С этого дня Глаголен обращался к Войте не иначе, как «доктор Воен», и серьезность этого обращения звучала высшей степенью сарказма.
Войта, разумеется, не хотел идти на прием по случаю завершения сессии и за два часа до его начала снова попытался «отвертеться» от тяжкой обязанности, заявив об этом Глаголену.
– Доктор Воен, не надо плевать в лицо научному сообществу, это плохое начало. После этого приема ты можешь никогда больше не являться в Храст, но сегодня изволь предстать перед светлыми очами ректора – он собирается надеть на тебя докторскую тогу.
– А можно уйти сразу после того, как на меня эту тогу наденут?
– Вообще-то нежелательно. Но я, так и быть, скажу, что ты готовишься к световому представлению. Если, конечно, ты не хочешь хорошенько поужинать.
– Я замечательно поужинаю в любом трактире. Я могу вообще не ужинать. Едрена мышь, Глаголен, на меня опять будут смотреть как на говорящую собаку!
– Не без этого, – ответил мрачун без тени иронии. – Тебя это смущает?
– Меня это выводит из себя.
– Прими к сведению: у меня здесь много врагов. И, не осмеливаясь выступать против меня, по крайней мере в открытую, они воспользуются возможностью уязвить меня через тебя. Замечу, что мордобой, поножовщина и прочие способы выяснить отношения, принятые в твоем кругу, здесь вызовут недоумение. Тут в цене словесные поединки и подковёрные игры.
– Я не силен в подковёрных играх.
– Зато без словесных поединков ты не можешь обойтись и минуты.
– Отчего же? Я, например, никогда не спорю с женой, – усмехнулся Войта.
– Это жена никогда с тобой не спорит. Но я рад, что отточенным на мне остроумием ты не пользуешься против женщин и детей.
Да, на него смотрели как на говорящую собаку. Иногда шептались за спиной, иногда хихикали, а иногда, переглянувшись, провожали взрывами хохота. Войта порывался обернуться, но его останавливало присутствие Глаголена. Пока тот не проворчал вполголоса:
– Не понимаю, как тебе хватает сил сносить столь оскорбительное к себе отношение…
– Вы же сказали, что мордобой здесь не в чести, – пожал плечами Войта.
Глаголен лишь закатил глаза и выругался одними губами.
В зале совета сияли сотни, а то и тысячи свечей, полированный базальт пола матовым черным зеркалом удваивал их число – и все равно зал казался мрачным и полутемным. Два ряда блестящих черных колонн упирались в далекий сводчатый потолок, ниши в стенах хранили глубокие тени, тени собирались в тонкой резьбе выступов, карнизов и капителей, и выяснению отношений со здешней публикой Войта предпочитал размышления о свойстве черного камня скрадывать свет. Над парадной дверью нависал узкий балкон с витиеватым кованым ограждением, подтверждая это свойство как нельзя лучше.
Сотни ученых мужей праздно шатались по всему залу, чопорно приветствовали друг друга, собирались в группы, вели разговоры, иногда громкие и горячие, иногда – глухие и скрытные. Глаголен, направляясь вглубь зала, раскланивался с равными и кивал в ответ на приветствия остальным.
Сзади раздалось издевательское:
– Интересно, сколько нынче стоит чудотвор с ученой степенью? Я бы купил парочку…
Шутка понравилась не только тем, к кому обращалась – смех послышался сразу с трех сторон.
Назло Глаголену (чтобы в другой раз не ехидничал), Войта повернул назад и шагнул к шутнику – им оказался смазливый хлыщ в тоге магистра. Одного шага хватило, чтобы с его лица сползла уверенная усмешка.
– Тебе в самом деле пригодился бы чудотвор, – Войта подошел к хлыщу вплотную и толкнул бы его грудью, если бы тот не попятился, растерянно озираясь в поисках поддержки товарищей. – В качестве телохранителя, чтобы шутить без опаски.
– Как… как вы смеете… – выговорил шутник, бледнея и запинаясь.
– Но переплачивать за ученую степень не советую – никакого толку.
Посчитав, что вполне напугал хлыща-магистра, Войта поспешил догнать Глаголена.
– Мужик сиволапый… – прошипел хлыщ ему в спину.
