот-вот явится морской патруль.
— Но…
— Идем, Эри. Спрячем тебя у Блаза. Его катер пустой, там не будут искать.
— Микель, но он не мог!..
— Его видели. Да его уже арестовали. Пошли! Пошли скорей!
— А как же Гасс? Его ударили. Чуть не убили…
— Собаку никто не тронет. Ну, идем же! Каждая минута на счету!
— Микель, ну подожди! Ему же незачем было… он уважал капитана. Я не понимаю…
— Тебе и не надо понимать! — вышел из себя Микель, — Так патрулю и будешь говорить: я ни при чем! Он один все спланировал!.. Он же псих, извращенец, тебе же говорил Крис.
Крис был учеником аптекаря. Он действительно все подробно рассказал про Грега. Когда он рассказывал, хотелось верить. А главное, все, что он говорил, точно соответствовало поведению моряка. Скрытен? Безусловно. С соседями не общается? Да специально выбрал каюту подальше от других жилых помещений. В комнате бардак? Еще какой…
Не трогает тебя? Ну, это понятно. Вспомни, какой ты была, когда вы встретились. Он просто ждал, когда ты поправишься и окрепнешь. Ах, и потом тоже. Но ведь извращенцы разные бывают. Некоторым достаточно просто смотреть. Не замечала никогда, как он на тебя смотрит?
Она иногда и вправду ловила на себе взгляд Грегори. Только никак не могла его для себя объяснить. Иные взгляды увидеть и понять было легко, а этот заключал в себе загадку.
— Эри, я не могу больше ждать.
— Погоди, я хоть вещи возьму… Все равно это какая-то ошибка.
Эри заметалась по комнате, бестолково хватая то альбом Грега, то свою новую сумку, то почему-то солонку, то увеличительное стекло, то книгу в самодельном переплете. Книга в ее сумочку влезать отказывалась. Наконец, Эри положила ее на кровать и растерянно посмотрела на Микеля.
— Возьми теплую куртку. И какую-нибудь еду. И деньги, если есть. Моряку твоему деньги уже не понадобятся…
Эри кивнула. И медленно, без суеты, собрала сумку заново.
Стоило ей выйти из комнаты, как Микель схватил ее за руку и куда-то потащил. Она не сопротивлялась. Все равно это была ошибка. Ведь не может же быть, чтобы кто-то убил капитана. Как представить себе мир, в котором нет никого, кто помнил бы море?
В деревню Нина с Платоном прилетели почти в десять утра, и Нина с Голубой, Искрой и другими женами братьев Миры отправилась на деревенское капище благодарить Макошь, где их уже ждала Дарёна Карповна вместе с женой волхва, проводившей обряд.
После подношения даров к идолу Макоши и благодарственных славлений женщины группой вышли с территории капища и двинулись по краю ручья, на берегу которого находилось капище, на берег озера немного далее деревни и просто стали бродить по мелководью с песнями. Каждая пела что-то своё, и Нина не понимала ни слова в нескольких песнях, звучащих одновременно, пока она не поняла, что песня-то одна. Только каждая женщина поёт её по-своему.
И сама не заметила, как запела. Причем запела что-то совершенно своё, но на тот же мотив, что и у других. Похоже, текст был не настолько важен – но считалось, что матушка Макошь слышала каждую женщину. Нина пела даже не в рифму, и даже не стихами, а просто то, что само возникало, словно проговаривая чужой текст, который входил в её голову извне:
«Матушка Макошь! Благо дарю тебе за всё, что дала ты мне. За мужа и за сына… киборгов. За остальных сыновей и дочерей, пусть даже кибермодифицированных. Им тоже нужна семья – братья, сёстры и мать. И ничего, что их отчимом будет тоже киборг. Платон хороший. А люблю ли я его? Наверно, да. А не наверно, а — да. Да, люблю. Он добрый. И не приставучий. Но хочет, чтобы свадьба наша была настоящей. Она и была настоящей. А станет ли настоящей наша семья… пока сама не знаю. Научи, матушка Макошь, как с мужем жить… когда он вдвое моложе и киборг. Как не повредить ему и не повредить его. Как любить его… и не сорваться самой… ведь курс реабилитации тогда я так и не прошла…»
Женщины в этот день не работали. В этот день всю традиционно женскую работу делали их мужья — чтобы понимали, каково их женам весь день готовить и убирать в доме. Макошьи дни не так часто и бывают, можно иногда и заменить жён в доме ненадолго.
Восемь женщин почти полдня бродили по колено в воде и пели — каждая своё и по-своему. Было так хорошо и спокойно, что казалось Нине — Макошь незримо ходит вместе с ними по берегу.
***
В это же время Платон стоял на капище перед идолом Лады. Когда Нина ушла с женщинами праздновать, Платон спросил у мужа Голубы, есть ли на капище идол Лады, чтобы сделать подношение, и на каком капище это лучше всего сделать.
К его удивлению на деревенском капище, расположенном всего в паре километров от берега вглубь леса, идола Лады не оказалось. Капище было посвящено Даждьбогу и Макоши, и находилось на берегу ручья, впадающего в озеро.
Платон связался со Змеем — и тот в паре с Лютым с разрешения Доброхота почти полтора часа осторожно и аккуратно вырезали из трёхметрового отреза бревна идол Лады и, когда женщины ушли к озеру, установили его на капище. Пришедший для установки и освящения идола волхв был незнаком киборгу, и был ровесником Велимысла, к которому парни уже привыкли. Человеку было явно более шестидесяти лет, но одет он был в такие же длинные с вышивкой одежды, как у Велимысла, но не в белые, а в тёмные.
Волхв, видя изумление киборгов, постарался объяснить, в чем дело:
— Местный я… не узнали? Ну да, где вам… поясню. Велимысл – светлый волхв, а я тёмный… Темногор. Не смотри так… искоса… где свет, там и темнота, одно без другого не существует. Велимысл переселился на острова, а я теперь по деревням… обычно обряды тёмным богам творю. Маре, Чернобогу жертвы даю… а теперь и светлым богам славу петь пришлось.
— Жертвы? Мы приносим требы! – переспросил шокированный киборг. О таком волхве он не слыхал, хотя знал, что волхвы бывают тёмные и светлые, так как одни славят тёмных богов, а другие — светлых. Белобог и Чернобог по мифологии – родные братья.
— Это светлым богам дают требы, добровольно и бескровные. Но в подношение Маре порой заливаем алтарный камень кровью жертвы… петуха или барана. Если Мара будет довольна, то даст жертве более удачное воплощение в следующей жизни. В подношение Чернобогу режем барана… иногда быка. Иной раз и Велесу даём жертву кровавую. Ты думаешь, что жизнь похожа на зебру? Полоса белая-полоса чёрная? И идёшь только по светлой полосе? Нет, жизнь – это колесо. Или ты на нём едешь, или оно тебя давит. Иначе не бывает. Так чего тебе надобно?
