4. Стая
Арестовали еврея, ведут в участок.
Навстречу ещё один еврей:
— Абрам, ты куда идёшь?
— На охоту.
— А ружьё где?
— Да вон, сзади несут!
Воронежская губерния, 1900
Снег был глубокий, выше колен, рыхлый, сырой. По тому, с каким трудом давался каждый шаг, было понятно, что земля под снегом была уже напитана водой, стекавшей с наста, всё быстрее и обильнее таявшего под набиравшим силу апрельским солнцем. Савва, уже пробежавший километра полтора, чувствовал: ещё немного, и силы иссякнут, и он уже не сможет выдергивать из жидкой и тяжёлой каши ставшие пудовыми, наполненные ледяной водой сапоги. Добротные юфтевые сапоги, ладно сидевшие на ноге, он при выходе, не поскупившись, обильно смазал сапожным дёгтем, но одно дело идти на широких, в полторы ладони, коротких охотничьих лыжах, скользя вперёд по уже начинающему затвердевать снегу, и совсем другое… Лыжи сломались, когда он, разогнавшись под горку, обеими ногами разом влетел в проснувшийся ручей. Вернее — в то русло, обрамлённое жёсткими обледеневшими бережками, которое сбегавшая под уклон вода проделала себе под метровым слоем талого слежавшегося снега. Савва, почувствовав, что аж до паха погрузился в воду, постарался как можно быстрее выбраться из неожиданной ледяной ванны, быстро отвязал от сапог сломанные лыжи и, отойдя от ручья подальше, первым делом вылил из сапог воду и выжал портянки. Это необходимо было сделать сразу, иначе можно было просто лишиться пальцев ног, а если замешкаться, то и ступней. До хутора оставалось ещё версты три, а дойти туда без лыж было непросто. Савва знал, что он сможет вовремя добраться до людей и тепла, сил у него хватит, но следовало очень и очень поспешить. Савва посмотрел на небо — солнце ещё не миновало зенит, и время у него было. Савва прошёл по целине саженей сто, при каждом шаге нога уходила в снег чуть выше колена. Да, идти будет трудно. И придется делать остановки, стаскивать сапоги и растирать ноги. Талая вода насквозь промочила сапоги и набралась вовнутрь. С каждой минутой ноги стыли всё сильнее. Савва на ходу пытался шевелить пальцами ног. Это пока удавалось, но мало что давало.
«Эх, чекушку не взял, так бы водкой растер…»
По счастью, рубаху сегодня он надел ветхую, так что без особого труда извел её на сухие портянки. Стало чуть теплее…
Савва, высоко задирая ноги, шагал по снегу…
***
Приехав из Варшавы в Киев, Иегуда нашел антикварную лавку Бен Товия, который был другом отца Иегуды в их молодые годы. Бен Товий, выслушав скупой рассказ гостя, недолго подумал, и, сделав знак следовать за ним, повел Иегуду вовнутрь, оставив за прилавком мальчишку. В задних комнатах Бен Товий вынул из комода чистый бланк паспорта. Он обмакнул перо в чернильницу и посмотрел на Иегуду.
— Таки что я должен писать? Есть ли у вас об этом какие мысли? Если да, то скажите сейчас.
Иегуда пожал плечами. Бен Товий вздел очки и задумался. На кончике носа у него наросла и повисла капля. Рядом с чернильницей на конторке лежало письмо, заканчивающееся словами: «с уважением к Вам, Семуэль Магазинер». Иегуда, склонив голову набок, пытался разобрать строки.
— О, таки Магазинер очень уважаемый человек в Гродно, они есть адвокат. Его сын Савелий учится здесь в Киеве… Савелий, Савелий…
Бен Товий, не договорив, поправил очки, смахнул каплю с кончика носа и стал старательно писать что-то в бланке паспорта.
Закончив, достал пресс-папье и быстро промокнул написанное.
— Ну таки вот, прошу любить и жаловать! — явно довольный своей работой Бен Товий вручил Иегуде паспорт.
Иегуда осторожно взял бумагу. В разлинованных графах каллиграфическим подчерком было написано: «Гродненский Савва Саввич, мещанин…». Бен Товий, опять сдвинув очки, смотрел на Иегуду поверх их.
— Таки если теперь и кто-нибудь скажет мене, или вам, или кому-нибудь ещё, что вы ни есть русский, то пусть тогда у моей Софы не будет такой тохес, как он есть сейчас!
И хоть в графе «вероисповедание» стояло «иудей», спорить Иегуда не стал, поберег Софин тохес.
***
«Но вот теперь уже точно все. От них мне не уйти…»
Ноги Савву не держали, колени не сгибались и тряслись. Совсем не от того, что перед ним была смерть, его смерть, вдруг, совершенно неожиданно и нежданно явившая себя во плоти и крови, зримая и осязаемая, а потому что просто закончились силы. Савва сел в снег: «Чего они ждут? Просто смотрят и ждут…»
Сердце, которое в конце этой бешенной нечеловеческой погони рывками бухало где-то в горле, постепенно снижало темп. Савва перестал хватать воздух широко открытым ртом. Эти, загнав Савву, расположились саженях в пяти, образовав вокруг него почти правильный круг: «Их не менее двух десятков, вдвое против обычного. Я ничего не смогу с ними сделать. Даже если бы их было меньше. Даже если бы у меня был нож. Но чего же они ждут?»
