Киборг Bond X4-17
Дата: 16-17 апреля 2191 года
На благотворительный прием Ларс собирался предельно тщательно, чтобы максимально соответствовать образу Харальда. Бизнесмен, кстати, тоже подошел к делу со всей ответственностью: проследил за подготовкой Bond’а и настоял на приобретении двух DEX’ов со специализацией «телохранитель». Ларс его поддержал: тактико-технические возможности киборгов в разы превосходят человеческие и было бы логично, если бы человек, опасающийся за свою жизнь, приобрел бы пару боевых машин, а не нанял людей, какими бы крутыми бойцами те ни были. Так что инспектору Рэнтону пришлось смириться и засесть в номере Харальда вместе с Мэшем и Дживсом, которым приказали не отсвечивать. Операция в любом случае была под контролем — растворившиеся в толпе DEХ‘ы не выпускали Ларса из поля зрения и напрямую транслировали на субноут Ларту ее ход.
Явившись на террасу ресторана за пять минут до начала приема, Ларс успел перекинуться парой фраз с бизнесменами — знакомыми Харальда, — и отследить появление объекта — Лоры Свон. Девица была одета дорого и сексуально, что вызывало завистливые взгляды присутствующих дам, впрочем, не только их. А впечатляющее декольте приковывало внимание мужской половины гостей. Во время официальной части она откровенно скучала, старательно делая заинтересованный вид.
На долгий пристальный взгляд Ларса она отреагировала довольно быстро, визуальный контакт был установлен. Bond отнюдь не пялился на нее, как большинство мужчин — мысленно уже раздевая и укладывая в койку. Просто интерес и немного загадочная усмешка… Сработало, как надо.
По ходу приема Ларс неоднократно встречал взгляд Лоры, фиксируя у нее все более нарастающее влечение. Наконец, определив, что объект «дозрел», киборг пошел на сближение. Есть контакт. Разговор о пустяках, несколько мимолетных прикосновений, даже не всегда замеченных девушкой — и он уже все знает о ее потаенных мыслях и секретных волшебных местечках. И о том, что ее сводит с ума его запах — Харальд не мелочился, парфюм у него был одной из самых дорогих марок, а в сочетании с усиленной выработкой феромонов действовал просто убойно. Пожалуй, с феромонами перебор. Что-то слишком уж плотоядным стало выражение лиц у некоторых дамочек. Пока еще удается ускользать от них, выгуливая Лору по террасе, но ведь такими темпами они ее толпой снесут.
После танца девушка вообще поплыла и готова была на все прямо не сходя с места, поэтому подняться в номер она согласилась сразу же. В лифте она едва ли не висла у него на руке, прижимаясь всем телом.
По пути Bond передал сообщение Рэнтону и парням, что он ведет объект в номер и они поспешно закрылись в кабинете, из которого следили за ходом операции.
Киборгов-телохранителей оставили в коридоре — Ларс объяснил это тем, что терпеть не может, когда ему мешают эти куклы. Девица согласилась — она не раз уже бывала в этом отеле и в этом конкретном сьюте и всегда киборг оставался за дверью, так что требование было для нее не новым. На самом деле Bond знал, что апартаменты Харальда защищены от сканирования и DEX Лоры не сможет ни узнать, чем именно занимались они в номере, ни того, что в нем был кто-то кроме решившей уединиться парочки. Ну а Сизому и тех сведений, которые передаст жучок в ностриле хватит.
Что именно представляет из себя украшение Лоры, киборг разобрался еще во время приема. Устройство, вмонтированное под бриллиантом, оказалось самым обыкновенным маячком, передающим сигнал о месте нахождения девушки. Ни аудио, ни видеозаписи оно не осуществляло — нечем было. Так что Bond без труда аккуратно подсоединился к нему по беспроводной связи, взломал его еще во время танца и настроил так, чтобы сигнал его могла улавливать и аппаратура полиции.
Казалось бы, миссия выполнена, но Ларс просканировал клатч Лоры и обнаружил там новенький видеофон с довольно приличной защитой. А вот это уже интересно. По нему она вполне может созваниваться с Сизым, а это значит, что нам тоже не помешает взять этот девайс под контроль.
Дверь номера скользнула на место, отсекая Лору и Ларса от ненужных свидетелей. Мужчина повернулся к девушке, пристально глядя ей в глаза. Он поднял руку и осторожно провел кончиками пальцев по ее щеке, коснулся аккуратного ушка, скользнул вдоль шеи к затылку. Она судорожно вздохнула, качнулась вперед, прижимаясь грудью и обвивая руками шею, впилась в губы мужчины жадным поцелуем. А дальше словно сработал спусковой механизм до предела сжатой пружины. Безумный вихрь страсти захватил обоих. Ларс просто вжал девушку в стену, покрывая поцелуями ее шею и плечи, а она то зарывалась пальцами в его густые волосы, то цеплялась руками за его плечи. Bond Провел ладонью по бедру девушки, подхватил ее ногу под колено и приподнял до уровня своего пояса, Лора понятливо закинула ногу вокруг его талии. Он скользнул рукой вдоль бедра, огладил, стиснул упругую ягодицу, прижался к ней внушительной выпуклостью, обозначившейся под брюками. Девушка протяжно застонала и потянулась к застежке его ремня.
— Нет, не здесь, — неразборчиво пробормотал Ларс, подхватил ее на руки и понес в спальню.
Только поэтому распаленная горячими поцелуями и решительностью мужчины девушка не услышала звонкого подзатыльника, донесшегося из кабинета — это Рэнтон отвесил оплеуху любопытному Дживсу, решившему подсмотреть за «работой» Bond’а в щелку.
А в спальне страсти разгорелись с новой силой. В перерывах между жаркими поцелуями, Ларс сбросил куда-то на пол пиджак, Лора принялась лихорадочно сдирать с него рубашку, пока он возился с узлом галстука.
Защита видеофона довольно сложная, но ничего невозможного.
Щелкнула застежка ремня и через несколько секунд брюки Ларса последовали за пиджаком вместе с боксерами, а платье Лоры было поспешно стянуто через голову.
Первый уровень защиты пройден.
От открывшейся картины, мужчина глухо замычал — шикарный бюст девушки не нуждался в искусственной поддержке, поэтому и возиться со всеми хитроумными петельками-крючочками не грозило. Лора наклонилась, чтобы расстегнуть и снять босоножки, но Ларс снова подхватил на руки и бережно уложил на постель. Обнаженная спина девушки коснулась прохладного шелка покрывала, а Bond принялся покрывать поцелуями ее плечи, спускаясь по ложбинке между грудей к животу. Затем он скользнул ладонями по ее талии, по бедрам, коленям, добрался до изящных щиколоток и, одну за другой снял с ее ножек босоножки. После чего одним движением избавил ее от трусиков.
Второй уровень защиты пройден. Дальше придется повозиться.
Водоворот совершенно безумных ласк закружил Лору, заставив позабыть обо всем на свете. Обычно ей приходилось прилагать все усилия и умения, чтобы удовлетворить разборчивого клиента. Сейчас же этот потрясающий мужчина вытворял совершенно невероятные вещи, заставляя ее выгибаться, стонать и плавиться от удовольствия.
Хорошо, что можно распределить задачи. Часть ресурсов процессора задействована для выполнения сценария соблазнения и непосредственно полового акта. Остальные мощности брошены на взлом видеофона объекта.
У Лоры промелькнула мысль, что она достигнет пика прежде, чем он овладеет ею. Поэтому, когда Ларс, наконец, вошел в нее, думать о чем-либо она уже была не в состоянии. Обвив талию мужчины ногами и цепляясь за его плечи, как за спасательный круг, она громко стонала и всхлипывала в такт его напористым движениям.
— Да, детка! Да! Да! — хрипло выкрикнул мужчина, когда девушка под ним начала содрогаться в сладких судорогах оргазма.
Еще несколько толчков и он догнал ее.
Сложно сказать, от чего испытал больший кайф — от того, что только что кончил, или от того, что взломал ее видеофон.
Размякшие и расслабленные, они лежали рядом, медленно приходя в себя. Ларс заботливо укрыл Лору краем покрывала, девушка благодарно мурлыкнула и потерлась щекой о его плечо, к которому прижималась.
— Ну что, вернемся на прием? — с лукавой усмешкой спросил мужчина, наматывая на палец ее локон.
— А что ты предлагаешь? — улыбнулась в ответ девушка и провела кончиками пальцев по его груди.
— Послать всех к фриссам — и прием, и гостей, а самим передохнуть и заняться более увлекательным делом.
— Это каким же? — она похлопала ресницами.
Bond встал, сдернул с кровати покрывало, заставив девушку перекатиться с боку на бок, затем откинул одеяло, плюхнулся на постель и похлопал рядом с собой:
— Иди сюда.
Лора с готовностью скользнула к нему, прижалась всем телом, позволяя обнять себя.
— Я тебе потом расскажу… — невнятно пробормотал Ларс, зарываясь лицом в ее волосы, — и покажу…
Кажется, он самым банальным образом намеревался заснуть. Девушка и сама уже готова была задремать — так ее разморило, казалось, каждая косточка стала мягкой, как воск. Расслабившись, она прислушивалась к дыханию мужчины, которое становилось все более размеренным и глубоким и сама подавила зевок. И правда, к фриссам этот прием — в объятиях этого парня слишком хорошо, чтобы променять их на скучное мероприятие и не самых приятных гостей. Она закрыла глаза, позволяя сну окутать ее мягкими волнами.
Но тут заиграла мелодия рингтона в гостиной. Лора мгновенно проснулась и поспешно стала выпутываться из рук Ларса и из одеяла.
— Ты куда? — совершенно сонным голосом спросил он, чуть приподнявшись.
— Мне звонят. Я пойду, отвечу?
— Иди. И возвращайся, — он уронил голову на подушку.
Лора подхватила с пола рубашку Ларса и, надевая ее на ходу, бросилась в гостиную. Там она отыскала свой клатч, который так и валялся на полу там, где она его уронила — у входной двери. Поспешно достав видеофон, приняла вызов — она прекрасно знала, кто ей звонит.
4. Стая
Арестовали еврея, ведут в участок.
Навстречу ещё один еврей:
— Абрам, ты куда идёшь?
— На охоту.
— А ружьё где?
— Да вон, сзади несут!