— Я обещал принести требу Ладе, — уже более уверенно ответил Платон, — но… она светлая, и ты мне помочь не можешь. Это хлеб. Я сам его испёк. Вместе с женой… она приёмная мать Змея.
Незнакомый прежде волхв широко улыбнулся:
— Так ты и есть тот самый киборг, который женился на городской? Irien? Платон? Слышал о тебе… выжил и не сломался… светлый. А что же имя не поменял? Жена не разрешила? Сменить тебе?
— Не надо. Я сам тогда требу принесу… ведь смысл действия важнее, чем процесс… ведь так? Я сам.
— Ладно… не буду мешать. Делай, как знаешь… светлый. Но номер мой запомни. И моего охранника тоже… – старик сначала выдернул из видеофона вирт-визитку и скинул Платону, а затем свистнул и к его ногам молнией метнулся огромный тёмно-серый пёс, — я назвал его Маратом… по его прошлому воплощению. Он тоже кибермодифицированный… если понадоблюсь, сообщи через него.
Темногор с псом ушли в сторону леса, а Платон встал перед идолом Лады и тихо заговорил ей о своей любви к жене:
— …я так хочу, чтобы наша свадьба стала настоящей… а для этого мы должны спать вместе и доверять друг другу… я люблю её. Очень надеюсь, что и она меня любит. Хочу пригласить её на курорт… но не уверен, что она согласна будет… когда узнает цену путёвки…
***
Набродившиеся по воде женщины сменили вымокшую одежду на сухую в своих домах и собрались снова большом доме главы деревни за чаепитием с подношениями Макоши — теперь это было подарком от Макоши празднующим женщинам. После чаепития с пирогами женщины вышли во двор, где уже собрались их мужья. Нина подошла к Платону и неожиданно для себя обняла его:
— Родной мой… какой же ты у меня хороший… а теперь нам пора… — на удивлённый взгляд Голубы Нина ответила: — Мы на Домашний остров полетим… Влад нам баню уже приготовил. Переночуем там же. К рассвету вернёмся.
Голуба кивнула так, словно другого ответа и не ждала, и вернулась в дом. А Нина вместе с Платоном полетела на Домашний остров.
***
Баня действительно была готова, и можно было идти мыться — но Ворон собрал на стол чай и пироги, и потому в баню Нина пошла уже после лёгкого ужина. Мылись раздельно: сначала Платон, потом Нина, а Irien в это время ждал её в предбаннике. Когда она вышла, он встал с лавки и тихо спросил:
— Ты всё ещё меня боишься? Мы почти год вместе… я не причиню тебе вреда… не надо меня стесняться.
— Я не тебя боюсь, а себя… — так же тихо ответила она. — Ты знаешь, что со мной было. Курс реабилитации тогда я так и не прошла. Я боюсь сорваться… и не хочу тебя повредить.
— Давай сорвёмся вместе? Поедем на курорт уже завтра. Я поменяю даты. Будет не десять, а восемь дней. Но нам хватит. Мы будем танцевать с утра до вечера, пить кофе, есть мороженое и фрукты. И купаться… утром и вечером… так я меняю путёвку? Согласна? А сейчас пойдём ужинать… и спать.
— И спать нам придется вместе… к сожалению… я врать не умею… а там могут спросить у любого киборга, правду ли говорю…
— Почему к сожалению? Дома мы спим вместе… всё же нормально. Пойдём в дом. Ужинать. Ворон уже постелил нам на чердаке. На двух отдельно положенных матрасах.
— Пойдём.
Спать они легли хоть и на одном чердаке, но в разных сторонах и одетыми — это тоже можно назвать словом “вместе”. Когда Нина заснула, Платон перетащил свой матрас поближе к жене и лёг рядом с ней.
Перед рассветом он разбудил Нину:
— Давай встретим рассвет здесь? не в деревне, а здесь.
— Тогда нас не пригласят на следующий праздник… — растерянно и сонно ответила она, — а мы не можем портить отношения с ними…
— Следующий праздник мы будем отмечать в своём доме на Славном острове и сами решим, кого нам приглашать… остаёмся? Вот и отлично! Пора вставать.
В три часа пополуночи было холодно и туманно. Серое небо над озером было безоблачным и безветренным, но из дома всё же пришлось выходить. На крыльце Платон накинул Нине на плечи взятое с собой одеяло и повёл её на берег так, чтобы она не заметила выскользнувшего из дверей вслед за ними Влада.
Тишину белой ночи нарушали только звенящие комары, молочный туман парил над водой, постепенно край неба и водной глади озера стал розоветь.
— Заря-Заряница… — чуть слышно начала говорить Нина, — Заря-заряница, красная девица, по небу гуляла, слёзы потеряла. Месяц видел — не поднял, Солнце встало — подобрало…*
— Что это? – так же тихо спросил Irien.
— Загадка. Ответ – роса. После такого тумана должен быть очень тёплый день… и роса на траве. Можно босиком походить… по мокрой траве… это полезно… смотри, как красиво!
Горизонт медленно розовел – и небо отражалось в воде. Влад бесшумно спустил лодку на воду и на вёслах двинулся вдоль берега к скрытому в кустах соседнего островка сетчатому загончику, скрип уключин сливался с криками ночных птиц. Через несколько минут показался край солнечного круга и отразился в воде. Солнце неспешно и осторожно поднималось, окрашивая в золото небо и воду.
Нина заворожённо смотрела на это диво, словно впервые в жизни, а Платон уже уверенно обнимал её рукой за плечи. Но это действительно было в первый раз – встреча рассвета вдвоём с мужем. Пусть он киборг – но он самый лучший… и любимый. Наконец она поняла, что нашла своего принца, и что он рядом с ней. И теперь всегда будет рядом. Она вошла в воду по колено – и Платон пошёл рядом, держа её за руку.
— Матушка Макошь! Лада-Богородица! Наша судьба быть вместе… — тихо начала Нина, — благословите нас… я человек, он киборг… да и разница в возрасте огромная… — и вдруг закричала, — но я люблю его! Люблю-люблю-люблю…
— Я люблю тебя! – ответил Платон сначала шепотом, постепенно переходя на крик, — я люблю её… и буду любить вечно…
Словно в ответ на их крики взлетели над озером два лебедя и парой опустились на воду напротив их, а в небе появилось горизонтальное облако в виде веретена.
— Они услышали нас! – прошептала потрясённая Нина, — лебеди – птицы Лады, а веретено принадлежит Макоши… они услышали нас…
— И благословили, — договорил Платон. – Теперь мы супруги… навсегда.
***
После завтрака Нина и Платон вылетели в город, зайдя в деревню лишь показаться и попрощаться.