Глаголен прикусил губы, расползавшиеся в усмешке.
– Согласитесь, это был именно словесный поединок, – заметил Войта.
– Не прикидывайся простачком, ты прекрасно знаешь, что такое словесный поединок… – Глаголен не удержался и издал придушенный смешок.
Чудотворы стояли особняком, в тени колонны, и издали бросались в глаза присутствующим. На прием явились только соискатели ученых степеней и их наставники, без телохранителей. Войта скользнул по ним взглядом и более туда не смотрел.
Глаголен нашел ученых с учрежденной им кафедры в дальнем конце зала, неподалеку от стола совета. И стоило попасть в поле зрения совета, как в их сторону тут же устремились два мрачуна в белых тогах.
– Глаголен, это и есть твой невольник? – бесцеремонно разглядывая Войту, спросил один из них, высокомерием и крючковатым носом напоминавший хищную птицу.
– Это правда, что ты научил его читать и писать? – поинтересовался второй, явно старавшийся угодить первому.
– Доктор Воен вышел из Славленской школы экстатических практик, где получил степень магистра, и случайно оказался у меня в замке. Но я рад этой случайности.
– Славлена – это деревушка в устье Сажицы, если я ничего не путаю? – поморщился хищный член совета.
– Славлена – это укрепленный город, – с вызовом сказал Войта. – А в школе экстатических практик подвизаются ученые со всех концов Обитаемого мира.
– И все эти ученые – чудотворы? – с отеческой улыбкой, за которой трудно было усмотреть издевку, спросил хищник.
– Да, все эти ученые – чудотворы, – кивнул Войта, не опуская глаз.
– Что ж, если со всего Обитаемого мира собрать чудотворов, умеющих читать, то это уникальное собрание можно назвать школой…
– Доктор Воен привез сюда непревзойденный математический труд и защитил его перед учеными Северского университета, – заметил Глаголен.
– Нет-нет, я не умаляю заслуг доктора Воена. Но это не заставит меня всерьез относится к славленским дроволомам, именующим себя учеными. Впрочем, один из их докладов показался мне забавным, поскольку относился к герметичной герпетологии – о многоглавых чудовищах Исподнего мира.
– И что же в нем было забавного? – вежливо осведомился Глаголен.
– Наглость, с которой чудотвор выдвигает научный труд по герметичной дисциплине, – хищник посмеялся над собственной шуткой. – Но выяснилось, что это не наглость, а глупость – автор доклада не подозревал, что герпетология – герметичная наука. Я знаю, ты противник герметичности некоторых наук, но, согласись, что герпетология ну никак не должна интересовать чудотворов.
– Да, я противник запретов, которые мы накладываем на знание, – с достоинством сказал Глаголен.
– Запрет на знание наложен не нами, а самим Предвечным, – назидательно, сверху вниз произнес хищник и раскланялся. Вместе с ним убрался и его подхалим.
– Ты только что имел честь быть представленным ректору Северского университета, – сообщил Глаголен. – Судя по всему, ты произвел благоприятное впечатление, несмотря на старания залезть в бутылку. Постарайся продержаться еще с полчаса, пока не начнется торжественная часть.
Войта слишком утомился за проведенные в зале несколько минут, и полчаса казались ему вечностью. Он поискал глазами местечко, где можно было бы укрыться от любопытных взглядов, но так и не нашел – стоял, заложив руки за спину, и перекатывался с пяток на носки от нечего делать.
От этого занятия его отвлек тихий оклик из-за колонны: Айда Очен не решился выйти на свет, пробрался на другую сторону зала по стеночке, прячась в тени. И изображал рукой недвусмысленную просьбу подойти к нему поближе.
– Что тебе нужно? – спросил Войта, вняв этой просьбе только от скуки.
– Я должен поговорить с тобой.
– О чем?
– Не здесь. Давай выйдем на галерею.
Больше всего Войте хотелось выйти из зала – хотя бы на галерею. Он посчитал для себя унизительным спрашивать разрешения у Глаголена.
Закатное солнце опускалось за стены университета, на галерее было сумрачно и тихо. Войта шел первым, Очен едва за ним поспевал.
– Ну? – Войта остановился в дальнем конце галереи и присел на каменное ограждение, предоставив Очену стоять напротив.