Воронежская губерния, 1900
Снег был глубокий, выше колен, рыхлый, сырой. По тому, с каким трудом давался каждый шаг, было понятно, что земля под снегом была уже напитана водой, стекавшей с наста, всё быстрее и обильнее таявшего под набиравшим силу апрельским солнцем. Савва, уже пробежавший километра полтора, чувствовал: ещё немного, и силы иссякнут, и он уже не сможет выдергивать из жидкой и тяжёлой каши ставшие пудовыми, наполненные ледяной водой сапоги. Добротные юфтевые сапоги, ладно сидевшие на ноге, он при выходе, не поскупившись, обильно смазал сапожным дёгтем, но одно дело идти на широких, в полторы ладони, коротких охотничьих лыжах, скользя вперёд по уже начинающему затвердевать снегу, и совсем другое… Лыжи сломались, когда он, разогнавшись под горку, обеими ногами разом влетел в проснувшийся ручей. Вернее — в то русло, обрамлённое жёсткими обледеневшими бережками, которое сбегавшая под уклон вода проделала себе под метровым слоем талого слежавшегося снега. Савва, почувствовав, что аж до паха погрузился в воду, постарался как можно быстрее выбраться из неожиданной ледяной ванны, быстро отвязал от сапог сломанные лыжи и, отойдя от ручья подальше, первым делом вылил из сапог воду и выжал портянки. Это необходимо было сделать сразу, иначе можно было просто лишиться пальцев ног, а если замешкаться, то и ступней. До хутора оставалось ещё версты три, а дойти туда без лыж было непросто. Савва знал, что он сможет вовремя добраться до людей и тепла, сил у него хватит, но следовало очень и очень поспешить. Савва посмотрел на небо — солнце ещё не миновало зенит, и время у него было. Савва прошёл по целине саженей сто, при каждом шаге нога уходила в снег чуть выше колена. Да, идти будет трудно. И придется делать остановки, стаскивать сапоги и растирать ноги. Талая вода насквозь промочила сапоги и набралась вовнутрь. С каждой минутой ноги стыли всё сильнее. Савва на ходу пытался шевелить пальцами ног. Это пока удавалось, но мало что давало.
«Эх, чекушку не взял, так бы водкой растер…»
По счастью, рубаху сегодня он надел ветхую, так что без особого труда извел её на сухие портянки. Стало чуть теплее…
Савва, высоко задирая ноги, шагал по снегу…
***
Приехав из Варшавы в Киев, Иегуда нашел антикварную лавку Бен Товия, который был другом отца Иегуды в их молодые годы. Бен Товий, выслушав скупой рассказ гостя, недолго подумал, и, сделав знак следовать за ним, повел Иегуду вовнутрь, оставив за прилавком мальчишку. В задних комнатах Бен Товий вынул из комода чистый бланк паспорта. Он обмакнул перо в чернильницу и посмотрел на Иегуду.
— Таки что я должен писать? Есть ли у вас об этом какие мысли? Если да, то скажите сейчас.
Иегуда пожал плечами. Бен Товий вздел очки и задумался. На кончике носа у него наросла и повисла капля. Рядом с чернильницей на конторке лежало письмо, заканчивающееся словами: «с уважением к Вам, Семуэль Магазинер». Иегуда, склонив голову набок, пытался разобрать строки.
— О, таки Магазинер очень уважаемый человек в Гродно, они есть адвокат. Его сын Савелий учится здесь в Киеве… Савелий, Савелий…
Бен Товий, не договорив, поправил очки, смахнул каплю с кончика носа и стал старательно писать что-то в бланке паспорта.
Закончив, достал пресс-папье и быстро промокнул написанное.
— Ну таки вот, прошу любить и жаловать! — явно довольный своей работой Бен Товий вручил Иегуде паспорт.
Иегуда осторожно взял бумагу. В разлинованных графах каллиграфическим подчерком было написано: «Гродненский Савва Саввич, мещанин…». Бен Товий, опять сдвинув очки, смотрел на Иегуду поверх их.
— Таки если теперь и кто-нибудь скажет мене, или вам, или кому-нибудь ещё, что вы ни есть русский, то пусть тогда у моей Софы не будет такой тохес, как он есть сейчас!
И хоть в графе «вероисповедание» стояло «иудей», спорить Иегуда не стал, поберег Софин тохес.
***
«Но вот теперь уже точно все. От них мне не уйти…»
Ноги Савву не держали, колени не сгибались и тряслись. Совсем не от того, что перед ним была смерть, его смерть, вдруг, совершенно неожиданно и нежданно явившая себя во плоти и крови, зримая и осязаемая, а потому что просто закончились силы. Савва сел в снег: «Чего они ждут? Просто смотрят и ждут…»
Сердце, которое в конце этой бешенной нечеловеческой погони рывками бухало где-то в горле, постепенно снижало темп. Савва перестал хватать воздух широко открытым ртом. Эти, загнав Савву, расположились саженях в пяти, образовав вокруг него почти правильный круг: «Их не менее двух десятков, вдвое против обычного. Я ничего не смогу с ними сделать. Даже если бы их было меньше. Даже если бы у меня был нож. Но чего же они ждут?»
Савва глядел в их холодные пристальные глаза, глаза своей смерти — вот она, протяни руку и коснешься её (это был очень тесный круг) — но почему-то не испытывал не то что страха, а даже беспокойства. Он прислушался к себе. К тому, что было внутри него, что должно было быть в человеке в его последние минуты. И с удивлением понял, что ему интересно. Просто интересно.
«Да, наверное, всё-таки прав был Ицхак, когда говорил, что у меня с головой что-то не так».
***
Савва присел за ближайший ко входу, стоящий в самом углу стол. Не из робости или неуверенности — этих чувств Савва, сколько себя помнил, вообще никогда не испытывал. Он автоматически, не задумываясь, выбрал самое выгодное и максимально безопасное место: весь зал заведения перед ним, за спиной стенка и выход рядом. Опять же полумрак, не то что в центре или перед стойкой. Савва заходил сюда полдничать — хотя над входом красовалась вывеска «Чайная», здесь подавали хорошую лапшу с курицей или уткой, а так же блины и вареники. Сразу по приезде в Весёлую Савва купил маленькую слесарню с прилегающим к ней домом на три комнаты, очень чистым и ухоженным — продавал немец, которых в окрестностях Весёлой было великое множество. Слесарня располагалась на одной улице с чайной, и Савва заходил туда почти каждый день, перекусить и отдохнуть. Единственное, что Савве не нравилось, так это хозяин заведения, толстый, одышливый Фроим Кисельник. Не нравилась его манера громко говорить, грубо и как-то снисходительно вести себя с посетителями, не говоря уже о половых. То ли добрая половина завсегдатаев чайной ходили у него в должниках, то ли просто побаивались этого хама — громадного роста, с необъятным брюхом и похожими на брёвна волосатыми ручищами. Сегодня Фроим был явно не в настроении: Савва, подходя к чайной, видел, как тот вытолкал взашей какого-то мужичонку, а теперь, перегнувшись из-за стойки, и нависнув своей потеющей тушей над девчонкой-подавальщицей, грозил посадить её в долговую яму, а еще лучше, прямо в дом терпимости — пускай там долг отрабатывает. Девчушка была юная, очень хорошенькая, с огромными карими глазищами, из которых в три ручья катились слезы.
— Пошла вымыла рожу, и чтоб сей секунд в зале была! — Девчонка выбежала прочь, тут же вернулась, и, схватив висящее на стене полотенчико, метнулась назад.— Марамойка, погоди, тварюга…
Фроим вытер ладонью сальную морду и плюнул на пол. Савва почувствовал, как затылок, шея и кисти рук начали наливаться теплом. «Тебя это не касается, не твоё это дело», — уговаривал себя Савва, но чувствовал, что выполнять совет мудрого Бен Товия не высовываться ему будет трудно.
— Вот скотина! — один из троих сидевших за соседним столом молодых людей отвернулся от стойки. — Ведь он все это придумал: и что деньги у того проезжего пропали, и что он видел, как она их брала, и что ему, как хозяину, пришлось деньги проезжему отдать, чтобы тот не заявлял. И выходит, он, Кисельник, Рехию от позора спас, благодетель. А теперь, свинья, хочет заставить ее жить с ним плотски, а девчонка одна, заступиться некому, был отец старый, помер прошлый год…
— А сколько он с неё требует? — спросил второй.
— Ицхак, веришь, «катеньку»! Специально, чтоб не могла расплатиться.
— Ну да, ему ж от неё не деньги нужны…Было бы у меня столько, в рожу бы ему кинул, при людях, чтоб отстал от девчонки…
Вдруг тот, которого собеседник назвал Ицхаком, крепко стукнул ладонью по столешнице:
— Как Бог свят, убью я его, не моя, а всё равно убью, или я не мужчина, что ли!
Савва покачивался на стуле. Он думал… Кисельник выпил стопку и раскатисто рыгнул. В зал тихо вошла Рехия и стала вытирать столы. Глаза Фроима подернулись поволокой. Савва перестал раскачиваться на стуле и сел ровно. Он принял решение.
Савва двумя пальцами нащупал в потайном кармашке сложенные ассигнации, которые всегда имел при себе на всякий случай, и вытащил две бумажки. Одну он сунул в карман штанов, на всякий случай, а вторую, нагнувшись за оброненными спичками, положил на пол, тут же наступив на неё ногой.
— Эй, любезный, подойди сюда, — Савва небрежно поманил рукой. Кисельник посмотрел налево, направо, и вновь уставился на Савву. — Да, да, ты. К тебе обращаюсь.
Фроим хмыкнул, вылез из-за стойки и, сопя, стал перед Саввой.
Темершана выпрямила спину, насколько могла, и сама протянула ему руку. Сейчас ничего не имело значения, даже гордость. Сейчас главным было – продолжать идти. Хотя, впрочем, нет – наверное, именно гордость и оставалась той единственной силой, которая заставляла ещё тащиться вперед…
Ифленец без всяких церемоний подхватил её под локоть.
А ещё через некоторое время они вышли на небольшую, скрытую от ветра стеной молодых елей поляну. Ровный снег укрыл все следы. Стояла абсолютная, мраморная, глубокая тишина. Ифленец всё так же поддерживал её под руку, но колени жутко тряслись, и почему-то очень хотелось, чтобы он этого не заметил.
Темери едва могла шевелиться – а ведь когда-то считала себя опытной путешественницей! Она прошла с монахинями целиком всю Дорогу Долга. С ними же много и часто ходила пешком – то по грибы, то по ягоды, то на ярмарки. Правда, чаще по благим, принадлежащим монастырю землям, но ведь дороги там ничуть не отличаются от всех остальных, и в лесах растут те же ёлки и осины, и комары кусают ничуть не меньше.
Никогда прежде она не думала, что усталость может быть такой, что каждое движение – как будто ты в кандалах или старинных тяжёлых латах…
Тем временем чеор та Хенвил стряхнул снег с одной из валежин у края поляны, постелил на неё свой многострадальный плащ. Взял Темери за плечи, усадил.
Она могла только смотреть, как он обустраивает маленький лагерь. Ногой расчищает от снега пятачок земли, складывает костёр из сухих веток, долго возится с запалом, пока, наконец, над деревянным шалашиком не начинает подниматься тоненький дым.
Тепла не чувствуется. То ли его слишком мало, то ли она слишком далеко сидит. А может, просто разучилась чувствовать тепло.