Потрясение этого утра не выходило из её головы – хотя Нина понимала, что облако такой формы было чистой случайностью, и знала, что пара лебедей, купленных заповедником за бешеные деньги в зоопарке Нового Ярославля, день назад была привезена под охрану Влада для адаптации в местном климате.
Но потрясающе странным было то, что лебеди вылетели из загончика именно в тот момент, когда она с мужем славили Ладу, а облако появилось, когда она обратилась к Макоши. Наверно, всё-таки боги есть… и они слышат людей и радуются вместе с ними.
***
Когда Фома привёл домой к Нине двоих купленных на деньги Платона киборгов, она совершенно не обрадовалась. Обе «семёрки» были словно из-под катка, тощие и голодные. Один из киборгов был чернокожим, второй — бледный и худой как тень альбинос. Различался и рост — негр был явно более двух метров, а альбинос всего около ста семидесяти сантиметров ростом.
— Оба сделаны по спецзаказу… пара. Им по полтора года, — стал объяснять тогда Фома после передачи прав управления, — были у одного хозяина, он обанкротился и всё имущество попало на распродажу. И похоже, до продажи их не кормили. Теперь будут твоими телохранителями…
И вот сейчас, в флайере, летящем в город, Нина вполуха слушала Платона, говорящего о полёте на арендованный островок в тропиках и о том, кого из этих «семёрок» надо будет взять с собой для охраны – и неожиданно для себя заявила:
— Тогда берём одного Хельги. Я Хельги лучше знаю, чем этих… да и он меня знает тоже. А их оставим вместо него. Он лучше справится.
— Отлично! Сейчас позвоню Леону, он сообщит Карине Ашотовне и к нашему прибытию Хельги будет дома, а эту пару отправим в ОЗК.
***
Дома обнаружился не только Хельги, но и Мышка. Родион, доставивший их, весело сообщил:
— Если уж менять, то пару на пару! Раз уж они так дружат, берите и её… Карина Ашотовна согласна. Документы привёз. Получите и распишитесь. В чемодане вещи обоих… немного, но что есть, привёз.
Нина приняла двух киборгов под опеку (хотя Хельги и так был когда-то привезен ей), передала купленную Платоном пару «семёрок» программисту и проводила их до флайера ОЗК. После чего пошла с Хельги на рынок, чтобы купить ему новую летнюю одежду – и вернулась через полчаса с двумя баулами таможенного конфиската от Зоси.
Тем временем Платон с невероятной скоростью собрал два огромных чемодана, а Варя приготовила то ли поздний завтрак, то ли ранний обед.
Оставлять в доме пятерых киборгов, из которых только один DEX, было как-то страшновато – всё-таки кибер-воры ещё не все выловлены – но и эту проблему Платон разрешил с лёгкостью, попросив Эву присмотреть за домом и киборгами. Всё-таки она живёт по соседству и ей не трудно.
И потому в два часа пополудни флайер с Ниной и тремя киборгами вылетел из города – на юг!
Яшка снова пел.
Забившись под стол и зажав уши руками, он чуть раскачивался из стороны в сторону и скулил что-то заунывное. Он всегда так делал, когда мать с отчимом ругались.
Сёма поморщился, скинул с плеча школьную сумку и слегка толкнул брата ботинком, чтобы привлечь его внимание.
Мелкий вздрогнул, умолк, – и обернулся.
– Пошли отсюда, – скомандовал Сёма.
Яшка заулыбался, на четвереньках выбрался из-под стола и обеими руками вцепился в рукав своего спасителя, как если бы минуту назад тонул или висел над пропастью. Дверь каюты прошелестела и послушно выпустила их наружу.
Размеренный гул живущей своими заботами станции показался им тишиной. Выдохнув, мальчики уселись на самом краю лестницы, свесив ноги в страховочную решётку и одинаково сгорбившись. Отсюда открывался отличный вид на «соты» – многоуровневый жилой комплекс с многочисленными перекрытиями, лестницами и серыми ячейками кают.
– Давно они собачатся?..
– Как я вернулся с уроков, – ответил Яшка, придвигаясь к брату так, чтобы чувствовать боком его локоть.
– А чего один домой потащился? Побродил бы сам где-нибудь, не маленький уже! Знал же, что я позже приду.
– Знал, – вздохнул Яшка.
– Так надо было дождаться!
– Надо было… – шмыгнул носом Мелкий. У него вдруг задрожали губы, и он расплакался.
– Кончай сопливить, противно.
– Я сегодня получил двойку по чтению…
– Ну и что?
– А Руслан назвал меня бестолочью…
– Бестолочь и есть.
– А потом он закричал на меня, и я испугался…И…
– И?
Яшка спрятал лицо в плечо брата.
– Я сделал стыдное… – прошептал он.
– Хуже, чем вытирать слюни об мою куртку?
– Я описался…
Сёма вздрогнул, приготовленные заранее слова отповеди застряли в горле. Старательно сглотнув, он взглянул на брата.
– Ну и что? Подумаешь. Каждый может описаться. Ему бы, орущему, свою рожу в зеркало увидеть — сам бы обоссался.
Мелкий нервно хихикнул сквозь слёзы.
– Правда?
– Ещё бы.
Яша хлюпнул носом, подтер его тыльной стороной ладони и уперся в решётку лбом.
– Я не хочу в кадетский корпус. Я хочу к деду, на «Гвиневру»!
Семён помрачнел и сплюнул в бездонный колодец пролёта. Он ненавидел, когда Мелкий заговаривал об этом, потому что год назад такая возможность действительно была. Но Руслан пообещал переломать им обоим руки и ноги, если Сёма откроет рот и хоть намекнёт социальному инспектору, что чем-то недоволен. А чтобы не быть голословным, раздробил ему палец на ноге тяжёлой полуавтоматической дверью бельевого шкафа. И на следующий день на приёме у инспектора не было мальчика счастливей и довольней, чем Семён.
Правда, руку ему Руслан всё же сломал, но уже полгода спустя, когда в первый раз поймал на воровстве.
Чувство вины и стыда за свою трусость Сёма прятал за раздражением. Отвернувшись от брата, он пробурчал:
– Достал ты уже ныть! В любом случае, хуже, чем здесь, в кадетском корпусе не будет…
Сам он ждал отъезда с нетерпением, и не потому, что мечтал носить форму, а потому что в корпусе больше не будет ни матери, ни отчима, ни Мелкого, от которого так устал.
На «Афину-2» кроме Семёна с Яшкой и матерью летели ещё пятеро взрослых и один мальчик чуть старше Мелкого. Помявшись в транспортном отсеке возле терминалов проверки допуска, все наконец-то пошли на посадку в челнок.
Пассажиры суетились, толкались и мешали друг другу. Салон был маленький, по обе стороны узкого прохода глянцево блестели белые криокамеры, похожие на гробы. На внешней стороне крышек подмигивали и светились кнопки и датчики. Сёма ещё никогда не летал, и сейчас, смущаясь своего волнения, он старательно пытался изобразить на лице деловитую уверенность. Получалось скверно. Спрятанные в карманы комбинезона руки вспотели, а в тёмных уголках памяти зашевелились давние кошмары.