– Возвращайся в Славлену, Войта. С нами. Мы подумали и поняли, что несправедливо тебя осуждали. Мы вообще не имели никакого права тебя осуждать. Ты – гордость нашей школы, и ты нужен Славлене.
– А, то есть магистром я Славлене был не нужен, а доктором я ей понадобился…
– Не передергивай. Я понимаю, что у Глаголена тебе живется лучше. Рента и все такое… Но ты же чудотвор, Войта. Ты наш, ты защищал Славлену с оружием в руках, ты не сломался в плену…
Ни грана фальши не было в его словах, но Войта насторожился.
– И зачем же я вдруг понадобился Славлене? Столько лет Славлена жила без меня и внезапно соскучилась?
– Ты должен заниматься магнитодинамикой в Славлене. Герметичной магнитодинамикой, а не общей, понимаешь?
– Суперпозиция природных магнитных полей мало отличается от суперпозиции полей нескольких чудотворов, а потому нет никакой разницы между герметичной и общей магнитодинамикой. Ну или почти никакой.
– В этом все дело. Общая магнитодинамика сводит на нет уникальность наших способностей. Если двигать магнитные камни может естественная природная сила, зачем людям чудотворы?
– Ну, чудотворы неплохие наемники… И природными силами пока не зажигают солнечные камни.
– Ты напрасно шутишь. Послушай. Драго Достославлен добьется запрета на изучение магнитодинамики, он этого уже почти добился. Но в Славлене плюют на запреты мрачунов, а значит, магнитодинамика будет принадлежать нам безраздельно. Ты нужен Славлене, твоя работа нужна Славлене!
Не пытаться уничтожить – повернуть себе на пользу. Действовать ради будущего, отринув прошлое. Эти принципы беспринципности придумал кто-то из основателей школы экстатических практик. Например, простить предательство – для развития герметичной магнитодинамики. Не наказать в пример другим – заставить приносить пользу.
– Глаголену тоже плевать на запреты мрачунов. У него свой замок. И мне плевать – я не ищу одобрения Северского научного сообщества. И свои труды я от Славлены скрывать не собираюсь.
– Но в замке Глаголена ты не сможешь скрывать их от всех остальных!
– Брось, знания – неходовой товар, я не буду торговать им на ярмарках.
– Зато Глаголен сделает все, чтобы их распространить. Отдать в университетскую библиотеку – и этого будет довольно, чтобы мы никогда не лишили мрачунов власти.
– Видишь ли, изучать магнитодинамику без Глаголена, без его знаний – это напрасная трата времени. Да, я мог бы пройти его путем, но на это уйдут годы – и это будут бессмысленно потраченные годы. Зачем заново изобретать колесо, если его изобрели до меня?
– Нет, не бессмысленно! Лучше заново изобрести колесо, чем дать мрачунам оружие против нас!
– Это не оружие против нас! Это знание, знание природы вещей, оно ценно само по себе, понимаешь? Оно не для мрачунов, не для чудотворов – оно общее для всех! И мрачун Глаголен делится со мной знанием, не опасаясь, что оно станет оружием против мрачунов!
– Будем считать, что ты выведывал у Глаголена тайные знания мрачунов с тем, чтобы отдать их Славлене.
– Я не выведывал у Глаголена тайных знаний. Он дарил мне знания, отдавал безвозмездно. Глаголену плевать на мрачунов. И на чудотворов плевать тоже. Он – ученый, он ищет истину, а не власть и не богатство.
Торопливые шаги по галерее Войта услышал лишь благодаря привычке прислушиваться – Очен их прозевал. Люди, шедшие в их сторону под прикрытием тени, явно умели быть незаметным, и Войта сделал вид, что не ждет подвоха.
– Потому что у него уже есть и власть, и богатство. Возвращайся в Славлену, Войта. Пока не поздно.
– Звучит угрожающе.
– Пока ты не стал ее врагом.
Одним из двоих подошедших был Трехпалый, он появился неожиданно для Очена – тот едва не подпрыгнул от испуга. Второй предпочел остаться поодаль, в тени, и Войта не разглядел его лица.