Ледяными пальцами размотала узелок с остатками ягод. Кружевная ткань промёрзла, во многих местах порвалась, но ягоды там ещё были – крупные, красные. Замёрзшие капли крови.
Они не выглядели съедобными. Да и вовсе есть не хотелось.
Огонь немного разгорелся, Темери заметила, как от её одежды, от юбки, начал подниматься пар. Она переложила ягоды на снег, а сама придвинулась к огню, наклонилась к нему, протянула озябшие пальцы.
– Нам нужно какое-нибудь жильё. Вы знаете?..
Темери покачала головой:
– Мы уже далеко от монастыря. Я не знаю, где мы.
– Выберемся. Я вам обещаю, что выберемся…
Темери зажмурилась и отвернулась. Надо ему было именно сейчас напомнить о том, куда они идут?
Именно в этот момент, впервые за два безумных дня, Темери почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Всё накрыло одновременно – боль, усталость, одиночество, холод. И страх-страх-страх перед неприглядным, но неизбежным будущим. И собственное бессилие что-либо изменить.
– Послушайте… я не пытаюсь вас задеть. – Чеор та Хенвил в тот момент стоял на коленях возле костра, пытаясь его немного раздуть. – Я вовсе не желаю вам зла, или что вы там себе придумали. Так какого же жуфа морского…
Темери ладонями вытерла сухие глаза. Сказала быстро:
– Это просто дым.
– Скажите хотя бы раз правду. А? Просто скажите, что думаете. В чём я провинился, кроме того, что забрал вас из этой богадельни, где вы заживо себя хоронили, притом, довольно успешно?
Честно. Сказать.
Даже усталость слегка отступила, когда Темери поняла, что ей есть что сказать.
– Вы – убийца. – Выдохнула она. – Ифленский выродок без сердца и Покровителей… Вы хотите знать, что я думаю? Я думаю, что, если бы не ваше поганое племя, сколько хороших людей было бы живо… я смотрю на вас, а вижу тех, других. Ваших соплеменников, друзей, родственников… Когда один из них убивал моего брата, он смеялся. Им было весело убивать. А мой брат всего лишь пытался защитить маму… ему было десять лет, и он не мог ничего сделать вашим офицерам, но им понравилось смотреть, как он умирает…
– Кажется, я уже доказал, что не собираюсь вас убивать. Или вы думаете, я везу вас в Тоненг для публичной расправы?
– Вам ведь неважно, что я думаю? – Темери из последних сил заставляла себя сдерживаться. Она опять не понимала, где находится, что вокруг происходит, и зачем её снова и снова заставляют вспоминать то, что она вспоминать не хочет. – Я не хочу об этом. Я не хочу снова туда… простите. Не собиралась вам всё это… вы, наверное, помните тот год по-другому.
– Да. Что же, я кажется, понял. Для вас все ифленцы на одно лицо, так?
– А разве нет? Вы все думаете лишь о своей выгоде, вы готовы ради неё жертвовать чем угодно. И уж разменивать жизни других людей вам не привыкать. Мы ведь для вас – никто, помеха…
– Да, кажется, я не с того начал разговор. Темершана та Сиверс. Что мне сделать, чтобы вы мне поверили?
Темери прислушалась к себе. Поверить? Смешно. Чему верить? Словам? Делам?
О, особенно делам. Ифленец сразу, и довольно чётко дал понять, что ему от неё надо. И сомневаться в этих словах-делах-чём там ещё – она даже не думала.
Но мысли в голове путались, правильных мыслей не было вовсе, и она снова замотала головой:
– Не знаю…
– Отдыхайте, – буркнул ифленец, и куда-то ушёл. Вероятно, за дровами. Или ещё за чем-то нужным и важным.
Темери очнулась оттого, что он тряс её за плечо:
– Чеора та Сиверс! Проснитесь! Хорошие новости.
Она разлепила глаза. Ифленец стоял напротив неё, широко расставив ноги в снегу и уперев ладони в колени.
– Что?
– Тут недалеко охотничья хижина. Старая, но… там есть печка и лежанка. Сможете нормально отдохнуть. Можете встать?
– Да, да. Сейчас.
Темери была благодарна благородному чеору, что он не стал ей помогать подняться. Была уверена, что в этом случае они упали бы в сугроб оба.
А хижина и вправду оказалась недалеко. Всего-то пришлось обогнуть заросли малины и спуститься к узкому ручью, который каким-то чудом ещё не замёрз.
Это был замшелый, покосившийся бревенчатый домик с одним-единственным крохотным оконцем, прикрытым железной ставней-заслонкой. Ифленец открыл дверь, свезя в сторону горку снега. Изнутри пахнуло старыми вещами и сыростью.
– Там есть дрова, – преувеличенно бодро сказал он. – Входите! Вот увидите, скоро здесь будет тепло и уютно.
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
Развалюха не внушала доверия, но это была всё-таки крыша. Рэта уже почти не могла идти, да и сам Шеддерик едва переставлял ноги. Ну ладно, может быть, это и преувеличение – выносливости ему на некоторое время хватит. И всё же – этого времени совершенно точно будет недостаточно, чтобы пешком добраться до ближайшего города. Тем паче, что сейчас он мог определить лишь общее направление.
Вообще, чем дальше, тем меньше ему казалась удачной идея привезти мальканку в Тоненг. Потому что, кажется, проблем это сулило едва ли не больше, чем выгоды от её возвращения. Её скрытность и непредсказуемость, оказывается, таили под собой ненависть. Да, вполне объяснимую, может даже, достойную сочувствия, однако слишком слепую, слишком непримиримую. С ней будет трудно. Справится ли Кинрик?
Может быть, не сразу.
Вот только, если их путешествие по лесам затянется, возможно, что спасать ситуацию «мирными методами» будет поздно.
А если они и вовсе не вернутся, то вся тяжесть ответственности за жизнь наместника ляжет на Гун-хе. А у Гун-хе не армия. Да и сам южанин – скорее тактик, чем стратег…
Пустые это были мысли, так что Шеддерик заставил себя вернуться к решению насущных проблем. В комнате темно? Значит, нужен огонь…
Глаза потихоньку привыкли к полутьме: дверь он оставил открытой ради сумеречного дневного света. Быстро увидел связку дров у самого входа и несколько не расколотых брёвнышек чуть дальше в тени. На узком подоконнике пылилась железная кружка.
Низкий потолок мешал ему разогнуться, как будто дом этот когда-то построили не местные охотники, а морские жуфы из бабушкиных сказок.
Чеора та Сиверс первые мгновения тоже стояла, низко опустив голову, но потом всё-таки выпрямилась: ей едва хватило высоты потолка.
Маленькое, тесное помещение вмещало печку, длинную лавку у стены справа от входа и запас дров. Над печкой, занимая половину комнаты, был устроен деревянный настил, использовавшийся как лежанка. Сверху она была завалена старыми влажными одеялами и мешками с сеном
Рэта сразу увидела что-то за печкой и шагнула туда, дав, наконец, Шедде возможность увидеть их убежище в деталях.
Печь выглядела безнадёжной – мазаная серой глиной, она была закопчена и покрыта крупными трещинами. Шеддерик даже попробовал в одну из них просунуть ладонь – и у него почти получилось. Внутри нашёлся пробитый в верхней части котёл и средство вынимать его из печи – что-то среднее между багром и ухватом. Острый обломанный конец этого приспособления был словно изготовлен для того, чтобы цеплять конкретно этот котелок за конкретно эту пробоину.
Под потолком в одном из углов висели связки сухих трав: не то приправы, не то – оберег Повелителей Бурь, не то дань здешней мелкой нечисти.
Как Шедде и предполагал, печь сразу же задымила, да так, что хоть вон беги. Но дым через некоторое время развеялся, а весёлое пламя чуть приподняло настроение – хотя до того момента, когда оно начнёт греть помещение, было ещё долго.
Чеор та Хенвил первым делом перевернул и устроил напротив огня пару чурбачков – себе и Темершане, если вдруг она решит присесть.
Пока разгоралось пламя, Шеддерик незаметно наблюдал за ней.
Вот она открыла какую-то коробочку, сунула туда нос – и вдруг громко чихнула, подняв из этой самой коробочки целое облако лёгкой пыли. Вот, отступив немного, вытащила из-за печки мешок грубой ткани. Что она надеялась там найти?
Развязала, не оборачиваясь, словно Шеддерика рядом и вовсе не было. В тот момент она напомнила ему любопытного котёнка, забравшегося туда, куда нельзя, и стремящегося побыстрей всё рассмотреть и потрогать – пока не пришли хозяева и не отняли игрушки.
– Садитесь к огню, – подождав ещё немного, предложил он.
– Здесь какая-то крупа. Мешок только снизу намок, так что можно будет сварить кашу.
– Конечно. Отдохните, чеора та Сиверс. Я принесу воды.
Она кивнула, но вместо этого с победным пыхтением вытащила из-за мешочка с крупой промасленный свёрток.
– Свечки! Целых три…
В клинику Элли прошла, показав полицейский жетон Харди, благо, никто не стал в него вглядываться, но в кардиологическом отделении немного сменила тактику.
— Здравствуйте, я с вами разговаривала около часа назад. По поводу Харди.
— О! — дежурная сестра участливо закивала.
— Что с ним?
— Вы только не волнуйтесь…
— Что с ним?! — Элли повысила голос.
— Всё хорошо. Через десять минут переведут в палату. Вы можете его там подождать.
— Я так и сделаю.
В палате Элли уселась на стул, приготовившись ждать, и очень удивилась, когда через пару минут распахнулась дверь, и санитар вкатил узкую кровать с мертвенно-бледным Харди.
— Как всё прошло?
— Нормально.
Ну, конечно же! Таким больничным чурбанам всё нормально. А для чего тогда эти трубочки? И подключичный катетер, и…
— Что с ним?
— Скоро проснётся, мэм. Вот увидите.
— Отлично.
Элли подвинула стул поближе к кровати Харди, собираясь высказать ему всё, как только он придёт в чувство. Разумеется, она была рада, что всё обошлось, а если бы нет? Это ж надо было додуматься написать дурацкое письмо, вместо того чтобы честно обо всём сказать. И этот человек ещё будет говорить Элли, что она неправильно общается! Не совсем так, конечно, но когда он сообщал ей, что она слишком общительная, он точно имел в виду что-то такое…
Тем временем ресницы Харди чуть дрогнули, а на губах появилось подобие самой настоящей улыбки.
— Жив… — прошептал он.
— На вашем месте я бы так не радовалась, — прошипела Элли, заглядывая ему в глаза. — Завещание? Серьёзно?!
— Миллер? Что вы здесь делаете?
— Это я у вас хотела узнать, Харди! Почему вы оставили мне это дурацкое письмо, вместо того чтобы честно сказать…
— А хотите, я вам заплачу, Миллер?