Он больше не слышал ни голоса инструктора, ни вздохов грузной женщины впереди, ни окриков матери.
Когда он встанет из этого гроба, уже ничто не будет прежним. Начнётся новая жизнь, и всё будет хорошо! Ведь челнок не попадёт под обстрел, как отец когда-то, и криосистема отработает без сбоев…
В какой-то миг Семён вдруг увидел себя много лет назад, бегущего по белому коридору военного госпиталя, врезаясь в размытые силуэты врачей в зелёных хирургических костюмах, пока наконец они не перемешались с пятнами света от слепящих ламп и горячие слёзы не выплеснулись из глаз… Отбиваясь от чьих-то рук, он так кричал и плакал, что почти совсем выплакал увиденное в палате, и после, как ни старался, так и не смог вспомнить ничего, кроме опутанной трубками и проводами отцовской руки на белой простыне.
– Сёма, а нас что, будут замораживать? Мы что, так далеко летим? – услышал он сквозь мучительные воспоминания голос брата.
– Сёма, я боюсь!
– Отстань! – отмахнулся от Мелкого Семён, со злом выдёргивая локоть из его цепких пальчиков и решаясь, наконец, лечь внутрь своей камеры.
Тут подошёл инструктор.
– В первый раз летишь?
– Да.
– Не волнуйся! Выставляем время… Женщина, я вам ещё раз говорю, вернитесь на своё место! Я сейчас помогу вашей бабушке! – с раздражением крикнул он через плечо, и крышка защёлкнулась.
Стало абсолютно черно. Сёма запаниковал, но странная дремота медленно начала сковывать его тело. Веки отяжелели, и приятное ощущение покачивания на упругих, густых волнах унесло его в царство снов.
Пробуждение оказалось не из приятных. Семён вдруг осознал себя бодрствующим, но при этом глаза не открывались, руки не двигались, и всё тело болело и чесалось, словно нога, которую сильно отсидели.
Раздался щелчок – и крышка «гроба» открылась.
Мальчик с трудом сел, ухватившись за края камеры, хорошенько растёр онемевшее лицо – и только после этого вдруг понял, что слышит привычный скулёж Мелкого.
– Да когда ты уже заткнёшься, – проговорил Сёма, и с усилием разлепил веки.
Прямо на полу, подпирая костлявыми лопатками стенку криокамеры и раздетый до термобелья сидел… Яшка?
– Сёма-аа! – заревел Малой и повернулся к брату лицом.
Семён шарахнулся от него, стукнулся головой о крышку, матерно выругался – и только тогда окончательно понял, что происходящее – не обычный кошмар, а реальность.
У него перехватило дыхание, а в ушах зазвенело.
Хватаясь за последнюю надежду, Сёма обвел взглядом салон челнока.
Но все остальные криокамеры были закрыты.
Выбравшись наружу, он неловко пихнул брата в грудь ватными руками. Яша вскрикнул — и неожиданно легко упал навзничь, точно кукла. Тощая, длинная и страшная кукла с острыми скулами и запавшими щеками.
– Сёма… Я есть хочу! Я умираю, как есть хочу! – зарыдал Мелкий, прижав кулачки к лицу.
– Придурок, ты что наделал?!
– Я сдвинул таймер… Чтобы улететь к деду… Я только хотел убежать к деду, в капсуле!
– Дебил!
– Я думал…
– Нихрена ты не думал, потому что ты — бестолочь! – заорал во всю глотку Семён, пытаясь сдержать в себе желание проломить брату голову. – Мы теперь оба сдохнем здесь, ты и я!
Яшка больше не отвечал. Он сжался в комок на полу, и тихо плакал.
Сёма старался не смотреть на него. Слёзы обжигающим комком застыли в груди. Он подошёл к брату и сел рядом с ним на пол.
– Ты знаешь, что наш отец в последней миссии вынужден был лететь без заморозки?
– Нет…
– И от чего он умер, тоже не знаешь?
– От голода? – прошептал Яшка.
Сёма покачал головой.
– Вот ведь… Ладно я, но мать-то должна была тебе рассказать! Наш отец умер от старости.
Яша убрал руки от лица.
– От старости?..
– После перелёта он выглядел, как столетний старик.
– Ты никогда не говорил мне!
– Да. Потому что я предал его, – с трудом выговаривая слова и насупив брови, сказал Сёма. На щеках и шее проступили пунцовые пятна.
– Ты?.. Как?
– Отец хотел попрощаться с нами. Ты ещё ничего не соображал, а я… я испугался, как последний дурак. Заорал и выбежал из палаты…
И тут Яша всё понял. Круглые глаза испуганно заморгали, а рот приоткрылся.
– Так мы… умрём? Станем стариками?
– Не знаю. Конечно, наш прыжок небольшой… Нужно срочно разбудить кого-нибудь из взрослых! Нам помогут…
– Хорошо! – с готовностью отозвался Яшка. – А как?
– Что?
– Как мы будем их будить? – простодушно спросил Мелкий, обгрызая и без того уже съеденные под корень ногти.
– Я-то откуда знаю, это же ты меня открыл!
Яшка перестал чавкать. По его лицу вместе с бледностью медленно расползалось выражение полной беспомощности.
– Я… просто нажимал на все кнопки. Не помню, на какие именно. На все подряд… Долго…
Семён застонал и схватился за голову.
Ответом на его стон стало требовательное урчание в животе. Взглянув на брата исподлобья, на осунувшееся лицо и острые костяшки запястий, он тяжело вздохнул.
– Мы быстро растём, и нам нужно много жрать, иначе сдохнем от голода. Давай сначала найдем еду!
– У меня в сумке шоколадка… Но я не смог её достать, там не открывается!
– Сейчас откроется.
Сёма подошёл к багажному отделению. Подёргав впустую ручку, он вдруг вспомнил, что инструктор упоминал какую-то кнопку, и, внимательно осмотрев дверцу, вскоре её нашёл.
– Ручку потянули, кнопку нажали…
Дверца плавно отъехала в сторону. Яшка с радостным визгом кинулся к своей сумке и зашуршал фольгированной обёрткой. Семён нахмурился, но претендовать на свою долю не стал и принялся вытаскивать все чемоданы и сумки наружу, чтобы осмотреть содержимое.
В конце концов, Яшка младше.
– Жуй медленно, понял?
Мелкий промычал что-то нечленораздельное в ответ.
– Чего?
– Нехорошо лазить по чужим вещам, – уже более внятно проговорил Яша.
– Если мы загнемся, выпороть нас уже точно никто не сможет!