Савва глядел в их холодные пристальные глаза, глаза своей смерти — вот она, протяни руку и коснешься её (это был очень тесный круг) — но почему-то не испытывал не то что страха, а даже беспокойства. Он прислушался к себе. К тому, что было внутри него, что должно было быть в человеке в его последние минуты. И с удивлением понял, что ему интересно. Просто интересно.
«Да, наверное, всё-таки прав был Ицхак, когда говорил, что у меня с головой что-то не так».
***
Савва присел за ближайший ко входу, стоящий в самом углу стол. Не из робости или неуверенности — этих чувств Савва, сколько себя помнил, вообще никогда не испытывал. Он автоматически, не задумываясь, выбрал самое выгодное и максимально безопасное место: весь зал заведения перед ним, за спиной стенка и выход рядом. Опять же полумрак, не то что в центре или перед стойкой. Савва заходил сюда полдничать — хотя над входом красовалась вывеска «Чайная», здесь подавали хорошую лапшу с курицей или уткой, а так же блины и вареники. Сразу по приезде в Весёлую Савва купил маленькую слесарню с прилегающим к ней домом на три комнаты, очень чистым и ухоженным — продавал немец, которых в окрестностях Весёлой было великое множество. Слесарня располагалась на одной улице с чайной, и Савва заходил туда почти каждый день, перекусить и отдохнуть. Единственное, что Савве не нравилось, так это хозяин заведения, толстый, одышливый Фроим Кисельник. Не нравилась его манера громко говорить, грубо и как-то снисходительно вести себя с посетителями, не говоря уже о половых. То ли добрая половина завсегдатаев чайной ходили у него в должниках, то ли просто побаивались этого хама — громадного роста, с необъятным брюхом и похожими на брёвна волосатыми ручищами. Сегодня Фроим был явно не в настроении: Савва, подходя к чайной, видел, как тот вытолкал взашей какого-то мужичонку, а теперь, перегнувшись из-за стойки, и нависнув своей потеющей тушей над девчонкой-подавальщицей, грозил посадить её в долговую яму, а еще лучше, прямо в дом терпимости — пускай там долг отрабатывает. Девчушка была юная, очень хорошенькая, с огромными карими глазищами, из которых в три ручья катились слезы.
— Пошла вымыла рожу, и чтоб сей секунд в зале была! — Девчонка выбежала прочь, тут же вернулась, и, схватив висящее на стене полотенчико, метнулась назад.— Марамойка, погоди, тварюга…
Фроим вытер ладонью сальную морду и плюнул на пол. Савва почувствовал, как затылок, шея и кисти рук начали наливаться теплом. «Тебя это не касается, не твоё это дело», — уговаривал себя Савва, но чувствовал, что выполнять совет мудрого Бен Товия не высовываться ему будет трудно.
— Вот скотина! — один из троих сидевших за соседним столом молодых людей отвернулся от стойки. — Ведь он все это придумал: и что деньги у того проезжего пропали, и что он видел, как она их брала, и что ему, как хозяину, пришлось деньги проезжему отдать, чтобы тот не заявлял. И выходит, он, Кисельник, Рехию от позора спас, благодетель. А теперь, свинья, хочет заставить ее жить с ним плотски, а девчонка одна, заступиться некому, был отец старый, помер прошлый год…
— А сколько он с неё требует? — спросил второй.
— Ицхак, веришь, «катеньку»! Специально, чтоб не могла расплатиться.
— Ну да, ему ж от неё не деньги нужны…Было бы у меня столько, в рожу бы ему кинул, при людях, чтоб отстал от девчонки…
Вдруг тот, которого собеседник назвал Ицхаком, крепко стукнул ладонью по столешнице:
— Как Бог свят, убью я его, не моя, а всё равно убью, или я не мужчина, что ли!
Савва покачивался на стуле. Он думал… Кисельник выпил стопку и раскатисто рыгнул. В зал тихо вошла Рехия и стала вытирать столы. Глаза Фроима подернулись поволокой. Савва перестал раскачиваться на стуле и сел ровно. Он принял решение.
Савва двумя пальцами нащупал в потайном кармашке сложенные ассигнации, которые всегда имел при себе на всякий случай, и вытащил две бумажки. Одну он сунул в карман штанов, на всякий случай, а вторую, нагнувшись за оброненными спичками, положил на пол, тут же наступив на неё ногой.
— Эй, любезный, подойди сюда, — Савва небрежно поманил рукой. Кисельник посмотрел налево, направо, и вновь уставился на Савву. — Да, да, ты. К тебе обращаюсь.
Фроим хмыкнул, вылез из-за стойки и, сопя, стал перед Саввой.
0
0