– Тихо… – шепнул Трехпалый и приложил палец к губам. – Все изменилось, Айда, нет времени на уговоры. Войта, Достославлен только что узнал, что тебя собираются убить. Кто-то наверху оценил твою работу и понял, насколько для чудотворов важно ее продолжение. Не только твой мрачун считает, что магнитодинамика – это ключи к овладению миром. Тебе надо бежать. И если ты начнешь упрямиться, я увезу тебя в Славлену силой.
Войта не стал смеяться вслух, ибо война – это искусство обмана. Доводы Очена он счел более убедительными, чем откровенную ложь и угрозы Трехпалого, он собирался подумать – не пообещать подумать, а именно подумать, принять взвешенное решение. Кстати, посоветоваться с Глаголеном – ну, или как минимум поставить его в известность, буде примет решение не в его пользу.
– У меня есть некоторые обязательства. На сегодня. У меня семья в замке Глаголена. Но главное – в замке Глаголена мои записи, потеря которых обойдется слишком дорого. Чудотворам обойдется. – Войта говорил медленно, чтобы выиграть время и обдумать дальнейшие действия.
– Тебя убьют сегодня, здесь, а потому лучше отказаться от некоторых обязательств. Юкша соберет твои записи и выведет твоих из замка.
– Откуда бы Юкше знать, о каких записях речь?
– Твой сын – умный мальчик, весь в отца. Он соберет не только твои записи, но и наиболее ценные книги Глаголена, и его черновики.
– Мой сын шпионил за мной все это время? – Войта не удержался и вскинул глаза. В сгустившемся сумраке лицо Трехпалого показалось куском белого камня.
– Не шпионил. Наблюдал.
Стоило определенного труда унять ставшее тяжелым дыхание. Войта не устоял бы против Трехпалого и в честном поединке, а неспособность к удару сводила возможность победы на нет. До замка добираться дня три, и вряд ли чудотворы дадут Юкше сигнал сегодня, сейчас, – они все это спланировали заранее. А значит, что бы Войта ни ответил, что бы ни предпринял, Ладна и дети уйдут из замка и окажутся в руках чудотворов. Как и бумаги – его и Глаголена.
– Уезжая, Глаголен оставляет волоски на ящиках стола… – медленно начал фантазировать Войта. – Он вообще мастер на разные механические штучки… Если волосок порвется, поднимется звон, который поставит на уши весь замок. Не забудьте передать это Юкше – пусть будет осторожен.
«Убью щенка», – мелькнуло в голове.
В искусстве обмана Трехпалый Войте не уступал и ничем не выдал беспокойства – лишь незаметно сжал и разжал кулаки. Покивал:
– Да, это важно… Надо обязательно его предупредить.
– В ближайшие полчаса ректор собирался надеть на меня докторскую тогу. Думаю, мое исчезновение сразу же заметят. И догадаются, в какую сторону я отправился.
– Храст – большой город, искать здесь человека сложней, чем иголку в стоге сена. До завтрашней ночи отсидишься в надежном месте, а потом мы найдем способ вывезти тебя из города. Так что? Ты согласен бежать?
Следовало поломаться для верности, показать характер…
– Я считаю, что бежать нужно после светового представления Глаголена, ночью. Это надежней.
– Тебя убьют, – напомнил Трехпалый.
– А чтобы меня не убили, ты одолжишь мне свою броню. Если моя жизнь в самом деле тебе дорога.
– Стрела пробьет броню.
– Нож не пробьет. А стрела – это слишком в зале совета, – Войта еле заметно усмехнулся. – К тому же я буду осторожен и не стану появляться там, где в меня можно прицелиться из лука.
Трехпалому следовало признать, что это слабое место в его плане. Если он будет настаивать на своем, ему придется перейти к открытому противостоянию, а это совсем другой разговор.
– Это опасно, Войта… – задушевно произнес Трехпалый. – Очень опасно.
Вряд ли он начнет рвать на себе волосы, заламывать руки и кричать, что не позволит Войте рисковать. Но тут Войта ошибся: роль кликуши отводилась Очену.
– Вы что? – воскликнул он вполне искренне. – Крапчен, вы не должны ему позволять! Его убьют, и мы будем в этом виноваты!
– Айда, давай побьемся об заклад, что я останусь в живых после представления Глаголена.