Тщательно обшарив багаж, Сёма сложил всю небогатую добычу в кучку: упаковка мятных конфет, пакет прессованного картофеля, карамельный батончик и подарочная коробка засахаренных орехов. Коробка была большая, красивая. Но орехов в ней лежало так мало…
Яшка потянулся к найденным сокровищам – но Семён оттолкнул его.
– Еду раздаю я, понял?
Оказавшись лицом к лицу с Мелким, он ужаснулся.
Яше становилось хуже. Его кожа приобрела синюшный оттенок, глаза глубоко запали.
– Я есть хочу… И пить…
Поколебавшись, Семён отдал брату пакет картошки, а сам открыл батончик. Проглотив всё до крошки, он понял, что ничуть не насытился, а наоборот, хочет есть ещё больше. Колющее чувство в теле усилилось. А ещё ему почему-то стало тесно двигаться и тяжело дышать. Похудевшие руки подозрительно высунулись из рукавов комбинезона.
– Чёрт, мне комбез стал маленьким…
Мелкий перестал жевать картошку. Его губы задрожали.
– Сёма… Ты… Твои щеки… Ты умираешь?..
Расстёгивая комбинезон, Семён проворчал:
– Ты себя не видел… Давай думать, где нам ещё достать еды? Наверняка должны быть запасы в спасательном отсеке с капсулами. Но фиг мы туда попадём просто так.
– Есть ещё медичка, – проговорил Яша.
– Медичка?
– Да, старенькая бабушка спрашивала…
Дверь с маленьким красным крестиком сверху находилась за шторкой в конце салона, рядом со входом в спасательный отсек. Сёма попытался её открыть – но безуспешно.
– Иди поищи что-нибудь, чем эту дуру можно было бы подковырнуть или двинуть, понял?
– Понял… А можно я ещё что-нибудь съем?.. И я пить хочу…
Мальчик по-портовому выругался.
– Знаешь что, я тоже жрать хочу, но терплю! И ты потерпишь! У нас пока больше ничего кроме конфет и орехов нет, нельзя съесть всё за один час!
Яшка опустил голову и побрёл в салон, раскачиваясь из стороны в сторону, как призрак. Сёма поспешил отвести глаза. Сбив дурацкую шторку в сторону, он принялся рассматривать дверь, пытаясь угадать, какой тип запора используется в данной модели.
И тут послышался грохот. Семён выбежал вслед за Яшкой, и увидел его лежащим в проходе.
– Мелкий?
Сёма наклонился к нему и потряс за плечи.
– Яшка! Яша, очнись!
Ему вдруг стало так страшно, как ещё никогда в жизни.
– Не умирай, слышишь? Вот я дурак, я даже не спросил, как давно ты проснулся!
Схватив брата на руки, Сёма поволок его к медотсеку. Жгуче хотелось плакать, хотелось заползти под долбаный стол, как брат, зажать уши руками и запеть какую-нибудь песню.
Но слёзы пересохли, а помочь Яше мог только он. Нет такого стола в челноке, под которым он мог бы спрятаться.
От злости и беспомощности мальчик принялся пинать дверь и колотить её кулаками, – но бесполезно. Надо было сразу отдать Мелкому всю еду! И о чём он только думал?
Сёма так мечтал однажды избавиться от Яшки, а сейчас больше всего на свете хотел услышать его голос. В изнеможении он упёрся в дверь лбом, прижав ладони к её холодной и гладкой поверхности – и тут дверь открылась. Это сработала неприметная панель автоматического распознавания пассажиров.
С трудом удерживая тело брата, Сёма втащил его в медотсек. Колени дрожали. Голова раскалывалась, перед глазами плыло. Уложив Яшу на кушетку, он задрал ему рубаху и припал ухом к запавшей канавке под рёбрами. Сердце стучало, а значит, ещё не всё было потеряно.
Мальчик бросился к информационной панели.
– Запрос – «голод»!
– Нужного препарата не обнаружено, – ответил электронный голос системы.
– Голодание! Эммм… Истощение! Обезвоживание!
– Рекомендована капельница под номером 342.
Шкафчик щелкнул и открылся. Сёма бросился искать капельницу.
– Держись, Мелкий!
Он затянул руку Яши жгутом, как умел, и снял с иглы колпачок. Нащупав тонкую голубоватую венку трясущимся пальцем, он шумно выдохнул – и воткнул иголку.
В одно мгновение вена взбугрилась, а на мертвенно-белой коже проступила фиолетовая клякса.
Сёма вскрикнул, вытащил иголку. Из дырочки поползла струйка тёмной и вязкой крови. Тяжело дыша, мальчик замотал брату руку бинтом, нахмурился, закусил губу – и повторил попытку на другой руке, не торопясь и стараясь не прошить вену насквозь. На этот раз у него всё получилось. Закрепив мешочек капельницы на крючке держателя, он, пошатываясь, сполз на пол возле кушетки.
– Дай что-нибудь пожрать… – попросил Семён систему.
Голод усиливался, как и жажда.
– Нужного препарата не обнаружено…
– Витамины… Конфеты от тошноты…
– Рекомендованы леденцы под номером девять…
Сёма дрожащими руками нашёл упаковку, вскрыл сразу десяток леденцов и сунул их в рот.
Они были сладкими и мятными… Опомнившись, Семён выплюнул их в руку. Поколебавшись, вернул два под язык. Потом сходил за оставшимися припасами в салон и вернулся в медотсек.
– Вода! – скомандовал он информационной панели.
– Дистиллированная вода, номер один…
Он схватил большой флакон и хотел было припасть к нему губами, но побоялся, что не сможет остановиться. Осторожно наполнив мензурку до половины, жадно выпил содержимое. Вскрыв упаковку конфет, Семён бросил их все в бутылку, туда же отправились леденцы от тошноты. Заткнув горлышко пальцем, он принялся её трясти, пока конфеты не растворились. Осторожно, чтобы не пролить, он плеснул жидкость Яше в рот. Потом ещё немножко, и ещё.
Вскоре тот открыл глаза.
– Прости меня… – проговорил Яша.
– Ты ни в чём не виноват, – прошептал Сёма, – Это я виноват, понимаешь? Я должен у тебя просить прощения! Я отвернулся от тебя, когда был нужен. Всегда отворачивался! Я больше никогда… никогда не отвернусь. Мне без тебя нельзя. Должен же я быть кому-то нужен!
И тут прозвучал голос автопилота, громкий и пронзительный.
– Внимание! Курирующий полёт «Геркулес-8» зафиксировал аварийное вскрытие криокамеры. Производится экстренное торможение! Помощь прибудет примерно через тридцать минут. Потерпевшему предлагается спецпаёк. Пожалуйста, пройдите в аварийный отсек! Повторяю…
Сёма засмеялся и заплакал в голос одновременно.
– Ты слышал, Мелкий? До них дошёл сигнал! У нас есть еда, мы выживем! Ты ведь продержишься ещё полчаса?