— В смысле? — опешила Элли. — За что?!
— Чтобы вы немного помолчали.
— Ну, знаете ли, сэр!
— Посидите со мной.
— Что?
— Если вам не трудно.
— Я посижу… посижу! — Элли многообещающе поджала губы и оглянулась на дверь, проверяя, заперта ли она. — Мне есть, что вам сказать, сэр.
— И что же?
— Вы идиот, сэр!
— Миллер, будет вам… не начинайте…
— Не дождётесь! Почему вы такой козёл?
— Я выжил, Миллер… выжил.
— Разумеется! Но если ещё раз такое устроите…
Договорить ей помешало появление врача. Он широко улыбнулся и протянул Элли руку:
— Миссис Харди, рад познакомиться.
Боковым зрением Элли заметила заинтересованный взгляд Харди, но не стала придавать ему особого значения, заговорив с врачом:
— Как всё прошло, доктор?
— Превосходно. Он у вас молодец.
— Не представляете какой! А не могли бы вы мне дать рекомендации по его реабилитации?
— Конечно, миссис Харди. Я всё это ещё напишу, но очень хорошо, что вы интересуетесь. Сразу чувствуется особая забота.
— Вы правы, доктор…
— Мастерс. Доктор Мастерс к вашим услугам. Итак, имплантация кардиостимулятора поможет полностью избавиться от приступов брадикардии или, как их ещё называют, «сердечного бреда»…
Элли согласно кивала, слушая о том, что уже через месяц больной сможет вести самую обычную жизнь, а ещё через пару месяцев и вовсе перестать себя ограничивать. Но Элли слишком хорошо знала, как может загнать себя Харди, а потому решила уточнить:
— Доктор Мастерс, а нельзя ли поконкретнее сказать, что именно можно или нельзя в течение этих первых трех месяцев после операции?
— Ну, во-первых, стараться не падать, потому что падения и чрезмерно резкие сотрясения могут нести угрозы дислокации электрода, травмирования области локализации корпуса кардиостимулятора.
— И всё?
— Спать желательно на спине или на левом боку. Это так же предотвратит вероятность дислокации, потому что в положении на левом боку электрод как бы лежит своей массой на сердце и не создает натяжение в области его фиксации к миокарду. Вы, кстати, можете помочь с этим. Проследить.
— Непременно, — Элли дружелюбно улыбнулась. — Что-то ещё?
— Ну и не поднимать руку со стороны имплантации выше уровня подбородка, для того же, чтобы снизить вероятность натяжения и смещения электрода.
— Левую? — уточнила Элли.
— Всё правильно. Вы извините, мне нужно идти. Я вложу в вашу историю болезни памятку, там всё подробно расписано.
— Благодарю вас.
Когда врач ушёл, Элли повернулась к Харди и развела руками:
— Ничего личного, сэр, иначе они отказывались меня пускать.
— Уважительная причина, чтобы немного солгать.
— Не начинайте, Харди, а то…
— А то?
— А то я вас отсюда не заберу!
— Заберёте, — Харди едва слышно фыркнул. — У нас с вами общее дело.
— Вот именно, — оживилась Элли. — Кстати, о деле. Сегодня у Торна что-то произошло. Я видела, как Лизу увозят в полицию, а ещё…
В этот момент в её кармане завибрировал тот самый телефон, который Харди отдал ей как рабочий. Звонил абонент, обозначенный цифрой «4».
— Вам звонят, сэр.
— Кто?
— Четвёртый. Что мне ответить?
— Дайте сюда трубку. Это Торн.
Однако голос в трубке был женским и показался Элли смутно знакомым. От расслабленности Харди не осталось и следа. Он отвечал односложно, а по его вопросам было трудно понять, что именно произошло, поэтому Элли терпеливо дожидалась разъяснений. И дождалась. Договорив, Харди попытался встать, но кто бы ему позволил?
— Уймитесь, сэр! Как ребёнок, честное слово.
— Миллер, мне надо…
— Сначала вам надо прийти в себя после операции, Харди!
— Вы не понимаете. Торн в реанимации, Лизу допрашивали в полиции, но обвинение пока не выдвинули…
— Это была она?
— Да.
— Она под наблюдением?
— Ещё нет.
— Я поговорю с ней. Не забывайте о своих договорённостях.
— Но… вы же знаете, как важен первый допрос? Если Торн — жертва, то Лиза…
— Первый подозреваемый. Я знаю, сэр.
— У вас есть диктофон?
— В телефоне.
— Запишите разговор, — Харди поморщился. — Для меня. Вдруг я замечу что-то ещё?
— Хорошо, — Элли погладила его по руке, успокаивая. — Как вы себя чувствуете?
— Странно… у меня теперь в сердце электроды, а вот здесь… — рука Харди потянулась к груди, но замерла в нескольких сантиметрах над ней, — сюда мне вшили этот чёртов прибор, но я пока его совсем не чувствую.
— Мне кажется, это впереди. Обезболивающие не могут действовать вечно.
— Миллер, я уже говорил вам, что вы очень тактичная?
— Несколько раз. Позвоните Лизе, предупредите, что вместо вас буду я.
— Сделка, — слышит Кларисса хриплый голос у себя за спиной. В горле говорящего клокочет вода болот.
Она медленно разворачивает кресло, оторвавшись от созерцания танца птиц над гребнями волн. Видит его, одышливо опирающегося на парапет. Движения его неумелы и скованны. Он так еще и не привык к своему новому телу. Огромные глаза с россыпью золотых крапин вокруг узких зрачков вращаются независимо друг от друга. Похоже, он и видит-то ее с трудом. Бледный язык явно помимо его воли выстреливает между тонких губ широченного рта, облизывая подсыхающие роговицы глаз.
Тот, кого совсем недавно звали Порс, стоит перед нею в нечеловеческом полуприседе. Вся его скособоченная фигура выражает страдание.
— Доброе утро, смертный, — приветствует его Кларисса. – Вы уже завтракали?
Лишь несколько секунд спустя она узнает в ужасном хрипе, рвущемся из его горла, смех.
— Когда я думаю о еде, то начинаю замечать, как привлекательно выглядят мухи, и сколь аппетитно шевеление червей в выгребной яме. Благодарю, госпожа. Я не голоден.
Он спокоен и отрешен, замечает Кларисса. Отчаяние покинуло его, унеся с собой тоску и страх. Он смирился со своим новым обликом, как смирился со своим положением вечного пленника.
Кларисса чувствует привычное удовлетворение.
Но его следующие слова изумляют ее.
— Я предлагаю вам сделку, моя госпожа.
Она смеется долго и искренне.
— Что может предложить мне смертный? – отсмеявшись, спрашивает она. Люди поистине удивительны и забавны. Ей будет их не хватать, когда эпохи спустя человечество канет наконец в темные воды Леты.
— Крылья, — просто говорит Порс.
Кларисса чувствует, как все ее естество рушится в пропасть, лишенную дна.
Как?! Как смеет он?..
И — как он узнал?!
Он спокойно наблюдает, как на ее лице изумление сменяется негодованием, негодование — гневом, на смену которому приходит наконец…
Надежда.
И он понимает, что победил.
***
Наблюдая сквозь окно за суетой слуг вокруг мастерских, Кларисса ловила себя на мысли, что более всего желала бы, чтобы гордеца, осмелившегося бросить ей вызов и вынудившего пойти у себя на поводу, заключив нелепое в самой своей сути соглашение, постигла неудача. Тогда она смогла бы поквитаться с ним за унижение, которому он неосознанно подверг ее, посулив то единственное, чего она была лишена во всем блеске своего всемогущества.
И в очередной раз она отдала должное удивительной проницательности смертного, сумевшего разгадать ее тайну, безошибочно определив единственное уязвимое место в стене из запретов и нечеловеческой силы воли, которой она оградила себя от боли, охватывающей ее каждый раз, когда она смотрела на парящих в поднебесье птиц.
Тысячи лет смирения и покоя пошли прахом в один день.Она остро чувствовала сейчас, насколько тесен для нее этот жалкий островок, к которому привязали ее судьба, увечье и воля богов.
Слуга замер перед ней в почтительном поклоне. Она подняла на него глаза.
— Смертный говорит, что ему нужно снять с вас мерку, моя госпожа, — в его голосе испуг мешался с негодованием. А ведь ему даже мысль о том, что какой-то смертный будет касаться ее тела, должна казаться кощунственной, подумала она.
— Зови его, — усмехнулась Кларисса.
***
Сжимая в руках мерную ленту, Порс выжидающе смотрел на хозяйку замка. Пальцы его рук жили собственной жизнью, сплетаясь и расплетаясь независимо от его воли. Казавшиеся неуклюжими, при должном навыке владения ими эти гибкие зеленоватые отростки превращались в инструмент куда более совершенный, чем человеческие пальцы.
Развернув кресло так, чтобы Порс видел ее спину, Кларисса сделала неуловимое движение плечами. Одежды белопенным каскадом соскользнули с ее плеч.
Спина Клариссы, некогда стройная и способная свести с ума мужчину совершенством своих линий, теперь была одним сплошным огромным рубцом. Стянутая бледными жгутами шрамов плоть бугрилась уродливыми узлами и наростами под пергаментно-тонкой, до предела натянутой кожей, сквозь которую выпирали острыми гранями неправильно сросшиеся кости. Подобные следы могло оставить лишь пламя ужасающей разрушительной силы, когда-то коснувшееся этого совершенного в прошлом тела, изломав кости его и опалив его плоть.
Пламя Гнева Господня.
Обрубки сгоревших крыльев прорывали израненную плоть на уровне лопаток, словно голые ветви дерева. Среди иссохшего пергамента кожи тут и там желтела кость.
Скользнув взглядом вдоль искривленного позвоночника, Порс вздрогнул и отвел глаза.
Ноги Клариссы…
То, что он считал увечьем, видя всю тщательность усилий, с которыми Кларисса прятала от чужого взгляда свое странное тело, на самом деле было лишь особенностью ее анатомии.
Ангел оказался гарпией.
— Как я вам, смертный? – пряча за насмешливым тоном тайную боль, спросила Кларисса, обернувшись к нему. – Занятная шутка богов, да?
— Вовсе нет, — отозвался он, не в силах оторвать глаз от двух рядов мешками обвисших грудей с тяжелыми темными сосцами по обе стороны от острого, как нос быстроходного парусника, киля грудины. Сейчас, лишенная одежды, Кларисса выглядела не более человеком, чем он сам.
— Зачем вам…это? – Порс указал на кресло. – Небеса лишили вас возможности летать, но не ходить.
— Ходьба всегда причиняла мне боль, смертный. О, с каким наслаждением я лишилась бы ног, а не крыльев! Отняв крылья, боги наказали меня еще и тем, что заставили землю и камни жечь мои ноги при каждом шаге. Я почти сошла с ума от бесконечной боли, когда, наконец, один умелец соорудил это. Он спас мой рассудок…почти целиком.
