В пятницу на подстанции случилась авария, и дом остался без электричества. Только часа в два ночи, кажется, ожило радио и зашипело помехами. Сквозь них попытался пробиться мужской голос, но ни одного слова в череде надрывных, квакающих звуков разобрать было нельзя.
А утром в квартире у Яна обнаружились гости.
Отец и мать сидели на кухне в том, в чём их похоронили четыре года назад. Отец – в сером костюме и любимой рубашке, белой с золотом. Мама – в тёмном платье, перетянутом поясом, с синей брошью-заколкой на груди. Серый зыбкий свет из окна как мог прятал сморщенные, траченные разложением лица.
Ян качнул лысеющей головой, закрыл дверь с вывернутым, висящим на одном болте замком и набрал в ведро воды. Родители молча смотрели.
Он вытряхнул коврик, поддёрнул штанины спортивных брюк, встал «раком» и, высоко задрав задницу, принялся затирать грязь. Земли мать с отцом нанесли, наверное, каждый по килограмму. Ян топил тряпку в ведре и возил ею по линолеуму слева направо и справа налево, медленно двигаясь из прихожей в кухню и оставляя после себя отмытые жёлтые квадраты в коричневой окантовке, блеск отраженной лампочки и смутную свою тень.
На родителей обернулся всего раз.
– Смотрите? – спросил. – Ну, смотрите-смотрите.
Пространство под стульями, на которых сидели мать и отец, он, подумав, оставил нетронутым. Всё равно с них что-то сыпалось, капало, подтекало. Не было смысла. Зато остальное отмыл по полной программе, собрав заодно и зёрна рассыпанного вчера риса.
Пахло от родителей на удивление слабо. Пряно и горьковато. И, конечно, пахло ещё землей, слежавшейся, пропотевшей, старой.
– Наследили зачем? – сердито спросил Ян, выливая грязную, мутно-коричневую воду в унитаз. – Чего не лежалось-то?
Ответа, понятно, не было.
Отец сидел прямо. Мать слегка клонилась к его плечу. Это было прекрасно видно, если выглядываешь из туалета, ожидая реакции.
– Ладно.
Ян бросил отжатую тряпку в ведро, вытер руки и шагнул на кухню.
– У меня всё хорошо, – объявил он мертвецам. – Не женился, увы. Но пока об этом не жалею. Ни о чём не жалею вообще.
Свет из окна бил по глазам. Ян, вздохнув, сел напротив родителей, сцепил пальцы. Слежавшиеся волосы на голове матери, все в комочках земли, чуть серебрились.
– Меня не надо уже контролировать, – сказал Ян. – Я – самостоятельный человек. Бывает, жизнь не такая, как тебе хочется. Ну что ж, с этим приходится мириться. Вы тоже, наверное, видели меня в своём представлении совсем другим. Ждали другого. Лысею, – он показал на свой лоб и рассмеялся. – Всё, большая часть жизни пройдена.
Говорить что-то ещё было бессмысленно. В тишине звонко упала в раковину капля из подтекающего крана. По лацкану отцовского пиджака полз к плечу червяк.
– Ну, как хотите, – поднялся Ян.
Он перешёл в комнату, сел на диван, включил с пульта телевизор. Несколько каналов давали серый снег помех, на одном шла реклама, другой показывал двух собеседников в светлой студии на фоне надписи «Сверхъестественное». Ян прибавил звук.
– Итак, Густав Сергеевич, – обратился умудрённый жизнью и плохо причёсанный ведущий к своему визави, – поделитесь с нами вашей концепцией.
Бородатый, пухлый, в свитере грубой вязки Густав Сергеевич качнулся и кивнул.
– Разумеется. Я начну с того, что считаю, что всё в нашей жизни, а также в окружающем нас пространстве разбито на определенные периоды, обозначающие фазы развития. Какие-то имеют цикличность или, говоря иначе, сезонность, и повторяются из раза в раз. Зима, весна, лето. Извините, осень. Забыл про осень. Какие-то являются индивидуально-уникальными, но тоже, в общей массе, объективно цикличными. Рождение, детство, юность и так далее.
– Очень интересно, – встрепенулся ведущий.
Ян, отклонившись, посмотрел в пустой дверной проём.
– Слышите?
Ответом была тишина.
– Интересная передача. Старость, смерть и так далее, – сказал он.
В кухне едва слышно скрипнул стул.
– Все эти фазы, – тем временем говорил Густав Сергеевич, – границы имеют расплывчатые, весьма гибкие, и, на мой взгляд, именно в этих переходных, пограничных состояниях и проявляются в большинстве своём события, которые мы можем назвать сверхъестественными, необычными или же определяющими нашу дальнейшую судьбу.
– Кхм, – сказал ведущий. – А вы могли бы привести пример?
Густав Сергеевич пожал плечами.
– Сколько угодно. Если смотреть на проявления каких-то сверхъестественных природных сил или, скажем, сил потусторонних, внешних, то они связаны с тонкими, граничными состояниями планет, звёзд или нашего естественного спутника, Луны. Фаза полнолуния, как безусловно переходная от новой, нарождающейся луны к убывающей, является одним из таких состояний. Вы, я думаю, знаете, чем характеризуется полнолуние?