Яша слабо улыбнулся в ответ.
Семён обнял его.
– Твой брат больше не трус. Я позабочусь о тебе. Я им всё расскажу, и мы полетим к деду!
Он сбегал за пайком, и до самой стыковки со спасательным шаттлом Сёма крепко держал Яшу за руку, словно опасаясь, что без его помощи эти тонкие пальчики не смогут удержать такую хрупкую и такую ценную для него жизнь.
Тем не менее Азирафель не стал пускать всё на самотёк и после завтрака подошёл к Барти:
— Аластор, мне очень нужна ваша помощь.
— В чём дело? — мгновенно насторожился Барти.
— Я нашёл один любопытный трактат и боюсь, что в одиночку мне с ним не справиться.
— И что вы предлагаете?
— Мне казалось, что с утра у вас нет уроков, — улыбнулся Азирафель. — Не могли бы вы…
— Разумеется, мог бы. Прямо сейчас?
— Если вас это не затруднит.
Барти покосился на газету, которую Азирафель свернул, прежде чем убрать в карман, и, согласно кивнув, захромал по коридору в сторону библиотеки.
— Мистер Азирафель, — Хуч появилась посреди коридора, будто из ниоткуда, и тут же преградила путь. — Есть дело. Важное.
— Это срочно?
— Разумеется, срочно! Стала бы я иначе за вами гоняться.
— Вы очень энергичная леди, — когда что-то мешало его планам, Азирафель иногда позволял себе быть нелюбезным.
— Не в этом дело, — Хуч понизила голос. — А в том, что Скитер увивается за вашим… мистером Кроули. Вот и сейчас она отирается в Хогсмиде, и я видела, что она кому-то писала записку, назначая встречу.
— И что?
— Как что?! Это, конечно, ваше дело, но я бы сейчас поймала их с поличным!
— Зачем?
Азирафеля искренне удивило такое рвение и особенно совет.
— Как зачем?! Мы с вами друг другу не чужие люди… мы придерживаемся, так сказать, общих взглядов.
Азирафель улыбнулся, всё ещё не понимая связи между общностью и раздачей сомнительных советов. Хуч закатила глаза и принялась растолковывать ему, словно ребёнку:
— Мистер Азирафель, вы с мистером Кроули такая замечательная пара. Неужели вы уступите его этой стерве? Разве вы не боитесь его потерять?
Азирафель прислушался к себе, понимая, что действительно очень боится потерять Кроули. Только вот как объяснить, что настоящая потеря заключается вовсе не в этом? Да и поймёт ли его Хуч, даже если дослушает до конца? Жаль, конечно, что свобода воли не означала умения правильно ею распорядиться. И всё-таки Хуч стоило успокоить, чтобы она чего не натворила. Разумеется, из самых добрых побуждений.
— Роланда, могу вас заверить, что мисс Скитер его не получит.
— Точно?
— Точнее не бывает.
И не дожидаясь, пока Хуч облечёт свои опасения и недоверие в слова, Азирафель направился в библиотеку, где его уже ждал Барти. Развалившийся на диване.
— Вы долго.
— Меня задержали.
Азирафель запер дверь и протянул руку Барти, намереваясь вернуть ему облик.
— Как вы это делаете, а? — угрюмо поинтересовался тот после обратного превращения.
— Долго объяснять, — улыбнулся Азирафель.
— Вы делаете поразительные вещи, — тихо начал Барти. — И для волшебства вам совсем не нужна палочка…
— Я ей пользуюсь… иногда, — попытался возразить Азирафель.
— Когда не забываете. Вы с вашим другом невероятно сильные маги, — Барти прикрыл глаза ладонью и едва слышно продолжил: — гораздо сильнее Тёмного Лорда.
Вообще-то Азирафель собирался поговорить о другом.
— Почему вас это смущает? Разве это плохо?
— Вы ведёте себя так, будто по-настоящему уважаете меня, — теперь Барти скалился, обвиняюще тыча в сторону Азирафеля пальцем. — Почему? Зачем вы притворяетесь?!
— Но я действительно уважаю вас, Барти. И ваш выбор. Конечно, я не могу одобрять пленение людей…
— Это вы осуждаете?!
— Я не могу осуждать вас, Барти.
— И при этом вы меня уважаете? Бред какой-то! Мои пленники ненавидят меня так сильно, что это их объединило.
А вот это-то как раз и ничуть не удивило Азирафеля. Разделённая ненависть могла связать людей не меньше разделённой страсти, только вот Барти это было в новинку.
— Вы только вдумайтесь! Бывший аврор и бывший преступник, которого в любом другом случае этот аврор отправил бы за решётку, а, может, и просто убил при задержании… и вот они… — лицо Барти перекосила ненависть. — Они заботятся друг о друге!
— Бывает и такое, — улыбнулся Азирафель.
— У вас есть, что выпить? — Барти болезненно поморщился. — Впрочем, если нет…
Азирафель молча подставил руку, чтобы поймать бутылку, появившуюся самым чудесным способом, и протянул её Барти:
— Угощайтесь.
— А вы будете?
— Я буду какао.
— А я выпью! Всё равно у меня сегодня нет уроков.
Азирафель поставил на столик бокал, но Барти его словно не заметил и, припав губами к горлышку бутылки, сделал три больших глотка.
— Смешно получается, — прохрипел он, попытавшись рассмеяться. — Вы мне ничего не должны. Я для вас ничего не сделал. Мы даже не родственники, чтобы говорить о каких-то узах… зачем вы со мной якшаетесь?
Сказать правду о том, что поначалу он принял Барти за сына Кроули, Азирафель просто не мог. Тем более что это была не вся правда. Тогда следовало бы сказать, что никогда прежде он не задумывался о душевных терзаниях смертных, считая их гораздо примитивнее и проще. А ещё, что вполне можно жить, не вникая во все эти проблемы, которые при ближайшем рассмотрении начинают расти, как снежный ком перед сходом лавины. И о том, что разумнее ни к кому не привязываться, делая свою работу… и о жалости можно было сказать, и о сострадании… а вот говорить о том, что самого Барти хотелось бы завернуть в плед и вместо коньяка угостить какао, точно не стоило. Как и о бесконтрольной благодати, после каждой порции которой лицо Барти светлело, а биение сердца становилось ровным и почти спокойным.
— Вы мне нравитесь, Барти, — печально улыбнулся Азирафель.
— Но… у вас же есть Кроули… — Барти казался ошарашенным. — Вы хотите, чтобы я…
— Боже упаси!
— Но тогда… — он потрясённо разглядывал Азирафеля. — Я за всё платил. Всегда. Так просто не бывает! За всё, что я получал, отец требовал от меня повиновения, Лорд — служения, а вы… мне уже страшно даже узнавать вашу цену. У меня нет ничего, что могло бы вас заинтересовать… но я готов платить.