Ее улыбка выглядела сейчас особенно жалкой.
— У вас прекрасные мастера, моя госпожа, — заметил Порс.
— Но до сей поры среди них не было ни одного, кто знал бы о полете столько, сколько известно вам. А мое колдовство не действует на меня саму. Богам было прекрасно известно, как лучше всего меня наказать.
— За что? – спросил Порс, начиная свои измерения.
— За гордыню, зовущую подниматься все выше, — ответила гарпия.
***
Месяц спустя Порс вновь предстал перед хозяйкой замка.
— Все готово, моя госпожа, — поклонившись, сказал он. – В силе ли наш договор? Я выполнил свою его часть.
— Вы сомневаетесь в моей честности, смертный? — нахмурилась Кларисса, чувствуя, как трепещет в груди сердце.
— Но ведь это честность Морганы, хозяйки Авалона, — обезоруживающе улыбнулся в ответ Порс, растянув свои жабьи губы.
— Верно, — Пальцы Клариссы в замешательстве выбили короткую дробь на ободе колеса. – Вы проницательны, как никто, Порс.
— Что-то не так? – обеспокоился Порс.
— Уточним условия нашей сделки, смертный. Я обязалась вернуть вам ваш изначальный облик и свободу в обмен на то, что вы попытаетесь вернуть мне способность летать.
— Все так, моя госпожа.
— Вы должны понимать, что это было для меня больше игрой, развлечением, нежели действительно договором. Столь немногое на этом острове способно развлечь меня.
— Я и не думал в этом сомневаться, госпожа. Но свою часть соглашения выполнил честно.
Кларисса вспыхнула.
— Мне ничего не стоит завладеть плодом твоих усилий и без того, чтобы исполнять глупые условия, которые мне осмелился выставлять жалкий человечек! — загремел ее голос, и кресло, придвинувшись вплотную, нависло над Порсом, угрожая раздавить его.
Он не шелохнулся.
— Какую именно часть нашего договора вы не в состоянии выполнить, Кларисса? – мягко спросил он.
Она сказала. И объяснила, почему.
Помолчав, он снова поднял на нее глаза.
— Пусть будет так, — и Кларисса с удивлением обнаружила в глубине его лягушачьих глаз совершенно человеческую радость. Уже уходя, он спросил:
— Где и когда бы вы предпочли испытать мое…творение, госпожа?
Чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди, Кларисса сказала ему и это.
Лестница виток за витком поднималась внутри главной башни замка. Сначала Порс еще пытался считать оставшиеся внизу ярусы башни, но скоро уже сбился со счета. Ступени все карабкались вверх, а рядом с ними сложные леса поддерживали спиральный пандус, по которому без видимых усилий, катила вверх Кларисса. Десяток слуг поднимали следом за ними обернутые промасленной тканью части конструкции.
Подъем все не кончался.
— Насколько высока эта башня на самом деле, моя госпожа?
— Когда-то ее именовали Вавилонским столпом, — ответила Кларисса. – Своей вершиной она касалась небес. История ее разрушения известна каждому. Прах ее строителей слагает этот остров. Но она и теперь все еще высока.
Долгое время спустя лестница за очередным поворотом открылась вдруг на кольцевую галерею, огражденную изящными перилами, над которой нависали тяжелые линзы огромного фонаря. Галерея парила среди небесной лазури, словно лишенная опоры. Далеко внизу, полускрытый белоснежным пологом облаков и полотнищами тумана, катил свои воды океан.
Щурясь от солнца, ослепительно-яркого на этой высоте, пытаясь наполнить легкие ледяным разреженным воздухом, Порс озирался по сторонам, чувствуя, как его естество наполняется чистейшим восторгом.
Даже управляя аэро, он не испытывал ничего подобного.
— Почему вы никогда не поднимаетесь сюда, госпожа моя? – спросил он.
— Здесь слишком близко небо, — ответила Кларисса. – И слишком сильна боль.
Замолчав и отвернувшись, она рывком освободилась от одежд, и слуги с необычайной расторопностью принялись закреплять на ее деформированном теле ремни и растяжки.
Медики уже развернули свои палатки, а степняки только к перевалу подходят. Рыська ругается. Говорит, не знала, что такие ленивые бывают. Просит заменить ее. Но Мудр лишь посмеивается: Сама вызвалась, терпи.
Прилетел Медведев. К перевалу слетал, посмотрел, как медики развернулись. В Секунду слетал, на мостовой кран полюбовался. Расспросил техников, что еще нужно, чтоб экскаватор собрать. Похвалил звероловов и остался у нас на ночь.
Вечером у костра сидеть уже холодно, поэтому мы разжигаем камин в хызе. Толик приносит гитару. А как общество замечает свет в окнах хыза, так собираются все. Думали, Ксапа сказки расскажет. Даже степняки-охотники
на костылях прихромали. Наших слов всего три-четыре десятка выучили, но от девок наслушались рассказов, как интересно у нас по вечерам бывает.
Вместо сказок сегодня поем песни. Много песен. И Толик пел, и Света, и Степа Динамит, и Ната. Гитара переходит из рук в руки. Даже Медведев спел пару песен, а Ксапа ему подпевала. Затем Мудреныш принялся рассказывать занятные охотничьи истории. А шабашники заспорили с Медведевым о космосе и пульсарах. Затем — о спутниках, которые нужны,
чтоб следить за этими самыми пульсарами. А со спутников перескочили на ракеты.
— Мих, ты скажи, когда второй пуск будет? — наседает Платон.
— Когда с провалом первого разберемся, — усмехается Михаил.
— С каким провалом? Спутник ведь летает, фотки передает.
Я пододвигаюсь ближе.
— Чудом летает, — ухмыляется Медведев. — Пуск-то прошел аварийно.
Один из четырех ускорителей прогорел, носитель сошел с траектории. Наше счастье, что первый спутник всего на полсотни кило тянет. Весил бы штатные полторы тонны, рухнул бы в Северный Ледовитый. А так — за счет большого резерва грузоподъемности — разгонный блок вытянул.
— Мих, расскажи подробнее, — просит Ксапа.
— Ну раз подробнее, — Михаил садится поудобнее, расправляет плечи.
— Все знают, что наша ракета сделана из «Тополя»? Конверсионный носитель, так сказать. Так вот, «Тополь» уже не первый раз на мирный космос работает. В прошлом веке был такой космодром — Свободный. Ну, так себе — космодром, одно название. Вроде, с него всего пять ракет запустили. На этом история космодрома и закончилась. А ракеты эти назывались «Старт-1». Если внимательно на этот «Старт-1» посмотреть, то увидим «Тополь», дополненный четвертой ступенью. Он выводил спутник в триста пятьдесят кило на орбиту высотой четыреста километров. По идее, наш «Тополь» должен называться «Старт-2».
— Так зачем надо было ракету переделывать?
— Лучшее враг хорошего. Наша мощнее. Может вывести полторы тонны на орбиту в тысячу километров. А главное, у нашей отсек для полезной нагрузки намного больше!
— Можем космонавта запустить, — намекает Вадим. — Помнится, у амеров первый космический корабль как раз полторы тонны весил.
— Меньше. Тысяча триста пятьдесят килограммов. Только о космонавте забудьте. «Тополь» родился военным носителем. Перегрузки при выведении под двадцать «же». На нашем вдвое меньше, но для космонавта всё равно много.
Парни сильно огорчаются, а я, признаюсь, ничего не понимаю. Вернемся в вам, Ксапу расспрошу. Она в разговор не вмешивалась, но слушала очень внимательно.
***
Слетали, и вождям новые земли показали, и шаману. Ксапа с шаманом долго шушукалась. Говорит, религия — зло, но мы ни в коем случае не должны с ним ссориться. У него авторитет и влияние на народные массы. Да и сам мужик, вроде, с головой.
Опасались, что степняки побоятся прививки делать, но наши степнячки таких ужасов про ЭПИДЕМИЮ наплели, что никто от прививок не прятался.
Зато у вождей серьезный разговор состоялся. Не поверили вожди, что мы просто так им земли отдаем, мясом кормим. Но Мудр твердо заявил, следующей осенью со степняками девками меняться будем. А если кто-то из вождей меняться не хочет, может назад идти. Общество только тогда сильное,
когда девок со стороны приводит. Это ГЕНЕТИКА. А еще степняки наши языки должны учить, раз на нашей земле жить будут, такие наши условия. С языками спешки нет, но забывать об этом условии нельзя!
Вожди ушли озадаченные. Вроде бы, ничего запредельного с них не требуем. Но непонятно! Почему умение говорить на чужом языке мы ставим выше охотничьей добычи?
Тем временем звероловы еще двух мишек отловили. Последний из Секунды куда-то ушел. Может, через реку на правый берег переплыл, может, в Терцию спустился. Геологи смеются, избежал неприятностей на свою задницу.
Пришлось звероловам в Терцию за мишкой летать. Договор-то с Медведевым у них на трех мишек.
***
Перевозим степняков в Секунду. Сначала — охотников и сильных молодых женщин, чтоб вамы поставили. Делаем вид, что позволили им самим место выбрать. Сажаем вертолет у реки в трехстах метрах от леса. Охотники вышли из вертолета, туда-сюда прошли по берегу — и попросили поближе к лесу
перелететь. Нам не трудно. В общем, как мы задумали, так и получилось.
Три рейса сделали, двоих охотников назад отвезли. Сказали им, что должны вождям рассказать, сколько вамов поставили, да сколько женщин и детей теперь можно везти. Чтоб вожди сами отбирали, кто в очередной раз полетит.
На самом деле охотников назад отвезли для того, чтоб народ не волновался. И впредь так будем делать.
А еще я увидел мостовой кран, о котором столько разговоров было. Здоровенная штука! Во много раз выше человека.
— А нам без него никак, — говорят мне техники. — У вас что ни
машина, то двадцать — двадцать пять тонн. Вертолет больше четырех в горах не поднимает. И то, если с дозаправкой везти. А без дозаправки — и того меньше. То есть, каждую машину на восемь-десять частей разбираем.
Ну ладно, ломать — не делать. Но потом из этой груды железа машину снова собрать нужно! Вот тут без крана никак!
— Долго вы собирать будете? — спрашиваю не без задней мысли. Очень хочется узнать, когда они нам маленький экскаватор отдадут. Надоело бочки с топливом руками катать.
— Сейчас экскаватор закончим, за автокран возьмемся. А пока автокрана нет, экскаватор будет краном работать. Так что, через неделю выйдем на нормальный режим.