– Ну-у, – протянул ведущий, – мне на ум только оборотни приходят.
– И оборотни, и вампиры, – закивал его гость, – и прочие существа из других миров в полнолуние проникают к нам или же получают возможность к трансформации своего облика. Для мертвецов и духов есть свои дни, связанные в первую очередь с граничным состоянием места или определенными временными датами, которые опять же имеют свою, строго обусловленную цикличность.
Ян выключил телевизор и, нарочито громко шлёпая босыми ногами, подошёл к окну. Раздёрнул шторы, открыл балконную дверь.
Густой жаркий воздух стоял снаружи, как вода. На детской площадке было пусто. Словно только что оставленные, покачивались качели. Квиц-квиц. Кви-иц. Не могли выбрать точку равновесия. Между домами на выезде мёртво встал бетоновоз. Мёртво, подумалось, самое верное слово. Солнце висело за белёсой, едва видимой кисеёй. Смотреть на него было больно. Лето. Июль. Кажется, двадцатое.
Ян постоял на пороге, только на балкон так и не ступил. Закрыл дверь, определил шторы на место, устанавливая в комнате жёлтую, рассеянную полутьму. Отчего-то казалось, что на балконе не безопасно. Пограничная зона.
Тупизм.
– Чаю хочу, – сказал Ян родителям, появляясь на кухне. – Чаю будете?
Отец сидел, как и раньше. А мать скособочилась, упираясь виском ему в плечо. Безотчётно Ян двинулся к ней, чтобы исправить неудобную позу, но опомнился у самого стола, остановился, притянул сахарницу, будто в ней и было всё дело.
– Чаю с сахаром?
Он наполнил чайник под краном, слушая, как сухо сыплются камешки, комочки, шлёпается вся та неприятная живность, что заводится в мертвых телах. Какая-то влажная живая мерзость попала под пятку, едва он шагнул к плите, и от мгновенной брезгливой судороги его едва не вывернуло на только что вымытый пол. Чайник плеснул водой.
– …!
Ян запрыгал на одной ноге. Мерзость отлипла, распласталась на полу узкой белой кляксой в грязно-жёлтом соке.
– Ну что вы сидите-то? – заорал Ян, чувствуя, что срывается в истерику. – Пришли и сидят! Кто вас приглашал? Никто вас не приглашал! Я справляюсь со всем сам. Как-то живу. Живу! Один! Без вас!
Он грохнул чайник на плиту. Внутри дёргали, кусали сердце злость и обида.
– Я, между прочим, – он наставил на родителей дрожащий палец, – никого о помощи не просил. И не попрошу. Пограничное состояние, видите ли. Пограничники, блин. Встали и пришли в гости к сыну. Запросто! Не считаясь с тем, что мёртвые.
Ян выдохнул, глядя на неподвижные фигуры отца и матери, потом махнул рукой, опустил плечи и повернулся к плите. От пламени спички конфорка выдавила из себя слабосильные голубые лепестки.
– Это вообще-то по-другому происходит, – пробормотал он, поправляя чайник на огне. – Живые приходят к мёртвым, а не наоборот.
За окном потемнело, и дымный солнечный свет погас, оставляя кухню на откуп электрической лампочке. На лицах родителей безжалостно проступили пятна, оскалы, вызванные отсутствием губ, тени пролегли в пустых глазницах. У отца провалился нос, у матери напрочь была выедена левая щека.
– Может, я и плохой сын, – сказал Ян. – Возможно. Если вы поэтому пришли, то вот я, грызите, наказывайте. Не страшно.
Шипела, нагреваясь, вода.
– Ну же!
Ян зажмурился.
Текли секунды. Он стоял, и пол холодил пальцы на ногах. Ему вдруг представилось, что отец, неслышно встав и подступив сбоку, медленно раскрывает челюсти, чтобы впиться в шею, почудился даже влажный звук этого движения.
Ян открыл глаза.
Отец сидел где сидел. Мать всё также бодала ему плечо. Чайник принялся посвистывать. Похоже, ему одному было весело.
Ян поставил перед родителями чашки. Большую – перед отцом, он был водохлёб, мог и два, и три бокала чаю выпить. Маленькую – перед матерью. Ей главное было, чтоб с цветочком, с узором. Не любила однотонных чашек.
И зачем? – подумалось вдруг ему. Они будут пить? Нет, не будут. Тогда что это, ритуал сыновней верности? Чайник засвистел в полную силу, и Ян выключил газ.
– Эй, сосед!
Входную дверь толкнули ладонью, и она с готовностью распахнулась, являя Яну расхристанного и небритого жильца с нижнего этажа, придерживающего в кармане расстёгнутой куртки похожий на бутылку предмет.
– Ян…
Свободной рукой сосед хлопнул себя по груди, и опухшее лицо его, скривившись, приобрело просительное выражение.
0
0