— Барти, так я же ничего для вас не делаю, — попытался успокоить его Азирафель.
— Вы даже не представляете, что именно вы делаете для меня. Поэтому просто знайте, я сделаю для вас всё что угодно. Абсолютно всё.
— Не надо, — Азирафель всё-таки набросил на его плечи плед и почти с умилением наблюдал, как Барти в него кутается. — Всё вы уже делали…
— Для Лорда, да… такое забудешь… Вы не боитесь возвращать ему человеческий облик?
— Нет. А вас что-то смущает?
— Да. И сильно. Раньше я этого не замечал, — Барти втянул голову в плечи. — Мне кажется, что он немного не в себе. Слышали бы вы его речи! И по-моему, это заразно. Сэр Кэдоган сначала с ним спорил, потом ругался, а сейчас размахивает мечом, призывая резать магглов.
— А раньше такого не было?
— Не помню… раньше я слушал Лорда, и мне казалось, что он точно знает, что надо делать, чтобы наступило прекрасное время… от его слов сжималось сердце, а иногда я даже плакал, как дурак. Да что я! Многие потом глаза вытирали… а ведь я видел их в деле — суровые бойцы. Лорд умел сказать…
— А сейчас?
— А сейчас я его слушаю, и ничего не происходит. Вообще ничего… а ведь я помню, как это должно быть. Лорд и сейчас говорит красиво и, кажется, даже то же самое. Но мне всё равно. Сначала я думал, что это из-за метки, — Барти тяжело сглотнул и пояснил: — то, что её убрали. Но потом произошло это…
Азирафель не сразу понял, что Барти показал на газету, край которой торчал из его кармана.
— Вы имеете в виду…
— Именно. Мистер Крауч и эта… — он презрительно скривился, прежде чем выплюнуть: — торговка. Сначала мне было очень больно, потому что… он словно предавал мать, снова и снова… но потом… потом мне стало точно так же, как с Лордом. Всё равно. И я теперь вообще ничего не знаю. Я полностью потерял себя. У меня не осталось ничего ценного. Вообще ничего. Вы меня понимаете?
Азирафель понимал. Вот только сделать он ничего не мог. Или всё-таки?..
В спальне было довольно темно, но Азирафель не спешил добавлять света, чтобы не будить Кроули. Похоже, бедолага действительно вымотался на этом дурацком тимбилдинге. Кроули ничком лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и, кажется, не дышал. Хотя нет — дыханье было. Едва заметное, поверхностное, но было. Азирафелю раньше не доводилось заставать Кроули столь беззащитным, оттого он чувствовал себя немного неуютно. Не слишком ли сильно он нарушает границы? Пусть даже и с благими намерениями.
Азирафель шагнул к кровати и осторожно коснулся голени Кроули. Если бы тот проснулся сам, то исчезла бы сама возможность возникновения неловкой ситуации. Но Кроули не шелохнулся, и тогда Азирафель осторожно обхватил пальцами задник его туфли, слегка потянув. Это оказалось не так просто, и, чтобы разуть спящего, пришлось придержать его за лодыжку. Кроули и не думал просыпаться даже тогда, когда Азирафель, избавив его от носков, погладил выступающую косточку.
Окончательно осмелев, Азирафель чудом сменил узкие и перепачканные брюки на удобные пижамные. Он не собирался позволять себе лишней бестактности, поэтому прикрыл глаза, чтобы никого не смущать. Можно было, конечно, ещё начудесить Кроули пижамную куртку, но вместо этого Азирафель решил просто укрыть его тонким одеялом. Так будет лучше. Так точно будет лучше.
Азирафель укутал ноги Кроули и потянул одеяло выше, в полумраке разглядывая доверчиво подставленную спину. Без одежды Кроули не выглядел таким уж худым, а плечи у него и вовсе оказались широкими. Превращаясь в него, Азирафель почему-то постеснялся рассмотреть его тело получше, да и теперь не стоило этого делать. Точно не стоило, потому что слишком уж настораживала Азирафеля собственная реакция. Он не просто провёл пальцами вдоль позвоночника Кроули, лаская тонкую кожу. Вполне осознанно Азирафель задержал руку между лопаток и, ощутив там сложенные крылья, принялся осторожно их поглаживать. Что-то подобное он ощущал, когда в лесу коснулся единорога, только тогда он не переставал дышать, да и сердце не сбивалось с привычного ритма.
Совершенно точно происходило что-то не то, и это «не то» следовало прекратить, просто укрыв Кроули одеялом и покинув спальню. Вот только Азирафель никак не мог этого сделать. Почему-то. Он чувствовал дрожь этих крыльев, их скрытую мощь и не мог оставаться равнодушным. Конечно же, он знал, насколько чувствительным было это место, вот только для него всё равно стало откровением, когда Кроули едва слышно застонал во сне и слегка подался навстречу ладоням Азирафеля.
На несколько мгновений Азирафель замер, собираясь сделать вид, что просто натягивает одеяло на спину, но Кроули так и не проснулся. И вместо того, чтобы благоразумно остановиться и уйти, Азирафель продолжил потакать своему желанию, с удивлением понимая, что ему просто нравится ласкать невидимые крылья, касаясь нежной кожи и чувствуя отклик. А если быть совсем честным, то стоило признать, что ему это нравится, потому что это Кроули…
Осознание лишило Азирафеля последних сил, и он остановился, удерживая ладони на острых лопатках. Руки слегка подрагивали, но сделать последнее усилие и отнять их от горячей кожи оказалось невероятно тяжело. Несколько мгновений Азирафель медлил, но потом всё-таки выдохнул и отступил. У него ещё осталось благоразумие, чтобы не возвращаться к кровати и укрыть Кроули с помощью маленького чуда.
Азирафель аккуратно прикрыл дверь и зачем-то допил коньяк из бутылки Кроули. Не наливая в бокал. С кем поведёшься… Он испытывал лёгкое головокружение и никак не мог унять сердцебиение. Азирафель уселся на диван Кроули и протянул ладонь, позволяя Пушку на неё забраться. Второй пушистик настороженно наблюдал за ними, не вылезая из вазочки с печеньем.
— Такие дела, Пушок, — Азирафель сглотнул комок, подступивший к горлу, и постарался улыбнуться. — Не знаешь, что это было?
Пушок не знал. Овечки, судя по всему, тоже. Они замерли у себя на картине и, поймав взгляд Азирафеля, тревожно заблеяли.
— Вот и я не знаю, — вздохнул Азирафель. — И что теперь с этим делать?
Второй пушистик покосился на него, явно не доверяя, но всё-таки почесал бок и принялся умываться. Неужели Кроули думал, что Азирафель не заметит подмены? Ох, Кроули, Кроули…
К утру Азирафель всё ещё не знал, что ему делать, но зато он принял стратегическое решение не нарушать статус-кво до тех пор, пока не разберётся со всем. Вот только одно дело — решить, и совсем другое — сделать вид, что ничего не произошло. Особенно когда на пороге спальни появился босой и встрёпанный после долгого сна Кроули.