Не могут люди простыми словами объяснить. Что бы Ната ни говорила, а чудики и есть. Вот зачем сегодня утром Пашка принес веник из цветов нашей Фархай? Какой в этом смысл? А зачем Ксапа этот веник в кринку с водой поставила? Говорит, знак внимания. Если парень хочет девушке приятное сделать, так принес бы шкуру оленя… Нет, где он на нашей земле
оленя возьмет? Это БРАКОНЬЕРСТВО будет. Ну, попросился бы с нами на охоту, мы бы уступили ему шкуру. Или — как Толик делал — кабанчика на консервы менял. Все довольны, никто не в обиде. А на что Фархай веник?
— Сам ты веник! Это БУКЕТ! — ругается на меня Ксапа. Не хватало мне еще из-за пашкиного веника с Ксапой ссориться. Хватаю ее и валю на шкуры. Хотел на шкуры, а получилось — на Жамах. В общем, хорошо покувыркались. Две бабы в ваме — это здорово!
Еще хорошо, Ксапа на Пашку больше не рычит. Может, на самом деле, в этом венике шаманская сила присутствует?
***
Пока я занимался перевозкой степняков в Секунду, Ксапа позвала электрика в наш вам. Теперь у нас в ваме электрический свет есть! Почти как в хызе! Два светильника на стенах висят, а у входа на шнурке свисает выключатель. Удобно! Почему-то все думали, что свет можно сделать только
в хызах и армейских палатках. Палатки — они почти как деревянный хыз, только стены и крыша пожиже. Оказывается, вам ничуть не хуже.
Думал, светильники и выключатель — это все. Как в электрическом фонаре. Оказалось, рядом со столом два тяжелых ящика стоят. Называются АККУМУЛЯТОРЫ. Один работает, второй РЕЗЕРВНЫЙ. Их надо по очереди таскать
в хыз и на зарядку ставить. Как мобилки.
Первой на необычный свет в нашем ваме обратила внимание Мечталка. И сразу привела Кочупу. Второй прибежала Евражка. Фыркнула, мол в школе уже давно так. Про школу я знаю. Мы в школу и больницу из генераторной
провода тянули. А у меня в ваме АККУМУЛЯТОРЫ.
До ужина Ксапа только тем и занималась, что разъясняла любопытным, как у нас в ваме свет работает. Затем поручила это дело Фархай. Та уже десять раз объяснения выслушала, все запомнила. Но вечер испорчен. Думаете, приятно сидеть в ваме, где свет то вспыхнет, то погаснет? Каждому гостю нужно показать, как выключатель работает, вот и… Мы с Ксапой взяли
Жамах, Олежку — и ушли в гости к Кочупе. Фархай на нас обиделась.
– Денег нет, дядя Лёша, – быстро сказал Ян.
– Да на что мне, – дядя Лёша переступил порог и маленькими шажками засеменил через прихожую. – Мне бы закуси. Пропадаю. У меня там женщина, – он перешёл на хриплый шёпот. – Без закуси нельзя. Муветон. Не одной же водкой её? Это, знаешь, водки не напасёшься. Будь другом, выручи.
– Килька подойдёт? – заступил дорогу Ян.
– В томате?
– Не знаю. В масле.
– Так чё, хороший продукт. А там кто у тебя? – вытянул шею дядя Лёша.
– Родители, – сказал Ян.
– Так они ж это…
Сосед вытаращился и слегка присел.
– Пришли, – сказал Ян. – Сами. Мёртвые.
– Вот времена! – дядя Лёша хлопнул ладонью по колену. – Светопреставление и конец света, как есть! Мертвецы ходют! Мне, впрочем, это и не удивительно. Человек живёт в маленьком диапазоне, тырк-тырк, тырк-тырк, дом-работа, отпуск-дача, ни хрена не видит, а вокруг рептилоиды, Нибиру и всякие эти… не помню, нунаки, кажется. Но ты их точно не сам это… выкопал?
Сосед потряс пятернёй около головы.
– Идите вы, дядя Лёша! – Ян достал из холодильника банку кильки, вручил её соседу и развернул того лицом к двери. – Вас ждут.
– А и верно!
Дядя Лёша дошагал до коврика в прихожей и как-то неуверенно посмотрел на Яна через плечо.
– Ты их это… поспрашивай, как там. Вдруг ответят? Моя-то тоже, живая, живая, а молчит. Пойми её.
Дверь за ним хлопнула.
– Вот так и живу, – сказал Ян родителям.
Пить чай вместе с ними он не смог, налил им, налил себе и прихватил чашку в комнату, глухо проворачивая внутри себя мысль, не вызвать ли скорую. Или тут, возможно, более уместным было бы ритуальное бюро? Или священник?
Ян сделал глоток, покатал несладкую воду во рту, прислушиваясь к движениям на кухне. Чего сидят? Он снова включил телевизор. Бородатый Густав Сергеевич, высветившись, немедленно и с азартом продолжил:
– С человеком всё то же самое! Несомненно! Я выделяю в нём три фазовых перехода, когда он сам является генератором сверхъестественных состояний. Первое – это пубертатный период, период созревания, время гормонального взрыва. Это самая что ни на есть сумеречная зона сознания. Видения, сомнамбулизм, безотчётное поведение, обострённые, пожалуй, даже оголённые чувства и желания. Второй переход связан, конечно, со смертью.
– Это понятно, – кивнул ведущий.
– Тут о смерти говорят, пап, мам, – сказал Ян. – Или вам всё равно? Ну да, где уж вам интересоваться. Вы, так сказать, изнутри…
Он скривился и нервно двинул ногой.
– Да, – сказал Густав Сергеевич, – предсмертно-посмертная фаза более всего богата на сверхъестественные проявления просто потому, что фаза эта для человека глобальна, как тектонический сдвиг, и обусловлена соприкосновением мира материального и незримого, энергетического, мира живых с миром мёртвых. Отсюда полтергейст, призраки, различные вселения, ощущение присутствия и посещение родственников или близких людей во сне.
– Или вживую, – добавил Ян.
На кухне было тихо.
– А третья фаза – рождение? – высказал догадку ведущий.
Экран на мгновение покрылся рябью. Густав Сергеевич поплыл зигзагом, пропал, но появился вновь.
– Третий переход – это всем известный кризис среднего возраста.
Ян вздрогнул.
– Я убеждён, – Густав Сергеевич посмотрел прямо в камеру, – что именно фаза осознания самого себя в мире, именно этот особый поворот в мировоззрении, который позволяет человеку оценить, насколько велик или ничтожен его вклад в общество, вклад в цивилизацию, вклад в жизнь последующих поколений, именно этот небольшой зазор между осознанием и дальнейшими шагами, смирением или деятельным участием и является третьим переходом. Это достаточно тёмный и мистический переход.
– Ну да, – прошептал Ян.
– Я могу сказать…
Щёлк! Телевизор погас. Густав Сергеевич и его свитер отправились в мировой эфир терзать уши кому-нибудь другому.
Постоять. Собраться.
– Может, вы пойдёте уже? – предложил Ян родителям, заходя на кухню. – Честно, я никогда не был хорошим сыном, и вы это знаете. С тобой, пап, у нас как-то не складывалось, ты учил меня по-дурацки, но всё время оказывался прав. Прав, прав, прав! – всё больше распалялся он. – Знаешь, как это бесило! А выкинутый в окно маг, помнишь? Нет, ты, наверное, забыл, а я помню. И ремень в семнадцать лет. Пап… Пап, ты многое в моей жизни перевернул, как слон в посудной лавке. Не получилось у тебя, как лучше. Видишь, куда я вырулил? Вас встречает кризис среднего возраста, тёмный, мистический пе…
Ян умолк, глядя на сморщенные серые пальцы матери, сомкнувшиеся вокруг чашки.
– Да, погрейся, мама, – сказал он, с трудом контролируя лицо. – Я люблю тебя, хоть ты всегда поддакивала отцу.
За окном опять потемнело. Казалось, потускнела и лампочка, и зыбкий оранжевый свет сжался вокруг стола. В прихожей, в узком перешейке коридора сгустилась тень, в которой напрочь пропали и дверь, и коврик.
Отец вдруг встал. Что-то в нём хрустнуло, вздохнуло, шлепнулась из брючины на пол: то ли земля, то ли плоть. Помедлив, поднялась мать.
– Всё? Уходите? – спросил Ян.
Отец медленно двинул твёрдой, будто деревянной рукой, заставляя подвинуться, и, грузный, сутулый, шагнул в проём. Мать последовала за ним. Сделав два шага, они замерли, пара мертвецов в грязных костюме и платье.
– Так что? – спросил Ян.
Он собрал родительские чашки, чтобы вылить. Вода в них покрылась ледком. Как сказал дядя Лёша, это и не удивительно.
Родители не двигались.
– Пап, – сказал Ян, – я так не вый…
Бум-м!
Пол подбил его в пятки, заставив больно прикусить язык. Чашки вылетели из рук, и отцовская брызнула осколками у батареи, а материна грохнула о тумбу с раковиной. Резвым жеребцом через всю кухню пронесся стул. Сахарница, сверкая, перелетела через голову на реактивной сахарной струе.
Бымц! – о кафельную стену.
Мир завалился налево, мигнул и выпрямился. Ян упал, ударился локтем так, что боль молнией проскочила в плечо и юркнула под череп, и кое-как ногой удержал поехавший на него стол. Ложки и нож посыпались призовыми.
– Что…
Горло перехватило. Над отцом и матерью выгнулась и поползла в кухню тьма. Два тонких отростка нырнули под притолоку, следом просунулась круглая безглазая голова.
Дыхание вырвалось из Яна клубом морозного воздуха. Побеги инея разбежались по полу, зеркало над раковиной расчертил ледяной узор. Свет лампочки усох до свечения нити накаливания, до тлеющей оранжевым полоски, и фигура, пробирающаяся в проём, оплыла, выросла в размерах и неожиданно оказалась от сидящего на полу Яна на расстоянии полуметра. Тумбы тёмных конечностей – тум, тум – опустились слева и справа. Круглая голова треснула по горизонтали зубастой пастью. Ян, закрываясь, поднял руку.
Щёлк! – пасть, не дотянувшись, закрылась впустую.
Промах объяснился просто – родители, поймав и облапив темноту, дёрнули её назад. А потом дёрнули ещё раз. И ещё. В некотором удивлении клацали зубы. Конечности царапали линолеум. Голова подскакивала вверх и билась о потолок, вызывая осыпь побелки. Наконец тёмная фигура полностью исчезла в коридоре, но напоследок, цепляясь, сорвала косяк.
Лампочка, словно собравшись с силами, загорелась ярче. Ян приподнялся. Находясь в странном заторможенном состоянии, когда страх замёрз под сердцем, он смотрел, как тьма бьётся с отцом и матерью, как, пытаясь вырваться, скручивается в кольца и изворачивается в тесном пространстве.
Родители стояли намертво.