Трехпалый думал напряженно, не желая мириться с поражением – вряд ли Войта сумел его обмануть. Что он выберет? Вязать Войту тут же, на галерее, рискуя поднять шум и потом бежать от погони? Или убедиться в его предательстве и организовать похищение потом? А ведь Трехпалый должен надеяться и на то, что Войта его не обманет и бежит ночью.
– Глаголен поздно ложится, но крепко спит. Вы хотите отправить меня в Славлену верхом или водой?
Наверное, они думали отправить его в Славлену связанного, на телеге.
– Сначала верхом, потом по Лудоне, – ответил Трехпалый медленно – тоже думал, как выкрутиться.
– Я выберусь из его дома перед рассветом. На рассвете откроют ворота в город, и когда меня хватятся, я буду уже далеко от Храста.
Обсуждая детали побега, они оба едва не забыли о броне, и это доказывало Трехпалому, что Войта не верит в ложь об убийстве, а Войте – что Трехпалый лжет.
Чужая броня пахла чужим потом, была великовата и, зашнурованная потуже, набивала подмышки. Войта давно не надевал доспехов, отвык. К тому же оплечья торчали из-под суконной безрукавки, а рубаха их скрыть не могла. Но в зале совета никто не обратил на это внимания.
Войта выдохнул с облегчением, когда вернулся в зал, освещенный тысячью свечей. И удивился, наткнувшись на Глаголена у самого входа.
– Ты едва не опоздал, – проворчал тот, скорым шагом направляясь вглубь зала.
– Но ведь не опоздал же…
– Мне казалось, что я знаю тебя как облупленного… – хмыкнул Глаголен.
– А, то есть я должен был опоздать?
– Что там за волоски я вешаю на выдвижные ящики, когда уезжаю? – Глаголен даже не посмотрел в сторону Войты. – Ты ведь должен понимать, что оборванный волосок не может привести в движение систему, способную поставить на уши весь замок!
– Отчего же? Система рычагов…
– Если сумеешь нарисовать чертеж такой системы, я буду тебе весьма признателен.
– Я говорю о принципиальной возможности, а не о чертеже.
Глаголен качнул головой.
– Но ведь можешь! Можешь, когда хочешь! Не вставать в позы, не драть подбородок, не лезть в бутылку… Можешь! Умеешь быть хитрым!
Чудотворы так и стояли особняком в тени черной колонны, будто прокаженные, к которым опасно приближаться. Едва поспевая за Глаголеном, Войта поймал взгляд Литипы-стерка – долгий и печальный, не осуждающий, а сожалеющий… Войта выдержал этот взгляд, не отводя глаз, и именно в тот миг, когда собирался отвернуться, сквозь монотонный гомон присутствующих услышал вдруг шорох стрелы, рассекавшей воздух. Время приостановилось, замедлилось, стало вязким, как патока…
Стрела вошла Литипе в основание шеи, толкнула назад – стерк пошатнулся, и лицо его из сожалеющего стало удивленным, руки потянулись к горлу, из приоткрытого рта толчком выплеснулась кровь, а Войта слышал шорох других стрел, которые били по стоявшим особняком чудотворам – и попадали точно в цель. Войта оглянулся – шея поворачивалась еле-еле в вязкой патоке времени. Если бы он не лишился способности к удару, то сейчас размазал бы по стене четверых стрелков узком балконе над входом в зал. Впрочем, они могли быть мрачунами, которым не страшен удар чудотвора. Но тогда почему никто из мрачунов их не остановил? Например, Глаголен?
Соискатели ученых степеней и их наставники, пятеро ученых из Славлены один за другим падали на блестящий черный пол, и кровь выливалась на полированный базальт, образуя странные выпуклые лужицы, похожие на ртутные – и Войта медленно думал о силах, натягивающих поверхность жидкости, что не позволяют ей растечься по полу тончайшей пленкой. Пока не покачнулся, едва не опрокинувшись навзничь – он видел много крови на неровном сером камне крепостных стен, там она выглядела совсем иначе, в ней не отражались тысячи свечей.
Глаголен ухватил его за выпиравшее из-под безрукавки оплечье брони и удержал от падения, ученые мужи отпрянули в стороны, кто-то кричал, кто-то упал на пол, совет поднялся из-за стола, вытягивая шеи – колонна закрывала произошедшее от столпов научного сообщества.