— Шотландка, серьёзно? — ухмыльнулся он, показывая взглядом на расцветку пижамы. — Ангел, сколько можно?
— Клетка всегда в моде, — Азирафель попытался улыбнуться. — И это стильно.
Хорошо, что Кроули не стал выяснять, почему Азирафель не облачил его в пижамную куртку, ограничившись брюками. Ответить на такой вопрос, не выдав себя, было бы непросто.
— А что это за ткань? — Кроули застегнул последнюю пуговицу и придирчиво оглядел широкий рукав куртки.
— Фланель. Ты мог замёрзнуть.
Кроули лишь с интересом взглянул на Азирафеля и, хмыкнув, скрылся в спальне. В общем-то, всё прошло неплохо, и можно было рассчитывать, что так оно и будет.
На завтрак Азирафель отправился в отличном настроении и очень удивился, встретив в коридоре Снейпа с Филчем, которым обычно для общения хватало пары коротких приветствий, а сейчас они явно ругались. Впрочем, когда Филч бодро захромал вслед за Снейпом, называя его ублюдком, Азирафель понял, что это всего-навсего Блэк, потерявший всякую осторожность.
— Господа, не будете ли вы столь любезны…
— О, мистер Азирафель, — обрадовался «Филч», — вы-то нам как раз и нужны.
— Зачем?
— Объясните этому идиоту, что меня надо лечить. После тяжёлого ранения и огромной потери крови.
Снейп поморщился с видом, будто съел лимон:
— Да, мистер Азирафель, может быть, у вас получится донести до мистера Филча мысль о том, что я не целитель и могу лишь дать зелья. А ещё объясните этому придурку, что шататься по замку — не самая лучшая идея. Особенно рядом со мной. Особенно днём.
— Пожалуй, Северус прав, — улыбнулся Азирафель. — Давайте, мистер Филч, я провожу вас до восьмого этажа и помогу обработать рану.
«Филч» отрыл рот, явно собираясь возразить, но не смог подобрать достойных аргументов и нехотя поплёлся рядом с Азирафелем. Он так тяжело вздохнул, что его захотелось немного отвлечь.
— Как ваша рана, дорогой Аргус?
— А? Это вы мне?
— Конечно, вам, — Азирафелю уже нравилась эта игра.
— Я просто слегка глуховат… но в целом ещё ого-го!
— Не сомневаюсь. Расскажите, как вы её получили.
— Рану-то? Да очень просто. Этот мудак решил отстреливаться. В упор! Мне казалось, что он не сможет… смог, сволочь.
— А как вообще всё прошло?
— Было весело. Видели бы вы, как кудахтал Гойл! Я так ржал, что едва себя не выдал…
Азирафель огляделся, проверяя, нет ли посторонних, и шёпотом призвал к осторожности.
— Я осторожен, — заверил «Филч» и усмехнулся. — Хоть я и получил пулю, оно того стоило!
Кто бы сомневался! Только оставив Блэка в Выручай-комнате, Азирафель смог спокойно выдохнуть. Рана, кстати, практически зажила, и это явно постарался Кроули. Поэтому стало окончательно ясно, что хромал «Филч» исключительно на публику. Аферист!
Конечно же, на завтрак Азирафель опоздал, но это было к лучшему, потому что так он пропустил момент прилёта сов с почтой и смог насладиться результатом их деятельности, не заботясь о защите от перьев и помёта. Он подвинул к себе какао и обильно смазал вафлю маскарпоне, прежде чем развернуть газету. Первую полосу украшала фотография Бартемиуса Крауча с огромной шапкой «Последняя любовь стоика». Ниже мерцали надписи «Только у нас» и «Эксклюзивный репортаж». Автором материала значилась Р. Скитер, что уже попахивало скандалом. Азирафель скосил глаза, взглядом отыскивая среди других профессоров Барти. Тот казался мрачнее обычного, но невозмутимо пил из своей фляжки, ничем не выдавая себя.
Ричард закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. Он опять смотрел видео с протестов, тревожась, злясь и переживая за Келли. Медиа стримили происходящее 24/7, и прямо сейчас на экране полицейские избивали какую-то репотёршу. Вот уже третий день его партнер уходил на протесты сразу после работы, оставляя Ричарда болтаться в неизвестности до следующего утра. Да, полиция применяла только резиновые пули, но Норвуд как никто знал, что с близкого расстояния они могли быть очень опасны.
Идиота Келли не останавливало ничего — ни опасность быть на фотках и видео и лишиться работы, ни возможность попасть под горячую руку полиции. В которой у Келли была куча знакомых, что тоже не способствовало сохранению инкогнито. Ричард понадеялся, что он хотя бы изменяется, но зная напарника, не слишком на это рассчитывал. Келли верил в то, что правду нужно говорить от своего лица. В прошлый раз ему за это неплохо влетело от капитана на том протесте пролайферов. Ричард не понимал, в чем суть. У Эйдана в большинстве случаев не было матки вообще, какая ему была разница? Зачем ему эти аборты, гринпис, прайды, чёрные жизни? Ну, может, с прайдами Норвуд поспешил, но в остальном желание напарника ввязаться в любую социальную инициативу раздражало. Жил бы Келли в девятнадцатом веке — он бы и с феминистками вышел.
Раньше это не слишком волновало Ричарда, но в этот раз все было по-другому. Келли по сути протестовал против него. Писал твиты о том, что все без исключения копы плохие, кричал о том, что в этой стране нет справедливости. Для Норвуда это было личное. Он с ужасом представлял, что будет, если они с Келли окажутся по разные стороны баррикад. Ричард просто не сможет исполнить свой долг, не подойдёт, не ударит, не распылит в лицо перцовый баллончик. Оторопь брала от мысли, что они настолько сблизились и теперь у Норвуда есть человек, который стоит между ним и его убеждениями.
Как вообще Келли мог так поступать? Он же сам коп! Да, он надевает форму только на редкие награждения, но он это не делает его менее полицейским. Не делает его менее ответственным за происходящее? Ричард совершенно запутался и решил лечь спать пораньше.
А на следующее утро в новостях появилась фотография Эйдана, стоящего на сгоревшей полицейской машине. У него в руке был американский флаг, лицо в копоти, и этот взгляд. Не смотря на дорожки слёз на щеках, Келли смотрел вперёд, уверенно, так, как будто бы действительно видел будущее без несправедливости.
У Ричарда по спине пробежали мурашки, и он вдруг понял, что за что бы ни боролся Келли, Ричард будет защищать его право делать это. И кажется, начать придётся прямо сегодня с разговора с капитаном, который отправил ему уже семь яростных смс.