Их руки ходили в слитном ритме, с хрустом ломая чёрное змеиное тело, отжимая и отбрасывая его к входной двери. Тьма скрипела и бледнела, наскакивала, рывками стремилась запрыгнуть в кухню, но каждый раз её вышвыривали назад, не давая добраться до цели. Сыпалась земля, отслаивалась мёртвая плоть, летели клочья одежды. Отец потерял руку. Левая нога матери, вывернутая, щупала пол под тупым углом. Но Ян чувствовал, что они полны решимости биться с тварью до самого конца. Мёртвые.
Жуткое существо попыталось в последний раз прорваться к Яну, распухло, разъединило родителей, вдавило их в стены и, будто крем из тюбика, потекло в кухню из коридора. В опрокинутый стол вонзилось острое тёмное лезвие. А дальше мать и отец стали рвать тьму зубами.
От визга Ян сжал голову ладонями, зажмурился и сидел так какое-то время, чувствуя, как вибрируют трубы отопления и вздрагивает под ступнями пол. Глухие неясные звуки прорывались к ушам – чух-чух, пух, тым. Бо-бом. Какие-то вспышки возникали под веками, но были они следствием происходящего в квартире или существовали сами по себе, Ян сказать затруднялся.
Потом стало тихо.
– Па-ап? – протянул Ян и открыл глаза.
Серый свет из окна протекал в пустую прихожую. Скомканный коврик лежал, будто убитый домашний любимец. Стены в нескольких местах потрескались, прорвав обои.
– Мам?
Ян шагнул из кухни. В комнате вдруг включился телевизор и голос непотопляемого Густава Сергеевича забубнил:
– Вообще же, я склонен думать, что всё сверхъестественное зарождается не вне, а внутри человека, возможно, он в эти периоды попадает в резонанс с определенными энергетическими волновыми структурами…
Отец возник рядом и неловко обнял Яна одной рукой. Мать улыбнулась ртом, в котором не хватало половины зубов. Ян вдохнул сладковатый запах разложения.
– Вы это…
Родители повернулись и вышли на лестничную площадку. Развинтился окончательно и упал замок. Губы у Яна задрожали.
– А если я хотел умереть? – закричал он. – Вы никогда ко мне… Я вам кто?
Плечи его затряслись. Он заплакал.
К нам приехал ревизор. Опять. Точнее, если уж смотреть на пол данной особи, то ревизорша. Сверхиня попалась вредная, въедливая и противная, лезущая во все дыры и мешающая нам работать. Она заколебала всех начиная Шеврином и заканчивая Шиэс, которой тоже не улыбалось возиться черте с кем. Потому укрощать строптивую направили меня, мол, две дурные бабы разберутся.
С виду сверхиня ничего эдакого из себя не представляла. Обычная блондинка из неопределенного рода, на сверха жизни не тянет, на какого-либо еще тоже. Что-то среднее между огненными и жизненными? Полукровка? Вполне возможно, учитывая соломенно-желтый блондинистый цвет волос, натянутый под горло строгий костюм (как она у нем еще не сварилась бедняга?) и толстую папку с документацией по нашим мирам. А их у нас много, так что папка порой перевешивала сверхиню и, будь она человеком, то уже наверняка давно рассыпала все документы по залу совещаний.
— Что ж это за беспредел у вас творится? — не успела я переступить порог, как вместо приветствия на меня сагрились. Что ж, придется пытаться решать миром.
— Какой именно беспредел и где именно он творится? — ругаться с чужой сверхиней мне не с руки, да и вообще, чем меньше конфликтов, тем лучше.
— У вас нет документации на три последних приобретенных мира! — блондинка ткнула пальцем с острым ногтем в раскрытую под конец папку, та опасно пошатнулась, грозя упасть ей на ноги.
— Ну вообще-то мы в процессе ее оформления. Советы сверхов и демиургов работают над этим, — я подошла поближе, заглянув в список миров. Да, развелось у нас их… как собак не стреляных. Тут уже и всех названий не упомнишь. Вообще, мне и не положено было заниматься бумажками. Мое дело прийти в Совет демиургов, сказать, мол, ребята, так и так, вот есть такой-то несчастный мир, принадлежит несовершеннолетнему студенту или ученику Академии, нуждается в срочной помощи. Ведь если мир погибнет, то демиургу будет очень больно, да и вообще, это чревато бедствиями с последствиями как для психики демиурга, так и для его магии. Плюс миры жалко, жалко старания погибших демиургов, жалко оригинальные расы. Это ж еще не просто создать, их же еще выдумать нужно. Причем жизнеспособных и толковых, чтобы они развивались. Ну, а там уже демиурги будут заниматься бумажками, они знают, как лучше и правильнее все оформить. Не одну тысячу лет эти бумажки пишут…
— На последний мир у вас нет никаких прав, — снова вызверилась дамочка. Я присмотрелась — она казалась молоденькой по сравнению с остальными знакомыми мне сверхами. То ли впервые пришла делать ревизию и желает выделаться перед руководством, то ли ее что-то гложет. Как вариант — ей мешает собственная смешанная кровь. Наверняка же полукровка, которую пинают все чистокровные сверхи, пожелала возвыситься за счет других. И этими другими невольно стали мы.
— Мы оформляем документы на опекунство той девочки-демиурга и ее мир, — я припомнила довольно оригинальный мир с летающими городами и весьма недурным техническим прогрессом. Эту бы энергию да в мирное русло…
— Тогда раз вы еще не оформили документы, какое право вы имели забирать из ее мира разумных?
Я устало взглянула на сверхиню и уселась за стол. Пожалуй, поговорить будет о чем. Та же осталась стоять, сжимая свою папку, как национальное достояние. Слишком молода, слишком желает выслужиться.
— Начну с того, что, если вы не в курсе, умирающие или почти умершие миры сильно вредят наследующим их демиургам. Особенно детям и подросткам с несформированной психикой, малым количеством маны и отсутствием опыта управления мирами. Так же до совершеннолетия эти демиурги не могут ничего изменить в наследуемых мирах. Вот и мучаются дети кошмарами, головными болями, страдают различными отклонениями, мешающими им учиться и еще больше тормозящими взросление и оттягивающими момент вступления в наследство. Оформить опеку абсолютно над всеми мирами мы физически не можем, поскольку миров много, а нас мало. Вот и помогаем как можем и сколько можем, — я вздохнула, понимая, что разговариваю со стенкой. Ну какое дело этой напыщенной бабенке до того, что у какой-то там девчонки-демиурга адски болит голова?
— Вот так и получается, что мы сначала вмешиваемся, а потом оформляем документы. Иначе может быть поздно. Или миры погибнут, или дети чокнутся.
— То есть, вы оправдываете незаконное вмешательство в развитие миров спасением детей? — фыркнула сверхиня, но все же подошла ближе. Мне захотелось высказать ей все, что я думаю о таких, как она — бесполезных идиотах, не видящих мира за своими бумажками. Вот пошли бы и выгребли пару десятков чужих миров, разобрались бы с войнами, религиями, паразитами, эпидемиями, нашествием иномирцев и прочим добром. Разделили бы расы, погасили бы конфликты, сменили бы правителей. А потом сели бы и посмотрели на свои сраные бумажки, которые ничего не стоят…
— Я не оправдываюсь, а пытаюсь объяснить. Если вы не понимаете, то это ваши проблемы. С вашего разрешения я покажу вам то, что было на Приюте до нашего вмешательства, — я открыла экран и крупным планом показала эльфов с черным мором. — А это Шаала в том самом смысле три года назад, — кадры сменились, показывая дикарство аборигенов. — Вот они такие же дикие и сидят там, не знаю, почему рука не поднимается уничтожить. Это Тьяра, — эльфы в рабстве вряд ли кому понравятся. Но показать стоит. — Сравните, как там в качестве рабов жили эльфы у людей и как теперь живут люди у вампиров. Между прочим, эльфам подобное изобилие даже и не снилось. А это Золан, раньше был пустой планетой, а сейчас там царит жизнь. Конечно, вы не любите хаос, но эти ребята знают свое дело. Они даже не покидают планету, так им там понравилось. Здесь же — Куштак. Весьма милое местечко, не правда ли?
На экране вовсю шла резня между людьми и эльфами. Кто кого побеждал, пока было не ясно, но все же мертвецов хватало с обоих сторон. А теперь там спокойно. Я тяжко вздохнула и показала последний мир, тот самый, с летающими городами.
— А так выглядит Ильвирантиаль, из-за которого вы и пришли. Вы бы хотели жить в таком мире? — смог заполонил почти весь экран, где-то вдали виднелись высотки, по земле струился транспорт, растекаясь во всех направлениях. — Дышать там вообще невозможно, если этого сразу не понятно, — я навела поближе вид на воздушный город тэхали.
— Вот этих ребят мы и забрали. С их согласия, разумеется. Сейчас они живут так, — кадр сменился видами Заката. Город стоял пока на земле рядом с широкой рекой, разлившейся по равнине. Над городом реяло новое знамя — солнце с вычурными лучами на розовом фоне. — Их всех пришлось лечить и прививать, иначе бы они очень быстро умерли.
— Это все, конечно, мило, но все же следует соблюдать правила, — сверхиня сморщила носик с видом оскорбленной невинности. В ответ я показала кадры черного мора эльфийской деревни.
— Правила иногда стоит нарушать. По правилам, эти эльфы должны были умереть жестокой смертью. Сначала у них чернеют белки глаз и сосуды, потом идут черные пятна по коже, они блюют черной жижей, все их тело адски болит, из глаз текут черные слезы… Потом они умирают, усыхая до подобия мумий. Мучительная и несправедливая смерть для дивного народа, не правда ли? Вот вы бы остались спасать эту деревню, нарушив правила?
— Нет, — она покачнула головой, явно не уловив моего хода мысли.
— Что ж, в таком случае не удивляйтесь, если однажды кто-то более могущественный пройдет мимо вас, когда вы будете нуждаться в помощи.
— Не хотите ли сказать, что когда-то этим могущественным станете вы? — скептически спросила сверхиня.
— Загадывать не буду, — мне оставалось только пожать плечами, — да и кроме меня во вселенных есть тысячи намного более сильных существ…
— Но все же вы не вправе так вмешиваться, — гнула свою линию блондинка. И меня это достало.
— А мне плевать. Если будете морочить мне голову, то я прямо сейчас отведу вас в Совет сверхов, и разбирайтесь там, кто какие документы не подал, кто чего не доделал и кто прав, а кто виноват. А у меня миры стоят бесхозные, комм уже нагрелся от вызовов, паладины не проведанные… Они мне важнее ваших бумажек.
— Что ж, вы сами выбрали свою судьбу, — печально провозгласила сверхиня. Я презрительно усмехнулась:
— Можете так и написать в своем отчете — спасали, спасаем и будем спасать без бумажек. Бумажки потом оформим, когда время будет. И помните — ваше происхождение не повод ненавидеть всех остальных. Вы для нас такой же сверх, как и чистокровные, и рассматриваю я вас сугубо как личность. И увы, она мне не нравится.