– Вот уж не думал, что ты, как девица, соберешься упасть в обморок при виде крови… – прошипел Глаголен Войте в лицо.
Сквозь вязкое как патока время понеслись быстрые мысли – толкаясь и обгоняя друг друга. Глаголен слышал разговор на галерее. Никто теперь не увезет Войту силой – и Трехпалый с галереи тоже теперь не уйдет. Глаголен не остановил стрелков, хотя мог сделать это без труда.
А потом время метнулось вперед, как перепуганная птица, словно наверстывая упущенное. Прогрохотали сапоги городской стражи – будто ждавшей у боковых выходов, когда пора будет вломиться в зал. Стража сновала по верхней галерее в поисках растворившихся в темноте стрелков, металась по лестницам, со всех сторон раздавались короткие приказы десятников, скрипели и хлопали двери.
Тела убитых чудотворов исчезли за одной из боковых дверей и оставили за собой кровавые дорожки – сетку из мелких круглых капелек, по свечке в каждой, и мутные сухие разводы, не отражавшие ничего.
Глаголен слышал разговор на галерее.
По залу туда-сюда катался ропот, пахло нюхательной солью, никто из членов совета так и не вышел из-за стола. Подхалим, сопровождавший хищного ректора, поднялся и провозгласил спокойствие. Сразу пятеро лакеев с ведрами и тряпками смывали с пола опавшие, скукожившиеся капли крови, размазывали лужицы, похожие на ртутные, стирали оставшиеся от лужиц бурые ободки…
Глаголен не остановил стрелков.
На том месте, где только что лежали убитые чудотворы, снова блестел полированный базальт, но никто не осмеливался на него наступить. Будто прокаженные оставили после себя заразу. Подхалим ректора снова призвал к спокойствию, объявил произошедшее неприятным казусом, с которым скоро разберутся, и сообщил, что случившееся не остановит хода сессии и не отменит многолетних университетских традиций.
Теперь никто не увезет Войту силой. Теперь не требуется искусство обмана – потому что не с кем воевать. Некого обманывать.
Хищный ректор зычным голосом начал приветственную речь – и ропот в зале перешел в тихий шорох, разбавленный чьим-то покашливанием. Будто несколько минут назад в зале обнаружили дохлую кошку, а не убили пять человек.
Даже если бы Войта не потерял способности к удару, он бы все равно не смог остановить ректора, потому что тот был мрачуном. Глаголен не смотрел в сторону совета, продолжая держать Войту за оплечье брони. Молча. Войта рывком освободился от его рук, развернулся и пошел к выходу, расталкивая плечами тех, кто не догадался уйти с дороги.
– Доктор Воен… – услышал он за спиной негромкий голос Глаголена, ненавязчивый, даже растерянный, пожалуй. – Войта…
На галерее было совсем темно, особенно после яркого света в зале. Темно было и на площади вокруг фонтана – Войта подумал, что идет дождь, услышав шорох воды. Где-то перекрикивалась стража, но далеко. Он не замедлил шаг, двигаясь к лестнице, едва не скатился вниз, не заметив в темноте первые ступеньки, а спустившись на площадь, тут же поскользнулся на брусчатке – не то чтобы упал, скорей оперся рукой о землю, тут же выпрямившись.
– Едрена мышь… – прошипел он сквозь зубы и понял, что скользкое и липкое на пальцах – это опять кровь. И не нужно было иметь степень доктора, чтобы догадаться: кровь Трехпалого и второго чудотвора, бывшего с ним на галерее, которого Войта не разглядел.
Позади раздался не то вздох, не то всхлип, Войта замер и прислушался – шорох фонтана заглушил чужое дыхание, но Войта чувствовал чье-то присутствие совсем близко, а потому свернул под лестницу, вглядываясь в темноту и ожидая оттуда удара. Лучшая защита – нападение.
Но вместо удара из-под лестницы раздался тихий, с придыханием, шепот:
– Войта?
И вопрос этот был полон надежды.
– Очен, ты, что ли? – коротко и тихо спросил Войта.
– Да, – еле слышно отозвался однокашник. – Они убили Сорвана и Трехпалого. Надо бежать! Надо предупредить остальных!
– Так чего ж ты расселся?
0
0