Последний укол пришелся в цель — сверхиня недовольно скривилась. Пожалуй, нечестно было давить на больной мозоль, но иначе ее никак не пронять. Боюсь, ее уже не исправить. Она погрязнет в бумажках, отчетах, правилах и пунктах с подпунктами. Настоящие жизни для нее уже не имеют никакого значения. И это очень печально. Однажды (может быть) она поймет, что не права… но тогда уже будет поздно. Но я вообще сильно сомневаюсь, что такое может произойти…
Я проводила сверхиню к порталу и пожелала всего хорошего. Вот пусть идет в Совет и там они все друг другу трахают мозги. А у меня есть чем заняться и без их нравоучений.
— Я люблю тебя! — сказал Норвуд и швырнул кружку в стену перед собой.
Келли, занятый пончиком с глазурью, едва успел увернуться.
— Ты хочешь об этом поговорить? — осторожно поинтересовался он, краем глаза посматривая на кофейные потёки рядом с фотографией, где их отдел был запечатлён в безумных хэллоуинских нарядах.
— Нет! Не хочу!
— Не стоит воспринимать всё в штыки, тётушка Делма всегда говорит, что…
— А мне насрать на твою тётушку Делму! Никто не может получить желаемое просто и без конфликта!
Норвуд стукнул кулаком по столу, отчего сиротливо лежащий надкусанный пончик подпрыгнул, а травяной чай по рецепту тётушки Эрин выплеснулся из стакана, и с суровым лицом вышел, напоследок хлопнув дверью. Келли вздохнул, провёл над лужицей ладонью, бормоча что-то вполголоса, и когда рябь спала, а в отражении показалась лаборатория, обеспокоенно спросил:
— Ребята, когда вы сможете синтезировать антидот? Всё становится только хуже.
Кроули предпочёл не услышать вопрос, продолжая как ни в чём не бывало:
— А ты знаешь, на кого он еще поставил?
— На Поттера? — предположил Азирафель.
Глаза Кроули стали похожи на совиные:
— Как ты догадался?
— После тех значков в его поддержку это было нетрудно.
— А-а, ты об этом, — Кроули довольно усмехнулся. — А я имел в виду, что он поставил на него неплохую сумму, даже не зная, что на его стороне играешь ты. Но в любом случае этот малолетний делец заслужил наказание.
— А что с фотографиями?
— Всё нормально. Я их изъял, — Кроули прищурился. — А почему ты на меня так смотришь?
Действительно, почему?
— Мне нравится твоя пижама, — улыбнулся Азирафель.
Только когда Кроули скрылся в спальне, Азирафель понял, что про фотографии тот так и не ответил.
***
Весь день Азирафель думал о различиях между ангелами и демонами, напоминая себе о долге и Непостижимом замысле. Получалось плохо. Вернее, все правильные мысли никак не укладывались в голове вместе с открытием про Кроули. Имел ли Азирафель право на чувства? Как ни крути, это было проявлением собственной воли, что точно противоречило первоначальному плану. Но тогда бы он не мог выбирать, просто не замечая иных вариантов, кроме своего служения. И к чему мог привести этот выбор? Вообще любой выбор?.. Как же всё сложно-то!
Азирафель невпопад отвечал на вопросы и проявлял чудеса рассеянности, что, конечно же, заметили все. Благо доверчивость смертных не имела пределов — достаточно было начать рассказывать об одном трактате шестнадцатого века, чтобы они теряли интерес. Но Кроули был не просто демоном. Он умел наблюдать. И делать выводы.
— Что случилось, ангел?
— С чего ты взял?
— Ангел, — Кроули почти рычал. — Я тебя слишком давно знаю. Что случилось?
Азирафель лишь пожал плечами. Что он мог сказать? Но если Кроули посещала какая-то идея, остановиться он уже не мог.
— Ангел, что ты себе надумал? Пожалуйста, ответь, — он мучительно поморщился и, сняв очки, швырнул их на каминную полку. — Хотя бы скажи, с чем это связано.
Овечки, вздрогнувшие, когда рядом с картиной раскололись очки, тревожно заблеяли. Кроули прислонился к стене, пристально глядя на Азирафеля, который попытался улыбнуться:
— Всё хорошо, дорогой… ты мне не веришь?
— Я тебе верю. А ещё я верю себе, — Кроули отвёл взгляд и пробормотал: — А ещё я очень чутко сплю.
Ну, конечно! Азирафелю показалось, что он стоит на краю бездны, и лишь шаг отделяет его от последнего полёта в озеро кипящей серы. Кажется, он забыл про то, что нужно дышать… впрочем, это уже были такие мелочи.
— Как ты с этим живёшь? — выдохнул Азирафель.
— Неплохо. Я живу так шесть тысяч лет.
— Ты всегда знал?
— Да. Нет. Наверное… — Кроули медленно сполз по стене и уселся на пол. — Когда ты собирался соблазнить меня устрицами у Петрония — уже да.
— Мне кажется, я раньше, — признался Азирафель.
— Это невозможно, — Кроули несколько раз стукнулся затылком о стену позади себя. — Ангел, ты…
— Я?
— Нет, ничего… не надо ничего говорить, ладно? Пусть всё идёт, как шло. Ты — ангел, я — демон. Всё же было хорошо?
— Да.
— Я ни на что не претендую, тебя вроде бы тоже всё устраивало. Сколько лет нашему Соглашению? Ты ведь не собираешься его расторгнуть?
— Нет.
— Ангел, если ты ещё не понял, я не собираюсь тебя к чему-то принуждать и… — Кроули прикрыл глаза ладонью и едва слышно закончил: — Я приму любое твоё решение. Только…
— Только?
— Нет! Любое. Даже если ты решишь ничего не решать.
Азирафель зажмурился, прекрасно понимая, чего стоят Кроули эти слова.
— Спасибо. Я тебе обещаю…
— Не надо. Для меня ты всегда будешь… — Кроули замолчал, прикусив язык. — Просто не надо, ладно?
Что тут можно было ещё сказать?
— Хорошо, Кроули.
Несколько минут Азирафель не мог вымолвить ни слова. Молчал и Кроули. Когда, наконец, появилась возможность выдохнуть, а сердце перестало колотиться о рёбра, Азирафель вспомнил о делах.
— Кроули, ты говорил, что вечером должен прийти Малфой?
— Да. Через час.
— Ты не хочешь перекусить?
— Нет.
— Может быть, выпить?
— Нет.
Кроули легко поднялся и щелчком пальцев привёл в порядок не только одежду, но и причёску, и даже починил очки.
— Я его встречу, — кивнул он и вышел, не оглядываясь.
Чувство потери возникло прежде, чем закрылась дверь, и горечью отозвалось в душе Азирафеля. Как бы он хотел, чтобы всё сложилось иначе. Знать бы ещё как! Чтобы немного собраться с мыслями, Азирафель налил себе какао, но даже его аромат не принёс обычного умиротворения. Пушистик сидел в вазочке с печеньем и с видимым удовольствием лакомился марципаном. Приглядевшись, Азирафель узнал в нём Хастура и протянул ладонь, приглашая на неё забраться. Но то ли имя действительно определяло характер, то ли этот пушистик изначально не любил нежностей, но он лишь тихонько фыркнул, полностью игнорируя попытки с ним подружиться. Зато из-под вазы с фруктами вылез Пушок и бодро засеменил за своей порцией ласки.
— Я всё усложнил? — спросил Азирафель, когда пушистик разлёгся у него на ладони, подставляя мягкое брюшко.
Отвечать Пушок не спешил, переворачиваясь с боку на бок вслед за пальцем.
— И что мне с этим делать?
Пушок не знал или делал вид, что не знает.
— Я с этим разберусь, — пообещал Азирафель, — и всё станет, как прежде.
Конечно же, он лукавил. Как прежде уже не станет хотя бы потому, что Кроули тоже… как и сам Азирафель.
Однако долго рефлексировать Азирафель не мог себе позволить. Скоро должен был появиться Малфой, который тонко улавливал такие нюансы. Разумеется, он слишком хорошо воспитан, чтобы показать, будто что-то заметил, однако образ Тёмного Лорда, взращиваемый Кроули, мог пострадать, и допускать подобное не следовало. Поэтому Азирафель придирчиво оглядел гостиную, чудесным образом делая её соответствующей самому взыскательному вкусу, и позвал Винки, чтобы распорядиться об ужине.
Дверь отворилась, когда Азирафель уселся в кресло и надел очки, собираясь изучить свежий номер «Пророка», где на первой полосе читателей завлекал заголовок: «Чудовище Гримпенской трясины: миф или страшная реальность?». Кажется, Блэк всё-таки обрёл известность, к которой стремился.
— Добрый вечер, мистер Азирафель, — при виде газеты по лицу Малфоя пробежала лёгкая тень раздражения, но он быстро взял себя в руки. — Чудесный вечер.
— Прекраснейший, мистер Малфой. Я взял на себя смелость выбрать вино. Вы мне доверяете?
— Вам доверяет даже мистер Кроули, — улыбнулся Малфой, — а я на вас полностью полагаюсь.
— Вот и прекрасно! — Кроули энергично потёр руки, усаживаясь на диван, где сразу же вальяжно развалился. — Но всё же сначала стоит обсудить дела.
При упоминании дел спина Малфоя стала ещё ровнее, хотя на лице отразилось лишь вежливое любопытство:
— Вы говорили о поведении Драко.
— Именно. Ваш сын, знаете ли, авантюрист, — усмехнулся Кроули. — С какой-то стороны это неплохо, но иногда ему отказывает инстинкт самосохранения.
Малфой побледнел:
— Мой Лорд, я…
— Уделяли недостаточно времени воспитанию сына. Вам что-то мешало?
— Служба вам, мой Лорд. Я думал только о деле.
— Даже когда меня не было рядом?
— Тогда особенно.
— Люциус, я предоставлю вам возможность исправить эту ошибку. Позже, — Кроули холодно улыбнулся. — Но я не всегда окажусь рядом, чтобы о промахах вашего наследника никто не узнал.
Нагнав достаточно страха на Малфоя, Кроули разлил по бокалам «Шатонёф-дю-пап» и поднял бокал:
— За продуктивное сотрудничество!
Азирафель ободряюще улыбнулся Малфою, поддерживая тост, а Кроули уже было не остановить.
— Люциус, как обстоят дела с экраном? Это будет достойный подарок Хогвартсу от Попечительского совета.
— Я уже оплатил аванс, — оживился Малфой, ступив на привычную почву. — Через неделю можно будет договариваться о доставке и монтаже, но я всё ещё не могу представить, как магглы попадут на территорию Хогвартса. Они же его не видят…
— Предоставьте это мне, — Кроули выглядел довольным. — А какие новости в Министерстве?